После того, как Агафокл стал тираном в Сиракузах, он должен был считать своей следующей задачей свержение олигархов во всех по отдельности городах Сицилии и реорганизацию партийных отношений в его и Гамилькара понимании. Это привело его к серии осад и небольших, но затяжных конфликтов, которые в нашей традиции обычно не упоминаются. Поэтому Диодор вообще ничего не пишет об Агафокле под 316 годом, и только одну главу под 315 годом, а Юстин снова упоминает о нем в нескольких кратких словах. В целом, Агафокл теперь, должно быть, воевал в Сицилии с неплохими результатами, так как Диодор говорит в 9, 7 (где он только что закончил рассказ о перевороте): «установил господство над большей частью областей и городов внутри страны»; также Юстин говорит (3, 1 - 2): «он внезапно напал на соседние города, не опасавшихся никаких враждебных действий, и даже союзников пунийцев (socii Poenorum) при попустительстве Гамилькара грабил бесстыдным образом». Под socii Poenorum здесь подразумеваются олигархические города, которые были в союзе с карфагенянами уже до того, как Агафокл бежал в Моргантину. Популярное ныне объяснение, что Гамилькар разрешил Агафоклу предпринять грабительскую кампанию против карфагенской провинции, также было бы лингвистически невозможным, поскольку союзники и подданные карфагенян сильно отличаются друг от друга. Так как союзники карфагенян в Сицилии сильно пострадали от армии Агафокла, они направили к карфагенскому правительству послов, чтобы сделать представление о поведении Гамилькара и предупредить об опасности, которая в конечном счете угрожала самой Африке. «По этим жалобам сенат сильно возмутился против Гамилькара; но так как Гамилькар все еще был главкомом, они тайно проголосовали по этому вопросу, а голоса бросили в урну и опечатали, не оглашая их, чтобы они хранились там до тех пор, пока из Сицилии не вернется другой Гамилькар, сын Гисгона» (Юстин 3, 6). Борьба с Агафоклом и его союзником Гамилькаром не могла быть рассмотрена вначале, так как в противном случае другому Гамилькару не позволили бы вернуться из Сицилии. По моему мнению, в то время они вообще не имели сил для наступательных действий, а скорее (из–за межпартийной борьбы в самом Карфагене) находились под такой угрозой, что нуждались в защите Гамилькара и до его прибытия не могли осмелиться на решительные шаги против мятежников публично. Приговор, вынесенный Гамилькару, не был приведен в исполнение, так как он уже умер. К чести карфагенского сената, давайте предположим, что его смерть действительно была естественной. В какое время умер Гамилькар, точно сказать нельзя; с уверенностью можно утверждать лишь то, что в 314 году он был еще жив (Diod. XIX 71, 6 и 72, 2). Поэтому партийная борьба в Карфагене затянулась как минимум на три года, поскольку в 317 году она была в самом разгаре. Колебания в этой фракционной борьбе также оказывали весьма существенное влияние на успехи Агафокла, что хорошо видно на примере его дел с Мессеной в 315 году и борьбы с Акротатом в 314 году.
О делах Агафокла с Мессеной Диодор XIX 65 приводит следующий рассказ: «Агафокл удерживал крепость мессенцев и обещал, если получит от них тридцать талантов, вернуть ее им. Мессенцы доверились ему и заплатили деньги, однако, он не только нарушил свое слово, но даже попытался сам захватить город. Когда он узнал, что часть стены обрушилась, он послал своих всадников из Сиракуз по суше, а сам с транспортными средствами ночью отправился в окрестности города. Это нападение не удалось, поскольку те, на кого оно нацелилось, были предупреждены заранее; но он, по крайней мере, приплыл в Милы, осадил тамошний замок и взял его на капитуляцию. Потом он вернулся в Сиракузы, но во время сбора урожая предпринял против Мессены новую кампанию. Он разбил свой лагерь недалеко от города и постоянно атаковал его. Однако он не смог нанести врагу существенного урона, так как там собрались многие изгнанники из Сиракуз и сражались с отчаянной храбростью, как ради собственной безопасности, так и из ненависти к тирану. Примерно в это время из Карфагена прибыли послы, которые упрекнули Агафокла в нарушении договора, устроили мирное соглашение для мессенцев и, уговорив тирана сдать крепость, вернулись в Африку». Перед нами совершенно точный отчет, который, судя по указанию, в какое время года Агафокл предпринял свою вторую экспедицию в Мессену, взят из Тимея. Особого обсуждения, вероятно, требует только вопрос, что это за договор, о нарушении которого карфагенское посольство сообщает Агафоклу. Обычно имеется в виду договор, заключенный в 317 году между Агафоклом и Гамилькаром (Justin 2, 8 in obsequia Poenorum iurat), поскольку другие договоры между Агафоклом и карфагенянами в нашей традиции пока не упоминаются. Против этого, однако, следует возразить, что нападение, которое предпринял Агафокл на центральную позицию олигархической власти, согласно нашему вышеприведенному обсуждению, следует рассматривать не как нарушение, а скорее как исполнение его договора с Гамилькаром, и что, кроме того, карфагенское правительство не признало бы и не представило в официальном посольстве договоры, заключенные их генералом–отступником. На мой взгляд, ближе всего в вышеприведенном отрывке стоят те договоры, которые сам Агафокл заключил с мессенцами, когда пообещал им сдать крепость. Вот их он действительно нарушил, что очевидно каждому читателю. То, что карфагеняне всего лишь обвинили Агафокла в вероломстве, тем более удивительно, что они наиболее активно лоббировали сицилийских олигархов и не могли бы спокойно смотреть на то, что их самый мощный опорник попал в руки Агафокла. Если карфагенское правительство добилось повиновения от Агафокла так легко, это говорит о том, что в то время оно было в состоянии принудить тирана взять под козырек.
Поскольку враги Агафокла вновь нашли поддержку среди карфагенян, постепенно они снова зашевелились. Так, в городе Абакен, который был союзником Агафокла, также произошли беспорядки, но они были подавлены еще в зародыше. После отъезда из Мессены Агафокл сам отправился в этот город и приказал казнить всех выступивших против него граждан. Их было более сорока.
В 314 году сицилийские олигархи организовали всеобщее восстание против Агафокла и ввязали его в довольно опасную войну (Diod. XIX 70 и 71). Восстание началось с сиракузских изгнанников в Акраганте. Сначала они привлекли к своему делу граждан Акраганта и заставили их принять решение о войне.
После объявления войны к акрагантинцам присоединились также гелойцы и мессенцы и заключили с ними против Агафокла общий союз. Своим лидером союзники хотели видеть не сицилийца, а только материкового грека. После объявления войны к акрагантинцам присоединились также гелойцы и мессенцы и заключили с ними против Агафокла общий союз. Своим лидером союзники хотели видеть не сицилийца, а только материкового грека. По объяснению Диодора они боялись, что если назначить местного, тот снова будет злоупотреблять властью, которой его наделят; в дополнение три союзных города слишком ревновали друг к другу, чтобы добровольно подчиниться руководству одного из них. Поэтому некоторые изгнанники были отправлены в Спарту с приказом привезти оттуда полководца, который смог бы грамотно руководить союзом в войне. По прибытии в Спарту посланные вступили в переговоры с Акротатом, сыном царя Клеомена II, и встретили у него очень радушный прием. К тому времени он стал совершенно невыносим дома и поэтому был рад найти достойный повод уехать. Он ушел с несколькими кораблями и намеревался плыть прямо в Акрагант. Однако по пути он попал в шторм в Адриатическом море и высадился в городе Аполлонии. В то время этот город был осажден иллирийским царем Главкием, и он уговорил царя снять осаду и заключил с ним мир. Из Аполлонии он продолжил путь в Тарент. Здесь он призвал народ принять участие в освобождении Сиракуз, и благодаря влиянию, которое он имел там как член спартанской царской семьи и потенциальный наследник престола, он действительно сумел добиться решения об отправке двадцати кораблей. «Пока тарентинцы были заняты приготовлениями, Акротат отплыл в Акрагант и принял там командование. Сначала он поднял дух народа великими надеждами, так что все с нетерпением ожидали скорого изгнания тирана, но в последующее время он не совершил ни одного поступка, достойного его отечества или величия его дома, а, наоборот, сильно оскорблял народ, так как был кровожаден и превзошел в жестокости даже тиранов. Кроме того, он отошел от отеческого образа жизни и предавался похоти и распутству до такой степени, что его можно было принять скорее за перса, чем за спартанца. Большую часть доходов он тратил частично на государственные дела, частично на подкуп, и, наконец, дошел до того, что пригласил Сосистрата, самого выдающегося из изгнанников, который часто командовал армиями, на пир и убил его, не имея возможности обвинить его в чем–либо, а только чтобы избавиться от него, так как он был энергичным человеком и показал себя очень подходящим для того, чтобы следить за недостойными магистратами. Едва об убийстве стало известно, изгнанники тут же объединились против него, и все остальные тоже пришли в ярость. Сначала они только лишили его командования, но вскоре даже стали бросать в него камни. В результате боясь народного гнева, он ночью бежал на корабли и тайно вернулся в Лаконию». Приведенный здесь рассказ Диодора благоприятен для Сосистрата, но крайне враждебен для Акротата. Оба варианта хорошо вписываются в точку зрения Тимея, так как, поскольку Тимей симпатизировал противникам Агафокла, он, следовательно, должен был обратить свою ненависть и против Акротата, после того как последний полностью порвал с олигархами. Соответственно, он создал изображение Акротата, у которого только темные стороны. Тем не менее, нет причин сомневаться в точности отдельных приведенных фактов; ведь то, что поведение Акротата действительно было очень жестоким, доказывает, прежде всего, его провал.
После ухода Акротата война с Агафоклом очень быстро закончилась. Тарентинцы отозвали свою эскадру, посланную по настоянию Акротата, а акрагантинцы, гелойцы и мессенцы решили воздержаться от продолжения войны, и когда Гамилькар выступил посредником в мирном урегулировании, отказались воевать без лишних церемоний. Поэтому мир был заключен уже не карфагенским правительством, как в предыдущем году, а Гамилькаром, как в 317 году. Это знак того, что положение Гамилькара значительно улучшилось, и по его условиям очевидно, что это был за мир. Согласно условиям, изложенным Диодором, Гераклея, Селинунт и Гимера должны были оставаться в подчинении карфагенян, как и прежде, а все остальные греческие города должны были самоуправляться под гегемонией Сиракуз. В условиях того времени гегемония Сиракуз была равнозначна гегемонии Агафокла, и поэтому в результате заключения мира Агафокл получил свободу действий, чтобы выдвинуть на первый план во всех городах партию, верную ему и Гамилькару, и в определенной степени стал единственным хозяином всей не принадлежавшей карфагенянам части острова.
Грот и, вслед за ним Феррари хотят возложить ответственность за этот мир на Акротата, но они не указали, как на самом деле следует рассматривать причинно–следственную связь между поведением Акротата и распадом союза, который развалился только после его ухода. Настоящую причину, по которой олигархи отказались от продолжения войны, следует искать в ситуации в Карфагене. После того, как Гамилькар снова поднялся, олигархи на время потеряли всякую перспективу на успех и поэтому без колебаний приняли предложенный им мир. Конечно, мир мог длиться только до тех пор, пока Гамилькар обладал достаточной силой, чтобы отстаивать его. Понятно, что карфагенское правительство не считало себя связанным этим договором и не скрывало своего недовольства Гамилькаром. Диодор прямо заявил об этом в главе 72, и на основании этой информации теперь всегда предполагается, что Гамилькар был осужден именно за заключение мирного договора. Еще одним следствием этого предположения является то, что восстание Гамилькара произошло недавно и что карфагенское правительство узнало о нем только после заключения мирного договора. Так, Гольм говорит, что в 317 году Гамилькар использовал свое влияние на «дружественную» сиракузскую олигархию, чтобы убедить их принять храбреца (Агафокла) в город; о карфагенской власти, заправляющей в мессенских делах, мы читаем у Гольма, что она исходила непосредственно от столичного сената, поскольку Гамилькар «уже начал вызывать» у него подозрения; а в мире, заключенном в 314 году, Гамилькар фигурирует как «тайный» сторонник Агафокла. Карфаген счел этот мир «недостаточно выгодным» и отдал Гамилькара под суд. Мы уже видели выше, что Мельтцер отрицает какое–либо участие Гамилькара в возвышении Агафокла и что все заявления Юстина по этому поводу являются искажениями. Что касается посредничества Гамилькара в заключении мира, он комментирует его следующими словами: «Несомненно, именно по просьбе союзников Карфаген снова вмешался в 314 г. до н. э.» Мельтцер продолжает, что мир не мог прийтись по вкусу карфагенянам, и, наконец, говорит: «Этот договор, вернее, его предварительные условия, не только не встретили одобрения в Карфагене, но Гамилькар был обвинен в измене и осужден». Мельтцер также совершенно определенно заявляет, что осуждение Гамилькара было следствием его детища. Можно почти забыть, что это не доказанный факт, а всего лишь гипотеза, и что Юстин мотивирует осуждение Гамилькара совершенно иначе. Он говорит об Агафокле 3, 2: Poenorum quoque socios permittente Hamilcare foede vexat: propter quod querellas Carthaginem socii non tam de Agathocle quam de Hamilcare detulerunt («Даже и тех, кто был союзником (socii) пунийцев, он, при попустительстве Гамилькара, грабил бесстыдным образом. Вследствие этого союзники обратились с жалобами в Карфаген не столько на Агафокла, сколько на Гамилькара»). Теперь Юстин риторически развивает жалобы socii, а затем заявляет, что карфагенский сенат был очень расстроен их жалобами на Гамилькара (his querellis senatus in Hamilcarem accenditur) и поэтому приступил к процедуре его осуждения. Соответственно, действия Агафокла против союзников карфагенян были расценены как преступление против Гамилькара, и по этой причине он был осужден. Действия Агафокла начались сразу после достижения им тирании, и не исключено, что Гамилькар был осужден очень скоро после этого. В любом случае, это не могло оказать никакого влияния на ситуацию. Гамилькар, вероятно, впервые выступил как открытый враг карфагенского правительства в 317 году, когда он находился у Сиракуз, но он, конечно, всегда был его противником. Хотелось бы также думать, что его назначение на должность командующего можно объяснить только колебаниями партийных отношений. Тот факт, что вскоре после его смерти Бомилькар пошел по его стопам, лучше всего доказывает, что он действительно представлял интересы партии, а не просто преследовал личные цели.
После заключения мира Агафокл смог значительно увеличить свою власть в Сицилии, не встречая сопротивления, и, похоже, он прекрасно использовал предоставленную ему возможность. «Когда Агафокл увидел, что Сицилия свободна от вражеских войск, он без колебаний покорил города и крепости. Поскольку за короткое время ему удалось подчинить себе многие из них, его власть весьма усилилась. Ведь он также приобрел большое количество союзников, значительные доходы и немалую армию. Помимо союзников и сиракузян, набранных для военной службы, у него было десять тысяч отборных пеших наемников и три тысячи пятьсот всадников. Кроме того, он снабдил себя всеми видами оружия и снарядов, так как хорошо знал, что карфагеняне крайне недовольны Гамилькаровым миром и через короткое время начнут против него войну заново» (Diod. XIX 72). Агафокл, по–видимому, провел весь 313 год в увеличении средств и покорении отдельных мест, не совершая никаких особенно выдающихся деяний, и поэтому Диодор вообще не упоминает его в этом году.
В 312 году Агафокл снова напал на Мессену (Diod. XIX 102). Поскольку этот город был местом сплочения сиракузских изгнанников, а также всех других недовольных, для него было очень важно закончить их покорение до того, как начнется угрожающая война с Карфагеном. Он послал против Мессены своего полководца Пасифила и дал ему секретные инструкции, как себя вести. Пасифил соответственно ворвался в окрестности города, взял много пленных и большую добычу, а затем начал вести переговоры с горожанами. Поскольку в его руках были пленные и он стоял за стенами с армией, он мог придать переговорам должный акцент; поэтому ему не составило труда добиться изменения политической обстановки в городе. В результате сиракузские изгнанники были изгнаны и оттуда, а Агафоклу, который тем временем также прибыл со своей армией, было позволено войти в город. Агафокл снова показал себя с лучшей стороны и добился (отчасти расчетливой «добротой», отчасти авторитетом) того, что изгнанникам–демократам из Мессены, служившим в его армии, было позволено вернуться. Этим он завершил демократизацию Мессены. Кроме Диодора о появлении Агафокла в Мессене рассказывает и Полиэн:
«Мегакл из Мессены был вечным противником Агафокла. Он объединил против него многих сицилийцев и в конце концов назначил за его голову большую цену. В ярости Агафокл приступил к осаде Мессены. Он послал глашатая и потребовал выдачи Мегакла, в противном случае угрожая взять город штурмом и поработить его. Мегакл не боялся смерти, но добровольно предложил себя выдать, если его отправят посланником. Когда мессенцы так и постановили, он пришел в лагерь Агафокла и сказал: «Я предстал перед тобой как посланник города и готов принять смерть; но сначала выслушай о цели моего посольства в окружении собственных друзей». Агафокл собрал своих друзей. В их присутствии Мегакл изложил права своего отечества и в заключение сказал: «Если бы мессенцы выступили в поход против Сиракуз, разве ты не сделал бы все для сиракузян, а не для мессенцев?» Когда Агафокл улыбнулся в ответ, друзья посла, который, в конце концов, был прав, попросили его пощадить их. В результате тот отказался от войны и отправил Мегакла обратно, не причинив ему вреда, и подружился с мессенцами».
Грот и Гольм не использовали это повествование, упомянув его только как вариант в примечаниях. Первый правильно связывает его с нашим 312 годом, а второй — с завоеванием Мессены в 315 году. Против Гольма говорит тот факт, что Агафокл вовсе не был в состоянии требовать выдач в 315 году. По–моему исторично в рассказе Полиэна следующее: Мегакл был знаменем сопротивления против Агафокла в Мессене. Поэтому Агафокл предстал перед стенами города и с яростными угрозами и потребовал его выдачи. Мессенцы действительно были готовы выдать его, но Агафокл быстро решил не преследовать своих противников раньше времени и поэтому отпустил Мегакла без наказания. Предположительно из–за надвигающейся войны он хотел избежать насильственных мер и пока довольствовался лишь сменой сторон. У Полиэна подлинные факты искажены в пользу Мегакла, что позволяет предположить, что его история возникла в среде мессенских олигархов. Какой писатель ее передал, определить нельзя. Тимей не в счет, поскольку, во–первых, Полиэн противоречит Диодору, а во–вторых, Тимей не увлекался анекдотами.
Однако, на фоне карфагенских вооружений снисходительность Агафокла к олигархам, похоже, не работала. Поэтому он почувствовал необходимость изменить свое поведение и как можно быстрее устранить своих самых важных противников. Он созвал из Мессены и Тавромения всех, кто в прежние времена противился его правлению, и казнил их всех; их было не менее шестисот. Диодор сожалеет здесь о судьбе мессенцев, и, конечно, с полным правом; но здесь он снова зависит только от Тимея, поскольку демократов, возвращенных Агафоклом, он называет в этом месте τοὺς ἐπὶ κακουργίᾳ καταδεδικασμένους, «осужденными за преступления». Как и против мессенцев, Агафокл выступил против своих противников в Тавромении, откуда он также мог отправить в изгнание историка Тимея, поскольку по мнению Хааке (De Duride Samio Diodori auctore, Bonn 1874, p. 4) распространенное предположение о том, что Тимей был изгнан прямо из Сиракуз, письменными свидетельствами не подтверждается.
После того как Агафокл наказал олигархов в Мессине и Тавромении, он сразу же обратил свое внимание на Акрагант. Этот город уже был центром олигархии в 314 году, а теперь, после смерти Гамилькара, он снова нашел мощную поддержку Карфагена и, несмотря на все условия мира, не дрогнул бы в своем сопротивлении Агафоклу. Для Агафокла было бы очень важно покончить с Акрагантом до прихода карфагенян. Но его усилия оказались напрасными: вскоре он узнал, что карфагеняне уже в пути с флотом из шестидесяти кораблей, и поскольку при таких обстоятельствах ему пришлось убедиться, что быстрого успеха ожидать не стоит, он снова воздержался от своего плана. Чтобы не пришлось вести назад свою армию, с которой он уже отправился в безуспешный поход, он предпринял по крайней мере еще одну грабительскую кампанию против карфагенской провинции. При этом он не только получил добычу, но и захватил несколько опорных пунктов.
Быстрые действия Агафокла заставили олигархов сильно обеспокоиться. Теперь их возглавлял Динократ, помилованный Агафоклом в 317 году. Он послал в Карфаген и призвал пунийцев поторопиться, иначе можно было опасаться, что Агафокл завладеет всей Сицилией. В то же время Динократ собрал вокруг себя изгнанников из Мессены, и, скопив значительные силы, сам перешел в наступление, рассчитывая на скорую поддержку карфагенян. Сначала он напал на город Кенторипу, который находился под властью Агафокла. Он установил контакты с олигархами Кенторипы, и после того, как они пообещали ему сдать город, послал против него своего полководца Нимфодора с частью своих войск. Нимфодору удалось проникнуть в город ночью, но вскоре его заметили командиры гарнизона и убили вместе со всеми, кто вошел с ним. В ответ Агафокл устроил строгий суд над олигархами города и безжалостно казнил всех, кто, как ему казалось, был причастен к предательству. Мельтцер вопреки Диодору помещает нападение на Кенторипу в 313 году «по реальным причинам», которые он не уточнил. Я не могу считать такое отступление от Диодора оправданным, а скорее утверждаю, что нападение на Кенторипу имеет ту же политическую подоплеку, что и атака на Галарию, которое будет обсуждаться в ближайшее время.
Пока Агафокл был занят Кенторипой, карфагенская эскадра из пятидесяти кораблей появилась в большой гавани Сиракуз. В любом случае, эти корабли принадлежали к тому же флоту, который незадолго до этого поспешил на помощь Акраганту. Их появление, вероятно, было призвано удерживать Агафокла от дальнейших авантюр в глубине острова до прибытия карфагенских сухопутных войск. Карфагеняне ничего не могли сделать в гавани, кроме как напасть на два торговых судна и потопить одно из них, шедшее из Афин. Они захватили команду и искалечили людей, отрубив им руки. Вскоре после этого командиры Агафокла, крейсировавшие со своими кораблями вдоль побережья Бруттия, захватили несколько плававших там карфагенских кораблей и подвергли экипажи той же участи. Конечно, это предумышленная месть, но это не мешает Тимею видеть в нем совершенно особое действие божества (Diod. 103, 5). Кстати, Грот замечает здесь, что большие жестокости не являются необычными в карфагенской войне и даже Юлий Цезарь в своих галльских войнах приказывал отрубать руки взятым с оружием пленникам, которых он называл мятежниками (Bell. Gall. VIII 44).
В конце 311 года Динократ со своей армией напал на принадлежавшую Агафоклу Галарию. Этот город в любом случае идентичен упомянутому Диодором XVI 67 городу Галерия, который, как отмечает Феррари, нельзя было игнорировать, поскольку в 345 году он выставил не менее тысячи гоплитов. Диодор, следуя Тимею, говорит в главе 104, что граждане Галарии вызвали Динократа по собственной воле; но в действительности, конечно, под этими гражданами следует понимать только олигархов, согласившихся предать город. В ответ на вызов Динократ явился с 3 000 пеших и 2 000 всадников, вошел в город и выбил из него войска Агафокла. Затем он расположился лагерем перед городом. Когда Агафокл узнал о потере Галарии, он немедленно отправил Демофила и своего полководца Пасифила, уже известного нам по Мессене, с 5000 человек, чтобы вернуть ее. Перед городом его войска вступили в бой с олигархическими войсками. В олигархической армии два крыла возглавляли Динократ и Филонид, а в армии Агафокла, конечно же, Демофил и Пасифил. «Некоторое время обе армии ожесточенно сражались, но после того, как Филонид, один из двух полководцев, пал, а его войска обратились в бегство, Динократ также был вынужден отступить. Войска Пасифила убили еще многих в бегстве». Кажется, что старая система борьбы, ставшая почти стереотипом в Греции, здесь еще в ходу. Пасифил и Динократ стоят каждый со своими основными войсками на правом фланге, и Пасифил, сначала убив Филонида, который стоял перед ним, решает битву; ведь теперь он угрожает Динократу с фланга и с тыла и тем самым заставляет его отступить. Согласно этому примеру, новый боевой порядок Эпаминонда на Сицилии еще не был введен. Пасифил, одержав победу, восстановил владение Галарией, а затем наказал виновных в отступничестве. Мельтцер пытается поместить сражение перед Галарией в большую кампанию Динократа против Сиракуз. Он говорит: «В 312 году армия эмигрантов двигалась к Сиракузам, но была изгнана из временно попавшей в ее руки Галарии и отброшена на запад. Это открыло возможность для самого Агафокла напасть на карфагенской отряд, который тем временем высадился на острове». Но Мельтцер слишком много вообразил. На самом деле сражение было вызвано только попыткой эмигрантов застать врагов врасплох и не связано ни с каким другим предприятием. Диодор не упоминает о движении изгнанников на Сиракузы; оно было бы очень преждевременно и вряд ли могло быть осуществлено, поскольку почти все города на острове все еще находились во владении Агафокла.
Несмотря на свой успех перед Галарией, Агафокл вскоре снова оказался в довольно сложной ситуации, так как карфагеняне собрали в Сицилии сухопутную армию и устроили прочный рубеж на горе Экном, недалеко от Гелы. Сейчас было важно, несмотря на раннее время года, напасть на них, пока они не окрепнут и пока предательства в городах не начали снова расти как грибы. Поэтому Агафокл выступил против карфагенян и вызвал их на бой. Однако у карфагенян не было причин соглашаться на битву. Они занимали труднодоступную для атаки позицию, не испытывая недостатка в снабжении по морю, и, кроме того, могли рассчитывать на то, что значительно увеличат группировку и вскоре сокрушат Агафокла числом. В таких обстоятельствах Агафокл вскоре был вынужден отказаться от битвы и вернулся со своими войсками в Сиракузы. Он лишь привез с собой из похода трофеи, которыми украсил самые выдающиеся храмы Сиракуз.
Зимой 312/11 года карфагеняне произвели обширные вооружения и весной 311 года с большой армией отплыли на Сицилию. Диодор рассказывает (106, 2-5):
«Карфагеняне снарядили 130 кораблей, назначили командиром Гамилькара, одного из своих самых уважаемых людей, и передали ему 2000 человек из своих граждан, среди которых было также много знатных людей, затем из Ливии 10000 человек и из Тиррении 1000 наемников и 200 колесниц и 1000 балеарских пращников и, кроме того, большую сумму денег и достаточное количество боеприпасов, зерна и всего остального, необходимого для ведения войны. После того, как весь флот отплыл из Карфагена и вышел в открытое море, на них внезапно напал шторм, который уничтожил 60 триер и 200 провиантских кораблей. Остальная часть флота с большим трудом спаслась и добралась до Сицилии. Погибло и много знатных карфагенян, по которым в городе был устроен публичный траур. Карфагеняне имеют обыкновение драпировать стены черными полотнищами, когда город страдает от большого бедствия. Гамилькар же собрал тех, кто спасся от шторма, набрал иностранные войска, а также отобрал боеспособных людей у своих союзников на Сицилии. Он также взял под контроль войска, уже находившиеся на Сицилии, и после того, как сделал все необходимые приготовления, расположился лагерем в открытом поле примерно с 40 000 пеших и почти 5 000 всадников. Таким образом, за короткое время он восполнил понесенные потери и, доказав свою состоятельность, сумел возродить забаненное ранее мужество союзников и привести в необычайное замешательство врагов».
Приведенный здесь рассказ очень точен и ценен и в любом случае восходит к Тимею. Первоисточник этого сообщения, должно быть, проживал в Карфагене, на что указывает его ярко выраженный интерес к Гамилькару и знатным карфагенянам, а затем и поразительно точная информация. Между прочим, из того же первоисточника имелись и сведения Юстина об осуждении отступника Гамилькара (XXII 3, 6 ff.), и мы еще встретимся с ним ниже в отрывках из Тимея. Информация Диодора XX 9 о трауре на флоте в 310 г. дополняет информацию о публичном трауре в городе.
Гамилькар снова разбил лагерь у горы Экном, откуда он поддерживал постоянную связь с карфагенянами по морю и, похоже, что Агафокл не мог ее прервать. Диодор рассказывает, по крайней мере (107, 2), что в Мессинском проливе двадцать его кораблей со всем экипажем попали в руки карфагенян. Неизвестно, с какой целью они проплывали через пролив. Возможно, они действительно направлялись к южному побережью и были пойманы карфагенянами, которые их поджидали.
Так как карфагеняне стояли у Экнома со значительными силами, то Агафоклу следовало опасаться, что близлежащие города изменят и отпадут. Так что у него были все основания закрутить гайки. Для него важнее всего было надежно удержать Гелу, поскольку это была база, без которой в предстоящей атаке на карфагенскую армию вряд ли можно было обойтись. Поэтому он сначала намного увеличил гарнизон Гелы, а после того, как обезопасил себя таким образом, очень сурово расправился со всеми, кто показался ему подозрительным. Увеличение гарнизона происходит у Диодора своеобразно (107, 3): «Поскольку Агафокл не осмеливался послать войска в Гелу открыто, то, чтобы граждане, которые в любом случае ждали удобного случая, не опередили его и он не потерял столь выгодный для него город, он посылал туда солдат по одному под тем и другим предлогом, пока гарнизон не превзошел числом горожан». Все это заявление кажется мне вымыслом. Агафокл поступил бы лучше всего, если бы немедленно быстрым маршем привел в Гелу все имевшиеся в его распоряжении войска и бросил их прямо на город. Это не составило бы для него труда, поскольку ворота контролировались его командирами и могли быть отняты у них только после продолжительной битвы. С другой стороны вовлекать в схему тысячи простых солдат было весьма опасно; ведь среди них наверняка нашелся бы предатель, прельстившийся большим вознаграждением. Поэтому описанная стратегема придумана не Агафоклом, а вероятно основана на выдумке Дуриса. Возможно, тот даже добавил, что солдаты переодевались в штатское, когда ходили в Гелу. Факт, что Диодор здесь в дополнение к Тимею использует Дуриса, кстати, снова раскрывается вставкой, которая очень сильно нарушает контекст, 107, 2: «особенно он беспокоился по поводу гелойцев, видя в их стране все силы врага. [В то же время и его флот понес немалый урон. Ибо карфагеняне захватили двадцать его кораблей вместе с экипажами]. Но решив занять Гелу стражей, он не дерзнул ввести туда войско открыто и т. д.» Слова в квадратных скобках взяты из Тимея, а главный рассказ основан на Дурисе.
После того как Агафокл ввел в Гелу достаточно сильный гарнизон, он сам прибыл туда и предал суду всех своих противников. Он обвинил их, как говорит Диодор, «в измене и отступничестве, независимо от того, действительно ли они замышляли такое, или он был просто обманут лживой клеветой изгнанников, или, наконец, просто решил обогатиться за счет их имущества». Первые две причины здесь оправдывают Агафокла, и, получается, взяты из Дуриса, тогда как последнее замечание снова полностью источает ненависть Тимея. Во всех трех мотивах, кстати, содержится доля истины: ведь то, что многие олигархи, уповая на скорое вмешательство карфагенян, уже позволили себе увлечься поспешными шагами, само по себе весьма вероятно, а то, что многие невинные люди также были осуждены в результате доносов их врагов и алчности правителей — это всего лишь явление, которое также имеет многочисленные аналоги во всех других проскрипциях. В результате своего карательного приговора Агафокл казнил множество гелойцев. Диодор говорит о более чем 4000, но это число вполне может быть основано на преувеличении. Оно связано с Тимеем и поэтому, вероятно, является самым большим числом, когда–либо упоминавшимся в то время. Тела казненных сваливали в кучу во рвах перед городской стеной. Имущество казненных, как обычно, конфисковали. Агафокл, как это было естественно в обстоятельствах того времени, собрал довольно значительный военный налог с тех гелойцев, которые не были обвинены. Согласно Диодору, он мог даже заставить выдать все деньги города, а также сдать все нечеканное золото и серебро, угрожая суровыми наказаниями. После того как Агафокл устроил все в Геле в соответствии со своими желаниями, он оставил там достаточный гарнизон и с оставшимися войсками двинулся в атаку на карфагенян.
Карфагеняне стояли у горы Экном. Агафокл подошел и разбил лагерь напротив. Он овладел замком Фаларион, который стал его опорным пунктом. Между двумя лагерями протекала река, что очень затрудняло нападение карфагенян и греков друг на друга. Обе армии долгое время выжидали, так как никто не решался форсировать реку первым. В качестве причины взаимных колебаний Диодор указывает на то, что оракул предсказал в этом месте большое кровопролитие. Это, конечно, местное предание, которое возникло среди аборигенов только после битвы, и мы узнаем о ней не прямо от Диодора, а от Тимея, поскольку, во–первых, она вмешивается в контекст повествования, а во–вторых, Тимей проявлял большую любовь к подобным рассказам о чудесах. Настоящая причина того, что две армии так долго бездействовали, заключается в том, что карфагеняне все еще ждали подкреплений и не видели причин покидать защищенные рубежи до их прибытия. В этих обстоятельствах Агафокл ничего не мог сделать, кроме как часто беспокоить карфагенян своей конницей, пока те добывали фураж. Проведя таким образом некоторое время, он, наконец, решил начать атаку прямо перед прибытием карфагенского подкрепления. Диодор рассказывает (108, 3 - 109, 5):
«Долгое время ни одна из сторон не решалась форсировать реку в полном составе, пока, наконец, по неожиданной случайности не состоялась решающая битва. Ливийцы всегда забредали на территорию греков, а воины Агафокла «гостили» у них. Когда греки захватили много добычи и, между прочим, угнали из вражеского лагеря тягловый скот, в погоню за ними двинулись войска из карфагенских окопов. Но Агафокл, предвидя успех, с отрядом отборных войск устроил засаду на реке. Пока карфагеняне преследовали угонявших скот и переправлялись через реку, греки внезапно выскочили из засады, набросились на рассеявшегося в беспорядке противника и легко обратили его в бегство. Когда варвары были разбиты и бежали в свой лагерь, Агафокл решил, что настал подходящий момент, и атаковал вражеский лагерь всеми силами. Он напал на них совершенно неожиданно, преодолел с огромной скоростью часть рва, снес вал и сразу же ворвался в лагерь. Карфагеняне, ошеломленные неожиданным нападением, не успели выстроиться, а вышли и сражались где кто оказался. Обе стороны храбро сражались за обладание рвом, так что вскоре вся местность там покрылась трупами. Ибо когда знатные карфагеняне (ἐπιφανέστατοι τῶν Καρχηδονίων) увидели, что лагерь взят, они все бросились на помощь, но войска Агафокла насели на них, так как были ободрены успехом и уже надеялись, что одним этим столкновением удастся положить конец всей войне. Тогда Гамилькар, видя, что его собственные войска терпят поражение, а в лагерь вторгается все больше греков, выдвинул балеарских пращников, которых было не менее тысячи. Они беспрестанно метали большие камни, которыми ранили немало и убили многих захватчиков, и большинству повредили панцири. Ибо эти люди имеют привычку метать камни весом в фунт и вносят большой вклад в победу в сражениях, так как упражняются в камнеметании с детства. Таким образом, они смогли вытеснить греков из лагеря и удержать его. Но Агафокл попытался атаковать с другой стороны, и лагерь был фактически взят штурмом, когда, вопреки ожиданиям, из Африки к карфагенянам подошел новый отряд. Теперь карфагеняне воспрянули духом. Войска в лагере теперь сражались на переднем краю, а те, кто пришел на помощь, уже начали окружать греков. Битва внезапно приняла совершенно иной оборот, и теперь уже грекам приходилось нелегко. Теперь одни бежали к реке Гимере, а другие — в лагерь. Им предстояло преодолеть расстояние в сорок стадий, и притом по преимущественно ровной местности. В этих условиях варварские всадники численностью не менее 5 000 человек пустились в погоню. Так получилось, что весь путь был усеян трупами. Река также во многом способствовала поражению греков. Так как был собачий день, а бегство происходило около полудня, большинство бежавших людей настолько изнывали от жары и напряженного марафона, что жадно пили речную воду, несмотря на ее соленый вкус. По этой причине вдоль реки лежали одни только трупы без ран: здесь погибло столько же воинов, сколько во время преследования на равнине. Всего в этой битве осталось лежать около 500 варваров, но не менее 7000 греков».
В рассказе Диодора о битве все понятно и выглядит достоверно. Я бы только возразил против замечания, что прибытие карфагенских подкреплений было бы неожиданностью для Агафокла. Мне кажется более вероятным, что Агафокл уже получил известие о приближении флота и именно поэтому предпринял свое нападение. Он должен был попытаться нанести удар по карфагенянам еще до прибытия новых войск, подчеркивание же доблести ἐπιφανέστατοι τῶν Καρχηδονίων и благоразумия Гамилькара, а также, далее, подробное описание действий 1000 балеарских пращников в 106, 2 и 5000 всадников в 106, 5 опять свидетельствует о пере прокарфагенского первоисточника, с которым мы уже встретились в 106‑й главе Диодора.
В описании битвы, приведенном Диодором, есть особая сложность в определении места. Трудность тем более велика, что невозможно даже с уверенностью сказать, в какой точке побережья находилась древняя Гела: в нынешней Ликате или в Терранове, которая лежит примерно в трех милях к востоку от нее. В Ликате археологи выкопали четыре надписи гелойцев, две из которых были написаны до и две после разрушения Гелы, которое произошло вскоре после смерти Агафокла. Тем не менее, сейчас обычно выбирают Терранову, а Ликата считается местом расположения древнего города Финтия, в который гелойцы переселились после разрушения Гелы. Две более ранние надписи, как считается, они взяли с собой при переселении в Финтии, а две более поздние не должны считаться негелойскими, поскольку граждане вполне могли называть себя демосом гелойцев и после переселения, даже в официальных документах. Шубринг, Гольм и Мельцер предполагают, что Гамилькар стоял в дельте реки Сальсо (= Гимеры), а именно у Монте–Куфино, который находится недалеко от истоков восточного рукава. Они перенесли лагерь Агафокла в Монте–Галлодоро, который находится более чем в миле к востоку от вышеупомянутого рукава реки Сальсо и примерно в двух милях к западу от Террановы. При этих непреодолимых трудностях Диодор излагает особенности бегства: ἔφευγον δ ̓ οἱ μὲν εἰς τὸν Ιμέραν ποταμόν, οἱ δ ̓ εἰς τὴν παρεμβολήν. Шубринг переводит: «Часть бежала на север вдоль реки, часть через нее в лагерь». Мельтцер последовал этому переводу, но у других, я полагаю, предложение перевести предлог εἰς словом «вдоль» не найдет большого одобрения. Гольм правильно отмечает, что бегущие в лагерь также должны были пересечь реку, но не может дать объяснение, которое разрешило трудность с εἰς. В любом случае, мы должны отметить, что согласно словам Диодора бегущие в реку Гимеру и бегущие в лагерь двигались в двух совершенно разных направлениях, и если невозможно доказать разницу между этими двумя направлениями на карте, то мы должны сделать вывод, что в определении места битвы находимся на неверном пути. Следующий шаг — попытаться выяснить, что получится, если мы перенесем Гелу в то место, где были найдены надписи гелойцев, то есть в Ликату, которая находится очень близко к Монте Куфино. В этом случае битва между Агафоклом и карфагенянами, конечно же, должна была произойти в месте, расположенном дальше на запад. На такое место указывает ученый Пиццоланти, который жил в Ликате, а Гольм комментирует его мнение следующими словами: «Пиццоланти считает нынешнюю Ликату Гелой, однако, географическое местоположение этой битвы создает некоторые трудности. Конечно, он не может объявить Экном горой, непосредственно примыкающей к Ликате; он должен поместить ее несколько западнее. Поэтому он предполагает, что карфагенский Фаларион находился в Сан–Никколо–Поликсии [к западу от правого рукава Гимеры, недалеко от ее истока], и что Агафокл стоял в Ракалмаллине, к востоку от Гимеры, но к северу от Стретто, где, как подчеркивают, реку можно перейти пешком. С. Никколо и Ракалмаллина находятся на расстоянии 5 миль друг от друга, что объясняет 40 стадий, на которые, согласно Диодору XIX 109, простиралось отступление. При таком местоположении двух лагерей всегда остается вопрос, почему Агафокл, владевший Гелой, по мнению Пиццоланти Ликатой, разместил свой лагерь так далеко к северу от этого города, когда враги были так близко к западу, у Поликсии, и как он побежденным снова приблизился к ним, а именно к Геле–Ликате. Так что предположение Пиццоланти, что Гела есть Ликата, невозможно». С учетом возражений, сделанных здесь Гольмом, мнение Пиццоланти ни в коем случае нельзя отвергать. Гела была надежно защищена и, кроме того, если бы карфагеняне действительно совершили ошибку, атаковав ее, Агафокл мог бы разграбить ее в течение нескольких часов. О ее штурме карфагенянами не могло быть и речи, и, как видно из 110, 3, Гамилькар считал регулярную осаду совершенно безнадежной, даже после роспуска полевой армии Агафокла. Поэтому Агафокл вовсе не был обязан размещать свой лагерь в непосредственной близости от Гелы, а мог выбирать место по своему усмотрению так, как оно соответствовало его целям. Поскольку он пришел, чтобы напасть на карфагенян, было бы самым неправильным запереться в дельте реки возле Гелы, но он поступил очень разумно, выбрав то самое место, где реку можно было перейти пешком. Даже если ему не удалось выманить карфагенян на бой, он, по крайней мере, смог задержать их и уничтожать во время фуражировок. То, что Агафокл мог в любое время добраться из этого места до Гелы даже после поражения, не может вызывать никаких сомнений. Для сохранения связи с Гелой он, конечно, уже с момента своего прибытия имел мост на левом рукаве реки, тогда как карфагенянам пришлось бы пересекать правый рукав реки на баржах перед лицом многочисленных войск Гелы. Поэтому возражения Гольма не кажутся мне убедительными, скорее я хотел бы утверждать, что если карфагеняне стояли у С. Никколо, то место, указанное Пиццоланти для лагеря Агафокла было единственно верным. Заявления Диодора о бегстве вполне совместимы с расстановками Пиццоланти, в то время как они совершенно не согласуются с общепринятым маршрутом. Слова έφευγον δ ̓ οἱ μὲν εἰς τὸν ̔Ιμέραν ποταμόν, οἱ δ ̓ εἰς τὴν παρεμβολήν теперь должны быть объяснены так, что одна часть войска пыталась бежать через реку в Гелу, а другая часть бежала обратно в лагерь. Последние были энергично атакованы кавалерией, и действительно, для кавалерии там было раздолье, поскольку настоящая равнина простирается здесь почти на милю (Diod. τετταράκοντα σταδίους δ ̓ ἐχούσης τῆς ἀποχωρήσεως, καὶ ταῦτα σχεδὸν πάσης πεδινῆς), в то время как на пути от Монте Куфино до Монте Галлодоро, согласно карте у Шубринга, постоянно встречаются возвышенности в 35, 48, 56, 40 и 60 метров, на которых, судя по всему, можно было укрыться от преследующих всадников. Поскольку бегство происходило во время сильнейшей полуденной жары, многие из томящихся от жажды солдат не смогли удержаться от питья из реки и погибли. В результате вдоль реки было найдено множество целехоньких трупов. Мне кажется неправильным думать о войсках, которым пришлось переплывать реку при бегстве из Монте Куфино в Монте Галлодоро, но вполне правдоподобно, что войска, бежавшие из С. Никколо вдоль западного рукава реки, в отчаянии от усталости свернули в большом количестве к реке и встретили свою смерть либо от усталости, либо в результате неумеренного питья.
Согласно Диодору число греков, погибших в битве и во время преследования, составило не менее 7 000 человек. Если эта цифра не слишком преувеличена, то это будет одно из самых кровавых поражений в истории Греции. Конница Агафокла, кстати, избежала этой битвы почти без потерь, ибо Диодор говорит в отрывке XX 4, 2, который всегда оставался незамеченным: «В предыдущем поражении большинство пеших воинов погибло, но всадники почти все спаслись». После неудачной битвы Агафокл собрал остатки войска, затем поджег свой лагерь и отступил в Гелу (εἰς Γέλαν ἀπεχώρησε). Диодор также сообщает о небольшом успехе Агафокла и понятно, что не из Тимея (110, 1): «Агафокл дал знать, что со всей поспешностью собирается в Сиракузы. Триста ливийских всадников наткнулись на солдат Агафокла и узнали от них, что Агафокл уже отправился в Сиракузы. В результате они вошли в Гелу как друзья, но увидели, что их ожидания обмануты, ибо все они были перебиты». Эта история поразительным образом прерывает тимеев рассказ. Если ее изъять, то сразу после слов εἰς Γέλαν ἀπεχώρησε было бы сказано, для чего Агафокл сначала отправился в Гелу, а не сразу в Сиракузы. Вставка с ливийцами не вписывается в Тимея и выдает источник, благоприятствующий Агафоклу, конечно, не кого иного, как Дуриса, который ради сенсации сфальсифицировал стратегему. Верно, что обманутые всадники поддались слишком радужным надеждам, но в то, что Агафокл намеренно распространил ложные известия, чтобы устроить ловушку для победителей, я вряд ли поверю на основании одного лишь авторства Дуриса.
Агафокл намеревался защищать Гелу всеми средствами. Пока он удерживал здесь свои позиции, нападение карфагенян на Сиракузы вряд ли было возможно; а предотвратить такое нападение или хотя бы задержать его было тем более важно, что было время сбора урожая. Сначала Гамилькар собирался продолжать войну на регулярной основе и приступить к осаде Гелы, но вскоре убедился, что такая осада будет не только трудной, но и совершенно излишней, поскольку из–за всеобщего отпадения Сицилии Агафокл в любом случае очень скоро будет вынужден вернуться в Сиракузы. Его власть в отдельных городах Сицилии была установлена силой, и, сломленная, всегда очень быстро теряла свою мощь. «Гамилькар вскоре привлек на свою сторону некоторые места и города и своей филантропией снискал себе большую любовь со стороны сицилийцев. Камаринцы, леонтинцы, катанцы и тавроменийцы немедленно отправили послов и перешли на сторону карфагенян. Через несколько дней мессенцы, абакены и многие другие города также присоединились к Гамилькару, даже соревнуясь между собой» (Diod. 110, 4). Диодор также отмечает, что парад отпадений был вызван хейтом к тирану. Отчасти это верно, но все же нельзя отрицать, что акцент на агафоклофобии, как и похвала поведению Гамилькара, снова свидетельствует только о писанине Тимея. Когда в Сицилии началось отступничество, Агафокл очень скоро оставил Гелу и переехал обратно в Сиракузы. Здесь он отремонтировал стены, свез зерно со всей округи и подготовил город к длительной осаде.
Агафокл мог надеяться, что ему удастся удерживать Сиракузы какое–то время. Однако он не собирался бездействовать там и подвергаться осаде много лет, а сразу же стал строить новые грандиозные планы и затем переправился со своей основной армией в Африку, чтобы сразиться с карфагенянами в их собственной стране. На самом деле он осуществил переправу примерно через тринадцать–четырнадцать месяцев после Гимеры. Битва произошла в июне или июле 311 года, а переправа — в августе 310 года. Первая дата указана Диодором XIX 109, 5, ὑπὸ κύνα οὔσης τῆς ὥρας, а вторая — Диодором XX 5, 5, где упоминается полное затмение солнца во время перехода, конкретно 15 августа 310 года. Клинтон поместил не только переправу, но и битву на лето 310 года. Поскольку Диодор XIX 105 и XX 3 называет афинских архонтов Симонида и Гиеромнемона в качестве эпонимов для 311 и 310 годов, а смена этих двух архонтов должна была произойти в конце июля 311 года, Клинтон считает необходимым заключить, что два события, рассказанные при сменяющих друг друга архонтах из июня и августа, относятся к одному и тому же лету. Он принимает как неизбежный вывод, что у Диодора смена архонтов всегда совпадает со сменой года, что тем более произвольно, поскольку, во–первых, вместе с архонтами Диодор всегда упоминает римских консулов, и, во–вторых, в сицилийских разделах он определенно не следует ни одному афинскому источнику. В исторических исследованиях ложь Клинтона оставалась неучтенной до недавнего времени, когда Мельтцер и Ранке сочли необходимым принять ее во внимание и отошли от диодоровской датировки битвы при Геле. Первый признает, что деление года, принятое Клинтоном, противоречит обычной практике Диодора, но утверждает, что фактический контекст однозначно требует датировки Клинтона. Что он имеет в виду под фактическим контекстом, мне не совсем ясно; в любом случае, несмотря на его явное противоречие, я хотел бы утверждать, что здесь нет места для всех тех разнообразных событий, которые, согласно Диодору, произошли между битвой и переправой в течение шести–семи недель. Во–первых, прошло несколько дней, прежде чем весть о поражении распространилась по всему острову. В результате в отдельных городах возникли партийные споры, в которые вмешался сам Гамилькар. Он лично посетил многие города и таким образом привел их к отпадению от Агафокла (Diod. 110, 3: τὰ δὲ φρούρια καὶ τὰς πόλεις ἐπιπορευόμενος προσήγετο). К городам, которые отпали первыми, Гамилькар отнесся очень доброжелательно, и когда об этом стало известно, к отступничеству присоединились и более крупные города. Камаринцы, леонтинцы, катанцы и тавроменийцы заявили о присоединении, а через несколько дней за ними последовали Мессена, Абакены и многие другие города. Только когда Агафокл узнал все это, он решил прервать войну в Сицилии (или, возможно, только сначала отказаться от Гелы), а затем начал вооружаться для похода в Африку. Очевидно, что для многочисленных приготовлений к этой кампании, а также для формирования совершенно новой армии потребовался период в несколько месяцев; а если, наконец, принять во внимание, что Агафоклу пришлось прождать со своим флотом в гавани Сиракуз несколько дней, пока ему, наконец, не удалось выйти в море, то можно с уверенностью сказать, что Диодор говорит о событиях не нескольких недель, а скорее целого года, для подтверждения чего можно привести еще одно обстоятельство, которое до сих пор не рассматривалось в нашем вопросе. После битвы при Геле сиракузянам, как прямо утверждает Диодор XIX 110, 5, все же удалось вывезти со своей территории весь урожай, а после ухода Агафокла, согласно Диодору XX 5, 4, нехватка продовольствия у них была снова очень велика. Такой дефицит вряд ли был бы возможен через несколько недель после сбора урожая, учитывая колоссальные размеры сиракузской территории, и поэтому, вероятно, здесь снова явный признак того, что урожай, собранный вскоре после битвы, к моменту ухода Агафокла уже был израсходован за целый год.