О сохранении здоровья
Введение
Интерес Плутарха к медицине был отнюдь не случайным, ведь помимо трактата «О сохранении здоровья» у него есть и другие сочинения, касающиеся симптомов болезней и их лечения и медицинской практики его времени. Уже задолго до Плутарха искусство медицины, всегда эмпирическое, было поставлено на прочную основу и проницательные наблюдения Гиппократа и его школы были зафиксированы письменно; этот корпус гиппократовских медицинских сочинений, наряду с другими, был в обращении и несомненно с ним был знаком Плутарх.
Медицина сделала со времён Плутарха, огромные успехи, несомненно самоочевидные; слова «асептический», «антисептический», «стерилизованный» стали теперь обиходными и микробная теория болезней пролила сегодня свет на многое, что прежде было тёмным. Но Плутарх не касается специальной стороны медицины, он лишь даёт некоторые практические советы разумной жизни и многое из того, что он пишет относительно покоя, упражнений и диеты до сих пор в согласии с лучшей медицинской практикой наших дней. Сомневаюсь, чтоб какой–то врач что–нибудь решился возразить против советов Плутарха (советы его предназначены тем, кто работает скорее головой, нежели руками) и можно назвать немало из сегодняшних известных людей, здоровых в их годы, следующих, к собственной своей пользе, многим из его советов, ничего о них не зная.
На первый взгляд, сочинение это составлено в форме диалога, но это такой же диалог как «Джо Фаррелл» Квиллер–Кауча. Форма диалога — только литературный приём, чтоб придать трактату несколько более привлекательную форму и третий персонаж диалога, лишь случайно обозначенный скупой вставкой «он сказал», может предполагать автора, Плутарха. Два собеседника в кратком диалоге в начале сочинения это Мосхион — врач, которого Плутарх выводит также в «Застольных беседах» (658а) и Зевксипп, друг Плутарха, который еще дважды (748е и 1086с) выводится в «Моралиях» в качестве говорящего персонажа и несколько раз упоминается.
Сочинение это было написано некоторое время спустя после 81 г. н. э, как это явствует из упоминания о смерти римского императора Тита (123d).
Название этого сочинения включено в ламприев список сочинений Плутарха и Стобей в своём «Цветнике» несколько раз его цитирует, иногда со слегка изменённым чтением, но ни одно из этих чтений не меняет полностью значения того или иного места в целом и редко предпочитается чтению, обнаруживаемому а рукописях Плутарха.
На деле, текст этого сочинения более пострадал от рук современных издателей, чем от древних переписчиков; беглый взгляд на подстрочные примечания в издании Бернардакиса показывает, что необоснованные и лишённые всякой необходимости изменения, внесённые в текст современными издателями превосходят численно исправления мелких орфографических и иных ошибок, совершённых древними переписчиками.
О сохранении здоровья
I Мосхион. Итак, Зевксипп, вчера ты прогнал Главка, врача, когда он пожелал присоединиться к нашему обсуждению.
Зевксипп. Нет, мой дорогой Мосхион, я его не прогонял, ибо сам он вовсе не желал присоединиться к обсуждению, но по правде я его избегаю и боюсь допускать к обсуждению человека, склонного к раздорам. В медицине муж этот, как сказал Гомер
Драгоценнее многих других человеков,[1]
но он отнюдь не дружественно расположен к философии и всегда склонен в своих замечаниях о ней к некоторой резкости и недоброжелательности. И когда бы он явился к нам настроенный на стычки, что–то возбуждённо уже кричащий, даже не дойдя ещё до нас — это было б делом немалым и неподобающим, означающим нарушение всяческих границ, принятых нами в обсуждении здорового образа жизни. Ведь он утверждает, что предметы философии и медицины так же отдельны друг от друга как области мисийцев и фригийцев [2]; и после того как он водрузил бы на кончик своего языка некоторые наши утверждения, пусть и не особенно тщательно сформулированные, но несомненно всё ж небесполезные, он разорвал бы их в клочья.
Мосхион. В этом и в других вопросах, Зевксипп, я буду очень рад стать твоим внимательным слушателем.
Зевксипп. Это потому, что ты, Мосхион, обладаешь природным дарованием к философии и тебя задевает философ, не испытывающий интереса к медицине и возмущает то, что такой человек почитает для себя в глазах окружающих более достойным выказать больше знаний в геометрии, логике и музыке, чем стараться разузнать
Что у тебя и худого и доброго в доме случилось,[3]
подразумевая здесь собственное своё тело. Множество народу сходится в театры, для чего даже распределяют между ними государственные деньги, как в Афинах; но, однако же, свободное искусство медицины ничуть не ниже по ясности, оригинальности и приносимому им удовлетворению и к тому ж оно даёт изучающим его допуск к чему–то очень важному — сохранению собственной жизни и здоровья. Потому не следует порицать философов, обсуждающих вопросы здоровья, но скорей их следует порицать, если они не считают своим долгом совершенно устранять все границы, создавая единое поле для всех благородных изысканий, чтоб возделывать его сообща, устремляясь в своих обсуждениях, как к приятному, так и к жизненно важному.
Мосхион. Хорошо, Зевксипп, позволь мне ничего не говорить более о Главке, который до того преисполнен самомнения, что желает быть самому себе законом, не нуждаясь в помощи философов; но расскажи мне подробно обо всей дискуссии или если тебе будет так угодно, лишь о тех утверждениях, которые ты счёл не вполне точно сформулированными и за которые, как ты сказал, ухватился б Главк.
II Зевксипп. Наш собеседник [4] утверждает, что он слышал где–то, что держать руки всегда в тепле и никогда не позволять им находиться в холоде — это немаловажная мера, способствующая сохранению здоровья и наоборот, охлаждение конечностей, дабы сконцентрировать тепло внутри корпуса создаёт привычку или предрасположение к лихорадке, ведь человек, направляющий все субстанции своего тела к поверхности, проводящий и распределяющий их вместе с теплом во все части своего тела, полон здоровья [5]. Таким образом, если нам случается что–то делать нашими руками, пользоваться ими, то само по себе движение переносит тепло в эти части тела и удерживает там; но когда мы не заняты работой, мы не должны позволять холоду находить в наших конечностях приют.
III Это, таким образом, было первым из того, что подверглось главковым насмешкам. Второе, думаю, касается пищи, которая даётся больным. Ведь собеседник наш настаивает на том, что мы должны время от времени пробовать её и отведывать, привыкая к ней, чтоб потом не питать к ней отвращения и не ненавидеть подобную диету, словно малые дети, но постепенно делать её для организма близкой, как бы родственной, так чтобы во время болезни мы бы не были нашей пищей недовольны, словно бы она была лекарством и не испытывали неприязни, получая что–либо простое и безвкусное [6]. По этой же причине, не следует опасаться принимать пищу, не приняв прежде ванны и пить только воду, когда под руками есть вино или пить тепловатую воду летом, когда на столе есть снег; и отвергая показное и деланное воздержание от всего этого и хвастовство им, мы должны молча, сами собой, приучать свой организм быть покорным тому, чего требует момент, избавляя, спокойно и задолго до того, нашу душу от привередливости из–за таких пустяков во время болезни и в связи с этим и от жалоб как это прискорбно быть сошедшим с пути великих и столь любимых удовольствий на путь столь низменный и скромный. Превосходно ведь сказано: «выбери жизнь лучшую и привычка сделает её прекрасной» [7]; а особенно это полезно для людей экспериментирующих с каждой из отдельных областей жизни и более всего с теми, которые касаются упражнений, что воздействуют на тело, прививая во время самого крепкого здоровья твёрдые привычки, так что делают их приемлемыми для себя, близкими и родственными своей природе [8], помня как некоторые люди чувствуют себя и ведут во время болезни, будучи раздосадованы и раздражены, когда вынуждены пить тёплую воду, есть жидкую похлёбку и хлеб, проклиная все это как отвратительное и отталкивающее и кляня как отвратительных и жестокосердных также тех, кто вынуждает их всё это употреблять. Ванны послужили причиной смерти многих, хоть поначалу зло и не было велико, кроме разве того только, что они не могли и не хотели выносить вкуса пищи, не приняв сначала ванны; и одним из них был, как утверждают, император Тит, который принимал их и во время своей болезни.
IV И к тому, что сказано уже на эту тему следует добавить: что стоит дешевле, то всегда полезнее для тела и мы должны остерегаться излишеств как в еде, так и в питье и особенно остерегаться потакать своим желаниям в праздники, при посещении друзей или на торжественном обеде в честь какого–то царя или же высокого должностного лица, от которого не можем отказаться; и таким–то образом мы должны, при хорошей погоде, подготавливать наше тело к тому, чтоб оно способно было держаться на поверхности против надвигающихся волн и ветра. Это ведь и в самом деле трудно посреди весёлой кампании держаться умеренности и своих привычек избегая одновременно и крайностей тяжёлого характера, делающих наше посещение оскорбительным и утомительным для всей кампании. Таким образом, избегая прибавлять огонь к огню (как гласит пословица) [9], обжорство к обжорству и обильное возлияние к обильному возлиянию, мы должны со всей серьёзностью подражать шутке Филиппа, сколь изысканной, столь и мудрой [10]. Некто пригласил Филиппа на обед в деревню, полагая что он явится с немногими друзьями, но увидев его с большой кампанией, для чего не было сделано никаких приготовлений, он пришёл в великое замешательство. Филипп, осознав ситуацию, приказал каждому из своих друзей, «оставить место для пирога». Они, следуя его совету и ожидая пирога, ели очень умеренно то, что было перед ними и таким образом еды оказалось вполне достаточно для всех. Точно таким же образом мы должны подготавливать себя к этим неизбежным приглашениям, оставляя место в теле для закусок и десерта и дерзну сказать, для обильного питья, делая с помощью всего этого аппетит свежим и охотным.
V Если, однако, неожиданные обстоятельства застают нас, когда мы перегружены уже и не в силах принимать участия — если, например, мы получили приглашение от официального лица или появились гости, так что мы принуждены ложной стыдливостью присоединиться к компании людей, способных и готовых к питию и пить с ними — тогда, для того особенно, чтоб вооружиться против этой ложной стыдливости (иль скорее я б назвал её робостью, застенчивостью), которая «для сынов человеческих столько вредна» [11], мы должны призвать в свою защиту слова, которые Креон сказал в трагедии:
Уж лучше ненавистным стать теперь,
Чем выказать мягкосердечие и каяться потом [12].
Ведь до того опасаться показаться неучтивым, что рискнуть ввергнуть самого себя в плеврит или в менингит — это доказательство того, что вы и в самом деле очень неучтивы и у вас нет ни чувства, ни разума, с помощью которых вы бы знали как общаться с людьми без винных кубков и без смакования еды [13]. Ведь сам отказ, если он будет ловким и искусным, может быть не менее приятен, чем уступка и согласие войти в кампанию; ведь если человек относится к пирушке также как относится к жертве всесожжения, которую пробовать запрещено и особенно воздерживается когда пред ним винные кубки и столы, в то же время весело смеясь и шутя над самим собой, то он создаст о себе впечатление лучшее, чем тот, кто опивается и объедается в кампании. Из людей прежнего времени собеседник наш [14] привёл в пример ложной стыдливости Александра, который после продолжительной попойки не решился сказать «нет» приглашению Медия и отказаться от новой тяжкой попойки, стоившей ему жизни [15]; из людей же нашего времени он упомянул панкратиаста Регула. Ведь когда цезарь Тит позвал его на рассвете в бани, тот явился и мылся вместе с ним, пил и умер тут же от апоплексического удара. Все это Главк с вызовом приводит в посмеяние нам как педантическое. Прочее же ни он не стремился слушать, ни мы ему не стремились рассказать. Но я прошу, чтобы ты высказал мнение по каждому из этих утверждений.
VI Прежде всего следует сказать, что Сократ побуждает нас не принимать пищи, когда мы не голодны и питья, когда мы не испытываем жажды, полностью их нам конечно же не запрещая, но уча прибегать к ним, только если в этом есть необходимость и ставить ей на службу удовольствие в них заложенное [16], точно так же как поступал один наш государственный деятель, употребляя на военные цели зрелищные деньги [17]. Ведь то, что приятно поскольку это питательно, согласно с нашей природой и будучи ещё голодными мы сможем получать удовольствие от необходимой или от приятной пищи; но мы не должны побуждать себя повторно и особо возбуждать свой аппетит после того, как мы его уже однажды удовлетворили. Есть здесь и ещё одно соображение. Как Сократ находил танцы приятным упражнением [18], так и тот для кого выпечка и сладости — их обычная пища, тот страдает справедливо. Ведь когда человек удовлетворяет умеренным требованиям своей природы и ему этого довольно, то он должен проявлять величайшую бдительность и не увлекаться подобными вещами. И остерегаясь любви к удовольствиям и к обжорству, мы не менее должны остерегаться вульгарности и тяги к дурной славе. Ведь эти последние часто побуждают людей есть, когда они не голодны и пить, когда не испытывают жажды [19], внушая им отталкивающее и дешёвое тщеславие, говоря, что это абсурд не воспользоваться наличием таких редких и дорогостоящих вещей как например свиное вымя [20], италийские грибы, самосские пироги или снег в Египте. Ведь тщеславие побуждает людей пользоваться тем, что прославлено и редко, теша душу пустой славой и приманивая её чадом, принуждая собственное тело принимать во всём этом участие, хоть оно и не ощущает в этом никакой потребности, чтоб рассказывать потом другим, дабы те к вящему их удовольствию завидовали бы вещам столь труднодоступным и необычайным. Сходно с этим их отношение к пользующимся дурной репутацией женщинам. Время с собственными жёнами, любящими и любимыми, протекает для них большей частью в покое, но когда они платят деньги Фрине [21] или же Лаисе [22], то хотя их тело в жалком состоянии и они склонны уклоняться от своих обязанностей, они побуждают их тотчас к действию, именуя их в своей распущенности соратницами в удовольствиях и всё из–за их пустой славы. Ведь сама Фрина говорила, будучи уже в преклонных летах, что она получала самую высокую цену от своих поклонников именно за репутацию.
VII И это удивительно, если мы выходим из борьбы со своим телом невредимыми, уступив телу лишь столько удовольствий, скольким Природа находит место по необходимости, но еще более удивительно если мы, энергично боремся, чтобы помешать исполнению его желаний и стараемся держаться от них как можно дальше, если даже и вынуждены под конец вступить в некие переговоры с тем, что мы не в силах отвергать, или как сказал Платон, «уступаем, когда тело жжёт и напрягается» [23]. Но когда случай обратный и желания спускаются в тело из ума ( а не поднимаются из тела в ум), вынуждая его подчиняться своим страстям и присоединяться к его волнениям, то уже нет возможности воспрепятствовать тому, что они нанесут нам серьёзнейший и сильнейший вред в качестве последствия ничтожных и недолговечных удовольствий. Ведь менее всего тело должно быть возбуждаемо наслаждениями с помощью желаний души, так как такой способ их возникновения противоестествен. Как щекотание под мышками производит в мозгу эффект неестественного смеха, не мягкого и счастливого, но судорожного и резкого, так и удовольствия тела, достигнутые душой с помощью подстрекательства и выведения его из равновесия — все ненормальны, дефективны и чужды природе. Потому–то, всякий раз как нам предоставляется возможность испытать какие–либо редкие и прославленные удовольствия, мы должны испытывать больше гордости от воздержания от них, чем от их получения, помня, что как Симонид имел обыкновение говорить, что никогда не порицал себя за то, что хранил молчание, но много — за то, что говорил [24], так и мы никогда не должны, с одной стороны, сожалеть о том, что отставили прочь лакомства или пили воду вместо фалернского вина, а с другой. не только не следует насиловать и принуждать природу, но даже если б что–то из такого рода удовольствий предлагалось ей тогда, когда у неё в том и в самом деле есть нужда, все равно следует отвратить аппетит от этого к простой и близкой пище ради привыкания и тренировки.
Когда Неправда нам вручает власть,
Они прекрасны обе
были слова одного фиванца [25], разумеется неверные, ведь дальше лучше:
Добродетель
Во всём другом готов я соблюдать.
Но мы можем исправить это, заявив, что если уж надо стараться снискать добрую славу в таких вещах как еда и питьё, то лучше делать это воздержанно, ради своего здоровья. И всё же низменность натуры и скупость побуждают некоторых, подавляя желания у себя дома, набивать желудок и получать удовольствие от дорогостоящих вещей в других домах, словно бы они занимаются безжалостной фуражировкой во вражеской стране; от этого они начинают чувствовать сильное недомогание и на следующий день наступает несварение желудка как расплата за неутолимый аппетит. Кратет, полагая что тяга к роскоши и расточительность достойны величайшего порицания как причина роста гражданских раздоров и тиранического правления в государствах, увещевал шутливо граждан:
Не вовлекайте пищею роскошней чечевицы
Нас всех в раздор [26].
И пусть всякий увещает сам себя не есть пищи роскошней чечевицы и во всяком случае не приступать прежде кресс–салата и оливок к яичнице в фиговом листе и к рыбе и обжорством не ввергать «своё тело в раздор», т. е иными словами в расстройство желудка и в понос. Ведь дешёвая пища сдерживает аппетит в естественных его естественных границах умеренности, а искусство поваров и их хорошо обученных помощников, по словам комического поэта
искуснейшими теми ароматами и блюдами столь сложными[27]
постоянно раздвигает и расширяет границы удовольствия и меняет наши представления о том, что такое пища. Я не знаю, как это выходит, что в то время как у нас вызывают отвращение и ненависть жёны, употребляющие приворотные зелья и магию в отношении своих мужей, мы доверяем наш стол и все съестные припасы наёмникам и рабам, словно зачарованные и одурманенные ими. Если слова Аркесилая, обращённые к распутникам и извращенцам и могут показаться слишком резкими, а именно, что «нет различия проникает в тело кинед с переднего входа или с задней двери» [28], то всё же их можно применить к нашему вопросу. Ведь и в самом деле какая разница пользуется ли некто афродисиаком, чтобы возбудить и стимулировать половое влечение ради удовольствия или он возбуждает свои вкусовые ощущения запахами или же приправами, чтоб испытывать всегда нечто вроде постоянного зуда и щекотки?
VIII Может быть, в другом месте я скажу вам что–либо ещё против наслаждений и покажу, что подлинные красота и достоинство связаны с воздержанием; но в этом обсуждении я намерен встать на защиту многих и великих удовольствий. Ведь болезни не отнимают у нас и не разрушают столько замыслов, надежд, путешествий и иных занятий, сколько наслаждений. Следовательно, пренебрежение к здоровью наименее выгодно для тех, кто делает наслаждения целью своей жизни. Ведь физическая немощь позволяет многим людям быть философами или даже полководцами и царями, но телесные радости и удовольствия во время болезни иметь места не могут, а те что всё–таки случаются, проявляются лишь в малой мере от того, что могло бы быть и даже это–то не в чистом виде, но смешанное со многим из того, что им чуждо, словно бы выплывая из валов и бурь. Ведь неверно, что «в переполненных едой телах обитает Венера» [29], но скорей она существует при спокойствии и безмятежности тела, следуя за удовольствием от еды и питья; ведь здоровье предоставляет наслаждениям, как хорошая погода зимородкам безопасное и приятное гнездо — место для выведения птенцов [30]. Остроумно, думается сказано Продиком, что огонь — лучшая приправа [31]; но ещё вернее будет сказать, что самая подходящая, божественная приправа — это здоровье. Ведь варёная, печёная или жареная пища не даёт истинного наслаждения или даже удовлетворения тем, кто страдает от недугов, пьянства или же или же морской болезни, в то время как здоровый и неиспорченный аппетит делает здравому телу всё приятным и «страстно желанным», как сказал Гомер [32].
IX Как Демад имел привычку говорить, что афиняне, ведя войны постоянно, кстати и некстати, никогда не голосуют за мир, кроме как будучи одеты в чёрное, так и мы никогда не задумываемся о простом и умеренном образе жизни, кроме как когда вынуждены прибегать к клизмам и припаркам. Но когда мы оказываемся в таком состоянии, мы пытаемся заглушить мысли о своих дурных поступках, восставая в душе против воспоминания о них и как многие люди, боясь путешествовать, бранят тот или иной климат, ту или иную местность как нездоровые, так и мы тщимся исключить из причин нашей болезни наши невоздержанность и потакание собственным желаниям. В этой связи стоит здесь напомнить как Лисимах, находясь в земле гетов, вынужден был из–за жажды сдаться в плен со всей своей армией и напившись холодной воды воскликнул: «Бог мой, ради какого краткого удовольствия отказался я от столь великого процветания»! [33] И точно так же нам, борясь с болезнью, следовало б вспомнить, что из–за холодного питья, несвоевременных бань или пирушек мы загубили массу удовольствий и разрушили множество достойных начинаний. Ведь боль, порождённая такими размышлениями, грубо держится в памяти, словно шрам, остающийся после того как тело зажило, делая нас более осторожными в выборе жизненного пути. Ведь здоровое тело не может порождать желания слишком бурные, неконтролируемые, необычные, от которых трудно избавиться. Более того, мы тогда сможем с твёрдою душой противостать аппетиту, которые склонен бушевать, выходя за всякие границы, сознавая что все его жалобы и сетования суть одно ребячество и что позже, когда стол уберут, он прекратит роптать и не станет ни сетовать, ни чувствовать себя обиженным, но напротив ощутит себя скорее чистым и бодрым в ожидании завтрашнего дня, чем понурым и чувствующим тошноту от злоупотребления. Здесь уместно будет замечание, сделанное Тимофеем в день когда он обедал в Академии с Платоном простой пищей философа: «Те, кто обедал с Платоном, ощущают удовольствие и на следующий день»! [34] Также будет уместно привести и то, что сказал Александр, отослав поваров царицы Ады, именно что лучшие повара — для завтрака ночной переход, а для обеда — скудный завтрак [35].
X Я не пребываю в неведении относительно того, что люди заболевают лихорадкой из–за утомления и резких перепадов тепла и холода; но также как благоухание цветов само по себе слабо, но когда оно бывает смешано с маслом, то приобретает силу и устойчивость, так и масса съеденной пищи обеспечивает материю и почву для причин и источников болезни, что приходят из–за его пределов. Без них они в нём никакого недомогания вызвать не могли б и легко б угасли и рассеялись, если бы с расстройством встретились чистая кровь и незагрязнённый дух; но к чрезмерной пище словно бы подмешан какой–то нечистый осадок, который всё загрязняет, порождает всяческие неудобства и который трудно удалить. Потому–то мы не должны уподобляться тем кораблестроителям, которые из жадности придают кораблю большую грузоподъёмность и тем самым вынуждают мореходов постоянно отчерпывать морскую воду. Так и нам не следует постоянно переполнять и перегружать наше тело, а впоследствии применять слабительные и промывать желудок, но скорее следует всё время держать его в порядке, так что если даже и случится ему страдать каким–нибудь расстройством, то оно, обладая собственной своей плавучестью всплывёт наверх подобно пробке.
XI Мы обязаны принимать особые предосторожности в случае появления продромов — предвестников болезни и ощущений недомогания. Ведь из того, что Гесиод сказал о болезнях, бродящих туда и сюда, нападая на людей, вовсе неверно то, что они приходят
в полном молчании: не дал им голоса Зевс–промыслитель [36],
ведь большинство из них имеют как бы своих предвестников, предтеч и глашатаев — дурное пищеварение и вялость. Гиппократ говорит: «беспричинная усталость предвещает болезнь» [37], так как несомненно чрезмерная полнота духа сдавливает и перегораживает нервы. Но, однако ж, многие, несмотря на то, что тело их сопротивляется и влёчёт их в постель и на отдых, следуя своему обжорству и потакая собственным желаниям, устремляются в бани и рьяно присоединяются к любым здравицам и словно под угрозой осады запасаются съестными припасами, страшно боясь как бы лихорадка не пленила их до того, как они позавтракают. Другие менее вульгарны, не охвачены таким безрассудством, но однако ж глупы потому, что стыдятся признать, что у них головная боль или несварение желудка и боясь провести целый день в постели, когда толпа по пути в гимнасий зовёт их идти с собой, идут, раздеваются с другими и выполняют те же упражнения, что и те кто в добром здравии. Что ж до большинства, то надежда, поддерживаемая пословицей, хорошо соответствующей их слабости и невоздержанности, уговаривает и побуждает их встать и идти безрассудно в их привычные места, рассчитывая «разогнать вино вином и одну головную боль другой» [38]. Против этой надежды стоит привести предостережение Катона, которое этот великий старец выразил таким образом: «Кто делает большое малым, вовсе потеряет малое» [39]; потому–то думается, что лучше терпеливо покориться лечебному голоданию и отдыху, чем подвергать опасности своё здоровье в банях или на обеде. Ведь если какая–то болезнь в тебе уже таится, то коль ты не остережёшься, не воздержишься, то она причинит тебе большой вред; если ж никакой болезни нет, воздержание, чистейшее из дел, тела твоего явно не погубит. Те же кто ведёт себя по–ребячески, кто боится сообщить своим друзьям и слугам, что у него расстройство от чрезмерной еды и питья, если он сегодня боится признать несварение желудка, завтра вынужден будет признать понос, лихорадку или же желудочные колики.
Позорней бедность выносить, коль ей тебя стыдят [40],
но много позорней выносить изжогу, переполнение и несварение желудка, которые влекут тело в бани, словно бы прогнившую и дающую течь лодку в море. Ведь подобно тому, как иные путешественники, видя что надвигается буря, стыдятся оставаться на берегу и отправляются в море, а затем позорнейшим образом страдают от морской болезни, так и те, кто почитают для себя постыдным провести, посреди вызывающих подозрение предвестников болезни, один день в постели и один раз воздержаться от еды, самым позорнейшим образом оказываются к той же постели прикованы на много дней для очистки кишечника и припарок, делаются внимательны и угодливы к лекарям, прося вина или холодной воды, позволяют им делать над собой и говорить себе многие нелепые и постыдные вещи из–за боли и страха. Но однако, это всё же хорошо, что те кто из–за удовольствий теряют над собой контроль, уступают своим желаниям, увлекаемы ими, получат своего рода наставление и напоминание, что большая часть удовольствий получаема ими через посредство собственного тела.
XII И как спартанцы дают поварам только уксус и соль, предлагая им самим найти в туше убитого животного всё, что им ещё нужно [41], так в самом теле есть все лучшие приправы для любой надобности, если только они служат телу здоровому и хорошо сложенному. Все это «сладко» или «ценно» и само по себе, безотносительно к пользователю, но природа предписывает, чтобы это стало «приятно» только и в связи с лицом, которое его испытывает и в согласии с природой; но для тех кто чересчур требователен, склонен к пьянству и разврату или тяжко болен и прикован к постели всё это теряет истинную красоту и привлекательность. Таким образом человек должен смотреть не на то свежая ли рыба, белый ли хлеб, тёплая ли ванна, стройная ли девушка, но прежде всего на себя — не мутит ли его, не испытывает ли он тошноты, не обмочился ли он, нет ли у него ещё какого–то расстройства. Ведь как кутилы, вынужденные отправляться утром по домам, не испытывают ни веселья, ни удовольствия, но лишь тоску и грусть, так и в теле, которое в плохом состоянии или же в котором отсутствует гармония с природой, удовольствия от любви, тщательно приготовленной пищи, бань и вина, когда они смешиваются с теми элементами в теле, которые неустойчивы и заражены, порождают мокроту и желчь и вызывают недомогание и кроме чрезмерного возбуждения, не приносят тем, кто на них рассчитывал ни наслаждения, ни вообще какого–либо удовольствия.
XIII Но и чересчур строгий образ жизни, как говорится «с точностью до ногтя» [42] ставит тело в вызывающее опасения и ненадёжное состояние и лишает душу самоуважения, так что она смотрит косо на всякую деятельность и в не меньшей степени на то, чтобы проводить время, принимая участие в каких–либо удовольствиях или же трудах и не предпринимает ничего с готовностью и доверием. Человек должен обращаться со своим телом как с парусом корабля, как парус не спускать и не слишком ослаблять, когда на небе ни облачка, так и тело не распускать и не быть чересчур с ним беззаботным, когда подозреваешь какое–то недомогание, но скорее освободить его и облегчить его груз, как уже было сказано, и не дожидаться ни несварения желудка с поносом, ни повышения температуры, ни приступов вялости и сонливости. Ведь иные дожидаются того, что лихорадка уже у их дверей и возбуждённые так, словно бы явился вестник или аппаритор [43], принимаются во всём ограничивать себя, в то время как им следовало бы, когда состояние дел было ещё далеко до этого быть осторожными «до бури, когда вдоль берега уже задувает Борей» [44].
XIV Нелепо обращать особое внимание на карканье воронов, кудахтанье кур и на «свиней, ликующих при виде грязи» [45], как выразился Демокрит [46], видя во всём этом предзнаменование ветров и дождей и в то же время не считаться с движениями, потрясениями и предчувствиями собственного тела, не следить за ними и не видеть в них предзнаменования бури, назревающей в самом себе. Но не только вопросы пищи и физических упражнений делают для нас необходимым наблюдать за нашим телом, следя за тем, не принимает ли оно, вопреки обыкновению, пищу неохотно и без аппетита или же в иное время не томится ли жаждой и голодом неестественным образом, но так же и вопрос сна. Следует ведь остерегаться отсутствия в нём непрерывности и равномерности, выражаемых в его нерегулярности и резких перерывах, а так же аномалий в снах; ведь если наши сонные видения непристойны или очень необычны — это очевидное свидетельство чрезмерности или сгущения влаги в организме или же нарушения душевного равновесия. Ведь все эти волнения души часто служат знаками опасной близости к болезни. Например, людьми иногда овладевают без видимой причины необъяснимое уныние и страхи, гася и убивая внезапно их надежды; они вдруг становятся раздражительными, резкими, огорчаются из–за пустяков, проливают слезы и пребывают в тревоге всякий раз как дурные пары и горькие испарения сталкиваются и смешиваются с «круговращением души», как сказал Платон [47]. Потому–то тем, с кем случается такое, надо рассмотреть и запомнить, что причина этого не только в душе, но она и в теле и что необходимо смягчить её и ослабить.
XV Будет очень полезно, если друзья, посетив больного и осведомившись о причинах его болезни не станут рассуждать педантично и назойливо о запорах, разлитиях жидкостей и тому подобном, выказывая кое–какие случайные знания медицинской терминологии и литературы, но внимательно выслушают о простых и обыденных подробностях обжорства, об утомляемости, усталости, бессоннице, а особенно о том образе жизни, который вёл этот человек, когда почувствовал приступы лихорадки. А потом, всё это внимательно выслушав, им следует, подобно Платону, задаться вопросом, который тот имел обыкновение задавать себе по поводу поступков других: «неужели и я подобен им?» [48] и исправить в себе недостатки и пороки, которые заметили в больном — быть бдительными и до крайности внимательными, чтоб не оказаться втянутыми в те же самые проблемы и самим принуждёнными оказаться в постели и оттуда сетовать о драгоценном здравии; ведь уж лучше на примере другого, а не на своём собственном убеждаться в том сколь ценно здоровье и стараться сохранить его. Ничего нет зазорного в том, чтоб заботиться о собственном своём образе жизни; ведь если мы оказались вдруг втянуты в пьянство и обжорство или же во что–то иное неприятное и превосходящее разумные пределы, то хотя бы тело и не содержало поначалу ничего, что бы вызывало подозрение, никаких предостерегающих симптомов, всё же мы обязаны быть внимательны к самим себе и предупреждать всякое недомогание и болезнь с помощью покоя и отдыха, освежающих от любовных утех или же от утомления; так же надо пить воду после пирушек и обильных возлияний и особенно после потакания обильному мясному или же иному разнообразному столу, пищу принимать лёгкую и не оставлять в теле множество избыточных её остатков. Ведь всё это само по себе — почва для множества болезней, добавляющая материала и возможности для других причин [49]. Потому–то превосходно было сказано: «Еда не до пресыщения, работа не до упада, соблюдение воздержанности — вот самые здоровые из всех вещей» [50]. Ведь невоздержанность, подрывая особенно те силы организма, с помощью которых усваивается пища, вызывает в дальнейшем избыток и переполнение.
XVI А теперь заново рассмотрим каждую из тем; и в первую очередь, что до упражнений, подходящих для желающих в этом вопросе чему–то научиться, то заметим, что тут можно было бы последовать примеру человека который сказав, что ему нечего писать о кораблях для людей, живущих у моря, ясно показал, что они были там в употреблении; и точно так же он мог бы сказать, что ему нечего написать для желающих на тему упражнений. Ведь это удивительно, что упражнение, состоящее в ежедневной декламации, способствует не только здоровью, но и силе, не той внешней силе борца, что находясь в теле делает его прочным как стена здания, но той внутренней силе, которая порождает всепроникающую мощь и подлинную энергию в самых жизненно важных и господствующих частях тела. Что дыхание придаёт силу это тренеры дают понять, когда велят атлетам во время растирания время от времени задерживать дыхание и при этом напрягать те части тела, которые растирают и массируют. Голос — это движение дыхания и если придать ему силу и энергию не в горле, но так сказать в его источнике — в лёгких, то это увеличивает теплоту, стимулирует кровообращение, очищает каждую вену, открывает каждую артерию и не позволяет какому–либо сгущению или отвердению избыточной жидкости занимать, словно бы осадку, место в органах принимающих и переваривающих пищу. По этой–то причине мы должны сами себя приучать использовать упражнение постоянного говорения, ну в если возникнет подозрение, что наше тело немощно или чем–либо утомлено, то тогда — чтения вслух или декламации. Ведь чтение находится в том же самом отношении к обсуждению как езда в повозке к верховой езде, ибо повозка чужих слов движется мягко и управляется голосом, подходящим к этому пути. Обсуждение ж добавляет спора и горячности, так как ум соединяется здесь в споре с телом. Но мы, однако же, должны быть настороже относительно страстных и конвульсивных выкриков, так как судорожное выталкивание воздуха и напряжение дыхания порождает прерывание его и спазмы. После чтения или обсуждения, перед тем как пойти на прогулку, нужно натереться маслом в тёплой комнате, во–первых, чтоб придать телу гибкость, во–вторых, чтобы растирание достигло, сколько то возможно, внутренних органов и распределив мягко жизненный дух, направило его в конечности. В целом же растирание должно быть приятно чувствам и не вызывать дискомфорта. И тот, кто таким путём пробуждает внутреннее волнение и напряжение своего жизненного духа, обеспечивает достаточное его количество в теле безо всякого дискомфорта и если плохая погода или же какое–нибудь дело помешают ему пойти гулять, то это не имеет значения, ведь природа всё равно получит то, что ей причитается. Потому ни путешествия, ни остановки на постоялых дворах не должны служить оправданием для молчания, даже если все вокруг будут над тобой смеяться. Если нет ничего позорного в том, чтобы есть, то тем более в том — чтобы упражняться; а вот ощущать стеснение и страх перед матросами, погонщиками мулов и трактирщиками, которые не смеются над тем кто играет в мяч, даже если он это делает один, но смеются над тем, кто говорит, хоть в своих упражнениях он обучается, расспрашивает, разузнаёт и тренирует свою память — это действительно позорно. Сократ сказал, что для упражнений в танцах необходима комната подходящая для обеда на семь персон [51]; но для человека, упражняющегося в пении или в говорении всякое место подойдёт и когда он стоит, и когда лежит. Но и тут следует предупредить, чтобы мы не напрягали голос слишком сильно когда мы переели, чувствуем половое возбуждение или чем–нибудь утомлены. Это известно по опыту многих публичных ораторов и софистов, из которых иных — желание славы и амбиции, а иных — страсть к наживе или политическое соперничество побудили состязаться сверх того, что лучшее для них. Нашему Нигеру[52], когда он читал публичные лекции в Галатии [53], случилось проглотить косточки от рыбы. Но поскольку прибыл другой софист из–за границы и так же выступал с лекциями, Нигер, опасаясь создать впечатление, что он сдался на милость своего соперника, продолжал читать лекции несмотря на то, что в горле у него оставалась рыбья кость. Не в силах выносить долее боль от великого и тяжкого воспаления, что всё более возрастало, он велел сделать снаружи глубокий разрез и таким образом кость была вынута: но место разреза воспалилось, нагноилось и вызвало его смерть. Но разбор таких вопросов можно отложить и на потом [54].
XVII Принимать холодную ванну после упражнений — это скорее нарочито и ребячески, чем здорово и целительно. Ведь сила противодействия внешним воздействиям и выносливость, кажется и в самом деле существующие в теле, негативно действуют на внутренние органы тем, что закупоривают поры, вынуждают жидкости скапливаться вместе и конденсируют выделения, которые всегда стремятся высвободиться и рассеяться. Кроме того, те кто настаивает на приёме нами холодных ванн порождают перемены в нашем точно и строго установленном образе жизни, которых мы всячески стремимся избежать и им следует всегда проявлять осторожность, чтоб не нарушать его, так как всякое отклонение от него тотчас же вызывает негативные последствия. C другой стороны, горячие ванны много более извинительны. Ведь они не столько лишают бодрости и силы, сколько способствуют здоровью тем, что делают пищу мягкой и пригодной для пищеварения, помогают безболезненному удалению того, что пищеварению не поддаётся, по крайней мере если оно не осталось совершенно непереваренным и слишком высоко расположенным и наконец, снимают постоянное чувство утомления. Но, однако же, когда природа дарит нам ощущение умеренного и комфортного состояния здоровья в нашем теле, то от ванны лучше отказаться. Мягкое растирание с маслом, в добавление с огнём лучше, если телу требуется согревание, ведь оно таким образом может получить необходимое количество тепла; солнце же позволяет пользоваться своим теплом не более и не менее, чем то допускает температура воздуха. В отношении упражнений этого вполне достаточно.
XVIII А теперь возвратимся к вопросу о питании и в добавление к тому, что уже содержится полезного в прежних моих предложениях относительно того как обмануть и усмирить наш аппетит, мы ещё дадим несколько дополнительных советов относительно дальнейшего; ведь если трудно управлять брюхом, когда оно словно бы освобождается из рабства и спорить с ним, когда у него нет ушей, чтоб слышать, как имел обыкновение говорить Катон [55], то мы должны задуматься над тем, как с помощью состава нашей пищи сделать её менее обременительной для организма. Что до пищи плотной и питательной, такой, например, как мясо и сыр, сушёные фиги и варёные яйца, то можно осмотрительно и их отведать, угостив себя (ведь всё время от неё отказываться — дело трудное), но в основном следует придерживаться пищи водянистой и лёгкой, такой как большинство овощей, птица и такая рыба, в которой мало жира. Ведь благодаря ей вполне возможно и удовлетворить аппетит и не угнетать тело. Расстройства желудка надо особенно опасаться от мяса, ведь оно с самого начала действует угнетающе и оставляет по себе вредный остаток [56]. Лучше всего приучить тело не требовать мяса в дополнение к иной пище. Ведь земля порождает в изобилии множество всего не только для питания, но и для отрады и удовольствия. Кое–что из этого можно потреблять так как оно есть, в натуральном виде, безо всяких хлопот с нашей стороны, в то время как из другого можно делать блюда все сортов с помощью их сочетания и приготовления. Но хотя привычка — вторая натура (хоть подчас и противоестественная), всё же мы не употребляем мясо ради утоления голода, как то делают волки или львы: но хотя б мы и пользовались им в качестве опоры и поддержки нашего рациона, всё же мы должны употреблять иную пищу и иные закуски, из тех, что для тела более в согласии с природой и при этом менее отупляют ум, который воспламеняется от субстанций простых и лёгких.
XIX Из жидкостей молоко следует употреблять не как напиток, но как здоровую и сытную пищу. Что до вина, то о нём следует сказать то, что Еврипид сказал о любви:
Ты можешь быть моим, но будь умерен,
Притом, молю, не оставляй меня [57].
Вино — самый полезный из напитков, самое приятное из всех лекарств и наконец, самое неприедающееся изо всего, что мы употребляем, если только оно будет надлежащим образом смешано с водой. Вода же и не только та, что смешана с вином, но и та, что пьют саму по себе, в перерывах между смесью, делает саму смесь более невинной. Следует, таким образом, приучить себя ежедневно выпивать два или три бокала воды, таким образом, во–первых, смягчая силу и могущество вина, во–вторых, приучая тело к её употреблению, так что когда бы не возникла в ней нужда, она не казалась бы ему чуждой и не отвергалась. Ведь это факт, что иные чувствуют к вину наибольшую склонность именно тогда, когда самое необходимое для них питьё — вода. После пребывания на солнце или же на холоде или после разговора более серьёзного и размышления более напряженного, чем обычно, и вообще после некоторого напряжения и усилия, они ощущают потребность выпить вина, чувствуя, что после трудов природа требует для тела некоторого отдыха и перемены. Но природа вовсе не требует отдыха, если отдых этот — лишь предлог для потакания своим желаниям и для сибаритства, но она требует перемены и притом такой, которая ставит тело в состояние среднее между наслаждением и страданием. И в этом состоянии не только пища должна быть сокращена, но и вино или исключено вовсе или очень сильно разбавлено и практически вытеснено водой. Ибо вино, если оно крепко, увеличивает в теле расстройства, раздражает и воспаляет повреждённые уже части, им же необходим покой и облегчение, который лучше даст вода. Ведь если, несмотря на то, что мы вовсе не томимся жаждой, мы будем пить горячую воду после перенесенного напряжения, переутомления или же жары, мы ощутим расслабление и успокоение оттого, что флюиды воды мягкие и не учащают пульс, в то время как вино обладает великой силой и стремительностью, которая вовсе не дружественно и не человечно расположена к нашим теперешним недомоганиям. Что же до изжоги и горечи которые, как говорят некоторые, вызывает в теле лечебное голодание, то если они кого–либо пугают или если кто–то по–ребячески считает для себя ужасным не принимать пищи до того, как начнётся лихорадка, которую он в себе уже подозревает, то питьё воды очень соответствует данной ситуации. Мы ведь часто даже Дионису совершаем жертвоприношения без вина, приучая себя, таким образом, не требовать всегда неразбавленного. Минос так же, из–за траура, избегал священных флейт и венков для жертвоприношений. Мы ведь знаем, что скорбящую душу не трогают ни венки, ни флейта. И ничьё тело не настолько сильно, чтоб вино, влитое в него, когда оно расстроено и его лихорадит, не причинило бы ему вреда.
XX Лидийцы, как они сами говорят, во время голода попеременно проводили один день угощаясь пищей, а другой в увеселениях и азартных играх. Образованные же и культурно развитые люди, если нужно чтоб обед состоялся позже чем обычно, из–за геометрической задачи, сочинения чего–либо или же игры на музыкальном инструменте, не позволят своему брюху беспокоить и тревожить их; напротив, они спокойно перенесут и отвратят свои мысли от стола к тем другим вещам и прогонят от себя аппетит с помощью Муз, подобно Гарпиям. Скифы же, когда пьют, время от времени касаются лука, заставляя тетиву звенеть, пробуждая таким образом свои чувства, ослабевшие под воздействием вина [58]. И стоит ли тогда нам, грекам, опасаться тех, кто смеётся над нами, когда мы с помощью чтения и письма мирно стараемся успокоить и ослабить свои бесчувственные и неумолимые желания? Менандр описывает как юношей подстерёг за попойкой сводник, введя несколько красивых и дорогостоящих гетер; и тогда все они, как он говорит
головы вниз опустив, десерт свой жевали [59],
будучи настороже, на гетер боясь даже и взглянуть. У людей же опытных есть много честных и приятных способов и путей к отходу, если они уже не в силах удержать за столом под контролем свой бесстыдный, зверский аппетит. Что до слов алипов [60] и педотрибов [61], утверждающих по всякому поводу, что учёные разговоры за пирушкой портят удовольствие от пищи и порождают тяжесть в голове, то они будут только тогда иметь значение, когда мы предложим за столом разрешить «индийскую загадку» или обсудить софизм «Повелительный» [62]. Почки на вершинах финиковой пальмы сладки, но, как говорят, вызывают сильную головную боль [63]; так и упражнения в логике не являются «сладким кусочком» [64] и венчая обед, совершенно очевидно вызывают головную боль и крайнее утомление. Но если они не позволят нам начать расспрашивать о чём–либо ином или завести учёный спор[65], или зачитать за пирушкой что–то из того, что помимо того, что оно прекрасно и полезно, заключает в себе также долю соблазнительной прелести и сладости, то мы предложим им впредь не докучать нам, но проводить время в ксисте [66] и палестре, разорвав книги и проводя дни в шуточках и сквернословии с атлетами, сделавшись, как выразился умный Аристон, такими же лоснящимися и тупыми, как колонны в гимнасии. Что ж до нас самих, мы последуем совету врачей, что велят всегда делать перерыв между обедом и сном, чтобы не было беспорядочного смешения еды в теле и подавленного состояния духа, затрудняющего переваривание пищи, не усвоенной еще организмом и чтобы обеспечить для всего этого некоторую передышку и разрядку; и так же как те, кто считает правильным, чтобы их тела после обеда пребывали бы в движении, делают это не с помощью состязаний по ходьбе или хороводной пляски, так и нам следует считать, что не надо направлять свой ум после обеда на дела, заботы или же псевдонаучные споры, имеющие своей целью хвастовство или возбуждение соперничества. Но многие из проблем естественных наук не трудны и увлекательны и есть множество историй, заключающих в себе моральные соображения и как сказал Гомер «радость души» и в них никого не бранят и не порицают. Не без удовольствия проводить время за вопросами истории или за поэзией — это можно сказать вторая трапеза для людей образованных и культурных [67]. Существуют так же разного рода безобидные рассказики и басни и менее утомительно разговаривать об игре на флейте и лире, чем их слушать. Продолжать всё это можно до тех пор, пока это требуется для пищеварения, чтоб оно одержало верх над пищей, постепенно впитывая её и приводя в гармонию с нашим организмом.
XXI Аристотель считал [68], что в тех, кто только пообедал прогулка возбуждает телесную теплоту, в то время как сон сразу после обеда гасит её, но другие полагают, что послеобеденный отдых повышает пищеварительные способности, в то время как движение нарушает процессы усвоения; и эта разница во мнениях побуждает одних после обеда тотчас же отправляться на прогулку, а других — пребывать в покое. В виду этих двух мнений, тот может добиваться и того и другого, кто после обеда держит своё тело в тепле и покое и не позволяет своему уму сразу погрузиться в сон и праздность, но как уже советовалось прежде [69], развлекает и веселит свой дух, разговаривая сам и слушая другого на одну из тех многочисленных тем, что приятны, не язвительны и не повергают нас в уныние.
XXII Рвотные и слабительные средства, столь противные «спокойствию перегруженного желудка» [70], не должны применяться иначе, кроме как под давлением величайшей необходимости, в то время как большинство людей заполняет свои тела для того, чтобы их опорожнить, а затем, опорожнив, наполнить снова, нарушая таким образом законы природы и не менее мучаясь от переполнения, чем от опустошения или лучше сказать, будучи подавлено своим переполнением, как препятствием для получения удовольствия, норовят себя опустошить, чтобы появилось свободное место для новых удовольствий. Пагубность и того и другого очевидна; ведь и та и другая процедура вызывают в теле расстройство и конвульсивные движения. Что особенно плохо в пользовании рвотными это то, что оно усиливает и развивает ненасытное обжорство. Ведь чувство голода становится необузданным и бурным словно бы река, что прорывается в своём течении, вынуждая неистово заглатывать еду, уподобившись уже даже и не страждущим, что нуждаются в пище, но больным, что нуждаются в лекарствах и припарках. Потому–то наслаждения, к которым те несчастные стремятся кратки и неполноценны и сопровождаются сильным трепетом и возбуждением; следствием же их являются вздутие живота, сильные боли в заднем проходе и скопление газов, что не могут выйти естественным путём и застаиваются в верхней части тела, как слишком перегруженные суда, которым, для того чтобы спастись требуется выбросить за борт не только излишек, а и весь их груз. А неистовые волнения в кишечнике, вызванные снадобьями, принятыми для того, чтобы разложить и разжижить его содержимое, скорей усиливают переполнение, чем дают освобождение. Представьте себе, что некто, чувствующий себя неудобно даже и в толпе греков своего родного города, видит город переполненным арабами и скифами. Ещё одна роковая ошибка состоит в том, что иные, ради удаления остатков привычной и хорошо знакомой пищи принимают книдские ягоды [71], скаммоний [72] или же другие неуместные сильнодействующие средства, прочищающие тело скорее, чем оно может очищаться по своей природе. Потому–то самое лучшее, с помощью умеренной и воздержанной жизни сделать своё тело независимым и способным самостоятельно регулировать и приводить в порядок наполнение желудка и его опорожнение. Если ж неизбежность нас заставит, рвоту надо вызвать без каких–либо снадобий и великих хлопот и не причиняя никакого расстройства и чтобы только избежать диспепсии следует позволить излишку мирно извергнуться. Ведь так же как полотняные вещи, которые ради чистоты стирают щёлоком или с содой, портятся быстрее, чем те, которые стирают в простой воде, так и очищения желудка с помощью лекарств портят и разрушают тело. Если кишечник работает вяло, нет иных снадобий, кроме некоторых сортов пищи, которые легко смогут возбудить его и осторожно устранить причину беспокойства. Они хорошо известны и употребление их не вызывает дискомфорта. Если ж и они не помогут, то следует скорей прибегнуть к питью в течение нескольких дней одной воды или же к лечебному голоданию или, наконец, к клизме, чем расстраивать и разрушать тело с помощью тех снадобий, к которым многие люди поспешно прибегают, уподобляясь похотливым женщинам, которые прибегают к снадобьям и инструментам, чтобы сделать аборт, дабы вновь получать удовольствие от похоти.
XXIII Говорить о таких людях более нет необходимости. Скажем кое–что о других, слишком педантичных, устанавливающих для себя определённые периоды лечебного голодания согласно точному расписанию и тем самым ошибочно приучающих свою природу чувствовать необходимость самоограничения, когда в нём никакой надобности нет, сокращать свои потребности в то время как телу требуется то, в чём оно имеет обычную нужду. Лучше ведь давать телу определённую свободу и если нет предостерегающих или вызывающих подозрение симптомов то придерживаться, как уже было сказано [73], образа жизни обычного, но способного к переменам, каковы бы они ни были и не позволять порабощать себя или связывать определённой системой правил, которая приучает следовать определённому времени, порядку и течению. Не безопасно, не легко и не достойно человека или гражданина и притом сходно с жизнью устрицы или же древесного ствола это неизменное и принуждённое согласие в вопросах пищи и голодания, движения и покоя; это годится лишь для тех, кто ограничивает себя и суживает, делая свою жизнь одинокой, бесполезной и заброшенной, лишённой истинной дружбы, бесславной и далёкой от обязанностей гражданина. «Нет», — сказал он, — «то с убеждением моим не согласно» [74].
XXIV Ведь бездействием и пассивностью не приобретёшь здоровья, но напротив они — величайшее зло и слуги болезней и тот, кто рассчитывает с помощью бездеятельности и покоя сохранить своё здоровье ничем не отличается от того, кто надеется сохранить свои глаза не используя их для зрения и голос — ничего не говоря. Для человека в добром здравии нет лучшего предмета, чем многочисленные виды человеческой деятельности. Менее всего можно допустить, что лень целебна, коль она разрушает то, к чему стремится здоровье; и не верно, что бездеятельный человек более здоров. Ведь и Ксенократ не был более здоров, чем Фокион и Феофраст не был здоровей Деметрия и избегание всякой деятельности, отдающее честолюбием, не помогло Эпикуру и его последователям достичь пресловутого безупречного телесного здоровья, о котором они столько говорят. Мы ж должны, всячески о том заботясь, сохранять естественную конституцию нашего тела, признавая, что любая жизнь вместилище как для болезней, так и для здоровья. Однако, друг наш говорит, что людям, ведущим публичную жизнь следует давать советы противоположные тем, которые Платон давал молодёжи. Ведь у философа было обыкновение, заканчивая занятия, говорить: «Смотрите, дети мои, используйте свой досуг для какого–нибудь достойного занятия» [75]. Мы же посоветуем тем, кто участвует в управлении государством прилагать свои труды к целям необходимым и прекрасным и не подвергать себя стрессам из–за мелких, пустяковых дел, как это в обыкновении у большинства людей, отравляющих себе жизнь из–за вещей случайных и второстепенных, изнуряющих себя недостатком сна, мечущихся туда и сюда безо всякой видимой пользы, оскорбляя других, завидуя им, рьяно споря, добиваясь пустых и бесплодных почестей. Думаю, что к этим людям лучше всего подходят слова Демокрита, что если б тело привлекло к суду душу за жестокое и оскорбительное обращение, то ей не удалось бы оправдаться [76]. Но есть возможно правда и в метафорическом высказывании Теофраста, что душа платит телу за наём помещения слишком высокую арендную плату [77]. Во всяком случае, тело претерпевает от души больше зла, чем душа от тела, так как душа пользуется телом безрассудно и тело не получает от неё той заботы, которой оно заслуживает. Ведь чем бы душа не занималась со своими собственными страстями, усилиями и заботами, она растрачивает и транжирит собственное тело. Я не знаю, что заставило Ясона сказать «Следует иногда поступать несправедливо, чтоб иметь возможность совершать много справедливых дел» [78]. Но мы с достаточным основанием можем посоветовать человеку, занимающемуся общественной деятельностью быть безразличным к мелочам, наслаждаться досугом и покоем, чтобы приступив к деятельности важной и почётной располагать телом не изношенным от тяжёлого труда, не ослабевшим, не согнувшимся под бременем, но освежённым отдыхом, словно бы корабль в доке, так что когда душа вновь вступит на путь необходимой деятельности, о ней с полным правом можно было бы сказать:
Мал жеребец, а мчится в ногу с матерью [79].
XXV Итак, когда обстоятельства предоставляют нам удобный случай, мы обязаны дать себе шанс восстановиться и поэтому не должны отказывать своему телу ни в сне, ни в пище, ни в покое, чтоб они представляли собой нечто среднее между удовольствием и страданием [80], не доходя до того предела, до которого доходят те кто изнашивают собственное тело, то чрезмерно подавляя и закаляя его трудом словно бы железо, которое погружаясь то в огонь, то в воду обретает твёрдость, то напротив размягчая и расслабляя его удовольствиями, развращая под воздействием секса и вина до того, что не желают более посещать форум или суд или же вести иные дела, требующие ревностного и напряжённого внимания. Гераклит, страдавший водянкой, просил своего врача «обратить водянистое в сухое» [81]; многие же впадают в величайшую ошибку, так как посреди трудов, усилий и лишений склонны предаваться удовольствиям и если так можно выразиться, размягчая и разжижая свои тела, вновь после этих удовольствий обращаться к трудам и предаваться им. Что до тела, то природа не требует никакой такой формы компенсации. Что же до души, то когда распущенный и грубый её элемент тотчас после перенесённых тягот и лишений обращается к распутству, словно бы сошедший на берег матрос, к удовольствиям и наслаждениям, а потом — снова к трудам и разного рода предприятиям, результатом этого является то все это не позволяет достигать спокойствия и невозмутимости, которые душе более всего необходимы, но выводит её из равновесия и расстраивает из–за всей этой беспорядочности. Люди же обладающие разумом менее всего предаются телесным удовольствиям, когда они заняты делами. Ведь они совершенно не нуждаются в них и о них даже и не вспоминают, так как мысли их, направляемые на благое, завершаются добрыми делами; и будучи радостны в душе и искренни, они совершенно не позволяют прорастать в ней иным желаниям. Сохранилась шутка, приписываемая Эпаминонду, о человеке, который заболел и умер около времени битвы при Левктрах: «Боги великие! Вот нашёл время умереть, когда здесь столько всего происходит!». Это воистину можно повторить по отношению к тем, кто занимается какой–либо общественной деятельностью или философскими размышлениями: «Вот нашёл время для расстройства желудка, опьянения или плотских похотей!». Завершив же свои труды и пользуясь досугом люди разумные дают отдых своим телам, остерегаясь и избегая напрасно утруждать себя бесполезными занятиями и особенно наслаждениями в которых нет никакой необходимости, а один лишь вред природе.
XXVI Я слыхал, что цезарьТиберий сказал однажды, что человек после шестидесяти, отдавший себя в руки лекарям, смешон [82]. Мне такое утверждение кажется слишком уж преувеличенным, но однако ж верно то, что каждому стоит знать об особенностях своего собственного пульса (здесь ведь много индивидуальных признаков) и не быть неосведомленным об особенностях собственного тела в отношении температуры и сухости и что вообще в жизни для него полезно или вредно. Часто ведь человек совершенно не разбирается в себе и будучи слепым и глухим владельцем собственного тела, вынужден получать знания о таких предметах от других; он принуждён расспрашивать врача будет ли его здоровье лучше летом или же зимой, какую пищу он лучше переносит — жидкую или же сухую и его пульс от природы частый или слабый. Но ведь так полезно и нетрудно самому о себе узнать такого рода вещи, так как мы имеем ежедневный опыт и связь со всем этим. Что касается пищи и питья, то самому легко заметить, что она должна быть скорей полезной, чем приятной, лучше быть хороша для желудка, чем для глотки, лучше уж не вызывать несварения, чем приятно щекотать нёбо. А допытываться у врача, что для вас будет трудно или же легко переварить, что у вас может вызвать запор или же наоборот понос — это не менее постыдно, чем разузнавать, что такое сладкое, горькое или кислое. В наши дни люди поправляют поваров, будучи знатоками в том, что такое–то блюдо содержит в себе больше сладости, солёности или кислоты, чем следует; но они не знают о самих себе, что и когда принимать в пищу, чтобы это было лёгким, безболезненным и полезным. Потому–то, редко ошибаясь в том, какова должна быть приправа к супу, они отвратительной и вредной ежедневной приправой к самим себе, доставляют массу работы лекарям. Ведь такие люди часто, не считая наилучшим даже самый сладкий суп, подмешивают к нему ароматы горькие и жгучие; с другой стороны, они вводят в тело многочисленные и чрезмерные удовольствия, частью по невежеству, частью от того, что не помнят, что здоровая и разумная природа пользуется удовольствиями не вызывающими ни боли, ни раскаяния. Но мы должны помнить обе эти вещи столь подходящие и уместные для тела и обратно, когда со временем происходят перемены и возникают новые и различные обстоятельства, мы должны хорошо понимая в чём их суть, соответственно приспосабливать наш образ жизни к каждому из них.
XXVII Что же до трудностей, связанных с исполнением ряда мелких дел и отсутствием свободы (множество людей ведь втянуты в изнурительное дело скапливания и сохранения своих доходов и дневная суета и бессонные ночи проявляют постепенно их скрытые недуги), то нет никакой основательной причины опасаться, что подобное может иметь место в отношении людей образованных и занятых делами государства — тех для кого мы предприняли это наше обсуждение. Но им стоит опасаться иного, более утончённого вида безалаберности, что присущ людям знающим и образованным, который побуждает их быть небрежными и беззаботными к собственному телу, так что они часто, когда тело их уже готово покориться, всё же не сдаются и они смертные, вступают в спор и состязание с бессмертными, земнородные с жителями неба. Им следует привести слова осла своему сотоварищу мулу, который не желал облегчить его груз: «Скоро тебе придётся тащить и всю ношу и меня самого». И так оно и вышло, когда осёл издох [83]. И это справедливо в отношении души; если она не желает дать телу облегчения и бросает его в нужде, то вскоре лихорадка или головокружение нападают на неё и она вынуждена оставлять свои книги, споры и исследования и разделять с телом его болезненное состояние и страдание. Платон, таким образом, был прав, советуя не возбуждать ни души в ущерб телу, ни тела в ущерб душе, но давать обеим сторонам состязаться меж собой, дабы они пребывали в равновесии и здравии [84]; когда тело всецело вовлечено в труды и томления души, мы должны вознаградить его за это, выказав ему больше заботы и внимания, ибо надо сознавать, что добрые дары тщательно сохраняемого и поддерживаемого здоровья даруют превосходнейшую и беспрепятственную возможность обрести в воспользоваться добродетелью и в словах и в поступках.
[1] Hom., Il., XI, 514.
[2] Пословица; см. Strab., XII, 4, 4 (C 564): «Трудно определить границы вифинцев, фригийцев, мисийцев и еще долионов, что около Кизика, а также мигдонов и троянцев. Что каждый из этих народов должен считаться отдельным, в этом согласны все — мисийцах и фригийцах сложилась даже поговорка: «Области мисийцев и фригийцев отдельны», но трудно определить границы их».
[3] Hom., Od., IV, 392.
[4] По–видимому, это сам Плутарх.
[5] Ср. Moralia, 635c
[6] Ср. Moralia, 661b.
[7] Правило Пифагора, согласно Плутарху (Moralia, 466f) и другим авторам, которые его цитируют; ср. также Moralia, 602в.
[8] Cp. Plato, Laws, p.797e.
[9] Эту пословицу можно найти в «Законах» Платона (р. 666а), часто повторяется она и у других автор.
[10] История повторяется Плутархом в Moralia, 178 d и ссылка на неё даётся в Moralia, 707в.
[11] Ссылка может быть на Гомера (Il., XXIV, 45); ср. Hes., Works and Days,318.
[12] Eur., Medea, 290; цитируется, вероятно в Moralia, 530c.
[13] Ср.Moralia, 612f.
[14] Снова вероятно сам Плутарх.
[15] См. Plut., Alex., LXXV (p. 706c); Diod., XVII, 117; Athenaeus, 434c; Arrian, Anabasis, VII, 25,1 ; Quintus Curtius, X,4 ; Justin, XII, 13.
[16] Xen., Memorabilia, I, 3,6; ср. Plut., Moralia, 513 c, 521e, 661f.
[17] Возможно намёк на Demosth., LIX, 4-5 («Против Неэры»): «Когда всенародное ополчение собралось в поход на Эвбею и Олинф, Аполлодор, как член совета, внёс проект постановления, и этот проект был вынесен на народное собрание. Он предложил открытым голосованием решить вопрос, использовать ли оставшиеся в казне после расходов на внутренние нужды деньги для военных целей или же оставить их в качестве зрелищных денег, так как, согласно законам, если начиналась война, все оставшиеся после расходов на внутренние нужды деньги должны употребляться для военных целей. Аполлодор исходил из того, что народ должен обладать суверенным правом решать финансовые вопросы в соответствии с собственными интересами (ведь он поклялся, как член Совета, действовать только в интересах афинского народа). Вы все были свидетелями этих событий при создавшемся тогда критическом положении. Когда голосование началось, никто не поднял руки против этого предложения, не выступил против того, чтобы эти деньги были употреблены на военные нужды».
[18] Xen., Symposium, II, 17-20 ; см. также Plut., Moralia, 130 e, 711e.
[19] См. Plut., Moralia, 124d.
[20] О жестокостях, практиковавшихся при приготовлении этого высоко ценимого деликатеса см. Moralia, 997a.
[21] Фрина (ок. 390-330 гг.) — знаменитая афинская гетера.
[22] Лаида Сицилийская — знаменитая гетера, современница и соперница Фрины
[23] Данного выражения в текстах Платона нет, но Плутарх возможно цитирует по памяти какое–то место, где говорилось о борьбе страстями, как напр. в «Федре» (рр. 254 ff).
[24] Повторяется в более или менее сходном виде в Moralia, 10f et 514 f; о Симониде Кеосском см. пр. 5 к трактату «Как отличить друга от льстеца».
[25] Этеокл в «Финикиянках» Еврипида (I, 524); цитируется так же в Moralia, 18 d.
[26] Cм. Bergk, Poet. Lyr. Gr., II, p. 670 или Diels, Poet. Phil. Frag., p. 219 , Crates, No 6.
[27] Цитата из неизвестного автора; см. Kock, Com. Att. Frag., III, p. 435.
[28] Повторяется Плутархом в Moralia, 705 e в слегка изменённом виде; ср. Aulus Gellius, III, 5.
[29] Мысль возможно взята из Еврипида; ср. Nauck, TGF, Eurip., No 895 et Plut., Moralia, 917b.
[30] Ср. Aristotle, Hist. anim., V,8 ; Plut., Moralia, 982 f.
[31] В Moralia 50 a, 697d et 1010c приписывается Эвену.
[32] Hom., Od., VIII, 164; ср. также Moralia, 101c.
[33] Ср. также Moralia, 183 e et 555 d.
[34] То, что эта история заимствована почти дословно из источника, из которого её взял Плутарх видно из сравнения этого места и Plut., Moralia, 686 a et Aelian, Var. Hist ., II, 18 et Athenaeus, p. 419 d et Cic. Tuscul., V, 35 (100).
[35] Ср. Plut., Moralia, 180 a, 1099 c et Alex., XXII (p. 677b).
[36] Works and Days, 104 ; цитируется более полно в Moralia, 105 e.
[37] Aphorisms, II, 5 (ed. Chartier, 38,43 ; Kuhn, III, p. 712.
[38] «Similia similibus curantur» («подобное излечивается подобным» т. е клин клином вышибается). Приведенная Плутархом пословица не дошла до нас в такой форме от других авторов, но Плутарх мог держать в уме пословицу, которую мы находим у Поллукса ,IX,120 (см. Kock, Com. Att. Frag, III, p. 500): Nail with nail and peg with peg. Слегка отличающуюся версию можно найти у Leutsch and Schneidewin Paroemiographi Graeci, II, pp. 116 et 171.
[39] Ср. Moralia. 825 d; Марк По́рций Като́н (лат. Marcus Porcius Cato, для различия с правнуком называемый также «Ста́рший», «Це́нзор», или «Цензо́рий»; 234—149 до н. э.).
[40] Из неизвестной пьесы Менандра; см. Kock, Com. Att. Frag., III, 220.
[41] Юмористическая интерпретация этого обычая даётся Плутархом в анекдоте, приводимом в Moralia, 995 b.
[42] Об этом выражении см. пр. 82 к трактату «Как осознать свои успехи в добродетели».
[43] Аппариторы — в Риме низшие технические служащие, состоявшие при высших магистратах, напр. ликторы (lictores). номенклаторы (nomenclatores), глашатаи, вестники (praecones), писцы (scribae), курьеры (viatores). Так как аппариторы обычно служили в течение длительного времени, они были immunes (освобождёнными от общественных повинностей, напр. воинской службы) и могли приобретать большое влияние, особенно при Империи. У них были свои организации – collegia apparitorum, decuriae apparitorum.
[44] Стих неизвестного автора; см. Bergk, Poet. Lyr. Graec., III, p. 721 ; см. также Plut., Moralia, 455a et 503a.
[45] Теофраст (De signis, 49) перечисляет эти явления в числе признаков надвигающейся бури.
[46] См. Diels, Fragmente der Vorsocraticer, II, p. 88.
[47] Timaeus, p. 47d.
[48] Ср. Moralia, 40 d, 88e et 463 e.
[49] Ср. Moralia, 732 e.
[50] Возможно это утверждение основано на Hippocrates, Epidemics, VI, 4,20 (ed. Chartier, 9, 500; Kühn, iii, p. 605).
[51] Xen., Symposium, II, 18.
[52] Нигер — какие–либо сведения об этом лице, кроме сообщаемых в данном месте отсутствуют; неизвестно даже его полное имя.
[53] О Галатии см. пр. 89 к «Утешению к Аполлонию».
[54] Возможно infra, 135 d.
[55] Plut, Cato Major, VIII (p. 340 a): «Однажды, когда римский народ несвоевременно домогался раздачи хлеба, Катон, желая отвратить сограждан от их намерения, начал свою речь так: «Тяжёлая задача, квириты, говорить с желудком, у которого нет ушей». См. также Moralia, 1988d et 996 d.
[56] Cр. Это место с соответствующим местом в трактате «О мясоедении» (Moralia, 993a- 999b).
[57] Из неизвестной пьесы; см. Nauck, TGF, Eurip., No 967 ; мысль излюбленная Еврипидом. См. «Ифигения в Авлиде», 543-557 , «Медея», 627-634 ; «Елена», 1105.
[58] Plut., Demetrius, XIX (p. 897c): «Скифы, если напиваются допьяна, чуть пощипывают тетивы луков, словно пробуждая свой дух, расслабленный и усыплённый наслаждением».
[59] Из неизвестной пьесы; см. Kock, Com. Att. Frag., III, p. 183, No 607 ; ср. также Plut., Moralia, 706b.
[60] У древних греков и римлян среди людей самых разных классов, от патрициев, богачей и учёных до бедняков и старых дряхлых рабов, был распространён массаж и притом с самыми различными целями: некоторыми как средство ускорения долгого, утомительного выздоровления, другими — как удовольствие в сочетании с ваннами и наконец, третьими — атлетами, чтобы сделать тело гибким и эластичным и подготовить его к серьёзным испытаниям на прочность, так чтоб деформации и разрывы были менее вероятны. Так же он был употребляем и после упражнений и борьбы, особенно гладиаторами, для того чтобы удалить синяки и смягчить боль от ушибов. Те, кто применял растирания и смазывания так же различались по своей специализации и квалификации, как и те, кто пользовался их услугами. Иногда этим занимались практикующие лекаря, иногда жрецы, а иногда рабы, но возможно чаще те, кого называли алипами («быстроногие», «ловкие»), занятием которых было натирать борцов до и после упражнений и которые заботились о том, чтобы сохранять их здоровыми и хорошем состоянии.
[61] Педотрибы — учителя гимнастики до и после состязаний растирали и смазывали тела юношей (эфебов — будущих воинов) мазями и посыпали мельчайшим песком, привезённым с берегов Нила. Под их руководством в палестрах или гимнасиях дети и юноши соревновались в беге, прыжках, метании копья и диска. Физическое воспитание было неотъемлемой частью образования, наряду с обучением письму и чтению (этим занимался грамматист) и музыке — навыкам игры на лире или кифаре (этому обучал кифарист).
[62] Надо полагать, это были логические софизмы типа «Ахиллес и черепаха» или «лжец». См. также Moralia, 1070 c.
[63] Xen., Anab., II, 3, 15 : «Финики, величиной примерно равные тем, которые можно видеть и у эллинов, откладывались для населения, а для господ откладывались финики отборные, удивительные по красоте и величине, и по цвету нисколько не отличавшиеся от янтаря. Часть из них сушили и предназначали на лакомства. Приготовленный из них напиток приятен на вкус, но вызывает головную боль».
[64] Из Пиндара, fr. 124 (ed. Christ).
[65] Cp. Moralia, 612f, где эта тема разрабатывается более полно.
[66] Ксист — закрытый портик в палестре, в котором зимой упражнялись атлеты.
[67] Ср. Moralia, 672 e.
[68] Frag. 224 (233 в издании Розе).
[69] Supra 130 а-е.
[70] Plato, Critias, 115 b.
[71] Книдские ягоды (Daphne gnidium) — один из видов растений рода Волчеягодник (Дафна) семейства Волчниковые, из которых наиболее известен волчеягодник обыкновенный (смертельный, волчье лыко).
[72] Скаммоний — корень и камеде–смола, gummiresina получается от растения Convolvulus scammonia L. , вьюнка, растущего и возделываемого в Греции, Сирии и Малой Азии.
[73] Supra, 128 e.
[74] Парафраза стиха Гомера Il., IX, 108.
[75] Данного высказывания не обнаружено в сохранившихся сочинениях Платона, но слабый намёк на эту идею можно обнаружить в «Законах» (р. 643 в).
[76] Mullach, Frag. Philos. Graec., I, p. 342 et Diels Fragmente der Vorsokratiker, II, p. 91 ; о Демокрите см. пр. 45 к трактату «Как осознать свои успехи в добродетели».
[77] Эта и предшествующая цитаты даны в очень расширенной форме в Frag., I,2 De anima (vol. VII, p. 2 издания «Моралий» Бернардакиса).
[78] См. Moralia, 89 c; 817 f; Aristotle Rhetoric, I, 12; The Epistle to the Romans, III, 8 et VI,1 ; о Ясоне Ферском см. пр. 36 к трактату «О пользе от врагов».
[79] Bergk, Poet. Lyr. Gr., II, p. 738 , Simonides of Amorgus, No 5 ; повторяется в Moralia, 84d, 446e, 790f и фрагмент цитируется Стобеем (Florilegium, CXV, 18); о Симониде Аморгском см. пр. 69 к трактату «Как осознать свои успехи в добродетели».
[80] Эскиз доктрины Аристотеля о том, что добродетель — это среднее.
[81] См. Diels, Fragmente der Vorsokratiker, I, pp. 67-68.
[82] Ср. Moralia, 794 b et Tacitus, Ann., VI, 46.
[83] Сюжет басни Эзопа «Осёл и мул». В русском переводе (Басни Эзопа. М., Наука, 1968 (ЛП) это басня 181 (С. 116-117).
[84] Timaeus, p. 88b.