Агафокл вернулся в Сицилию беглецом, в то время как его противник Динократ был на пике своего могущества. Теперь он должен был опасаться, что все будут считать его пропащим, и с полной уверенностью перейдут на сторону Динократа. Чтобы предотвратить угрожающее отступничество оставшихся верными ему городов, он счел лучшим средством немедленно применить примерное наказание везде, где встретит мятеж. Первым городом, испытавшим на себе его строгость, стала Эгеста, которая была его союзницей. Сразу же после возвращения он отправился туда с отрядом и взыскал, как казалось, очень высокий налог. Богатые жители города, среди которых, вероятно, были и олигархи, разразились по этому поводу громким негодованием, собрались вместе и, как видно, уже приступили к предательским действиям. Агафокл даже считал, что они замышляют против его жизни, и воспользовался этим, чтобы наказать их с беспощадной суровостью. Диодор описывает это наказание как самое ужасное кровавое деяние, в котором когда–либо был виновен Агафокл (71, 2-5): «Самых бедных он вывел из города и изрубил у реки Скамандр; тех же, у кого, казалось, было больше имущества, он заставил под пыткой объявить, сколько у каждого из них денег. Некоторых из них он посадил на колеса, других привязал к катапультам для стрельбы, а третьих терзал бичеванием, причиняя невыразимую боль. Он также изобрел новое орудие пытки, которое имело некоторое сходство с быком Фалариса. Он изготовил медное ложе в форме человеческого тела, снабженное с обеих сторон фиксаторами. Туда он помещал тех, кто подлежал пыткам, и они заживо сгорали на пылающем внизу огне. Единственное отличие этого орудия от упомянутого выше быка заключалось в том, что умерших во время пыток можно было увидеть. Одним богатым женщинам дробили лодыжки железными щипцами, другим отрезали груди, беременным клали кирпичи на бедра и выдавливали плод. Пока тиран пытался таким образом завладеть всеми деньгами, а весь город был охвачен великим страхом, некоторые предпочли сжечь себя и свои дома, а другие покончили с жизнью с помощью веревки. Таким образом, в один злополучный день Эгеста лишилась всех способных носить оружие жителей. Девственниц и детей Агафокл отвел в Италию и продал там бруттиям. Он даже не оставил названия города, а назвал его Дикеополисом и отдал его для местожительства перебежчикам». Поскольку Агафокл дал городу название Дикеополис, он, должно быть, считал, что поступил справедливо. Поэтому его намерением было не ограбить город, а только наказать его. Мы вполне можем поверить, что в поисках имущества применялись самые ужасные пытки и не останавливались ни перед какой жестокостью, но, с другой стороны, мы также должны заявить вопреки страшилкам Тимея, что сам Агафокл ни в коей мере не подстрекал отдельных бесчинств и зверств своих войск. Наконец, когда мы читаем у Диодора, что в Эгесте были убиты все боеспособные, это может быть только неуклюжим преувеличением. Поскольку Эгеста до сих пор оставалась верной Агафоклу, там должно было оставаться очень много его сторонников, и убивать их в обстоятельствах того времени было бы непростительной глупостью.
После наказания эгестийцев Агафокл очень скоро совершил новый кровавый акт. Когда ему сообщили, что его сыновья убиты в Африке, а все города переданы карфагенянам, он послал своему брату Антандру приказ убить всех родственников участников СВО, которые удерживались в Сиракузах в качестве заложников (Юстин XXII 8, 14). Антандр немедленно выполнил отданный ему приказ и устроил в Сиракузах большую бойню. Диодор снова приводит много подробностей, которыми он, несомненно, обязан Тимею (72, 2-5): «Антандр приказал предать смерти не только братьев, детей и отцов, находившихся в расцвете сил, но и дедов, а по возможности и прадедов, которые были уже на крайнем пределе жизни и чувства которых уже притупились от времени, а кроме того, и самых маленьких детей, которых еще носили на руках и которые совсем не осознавали своего несчастья. Затем забрали всех женщин, состоявших с ними в браке или в родстве, а также всех, чья смерть могла причинить горе тем, кто остался в Африке. Когда такую большую и очень разнообразную толпу людей повели на казнь к морю, а палачи стояли рядом, повсюду слышались только плач, мольбы и причитания, отчасти от тех, кого так безжалостно казнили, отчасти от тех, кто был потрясен несчастьем близких им людей и находился в таком же настроении из–за грядущих событий, как и те, кто уже заранее покончил с жизнью. Но хуже всего было то, что после того, как столько людей было убито и их тела брошены на берегу, ни один друг или родственник не осмелился похоронить никого из них, опасаясь показать, что он тоже родственник. Число убитых на берегу было так велико, что море было залито кровью на довольно большом расстоянии, что издалека показывало масштабы совершенных зверств».
В 306 году Агафоклу пришлось вначале бороться с очень трудными обстоятельствами. Теперь он должен был обороняться и, прежде всего, стараться сохранить то немногое, что у него еще оставалось. С этой целью он отправился в отдельные города, еще подчинявшиеся ему, собрал с них необходимые для ведения войны взносы и обеспечил их как можно более сильным гарнизоном. Однако очень скоро его снова постигли новые несчастья, так как даже его многолетний полководец Пасифил отказался от него и перешел на сторону Динократа. В то же время Пасифил передал Динократу все вверенные ему города. После таких больших потерь Агафокл решил, что больше не может сохранять свое правление, и вступил в переговоры с Динократом. Он предложил сложить с себя власть и освободить Сиракузы, если только ему будет позволено сохранить два постоянных города, Термы и Кефаледион. Динократ не захотел принять эти условия и потребовал, чтобы Агафокл полностью покинул Сицилию и отдал своих сыновей в качестве заложников. Этими требованиями он затягивал переговоры, пока, наконец, не стало слишком поздно их завершить.
В любом случае он надеялся, что со временем ему удастся принудить Агафокла к безоговорочному подчинению, а с другой стороны, возможно, он также считал опасным оставлять в руках Агафокла плацдарм, который очень скоро стал бы не только местом сбора всех его бывших сторонников, но и одновременно базой для постоянных нападений на Сиракузы. Диодор утверждает, что Динократ препятствовал заключению мира только из властолюбия, так как с заключением мира он потерял бы свое командование. Верно ли это, очень сомнительно. На мой взгляд, это лишь подозрения, придуманные завидующими положению Динократа олигархами, и легко подтвержденные Тимеем. Гольм слишком доверяет этим подозрениям и в итоге приходит к выводу, что Агафокл начал переговоры только потому, что хотел разоблачить властолюбие Динократа: «Эта процедура имела тот полезный для Агафокла и предвиденный им эффект, что теперь и он, и Динократ не казались главным препятствием на пути к свободе сиракузян, и даже некоторые сиракузские изгнанники начали менять свое отношение к Агафоклу. Конечно, предложение тирана было не чем иным, как дерзкой уловкой, какие так любил этот странный человек. Если бы, вопреки ожиданиям, Динократ оказался достаточно умным, чтобы принять его предложение, Агафокл уже нашел бы способ уклониться от него и свалить вину за злонамеренное прекращение переговоров на своего противника».
Поскольку Агафокл видел, что переговоры с Динократом не продвигаются должным образом, он обратился к карфагенянам и заключил с ними мир, который оказался более благоприятным, чем ожидалось. Он уступил им все города, которыми они ранее владели, и получил взамен 300 талантов золота по цене серебра, или, как говорит Тимей, 150 талантов, а также 200 000 бушелей зерна. Как понимать выражение «золото по цене серебра» (χρυσίον εἰς ἀργυρίου λόγον), объяснил Гульч: «300 талантов серебра были даны с льготой, что они должны были быть выплачены в соответствии с официальным курсом серебра в 30 талантах золота, при этом карфагеняне, как хорошие купцы, хорошо знали, что в соответствии с коммерческим курсом золото более, чем в десять раз дороже серебра». Далее Гульч продолжает объяснять, что две цифры, приведенные Диодором из его безымянного источника и из Тимея, являются не более чем двумя различными уменьшениями одной и той же суммы: «Действительно ли здесь имеются в виду разные суммы, и один источник дает в два раза больше, чем другой? Более вероятно, что оба сообщения означают одну и ту же сумму и поэтому основаны на двух разных талантах». Тимей, точный и критически мыслящий историк даже в явно второстепенных вопросах, нашел в договорном документе те же 300 талантов, которые другой источник скопировал без изменений, но сам пересчитал их в 150 талантов, потому что знал, что карфагеняне рассчитывались по таланту, который был вдвое меньше. Одним словом, карфагенский неполный вес, который мы по–гречески называем драхмой, в самом Карфагене считался двойным весом или сиклем, следовательно, половиной драхмы». Какими бы убедительными ни были эти рассуждения, я, тем не менее, чувствую себя вынужденным возразить им по пункту, который, однако, является лишь случайным; ведь перевести сумму, переданную в греческих терминах, в карфагенские термины в книге, написанной для греческих читателей, было бы слишком своеобразным удовольствием, чтобы мы могли доверить Тимею сделать это со всей серьезностью. Поэтому я снова беру карфагенские данные в качестве доказательства моего неоднократного утверждения, что Тимей получает часть своих известий из Карфагена при посредничестве грека на карфагенской службе. Заключив мир с карфагенянами, Агафокл спасся от почти верной гибели.
Незадолго до заключения мира он был готов сдать Сиракузы и отказаться от своего правления, а сразу после заключения мира он снова стал равным, а вскоре даже превосходящим противником Динократа. Такой полный поворот был бы немыслим, если бы карфагеняне, как утверждается, действительно до сих пор не могли энергично участвовать в военных действиях. Они имели преимущество на море и, возможно, подтолкнули Агафокла к его отчаянному предложению Динократу, продолжая блокировать гавань Сиракуз, но затем в решающий момент пришли к решению освободить гавань и сохранить владение Сиракузами для Агафокла. Что определило их поведение, понять очень трудно. Объяснения Мельтцера неубедительны, поскольку даже предположение, что карфагеняне считали Агафокла безопасным и поэтому хотели противодействовать возвышению Динократа, всегда предполагало с их стороны большую недальновидность, поскольку Агафокл фактически победил Динократа в течение года. Я не вижу в поведении карфагенян ничего другого, кроме пристрастия к Агафоклу и вражды к своему бывшему соратнику Динократу, и поэтому делаю вывод, что карфагеняне снова совершили поворот в своей политике по причинам, которые нам неизвестны. Подобные колебания вряд ли могут оттолкнуть нас, учитывая разобщенность карфагенских партий. Для Агафокла, по сравнению с Динократом, было большой удачей, что он мог постоянно удерживать Сиракузы. Это дало ему возможность спокойно ждать хода событий и, как только вновь возникнет благоприятное течение, плыть по нему и использовать его для постоянного укрепления и усиления своей власти.
Заключение мира между Агафоклом и карфагенянами было крайней неудачей для фолловеров Динократа. Они больше не могли рассчитывать на завоевание Сиракуз и восстановление своих старых владений, не контролируя море, и поэтому у них не было реальной цели для продолжения борьбы. Следствием этого стало то, что они разошлись во мнениях относительно того, какие меры следует предпринять, и все больше и больше расходились между собой. Многие из них, поскольку путь к примирению был отрезан с самого начала, желали или даже чувствовали себя вынужденными продолжать борьбу, тогда как другие считали более выгодным вести переговоры, когда придет время, и, возможно, проложить путь к своему возвращению, предав своих бывших товарищей по оружию. Бывший полководец Агафокла Пасифил принадлежал к первым, и даже Динократ в конце концов перешел на его сторону. Как видно, крайние олигархи считали Динократа ответственным за высвобождение Агафокла и потерю Сиракуз, а потому не хотели и дальше подчиняться его верховному командованию. Примирение с Агафоклом, как мы вскоре увидим, он купил предательством Пасифила и ряда закрепленных за ним мест.
Агафокл начал сражение против Динократа и его партии, которая уже пришла в упадок, в 305 г. Он отправился с армией, насчитывавшей не более 5000 пеших и около 800 всадников. У Динократа, как говорят, было более 25 000 пеших и не менее 3000 всадников. Тогда у него было бы пятикратное превосходство, что не очень вероятно, учитывая его поражение. Возможно, за неимением более точных сведений, цифры, приведенные для 306 года, просто повторяются здесь с небольшой неточностью (79, 2 «более чем двадцать тысяч пехотинцев, три тысячи всадников» и 89, 2 «более чем двадцать пять тысяч пехоты, не менее трех тысяч конницы»). Кстати, в любом случае не стоит придавать слишком большое значение приведенным здесь цифрам, поскольку, например, в 89, 5 оба источника Диодора очень сильно расходятся в еще одном числовом показателе, о котором будет сказано чуть позже. Битва между двумя армиями произошла в месте под названием Торгион. Некоторое время обе стороны упорно сражались, но затем более 2 000 человек из армии Динократа перешли на сторону Агафокла и таким образом сразу же наступила развязка. Динократ, как утверждает, по крайней мере, Диодор, переоценил это дезертирство и поэтому сразу же обратился со своей армией в бегство. О самом бегстве Диодор, по его собственным словам, имел перед глазами по крайней мере два разных рассказа, Тимея и других авторов (89, 5 ὡς Τίμαιός φησιν, ὡς δ ̓ ἔνιοι γράφουσι). Сообщение Тимея можно было бы реконструировать следующим образом: Когда войско обратилось в бегство, всадники спаслись без ощутимых потерь в местечке под названием Амбик; из пеших воинов некоторые счастливо спаслись под покровом ночи, но большинство вынуждено было отступить на холм и там, поскольку их положение было безнадежным, вскоре оказались вынужденными вступить в переговоры с Агафоклом. Поскольку Агафокл гарантировал им жизнь торжественной клятвой, они соблаговолили сдать ему свое оружие, но после того, как это произошло, на них было совершено коварное нападение, и все они были перебиты. Число убитых таким образом составило 7000 человек. Второе сообщение могло иметь примерно следующий контекст: Когда армия Динократа обратилась в бегство, Агафокл преследовал ее на расстоянии, избегая кровопролития, насколько это было возможно (τοῦ φονεύειν ἀποσχόμενος). Затем он отправил к побежденным посланников и предложил им воздержаться от дальнейших военных действий и немедленно вернуться на родину. В ответ на эту просьбу они решили спуститься с захваченного ими укрепленного холма, но очень скоро на них напали, и 4000 из них были убиты. Мягкое поведение Агафокла здесь составляет необъяснимый контраст с убийством 4000 человек. Ведь если бы Агафокл задумал резню, было бы бессмысленно избегать кровопролития во время бегства. Возможно, тогда, в более полном изначальном рассказе, убийство было мотивировано нарушением договора со стороны побежденных или какой–то другой служившей оправданием для Агафокла причиной. Очевидно, что Диодор не мог соединить такой мотив со взятыми из Тимея заявлениями о вечном вероломстве Агафокла и нарушениях клятвы. Источник, не сотрудничающий с Тимеем, — это, конечно же, снова Дурис. Там, где Дурис приводит фактическую информацию, служащую оправданием Агафокла, он, как мы уже неоднократно видели, восходит к Каллию, и поэтому, например, в примечании, что Агафокл избегал кровопролития во время бегства, мы должны были бы видеть здесь заявление Каллия. Возможно, Дурис даже прямо процитировал Каллия, приводя эту цифру, ибо это было бы, по крайней мере, самым простым объяснением выражения Диодора ὡς δ ̓ ἔνιοι γράφουσι («как пишут некоторые»). Между прочим, при предложенном мною разборе источников, отрывок в тексте Диодора, вызывающий возражения, также объясняется довольно простым образом. Ведь Гольм считает, что в 89, 5 в словах καταβάντων από τινος ἐρυμνοῦ λόφου вместо τινὸς, вероятно, следует читать τοῦ, поскольку λόφος уже упоминался в § 4 в καταλαβόμενοι λόφον. Порыв Гольма кажется мне совершенно обоснованным, но сейчас я бы скорее предположил, что Диодор здесь механически направил свое выражение на Дуриса, не обратив внимания на то, что ему следовало бы изменить его с учетом слов, ранее взятых из Тимея.
Поражением при Торгионе дело олигархов было полностью и, как кажется, навсегда загублено. Теперь Динократ поспешил искать примирения с Агафоклом и купил его, предав Пасифила. Он арестовал его и убил в Геле. Поскольку Динократ был хорошо знаком с условиями в находившихся в руках олигархов городах, он мог оказать Агафоклу наибольшую услугу в их завоевании. Вероятно, учитывая это обстоятельство, Агафокл назначил его полководцем и отправил с отрядом войск против этих городов. В течение двух лет он завершил их покорение. О покорении Леонтин более подробно рассказывает Полиэн V 3, 2. Здесь он явно следует Тимею, так как снова сообщает, что Агафокл сначала обманул своих противников клятвами, а затем коварно убил их всех.
После того, как Агафокл заключил мир с карфагенянами и взял под контроль некарфагенскую Сицилию, он, похоже, несколько лет жил в мире. Диодор лишь сообщает, что в 304 году он предпринял экспедицию на Липарские острова. Согласно рассказу Диодора, Агафокл застал липарцев врасплох посреди мира, не потерпев от них никакой несправедливости, и потребовал от них выплаты пятидесяти талантов серебра. Липарцы смогли заплатить ему только часть требуемой суммы и попросили отсрочить выплату остальной части, чтобы им не пришлось лезть в сокровищницы храма. Агафокл, однако, не подчинился, а силой завладел хранившимися в Пританее сокровищами, некоторые из которых были посвящены Эолу и Гефесту, и увез их с собой. Однако ему недолго пришлось наслаждаться своей добычей, так как Эол покарал его за святотатство еще во время плавания, подняв бурю, которая уничтожила одиннадцать груженных награбленным кораблей. Гефест наложил свое наказание лишь много лет спустя, а именно как бог огня он заживо сжег Агафокла на раскаленных углях. Несомненно, мы снова имеем дело с Тимеем. Он выдает себя не только своим злобным изображением Агафокла, но прежде всего своей суеверной набожностью. Кстати, он уже рассказывал очень похожую историю о Пирре в другой части своей работы (Dionys. Hal. Ant. XX 9 и App. Samn. 12). Пирр украл сокровища из храма Персефоны и потерял их во время шторма на обратном пути. Говорят даже, что они были выброшены морем на побережье Локр и таким образом вернулись к богине. Истории Агафокла и Пирра, очевидно, связаны друг с другом, и я вряд ли предположу, что Тимей здесь перенес историю с одного имени на другое, скорее, мы имеем дело с одной из тех историй, которые люди прикрепляют к различным именам и которые на самом деле не относятся ни к одному из них. Агафокл, возможно, вернулся со своими священными сокровищами так же благополучно, как и Пирр.
В последние годы жизни Агафокл, как и Дионисий Старший до него, был занят преимущественно делами в Нижней Италии. Обычно это рассматривается только как подтверждение его стремления к завоеваниям, но недостаточно внимания уделяется тому факту, что формирование условий в Нижней Италии также имело для него большое значение в обеспечении его правления Сицилией. Города Нижней Италии были естественным центром для всех начинаний сицилийских изгнанников. Агафокл, должно быть, знал это по собственному опыту, так как сам он однажды изгнанником собрал там силы, чтобы вернуться в Сиракузы. Если он хотел обезопасить себя от подобных предприятий против своего правления, он должен был озаботиться тем, чтобы свергнуть олигархов повсюду в нижнеиталийских городах и привести к власти только те партии, которые были недоступны изгнанникам. В 300 году казалось, что олигархи получат очень сильную поддержку, так как Кассандр тогда предпринял завоевательную кампанию против острова Коркира. Если бы ему удалось овладеть этим островом, он, вероятно, вскоре наладил такие же связи с олигархами в отдельных нижнеиталийских городах, как и с олигархами в Греции. Поэтому для Агафокла было важно вовремя предотвратить возникновение подобных ситуаций, и поэтому он очень правильно сделал, что сразу же выступил против Кассандра при его нападении на Коркиру. Когда он прибыл туда, Коркира уже находилась в большой опасности, так как Кассандр держал ее в осаде с помощью флота и сухопутных войск. Агафокл первым атаковал македонский флот. Последний оказал очень упорное сопротивление, но все же был полностью разбит, а затем сожжен. Диодор считает, что если бы Агафокл атаковал сухопутную армию сразу после морской победы, он мог бы легко уничтожить ее в царившей в то время неразберихе. Однако Агафокл, возможно, думал об этом иначе, чем Диодор и Тимей. Возможно, он считал, что сухопутная армия все равно вскоре будет вынуждена сдаться после того, как флот будет уничтожен огнем, и поэтому любое кровопролитие и любой риск будут излишними. Что в итоге стало с сухопутной армией, во фрагменте Диодора уже не записано. Однако несомненно то, что вскоре после вышеупомянутого морского сражения Агафокл завладел всем островом Коркира.
Когда Агафокл предпринял поход на Коркиру, он оставил в Нижней Италии более крупный отряд войск. По возвращении он обнаружил, что лигурийские и тирренские войска потребовали вернуть им жалованье и подняли восстание. Агафокл подверг мятежников суровому наказанию; говорят, что он казнил не менее 2000 человек. Диодор называет сына Агафокла Архагата командующим войсками, оставшимися в Италии. Поскольку этот Архагат уже был убит в Африке в 307 году, принято считать, что здесь имеется в виду одноименный сын Архагата, упомянутый в XXI 16, 3. Это предположение кажется мне весьма сомнительным, поскольку Агафокл в возрасте 60 лет вряд ли уже мог иметь внука, способного возглавить армию. Поэтому я считаю, что не термин υἱός, а имя Архагат основано на ошибке. Например, мог подразумеваться Агафокл, сын, которому было доверено командование в 16, 3, а Архагат, возможно, является лишь необдуманным добавлением к υἱός.
После окончания восстания Агафоклу сразу же пришлось иметь дело с бруттиями, которые почувствовали побуждение отомстить за суровое наказание мятежников. Так, по крайней мере, я объясняю себе слова Диодора πάντας ἀπέσφαξεν, οὐκ ἐλάττους τῶν δισχιλίων. τῶν δὲ Βρεττίων ἀλλοτρίως διὰ ταῦτα πρὸς αὐτὸν διατεθέντων etc., «казнил всех в количестве не меньше двух тысяч человек. Это деяние оттолкнуло бруттиев и т. д.» Пласс и Гольм вычитали здесь, что бруттии, вследствие возмущения, пожелали бы воспользоваться замешательством Агафокла; но согласно моему взгляду на этот отрывок, выходит, что лигуры и тиррены выступили в войске Агафокла вместе с другими италийскими народами. Поэтому Агафокл наказал их так сурово не для того, чтобы не платить, а только потому, что они поддерживали предательские связи с врагом.
Агафокл сражался против бруттиев очень неудачно. Когда он осаждал город под названием Эфа, на него ночью напала большая вражеская армия, и он потерял 4000 человек. После этого несчастья он был вынужден вернуться в Сиракузы.
Через некоторое время после окончания Бруттийской войны мы видим Агафокла снова вовлеченным в войну, на этот раз против Кротона. Согласно Диодору, эта война началась следующим образом. Когда Агафокл замышлял нападение на Кротон, он послал к тирану Менедему, который был его другом, и сказал ему, что хочет отправить свою дочь Ланассу в Эпир в царском обличье, чтобы выдать ее замуж за Пирра; поэтому не стоит беспокоиться, если в ближайшем будущем можно будет увидеть направляющийся к Кротону сиракузский флот. Кротонцы были обмануты этой ложью и не думали готовиться к войне. Таким образом, Агафокл смог подойти со всем своим флотом и застать их врасплох. Теперь он закрыл город стеной и постепенно заставил его сдаться с помощью осадных машин.
Прочитав у Диодора, что Агафокл обманул и перехитрил кротонцев, можно было бы ожидать в качестве продолжения, что ему удалось взять город под контроль одним взмахом руки. Однако вместо этого мы читаем, что после уловки началась длительная осада. Таким образом, уловка здесь неуместна, поскольку, чтобы начать осаду, Агафоклу не нужно было обманывать кротонцев. По моему мнению, успех стратегемы и осада исключают друг друга и относятся к двум совершенно разным историям. Осада исторична и основана на Тимее, а стратегема, как и почти все другие стратегемы в истории Агафокла, только выдумана и восходит к Дурису. То, что здесь Диодор снова имел под рукой Дуриса, подтверждается тем, что он прямо цитирует его в главе 6 (ср. также XX 104, 3 и Duris frg. 37). Кроме того, Дурис снова выделяется замечанием, что Ланасса должна была ездить так, как подобает ее рангу (στόλῳ κεκοσμημένη βασιλικῷ). Другой писатель вряд ли додумался бы до таких вещей. Пласс и Гольм утверждают, что Ланасса действительно отправилась поездом в Кротон. Это маловероятно, да и у Диодора это не встречается, так как здесь путешествие Ланассы упоминается только в лживом докладе Менедему. Когда Агафокл прибыл в Кротон, он построил вокруг города стену, оба конца которой касались моря, а затем начал регулярную осаду. С помощью мин и метательных машин ему удалось разрушить самое важное здание у стены, так что кротонцы не могли больше сопротивляться и поэтому были вынуждены впустить его в город. Разумеется, это не обошлось без грабежей и кровопролития. После завоевания Кротона Агафокл также заключил союз с окрестными япигами и певкетами. Говорят, что он даже предоставлял им корабли для морского разбоя, а затем всегда делил с ними захваченную добычу. Эти сведения, вероятно, являются лишь обобщением единичного случая. Возможно, отдельные корабли Агафокла, находившиеся в то время на месте, помогали в хорошем улове и получали свою долю, но я не могу допустить, что речь идет о создании постоянного пиратского бизнеса. Профессиональные пираты, япиги и певкеты не испытывали бы недостатка в чужих кораблях и, следовательно, не жаждали делиться добычей. В случае с Агафоклом также невозможно понять, что могло побудить его предоставить корабли. Гольм полагает, что он не считал возможным пиратствовать от себя по соображениям приличия. Я хотел бы возразить, однако, что его соображения о приличиях были бы здесь мало полезны, так как при предоставлении кораблей сиракузского государства его участие нельзя было долго скрывать. Ему даже пришлось бы вместе с кораблями отдавать команду и офицеров, так как в противном случае при распределении добычи он неизбежно оказался бы в минусе. Поход Агафокла против Кротона состоялся самое позднее в 296 году, когда во главе государства в Риме стоял консул Фабий. Подтверждением этого является то, что Диодор в своем труде, согласно порядку Excerpta Hoescheliana, упоминает Фабия в более поздний момент, чем поход против Кротона. Следующий поход Агафокла, упомянутый Диодором, был снова направлен против бруттиев (Диодор XXI 8). Агафокл напал на них одновременно с сухопутной армией и флотом. Сам он возглавил сухопутное войско; оно состояло из 30 000 пеших и 3 000 всадников. Командование флотом он передал своему командиру Стильпону. Стильпон предпринял грабительские и опустошительные походы на побережье Бруттия, но вскоре был разбит штормом и потерял большую часть своих кораблей. Тем временем Агафокл осадил город Гиппоний и с помощью осадных машин заставил его сдаться. Овладев городом, он основал там верфь, которая просуществовала до времен Страбона (Str. VI 5 p. 256). После захвата Гиппония бруттии попросили мира, который Агафокл охотно принял в обмен на 600 заложников. Теперь Агафокл вернулся в Сиракузы с основными силами, но оставил в Нижней Италии отряд войск, которому доверил, в частности, охрану заложников. Судя по всему, оставленный отряд был не очень силен, так как бруттии, несмотря на свои клятвы, очень скоро снова обрушились на него, освободили своих заложников и свели на нет все успехи Агафокла в их стране.
Помимо военных действий, Агафокл в течение этого времени укреплял свое правление переговорами и договорами. Мы уже видели, что он отдал в жены Пирру свою дочь Ланассу. В качестве приданого он отдал ей Коркиру (Plut. Pyrrh. 9). Возможно, для него было важно поставить этот остров под более надежную защиту от возможных стремлений олигархов, чем он мог бы предоставить ему из Сиракуз. Для иллюстрации дружеских отношений между Агафоклом и Пирром был использован приводимый Дройзеном отрывок Polyaen V 3, 6: ̓Αγαθοκλῆς δισχιλίους στρατιώτας συντεταγμένους ᾔτησε παρὰ Συρακουσίων ὡς διαβησόμενος ἐς τὴν Φοινίκην, φάσκων τῶν ἐκεῖ τινὰς προδιδόντας μετὰ σπουδῆς αὐτὸν καλεῖν. Πιστεύσαντες ἔδωκαν οἱ Συρακούσιοι. Ὁ δὲ λαβὼν τοὺς στρατιώτας Φοίνιξι μὲν μακρὰν χαίρειν ἐρη, ὁρμὴσας δὲ ἐπὶ τοὺς συμμάχους τὰ περὶ τὴν Ταυρομενῖτιν φρούρια κατέσκαψεν; «Агафокл попросил сиракузян выделить ему две тысячи человек для экспедиции в Финикию, куда, как он сообщил им, его пригласила действующая в его интересах партия, обещавшая передать ему во владение страну. Сиракузяне поверили ему и прислали все необходимое. Как только он получил их, он больше не думал о финикийской экспедиции, а направил свои силы против своих союзников и разрушил укрепления Тавромения».
Дройзен отмечает, что здесь имеется в виду эпирский город Финикия, расположенный напротив острова Коркира, что встретило одобрение, например, у Пласса и Гольма. Пласс даже делает из этого вывод, что Агафокл уже был замешан в возведении Пирра на царский престол. Перед лицом такой комбинации следует отметить, что объяснение Дройзеном отрывка Полиэна, не считая других невероятностей, представляется весьма сомнительным просто по грамматическим причинам: ведь название города Φοινίκη не должно иметь здесь артикля, а жители города Φοινίκη никогда не могли использовать название Φοίνικες. Вероятно, Полиэн нашел в своем источнике, что Агафокл говорил о военной кампании против Φοίνικες, т. е. карфагенян, и затем, после διαβησόμενος из Φοίνικες, в спешке неправильно сконструировал название страны.
Хорошее взаимопонимание между Агафоклом и Пирром длилось недолго, так как после того, как Ланасса родила Пирру сына Александра, она вскоре снова рассталась с ним и удалилась в свои владения на Коркире. Затем она снова вышла замуж за Деметрия Полиоркета, который в качестве приданого получил остров Коркира.
Незадолго до своей смерти мы видим Агафокла, занятого большими планами войны с Карфагеном. Он намеревался снова переправиться в Африку и снарядил для этой цели двести тетрер и гексер. С таким флотом он надеялся контролировать море до такой степени, что сможет помешать карфагенянам захватить Сардинию и Сицилию. Кампания не состоялась, так как Агафокл умер во время подготовки к ней. Неясно, с какой целью он затеял эту кампанию. Возможно, он даже хотел избежать нападения карфагенян, так как вскоре после его смерти карфагеняне напали на сиракузян и заставили их предоставить заложников. Перед отплытием в Африку Агафокл намеревался быстро свести счеты с бруттиями (см. Юстин XXIII 2, 1-3). Он действительно переправился в Италию, но через некоторое время вынужден был вернуться, так как продолжение войны стало невозможным из–за тяжелой болезни, которой он страдал.
В последний период своей жизни Агафокл, согласно Diod. XXI 15, однажды послал своего сына, тоже Агафокла, к своему зятю Деметрию Полиоркету, чтобы заключить с ним договор о дружбе и союзе. Деметрий принял своего молодого зятя ласково, завалил великолепными подарками и даже надел на него царскую мантию. Отпуская его, он дал ему одного из своих друзей по имени Оксифемид, чтобы тот взял его с собой в Сиракузы. Последний, под предлогом ратифицировать союз, на самом деле должен был лишь следить за ходом событий. Он оставался в Сиракузах до смерти Агафокла. В любом случае, он также был причастен к погребению Агафокла, поскольку, как говорят, сжег его заживо, согласно 16, 5. То, что Диодор говорит об Оксифемиде, согласно замечанию, что Агафокл был сожжен заживо, он заимствовал из сообщения Тимея. Конечно, описанием визита молодого Агафокла к Деметрию он также обязан Тимею, поскольку информация об отправке Оксифемида и о его последующем появлении, несомненно, относится к той же части традиции. Но если описание визита основано на Тимее, то мы можем далее заключить, что содержащаяся в нем информация о том, что Деметрий надел царскую мантию на юного Агафокла, также передана Тимеем и ни в коем случае не может быть отброшена вместе со взятой из Дуриса информацией об одежде отдельных личностей, но является вполне историчной. Кстати, эта информация заслуживает гораздо большего внимания, чем ей всегда уделялось до сих пор. Ведь шаг Деметрия в любом случае немаловажен, но совершенно безошибочно связан с разгоревшимися уже в то время спорами о преемственности власти. Деметрий вмешался в эти споры по просьбе Агафокла и принял сторону своего шурина. Когда он отдал ему своего друга Оксифемида, его главной целью было то, чтобы интриги его противников были замечены и чтобы защитить его от них. Тот факт, что Оксифемид позаботился о погребении Агафокла, вероятно, вполне согласуется с тем, что он должен был позаботиться о его престолонаследии. Дройзен, который хочет утверждать, что Агафокл был сожжен заживо, приходит к выводу, что Деметрий послал Оксифемида убить Агафокла, и приписывает этому убийству некоторые политические комбинации, которые весьма забавны.
Кроме младшего Агафокла, на престол претендовал еще один внук царя. Он был сыном Архагата, убитого в Африке и также носил имя Архагат. Им особенно заинтересовался некий Менон, родом из Эгесты, который попал оттуда в Сиракузы в качестве раба во время наказания города в 307 году. Как выяснилось позже, Менон преследовал лишь очень корыстные цели. В любом случае, он хотел лишь проложить путь к своему правлению, протолкнув вперед Архагата, который едва вышел из детского возраста; когда через некоторое время после смерти Агафокла благоприятный момент, казалось, наступил, он без лишних колебаний убил Архагата. Поскольку для достижения своей цели он был рад любой поддержке, он вступил в союз с олигархами. Это видно из того, что позже он вместе с карфагенянами выступил в поход на Сиракузы и заставил тамошних демократов отозвать изгнанников–олигархов.
Помимо Архагата и младшего Агафокла, в семье Агафокла и Феоксены, которая была падчерицей царя Птолемея, было двое маленьких детей. Поскольку существовало опасение, что эти дети будут убиты во время угрожающего спора за трон, Агафокл в какой–то момент перевез их в безопасное место и вместе с Феоксеной отправил обратно к Птолемею в Египет.
Когда разгорелись споры между двумя оставшимися претендентами, Агафокл принял решение в пользу своего одноименного сына. Он провозгласил его своим преемником в Сиракузах после того, как тот вернулся от Деметрия в царских одеждах, а затем передал ему верховное командование всеми военными силами, которые в то время находились под командованием Архагата в окрестностях Этны. Архагат воспринял это как явное указание на то, что его лишают трона, но он не собирался подчиняться добровольно, а решил избавиться от своего соперника. Он приплыл к нему на остров и пригласил на пир, где напоил его, а затем коварно убил. Он бросил его тело в море, но оно снова было выловлено и принесено в Сиракузы людьми, которые узнали его.
После убийства младшего Агафокла вопрос о престолонаследии вступил в сложную стадию. Архагату было невозможно продолжать править в духе Агафокла, поскольку противниками его были все фолловеры Агафокла, и он опирался на Менона и, как кажется, уже на олигархов. Можно было опасаться, что государство будет потрясено до основания и что олигархи вернутся. Чтобы предотвратить такие условия и обезопасить своих сторонников от любых перемен, Агафокл решил восстановить демократию. Незадолго до своей смерти он созвал собрание, на котором пожаловался на святотатство Архагата и заявил о своей готовности вернуть власть в руки народа. Очевидно, что в условиях того времени демократия не могла оставаться свободной, и поэтому мы видим, как Гикет сразу же возводит себя в ранг тирана и полностью идет по стопам Агафокла.
Агафокл умер в возрасте 72 лет. То, что мы узнаем о способе его смерти, производит довольно запутанное впечатление и, в основном, выглядит не очень правдоподобно. Говорят, что Агафокл тяжело заболел во время последней Бруттийской войны, затем, после возвращения в Сиракузы, получил медленно действующий яд и, наконец, был сожжен заживо. На мой взгляд, это всего лишь комбинация трех различных версий смерти Агафокла. Наиболее подробно мы информированы об отравлении. Мы читаем об этом в Diod. 16, 4 следующий рассказ: «Поскольку царь имел обыкновение чистить зубы после еды с помощью перышка, он попросил Менона подать ему такой же, когда он встанет с трапезы. Тогда тот смазал перышко медленным ядом и передал ему. Царь использовал его так бесхитростно, что ввел его в контакт со своими деснами. Вскоре после этого начались постоянные неприятные ощущения, а затем ежедневные сильные приступы боли, и наконец появились неизлечимые гнилостные язвы, которые распространились по всему периметру зубов». Яд, который имел бы указанный эффект, совершенно неизвестен современным врачам. То, что древние могли его знать, по меньшей мере, очень сомнительно. Поэтому я считаю, что лучше пока не обращать внимания на предполагаемые причины болезни и придерживаться только симптомов самой болезни. Тогда должно получиться, что Агафокл страдал от рака челюсти (или эпителиальной карциномы). Для подтверждения этой гипотезы я хотел бы привести несколько отрывков из «Grundriss der Chirurgie» Гютера: «Эпителиальная карцинома развивается довольно часто в обеих челюстях в области альвеолярных отростков, и гораздо чаще в нижней челюсти, чем в верхней. Опять же, эпителиальная карцинома предпочитает определенную часть альвеолярного отростка нижней челюсти, а именно область 2‑го, 3‑го и 4‑го моляров. Эпителиальная карцинома никогда не развивается у лиц ювенильного возраста. С первых этапов развития эпителиальная карцинома имеет особую склонность к язвенному распаду…… . Зубы выпадают очень рано, и вся опухоль выглядит как большая желтушная язва». Если Агафокл страдал от рака челюсти, то, конечно, не остается больше места для предположения об отравлении. Но тогда изобретение отравления было бы вполне объяснимо: ведь попытка объяснить злокачественность язвы действием какого–то неизвестного яда была не совсем надуманной. Утверждение, что Агафокл был сожжен заживо, мне кажется, находит свое объяснение в том, что раковые заболевания, особенно когда смерть наступает от голода, очень часто заканчиваются бессознательным состоянием, длящимся несколько дней. Как в наше время есть люди, которые подозревают кажущуюся смерть на похоронах, так и в то время некоторые люди могли быть обеспокоены тем, что жизнь Агафокла еще не полностью исчезла во время погребения; и как только такое подозрение возникло, благочестивые, которые всегда стремились наказать Агафокла за его святотатство против Гефеста, естественно, немедленно воспользовались им. Юстин предполагает, что болезнь Агафокла была затяжной и злокачественной, что, конечно, верно. О природе болезни он высказывается XXIII 2, 4 следующими словами: reverti eum vis morbi coegit, quo toto corpore comprehensus per omnes nervos articulosque umore pestiferro grassante velut intestino singulorum membrorum bello inpugnabatur, «его заставила вернуться болезнь, из–за которой все его тело было охвачено через все нервы и суставы чумной жидкостью, как будто внутренности каждого члена воевали друг с другом». Эти утверждения звучат несколько фантастично и в любом случае основаны на преувеличении; относительно говоря, они все же лучше всего подходят к раковому заболеванию. Из различных доступных нам рассказов о конце Агафокла, рассказ Юстина и рассказ Диодора о сожжении Агафокла, который продолжается в том же духе, несомненно, заимствованы из Тимея; рассказ об отравлении, возможно, восходит к Каллиасу и, вероятно, попал к Диодору только через рассказ Дуриса.
После смерти Агафокла сиракузяне конфисковали его состояние и свергли все воздвигнутые ему статуи. Такие шаги, конечно, не были бы предприняты, пока у руля оставалась установленная Агафоклом демократия, но в любом случае они относятся только ко времени олигархической реакции, вызванной Меноном.