Открыв наугад «Дейпнософистов», читатель мог случайно наткнуться на следующий отрывок (1.34c): «То, что египтяне любят вино, доказывается также тем, что только у них по обычаю во время еды перед всеми яствами еще и сегодня подают вареную капусту». Любопытствуя, он продолжит чтение: «А многие добавляют семена капусты в пищу, приготовленную против пьянства. А в виноградниках, где растет капуста, вино становится менее крепким».
Далее следуют шесть цитат из комических поэтов: Алексида, Евбула, Аполлодора Карийского, Анаксандрида, Никохара и Амфида, длиной от двух до четырех стихов. Из них можно узнать, что вареная капуста — отличное противоядие от головной боли, что древние называли капусту raphanos, а не krambē, что капуста, съеденная в большом количестве, облегчает тяжесть забот и рассеивает тучу, которая тяжким бременем давит на лоб, и что, тем не менее, на самом деле, против пьянства нет лучшего средства, чем желуди, и капуста по сравнению с ними полный отстой.
Это особое свойство капусты разъясняется далее через Теофраста, очень авторитетного перипатетика, автора «Дознания о растениях», который учит нас, что виноградная лоза не переносит запаха капусты. Так заканчивается первая книга «Дейпнософистов», или, по крайней мере, сокращенная версия, представленная в «Эпитоме», поскольку для этой части работы нашим единственным источником является краткое изложение утраченного оригинала.
После этого первого контакта с работой Афинея у нашего читателя может возникнуть желание ознакомиться с чем–то еще. Тогда он случайно откроет девятую книгу и попадет на каталог овощей, и снова на капусту (9.369e-f): «Капуста. Эвдем Афинский в своей книге «Об овощах» говорит, что существует три вида капусты: так называемая «морская», гладколистная и сельдерейная; по вкусовым качествам «морская» считается лучшей. Она растет в Эретрии, Кумах и на Родосе, а также в Книде и Эфесе. Гладколистный сорт произрастает во всех странах. Сельдерейный сорт заполучил себе название от своей кудрявости (так как в этом отношении он похож на сельдерей), а также от плотности. Теофраст пишет следующее: «Капуста (так как именно ее я имею в виду, говоря о рафаносе) бывает двух видов: одна кудрявая, другая дикая». Дифил из Сифна говорит: «Капуста, которая растет в Киме, очень вкусная и сладкая, а в Александрии, наоборот, горькая. Семена, привезенные из Родоса в Александрию, производят капусту, которая сладка в первый год, но после становится горше».
Далее благодаря цитате из «Георгик» Никандра мы узнаем, что древние называли капусту «колдуньей» и утверждали, что этот овощ имеет священную природу, поскольку капустой клялись как и Зевсом, что подтверждается четырьмя литературными цитатами. Этот тип клятвы, добавляет Афиней, является ионийским. С другой стороны, капуста предлагалась афинским роженицам в качестве добавки. После других цитат, разъясняющих питательный статус капусты, Афиней переходит к мангольду, моркови, луку–порею и т. д. Наш читатель пока ограничится капустой и не будет вводить себя в заблуждение энциклопедическим каталогом вселенной овощей в культурной, литературной и языковой сферах Древней Греции. Так какое пространство знания, дискурса, культурных ценностей сосредоточено вокруг капусты? Как выглядит греческая культура, если рассматривать ее с точки зрения капусты?
Капуста сплетает сеть связей и аналогий и приглашает пройти путь от виноградной лозы к сельдерею, от Теофраста к комикам (писателей комедий), от кулинарных рецептов к народной медицине, от религиозной клятвы к технике садоводства, от Египта к Сибарису, но также от Родоса к Александрии, от Эфеса к Эретрии. Таким образом, капуста позволяет скользить по текстам, устанавливать связи между цитатами, прямыми или косвенными, и тем самым создавать контент, содержащий греческие знания о капусте, в такой степени, чтобы можно было ответить на любой возможный вопрос относительно типологии, свойств и использования этого почтенного овоща.
Но кто именно интересуется капустой? Афиней? Гости на его пирах? Древний читатель, чьи ожидания и любопытство подразумеваются между строк текста? Или, возможно, вы, сегодняшние читатели, которые могут быть специалистами по древним овощам или по истории еды и кулинарии и которые найдут у Афинея источник фундаментальной важности по капусте? Что именно представляет собой тот тип знаний, который циркулирует в пятнадцати книгах Афинея? Является ли это неким Ноевым ковчегом для знаний, которые мертвы, окаменели в беспорядочном скоплении цитат из книг, в большинстве своем утраченных?
Соединяя комические цитаты, ученых ботаников, историков и авторов специализированных монографий, Афиней создает вселенную вкусов и запахов, физических признаков и природных свойств: он вводит нас в мир вещей, предметов, овощей и жестов, относящихся к прошлому, но сжатых и свернутых в калейдоскоп слов и цитат. Утраченная тотальность, фрагментарный образ восстанавливаются благодаря сопоставлению цитат и сети соответствий, связывающих одну цитату с другой.
Сухая механика компиляции раскрывает перед читателем таксономии природного мира, которые сплетены из нитей символических значений, популярных или усвоенных знаний и обычаев: так много культурных посредников, которые придают смысл взаимодействию человека с материальным и природным миром. Греки похожи на индейцев бороро: они конструируют логическую и символическую связность своего мира с помощью мифов, ритуалов, верований, социально разделяемых наблюдений и знаний.
Здесь это библиотека, которая предлагает возможность реконструировать эту культурную вселенную и, например, прокомментировать значимые связи между виноградной лозой и капустой и их соответствующее место в континууме, представленном миром растений. Афиней достаточно проникся этой культурой, чтобы интуитивно перенять ее коды и рамки релевантности.
Но что именно является регистром дискурса Афинея? Каков его проект? И есть ли во всем этом благословение серьезности? Эрудированная экстравагантность? Крайняя изощренность, которая приводит к извлечению и накоплению цитат и информации, которые читатель Тимея или Теофраста никогда бы не заметил? Но не является ли это механической глупостью примитивной поисковой системы, запрограммированной на поиск всего без разбора? Тогда Афиней заблудился в лабиринтах языка и знаний. Или же он скорее демонстрирует виртуозность педантичного автора, который собирает текст из фрагментов чужих текстов, выходя за рамки простой механики компиляции и включая вырванные материалы в загадочный диалог, с загадочными фигурами, в загадочный проект?