Жизнь, датировка
Г. Азиний Поллион (76 г. до Р. Х. - 5 г. по Р. Х.) - сенатор и политик, он примыкает в 49 г. до Р. Х. к Цезарю и в 45 г. - к Антонию; его консульство (40 г. до Р. Х.) прославляет Вергилий в четвертой эклоге. После триумфа над Parthini[1] (39 г. до Р. Х.) он уходит из политики; в 31 г. до Р. Х. он сохраняет нейтралитет.
Литература ему более по сердцу, чем политика, и для покровительства ей он принимает правильные меры: пролагает путь в будущее учреждение первой римской публичной библиотеки в Atrium Libertatis, едва ли не важнее - устройство открытых чтений современных произведений изящной словесности. В своем доме - хранилище богатого собрания произведений искусства[2], среди которых был и Бык Фарнезе, - он принимает многих поэтов. Катулл, который был его старше примерно на десять лет, хвалит остроумие Поллиона (Catull. 9, 6); Гельвий Цинна посвящает ему пропемптик, Вергилий три эклоги (3, 4 и 8), Гораций - первое стихотворение второй книги Од; когда греческий историк Тимаген впал в немилость при дворе Августа, Поллион оказал покровительство прежде не вызывавшему у него симпатии автору.
Обзор творчества
Наряду с трагедиями, любовными стихотворениями, грамматическими трактатами и речами прежде всего следует упомянуть Historiae, написанные после битвы при Акциуме (Hor. carm. 2, 1); они включали 17 книг и были посвящены современной истории начиная с 60 г. до Р. Х.[3] Относительно длинный сохранившийся связный текст - только оценка Цицерона (Sen. suas. 6, 24). К этому надо прибавить три сохранившихся письма (у Cic. fam. 10, 31-33).
Источники, образцы, жанры
Поллион в основном черпает материал из первых рук; у него есть доступ к окружению Цезаря, чье самоизображение он старается превзойти в достоверности. Славилась его "тщательность", diligentia (Quint, inst. 10, 2, 25); также ему знакомы механизмы республиканской политики. Учитывая все это, остается только сожалеть об утрате его труда. Иногда сохранившиеся тексты продолжателей Поллиона позволяют проверять утверждения Цезаря.
Литературная техника
По единственному более пространному фрагменту (Sen. suas. 6, 24) можно заключить, что Поллион - как многие другие историки - вставлял по поводу смерти отдельных лиц похвальные реплики в духе некрологов. Он руководствовался при разработке образа отдельного лица определенными категориями: ingenium, industria, natura, fortuna. Правда, Сенека предупреждает, чтобы по этому удачному отрывку не судили о литературных достоинствах произведения в целом. В данном месте Поллиона, возможно, вдохновил его предмет - Цицерон.
Склонность под видом объективности внушить истолкование in malam partem, которую можно усмотреть в отрывке, как представляется, предвосхищает Тацита[4].
Для Поллиона засвидетельствован также следующий технический прием: сопровождать события не собственным комментарием, но краткими высказываниями самих действующих лиц (Suet. Iul 30).
Пример сильно сгущенного, разделенного на колоны и перемежаемого репликами в скобках повествования, которое также нельзя упрекнуть в недостатке конкретных деталей и красочности, первая половина письма fam. 10, 32. Разоблачительная жесткость напоминает, с одной стороны, Г. Гракха, с другой - Тацита.
Язык и стиль[5]
Стиль Поллиона, по мнению древних, был "жестким и сухим" (Tac. dial 21, 7), его слог "неровным", его фразы, внезапно обрываясь, оставляли читателя в недоумении (Sen. epist. 100, 7). Некоторые места производят такое впечатление, что автор поколением старше Цицерона (Quint, inst. 10, 1, 113). Причина тому - не в искусной архаизации, от которой Поллион отказывается, но в отсутствии заботы о сочетаемости слов, что соответствует стремлению к прямому смыслу. Его язык глубочайшим образом связан с предметом: "клянусь Геркулесом, пусть плохо придется словам, если они не будут следовать делу", male hercule eveniat verbis, nisi rem sequuntur (у Порфириона к Hor. Ars 311).
Только в своих домашних риторических упражнениях он рассыпает цветы красноречия, которыми пренебрегает в публичных речах (Sen. contr. 4 praef. 2).
Образ мыслей I. Литературные размышления
Поллион - неподкупный, острый на язык критик; Гораций доверяет ему - наряду с весьма немногими - оценку своих стихотворений (sat 1, 10, 85). На самом деле высказывания Поллиона о великих авторах, несмотря на отсутствие пиетета, заслуживают серьезного отношения, поскольку они, несмотря на свою карикатурность, проясняют важные различия в стилистических принципах и литературных жанрах.
У Саллюстия Поллион порицает искусственные архаизмы (Suet, gramm. 10) и недолжное употребление "переходить", transgredi и transgressus, поскольку речь идет о движении не по суше, а по морю (Gell. 10, 26, 1). В этом случае правильным словом было бы совершенно прозаическое "переправляться", transfretare. Становится ясным расхождение в стилистических приоритетах: в отличие от Саллюстия, Поллион стремится не к искусному отчуждению, но к "употреблению слов в собственном смысле", proprietas verborum[6]. Его трезвый и прозаический аттицизм[7] отличается от стилизированного в духе Катона и Фукидида обращения с языком Саллюстия.
Записки Цезаря[8], таким образом, должны были нравиться Поллиону в языковом отношении. Зато здесь есть содержательная претензия: знаменитому полководцу недостает точности и любви к правде; он поддается на обман со стороны своих осведомителей, а там, где опирается на собственные воспоминания, он намеренно или по недосмотру дает ложные сведения; при всем при том Поллион вежливо допускает, что Цезарь, может быть, планировал второе, исправленное издание (Suet. Caes. 56). Лежащие в основе критерии - diligentia и veritas - делают ему честь как историку; они непроизвольно подчеркивают и жанровое различие: интерес к фактам поневоле не является самодовлеющим для автора воспоминаний; он - даже если и нет последовательного намерения исказить истину - подчинен задаче самоизображения, то есть обладает не научным, а адвокатским характером. Как историк Поллион требует правдивости, Цезарю в Записках довольно было и правдоподобия.
Его суждение о Цицероне - морального характера, т. е. относится к следующему разделу. Того же плана, вероятно, и его реплика о патавинскости Ливия (см. ниже разд. Ливий, стр.911, прим. 3).
Образ мыслей II
Несмотря на свое республиканское умонастроение (у Cic. fam. 10, 31,5), Поллион связан узами политического союза с Цезарем и с Антонием, даже дружит с ними. Не будем решать вопрос, была ли его - зачастую выжидательная - позиция во время гражданских войн определена более любовью к миру (ibid. 2), или же осторожным расчетом. Во время заключения мира в Брундизии он действует как полномочный представитель Антония (App. civ. 5, 64). Хотя позднее он и порывает с последним, к Августу он также относится сдержанно. Как показывает его карьера и как он сам иногда дает понять, собственная свобода для него - едва ли не величайшее из благ[9]. Он достаточно мудр, чтобы вовремя уйти из политики и установить равновесие между трудом и досугом (ср. Sen. dial 9, 17,7). Его реплика о Цицероне - что тому не хватало выдержки и сдержанности - косвенно является меткой самохарактеристикой историка, который, будучи аскетом в обращении с языком, в жизни не был свободен от определенного sacro egoismo, и, повсюду нападая на рабское сознание вокруг себя, мог предохранить собственную независимость[10].
Влияние на позднейшие эпохи
Следы исторического труда Поллиона обнаруживаются у Ливия, Сенеки, Валерия Максима, Плиния Старшего, Светония, Аппиана и Плутарха[11]. Как оратора его часто упоминают наряду с Мессалой[12].

---

[1] Племя, жившее в Иллирии возле Диррахия.
[2] Plin. nat. 36, 23 сл.; 33 сл.
[3] Свидетельства касаются битвы при Фарсале (Suet. Iul. 30), битвы при Тапсе и смерти Катона (Hor. carm. 2, 1, 24), испанской войны (Suet. Iul. 55), смерть Цицерона (Sen. suas. 6, 24), Кассия и Брута (Tac. ann. 4, 34). Чем заканчивалось произведение, неизвестно; об Историях ср. также R. Häussler, Keine griechische Version der Historien Pollios, RhM 109, 1966, 339—355; сегодня более не полагают, что Поллион был автором Bellum Africum.
[4] Ср. также поразительный конец с уничтожающим условным предложением: Поллион: «Я бы даже счел, что он со своей смертью не заслуживает жалости, если бы не его собственный жалкий страх смерти», atque ego пе miserandi quidem exitus eumfuisse iudicarem, nisi ipse tarn miser am mortem putasset. Tac. hist. 1, 49 (o Гальбе): «[он был бы] по общему мнению способен к власти, если бы не властвовал», omnium consensu сарах imperii, nisi imperasset.
[5] E. Wolfflin, Uber die Latinitat des Asinius Pollio, ALL 6, 1889, 85—106; J. H. Schmalz, Uber den Sprachgebrauch des Asinius Pollio, Miinchen 21890.
[6] Его друг Л. Атей Филолог, который был знаком также с Саллюстием, советует Азинию в работе над историческим трудом, «чтобы он пользовался новой, обычной речью граждан и больше всего избегал саллюстиевой темноты и отваги в метафорах», ut novo civilique et proprio sermone utatur vitetque maxime obscuritatem Sallustii et audaciam in translationibus (Suet, gramm. 10).
[7] Tristes ac ieiuni Pollionem imitantur, «серьезные и голодные подражают Поллиону» (Quint, inst. 10, 2, 17); здесь, кажется, аттицисты образуют другую группу; однако Квинтилиан скорее, вероятно, противопоставляет три аскетических (псевдоаттицистских) принципа принципу изобилия (псевдоцицероновскому). То, что Поллион близок к аттицистам, показывает его критика Цицерона (inst. 12, 1, 22).
[8] G. Vrind, Asinii Pollionis iudicium de Caesaris commentariis, Mnemosyne 2,56,1928,207—213.
[9] Deinde qui et me et rem publicam (стоит обратить внимание на последовательность) vindicate in libertatem paratus sim, «затем я тот, кто в состоянии завоевать свободу и для самого себя, и для государства» (Поллион у Cic. Jam. 10, 31, 5).
[10] Utinam moderatius secundas res et fortius adversas ferre potuisset, «лучше бы он относился более сдержанно к своим удачам и более мужественно — к неудачам» (у Sen. suas. 6, 24).
[11] Влияние на Диона Кассия не может быть установлено с полной достоверностью.
[12] Veil. 2, 36, 2; Colum. 1, praef. 30; Tac. dial. 12, 17; Quint, inst. 12, 11, 28.