1. Квириты, в нынешний незабвенный день жизнь всех вас, дома и имущества ваши, жены и дети, столица нашего великого государства, этот город, по красоте не имеющий себе подобного, сохранены и защищены от угрожавшего им истребления огнем и мечем, так сказать, исторгнуты из челюстей неумолимого рока и спасены для вас. Это событие, стоившее мне столько усилий и опасностей, не может не служить для вас знаком явной к вам милости богов бессмертных. Можно ли сомневаться, что день, в который случится нам спастись от страшной опасности, для нас столько же дорог, как день, в который мы произошли на свет, если не дороже. Когда мы родимся, мы не чувствуем, но только в минуту неизбежной опасности сознаем, как дорога нам жизнь и потому с удвоенною радостью празднуем мы её возрождение. Если основатель этого города отнесен вами к сонму богов бессмертных и разделяет с ними почести обожания, то не имеет ли права на благодарность вашу и потомства тот, кто спас от неминуемой гибели этот город, уже достигший такой степени процветания. Я залил и погасил огни, уже подложенные и угрожавшие конечным разрушением городу, его зданиям, памятникам, храмам, и стенам; я исторг из злодейских рук обнаженные против отечества и на ваше погубление кинжалы и мечи заговорщиков. Изложу вам вкратце, Квириты, то, что подробно мною изложено и объяснено в сенате. Тут вы сами узнаете из сущности дела, как оно важно, как оно вопиюще и каким образом оно обнаружено и ведено.
Начнем с того, что когда Катилина, несколько дней тому назад, вырвался из Рима, оставив в нем своих главных сообщников в нечестивом умысле, я неусыпно бодрствовал и заботился о том, как бы, Квириты, защитить вас от тайных и предательских ковов заговорщиков.
2. Когда я Катилину изгнал из города (смело беру на себя ответственность этого, опасаясь другой, за чем живого выпустил я его отсюда), то я имел тут в виду, что или он своих сообщников заберет с собою из города, или, что они если они и останутся, то не будут опасны, лишась своего главного вождя и руководителя. Не мог я не знать, что самые злые и отчаянные заговорщики остались среди нас в самом Риме. День и ночь заботился я об одном - следить за всеми действиями и движениями заговорщиков. Зная, что многие из вас не вполне верили истине слов моих, испуганные неслыханностью преступления, я хотел раскрыть все дело так, чтобы уже очевидная и неподверженная сомнению опасность заставила вас озаботиться о мерах, нужных для вашей безопасности. Я узнал, что П. Лентулл, с целью за Альпами произвесть войну и возмутить Галлов, склонил на свою сторону послов Аллоброгских, что они отправляются в Галлию с поручениями к своим соотечественникам, а вместе с письмами к Катилине; вместе с ними едет Волтурций, которому даны также письма к Катилине. Тут то представился мне самый благоприятный и редкий случай, о котором я давно молил богов бессмертных, достать все доказательства, которые обнаруживали бы все дело не только передо мною, но перед вами и перед сенатом. Вчерашний день пригласил я к себе преторов Л. Флакка и К. Помптина, примерных в исправлении должности и вместе любящих отечество, я им изложил, в чем дело и дал наставление, как действовать. Чувства и мнения этих граждан и их любовь к отечеству выше всякой похвалы; немедленно и с радостью взялись они за дело; вечером в сумерки, тайно подкрались они к Мульвиеву мосту и расположили посты по обеим сторонам Тибра, в рассеянных там загородных домах, так что мост был ими окружен. Преторы взяли с собою много отборных воинов, не возбуждая ничьего подозрения, и я послал туда вооруженных молодых людей из Реатинской префектуры, постоянно мною употребляемых на службу отечеству. Уже третья стража ночи подходила к концу, когда приблизились к мосту Мульвийскому послы Аллоброгские с большою свитою и Волтурций. Им дали взойти на мост и тут напали на них; и с той и с другой стороны обнажены были мечи. Только одни преторы знали в чем дело; для прочих же оно было тайною.
3. При посредничестве Помптина и Флакка сражение, начавшееся было, кончилось тут же. Все письма, какие только были в руках послов и захваченных лиц, выданы преторам с нетронутыми печатями; и сами пленные приведены ко мне на рассвете. Я немедленно послал привесть ко мне, одного из главных виновников гнусного заговора, Цимбра Габиния, еще ничего не подозревавшего; потом послал за Статилием и за К. Цетегом. После всех пришел Лентулл, как я полагаю потому, что он всю ночь провел за письмами. Узнав о случившемся, ко мне стеклись многие лица из первых в нашем государстве. Они советовали мне прежде самому распечатать письма для того, чтобы в случае, если письма не будет содержать ничего важного, не наделать тревоги по пустому. Я отказался и сказал, что в деле столь важном, касающемся благосостояния всего государства, надобно представить все, до него касающиеся, документы в сенат в целости. В этом случае я был того убеждения, Квириты, что если бы даже письма и не подтвердили моих догадок и доноса, то извинительно было мне обнаружить излишнюю подозрительность и недоверчивость там, где дело идет о великой опасности, угрожающей отечеству. Немедленно я созвал полное присутствие сената, чего вы сами были очевидцами. Между тем тотчас же, вследствие показания Аллоброгских послов, я отправил в дом Цетета претора К. Сульпиция, сведущего в своем деле человека, обыскать его; тут найдено и захвачено большое число мечей и кинжалов.
4. Я приказал ввесть Волтурция сначала одного без Галльских послов; по приказанию сената я дал ему общественное ручательство в сохранении его жизни и убеждал его, чтобы он, ничего не опасаясь, высказал все, что знает. Едва опомнясь от великого ужаса, он сказал, что Лентулл дал ему и словесное и письменное поручение к Катилине о том, чтобы он прибегнул к содействию рабов и чтобы, как можно скорее, приблизился к городу. Последнее с тою целью, чтобы когда город будет со всех сторон предан пламени, а внутри граждане будут в бесчисленном множестве избиваемы, то Катилина должен был преграждать путь бегущим и подать руку помощи главным виновникам восстания в городе. Введенные потом, Галльские послы сказали, что П. Лентулл, Цетег и Статилий дали им клятву в верности относительно союза и снабдили их поручениями к их соотечественникам; что они и Л. Кассий им делали наставление прислать как можно скорее конницу, говоря, что в пехоте они не будут иметь недостатка; что Лентулл при них говорил: ему де теперь без всякого сомнения известно из предсказаний сивилл и гадателей, что он то и есть тот третий Корнелий, которому суждено царствовать над этим городом и всем миром; первые же два - это были Цинна и Сулла. Он же Лентулл говорил, что этот год, десятый после оправдания дев и двадцатый после пожара в Капитолие, судьбою назначен ознаменоваться каким-нибудь событием, весьма важным и печальным для города и всего государства. Цетег с прочими заговорщиками были в одном только отношении разного мнения: Лентулл и другие с ним хотели во время празднования Сатурналий поджечь город и произвесть избиение граждан; Цетету же этот срок казался слишком отдаленным.
5. Чтобы не терять времени, Квириты, я приказал принесть письма, которые были вручены захваченным лицам по их показанию. Цетету показана была его печать; он тотчас сознался, что это его. Тогда, разорвав завязки, я стал читать. В этом письме Цетег собственною рукою писал к сенату и народу Аллоброгов, что он исполнит все те обещания, которые дал их послам и просит. чтобы они с их стороны не замедлили исполнить то, о чем узнают от своих послов. Тут Цетег прежде, когда ему говорили о найденном у него множестве мечей и кинжалов, смело утверждал, что он собирал их, как любитель и охотник хорошего оружия - по прочтении его письма, уличенный, пришел в смущение и замолчал, ясно обнаруживая нечистую совесть. Введен был Статилий; он признал и свою печать и подпись руки. Письмо его было такого же содержания, как и предыдущее, и он тотчас сознался, что это его. Тогда я показал письмо Лентуллу и спросил его: узнает ли он свою печать? Лентулл признал за свою, и я ему сказал: нельзя тебе не признать, твоя печать известна всем; на ней изображение знаменитого деда твоего, любившего отечество и сограждан, и доказавшего это на деле. Как при взгляде на него не раскаялся ты в преступной мысли заговора против отечества! Тут же прочитаны были его, Лентулла, письма к сенату и народу Аллоброгским и я, обратясь к Лентуллу, сказал, не имеет ли он против этого что возразить. Сначала Лентулл запирался; через несколько времени, когда все обстоятельства дела были изложены, Лентулл встал и спросил у Галлов: что у меня с вами общего, зачем вы приходили ко мне в дом? Тот же вопрос сделал он Волтурцию. Те отвечали прямо, и твердо стояли на своих обвинениях, сказали, кто их ввел к нему, сколько раз они у него были, и с своей стороны спросили у него: неужели он запрется в том, что говорил о предсказаниях сивилл. Тут обнаружилась вполне нечистая совесть Лентулла, у которого сознание его преступления затмило рассудок. Он мог бы еще оправдываться, утверждая, что это клевета, но он вдруг, сверх общего ожидания, повинился во всем. Перед огромностью его злодейства не только замолкли и оставили его в самую нужную для него минуту его дар слова и находчивость, но даже известные наглость его и дерзость, которыми он превосходил всех, оказались бесполезными. Волтурций тотчас приказал принесть письмо, которое, как он говорил, вручено ему Лентуллом для доставления Катилине, и вскрыть его. Пришед в величайшее смущение, Лентулл признал и свою печать и подпись руки. Оно писано было без собственных имен. а именно так: "кто к тебе пишет, узнаешь от сего подателя, отправленного мною к тебе. Не забывай своего достоинства, как человека, помни в каких ты теперь обстоятельствах и осмотрись, как тебе надлежит поступить. Не пренебрегай ничьею помощью и содействием, хотя бы то было самых низших." Габиний - когда был введен - сначала нагло заперся во всем, но потом сознался в справедливости всех показаний Галльских послов. Несмотря на то, что мы имели в руках самые ясные и неопровержимые доказательства преступности заговорщиков, их письма, печати, подписи и собственное признание, но по моему мнению еще яснее говорили о ней самая наружность заговорщиков; она выражалась в их глазах, лице, в грустном молчании. Они пришли в испуг, смотрели в землю и, по временам переглядываясь друг с другом, сами на себя доносили лучше, чем мог бы это сделать кто либо другой.
6. По прочтении и принятии всех этих показаний, Квириты, я спросил Сенат, что ему угодно определить относительно дела, столь важного для блага всего государства. Тут поданы были мнения исполненные благоразумия и энергии, их Сенат принял без всякой перемены. Хотя они еще и не облечены в форму сенатского декрета, но я изложу вам их содержание, сколько припомню. Во-первых сенат, в самых лестных для меня выражениях, выразил мне свою благодарность за то, что моею бдительностью, благоразумием и твердостью отечество избавлено от столь страшной, грозившей ему опасности. Потом отдана должная похвала преторам Л. Флакку и К. Помптину, которых полезная и деятельная служба принесла такие важные последствия. Моему товарищу, отличному гражданину, высказана благодарность за то, что он отдалил от себя главных участников заговора, и тем оказал важную услугу отечеству. Сенат определил П. Лентулла, когда он сложит с себя звание претора, заключить в темницу; то же самое постановлено относительно К. Цетета, Л. Статилия и П. Габиния, находившихся на лицо. Также определено поступить с Л. Кассием, взявшим на себя обязанность сжечь город; с Л. Ценарием, которому поручено произвесть в Апулии между пастухами восстание; с П. Фурием, одним из поселенцев водворенных Л. Суллою в Фезулах; с К. Манлием Хироном, который вместе с Фурием участвовал в обольщении Аллоброгских послов; с П. Умбреном вольноотпущенником, который первый, как оказалось из рассмотрения дела, привел Галльских послов к Габинию. Таково было снисхождение Сената, что он ограничился из такого огромного числа внутренних врагов наказанием девяти человек самых виновных, а прочих еще надеялся образумить и спасти для отечества! По моему же представлению определено благодарственное молебствие богам бессмертным за их явную и особенную к нам милость. От построения нашего города в первый раз случилось это в мое консульство, что молебствие определено при консуле, облеченном в тогу. Это определение состоялось в следующих словах: "за то, что я сохранил город от истребления мечем, граждан от избиения и Италию от войны междоусобной." Это благодарное молебствие имеет ту разницу от всех прочих, если сравнить с ними, что все прочие определены за успехи отечества на войне; одно только это за его спасение. То, что первое следовало сделать, сделано и совершено: П. Лентулл, уличенный и письмами своей руки и собственным признанием, по мнению сената утратив за вину не только права преторского звания, но и гражданина Римского - вынужден был сложить с себя преторское звание. Таким образом хотя К. Марий счел себя в праве казнить претора К. Главцию, о котором не состоялось никакого сенатского, определения, однако я простер строгое соблюдете законов до того, что не решился так поступить в отношении к П. Лентуллу, уже частному человеку.
7. Теперь, Квириты, когда главные вожди задавшейся против вас беззаконной и преступной войны в вашей власти, нечего вам бояться Катилины и его сил. С минованием опасности, угрожавшей нам внутри города, сокрушились все его надежды и расчеты. Стараясь выжить его из города, я имел это в виду, что без него не страшна для нас ни сонливость Лентулла, ни толщина Л. Кассия, ни отчаянная и неистовая решимость Цетега. Изо всех он один был страшен для нас, пока был в городе. Он знал все, следил за движениями каждого; смело и решительно он не давал никому покоя своими просьбами и убеждениями; все средства к цели казались ему хороши, ни одного не оставлял он неиспробованным. Большую сметливость и соображение имел он на дурные дела; дар слова и умение действовать соответствовали им. Для каждого предмета были у него назначены люди способные и, дав им поручение, он не полагался на них и не считал свои обязанности исполненными. Сам везде поспевал он, все сам осматривал, исследовал, проводя ночи без сна и в трудах; переносить холод, голод, жажду для него ни почем. Если бы я этого хитрого, деятельного, предприимчивого, бдительного и на всякое зло искусного человека не обличил перед вами и не вынудил бы его, вместо тайной и предательской войны, прибегнуть к открытой разбойнической, то не так легко было бы, таково мое убеждение, Квириты, отвратить от вас, грозившую вам, опасность. Будьте уверены, не отложил бы он решительных своих действий до Сатурналий, не хвалился бы так заблаговременно знанием дня, когда суждено погибнуть нашему городу и государству, не допустил бы он попасть в наши руки - столь ясным доказательствам злодейского умысла - собственноручным письмам заговорщиков. А без него они так прекрасно вели свои дела, что вряд ли когда в частном доме так хорошо обнаружено воровство, как теперь раскрыт обширный заговор, столь опасный для отечества! Если бы Катилина оставался доныне в городе, то, хотя нет сомнения, раскрыл бы я все его замыслы и действия, но дело не обошлось бы тогда без открытой борьбы. Смело могу утверждать, что пока этот главный враг был бы в стенах ваших, невозможно было бы защитить отечество и отвратить угрожавшую ему опасность так тихо и спокойно, и вместе так верно и окончательно.
8. Нельзя усомниться, Квириты, что все это мною совершено по внушению и при помощи богов бессмертных. Самая важность и затруднительность обстоятельств указывают на это, а в последнее время их непосредственное и очевидное заступничество так было ясно, что только тот разве усомниться может, кто не поверить собственным глазам. Не стану я вам указывать на многие небесные знамения, случившиеся в мое консульство, на огненные столбы, явившиеся с запада, и на зарево пожара, бывшее на небе, на падение молнии, на содрогание земли и тому подобные явления, которыми боги бессмертные явно возвещали угрожавшую нам опасность. Но обращу ваше внимание, Квириты, на обстоятельство весьма важное и которое мы было упустили из виду. Конечно вы еще не забыли, как, во время консульства Котты и Торквата, несколько раз на Капитолий падала молния; она коснулась и сдвинула с места изображения богов бессмертных, опрокинула бюсты знаменитых людей древности и растопила металлические таблицы законов. Не пощадила она и изображения основателя этого города Ромула, которое, как вы. я думаю, помните, представляло его еще грустным младенцем, припавшим к сосцам волчицы; оно еще было позолочено. Приглашенные в то время гадатели изо всей Этрурии предвозвестили приближение эпохи убийств и пожаров, попрания законов, войны внутренней между гражданами, грозящую гибель этому городу и всему государству. Впрочем, говорили они, должно стараться умилостивить богов бессмертных, и они своим непосредственным участием могут отвратить исполнение страшного приговора судьбы. Вследствие этого ответа гадателей, положено было в то время праздновать десятидневные игры и вообще сделано все, что древние религиозные обряды указали, как средство к умилостивлению богов. Предсказатели же говорили, что кумир Юпитера надобно сделать больше, поставить его на возвышении и с обращенным на восток лицом, тогда как прежде он стоял к западу лицом. В таком случае - утверждали они - можно надеяться, что это изображение - оно и теперь у вас в глазах - будет видеть восход солнца, нашу общественную площадь и сенат, то втайне составляемые заговоры против благосостояния города и отечества откроются и будут известны сенату и народу Римскому. Консулы, вследствие этого, приказали изготовить такое изображение, но работа над ним производилась так медленно, что ни при прежних консулах, ни теперь в наше время, оно еще не поставлено было на место.
9. Найдется ли хоть один из вас, Квириты, столь ослепленный и безрассудный, кто бы дерзнул отрицать непосредственный промысл богов в управлении всеми делами человеческий, а в особенности их особенное участие во всем, что касается судеб этого города? Предсказание гадателей о замысле некоторых зловредных граждан внесть убийство, пожар и гибель в наше государство казалось даже невероятным, вследствие неслыханной огромности преступления. Но нашлись нечестивые граждане, которые не только составили столь злодейский умысел, но и приняли все меры для приведения его в исполнение. Можно ли не видеть непосредственной воли Юпитера в том, что, когда, вчерашний день рано утром, по моему приказанию, и сами заговорщики и те люди, которые на них донесли, были ведены через общественную площадь в храм Согласия, в то самое время изображение Юпитера поставлено на назначенное для него место. Таким образом лишь только оно стало на свое место и обратилось лицом к вам и сенату, то и для вас всех и для сената стали ясны злодейские замыслы, против вашей безопасности составленные. Не заслуживают ли самой полной вашей ненависти и самого жестокого наказания те, которые угрожали разорением не только женщинам вашим, но и святотатственными руками дерзнули подшить огонь к храмам и капищам богов. Если я скажу, что это я воспрепятствовал исполнению злодейского умысла, то слишком много возьму на себя, и подобные слова не должны быть терпимы в моих устах. Это он - Юпитер - он вас спас, он сохранил Капитолий, храмы ваши, город и всех вас! Боги бессмертные избрали меня только своим орудием; они внушили мне мысль об этом и указали средства раскрыть весь умысел. Мог ли быть поверен Лентуллом и его сообщниками столь важный заговор Аллоброгам, людям мало известным и невежественным, могли ли быть вручены им письма наших домашних врагов, если бы боги, желая наказать их, не отняли у них рассудка и соображения? А то обстоятельство, что Галлы, принадлежащие к племени, еще недавно покоренному - народ этот, один в целом свете еще в состоянии вести с ними войну и который не прочь от этого - пренебрегли обещанною им властью и надеждою великих наград, что все сулили им наши патриции, и предпочли быть лучше орудием вашего спасения, чем собственного величия - могло ли случиться все это без непосредственного участия богов? Тем более это так, что Галлам для увеличения их могущества не нужно было и вести войны, а достаточно было молчать.
10. Теперь, Квириты, когда определено во всех храмах молебствие и празднование, спешите в эти дни исполнять священные обряды, с женами и детьми вашими. Если и всегда мольбы к богам есть должная дань благодарности за все их к нам благодеяния, то в настоящую минуту они должны служить выражением нашей признательности более, чем когда нибудь. Избавлены вы от страшной, угрожавшей вам опасности, и от неминуемой гибели, без кровопролития, без насилия, без участия вооруженной силы, не совлекая ваших мирных одежд, вашим начальником мною, также не снимавшим тоги. Припомните, Квириты, те смуты государства, которые вы и по слуху знаете, и которых вы были сами свидетелями и очевидцами: Л. Сулла погубил И. Сульпиция. изгнал из города К. Мария, взявшего было Рим под свою власть, многих лучших граждан он частью казнил, частью отправил в ссылку. Кн. Октавий, консул, силою оружия прогнал своего товарища (другого консула) из города; все это место было покрыто мертвыми телами граждан и орошено их кровью. Потом пришло время торжества Цинны и Мария; тут погибли именитейшие граждане, лучшие опоры государства. В последствии Сулла явился мстителем за жестокости Цинны и Мария - но невозможно и высказать, сколько это стоило крови граждан, которых ряды стали редеть. М. Лепид затеял ссору с отличным и достойным человеком, К. Катуллом, и государство оплакало гибель не столько его самого, сколько многих, им в нее вовлеченных. Впрочем, Квириты, все эти несогласия и волнения имели целью не совершенное ниспровержение общественного порядка, а только его изменение. Все главные деятели в тех случаях имели целью - не гибель отечества, а хотели только в нем, как оно есть, быть первыми; не домогались они разрушения города, а того только, чтобы его средства иметь в своих руках. Притом все эти волнения, из коих ни одно не имело целью гибели отечества, окончились не всеобщим примирением, а сплою оружия и кровопролитием. В одной только этой, угрожавшей нам, войне злодейства и жестокости, неслыханных с тех пор, как люди могут себя помнить, Лентулл. Катилина, Кассий и Цетег избрали себе целью - считать за врагов всех мирных граждан города; я же, Квириты, повел дело так, что вы все остались невредимы. Враги ваши хотели из вас оставить в живых столько, сколько уцелеет от их рук, когда они устанут от избиения; а из вашего города осталось бы разве только то, что пощадила бы разрушительная сила огня. Я же сделал так, что ни малейшего вреда не причинено ни городу, ни кому либо из вас.
11. За все, что я сделал для вас. Квириты, не прошу у вас иной награды, иной почести, как молю вас об одном - и это будет служить вечным памятником моей славы - не забывайте никогда нынешнего дня. Пусть ваше обо мне воспоминание будет служить для меня литым памятником; в нем будет мое лучшее утешение, мое самое приятное торжество, честь моя и - слава! Не дороги для меня бездушные памятники вашей признательности, памятники, которые даются в удел и людям менее достойным. Но ваша память, Квириты, не даст забыть мой подвиг; он будет жить в ваших рассказах и увековечится навсегда в истории. Этот день навеки, как я надеюсь, сохранивший Рим, будет постоянно свидетельствовать и о моем консульстве. Время это будет памятно в ваших летописях; оно произвело двух сынов ваших, из коих один власть вашу распространил до крайних пределов обитаемой земли, а другой спас от разрушения столицу этого громадного государства.
12. Мое теперешнее положение нельзя сравнить с положением полководцев, восторжествовавших над врагами внешними; те победили и уничтожили своих врагов; они оставили их, лишив их возможности вредить; мне же предстоит жить посреди врагов отечества, мною побежденных. На вас лежит обязанность, Квириты, заботиться о том, чтобы моя вам услуга не обратилась мне во вред, тогда как другим их служба приносит одну только пользу. Я со своей стороны старался с успехом о том, чтобы умыслы злых и превратных людей на ваше благосостояние и безопасность не имели успеха; теперь вам, Квириты, нужно отвратить эти злые умыслы, если они будут направлены против меня лично. Хотя, по видимому, Квириты, чего мне опасаться от них? Велико число благонамеренных граждан, которые всегда будут помнить то, что я совершил; велико достоинство нашего государства, а оно всегда без слов будет свидетельствовать в мою пользу; велико сознание общественного мнения, а оно таково, что кто дерзнет меня чернить, выскажет сам себе приговор осуждения. И я не чужд нравственной храбрости, которая не только не боится врагов, но сама идет им на встречу и обличает их злодеяния. Если теперь вся сила ненависти, моею рукою от вас отведенная, обратятся на меня одного, то вы, Квириты, должны на будущее время определить, какова должна быть участь тех, которые, спасая вас, подвергаются опасностям и трудам. Что же касается до меня, то мне ничего не нужно; я достиг своей цели в жизни: нет той почести вашей, на которую не имел бы я права, и славу действий моих трудно затмить. Одно остается мне, Квириты; в моей частной жизни я был достойным продолжателем того, что я совершил, быв консулом и, если зависть неминуемо преследует достойных, то пусть она, не оставляя меня в покое, содействует к моей славе. В дальнейшей моей жизни то, что я теперь сделал, будет всегда перед моими глазами, и я постараюсь доказать, что я своим достоинством, а не случаю, обязан успехом. Но уже наступает ночь, Квириты. Итак вы, поклонясь Юпитеру, защитнику вас и города, ступайте по домам; хотя опасность уже и миновала, но будьте столько же, как и в прошлую ночь, бдительны на страже. Я же с своей стороны приму меры, чтобы и это было ненужно, и чтобы вы, Квириты, могли наслаждаться совершенным спокойствием.