Греческая колонизация на берега Черного моря шла, как было сказано выше, двумя путями. После повторных, но случайных экспедиций отдельных смелых мореплавателей, впервые ознакомившихся с условиями плавания по Черному морю и с его гаванями (воспоминания об этих экспедициях, облеченные греческой творческой фантазией в форму мифа, сохранились в эпосе об Аргонавтах и в зависимой от этого эпоса части Одиссеи), начинается систематическая эксплуатация Понта Евксинского, как греки звали Черное море^ греческими, главным образом, малоазийскими мореплавателями. В VIII в. появляются первые фактории и рыбные станции на южном берегу; начиная с VII в., когда Персия начинает крепнуть, когда она превращается в мировую державу и дает этим возможность греческим городам развить широкую деятельность, эти фактории и станции вырастают в настоящие города со все крепнущей и растущей торговлей (Синоп, Амис, Трапезунт, позднее дорийская Гераклея). Параллельно этому с VII в., т. е. со времени роста и укрепления скифской державы, тот же процесс начинается и на северном берегу, причем и здесь первоначально появляются рыбные станции и фактории, превращающиеся в настоящие города только с VI в. до Р. Хр.
Греческие мореплаватели на северном берегу Черного моря облюбовали, главным образом, устья больших южно-русских рек, дававшие в своих лиманах верный приют греческим судам и вместе с тем чрезвычайно богатые крупной и дорогой речной рыбой. Такие же рыбные богатства имелись в изобилии и на берегах Керченского пролива, и на побережье Азовского моря, где имелся и целый ряд удобных для греческих мореплавателей гаваней. В этих двух районах и сосредоточилась главная колонизаторская деятельность малоазийских греков.
В западной части возникли Тирас у устья Днестра и Ольвия у Бугского и Днепровского лимана, в восточной, где, наряду с Милетом, колонизатором западной части северного побережья Черного моря, энергично работали Теос, Митилена и Клазомены, появились все более и более богатевшие поселения — Фанагория, Гермонасса, Синдский порт и др. на восточном берегу Керченского пролива, Феодосия, Нимфей и Пантикапей, не говоря о менее крупных городах, на западном. Все эти города, в свою очередь, заселяли своими факториями ближайшие удобные для рыбной ловли и торговли пункты. Колонией Пантикапея считается, например, возникший у устья Дона город Танаис.
Вся эта огромная колонизаторская работа на западе и востоке проделана была в сравнительно короткий промежуток времени, в эпоху пышного расцвета малоазийского побережья — в VII и, особенно, в VI в. до Р. Хр.
Одного целого все эти колонии не составили. Все прошлое северного побережья Черного моря и географические условия отдельных его частей резко разделили эти колонии на две группы: западную и восточную.
В западной руководящая роль естественно принадлежала милетской колонии Ольвии, удобно поместившейся в Бугском лимане и тем сконцентрировавшей в своей гавани все продукты, сплавлявшиеся к морю по Днепру и по Бугу. Из неё, как из естественного центра, двигались культурные греческие влияния и произведения греческих мастерских по обеим названным рекам, преимущественно по Днепру, где греческое влияние встречалось со старой доисторической культурой, о которой речь была выше.
Сложнее было положение на берегах Керченского пролива. Старая культура здесь сосредоточилась, главным образом, по течению Кубани, дельте которой — Таманскому полуострову (первоначально острову или, вернее, многоостровию — полинезии) естественно было бы сыграть роль Ольвии на западе. Но дельта Кубани очень сложна, изменчива и мало пригодна для регулярного мореплавания; Морской же берег Таманского полуострова не имеет хороших гаваней и потому не может служить центром для всей торговли Азовского моря и впадающих в него рек.
Более удобным для мореплавания был европейский берег Керченского пролива. Древний Пантикапей (теперь Керчь) и в древности и теперь являлся естественным центром для остановки и перегрузки товаров, шедших из Азовского моря далее по Черному морю. Порт Феодосия, с другой стороны, был лучшим выходом к морю для произведений северной и северо-восточной части степного Крыма.
Естественно поэтому, что спор за первенство должен был идти между таманской Фанагорией, лучшим и наиболее удобным портом дельты Кубани, Пантикапеем и Феодосией. Предрешен был он в пользу Пантикапея тем, что. основное значение для торговли с Грецией имели не столько продукты Крыма и Кубани с Таманью, сколько донская и азовская рыба, продукты скотоводства придонских степей и те продукты Урала, Сибири и Туркестана, а также центральной России, которые шли по большому восточному караванному пути и в устьях Дона впервые приходили в соприкосновение с средиземноморским водным путем. Возникший естественным образом у устья Дона Танаис, конечный пункт этого пути, не мог играть решающей и самостоятельной роли. Эта роль естественно принадлёжала тому, кто будет владеть Керченским проливом и иметь возможность выпускать или не выпускать товары, шедшие из Азовского моря в широкие воды Черного моря.
Из городов у Керченского пролива единственным, соединявшим все преимущества для владения Керченским проливом, был Пантикапей. Его положение у наиболее узкого места пролива, его спокойный широкий рейд, выдвинутый в море укрепленный природой городской акрополь (ныне так называемая гора Митридата), сравнительное богатство пресной водой не позволяли никому вступить с ним в успешную конкуренцию.
Третью менее значительную и менее важную группу греческих городов юга России составляли греческие поселения на южном и юго-западном берегу Крыма. Горный южный берег Крыма удобных естественных портов не имеет, не имеет их и степное западное побережье Крыма. Зато исключительно удобны для мореплавания места около Севастопольской бухты как сам Севастопольский рейд, так и соседние с ним менее крупные и менее защищенные бухты, очень пригодные, однако, для парусных и гребных судов. Этих гаваней греки не использовать не могли. В длинном и опасном плавании вдоль берегов Крыма греческим судам необходимо было иметь место для длительной и спокойной стоянки. Так возник Херсонес, первоначально, вероятно, как ионийская морская станция.
Надо, однако, принять во внимание, что эта станция могла и должна была приобрести и самостоятельное значение. Сюда, прежде всего, естественно направлялись все продукты горного Крыма и связанных с ним долин. К Херсонесу естественно тянули и поселения по западному степному берегу Крыма, прежде всего, расположенная около нынешней Евпатории Керкинитида. Наконец, и самое главное, Севастополь и Крым всегда были связаны с противолежащим южным берегом Черного моря, с его сетью цветущих греческих колоний. Иметь гавань в Крыму для этих колоний было чрезвычайно важно, так как этим путем они могли получить нужные им произведения степного Крыма, главным образом, хлеб, которым они сами никогда особенно богаты не были.
Понятно поэтому, что одна из греческих колоний южного берега Черного моря — дорийская Гераклея, в момент особенно пышного своего расцвета, завладевает ионийской стоянкой в Крыму и посылает туда свою колонию, превратив этим незначительный раньше Херсонес в крупный и сравнительно цветущий город, судьбы которого тесно связываются с судьбами всего остального греческого мира на северном побережье Черного моря.
Из трех намеченных выше комплексов греческих поселений наибольшее значение, наиболее богатое развитие и наиболее крупную историко-культурную миссию получила, как это и естественно, группа греческих городов у Керченского пролива, который греки называли Боспором Киммерийским, группа, которую мы будем называть Боспорской и которая под этим именем была известна и грекам. Тирас и Ольвия всегда были и остались изолированными передовыми постами греческого мира, окруженными со всех сторон морем чуждых им, многочисленных и постоянно питавшихся извне новым притоком сил племен. Создать здесь прочную обособленную эллинизованную греческую державу греческому миру было не по силам. Правда, Ольвия оказала могучее культурное влияние на ближайшее к ней население. Низовье Днепра и Буга покрылись рядом небольших земледельческих и торговых укрепленных поселений населенных полугреческими жителями. Ближайшие к Ольвии местности занялись интенсивным земледелием. Торговля Ольвии шла далеко на север. Не говоря уже о том, что греческие продукты насытили собой цветущее среднее Приднепровье и Полтавщину, влияние этих продуктов сказывается вплоть до далекого Прикамья и, может быть, даже Западной Сибири и Алтая.
Но её значение и деятельность всегда зависели вполне от её соседей. Пока существовало сильное скифское царство, зависимая от него Ольвия могла свободно развиваться, обогащая и себя, и скифов. Особенно блестящим её периодом был VI в. до Р. Хр., когда Ольвия непосредственно передавала, под защитой скифов, продукты севера своей малоазийской родине, и IV в. до Р. Хр., когда она освободилась от опеки и торгового гнета афинской морской державы и вновь вошла в связь с матерью своей — возрождавшимся Милетом. Скифское царство в это время было еще достаточно прочно, чтобы обеспечить Ольвии относительные спокойствие и мир.
Труднее стало положение в III в., когда разваливавшаяся скифская держава требовала все больших и больших жертв от Ольвии, не имея возможности оберечь ее от западных и восточных пришельцев, разрушавших скифское государство: фракийцев, кельтов, сарматов. Об этом ярко свидетельствует нам большая ольвийская надпись в честь Протогена, видного ольвийского гражданина, богатого купца, арматера и экспортера, как все видные граждане Ольвии того времени, не раз выручавшего Ольвию из трудных положений, связанных с требованиями её сюзерена и подступавших к стенам Ольвии бродячих хищников. Помогал он Ольвии и в деле её защиты, сооружая на свой счет башни и части оборонительной стены, выручал ее и в продовольственных затруднениях, связанных с постоянным опустошением питавших Ольвию хлебом местностей.
В ином положении были греческие колонии на берегах Керченского пролива. Напомню, прежде всего, что они нашли здесь не варварское, а сравнительно культурное население, со времени II тысячелетия стоявшее под сильнейшим культурным влиянием Востока. На это население наслоились киммерийцы. Из слияния этих двух элементов создались населявшие Тамань и Приазовье, а также, по всей вероятности, и противолежащий берег Крыма, племена синдов, меотов, савроматов, сатархеев, по всей вероятности тавров, населявших горную часть Крыма, куда они, вытеснены были скифами, владевшими степным Крымом, и др.
Эти племена, хотя и были, как мы видели, подвластны скифам, тем не менее пользовались в скифской державе сравнительной самостоятельностью, все увеличивавшейся, по мере того как центр внимания скифов переносился все более и более на запад и главные их усилия сосредоточились на борьбе с фракийцами Балканского полуострова.
Они издавна имели прочный оседлый уклад, стояли в постоянных торговых сношениях со своими южными и восточными соседями и жили сравнительно развитою экономическою жизнью земледельцев, скотоводов и рыболовов.
Греческие колонии сразу нашли в них готовых клиентов для своих товаров и посредников в сношениях с югом и востоком. В них же они легко могли найти поддержку в отстаивании своей самостоятельности против скифов. Плавни и болота Тамани и Азовского моря были надежной защитой для богатейшей Кубанской дельты.
Естественно, что время политического подъема Тамани было и временем крупного расцвета греческих колоний на берегах Керченского пролива и интенсивного их влияния на соседние племена. Некрополь Пантикапея, его первые обильные чеканы серебряной монеты показывают, что конец VI-го и начало V века до Р. Хр. были эпохой высокого подъема этого города, большего его экономического и культурного расцвета. На месте старого негреческого поселения, может быть, связанного с побережьем Кавказа и специально с Колхидой (имя Пантикапея — не греческое; греческое, вероятно, очень древнее предание связывает его происхождение с древнейшей династией колхидских царей), возникает настоящий греческий город и около него ряд других более мелких поселений. То же мы видим и на Тамани, где находки древней ионийской греческой посуды не являются редкостью и древнейшими погребениями некрополей отдельных городов являются погребения VI-го и начала V века.
Решающим моментом в истории боспорских греческих колоний и специально Пантикапея была победа Афин над персами и появившийся в это время большой интерес Афин к с.-в. побережью Средиземного . моря, к Фракии и, особенно, к побережью Черного моря. Главным стимулом было обеспечить свою все крепшую и развивавшуюся промышленность сырьем и свое все возраставшее население хлебом, производство которого было, как мы видели, исконным и в долине Днепра и Буга, и по течению Кубани, и естественно захватывало на юге России, по мере роста спроса, все большие пространства.
Тяга Афин к новым местам Причерноморья естественна и понятна. На крупнейшем хлебном рынке Эллады — в Италии и Сицилии — Афины встречали серьезную конкуренцию дорян вообще и в частности Спарты и отнюдь не были хозяевами этого рынка. Богатый хлебом Египет был в руках Персов и не мог быть вырван у них Афинами даже после неудачи персидских походов на Грецию. Оставался север, связь с которым была монополией ионийских греков Малой Азии, на торговые пути и деловые связи которых претендовали теперь, после персидских войн, освободившие, но и разорившие их Афины.
Создание Афинами большой морской мощи, захват в свои руки проливов и важных торговых пунктов на фракийском побережье поставили все Причерноморье — и южное, и северное — в полную и непосредственную зависимость от Афин и позволили Афинам, без сопротивления с чьей бы то ни было стороны, сделать ряд шагов для укрепления и упрочения этой зависимости.
В числе этих решительных шагов наиболее серьезным было занятие Афинами и заселение своими вооруженными колонистами ряда важнейших пунктов на южном берегу Черного моря. То же они сделали и на северном.
Не имея, вероятно, возможности занять сильный и находившийся под покровительством скифов Пантикапей, они захватили соседний Нимфей, обладавший прекрасною гаванью и связанный с рядом соседних скифских и нескифских племен Крыма. Этот второстепенный город они превратили в крупную торговую гавань и в важный центр обмена, создав этим сильную конкуренцию Пантикапею. Об его полной торговой самостоятельности говорит его превосходное, художественное серебро, чеканившееся им в это время.
О большом культурном расцвете Нимфея в это время, о его широких торговых связях и о близких сношениях с соседними племенами свидетельствует богатый и обширный некрополь города, наиболее богатые погребения которого относятся как раз к V в. до Р. Хр. Характерно, что, наряду с чисто греческими погребениями нимфейского некрополя, мы имеем ряд курганов с погребениями негреческими или полугреческими, т. е. с погребениями главарей соседних племен, которых притягивали к Нимфею его культурное влияние и постоянные торговые связи. Состав вещей наиболее богатых нимфейских погребений очень типичен. Наряду с вещами, ввезенными из Афин, мы находим и ряд продуктов других мастерских, например, превосходные самосские бронзы, чудесные произведения знаменитых самосских литейщиков .VI и V вв. до Р. Хр.
Интересно отметить, что, кроме Нимфея, Афины, вероятно, создали на крымском побережье Керченского пролива и другие поселения. Одним из них, как показывает имя, мог быть город или поселок Афинеон — конкурент ионийской Феодосии, как Нимфей был конкурентом Пантикапея.
Твердой ногой стали Афины и на Тамани в земле культурнейшего из таманских племен — синдов. И здесь они создали свой городской центр — Стратоклею, вероятно, не новое основание, а переименование и заселение своими колонистами одного из старых поселений Тамани. Им, может быть, синды обязаны своим государственным объединением и той греческой физиономией, которую это объединение приняло, если и это не случилось еще ранее в результате заселения таманского побережья греческими колониями. Об этом свидетельствует необычайно тонкий художественный чекан серебра нового государства с головою коня на одной стороне, именем племени и фигурой афинской совы на обороте.
Начавшееся уже раньше сильное культурное влияние греков на местные племена (отмечу, например, одно местное погребение, содержавшее прекрасную родосскую вазу начала VI в. до Р. Хр.) сказывается в это время с особою яркостью. В группе так называемых Семибратних курганов в дельте Кубани около ст. Крымской мы находим несколько погребений V в. до Р. Хр., инвентарь которых поразительно напоминает инвентарь только что упомянутых нимфейских курганов. И здесь, рядом с вещами несомненного афинского происхождения, мы находим превосходные произведения малоазийских мастерских.
Каковы были в это время отношения между Афинами и Пантикапеем, мы не знаем. Того расцвета, который мы находим в Нимфее и в земле синдов в V в. до Р. Хр., мы в Пантикапее не наблюдаем. Нет и следов зависимости Пантикапея от Афин. Характерно, однако, что как раз на это время падает крупный политический переворот в Пантикапее. Власть, находившаяся до этого времени в руках нескольких руководящих родов, может быть, потомков древних основателей колоний — главарей (анактов) переселявшихся милетцев, которых наше предание называет, вероятно, придуманным именем Археанактидов (потомки древних анактов), попадает теперь в руки одного тирана, носящего фракийское имя Спартока (в 438 — 7 г. до Р. Хр.)· Фракийское имя Спартока не предполагает непременно, что мы имеем дело с фракийцем - выходцем с Балканского полуострова, с командиром наемной фракийской дружины, как это обычно предполагают. Я уже указывал, как сильны были фракийские элементы в древнейшем населении Боспора, Тамани и Приазовъя. Можно поэтому думать, что Спарток принадлежал к местному богатому огречившемуся роду, вошедшему в состав державных родов Пантикапея. При этом предположении понятно, почему Спартоку и его потомкам удалось прочно обосновать свою власть в Пантикапее, объединив около неё и греков, и местное туземное население.
Появление в Пантикапее сильной единой власти в руках энергичного и талантливого её носителя было решающим моментом в истории восточных греческих причерноморских колоний. Оно создавало здесь серьезную и решающую силу, которая, при благоприятных обстоятельствах, могла сделаться естественным центром для объединения около неё всех греков Боспора и Приазовья, без какового греки и здесь, как и в Ольвии, неминуемо были бы только орудием в руках господствующего скифского племени.
Вряд ли боспорская тирания появилась с согласия и при содействии Афин, скорее создалась она в противовес их влиянию. Надо думать, что её появление было одной из тех причин, которые вызвали, через три года после её создания, посылку Афинами в 435 — 4 г. до Р. Хр. большой морской экспедиции под командой Перикла в Черное море. Эта вооруженная демонстрация имела конечною целью произвести впечатление как на черноморских эллинов, так и на скифов, показав им силу Афин и заставив их принять беспрекословно условия взаимоотношений, продиктованные Афинами.
Одним из объектов афинской морской демонстрации был, несомненно, Пантикапей, роль которого в морской торговле Черного моря не могла не быть ясной для Афин и усиление которого вопреки желанию Афин, усиление, которому Афины вряд ли могли помешать без дальнейшего напряжения сил, было для них грозной опасностью. Как союзник и клиент, Пантикапей, однако, мог быть превосходной опорой для афинской торговой политики, опорой, которую не могли дать Афинам их, по необходимости, слабые колонии в Нимфее и Стратоклее. Вспомним, что Афины стояли перед серьезными осложнениями в Греции и что Боспор находился за сотни верст от базы афинской мощи.
Компенсацией для Боспора за эту поддержку торговых интересов Афин естественно было покровительство Афин только что народившейся пантикапейской тирании, чувствовавшей себя еще далеко не прочной (ряд изгнанников из Пантикаиея сидел рядом в Феодосии и при первом удобном случае готов был вернуться), а также помощь, в случае возможного, хотя и маловероятного, резкого столкновения со скифами. Таковы могли быть, и, вероятно, были, условия, поставленные Афинами Спартоку во время экспедиции Перикла в Черное море.
На эти условия Спарток не мог не пойти, и в результате между Афинами и боспорской тиранией завязались те постоянные и прочные отношения, которые определили собой последующие судьбы греческой колонии на берегах Боспора. Пантикапей временно сделался клиентом и торговым агентом Афин в Черном море, он должен был гарантировать Афинам неограниченное право вывоза хлеба из Пантикапея и вынужден был согласиться на ограничение своего права свободной торговли хлебом: без разрешения Афин Пантикапей не мог выпустить ни зерна черноморского хлеба в другие порты Греции.
Но, благодаря поддержке Афин, династия Спартока удержалась на Боспоре и начала ряд последовательных действий для сплочения своей державы и развития своей экономической и политической мощи. Основными задачами Боспорской державы, последовательно проводимыми и преемником Спартока Сатиром I (433/2 — 389/8 до Р. Хр.), и сыном последнего Левконом I (389/8 — 349/8 до Р. Хр.), и детьми и преемниками Левкона Спартоком II (349/8 — 344/3 до Р. Хр.), и Перисадом I (349/8 — 310/9 до Р. Хр.), были: упрочение своей мощи на европейском и азиатском берегу Керченского пролива, дальнейшее укрепление своей независимости по отношению к скифам и постепенная эмансипация от давления со стороны Афин, при сохранении, однако, близких и дружественных отношений с этой могущественной державой, продолжавшей, несмотря на военные неудачи в борьбе со Спартой и неуспех её великодержавной политики, быть решающей морской силой в Эгейском море.
Первой задачей, которая встала уже перед преемником Спартока Сатиром, было упрочение всей торговли и, главным образом, торговли хлебом в руках Боспора. Вопрос шел не столько о хлебе Тамани и собственной территории Пантикапея, сколько о хлебе северного степного Крыма, естественной экспортной гаванью для которого была Феодосия. На этот хлеб претендовали не только Афины с их контрагентом Пантикапеем, он нужен был, как мы видели, и городам южного побережья Черного моря, главным образом, все возраставшей Гераклее, уже ставшей прочной ногой в Херсонесе и пытавшейся приобрести первенствующее влияние и в Феодосии. Результатом этого соперничества была война Боспора и Гераклеи из за Феодосии, начавшаяся при Сатире и законченная Левконом присоединением Феодосии к составу Боспорской державы.
Одновременно Сатиру, а затем и Левкону удалось, воспользовавшись поражением Афин в Пелопонесской войне, ввести свои отношения с Афинами в новое русло. Путем подкупа Сатир понудил сдать ему афинскую укрепленную колонию в Нимфее, а затем ему и Левкону удалось настоять перед Афинами на праве свободной торговли хлебом Боспора не только с Афинами, но и с другими греческими городами, гарантировав, правда, Афинам особые и очень ценные привилегии.
Труднее разобраться в отношениях боспорских династов к городам и народам Тамани. Весьма вероятно, что главный торговый центр Тамани — Фанагория не входила в состав боспорской державы. Но она окружена была рядом подвластных Боспору племен Тамани и, конечно, вполне самостоятельной не была. Не даром же самостоятельного обильного чекана монет мы в Фанагории в IV — III в. до Р. Хр. не находим и основной монетной единицей и на Тамани являются пантикапейские золото, серебро и медь.
Очень труден вопрос об отношениях Боспора к местным племенам, населявшим Тамань. Синды, как мы видели, уже в эпоху господства Афин были сильно эллинизованы и имели известную самостоятельность. Ряд отдельных указаний позволяет думать, что они с древнейших времен тянули к одному городскому центру с греческим и местным населением (сначала Синдский порт, затем Горгиппия — теперь Анапа) и находились под управлением своих местных династов, таких же полуфракийцев, полугреков, как и боспорские тираны, может быть, даже родственных этим последним. При Левконе синды составляют часть его державы, т. е. признают его своим царем, наравне с другими соседними племенами, круг которых при преемниках Левкона все расширяется. Значило ли это, что и управлялись эти племена из Пантикапея, или надо думать, что боспорский династ был их сюзереном, во главе же каждого отдельного племени стояли свои местные правители, и вполне ясно. Второе, однако, более вероятно. Ряд указаний говорит нам, что у синдов, параллельно с боспорскими владыками, была своя полугреческая династия.
Еще меньше данных имеем мы для уяснения себе отношения скифов к народившейся весьма неприятной для них державе. Скифы, однако, несомненно, своих притязаний на сюзеренитет над Пантикапеем не оставили. Подтверждением этому может служить свидетельство об ожесточенной борьбе с ними Перисада I.
Со времени основании тирании на Боспоре до конца правления Перисада I прошло более столетия. Владычество династии Спартокидов над Боспором принесло свои плоды. Боспор превратился в сильную и довольно прочную державу, развившую огромную торговлю с Грецией, преимущественно с Афинами. Главным предметом вывоза был хлеб, во всяком случае, о нем мы слышим более всего. Но не малое значение имели и продукты Азовского моря — его рыба, скот и рабы из Донской области, пушнина и товары, шедшие с далекого Востока к устью Дона, где возникло, как сказано было выше, крупное торговое поселение — Танаис, также зависимое от Боспора.
Несколько ослабляли экономический рост и материальный расцвет Боспора только те спутанные политические отношения, которые царили в Элладе после падения гегемонии Афин: постоянные войны, подрывавшие морскую торговлю и превращавшиеся постепенно в анархическое и беспорядочное столкновение между собою руководящих сил Эллады, царившая в отдельных эллинских государствах внутренняя неразбериха и разлагающее влияние на греческую жизнь Персии с её могучими материальными ресурсами.
В конце этого периода положение, однако, меняется. Рост Македонии и завоевания Александра создают великий мир эллинизма. Война всех против всех временно прекращается, наступает относительный порядок. Но для хлебной торговли Пантикапея этот плюс покрывается связанным с ним минусом: открывшийся для мировой торговли Египет и богатые хлебом местности в М. Азии выступают его конкурентами и конкурентами очень сильными. Надо, однако, принять во внимание, что, если повысилось предложение, то повышается и спрос, благодаря росту и развитию городской жизни по всему лицу эллинистического мира.
Во всяком случае, IV в. до Р. Хр. является благословенным временем для эллинства на Черном море. Безопасность на море, поддерживаемая сильным боспорским флотом, обеспеченность сбыта, свобода торговли создают высокий подъем материальной обеспеченности для всех греческих городов юга России, не только на пространстве Боспора, но и вне его. Для Ольвии и Херсонеса IV в. до Р. Хр. такое же блестящее время, как и для Боспора.
Греческие города обстраиваются, вырастают в них храмы и портики, кое где появляются театры; площади и храмы украшаются статуями, иногда первоклассных греческих мастеров. В обиходе появляется масса привозных греческих вещей лучшего качества. В самих городах успешно работают греческие мастерские, обслуживая, главным образом, внешний рынок, В наиболее крупных центрах появляются свои писатели и ученые, историки, риторы, философы, поэты, собираются местные мифы, фиксируется местное историческое предание. На Боспоре, как увидим ниже, создается и своя цветущая школа торевгов. Все это ярко отражается, прежде всего, на некрополе.
В могилу с покойником никогда не клали такого количества дорогих, иногда художественных вещей, как теперь. Особенно роскошен инвентарь погребений богатых людей, местной аристократии. Их величественные каменные склепы под высокими курганами наполнены редким подбором дорогих и художественных вещей: лучшая греческая краснофигурная и многоцветная керамика аттических мастерских (см. табл. XII, 1), восточно-греческое пестрое стекло, превосходный набор греческих, специально, малоазийских ювелирных вещей, геммы и резные камни с именами прославленных мастеров, тончайшие ожерелья поразительной техники, роскошные серьги, браслеты, диадемы (см. табл. XII, 2, 3 и 4). Чудесами токарной техники являются саркофаги, в которых покоились бренные остатки пантикапейских и таманских вельмож и их жен. Превосходная токарная работа, оживленная живописью и инкрустацией из стекла, кости и камней, делает эти саркофаги единственными в своем роде памятниками художественной промышленности.
Сами склепы не уступают инвентарю погребений по гармонии частей, широте строительного размаха и высоте строительной техники (см. табл. XI, 1, 2 и 3)· Это обширные, иногда двойные, высокие комнаты, сложенные из монументальных плит, с длинными ведущими в них коридорами, эффектно покрытые стрельчато уступчатыми, купольно-уступчатыми или коробовыми полуцилиндрическими сводами. На Тамани некоторые склепы внутри отштукатурены и расписаны в той же манере, в которой расписывались стены храмов и общественных зданий, в Пантикапее роспись заменялась, вероятно, закрывавшими стены склепа пологами и коврами.
Вряд ли в манере покрывать склепы уступчатыми сводами надо видеть сознательно поддерживаемый архаизм, сохранение старой традиции эгейских, микенских и малоазийских гробниц. Архитекторами, строившими их, руководили, думается мне, другие соображения — эстетические и технические. Эстетическое впечатление этих уступчатых сводов поразительно, гораздо сильнее, чем впечатление, оставляемое коробовыми сводами, непременно требующими росписи или штукатурной лепки, скомбинированной с росписью. Технически же уступчатый свод удовлетворяет всем требованиям подкурганного сооружения с давящей на покрытие колоссальной массой земли. Не случайность, что наиболее монументальные склепы Боспора дошли до нас в полной сохранности. Разрушены только те, которые повреждены были грабителями и растасканы современными вандалами после открытия их археологами.
Не менее показательны, однако, и гробницы рядовые, обыкновенные: земляные ямы, крытые досками, плитами или черепицами, стенки которых иногда обложены черепицами, плитами или сырцовым кирпичом, — гробницы рядового гражданства Пантикапея и его соседей, а также греческих городов Тамани. Удержавшийся на Боспоре обряд трупоположения, только в редких случаях заменявшийся трупосожжением, дает возможность судит о быте и достатке массы боспорского гражданства. Впечатление получается очень поучительное.
Обряд погребения и инвентарь чисто греческие. Господствует, в качестве погребального реквизита, обычный для эллина подбор вещей, свидетельствующий о роли, которую играла в его жизни палестра и связанный с нею образ жизни. Первое место занимают сосуды для масла, которым натирали тело, и стригили, которыми счищали с тела песок палестры и масло. Эти предметы, прежде всего, нужны были боспорскому греку и за гробом, где он должен был продолжать земную жизнь, жизнь эллина палестрита (см. табл. XI, 4 — фриз росписного пантикапейского склепа IV в. до Р. Хр. с изображением погребально-палестрического инвентаря: стригили, лекифы, арибаллы, полотенца, диадемы, повязки, венки).
Гораздо реже в гробницах этого времени оружие. Характерно, что оружия меньше всего в гробницах пантикапейского некрополя, значительно больше на периферии Боспора и в некрополях таманских греческих городов. В женских гробницах много ювелирных вещей. Сосуды все ввозные хороших аттических фабрик, попадаются иногда и сосуды лучших мастеров, иногда подписные. Нередко так называемое финикийское цветное стекло. Все говорит о довольстве населения и о его чисто греческом облике. То же подтверждают и, правда, редкие превосходные надгробные стелы боспорцев и их надгробные надписи. Та же приблизительно картина повторяется и в Ольвии, и в Херсонесе; отсутствуют в этих более демократических городах только монументальные курганные погребения, хотя некоторые аналогии им, по крайней мере, в Ольвии имеются.
Со смертью Перисада I в Пантикапее начинаются смутные и тревожные времена. Немедленно после смерти Перисада началась междоусобная война между тремя сыновьями Перисада, из которой победителем вышел Евмел. Законная власть принадлежала Сатиру II, старшему брату Евмела. Против него Евмел поднял таманское племя фатеев. Сатира поддержало наемное войско из греков и фракийцев, т. е. обычная боспорская армия, и скифы. Победа досталась Евмелу, который сломил и сопротивление третьего брата Пританиса. Как узурпатор, Евмел принужден был сделать гражданству Пантикапея большие уступки. Надо думать, что при нем впервые появляется пантикапейская гражданская армия; до этого времени боспорские тираны опираются исключительно на наемников.
Краткое правление Евмела сменилось правлением Спартока III (304/3 — 284/3 до Р. Хр.) и Перисада II (284/3 приблизительно до 252 г. до Р. Хр.). Правления этих династов, продолжавших в общем старую политику Спартокидов, не были еще временем упадка Боспора. Экономические условия оставались те же, торговля развивалась и Пантикапей богател. Ближайшим контрагентом Боспора продолжают быть Афины, заключающие в это время настоящий союзный договор с Боспором, своим бывшим вассалом и агентом по закупке хлеба, что свидетельствует как об упадке Афин в эту эпоху слагавшихся крупных эллинистических монархий, так и о росте значения Боспора. Но, наряду с Афинами, цари Боспора этого и следующего периода, имеют дело и с могучим Родосом, и с Делосом, и с Дельфами, выступая совершенно в роли остальных, правда второстепенных, эллинистических монархов.
Не падает и благосостояние граждан. Гробницы этого периода не беднее, хотя и менее многочисленны гробниц более ранних.
Интенсивною жизнью живут в это время, как было указано выше, боспорские мастерские, изготовлявшие вещи из драгоценных металлов для скифского рынка. Мы видели, как их произведения заполняют богатые скифские погребения этого периода. Правда, высота их художественных достижений постепенно понижается: золотая монета Боспора IV в. до Р. Хр., сменившая ионийское серебро VI и V вв., с её поразительными головами сатиров и силенов, одно из лучших созданий античной глиптики (см. табл. XII, 5, 6 и 7), сменяется теперь довольно дюжинным эллинистическим серебром, шаблонным, хотя и второсортным (табл. XII, 9).
Вся вторая половина III в. до Р. Хр. наполнена на Боспоре длинным рядом династических и политических смут, от которых до нас дошли только смутные отголоски. Во главе государства временно появляются не Спартокиды: архонт Гигиенонт, может быть, ставленник пантикапейского гражданства, и какой то царь Акес, по всей видимости, глава одного из скифских или меотских племен, претендовавших на руководство жизнью Боспора.
Еще более смутно предание о последних годах самостоятельного существования Боспора, о . первых трех четвертях II в. до Р. Хр. Появляется ряд династов, которых мы знаем только по монетам и надписям; все они носят фракийское имя Перисада. Весьма вероятно, что это последние отпрыски дома Спартока. Их монеты, как и монеты Гигиенонта, являются рабской копией, и притом довольно плохой, с золотых статеров Лисимаха, полководца Александра, основателя недолговечного фракийского царства (см. табл. XII, 8). Общий облик этих царей — облик второстепенных эллинистических монархов; второстепенные цари, вроде царей Вифинии, Понта или Армении, но рангом пониже. При их дворе и в их политике> как и во всем мире эллинизма того времени, крупную роль играют местные подданные этих царей — скифы и меоты, по мере эллинизации все более и более насыщающие собой когда то чисто греческое гражданство городов Боспорского царства.
Династия Спартокидов доживала свои последние дни. Но она продолжала исполнять свою традиционную миссию, снабжая хлебом и сырьем эллинский мир. Поэтому материальное благосостояние Боспора, хотя и падает, но все-таки держится на общем уровне полугреческих эллинистических держав того времени, далеко. уступая, конечно, таким державам, как культурное Пергамское царство и не имея возможности выдержать политического соперничества не только со своими Черноморскими vis-à-vis — Вифинией и все крепнущим Понтом, но даже со своими ближайшими соседями — крымскими скифами.
История Крыма II в. до Р. Хр. стоит под знаком возрождения мощи старой скифской державы. Конечно, о возвращении этой державе прежней её роли не может быть и речи. Все Прикубанье, Приазовье, Придонье, Приднепровье и Прибужье ушло из рук скифов навсегда, но два куска своей старой территории скифы удержали. Продолжает существовать небольшое скифское царство в Добрудже и более крупная скифская держава в Крыму. Благоприятно сложившиеся условия: отсутствие какой бы то ни было руководящей силы на севере, слабость Македонии, разбитость Фракии под разлагающим влиянием кельтских завоевателей, неуменье сарматов спаять из отдельных племен сильную державу, отсутствие у греческих колоний юга России какой бы то ни было поддержки извне позволили нескольким энергичным скифским царям вновь спаять часть своей разложившейся державы и заявить, поддержав ее вооруженной силой, претензию на главенство над Крымом и греческими городами северного побережья вплоть до Ольвии. Своего апогея скифская крымская держава достигла при Скилуре в первой и второй половине II века до Р. Хр.
Остались ли скифы и теперь прежней военной державой кочевников, мы не знаем. Во всяком случае, у них появился в Крыму крупный городской центр около нынешнего Симферополя. Возможно, что мы имеем дело с полугреческим городом, выросшим среди скифского полукочевого, полуземледельческого населения, куда от времени до времени наезжали и скифские цари.
Основой благосостояния этого скифского государства и греческой скифской столицы была, конечно, торговля с греческим миром хлебом и скотом. Немудрено поэтому, что цари скифской державы стремятся получить в свои руки власть над важнейшими греческими портами. Им, вероятно, удалось захватить в свои руки Керкинитиду на западном берегу Крыма и даже Ольвию, богатые арматеры которой дали им в руки нужные им флот и морские силы для обеспечения своего вывоза от грабежей крымских пиратов.
Но этого, конечно, им было мало. Их манила превосходная гавань и прекрасная возделанная под виноградники территория Херсонеса, дававшие возможность войти в непосредственные сношения с южным побережьем Черного моря. Весьма вероятно, что старались они укрепить свое влияние и на Боспоре, путем дипломатических сношений и брачных союзов. Недаром же при последнем Перисаде в Пантикапее оказывается один из членов скифского царского рода, что, впрочем, обычно было уже в конце IV и в III в. до Р. Хр., как показывают большие скифские гробницы в ближайших окрестностях Пантикапея и Нимфея среди гробниц греческого населения этих городов.
В связи с этим возрождением скифской державы, начавшимся, вероятно, уже в III в. до Р. Хр., стоит постоянная скифская опасность, грозившая Херсонесу, постоянные нападения на него скифов и всяческие усилия, которые делает Херсонес для отвращения от себя этой опасности. Несколько случайных надписей из Херсонеса живо рисуют нам эту постоянную опасность и меры, принимаемые Херсонесом для её отвращения. Своих сил у Херсонеса было мало, и ему приходилось обращаться за помощью к более сильным соседям. Пока силен был Боспор, помощи этой Херсонес искал у него; но Боспор слабел, все более и более подпадая под скифское влияние, а напор скифов становился все энергичнее и настойчивее.
Естественной защитницей Херсонеса была её метрополия — Гераклея. Но она уже не была самостоятельна. Ей пришлось подчиниться понтийским царям. Пробует мобилизовать Херсонес и северных соседей скифов — сарматов. Так как все это переплетается с историей малоазийских эллинистических царств, где роль господина и распорядителя в это время играет уже Рим, то естественно, что от времени и до времени и до Херсонеса дотягивается властная рука Рима.
Во второй половине II в., когда особенно возрастает мощь скифской крымской державы, положение Херсонеса становится критическим. Но в то же время, под влиянием начинающейся разрухи в Риме, все более и более усиливающегося развала римской провинциальной администрации и первых раскатов внутренней революции в Италии, на востоке, как раз на южном берегу Черного моря, создается раньше исключенная возможность появления сильной державы. За дело её создания берется молодой, энергичный и талантливый понтийский царь Митридат VI Евпатор.
Для осуществления его плана — создания, в противовес Риму, сильной восточной державы — ему нужна была прежде всего база. Этой базы Малая Азия, за жизнью которой внимательно наблюдал Рим, дать не могла. Понтийское государство — основа власти Митридата — само имело чрезвычайно смешанный состав населения, где рядом с алародийцами и фракийцами имелись семиты и иранцы, причем общий характер культуры подвергся сильной иранизации и напоминает культуру соседней Армении. Не забудем, что основу экономической и культурной жизни страны с этим составом населения составляли греческие города, постепенно лишенные свободы понтийскими царями — Гераклея, Синоп, Амис, Амасия, Трапезунт и др. Этот характер культуры сближал Понт, главным образом, с Арменией, но еще более с Боспорским царством и вообще северным побережьем Черного моря, где мы встречаемся с тем же соединением и взаимопроникновением населения греческих городов, с чисто эллинской культурой, и племен, населявших страну, с иранской или иранизирующей культурой.
К союзу и, по возможности, подчинению указанных двух держав и должен был стремиться Митридат, чтобы создать себе нужную питающую базу как людского материала, так и денег и натуральных продуктов. Но Армения была в это время сильной державой, с которой так же нелегко было справиться, как и с соседкой Понта с запада — Вифинией, и которая к тому же находилась под постоянным наблюдением Рима.
В другом положении находился Крым. Крым не был в сфере влияния римской державы и не привлекал к себе внимания римских политиков. Между тем, он мог дать Митридату как раз то, что ему было нужно: хлеб, скот, кожи, деньги и людей, огромные резервы которых, в лице скифских, меотских и сарматских племен, полуиранец Митридат, считавший себя принадлежащим к старой персидской династии Ахеменидов, мог рассчитывать использовать в качестве союзников и наемников.
С другой стороны, рост скифской державы, опасность, грозившая от скифов Херсонесу, и его просьбы о помощи, направленные к Митридату, создавали необычайно благоприятные условия для вмешательства Митридата в дела Крыма. Представившийся случай Митридат использовал вполне. В двух экспедициях его полководцы Диофант и Неоптолем, показав свою силу скифской державе, руководимой после смерти Скилура его сыном Палаком, и союзникам скифской державы сарматам-роксоланам, завладели как Херсонесом со всеми подвластными ему греческими поселениями, так и Боспором со всей его державой и, наконец, даже Ольвией с её территорией.
Этот успех необычайно усилил Митридата и дал ему надежду на возможность начать длительную и последовательную работу объединения Малой Азии, а затем и всего востока под главенством Понта, наперекор сопротивлению Рима, раздираемого гражданской войной, разгоревшейся с 91 г. ярким пламенем и продолжавшейся вплоть до 70 года и даже позже, т. е. в течение более 20 лет.
Здесь не место передавать историю неудачной попытки Митридата создать мировое греко-восточное государство. Для нас важно указать на то, что исходным пунктом Митридата в его борьбе с Римом и последним его резервом в этой борьбе были его крымские и присоединенные к ним кавказские владения, его черноморская держава. Примкнув и здесь, как и в Малой Азии, первоначально к греческим городам, Митридат, однако, быстро разочаровал их в их надеждах. Чем более впутывался он в войну с Римом, тем нужнее ему были деньги и натуральные продукты, и чем дальше он вытеснялся из Малой Азии римлянами, тем в большей мере поставщиками этих ресурсов делались греческие города северного побережья Черного моря. Это тяжкое, возложенное на них бремя греческие города несли все с большим и большим неудовольствием, подчиняясь только силе.
Наряду с этим, Митридат, нуждавшийся в людях для своего войска, все теснее и теснее сходился с когда то подчиненными Боспору меотами, с его врагами — скифами и сарматами, вступая с их династами в брачные союзы — и лично, и через своих многочисленных сыновей и дочерей — и политические договоры. Эллинству как раз тогда, когда оно надеялось, при посредстве Митридата, укрепить свое первенство над напиравшим на него иранством, грозила опасность быть окончательно поглощенным иранством, которое успело уже к тому времени значительно изменить чистый раньше греческий облик населения греческих городов Причерноморья. С другой стороны, иранство встретило, очевидно, Митридата, как объединителя и вождя, несмотря на удары, нанесенные им первоначально скифам, и окружило его долго державшимся ореолом национального вождя.
Естественно поэтому, что греческие города Крыма, главным образом, Боспорского царства старались использовать моменты слабости Митридата для возвращения себе самостоятельности и, когда Митридат, окончательно вытесненный из Малой Азии Помпеем, но успевший бежать в Пантикапей и не допустить сюда Помпея, готовил здесь со всем напряжением сил новый поход на римскую державу, на этот раз через степи юга России и по Дунаю, они оказали ему резкое сопротивление и, соединившись с его сыном Фарнаком, избавились от ненавистного им насильника, доведшего их до почти полного разорения и предавшего их вековым врагам эллинства иранцам.
Гибель Митридата обозначала, однако, подчинение Риму. Попытка Фарнака обеспечить своему понтийско-крымскому царству не вассальное, а самостоятельное существование, пользуясь временными неудачами Цезаря в Александрии, кончилась жестоким поражением: Фарнак, как и преданный им его отец, не нашел себе поддержки в греческих городах Крыма и погиб.
С этого времени начинается в жизни Крыма новая эпоха — эпоха подчинения Риму и нового подъема эллинского элемента, нашедшего себе в лице Рима деятельную и постоянную поддержку.
Эпоха Митридата была временем тяжких испытаний для черноморских греков. Эра их полной самостоятельности кончилась. Оригинальная форма верховной власти, выработанная Боспором, т. е. соединение в одном лице верховного магистрата греческих городов — архонта и царя иранских и полуиранских, соединенных с греческими городами личной унией, племен окончательно сменилась чисто монархической властью греко-восточного типа. Материальное благосостояние греческих городов было подорвано, причем особенно пострадала Ольвия, очутившаяся после смерти Митридата между молотом и наковальнею, между скифами и сарматами, напиравшими с востока, и возродившейся мощью фракийцев, объединенных в сильную державу Биребистой. И те, и другие стремились овладеть, а последние, в конце концов, и овладели этим важным портом и ключом ко всему Приднепровью и Прибужью.
Ослабела и культурная сопротивляемость греков. Уже раньше им трудно было удержать свой чистый греческий облик. Некрополи тех греческих городов, которые искони находились в особо тесной связи с местным населением, как Нимфей на европейской стороне, Горгиппия на азиатской, издавна давали образцы погребений смешанной ирано-греческой культуры. Теперь иранский элемент, уже в эпоху последних Спартокидов все более и более насыщавший греческие города, получил возможность беспрепятственного проникновения в греческое население городов, тем более, что приток новых сил из Эллады, обессиленной и истекавшей кровью в муках гражданской войны Рима, совершенно прекратился.
И здесь, таким образом, в силу особых условий развития, мы встречаемся с общим для всего востока эпохи позднего эллинизма явлением. За греческой оболочкой, даже в греческих центрах, начинают все более и более проступать местные элементы, изменяя все основы политической, экономической, социальной, культурной и религиозной жизни.
Боспорская держава Спартокидов, просуществовавшая в течение более чем трех веков и успешно исполнявшая за это время свою миссию передового поста, выдвинутого эллинством в море иранских и фракийских племен и народов, представляет из себя необычайно оригинальное и интересное политическое и социальное образование.
По внешней своей политической структуре, руководящий город державы — Пантикапей ничем существенным от обычного города-государства Эллады не отличался. Отличительною особенностью его является только то, что здесь веками удержалась переходная для большинства греческих городов-государств форма правления — военная тирания, опирающаяся на наемное войско.
Это длительное существование тирании требует объяснения. Просуществовать три века, держась только насилием и опираясь только на мечи наемников, монархическая по существу форма правления, облекшаяся в оболочку эллинского народовластия, конечно, не могла. Несомненно, что её существование и её прочность обусловлены были иными более глубокими причинами, создавшими ей прочную опору в населении.
Основной причиной была оригинальная социальная структура боспорской, по преимуществу, торговой державы, благосостояние которой зависело, прежде всего, от обеспеченности правильного обмена с греческим миром с одной стороны и с миром иранских и полуиранских племен, частью входивших в состав боспорской державы, частью соседивших с нею, с другой. В этом отношении Боспор ближе всего напоминает семитический Карфаген, исполнивший ту же миссию, в несколько иных условиях, на берегах Африки.
Разница в положении Карфагена и Боспора была та, что благосостояние Боспора в значительной мере связано было с существованием скифского царства, обеспечивавшего для Боспора возможность успешной торговли с соседями. Полное подчинение скифам отнюдь, однако, не входило в интересы Боспора.
Для того, чтобы иметь возможность поддерживать добрые отношения со скифами, не подчиняясь им окончательно, Боспор должен был иметь опору как в населении своей державы, так и в поддержке извне. Второе давали ему его отношения к Афинам, первое — общность его интересов с сильно эллинизованными ближайшими его соседями, для которых сюзеренитет Боспора был выгоднее и удобнее, чем подчинение скифам, тем более что этот сюзеренитет носил характер личной унии и не лишал отдельных племен возможности жить своею обычною жизнью под управлением своих местных царей, династов и князей.
Этим объясняется двойственный характер боспорской тирании. Для греческого населения они — облеченные им исключительною верховною властью магистраты-архонты. Для племен Крыма и Тамани они — их верховные цари, обеспечивающие им их самостоятельность, неподчинение скифам, поддержку эллинского мира и возможность широкого мирового обмена.
Но и для греческих граждан городов боспорской державы руководящая единоличная власть была необходимостью, обеспечивавшею их существование. Их национальные традиции не позволяли им видеть в их верховном магистрате царя, но, как своему архонту они готовы были дать главе державы неограниченные полномочия, так как от этого зависело их материальное благосостояние.
Греки городов боспорского царства, насколько мы можем судить по скудным, имеющимся у нас, данным, были, главным образом, экспортерами и арматерами, владельцами морских судов с одной стороны, собственниками больших торговых контор, поддерживавших постоянную связь с соседними племенами, и торговцами-посредниками с другой. Граждане Боспора, насколько можно судить, предпочитали заниматься вторым, первое — рискованное и трудное дело — они предоставляли гражданам других греческих городов Малой Азии и Эллады, для которых доставляемые им Боспором продукты были делом жизненной необходимости.
Наряду с этим, имелось немалое количество ремесленников и художников, работавших на внешний рынок и создававших те специфические предметы, которых не могли им поставлять греческие и малоазийские мастера.
Наконец, немалое значение имели земледельцы, помещики, эксплуатировавшие ближайшие к греческим городам территории, которые они обрабатывали руками местного населения, как наемных рабочих, иногда руками рабов, чаще же всего руками закрепощенного населения, ставшего к ним в такие же отношения как илоты к спартанцам, пенесты к фессалийской знати, покоренные мариандины к гераклейцам.
В общем, греческое население Боспора, даже исключая особо богатую аристократию, тесно связанную с верховной властью, было населением зажиточных торговцев, ремесленников и помещиков. Предполагать существование значительного количества рабочего пролетариата нет никакого основания. Торговый флот с его армией гребцов, как это засвидетельствовано неоднократно, не был местным, грузчики, по всей вероятности, набирались из тех рабов, которыми успешно торговал Пантикапей и которых поставляли им соседние всегда воевавшие кочевники.
Это зажиточное греческое население прежде всего и главным образом заинтересовано было в том, чтобы власть обеспечивала им спокойное и обеспеченное существование, поменьше привлекала бы их к несению воинских обязанностей и гарантировала бы им возможность беспрепятственного общения с соседними племенами и с греческим миром.
Такой порядок вещей боспорская тирания обеспечивала греческому населению вполне. В войске граждан она не нуждалась; оно было скорее опасно для неё. Местное население, особенно воинственные фракийцы, давало ей достаточное количество наемников, в случае нужды она прибегала к союзам с соседями и к контингентам вассалов. Постоянную дружину, дорогую, но хорошо вооруженную и технически подготовленную, боспорские тираны получали из Греции. Оттуда же, главным образом, доставали они и людей для своего военного флота.
Для всего этого нужны были только средства. Средства эти давала все та же торговля с Грецией, главным образом, хлебная. Несомненно, что самыми крупными экспортерами хлеба были сами архонты и цари Боспора. Об этом нам говорят и аттические ораторы — Эсхин, Исократ, Демосфен. Это же засвидетельствовано и рядом надписей.
Крупные доходы давали им и ввозные и вывозные пошлины, особенно тогда, когда Боспору удалось избавиться от тяжелой руки Афин. Наконец, несомненно, что Спартокиды и их близкие были и наиболее крупными помещиками, земли которых давали весьма значительное количество хлеба. И это нам засвидетельствовано неоднократно.
На этих основах держалась и держалась прочно власть Спартокидов. От времени и до времени им приходилось прибегать и к военной помощи гражданства, создавать греческую армию из боспорских греков, но это, очевидно, было явлением преходящим, и основы боспорского строя оставались, в общем, одинаковыми до последних дней существования династии.
О культуре Пантикапея и Боспорской державы вообще речь была уже неоднократно выше. Я указывал на чисто греческий облик городского населения, только к концу Спартокидской власти проникающийся и иранскими элементами. Говорил я и о том, что в IV и III вв. до Р. Хр. Пантикапей отнюдь не является только складочным местом для греческих и малоазиатских товаров, а имеет свою довольно самостоятельную культурную жизнь, складывается в один из центров эллинского культурного творчества.
Я уже говорил об оригинальной погребальной архитектуре пантикапейцев и вообще боспорцев, о несомненном их творчестве в развитии некоторых архаических форм, связанном с трудным заданием создания типа подкурганных монументальных сооружений.
Но еще ярче сказывается творчество боспорских художников в местных произведениях из драгоценных металлов (специальности боспорских мастеров), развитие которой вызвано было падкостью на поделки из золота и серебра их скифских и меотских соседей. Исходным пунктом для характеристики их творчества в этом отношении являются монеты Боспора, в местном происхождении которых не может быть сомнения. Чекан серебра VI и V вв. держится в рамках общеионийского шаблона и особого интереса не представляет. Но начало чеканки золота, совпадающее с эпохой торговой самостоятельности Боспора, с правлением Левкона I и его преемников, и сопровождающего это золото серебра носит характер оригинальный и свидетельствует о высоких художественных достижениях пантикапейских мастеров-греков. Интересен самый выбор типов, особенно головы бородатого и безбородого Силеиа и Сатира в профиль и почти в полный фас, так или иначе связанные с легендами о прошлом Пантикапея и прошлом правящей династии (рис. 63, 64 и 65). Обычное объяснение - неправильная этимология имени города от имени греческого бога Пана - меня мало удовлетворяет. Называть Паном изображенное на монетах Пантикапея божество я не вижу никаких несомненных оснований. Думается, что мы имеем здесь дело с какой-то традицией, следов которой скудное литературное предание нам не сохранило. Яснее обороты. Иранский, персидский фифон с дротиком во рту и колосом под ногами (рис. 64 и 65) гениально символизирует полуиранскую военную мощь Пантикапея, основанную на его экономической мощи, базой которой являлась хлебная торговля. Другой обычный тип - греческий аполлонов грифон и под ним донской осетр (рис. 63) - ярко указывает на связанные у греков с Пантикапеем представления; здесь слышатся отголоски предания об аполлоновых гипербореях, об аримаспах, борющихся с грифонами за золото Востока - словом, обо всех тех мифах, которые констатировали северные и восточные связи Пантикапея, считавшиеся и бывшие прямым или косвенным источником его необычайного богатства. Один из реальных источников этого богатства фигурирует тут же; это увесистые донские осетры, ценившиеся всем |реческим миром. То же значение, может быть, имеет и голова быка на серебре.
Но еще интереснее эти монеты с художественной точки зрения. Монеты Пантикапея, по справедливости, считаются одним из высших достижений античной глиптики. Тонкость и изящество моделировки, энергия экспрессии, смелость трактовки головы почти впрямь неподражаемы и оригинальны, хотя отражают общие тому времени черты греческого искусства. Но особенно захватывает идеализованный реализм безобразных, но прекрасных и привлекательных своим безобразием голов сатиров и силенов. Не может быть сомнения, что на пантикапейских мастеров влияли не только греческие оригиналы, ставившие себе те же цели, но и наблюдение основных особенностей варварских типов, столь знакомых Пантикапею по ежедневному наблюдению.
Тяга к реализму является основным свойством пантикапейской торевтики. С большою силою она сказывается еще раз в серебре Ш-П вв. до Р. X., в великолепном реалистическом, подчеркнуто-реалистическом изображении пасущейся в степи местной степной лошади (рис. 67). Рядом с шаблонной, лишенной всякой силы, плоско-изящной головой Аполлона на главной стороне этой монеты, изображение лошади выделяется своей грубой, но сильной реалистичностью. Упадок Пантикапея в середине и конце II в. нигде так не ясен, как на монетах. Творчество старого золота Пантикапея сменяется шаблонной и рабской копией наиболее ходкой монеты того времени - золотых статеров Лисимаха (рис. 66).
Те же черты пантикапейского художественного творчества проявляются и в огромной, все увеличивающейся серии художественных произведений, сработанных в мастерских Пантикапея для соседних скифов. Здесь чрезвычайно поучительно сравнить золотые вещи из Солохи с несколько, но немногим более, поздними вещами Куль-обы и Воронежского кургана (табл. IX, 8) и затем с вещами из Чертомлыка и Карагодеуашха. Знаменитый теперь золотой гребень Солохи (табл. XIII, 1) в общем дает обычный, особенно близкий М. Азии сюжет конного боя в обычной классической композиции. Единственное, чем он отличается от современных ему малоазийских скульптур, живущих традициями уже академического афинского искусства, это еще большая, чем в М. Азии, бытовая реалистичность в трактовке оружия, одежды, конского убора, точно скопированных с действительности. Меньше реалистичности в изображении лиц, в типах сражающихся, хотя тяга к реализму видна и здесь.
То же, в еще большей мере, наблюдаем мы на серебряном золоченом сосуде из Солохи (табл. XII, 3), дающем обычную, хорошо исполненную сцену охоты, столь типичную для малоазийского греческого искусства. Еще интереснее обложенный серебром горит со сценой боя двух типов местных степняков — пеших и конных (табл. XII, 1). И здесь реализм костюма и вооружения полный. Типы лиц, однако, напоминают нам монеты Пантикапея того же времени. Конные лучники дают более грубую трактовку лица бородатого силена монет, молодой их спутник — это знакомый нам молодой сатир пантикапейского золота и серебра. К тому же типу приближаются и два пеших противника описанных бойцов одного лагеря. Но здесь мы видим уже первые проблески того течения, которое в пергамском искусстве дает нам вечные изображения кельтов. От типа сатира искусство идет к поразительно тонкой передаче не столько мелочей, сколько основной черты характера изображаемых варваров -Каких варваров изобразил пантикапейский художник, работавший для погребенного в Солохе царя, мы не знаем. Но невольно вспоминаешь северян-кельтов или фракийцев или какие нибудь родственные им племена.
Шаг вперед сделан в вещах Куль-обы (табл. IX, 1 и 2) и Воронежского кургана (табл. IX, 3). Бытовой реализм остался тот же, но мы видим две новые черты. Складывается идеализованный тип скифа в искусстве, как одновременно сложился тот же тип в литературе. Наряду с этим, сказывается тенденция к большей экспрессии, к передаче выражения страдания и пафоса — и здесь мы подходим к будущим особенностям пергамского патетического искусства. Это особенно ясно на сцене зубной операции и забинтовывания раненой ноги на знаменитом куль-обском электровом сосуде.
Последний этап — это поразительные лошади Чертомлыка (табл. IX, 4 и 5). Они старше, тоньше и художественнее лошади упомянутой выше монеты. Лошади реалистичны в их структуре и поразительно художественны в движении. Мало того, несмотря на трудности, представлявшиеся мастеру необходимостью дать узкий фриз вазы, он сумел дать почувствовать простор и ширь степей, задор и разгул дикого степного табуна.
Интересны и еще несколько более поздние ритуальные сцены Карагодеуашха (табл. X, 1 и 2). Здесь перед нами уже не чисто греческое искусство. На ритоне (табл. X, 1) мы имеем иранский тип и схему, на пластине головного убора (табл. X, 2) интересную греческую композицию, но чисто восточную торжественность и ритуальность центральной монументальной фигуры, её прислужниц и двух мужских фигур на первом плане — молодого знатного скифа и евнуха-энарея, служителя богини, в женской одежде и с её круглой священной чашей в руке. В мир эллинского творчества просачивается подлинный восток, влияя на Элладу и подготовляя будущий расцвет, правда, не в степях Скифии, а в сасанидской Персии, возрождения иранского искусства.
Мы видим, что Пантикапей имел свою эпоху творчества, внеся кое-что в сокровищницу греческого искусства, и тем новым, что он дал, он был обязан своему соседству с иранским миром и своей связи с великим восточным искусством. Ту же миссию он будет продолжать осуществлять и в следующей стадии своего исторического развития.