Расцвет Халдского или Ванского царства, распространившего свои пределы далеко вглубь Закавказья, падает на IX и VIII вв. до Р. Хр. Халдам не удалось, однако, нанести решительный удар возродившейся мощи Ассирии и из положения нападающих победителей, одно время, казалось, сумевших объединить весь мир алародийской культуры, они переходят на положение обороняющихся и побежденных, только временно и вспышками выходящих за все суживающиеся и уходящие на север пределы Ванского царства в узком смысле этого слова.
Культурное влияние халдской державы за Кавказским хребтом сказывается сравнительно слабо, но находка отдельных предметов, типичных для этой культуры, например, медных поясов с гравированными изображениями в пределах Приднепровья показывает, что отблески этого влияния заходили далеко и что дальнейшее исследование может натолкнуть нас на памятники и группы памятников, которые дадут иное освещение этому пока еще темному вопросу.
Ослабление халдской державы вызвано было не только борьбой её с Ассирией. Как раньше, в эпоху первых шагов алародийской цивилизации, так и теперь, в эпоху её увядания, серьезным политическим и культурным соперником её является могучий иранский мир, посылающий в конце VIII в. до Р. Хр. ряд завоевательных волн, одну за другой, как на север, к северным берегам Черного моря, так и на юг в пределы ванского царства и дальше в глубь передней Азии. Одновременно с волнами иракских завоевателей движется на запад по тем же приблизительно путям не сливающаяся с ними волна завоевателей, которую как восточное, так и греческое предание обозначают именем киммерийцев (Гимирри в ассирийских источниках, Гомер — в Библии), называя северную и южную волны иранцев скифами.
Вопрос о взаимной связи киммерийцев и скифов чрезвычайно сложен и разно освещается как древним специально греческим преданием, так и современной наукой. Характерно, однако, что греческое предание, как и восточные документы, строго различают эти две волны, причем греческое предание настойчиво указывает на родство киммерийцев с фракийцами, выводя даже все движение киммерийцев не с востока, как это документально засвидетельствовано памятниками ассирийского исторического и религиозного предания, а с Балканского полуострова.
Эти настойчивые указания греческого предания позволяют видеть в них отголоски исторической истины и усматривать в киммерийцах не иранцев, близких родственников скифов, а выходцев с востока, родственных фракийцам. С этими последними киммерийцы вошли затем в ближайшее соприкосновение как на Балканском полуострове, куда они проникли, двигаясь по степям юга России, так и в М. Азии, куда в то же и несколько более раннее время перешел с Балканского полуострова ряд фракийских племен. Эти племена, двигаясь на юг, встретились на западном побережье Черного моря с волной киммерийцев, двигавшихся по южному берегу Черного моря из пределов Ванского царства.
Несомненным, во всяком случае, представляется, что киммерийцы не только прошли, но и длительно обосновались на сев. берегу Черного моря, в степях юга России. Ряд географических имен, главным образом, в ближайшем соседстве с Керченским проливом, в древности называвшемся Боспором Киммерийским, в отличие от теперешнего Боспора — Боспора Фракийского, как напр., поселение Киммерик (нын. Опук?) и „Киммерийская переправа“ или „Киммерийский брод“ на крымском берегу Керченского пролива и второй Киммерик в северной части Таманского полуострова показывают, что здесь, по всей вероятности, длительно задержалась часть племени. а рассказ Геродота о борьбе между киммерийской дружиной (царями) и народом (вероятно, покоренным населением), может быть, недалеко от Аккермана доказывает, что и с этим местом связывалось позднее имя киммерийцев, т. е., что киммерийская волна дошла на западе почти до Балканского полуострова.
Одновременно, вероятно, киммерийцы, сначала в союзе, затем в борьбе со скифами, прошли опустошительной волной и по М. Азии, событие, произведшее на всю М. Азию глубокое впечатление и твердо упрочившееся в сознании населения, откуда оно проникло и в греческое историческое предание. Киммерийцы, несомненно, дошли здесь до Эгейского моря и в некоторых местах осели прочно: следы их находят, например, в Трое, древнейшая история Синопы на Черном море тесно связана с ними. Им не могла противостоять ни Лидия, ни Фригия, и только через четыре поколения после их прибытия в М. Азию при Гиге, царе Лидии, правнуку его Алиатту удалось обезопасить от них свое царство.
Будущему исследованию предстоит выяснить, удалось ли киммерийцам создать в М. Азии более или менее прочное государственное образование и определить, где находился его центр. Но уже давно отмечено, что в отдельных центрах М. Азии, предание которых помнит о господстве над ними киммерийцев, с особой силой сохранилось и предание о грозных воительницах амазонках, центр державы которых находился у южного побережья Черного моря, на р. Фермодонте. Многие из этих городов, как, например, Синопа, мнили себя основанными амазонками и бережно хранили культ своих героинь основательниц.
Интересно, что греческая легенда перебрасывает предание об амазонках и на берега Азовского моря, где, как мы видели, имеются все основания предполагать длительное присутствие и господство киммерийцев. Геродот считает их родоначальницами савроматов, племени, жившего на в. от Дона, частью на берегу Азовского моря, и передает по этому поводу длинную легенду об амазонках Фермодонта, занесенных бурей на судах в Азовское море, о их высадке, враждебной встрече со скифами, перешедшей постепенно в брачный союз со скифской молодежью и кончившейся выселением скифов и их жен амазонок в область, занятую позднее савроматами, потомками этих амазонок и скифов.
Предание об амазонках на берегах Азовского моря, об их связи с савроматами, несомненно, обусловлено тем, что ряд сидевших здесь в позднейшее время племен сохранил в своем строе исключительную роль женщин, выступающих не только как воительницы, но и как предводительницы и воинственные царицы целых племен.
Весьма заманчивым было бы, в виду этого, связать оба ряда данных и предположить, именно для киммерийцев, исключительную роль женщин в их ратной и политической жизни и вывести отсюда греческие легенды о походах и завоеваниях амазонок, с которыми мы встречаемся не только в М. Азии, но в самой Элладе.
Точных доказательств для этого предположения привести, конечно, нельзя: мы не имеем ни достаточных литературных свидетельств о киммерийцах, их, более или менее, точных изображений (имеющиеся на восточных памятниках шаблонны, на греческих — недостоверны), ни остатков их языка. Все же, как их связь с фракийцами, так и их близость к амазонкам нам представляются весьма вероятными.
Не забудем, что греческое предание настойчиво связывает древнейшее население Крыма с фракийцами специально с фракийцами острова Лемноса — синтиям или синтами, приписывая и им ту же выдающуюся роль женщин в политике, войне и религии, которая так характерна для племен, живших на берегах Азовского моря и на Тамани, одно из которых носило имя синдов. Что касается специально до юга России, то в высшей степени характерно присутствие, как раз на Дону и в Пантикапее, некоторых явлений, говорящих о значительной роли фракийских элементов в жизни этих местностей.
Так, например, в высокой степени показательно, что на берегах Азовского моря, в позднейшем центре греческой торговой жизни Придонья — Танаисе, собственные имена многих Танаитов показывают разительное сходство с фракийскими собственными именами и что в истории Боспорского царства с древнейших времен фракийский элемент играет чрезвычайно крупную роль. Вспомним, что родоначальник династии боспорских архонтов — Спарток носит чисто фракийское имя. Наряду с этим отмечу, что амазонок греческое искусство изображает в костюме и вооружении, близких как к общевосточному, так и специально к фракийскому.
Вряд ли, наконец, только свидетельство Геродота сделало такими популярными амазонок в поздней краснофигурной и расписной (так называемой акварельной керамике, изготовлявшейся, если не в Пантикапее, то, во всяком случае, главным образом для распространения в пределах Боспорского царства. Надо думать, что легенды об амазонках прочно вошли в сознание боспорцев и связаны были местной исторической традицией с ранней историей Боспора.
К сожалению, расследование некрополей и остатков населенных мест на берегах Азовского моря находится еще в зачаточном состоянии и потому мы не в состоянии сказать, оставили ли киммерийцы вещественные следы своего длительного здесь пребывания. Не достаточно углубленным было и расследование местности у Керченского пролива, где богатые находки эпохи греческого заселения покрыли собой более ранние памятники, оставленные былыми господами этих областей.
Во всяком случае, ровно ни на чем не основано отожествление с киммерийцами погребений со скорченными и окрашенными костяками, обычное среди археологов, занимающихся прошлым юга России. Ни время этих погребений, ни их характер не дают никаких оснований для этого сближения.
Наряду с этой связью киммерийцев и фракийцев, связью, которую так ясно ощущали уже греки, мы не можем не отметить- и тесной связи населения Тамани и Приазовья, где, несомненно, находился центр киммерийской причерноморской державы, с великим алародийским культурным миром. Эта связь сказывается и в стиле и технике древнейших местных изделий из бронзы, сработанных в так называемом зверином стиле, о котором речь будет еще ниже, и, особенно, в религии. Культ великого женского божества столь же характерен для всего алародийского мира, сколь типичен он и для всего Приазовья и Тамани. Интересно, что и там, и здесь с этим культом тесно связано предание об амазонках, вооруженных служительницах верховного женского божества. Отмечу еще, что единственное посвящение великому женскому божеству и её мужскому спутнику, найденное на Тамани и сохранившее местные имена этих божеств, дает этим божествам алародийские имена Астары и Санерга.
Все это позволяет думать, что киммерийцы, близкие родственники фракийцев, были одной из ветвей великого алародийского или яфетического племени, последнею, после Митанни, хетов и халдов, попытавшуюся создать мировую причерноморскую державу и упрочить господство алародийцев в северо-западной части восточного мира. Теми алародийскими элементами, которые вошли в состав греко-иранской культуры на берегах Черного моря и которые не сливаются ни с иранским, ни с греческим в этой культуре, степи южной России обязаны киммерийцам.
Твердо установленным и прочно запечатлевшимся в памяти и историческом предании надо считать факт вытеснения или покорения киммерийцев на берегах Черного моря еще более могучей волной пришельцев с Востока, носителей иранской культуры, скифов. Произошло ли это одновременно с появлением скифов в пределах Ванского царства, т. е. в конце VIII и в начале VII в., точно не засвидетельствовано. Сближение этих двух рядов событий Геродотом могло быть результатом исторического построения, а не выводом из точно засвидетельствованных данных. Во всяком случае, в погребениях юга России волна предметов азиатского иранского типа начинается значительно позже: самые ранние принадлежат времени не ранее VI в. до Р. Хр.
Время появления скифов на юге России, таким образом, пока что точно не установлено. Не имеем мы сведений и об их борьбе с киммерийцами. Возможно, что некоторые воспоминания об этом запечатлены в рассказе Геродота о движении скифов на запад. Согласно его сбивчивому и неясному рассказу, скифы, столкнувшиеся с киммерийцами на с. берегу Черного моря, преследовали их, двигаясь на юг, причем на с. оставили каких то своих рабов и своих жен. За время двадцативосьмилетнего отсутствия скифов, их жены сошлись с рабами, произвели детей, и эти дети встретили вернувшихся скифов с оружием в руках в той части Крыма, которая примыкает к Керченскому полуострову. Анекдотический рассказ об укрощении скифами потомков рабов нагайками, может быть, и исходит от скифов, но реального значения не имеет.
Весь этот рассказ носит тот же характер, что и вышеприведенный рассказ о происхождении савроматов. Возможно, что в нем отражается история длительной борьбы скифов с киммерийцами, кончившейся не столько решительной победой скифов, сколько подчинением скифам ряда киммерийских племен или племен, покоренных киммерийцами и с ними слившихся, сидевших по обоим берегам Керченского пролива и Азовского моря. Племена эти - позднейшие синды, меоты и савроматы сохранили известную самостоятельность и вошли в тесное общение со скифами, постепенно усвоив и их культуру, и даже их язык, очевидно не очень разнившийся языка, на котором говорили указанные племена (Геродот определенно говорит о том, что савроматы говорят на диалекте скифского языка).
Сохранили они, однако, ряд особенностей бы среди которых основной и наиболее поразившей греков было их подчинение управлению женщин (гинайкократия) и крупная роль, которую женщины игра. в их военной жизни, что они, может быть, взял как было указано выше, от киммерийцев.
Во всяком случае, связать оба вышеприведенных рассказа Геродота с историей борьбы между скифам и киммерийцами заставляет меня и то обстоятельство, что вся борьба скифов и рабов, скифов и амазонок протекает как раз в тех местах, которые сохранили наибольшее количество воспоминаний о киммерийцах, причем о той же борьбе, в той же местности свидетельствуют кроме Геродота и другие независимые от него источники, причем эти источники говорят о длительной борьбе скифов с фракийцами, одним из эпизодов которой был инцидент с рабами. Напомню, что мною было сказано выше о вероятном близком родстве фракийцев и киммерийцев.
Каков бы ни был, однако, ход борьбы скифов с киммерийцами, несомненно, что скифы не позже VII в. до Р. Хр. прочно обосновались на всем северном побережье Черного моря: в Прикубанье, Придонье, в степной части Крыма, в Приднепровье и Прибужье. Волна их завоевательного движения прокатилась и дальше. В Румынии, главным образом, в Добрудже, в Болгарии, особенно же в восточной Венгрии мы находим ряд погребений, и притом, во всяком случае, в Венгрии очень раннего времени (не позже VI в. до Р. Хр.), содержащих типичные для скифских погребений юга России вещи. Напомню, что отдельные отряды завоевателей проникли и дальше на север: знаменитая находка в Феттерсфельде в восточной Пруссии — набор обложенного золотом оружия и такого же конского убора скифского вождя — не может найти себе иного объяснения, является ли находка погребением или зарытым кладом, вещи — военной добычи или настоящей собственностью погребенного.
Как далеко заходила власть скифов на север и на восток, выяснить затруднительно. Несомненно, что течение Днепра и его притоков, вплоть до Киевщины и Полтавщины, находилось под их властью. Погребения этих местностей, в которых чрезвычайно силен восточный скифский элемент, определенно говорят об этом. По Дону мы находим такие же погребения, как только что упомянутые киевские и полтавские, вплоть до Воронежа. Гораздо менее часты погребения этого типа Ъ Поволжье и в Оренбургских степях, хотя спорадически они встречаются и там. За намеченные пределы непосредственное владычество скифов, несомненно, не выходило; вполне возможно, однако, что восточные и северные окраины находились только в вассальной зависимости от скифов, причем отношения эти распространялись и на ближайшие соседние скифам племена, о которых говорит Геродот.
Во всяком случае, несомненно, что все северное побережье Черного моря, включая и Керченский пролив, а также все Прикубанье, входило в состав скифского царства, хотя Геродот об этом и не говорит. Возможно, что при этом племена, сидевшие по берегам Азовского моря и на Тамани — савроматы, синды и др. — пользовались известною долею самостоятельности и поэтому Геродотом в состав скифского царства не включены.
В течение VII и VI вв. до Р. Хр. скифская держава не только сформировалась путем завоевания, но и сорганизовалась и установила регулярные отношения с соседями. Главными её противниками были балканские фракийцы, у которых она постепенно вырывала одну область за другой. Постепенное упрочение скифской державы, сделавшее возможным установление регулярных торговых отношений с соседями, поднявшаяся, благодаря этому упрочению, производительность самой подвластной скифам страны и подчиненных скифам, ими покоренных, племен должны были привлечь к побережью Черного моря особое внимание эллинов, особенно малоазийских, уже давно знакомых с плаванием по Черному морю для сношений с его южным побережьем и с кавказскими гаванями и постепенно устанавливавших там свои торговые фактории. Об этом ясно говорят нам как греческие предания об Аргонавтах, так и зависимый от этого предания рассказ Одиссеи о блужданиях её героя в восточных морях.
Результатом этого было основание малоазийскими греками ряда колоний по северному берегу Черного моря, сначала рыболовных станций, которые постепенно развились в крупные торговые центры. Древнейшей из них была Ольвия на Бугском лимане, основанная милетцами. Немногим моложе были колонии теосцев, митиленцев и клазоменцев на Тамани и по 'рыбному Азовскому морю, из которых наибольшее развитие получили Фанагория и Гермонасса, а также милетские колонии на крымском берегу пролива — Пантикапей и Феодосия. Весьма вероятно, что некоторые из этих поселений связались с уже существовавшими населенными пунктами, которые предание сближало с киммерийцами. Одним из таких поселений надо считать Пантикапей, не греческое имя которого говорит за его существование до появления в этой местности греков.
Греческая колонизация, надо думать, шла двумя путями. Более древний шел по южному побережью Черного моря, куда греков привлекала старая культурная жизнь этих местностей, и доходил до берегов Кавказа, а, может быть, и до Керченского пролива и Азовского моря. Более поздний и более трудный путь по западному и северному побережью создался, несомненно, в результате приобщения прилегающих областей к мировой культурной и торговой жизни, благодаря упрочению северной скифской державы.
Появление греческих колоний на северном берегу Черного моря было решающим моментом в истории скифской державы. Не случайность, что только с этого момента, т. е. с VI в. до Р. Хр., мы встречаемся и на Кубани, и в Крыму, и по Днепру с целым рядом богатейших погребений скифских вождей, наполненных драгоценными предметами вооружения, культа и обихода, произведениями частью иранских, частью греческих мастерских. Таковы богатейшие погребения Келермесской станицы Кубанской области, Золотой курган около Симферополя, погребение в кургане около Томаковки на нижнем течении Днепра, знаменитый Литой курган, раскопанный Мельгуновым в конце XVIII в., около Елисаветграда, наконец, ряд погребений на среднем течении Днепра и в Роменском у., Полтавской губ., где особенно богат и интересен большой курган около хутора Шумейки, Роменского уезда.
Ничего подобного для предыдущего долгого периода господства скифов в южной России мы не имеем, что, конечно, можно объяснить только влиянием все усиливавшегося греческого вывоза произведений южно-русских степей, необычайно обогатившего скифских царей и вождей.
Через греческие колонии северного побережья Черного моря скифская, прочная и могущественная, держава вступила, как и Персия, укрепившаяся на берегах Малой Азии, в тесное общение со всем культурным миром и вошла, как немаловажный фактор, в политическую историю того времени.
Но Скифия, конечно, не могла равняться с Персией ни по своей культурности, ни по своей государственности. Персия унаследовала от своих предшественников — Ассиро-Вавилонии, алародийских царств, Лидии, Фригии, Финикии и Египта — старую и прочную государственность и культуру; через Малую Азию она вошла в тесную и непосредственную связь с эллинским миром, приведшую к попыткам включения эллинского мира в мировую персидскую державу. На этих базах создался её пышный государственный и культурный расцвет. Скифы же, поскольку можно судить по единственному достоверному свидетельству об их государственности и культуре — свидетельству Геродота, остались и на юге России преимущественно кочевниками, и государство их типичным государством конных кочевых наездников с сильною конною дружиною под управлением неограниченного державного владыки-царя.
Их державу надо представлять себе организованной в типе позднейшего Хазарского царства или татарской Золотой Орды. Центр её находился в царской ставке — укрепленном лагере. Около ставки группировалась сильная конная дружина, всегда готовая к наездам и набегам. В мирное время цари, князья и дружинники были владельцами больших стад и табунов, где черную работу исполняли подвластные им рабы или крепостные.
Части их державы искони имели оседлое земледельческое население. Такими частями надо считать Прикубанье, может быть, часть Придонья и Приднепровья. То же надо предполагать для местностей по Дунаю и его притокам. В Приднепровье и Прибужье скифы, несомненно, застали довольно густое сравнительно культурное население, жившее издавна земледельческим укладом. Это население сменило здесь, в эпоху раннего железного века, прежнее, также земледельческое население, так или иначе связанное с народностями, носителями выше охарактеризованной культуры, определяемой керамикой спирали и меандра.
О высоте культуры этого населения говорит и их железное оружие, и их керамика оригинальных форм с нарезными орнаментами, заполненными белой краской (см. табл. II), и, наконец, их большие укрепленные поселения, окруженные могучими валами в несколько верст в окружности. Характерно, что и эта культура связана, главным образом, с западом, а не с востоком.
Начиная с VII-го, главным же образом, с VI в. до Р. Хр., в этот культурный обиход проникают все в большем числе восточные элементы, характерные для скифских погребений, и появляются курганы с могилами, где царит скифский обряд погребения и где большинство вещей имеет определенно восточный скифский характер. Это указывает на появление в Приднепровье и Прибужье нового, как видно по погребениям, господствующего класса населения.
Какие отношения установились между покорителями — конными кочевниками и покоренными — оседлыми земледельцами, — сказать трудно. Вероятнее всего, что местное население обложено было данью, т. е. принуждено было отдавать часть производимых им продуктов завоевателям. Отношения эти вряд ли носили форму регулярной государственной подати, а скорее приняли характер зависимости тех или иных областей и поселений от скифских князей и династов с их вооруженной дружиной.
Обширная территория скифского царства, конечно не могла управляться из одного центра, вероятно, находившегося в степях между Днепром и Донцом. Сообразно с этим, мы слышим, что скифское царство разделено было на три части с отдельным царем во главе каждой. Питающим центром для всех этих частей были уже упомянутые степи между Днепром и Донцом, населенные так называемыми царскими скифами; с ними одно целое составлял степной Крым.
Каковы были границы этого центрального царства двух других, мы не знаем. Геродот дает разноречивые, по всей вероятности, мало достоверные сведения. Несомненно, однако, что, наряду с этими большим делениями, имелись и более мелкие подразделения и округа (Геродот называет их, как в Египте, номами). Отношения правителей этих номов к царями надо представлять себе, вероятно, как отношения вассалов к сюзерену.
Весь строй скифской державы был, по всей вероятности, не централистическим, основанным на системе чиновничества, а военно-феодальным с сравнительно далеко идущей самостоятельностью отдельных частей.
Ясно, что такая держава не могла быть очень прочной и очень долговечной, не могла соперничать ни с Персией, ни с культурным греческим миром. Коренное же изменение её строя в рамках данной национальности и при данных географических, выше охарактеризованных, условиях, было невозможно.
Тем не менее, скифская держава была крупным и серьезным государственным образованием с определенным стремлением к дальнейшей территориальной экспансивности, направленной, главным образом, на запад, в пределы Фракии, что ставило ее в ближайшую и непосредственную связь с греческим миром.
Персия, определенно стремившаяся к мировому владычеству, объединившая около себя в течение шестого века до Р. Хр. все государства восточной культуры и начавшая свое поступательное движение по направлению к греческому миру, первым этапом которого было подчинение малоазийских греческих городов, находившихся в постоянной связи с скифской державой, конечно, не могла не быть осведомленной о росте и политических тенденциях скифской державы, с которой она начала соприкасаться и на Кавказе, и на Балканском полуострове. Включение в состав персидской монархии всего побережья Черного моря с его рядом греческих колоний, основанных подвластными ныне персам малоазийскими греками, было, таким образом, очередной задачей империалистической политики Персии.
Этим объясняется знаменитый поход Дария на Скифию в 513 г., начатый одновременно и на востоке и на западе. Намерением Дария, несомненно, было пройти двумя армиями побережье Черного моря с востока и с запада и вернуться, в случае успеха этого предприятия, через Кавказ. Вряд ли он был хорошо осведомлен о трудностях этого похода и о длине пути. Но сама по себе задача, при соответственных приготовлениях, не была неисполнима.
Точных сведений о походе Дария мы не имеем. Рассказы Геродота и других наших источников скудны и фантастичны. Ясно, однако, что поход этот кончился неудачей. Дарию далеко в глубь Скифии проникнуть не удалось, хотя, по всей вероятности, некоторый удар скифской мощи он нанес.
Дальнейших попыток завоевания персидская монархия, занятая Элладой, не делала. Скифы после ухода Дария продолжали свое поступательное движение на запад, дошли до фракийского Херсонеса и даже завязали дипломатические сношения со Спартой. Но победа греков над персами, колоссальный рост афинской державы, активная политика Афин на севере Балканского полуострова и на всем побережье Черного моря, тесная связь, в которую Афины вступили с греческими колониями северного побережья Черного моря, остановили, очевидно, поступательное движение скифов, власть которых над греческими городами их царства, как видно, сильно ослабела.
Значительную роль в ослаблении Скифии сыграло и создание сильных государств в области распространения фракийского племени, которое могло теперь противопоставить скифам более организованное сопротивление.
Тем не менее, основы скифской мощи не были подорваны. В течение всего V и IV веков до Р. Хр. Скифия продолжает быть сильным государством. В IV веке на Скифию посыпался, однако, ряд ударов. За это время, как мы увидим ниже, окрепла и расширилась Боспорская греческая держава на берегах Керченского пролива, из вассала Скифии сделавшаяся постепенно её сильным соперником. Тут же в Крыму выросла другая греческая колония Херсонес, опиравшаяся на могущественную поддержку понтийской Гераклеи, её метрополии, и имевшая тенденцию держать в своих руках все западное побережье Крыма. Разбогатевшие и сильно эллинизованные племена на берегах Азовского моря так называемые меоты делались также внушительной силой. Наконец, в это же время начинают проникать в глубь скифской державы новые иранские племена, которые греки называют общим именем сарматов, двигающиеся из оренбургских степей к западу как по направлению к Кавказу на Кубань, так и в обход скифской державы с севера через Дон.
Наконец, на Балканском полуострове сложилась могучая Македонская монархия, которая, в лице её основателей Филиппа и Александра, не могла не позаботиться об обеспечении своего тыла и для этого должна была показать свою силу скифам и, по возможности, ослабить их рядом ударов.
Критическим становится положение великой скифской державы в III веке до Р. Хр. Все разлагающие ее силы на востоке продолжают действовать, сарматские племена напирают все энергичнее и решительнее, а, вместе с тем, на западе греко-фракийское царство Лисимаха, объединив Фракию, создает на месте разрозненных племен сильную державу, просуществовавшую достаточно времени, чтобы нанести тяжелые удары скифам.
Наконец, с севера появляется новый враг — кельты, врезывающийся между фракийцами и скифами и доходивший до берегов Черного моря.
Скифская держава, под влиянием этих новых факторов, слабеет и постепенно разлагается. Объединенным и все еще сильным остается только её центр — в степях Крыма и в прилегающих степях между Днепром и Доном, но восточные и западные части державы разлагаются на ряд самостоятельных племенных государств — скифских, сарматских, может быть, даже кельтских,находящихся в постоянном движении и постоянно враждующих одно с другим.
Все-таки, центральная Скифия продолжает держаться. Сконцентрировавшись в Крыму и, как кажется, успешно обороняясь от напора сарматов с севера, она ведет в то же время, испытывая на себе сильнейшее греческое культурное влияние, упорную борьбу как с Боспором, так особенно с Херсонесом, как более слабым противником, который, тем не менее, запирал Скифии свободный выход к морю.
На первый взгляд может показаться странным, что это политическое разложение не влечет за собою материального обнищания и культурного упадка. Эпохой большего материального подъема Скифии был VI в. до Р. Хр. Я уже указывал на богатейшие погребения этого времени. Прибавлю, что, наряду с этими державными могилами, мы имеем и в Приднепровье, и на Тамани, и на Кубани ряд других, дающих нам и дорогое железное и бронзовое оружие, вплоть до типичных иранских чешуйчатых панцирей, и богатые конские уборы, преимущественно уздечные наборы, и превосходную греческую глиняную посуду, частью аттических, частью малоазийских фабрик.
Характерно, что эти древнейшие погребения, наряду с греческими ввозными металлическими предметами, по большей части изготовленными в малоазийских мастерских первоначально западной М. Азии, а затем по преимуществу Милета, содержат ряд вещей не только иранского обихода и вооружения, но и иранского, т. е. вернее персидского, по всей видимости, изготовления, во всяком случае, типично иранского стиля с его характерной смесью элементов различных восточных стилей. Наряду с этим, металлические предметы, главным образом, конская сбруя дают совершенно особый, так называемый звериный стиль, где фигуры и части фигур различных зверей постепенно переходят в орнамент и употребляются для заполнения известной плоскости целиком, путем ли придания фигуре зверя особой условной позы или сопоставления в геральдической или иной схеме двух или нескольких фигур, наконец, путем помещения одной фигуры за другой в ряд.
Этот звериный стиль резко разнится от звериного же греческого малоазийского стиля, дающего отдельных животных и особенно часто животных, сопоставленных попарно, обычно в схеме нападающих одно на другое. В нем чувствуются, наряду с старой восточной традицией, элементы самостоятельного творчества, чуждого ассиро-вавилонскому и вообще семитическому миру, Важно отметить, что мы не видим рождения этого стиля на почве древней Скифии и потому скифским этот звериный стиль можно назвать только условно; в Скифию он явился уже готовым. Ближайшие аналогии мы имеем в отдаленной древности в находках архаического Элама, родоначальника иранского искусства вообще. Весьма вероятно, что стиль этот составляет поздний отпрыск алародийского искусства, дальнейшее развитие которого после падения Хетского и Ванского царства нам плохо известно. Напрашивается мысль, что принесли его с собой на юг России киммерийцы, от которых его восприняли скифы, слившиеся с киммерийцами. Не даром же древнейшие образцы этого стиля мы находим на Тамани и на Кубани.
Наиболее блестящим примером типичного для VI и V вв. до Р. Хр. погребального инвентаря, отражающим сложную физиономию скифской культуры этой эпохи, может служить погребальный инвентарь Келермесских погребений Кубанской обл. (табл. V. VI), находящий себе ближайшую аналогию в инвентаре Литого мельгуновского кургана около Елисаветграда. Здесь мы имеем предметы греческой архаической западно-малоазийской торевтики, как серебряный ритон с гравированными украшениями (питьевой рог), серебряное золоченое зеркало (табл. VI, 2) и золотую диадему (табл. V, 2); ирано-персидскую паноплию, особенно меч, украшенный в чисто восточном стиле рядом фигур, среди которых выделяются крылатые фигуры с крыльями в виде рыб (табл. V, 3), ряд восточных сосудов (табл. VI, 1) и типичные части убора, инкрустированные янтарем в технике позднейшей перегородчатой эмали (табл. VI, 3), кроме того, панцырь с прикрепленным на груди золотым изображением львицы (табл. V, 1); наконец, интересную боевую секиру, золотая обкладка ручки которой дает типичный образчик только что упомянутого звериного стиля (табл. V, 4). В других погребениях той же и родственных, почти одновременных, групп ,мы находим и типичные образчики украшений уздечного набора, трактованные в зверином стиле.
Очень важно указать на то, что в той же кубанской древнейшей группе курганов мы имеем предметы, связь которых с алародийско-хетским или халдским культурным миром и с зависимой от него закавказской культурой несомненна. Я имею в виду бронзовые наконечники жердей погребального балдахина или навершие погребальных знамен и значков в виде голов различных животных (быков, мулов и т. п.) или в виде полых прорезных бубенцов с металлическими шариками внутри (табл. VI, 4 и 5). Ближайшие им аналогии мы находим только в хетском мире, в гробницах Закавказья эпохи халдского царства и в более поздних находках на Кавказе. То же нужно сказать и о некоторых серебряных и бронзовых частях конского убора, прорезных бляхах, вырезы в которых заполнены цветной, по преимуществу, черной мастикой.
Причины большего материального расцвета Скифии этого раннего времени были указаны выше. Открывшийся через греческие колонии мировой рынок, зависимость греческих экспортных гаваней от Скифии, вызванный этим оживленный обмен с иранским востоком, шедший по сравнительно безопасным большим торговым путям, дал скифским властителям большие богатства и позволил им обзавестись роскошными произведениями художественного ремесла связанных с ними торговлей стран, применительно к потребностям их обихода.
Некоторое ослабление притока материальных богатств наблюдается в V в. до Р. Хр. Гегемония Афин прервала оживленные сношения с М. Азией и монополизировала торговый обмен для одних Афин, произведения которых были и менее ценны, и менее разнообразны, и менее приспособлены ко вкусам населения. Но эта гегемония длилась недолго. Уже в IV в. до Р. Хр. старые пути открылись вновь и гробницы некоторых частей скифского царства вновь наполнились массами в высокой степени ценных и художественных предметов.
Особенно пышно расцвели в это время ближайшие к Боспорскому архонтату местности, особенно Тамань и прилегающие части Прикубанья. Надо думать, что их расцвету значительно содействовала их эмансипация от скифского царства и ближайшая связь с необычайно окрепшим Боспором. Группа так называемых Семибратних курганов в Прикубанье, курган Б. Близницы и целая серия родственных ему курганов на Тамани, ряд курганов около цветущего города Боспорской державы — Нимфея, несколько курганов около Пантикапея дают нам великолепные образцы греческих и малоазийских вещей V и IV веков и превосходные предметы местного, очень развитого и богатого звериного стиля, преимущественно частей конского убора.
Богатая и культурная жизнь продолжается и в Приднепровье, где перерыва и даже ослабления культурной жизни не наблюдается. Разнится Приднепровье от Прикубанья только тем, что и теперь, как и в архаическую эпоху, царит главным образом ввоз из Ольвии, а не из Пантикапея, который в культурной жизни восточной части Скифии начинает играть все более и более видную роль.
В главном центре скифской державы архаические курганы стоят особняком и очень малочисленны, курганов V в. почти нет, равно как и курганов первой половины IV в. Но во второй половине IV в. и, особенно, в первой части III-го начинается необычайно пышный расцвет, и весь облик культуры приобретает особый, очень оригинальный оттенок. Тот же характер в то же время носят и многие курганы Тамани, Крыма (особенно ближайших окрестностей Пантикапея), Прикубанья, Придонья и Приднепровья.
В эту серию входят наиболее богатые и прославленные в науке и истории искусства курганы. Наибольшее количество поразительно интересных вещей из золота и серебра дала недавно открытая Солоха из центральной Скифии и один из первых раскопанных курганов со скифским „царским“ погребением, Куль-оба, около Пантикапея.
В ближайшем соседстве с Солохой открыты однородные, одновременные и очень богатые курганные погребения в знаменитом Чертомлыке, в Александропольском кургане, в курганах Деевских и Серогозских, в 1-ом Мордвиновском кургане около Черной Долины, в курганах около Рогачика и Б. Лепетихи и в целом ряде других. Ту же картину в Прикубанье дает богатейший Карагодеуашх, в Придонье ряд курганов в урочище Частые курганы около Воронежа и некоторые курганы около ст. Елисаветовской в устьях Дона; в среднем Приднепровье знаменитый „Золотой“ Рыжановский курган, курган около Новоселицы, Липовецкого уезда, и ряд других; в Полтавщине - ряд курганов огромного некрополя городища, расположенного около деревень Будки, Волковцы и Аксютинцы (см. табл. VII — X).
Все эти погребения отличаются, прежде всего, необычайным обилием золотых и серебряных вещей. Ножны мечей (табл. VIII, 2) и гориты (налучия и колчаны, соединенные в одно целое) для луков и стрел (табл. VII, 1) обложены золотом или реже серебром, золотом украшены ручки мечей, древка и ремни нагаек, золотом обшиты головные уборы, одежда, пологи, покрывавшие погребенных, и ткани, которыми увешаны были стены (табл. VIII, 4 — 7); почти во всех погребениях находятся золотые, но чаще всего серебряные сосуды (табл. VII, 3); золотом обтягиваются любимые в скифском обиходе — религиозном и светском — деревянные сосуды (табл. II, 6 и 7); золотом и серебром блещет конская сбруя, необычайно пышная и сложная, особенно уздечные наборы (табл. VIII, 8 и 9); богато украшены бронзой, серебром, золотом и слоновой костью погребальные колесницы-катафалки и деревянные резные и точеные гробы; золотые шейные гривны (табл. VIII, 2), браслеты и кольца украшают мужчин и женщин; масса ювелирных, часто очень тонких вещей сопровождает в гробницу женщин: ожерелья, серьги, браслеты, височные привески, кольца.
Это, однако, не ново. Почти то же мы наблюдаем и во многих погребениях архаического периода. Новым является иное. Ввоз из Средней и Малой Азии продолжается, но, наряду с ним, мы находим ряд предметов, изготовленных специально согласно вкуса, верований и потребностей погребенных скифов. Все эти вещи украшаются сценами, особенно близкими и понятными их покупателям. Наряду с орнаментальными сценами звериного малоазийского стиля и большими греческими сборными композициями из цикла греческих мифов, мы находим ряд сцен совершенно чуждых Греции, жанровых и религиозных сюжетов, изображающих боевую и религиозную жизнь скифов в духе и схемах религиозной и геройской скульптуры и живописи Малой Азии. Сцены приобщения знатных скифов таинствам великого женского божества (табл. X, 2), сцены мистического гадания, религиозного братания (табл. X, 4) и борьбы, боя героя с его противниками, отдыха скифов после битвы (табл. IX, 1 и 2) и торжественного собрания их перед сражением (табл. X, 3), наконец, знаменитая сцена ловли лошадей в табуне на великолепной серебряной Чертомлыцкой вазе (табл. X, 4 и 5). Укажу еще на сцену передачи царской власти верховным богом царю на ритоне из Карогодеуашха (табл. X, 1) и на изображение царя в его боевом уборе на золотой пластине пояса из одного Полтавского кургана (табл. X, 3).
Все это сделано в идеализированной и условной манере в духе греческого искусства, но с необычайно тонкой выработкой всех деталей быта, религиозного обряда и костюма, и, притом, носит совершенно особый отпечаток, незнакомый нам в произведениях греческой торевтики в Малой Азии и на материке. Тот же стиль и дух, который мы находим и в одновременных великолепных золотых и серебряных монетах Пантикапея.
Не может быть никакого сомнения, что весь этот ряд великолепных изделий идет из одного центра, и центром этим мог только быть Боспор, так близко стоявший к Скифии и так хорошо знавший её религию и быт.
Как же объяснить себе, при политическом упадке Скифии, такой могучий материальный и культурный расцвет отдельных частей её распадавшегося государственного организма? Ответ на это дает политическая история Боспора, о которой подробнее речь будет ниже. Здесь укажу только на то, что эмансипация Боспора от Афин и широкое открытие мирового рынка при Александре Великом и после него придали особую цену вывозимым из Боспора предметам, главным образом, сырью: зерну, рыбе, кожам, может быть, металлам и пушнине. Вместе с тем, все повышавшийся культурный уровень населения смежных с Боспором областей увеличивал и производительность страны, пока еще мало страдавшей от опустошительных набегов извне: враги с запада и востока пока еще только стучались в двери отдельных частей Скифии.
Важность приведенных данных заключается в том, что они иллюстрируют постепенный переход руководящей роли на юге России во всех отношениях к Боспорской державе, которой Скифия принуждена была уступить свое первенство.
В вышеприведенных строках я попытался свести в одну картину разрозненные данные, имеющиеся у нас о политической истории Скифии, с присоединением того немногого, что нам известно об её социальном и экономическом укладе. Несколько больше знаем мы о быте и религии скифов. Единственным нашим литературным источником здесь является Геродот. Очень трудно определить, в какой мере Геродот черпает свои сведения из литературных источников и в какой он лично слышал характеристику быта скифов из уст понтийских греков. Не может быть с достоверностью определено и то, был ли он лично в Ольвии или только беседовал с ольвийцами где нибудь в другом месте. Несомненным представляется только одно, что лично жизни скифов он не наблюдал и что в его рассказе причудливо смешаны сведения, имевшиеся о скифах у ольвийцев и данные литературного предания, дававшие характеристику скифов или, может быть, даже кочевников вообще, а не специально жизни и быта скифов на берегах Черного моря. При этом надо помнить, что Геродот не стремится дать полной картины быта скифов, а нанизывает одно на другое ряд сведений, имевшихся в его руках.
В общем, характеристика Геродота, вместе с некоторыми чертами, сообщенными нам в одном естественно историческом трактате VI в. до Р. Хр., приписывавшемся в древности знаменитому врачу Гиппократу, дает нам ряд мотивов жизни скотоводов-кочевников, близко и хорошо известных каждому русскому, побывавшему в наших киргизских и калмыцких степях. Медленно передвигающийся кочевой табор; телеги-юрты, в которых живут, готовят пищу, нянчат детей женщины и куда для еды и на ночь приходят мужчины; стада баранов, овец, быков и коров, главным же образом, лошадей; мужчины все время на конях, в степи, у стад и табунов или на охоте за зайцами или хищным, правда, немногочисленным зверьем; женщины постоянно в юрте и на телеге. Мясная пища, кумыс, как главный напиток, изредка сухая баня, нелюбовь к воде и мытью.
На всем этом нет необходимости подробно останавливаться, так как вся эта картина шаблонна и повторяется у всех кочевых народов, к какому бы племени они ни принадлежали.
Интереснее то, что сообщает нам Геродот об обряде погребения скифских царей и знатных скифов. Он рисует нам картину бальзамирования трупа; объезда с этим трупом, положенным на телегу или погребальный катафалк, подвластных царю племен, причем ритуал требовал от подвластных царю изуродования себя в знак траура, т. е. симуляции кровавых жертвоприношений; привоза трупа в местность Герры, где хоронились скифские цари; погребения его в яме и сооружения в этой яме из четырех копий рода балдахина; принесения в жертву манам царя и погребения вместе с ним одной из его жен, ближайших слуг царя и лошадей; положения в гробницу драгоценных вещей (золота, но не серебра и бронзы); насыпки над могилой большего кургана и, наконец, по прошествии года жестокой гекатомбы 50 слуг и лошадей, чучела которых расставлялись перед курганом.
Все это, само по себе, очень вероятно и находит себе параллели в погребальных обычаях позднейших кочевников туранского племени. Но полного подтверждения в результатах многочисленных раскопок больших царских курганов рассказ Геродота не находит. А, между тем, мы имеем ряд курганов, довольно хорошо расследованных и распределяющихся на протяжении не менее трех веков, от VI до III в. до Р. Хр.
Не подтверждается, прежде всего, рассказ Геродота о большом общем кладбище скифских царей в Геррах. Царские погребения, даже в одной только области так называемых царских скифов, разбросаны на очень большом пространстве, причем наблюдается стремление не скучивать больших курганов в одном месте. Создается впечатление, что для каждого царского погребения выбиралось высокое и открытое место на всем протяжении области расселения каждого отдельного племени.
Самый обряд погребения на протяжении трех веков значительно меняется. Меняется он не только в зависимости от времени, но и в зависимости от места. Так, в Кубанской области в архаическое время мы имеем очень сложный, дорогой и кровопролитный обряд, в общем, но не в подробностях сходный с описанным Геродотом. Погребальное сооружение значительно сложнее описанного Геродотом. Сооружался в огромной и глубокой яме большой шалаш-палатка из деревянных бревен, под шалашом помещался покойник, кругом, частью по уступам ямы, огромное количество принесенных в жертву лошадей (иногда несколько сотен), частью с богатым убором. Труп подвозился, вероятно, на колеснице-катафалке, над которой сооружался балдахин на четырех жердях, украшенных на верхних концах металлическими головами зверей или полыми большими бубенцами; все это обвешивалось колокольцами, которые играли видную роль и в упряжи лошадей. Целью было, очевидно, производить при погребении возможно больше шума для отогнания злых духов. Таких колесниц в погребальном кортеже бывало, вероятно, несколько. Каждая была запряжена шестью лошадьми, первыми приносившимися в жертву. Погребения с царем большего количества его близких в кубанских курганах не установлено, но возможность этого вполне допустима, как и возможность погребения одной из жен. Сведения Геродота о бальзамировании трупа царя не подтверждаются: никаких следов этого ни в кубанских, ни в- других царских курганах не отмечено. Не подтверждается и его указание на погребение с царем только золотых вещей. В могилах находят и бронзу, и серебро, в зависимости от того, в какой мере они вообще были в обиходе.
Надо отметить, что погребались цари кубанских скифов в полном вооружении, в богатой одежде, с большим количеством драгоценной утвари. Видную роль играли медные огромные котлы, о которых говорит и Геродот, как о предметах житейского обихода скифов, с кусками туш жертвенных животных, и большие греческие глиняные амфоры, вероятно, наполненные греческим вином.
В общем, описанный обряд держится на Кубани и позднее с тем изменением, что в более поздних курганах деревянный шалаш в яме заменяется монументальным склепом из больших тесаных плит, крытым деревом.
Почти тот же обряд находим мы и в центре скифской державы, в степях между Донцом и Днепром в IV — III в. до Р. Хр. Изменения наблюдаются только в подробностях. Изменяется, прежде всего, тип погребального сооружения. В погребальной яме не делают деревянного сооружения, чаще же всего выкапывают в её углах особые склепы, в которые и кладут покойников.
Обряд погребения остается в основах незыблемым. Восстановить его можно полностью, лучше чем для кубанских курганов. Везли погребаемого к месту его упокоения на колесницах с катафалками того же типа, что и выше описанные. По прибытии совершалось жертвоприношение и тризна. Закалывали или резали упряжных лошадей погребальных колесниц и вместе с ними, может быть, и верховых. Убивали здесь же или в другом месте и слуг покойного, а также его жену, которых и погребали частью в одной могиле с царем, в разных склепах, частью в особых могилах. На месте тризны и жертвоприношения разбивали колесницы-катафалки и сбрасывали в кучу или кучи их остатки, части конской сбруи, сосуды, котлы для мяса и т. п. Лошадей погребали в особых могилах рядом с могилой царя. Почетное погребение выпадало на долю только упряжных лошадей катафалка и, может быть, верховых лошадей царя. Остальные лошади убивались и, вероятно, съедались на месте.
Покойников погребали в полном вооружении и богатой ритуальной одежде, в которой видную роль играл украшенный золотом головной убор. С женщинами погребали и весь их набор ювелирных украшений. Видную роль' в погребальном инвентаре, кроме медных котлов с мясом, жаровен для жарения мяса и амфор с вином, играл набор ритуальных жертвенных сосудов: фиалы, сферические сосуды, металлические рога для возлияний и питья, так называемые ритоны. Сосуды эти частью изготовлялись из золота и серебра, частью из дерева, обитого золотом. Погребали покойников частью в деревянных гробах, частью на подстилках. Покрывали их богатыми пологами с нашитыми на них золотыми бляшками. Такими же пологами завешивали иногда и стены склепов. После погребения могилу закрывали досками и насыпали над ней монументальный курган, искусное и массивное сооружение больших или меньших размеров. Тот же курган служил и для повторного в нем погребения, так что могилы имеют иногда характер семейных погребений.
Значительные изменения претерпел этот обряд в среднем Приднепровье. Здесь, очевидно, с ним столкнулся иной местный обряд. Вновь меняется характер погребального сооружения. Погребальная яма обкладывается бревнами и покрывается крышей, т. е. превращается в жилое помещение, в репродукцию местных деревянных хижин земледельческого населения. Нет больше огромного количества жертвенных лошадей. Изредка погребается один только конь, чаще же покойнику кладутся в могилу только куски конской туши.
Все эти изменения очень характерны и отражают на себе условия быта скифов в разных местах их обширного царства. В общем, однако, мы имеем довольно примитивный, хотя и очень тяжеловесный и дорогой ритуал. Весь он, несомненно, исходит из веры в продолжение жизни покойником за гробом, для чего ему нужно было обеспечить и соответственное его рангу одеяние, и хорошее вооружение, и пищу, и питье. Никаких следов какого нибудь углубления этих примитивных верований мы не находим.
Нередкие в скифских больших курганах изображения скифов на золотых и серебряных сосудах и бляхах, украшавших части костюма и конского убора, позволяют нам составить себе ясное представление о вооружении, костюме и уборе погребенных, т. е. скифской высшей знати.
Вооружение надо считать в основе иранским. Перед нами типичное вооружение иранских конных, тяжело вооруженных лучников, какими они являются нам и на заре своей истории и в позднейшие её периоды, как в самом Иране (персы ахеменидские, парфяне, персы сасанидские), и вне его (сарматы). Все тело всадника покрывает панцирная рукавная рубашка, охваченная в талии металлическим наборным поясом. К нему с одной стороны подвешен горит — футляр для скифского двурогого лука, и, вместе с тем, колчан для длинных тростниковых перистых стрел с бронзовыми, костяными, позднее железными трехгранными наконечниками, составляющими , особенность восточного, может быть, специально иранского мира. С другой стороны, с пояса свешивается короткий иранский железный меч — акинак с сердцевидной крестовиной, вложенный в деревянные, обитые кожей, ножны, кончающиеся закруглением. Ножны подвешивались за особый выступ в верхней части ножен на длинном ремне или цепочке и прикреплялись за нижний конец ремнем к ноге, давая возможность удобно приспособить меч при верховой езде и вместе с тем не позволяя ему бить при езде по лошади и нервировать ее. Тут же у пояса висел оселок для точения стрел, меча и κинжала, а к ляжке правой ноги, к кожаной штанине, прикреплен был короткий железный кинжал в деревянных или кожаных ножнах. Все это оружие, как и панцирь и пояс, было богато украшено золотыми тиснеными бляхами с узорами или фигурами (табл. VII, 1 и 2). Кроме того, скифские рыцари пользовались коротким копьями или дротиками, с разнообразными железным наконечниками, вероятно, как метательным оружием на близких расстояниях. Может быть, только в пешем строю пускали они в дело и боевые секиры, но возможно, что их они употребляли и в конном бое для нанесения первого удара конному противнику.
Из вооружения эллинских гоплитов скифы позаимствовали бронзовые шлемы с султаном и бронзовые поножи (табл. VIII, 1 и 3), под их же влиянием изменили они и свою панцирную рубашку, слишком тяжелую и громоздкую, скомбинировав ее с греческим кожаным панцирем (табл. VIII, 1 — центральная фигура).
Менее громоздко и сложно было вооружение пешей, сопровождавшей конных рыцарей дружины, но тип вооружения и здесь оставался тем же (табл. VIII, 1 — правая фигура).
Описанное вооружение давало большую силу конной рыцарской дружине иранцев, позволяя им, при уменье хорошо управлять лошадью и твердо держаться на ней без седла и стремян и при навыке метко стрелять из лука на коне, пущенном полным ходом, осыпать противника издали градом губительных, может быть, даже отравленных стрел, поражать его на близком расстоянии метко пущенным дротиком и завершать атаку рукопашным мечевым боем, будучи гарантированным от ударов противника панцирем, поножами и шлемом.
Но такое вооружение предполагает профессиональных бойцов-рыцарей, занятых исключительно тренировкой и боевой жизнью. Оно вполне соответствует данной выше картине социального строя Скифии, с господствующим классом военной конной аристократии, выносившей на своих плечах всю тяжесть завоеваний и защиты государства. Становится понятной и огромная роль, которую играла в жизни скифов охота на зайцев и лисиц, приучавшая их на полном ходу поражать бегущее животное.
В полном согласии с набросанной картиной стоит и тот ряд отдельных варварских и каннибальских штрихов из жизни скифской правящей дружины, которые сообщает нам Геродот: питье крови из ран первого убитого скифом врага, украшение своего оружия и конской сбруи поделками из кожи убитых в сражении, питье из чаш, изготовленных из черепов павших противников, получение части добычи от царя при представлении голов убитых воинов врагов, особые отличия на ежегодных регулярных пиршествах для тех, кому удалось убить врага и бесчестие для тех, кто этого не сделал.
Иранской является и одежда скифов. Их плотно облегающий верхнюю часть тела камзол, спереди запахнутый и охваченный в талии поясом с узкими рукавами, часто отороченный мехом и им же подбитый, их матерчатые или кожаные штаны драгунского или казацкого типа, одинаково приспособленные для верховой езды, их мягкие кожаные сапоги, связанные ремнем над ступнею, превосходная обувь для всадника, не годящаяся однако для большой пешей ходьбы, наконец, их меховой кафтан с широкими и длинными рукавами, позволявшими пользоваться ими в морозы как муфтой, — обычный персидский кандис. Вся эта одежда, частью кожаная, частью матерчатая, украшалась затканными или вдавленными золототканными или позолоченными узорами и, может быть, нашивными золотыми бляшками; пояс покрывался золотыми бляхами, сапоги оковывались на задках серебром; сапожные ремни снабжались на концах бронзовыми привесками. Голову скифы покрывали восточным войлочным башлыком, типичным иранским головным убором. Волосы и бороду отпускали и, вероятно, не стригли вовсе. Греческого влиянии в их костюме незаметно вовсе (см. табл. IX и X, 1 и 3).
Не видно его и в женском костюме. Он состоял из нижней длинной рукавной рубашки, стянутой на шее и на рукавах и доходившей до ног, в талии опоясанной; поверх неё надевался короткий или длинный шугай, того же типа, что и мужской верхний кафтан, с длинными прорезными рукавами, дававшими возможность запахиваться в него как в шубу и носить его как плащ только на плечах; на шее он застегивался аграфом. На голове укреплялось покрывало или платок, иногда, в торжественных случаях, поверх остроконечного высокого головного убора, охваченного вдоль лица золотой дугой в виде полумесяца, обрамленной рясками; к этой дуге на висках подвешивались височные подвески; лицевая сторона этой кички покрывалась золотой бляхой или рядами золотых пластинок; наверху укреплялись стойки, на которых держалось спускавшееся на плечи покрывало (табл. X, 2).
Греческое влияние в женском костюме сказывается только в приспособлении к женскому головному восточному убору золотых частей греческого головного убора: стленгиды — обрамлявшего лицо и поддерживавшего волосы золотого обруча, и метопиды — лобного, украшенного золотом, ремня. Еще сильнее оно в женском ювелирном уборе, где мы встречаемся почти исключительно с изделиями греческих мастерских.
Чисто иранским, во всяком случае, восточным, может быть, в основе своей алародийско-хетским надо считать богатый, тяжелый и блестящий, конский убор верховых и упряжных лошадей. Особенно богато украшена была уздечка, голова и шея лошади. Наиболее видное место занимает массивный налобник (табл. VIII, 8 и 9) и огромная кисть в металлической, часто золотой оправе под шеей. Вся уздечка покрывалась металлом — бронзой, золотом или серебром, уши закрывались особыми наушниками в виде крыльев, рыб или драконов (табл. VIII, 9). Особенно причудливо трактовались удила, в частности так называемые псалии — палочки,удерживавшие удила во рту лошади. Верхняя часть их чаще всего принимала форму головы, нижняя — нижних конечностей лошади, диких зверей и под. В виде голов животных, драконов, птиц и под. выделывались и так называемые наносники, укреплявшиеся на одном из поперечных ремней уздечки.
И здесь, конечно, заметны греческие влияния, но в очень небольшом количестве. Царят здесь и в орнаментике мотивы восточного причудливого звериного стиля.
Кое что знаем мы и о религиозных верованиях скифов. Как Геродот, так и археологические данные говорят за то, что высшим божеством, которому поклонялись скифы, была державная богиня, владычица земли и воды, животных, птиц и рыб, покровительница конной скифской знати, мистическое сочетание с которой, посредством приобщения, было одним из торжественнейших актов, часто изображаемых на предметах утвари и убора, изготовленных в Пантикапее. Верховными жрицами этой великой богини были жены царей, служили ей священные энареи, половая импотенция которых — результат особой болезни, довольно частой среди степняков-наездников, — толковалась как небесный знак, призывавший их служить великой богине (табл. X, 1 — сцена приобщения, слева энарей, сзади жрицы богини, справа приобщающийся).
Принесли ли культ этого верховного божества иранцы с собой или это был старый местный культ, воспринятый иранцами и связывавшийся с их религиозными верованиями, сказать трудно. В пользу местного происхождения, сочетавшегося с исконными верованиями алародийцев-яфетидов, можно было бы привести распространенный во всех частях Скифии, разно передававшийся, но везде в основе одинаковый, миф о сочетании верховного мужского божества, в двух версиях мифа пришельца в Скифию извне (в греческой передаче Геракла), с местным хтоническим женским верховным божеством, полу-женщиной, полу-змеей. От этого сочетания произошла, по двум версиям, династия местных царей. В этом мифе заманчиво было бы видеть облеченное в форму сказания представление о сочетании верховного иранского бога неба — Аура-мазды с местной хтонической богиней, служительниц которой хотелось бы видеть, как уже указано было выше, в женщинах-воительницах и царицах приазовских племен, смешавшихся когда то с прежними владыками степей юга России — киммерийцами.
Иранский Аура-мазда, в виде конного бога, приобщающего власти скифского царя, знаком был и греческим мастерам Пантикапея, работавшим на Скифию, хотя был менее популярен в этой среде, чем великая богиня. В роли бога победителя зла, дарующего власть царю, видим мы его на серебряном ритоне из кургана Карагодеуашх (табл. X, 1).
Возможно, однако, и то, что иранцы явились в Скифию не с одним Аура-маздой, а уже в сочетании с его женской ипостасью. Понятной станет тогда градация верховных богов Скифии, как нам передает ее Геродот. „Они чтут, говорит он, только следующих богов: превыше всех Гистию, затем Зевса и Землю, считая Землю супругой Зевса“... „По-скифски Гистия называется Табити, Зевс, наиболее правильно, по моему мнению, Папай (очевидно, имелись и другие имена), Земля — Ани“... Создавалась, таким образом, довольно обычная на востоке, специально в Малой Азии, триада — троица из двух женских и одного мужского божества.
Иранский характер скифской религии вытекает и из указаний Геродота, что скифский культ не знал изображений богов. С этим, как будто, стоит в противоречии указанное выше изображение скифских богов на памятниках, изготовлявшихся греками Пантикапея для Скифии. Но все эти изображения относятся ко времени значительно более позднему, чем Геродот, и являются результатом все усиливавшейся эллинизации иранского населения южно-русских степей.
Типичен для воинственных иранцев и культ военного фетиша — меча, водруженного на высоком постаменте, сооруженном из хвороста, — замене типичных для восточного мира сакральных башенных сооружений. Характерно, что в честь этого фетиша приносились человеческие жертвы — каждый сотый из числа пленных врагов.
Таков был облик южно-русских степей в эпоху владычества скифов. Основной тон государственности, религии, быта — иранский, но везде чувствуется, что иранцы явились не на девственную почву, что они встретились здесь с племенами, выработавшими к тому времени свой уклад жизни, свою религию, свой быт. На востоке, в районе Азовского моря, этот уклад жизни сложился под рядом скрещивавшихся до-иранских восточных влияний. Что из этого принесли сюда предшественники скифов киммерийцы, что и они застали здесь готовым, этого знать мы, при теперешнем состоянии нашего материала, не можем.
На западе — картина иная. И здесь существовала своя старая и самобытная культура, но связанная не с востоком, а с западом, с северной частью Балканского полуострова и с средней Европой. Иранство встретило здесь более чуждый ему и более цепкий уклад жизни и только покрыло его наносом своей культуры, почти не проникшей в низы населения. Чтобы убедиться в этом, достаточно пристально вглядеться в инвентарь местных гробниц периода скифского владычества. Весь фон здесь — местный, я бы сказал, западный, настолько сильный, что его усвоили и скифы-пришельцы. Под его влиянием они изменили и форму своих погребений, и самый обряд его; иранские, греческие и ирано-греческие вещи сочетаются здесь, не сливаясь, как две самостоятельные струи, с керамикой, оружием, предметами утвари и туалета, далекими востоку и близкими западному гальштадту, т. е. раннему железному веку, а затем кельтскому латену.
Под влиянием местных условий скотоводы-кочевники превращаются здесь в помещиков-земледельцев, а поблизости к греческой Ольвии смешанное население, слывущее у греков под именем скифов, население пахарей и землеробов связано со Скифией только узами подчинения одному главе государства.
Приднепровье и Прибужье, хотя и были под властью скифов, но скифскими не сделались. Они жили, как и раньше, своей самобытной и чуждой скифскому укладу жизнью.