Как уже отмечалось, анализ военно-стратегических и тактических проблем греко-персидских войн, оценка Фемистокла как стратега, блестящего полководца, победителя в Саламинской битве не входит в рамки данной работы. Ограничимся лишь замечанием, что его роль как инициатора военно-морской обороны Эллады и Саламинской битвы не подлежит сомнению. Признание Мнесифила, советника Фемистокла при Саламине, реальной особой (Hdt. VIII. 57; Plut. Them. II. 4; сp. Moralia 154 C, 156 B, 795 G) отнюдь не означает, что Фемистокл учитывая это, должен был играть роль второстепенную.
Прежде всего, такое признание автоматически не означает, что Мнесифил действительно давал советы Фемистоклу при Саламине, а только то, что он был каким-то образом связан с Фемистоклом, возможно - поддерживал его план и даже попал в "кандидаты" для остракизма из-за связи с ним. Это в том числе означает, что Фемистокл уже в 480-е годы пользовался поддержкой влиятельных политических сил (невлиятельные личности не могли в те времена быть объектом остракизма). Таким образом, появление при Саламине Мнесифила, который разделял настроения Фемистокла, вполне могло ассоциироваться у вражеской, или даже просто завистливой к славе Фемистокла традиции по его совету.
Кроме того, как неоднократно отмечалось в специальных исследованиях по этому вопросу, попытка увязать выдающиеся успехи политических деятелей прошлого с влиянием их наставников, менторов, учителей - характерная особенность представителей школы Сократа и более поздних философов.
Безусловно одно: Саламинская битва, победа в ней эллинов стали блестящим оправданием политики Фемистокла, подтверждением правильности осуществляемой в Афинах морской программы. В этой битве Афины, благодаря своему флоту, выстроенном из белого камня по инициативе и в результате длительных усилий Фемистокла, выступили настоящими спасителями Греции.
Вместе с тем, эта победа стала настоящим фундаментом будущего величия афинского демоса, - "корабельной толпы", как его презрительно именует враждебно настроена традиция, - что осознал свое истинное значение и место во всей социально-политической организации афинского полиса. На наш взгляд, именно с этого момента можно вести речь о некой "радикализацию" внутренней политики Афин, о крене социально-политической организации полиса в сторону "крайней демократии". Во всяком случае, заслуги флота в греческой победе неизбежно должны были повлиять на усиление роли широких слоев занятого в его обслуживании демоса.
Однако вернее будет говорить о создании всего лишь весьма существенной предпосылки, или даже условия, именно такого характера социально-политического развития Афин. Это отнюдь не означает автоматически мгновенной и безусловной реализации этой предпосылки, или этого условия.
Как уже было показано, во время эвакуации Афин вполне мог играть (и скорее всего действительно играл) весьма существенную роль Ареопаг - носитель и выразитель аристократической тенденции в развитии полиса. Эта тенденция, конечно, вовсе не исчерпала себя в качестве альтернативы политического развития Афин - рядом с олигархической, а также и тиранической как крайним ее проявлением, она имела социально-экономические и политические предпосылки в самом полисном организме. Усиление демократической тенденции в результате значительного расширения ее социальной базы означает, вместе с тем, и определенную ее дифференциацию, которая отражала многообразие интересов и запросов ее субъектов. Вполне возможно, что смутное осознание всей широты диапазона демократической тенденции нашло свое выражение в известной фразе Плутарха. Ее суть сводится к тому, что Аристид был сторонником Клисфена, который ввел демократическую конституцию, однако склонялся в то же время на сторону аристократии, в чем и встречал сопротивление "заступника народа Фемистокла" (Plut. Arist. II). Как уже было сказано, Клисфеновы реформы отражали победу демоса, но отнюдь не полную и окончательную победу демократической формы правления. Поэтому выступление политика в послесаламинский период (то есть в условиях совершенно новой ситуации, ситуации, которая предусматривала дальнейшее развитие демократии) с точки зрения сохранения клисфеновского полисного устройства отражало лишь одно из течений внутри демократической тенденции причем течение, что уже изжила себя исторически.
Слова Плутарха (хотя и не датированные точно, но опирающиеся, очевидно, на традицию, которая освещала самые поздние по времени обстоятельства в отношениях между Фемистоклом и Аристидом, то есть их принципиальные политические позиции, позиции, которые наиболее полно выявились лишь в послесаламинский период) кажутся довольно симптоматичными; они отражают процесс "слияния" приверженцев сохранения основ конституции Клисфена, которые в определенной степени представляют демократическую тенденцию в развитии полиса, с субъектами совершенно отличных тенденций, - включительно с Советом Ареопага, - именно на платформе сохранения конституционных основ.
Возможно, продуктом такого симбиоза и стало семнадцатилетнее "правление Ареопага", о котором говорится в источниках. В этом случае "правление Ареопага" кажется не таким уж и непонятным. Даже больше: оно вытекает из существующей социально-политической ситуации в Афинах после 480-го года, а его деятельность как "стража законов" - отражением этой образованной, консервативной относительно всяких изменений в политическом устройстве оппозиции. То, что она стала результатом столь разных предпосылок как Саламинская победа с определяющей ролью созданной и глубоко демократической по своей сутью силы; как роль Ареопага в организации эвакуации Афин и даже, возможно, в организации кампании вообще; как последующая Платейская битва, с торжеством гоплитского ополчения, - все это лишь подчеркивает сложный характер этого явления, его даже в определенной мере абсурдность и ограниченность во времени.
Действительно, не смотря на свой авторитет, свое влияние, Ареопаг был разбит Эфиальтом через неполных двадцать лет после его такого взлета. Традиция ассоциирует с этой реформой Эфиальта имя Фемистокла (Arist. Ath. Pol. 25. 3-4), хотя, как уже отмечалось, фактическое участие в этой акции Фемистокла исключается - на время ее осуществления он уже находился за пределами Аттики. Можно, предположить, что эта версия действительно является лишь отголоском роли Фемистокла в реформе 487 года. Однако не исключено и что она (одновременно или только) отражает действительное противопоставление Фемистокла и Ареопага после Саламина, - в период правления Ареопага, - или противопоставление тенденции к дальнейшей демократизации Афин, наиболее влиятельным субъектом которой был Фемистокл (о чем, очевидно, говорит варить Плутарх в биографии Аристида (Plut. Arist. II), когда называет его "простатом народа") и консервативной, направленной против этой радикализации внутриполитического развития Афин, оппозиции. Обычно этот конкретный исторический факт может быть истолкован и по-другому. Для нас важно подчеркнуть его ограниченную приближенность к описанной выше социально-политической ситуации в Афинах рассматриваемого периода, что само по себе уже является довольно существенным.
В чем проявились конкретно эта тенденция к дальнейшей демократизации (или радикализации, как ее часто именуют в зарубежной историографии), какими конкретно действиями заслужил упреки Фемистокл от умеренного (или "консервативно настроенного") Аристида - сказать трудно. Все, что мы знаем о Фемистокле этого периода, - а источники уделяют больше внимания именно этому периоду его жизни, - можно свести к двум основным комплексам. Первый из них охватывает констатацию стремления Фемистокла к дальнейшему усилению морской мощи Афин, расширению сферы их влияния: экспедиция против Кикладских островов, которые обвинялись в сочувствии персам, была совершена именно с этой целью, не смотря на ее увязку в традиции с корыстолюбивыми настроениями Фемистокла (Hdt. VIII. 111- 112; сp. Plut. Them. XXI; De Her. malig. 871 C).
Сами по себе они, конечно, не исключены, как не исключенными были субъективные причины экспедиции против островов, возглавляемой Мильтиадом десятью годами ранее. Вообще аналогия между этими двумя событиями достаточно очевидна и часто подчеркивается в литературе. Возвращаясь к нашим предыдущим рассуждениям, отметим, что, таким образом, эта экспедиция Фемистокла имела целью расширение сферы влияния Афин на острова, создание своеобразного форпоста, который бы гарантировал безопасность Аттики со стороны моря и в первую очередь - от возможного нового морского похода персов. Если брать во внимание анекдотические подробности, то можно заметить определенную близость экспедиции планируемому Фемистоклом походу до Геллеспонта (Hdt. 108 f; Thuc. 1.137.4). Скептицизм, относительно таких намерений Фемистокла кажется чрезмерным: если взять во внимание важность в стратегическом и экономическом отношении Геллеспонта и регионов, которые к нему прилегают, то стремление Фемистокла к установлению контроля над ними вряд ли может вызвать недоверие. Даже опасаясь чрезмерной категоричности в суждениях, нельзя не отметить генетическое родство всех этих событий с образованием вскоре Афинского морского союза, который стал основой для организации в будущем Афинской морской державы, Архе. Если Фемистокл и не был официальным создателем этого союза, то по сути таким он бесспорно являлся.
С укреплением внешнеполитических позиций Афин, ростом их влияния в Элладе связан и второй комплекс источников сообщений о деятельности Фемистокла в послесаламинский период. Имеются в виду строительные работы в Афинах и Пирее, которые - по признанию самих античных авторов, - стали продолжением ранней деятельности Фемистокла и которые мы считаем возможным связать с его архонтатом 493/2 года (Thuc. И. 89, 3-92; Plut. Them. XIX. I; Diod. XI. 39-40). Внешнеполитическое направление этого строительства не вызывает сомнений. Рядом с военно-морской активностью, укрепление Афин и гаваней в Пирее превратило полис в хорошо укрепленную крепость, которая гарантировала безопасность ее жителям как со стороны моря, так и с суши. Значение этих мероприятий Фемистокла для укрепления обороноспособности Афин - распространенное мнение в исследованиях и повторять известные доказательства этого нет здесь никакой необходимости. Более важным является другое: эта деятельность Фемистокла вполне совпадает с основными направлениями его предыдущей активности по "обращению Афин к морю", по укреплению их независимости, которая основывалась на гарантировании безопасности как с суши, так и со стороны моря, а, следовательно, и по обеспечению самостоятельности, свободы от внешних военно-политических воздействий на внутриполитическое развитие полиса.
Именно в этом обеспечении самостоятельности, которое требовало мобилизации всех сил всего без исключения гражданского коллектива (а по некоторым свидетельствам - и метеков: Diod. XI. 43. 3, со всей очевидностью проявилась отмеченная уже тенденция к консолидации различных социально-политических сил; ее отзвуки мы находим в источниках, которые сообщают о содействии Аристида Фемистоклу во время организации посольства в Спарту и обмана эфоров (Thuc. I. 90. 5-91; Plut. Them. XIX. I; Nep. Them. 7).
Можно полемизировать относительно времени этого строительства (Diod. XI. 39. 1-40. 4; cp. Plut. Them. XIX), но несомненно одно: этим шагом Фемистокл определил политику Афин на много лет вперед, что нашло свое выражение в будущем форсировании этого строительства Кимоном и Периклом. К этому же комплексу надо, очевидно, отнести и непосредственно внешнеполитическую (или даже собственно дипломатическую деятельность Фемистокла; она нашла свое выражение в уже упомянутых посольствах в Спарту и в противодействии ей в амфиктионии (Plut. Them. XX), что и обеспечило Афинам гегемонию среди союзников, гегемонию, которая реализовалась, в конце концов, в сформированном на Платейском конгрессе Афинском морском союзе.
В этой связи важно также отметить, что внешнеполитическая активность Афин в послесаламинский период приобретает более четкой антиспартанскую направленность. Как уже было показано, эта направленность не была чем-то новым в тогдашних условиях, но стала развитием и продолжением имеющегося ранее так называемого "дуализма" Спарты и Афин, их авторитета и внешнеполитической активности особенно - после Саламина и Платей. Как уже отмечалось, на антиспартанскую направленность могут указывать обстоятельства, которые сложились во время строительства стен вокруг Афин, не смотря на противодействие Спарты и даже вопреки такому противодействию.
Несколько возвращаясь назад, отметим также, что возможно именно с осознанием этой направленности внешней политики Афин связана и определенная активизация в полисе проперсидских настроений, которая нашла отражение в известном противоборстве послов Спарты и Персии и избиении камнями Ликида (Hdt. VIII. 136, 140-142, Diod. XI. 28. 1-2. Plut. Arist. 10, Hdt. IX. 5).
Нет, конечно, никаких оснований причислять к этим проперсидким группировкам и Фемистокла. Даже больше, его влияние после этого события противоречит непосредственному соотнесению Фемистокла с этой политикой. Однако, учитывая сложность политической картины в Афинах, взаимодействие различных, порой, как мы видели, даже взаимоисключающих, - сил, можно высказать предположение, что, - как это ни парадоксально, - действие этих проперсидских сил совпадала с общим стремлением полиса к обеспечению более независимого по отношению к Спартые внешнеполитического курса, к ограничению ее влияния и к обеспечению своей безопасности с учетом возможной (и, как показало будущее, вполне реальной) спартанской угрозы.
Таким образом, - опять же, не смотря на всю парадоксальность этого тезиса, - выступление проперсидских сил до известной степени было инспирировано самой внешней политикой Афин и, возможно, Фемистоклом - как ее инициатором в послесаламинский период. В науке бытует мнение, что награды Фемистокла в Спарте (Hdt. VIII. 124; Diod. XI. 27, 3; Plut. Them. XVII; Her. de malig. 817 C; Aristid. 289) объясняются политикой "задабривания" его последней.
Здесь, очевидно, допущена некоторая тенденциозность, которая была обусловлена недооценкой истинной славы Фемистокла в Элладе вообще и в Спарте в особенности (вспомним хотя бы про те необычайные знаки уважения, которыми сопровождалось чествование Фемистокла и про которые говорят Геродот и Плутарх - Hdt. VIII. 124, сp. Plut. Them. XVII). Но долю истины эта догадка все же содержит. Возможно, на это решение Спарты в какой-то степени повлияли слишком энергичные шаги, мероприятия Фемистокла по укреплению независимости Афин и это чествование имело целью привлечь талантливого политика и полководца к Спарте, повлиять таким образом на определение внешнеполитической ориентации Афин, с целью недопущения их союза с Персией.
Возможно, именно вследствие этой формальной связи между выступлением проперсидских сил и деятельностью Фемистокла в Афинах впоследствии оформилось обвинения его в медизме, или же в связях с царем. Относительно этого существуют многочисленные исследования, в которых анализируются все возможные обстоятельства этого обвинения. Отметим только, что наиболее вероятной кажется именно такая версия оформления упомянутых обвинений - она учитывает все разнообразие факторов, в том числе и формальные совпадения в его политике (в действительности чуждыми ему и его политике в целом в течение всей политической карьеры) персидскими настроениями. Конечно, здесь дали о себе знать и более ранние контакты Фемистокла с персами, которые, - если только верить источникам, - были составной частью всей саламинского кампании и представляли собой его очередную стратегему. Что же касается оформления этой традиции вообще, то на нее, кроме всего прочего, - оказывало огромное влияние бегство Фемистокла в Азию и приют, найденный им у персидского царя. В пользу такого понимания природы обвинения Фемистокла в медизме может служить и тот факт, что именно Спарта выступила инициатором и действующим фигурантом в его преследовании после изгнания из Афин (Thuc. I. 135-137; Plut. Them. XXIII; Nep. Them. VIII. 2 Aristedem. X. 1), как, впрочем, и выбор Фемистоклом Аргоса для своего пребывания после остракизма.
Таким образом, подытоживая все сказанное, можно выделить несколько основных элементов внешнеполитической деятельности Фемистокла в послесаламинский период:
1. Его усилия по расширению сферы влияния Афин, которые привели, наконец, к организации Первого Афинского морского союза, с доминирующей ролью в нем афинского полиса.
2. Продолжение строительства в Пирее, начатого ранее, во время его архонтату 493/2 г. до Р. Х., что, вместе с пунктом 1, может быть понятым как завершающий этап в осуществлении морской программы в целом. Вместе с флотом, выстроенным в 483-480 годах, эти меры стали основой, материальным условием всего дальнейшего как внутренне-, так и внешнеполитического развития полиса.
3. Стремление к укреплению безопасности и внешнеполитической самостоятельности полиса, которое реализовалось в строительстве стен вокруг Афин.
4. Эти меры в целом способствовали в том числе укреплению самостоятельности Афин, их независимости от какого бы то ни было внешнего воздействия, - хоть со стороны Персии, хоть со стороны Спарты. При этом, после отражения персидского нашествия антиспартанская направленность их стала особенно ощутимой, на что указывает как непосредственное противодействие их осуществлению Спарты, так и следующий ход событий.
В условиях замалчивания источниками внутриполитической деятельности Фемистокла, выделенные здесь моменты могут принести определенную пользу для реконструкции недостающих деталей. Уже подчеркнутая взаимосвязь между внутренней и внешней политикой в данном случае кажется особенно очевидным. Действительно, завершающий этап в осуществлении морской программы Фемистокла в значительной степени был обусловлен внешнеполитическими обстоятельствами. В то же время, сама морская программа вытекала из общего направления развития афинского полиса, которое характеризовалось подъемом ремесла, торговли (в особенности - морской), развитием внутри него городского организма, постепенным смещением акцентов в экономической жизни на торгово-ремесленную деятельность. В этой связи еще раз будет уместно подчеркнуть закономерность эволюции Афин в направлении торгово-ремесленного полиса, а не следования такого развития из чисто политических обстоятельств.
Не может вызывать сомнений, в свою очередь, стимулирование развернутым строительством развития торговли и ремесла, которые его обслуживали, а следовательно, и оживление товарно-денежных отношений, социально-экономических отношений в целом. До определенной степени можно говорить, что военная кампания 480 года способствовала экономическому усилению "новых групп", которые уделяли больше внимания торговле и ремеслу, чем сельскому хозяйству, которое очень пострадало от войны. Нарушение же такого баланса в экономике Афин, или даже некоторое смещение акцентов в пользу ремесла и торговли, кроме всего другого, стимулировало уже отмеченную тенденцию к переселению граждан в "полис", а значит - к определенному нарушению "традиционности" самой идеологии его, которая базировалась на определяющем значении сельскохозяйственного труда как "образа жизни, который соответствовал общей гармонии, управляющей миром".
Сказавшись, таким образом, в первую очередь на социально-экономическом развитии Афин, греко-персидские войны не могли не сказаться в итоге и на развитии политическом. Можно говорить, очевидно, о создании в тот период реальных социально-экономических условий для углубления процесса демократизации, и как первого его шага - повышение роли всех гражданских слоев в управлении полисом; последнее следует из полисного принципа, согласно которому сумма прав должна равняться сумме обязанностей гражданина, а также - из принципиальной "однозначности военного ополчения граждан с народным собранием как основой политической организации полиса".
Иначе говоря, речь идет о значительной активизации экклесии за счет усиления роли в ней широких демократических слоев, включая и фетов, которые, как уже отмечалось, и представляли собой основу военно-морского флота, то есть, в конечном счете, - абсолютно необходимое условие реализации обозначенных выше внешнеполитических мер Афин в послесаламинский период.
Тот факт, что к ним за помощью вынужден был обращаться даже такой сторонник аристократических тенденций в развитии полиса как Кимон, отнюдь не противоречит их демократической ориентации, - как, впрочем, и демократической ориентации в деятельности Фемистокла (не несмотря на возражения Фроста), - но только подчеркивает силу, влиятельность новосозданной военной мощи, с которой вынуждены были считаться и за помощью к которой вынуждены были обращаться отныне все политики, вне зависимости от их политических симпатий. Постоянными апелляциями в экклесии к этой новой, им самим созданной силы, возможно, характеризуется вся послесаламинская деятельность Фемистокла. И даже если она была направлена на решения чисто тех внешнеполитических задач, о которых было сказано выше, то и тогда, осуществляемая с помощью этой новой силы и, таким образом, активизируя ее, она, эта деятельность, уже была по своей сути демократической и стимулировала дальнейшее развитие демократии - через укрепления ее социальной базы. (Подлецкий считает, что военно-морские успехи Кимона и Аристида стали одной из причин падение популярности Фемистокла в Афинах и даже непосредственной причиной того, что задуманные им стены в Пирее были построены лишь наполовину. Как бы там ни было, можно согласиться, что с этих пор использование (причем - успешное использование!) военно-морской силы стало необходимейшим условием выступления любого политика на поприще государственной деятельности).
Однако, мы знаем, что в то время были сделаны и реальные шаги по расширению прав граждан, - а именно: Аристидом была внесено предложение с тем, чтобы в будущем управлении полисом принимали участие все без исключения и чтобы на должность архонта мог быть избранным любой гражданин (Plut. Arist. XXII; nop.: Arist. Ath. роl. 26. 2). Конечно сообщение Плутарха является достаточно спорным и вполне может оказаться справедливым сомнение относительно историчности этой псефисмы вообще. Однако и место из Аристотеля (Arist. Athen. pol. 26.2) также не намного вероятнее и отрицать Плутарха на его основе нужно с большой осторожностью. А впрочем, из Плутарха нельзя категорично сделать вывод о принятии этого предложения Аристида: речь идет, собственно, лишь о его внесении. Если же к этому добавить предостережение Аристотеля о том, что ранее зевгиты обычно замещали только рядовые должности, то возможности для конструирования самых разных версий становятся очень широкими.
Ограничимся здесь лишь констатацией вероятности самой попытки радикализации афинской конституции - она не кажется слишком смелой, но вполне согласуется со всем развитием событий. При этом, больше всего она согласуется именно с социально-политической деятельностью Фемистокла. Тот факт, что Плутарх делает ответственным за непосредственное внесение этого предложения Аристида, не должен нас смущать: у Плутарха довольно четко проступает вынужденность такого шага Аристида. Из этого легко предположить, что он сформулировал, так сказать, уже назревшее в народе предложение, предупреждая тем самым его внесение другими политиками и быстрее всего - Фемистоклом, намерения которого, возможно, простирались значительно дальше этого вынужденного шага. Если принять за историческое свидетельство об освобождении метеков от повинностей по предложению Фемистокла (Diod. XI. 43. 3), то можно даже выразить предположение, что речь шла о расширении социальной базы демократии, возможно даже за счет повышения роли метеков не только в экономической, но и в военно-политической сфере. Участие их в боевых действиях (см. Трезенская надпись ст. 7, 13, 30-32) могла стать весомым поводом для предоставления им всех или какой-то части гражданских прав. Вообще, не смотря на всю туманность сообщений, задается вполне справедливым мнение относительно заинтересованности метеков в развитии ремесла и торговли, что не только сближало их с афинской демократией, но и превращало в активных субъектов развития ее экономической основы. Уже одно это заставляет воспринимать возможность такой реконструкции политического развития Афин всерьез (Хотя, если согласиться с взглядом Г. Томсена на это решение Фемистокла как на начало становления афинской эйсфоры, которая распространялась лишь на граждан первых трех классов, то освобождение от нее метеков говорит наоборот, о дальнейшей дифференциации гражданского и негражданского населения. Вообще следует заметить, что сообщение Диодора Сицилийского о том, что Фемистокл убедил демос освободить метеков от повинностей, вряд ли дает основания для такой трактовки этого политического события).
Из этого следует, что можно констатировать сохранение в источниках следов - пусть и не совсем внятных - попыток радикализации внутриполитического развития Афин послесаламинского периода, которые вполне соответствуют основным выводам относительно общих тенденций общественно-экономического развития, а также хорошо известных нам военно-политических приготовлений и внешнеполитических ориентаций. Применяя эти выводы непосредственно к определению социально-политической ориентации Фемистокла в рассматриваемый период, еще раз стоит подчеркнуть, что его действия объективно были направлены на развитие демократии в Афинах, на расширение ее социальной базы и, - конечно, опосредованно, - даже на стимулирование развития экономической основы этой демократии.
Выше уже говорилось о единстве субъективных и объективных начал в политической деятельности Фемистокла. Справедливым остается этот тезис и для послесаламинского периода. И действительно, даже при самом критичном отношении к источникам, вряд ли можно подвергать сомнениям славу Фемистокла как в Афинах, так и во всей Элладе. Его положение уже, учитывая только это, было экстраординарным, что, естественно, не могло не привести к конфронтации: не только с политическими оппонентами, но даже с бывшими сторонниками, а используя более четкие политические определения (что, как мы видели, является делом достаточно сложным для рассматриваемых времен) - не только с выразителями ("субъектами") аристократических и олигархических тенденций в развитии полиса, но и по субъектам тенденции демократической. Принципы демократического равноправия и равной значимости всех и каждого гражданина в отдельности несовместимы с экстраординарным статусом любого, даже если это "вождь" самой демократии (идея "вождизма" вообще, в принципе чужда самой природе демократии).
Внешним, зримым проявлением такой несовместимости стала хорошо заметная в источниках зависть к Фемистоклу. Кажется, наиболее полно и наиболее последовательно она проявилась в нападках на него Тимокреонта с Родоса, с легкой руки которого за Фемистоклом прочно укоренилось реноме взяточника и задаваки (Plut. Them. XXI). И дело даже не в том, могли или не могли поступки Фемистокла дать повод для таких обвинений: на наш взгляд, анекдотизация лица Фемистокла стала вполне понятным следствием того особого положения, которое он занимал в Афинах, предвестником будущей прямой конфронтации с массой афинского гражданства, что нашло свое отражение в более поздней историографии. Не способствовали сглаживанию конфликта и постоянные напоминания Фемистокла о своих заслугах, что по-человечески и понятно, но у современников ничего, кроме раздражения вызвать не могло. Награды Фемистокла и почести, которых он был удостоен в Спарте, не без оснований вызвали раздражение у остальных сограждан, которые не меньше пострадали от войны и проявили высокую доблесть во всех сражениях (Hdt. VIII. 125; Diod. XI. 27; cp. Plut. Them. XVII; Aristid. Panathen. 18). Очевидно, в таком же контексте следует рассматривать и строительство им храма Артемиды "Лучшей Советчицы" (Plut. Them. XXII), сам эпитет которого должен был напоминать согражданам о спасительном совете Фемистокла. В пользу такого толкования свидетельствует, кажется тот факт, что храм после остракизма Фемистокла был разрушен и восстановили его лишь в 330 г. до Р. Х.
Возможно и действительно в контексте этих событий следует рассматривать и постановку Фемистоклом пьесы Фриниха "Финикиянки" (Plut. Them. V), в которой, на основе сходства ее с трагедией Эсхила "Персы", прославлялся, очевидно, Фемистокл как главный виновник Саламинской победы. Подлецкий усматривает политический смысл (а точнее - отголосок борьбы Фемистокла с Алкмеонидами) и в восстановлении памятника тираноубийцам, Гармодию и Аристогитону, с посвятительной надписью Симонида; оригинал этого памятника был вывезен персами к Суз.
Учитывая главным образом близкие отношения поэта с Фемистоклом, такая трактовка в принципе может оказаться вероятной. Однако сам эффект этой подчеркнуто антитиранической акции способствовал, скорее всего, оживлению именно антитиранических настроений в Афинах и, таким образом, вполне вписывался в общую картину общественно-политического развития афинского полиса как полиса демократического по своей сути (не смотря на так называемое "господство Ареопага", которое - даже если признать его историчность, - имеет более широкое значение, чем просто господство олигархии в Афинах) и шествующего по пути дальнейшей демократизации. Настоятельные попытки Фемистокла реанимировать свою популярность среди сограждан, таким образом, не могли не звучать диссонансом этой демократической тенденции, тенденции, которая предусматривала равноценность каждой личности для "общественного" мнения. Возможно также, что (в условиях успешных боевых действий Персии Кимона, который осуществлял популярную в Афинах идею ионийцев, в условиях успешной деятельности Аристида по фактической организации Делосской лиги, а возможно - и в условиях появления в Афинах слухов о стремлении Ксеркса к реваншу за поражение в предыдущих битвах) такие действия Фемистокла могли показаться не только претензионными, но даже вредными для полиса, как и его, - если только мы верно представляем себе суть политических процессов того времени, - настоятельные напоминания о враждебности Спарты. Доброжелательное восприятие афинянами постановки "Персов" Эсхила, осуществленной в 472 г. до Р. Х. хорегом Периклом, уже не могло что-либо существенно изменить и Фемистокл был остракован. Произошло это, очевидно, в 472/1 г. до Р. Х., плюс-минус один год, хотя хронология этого события не очень ясна.
Этим, собственно, и завершается "афинский" период социально-политической деятельности Фемистокла.
В то же время, ни жизненный путь, ни наши сведения о нем остракизмом не исчерпываются. Скорее наоборот: больше трети всего суммарного объема сведений о Фемистокла, которые дошли до наших дней, относятся именно к времени его бегства и пребывания в Персии. Безусловно, они заслуживают внимания и нельзя сказать, что внимания они лишены. Даже больше, выскажем предположение, что лицо Фемистокла оказалась настолько популярной как в античной, так и в новой традиции не в последнюю очередь благодаря столь "романтичному" финалу. Понимание этого факта, кажется, находится в основе концепции Ленардона о следовании источников своего рода героическому эпосу, "сази", - как отмечает другой известный современный исследователь, Подлецкий, - "романтической фантазии" о Фемистокле.
Археологические источники (найденный при раскопках в Остии скульптурный портрет Фемистокла, возможно, имеющий образцом оригинал времени его персидской "карьеры"), как и нумизматические (дидрахмы с именем Фемистокла и найденный в 1963 году близ Магнесии четверть обола), подкрепляют, на наш взгляд, справедливость литературной традиции относительно высокого его положения, возможно - даже о наличии в его распоряжении военных отрядов, для которых и была предназначена эмиссия этих монет Фемистоклом.
Относительно этого существуют различные понятия и время от времени дискуссии в литературе возобновляются с новой силой. В наиболее общем виде они представлены в сравнительно недавних работах Подлецкого и Фроста. Поскольку данная работа не имеет целью освещать все моменты биографии Фемистокла, а лишь показать его место в эволюции афинского полиса, то отметим по этому поводу только то, что показания источников о поздней карьере Фемистокла позволяют прояснить некоторые обстоятельства его ранней деятельности. Среди прочего симптоматичными кажутся его вояжи по Пелопоннесу, пребывания в Аргосе (Thuc. II. 135-138; Plut. Them. XXIII; Epist. № 1) поскольку они, как уже отмечалось, свидетельствуют о его антиспартанских действиях; безусловно, их можно истолковать и как продолжение предыдущей, еще "афинской" его политики, направленной на ослабление потенциального соперника Афин. Возможно даже, эти действия были направлены и на оживление демократических тенденций в Пелопоннесе, что проявилось в определенной демократизации политического строя Элиды и Мантинеи, которая наблюдается в то время, - это также соответствует нашим представлениям о политической позиции Фемистокла как субъекта демократических тенденций в развитии афинского полиса. Можно высказать предположение, что этими действиями Фемистокл готовил почву для усиления своего влияния в демократических Афинах, хотя более справедливой кажется догадка о патриотических мотивах, которые имели целью благо отечества, а не сугубо прагматические соображения.
В любом случае, последствия этих действий оказались горькими для Фемистокла: Спарта, пожалуй, действительно обеспокоенная подозрительной активностью Фемистокла в исконно враждебном в отношении нее Аргосе, приняла политические меры для его устранения. С помощью дружественных к ней сил в Афинах, Спарте удалось возбудить процесс против Фемистокла, обвинив его в связях с Павсанием и обоих - в медизме, в планах переметнуться на сторону персидского царя. Мы уже отмечали, что основа для формирования обвинений Фемистокла в медизме в Афинах вполне могло быть готовым уже и раньше: его сложная внешняя политика, основанная на балансе между различными внешними силами, его склонность к определенному политическому авантюризму, честолюбие и громкая слава - все это составляло очень удобный фон, на котором можно было нарисовать какую угодно картину страшных злоупотреблений против общества.
Мы не будем здесь останавливаться на источниковедческих проблемах связи Фемистокла с Павсанием (Thuc. 1.115-138; Plut. Them. XXIII. 3-4); они достаточно разработаны. Отметим только, что для Фемистокла предательские планы были более чем нехарактерными, в корне противоречащими всей его предыдущей деятельности и поэтому логичнее было бы объяснить его изгнание (как и следующий процесс) тем, что ни демократические принципы не были совместимыми с непомерными претензиями Фемистокла на лидерство, а не, возможно, планы афинской демократии не соответствовали его начинаниям. В последнем случае, фемистокл был принесен в жертву соображениям выбора внешнеполитических приоритетов, в которых Спарта, с точки зрения на перманентную войну с Персией, вновь заняла главные позиции. В этих условиях единственным убежищем во всем мире для Фемистокла оставалась только враждебная как Афинам, так и Спарте Персия, отныне - не только символ его всеэллинского триумфа, но и проксен в горькие минуты его бед. Ирония судьбы.