1. В начале весны, последовавшей за зимою, когда все это случилось, из Рима отправился консул К. Марций Филипп с пятью тысячами воинов, которых он должен быль перевезти с собою на пополнение легионов, и прибыл в Брундизий. Бывший консул М. Попиллий и другие молодые люди, равные ему по благородству происхождения, последовали за консулом в качестве военных трибунов для Македонских легионов. В тоже время прибыл и претор К. Марций Фигул, которому досталось командование над флотом. Вместе отправясь из Италии, они достигли Корциры на другой день, а на третий прибыли в Акций, Акарнанский порт. Оттуда консул, выйдя на берег в Амбракии, сухим путем двинулся во Фракию. Претор, миновав Левкату, вошел в Коринфский залив и оставив суда в Креузе, сам сухим путем отправился в Халкиду к флоту по середине Бэотии (идущему налегке тут день пути.) В это время А. Гостилий имел флот в Фессалии около Палефарсала: хотя не совершено никаких замечательных военных действий, но воины после крайнего своеволия приучены к полной воинской дисциплине; союзникам оказано надлежащее внимание, и они получили защиту от оскорблений всякого рода. Услыхав о прибытии преемника, со вниманием осмотрев оружие, воинов и коней, с устроенным войском он выступил на встречу приближавшемуся консулу. И первая их встреча вполне соответствовала достоинству их самих и Римского имени, и в действиях после совершенных… проконсул к войску… По прошествии немногих дней консул говорил речь к воинам, начав со злодейства, совершенного Персеем в отношении к брату, замышленного против отца его он прибавил «стяжав царство злодействами, отравлениями, убийством, гнусным умыслом посягнув на жизнь Евмена, осыпав оскорблениями народ Римский, разграбил союзные города вопреки святости договоров — до какой степени все эти его действия ненавистны богам бессмертным, почувствует он при исходе своих действий! Любят верность и доброту боги, через которых народ Римский достиг такой степени величия». За тем он сделал сравнение сил народа Римского, уже обнимавшего земной шар, с силами Македонии и одно войско с другим. «Но (сказал он в заключение) не с равными ли войсками сокрушили мы силы Филиппа и Антиоха, в несколько раз большие?»
2. Умы воинов были воспламенены подобного рода убеждениями, и начальник стал отбирать мнения относительно сущности ведения войны. К нему прибыл и претор К. Марций, от Халкиды приняв флот; заблагорассудили — не тратить более времени пребыванием во Фракии, но немедленно снять лагерь и отсюда идти в Македонию, а претору озаботиться, чтобы и флот в тоже время учинил нападение на неприятельский берег. Отпустив претора, консул, отдав приказание воинам взять с собою запасов на месяц, снял лагерь, и выступил в поход в десятый после того день, как принял войско. Совершив однодневный переход, он позвал снова в совет проводников и велел им высказать — какою дорогою каждый из них поведет войско. По удалении проводников, консул изложил совету, какую который из них укажет дорогу. Одни предпочитали движение через Питий; другие через Камбунийские горы, дорогою, по которой в предшествовавшем году вел войско консул Гостилий, иные — мимо Аскуридского болота. Оставалось несколько дороги общей, а потому окончательное обсуждение этого дела оставлено до того времени, когда лагерь будет поставлен там, где расходятся дороги. Оттуда повел в Перребию, и стал постоянным лагерем между Азором и Долихом для нового обсуждения, какую лучше предпочесть дорогу. В тоже время Персей, узнав о приближении неприятеля, но, не зная по какому пути он двинется, положил — все ущелья занять охранительными отрядами. На вершину Камбунийских гор (Волустаном сами называют) отправил он десять тысяч молодых легковооруженных воинов с вождем Асклепиодотом, У крепости, находившейся над Аскуридским болотом (место называется Лапать) по приказанию Персея, стал для обороны Гиппиас с двенадцатью тысячами Македонян. Сам Персей с остальными войсками имел постоянный лагерь сначала около Дия, потом, как бы растерявшись и не зная что делать, с отрядом легкой конницы он скакал по берегу то в Гераклей, то в Филу, и оттуда тем же движением достигал Дия.
3. Наконец решение консула остановилось на том, чтобы вести войско тем ущельем, где, подле Артолофа, как мы сказали, находился царский лагерь… Положено отправить вперед четыре тысячи воинов занять благоприятную местность; начальство над ними поручено М. Клавдию и К. Марцию, сыну консула. Немедленно последовали и все войска; впрочем дорога была до того затруднительна, крута и неудобна, что и, посланные вперед, легковооруженные воины, совершив с трудом в два дня путь в пятнадцать тысяч шагов, стали лагерем; они заняли позицию у башни, называемой Евдиеру. Пройдя на другой день от этого места шесть миль (тысяч шагов), заняли возвышенность недалеко от неприятельского лагеря, и послали гонца к консулу: «достигли они неприятеля, остановились в месте безопасном и для всего удобном; пусть он как можно поспешит вслед за ними». Консул был озабочен и затруднениями дороги, на которую вступил и судьбою тех, которых он отправил в малом числе в средину сил неприятельских, как вдруг встретил его гонец у Аскуридского болота. Прибавилось и у самого уверенности и сосредоточив войска, стал он лагерем, упираясь в занятый прежде холм в таком месте, где это наиболее дозволяла местность. Не только лагерь неприятельский, находившийся немного более тысячи шагов, но вся страна около Дия и Филы, и берег моря были в виду, так как далеко обнимало зрение со столь высокого хребта. Это обстоятельство воспламенило умы воинов, когда они увидали так вблизи всю сущность войны, все царские войска и неприятельскую землю. А потому горя усердием, они просили консула вести их немедленно к лагерю неприятельскому; один день дан для отдохновения утомленным затруднениями пути. На третий день консул, оставив часть войска для охраны лагеря, остальное повел к неприятелю.
IV. Гиппиас незадолго перед тем был прислан царем защищать ущелье: он, увидав лагерь Римский на возвышении, приготовил умы своих воинов к борьбе и выступил на встречу, двигавшемуся вперед, войску консула. И Римляне вышли на сражение налегке и неприятель. Легкое оружие наиболее было приспособлено к началу борьбы, а потому немедленно как встретились, пустили они стрелы: в такой смелой схватке и с той, и с другой стороны не мало ран и принято и нанесено: но потеря убитыми обоих войск была незначительна. Раздражены были на другой день умы воинов, с большими силами и упорством схватились они, но свойство местности не позволяло развернуть строй. Вершина горы оканчивалась узкою площадкою, едва дозволявшею стать в линию трем рядам воинов. Таким образом немногие сражались, а прочие, в особенности тяжеловооруженные воины, были простыми зрителями. Легковооруженные воины бегали и по ущельям горного хребта, и на флангах схватывались с легковооруженными воинами, и искали борьбы с удобной и неудобной местности. В этот день более было ранено, чем убито и сражению положило конец наступление ночи. На третий день Римский полководец признал нужным созвать совет: он не мог ни оставаться долее на обнаженной и всего лишенной горной вершине, ни отступить без позора и даже опасности, если неприятель стал бы преследовать по пятам с более возвышенного места. Не оставалось более ничего, как смело начатое дело поправить упорством и смелостью, нередко благоразумными в окончательном результате. Впрочем дело было таково, что имей консул врага, подобного древним Македонским царям, мот бы он понести великое поражение; но царь, скитаясь около Дия с конницею по берегу моря, и слыша почти за двенадцать миль крики и шум сражающихся, не дал подкрепления войскам присылкою свежих вместо утомленных и не явился сам в сражение (что было бы очень важно), а между тем Римский вождь, имея более 60 лет от роду и претяжелый телом, сам усердно исполнял все обязанности воина. В смелом начинании он превосходно упорствовал до конца и, оставив Попиллия оберегать вершину гор, перешел по непроходимым дотоле местам, послал вперед очищать путь Аттала и Мизагена, и того и другого с вспомогательными воинами из их земляков, и приказал им служить защитою для очищавших ущелье, а сам, имея впереди всадников и обозы, замыкал движение с легионами.
5. Несказанные были труды Римлян, спускавшихся с потерею вьючных животных и обозов. Едва прошли они четыре тысячи шагов, как уже ничего так не желали, как возвратиться тою же дорогою, какою шли, если бы только это было возможно. Слоны причиняли войску смятение как бы от неприятеля: они, достигнув непроходимых мест, сбросили вожаков и страшным шипением нагоняли сильный ужас, в особенности лошадям, пока наконец не придумали способа их переводить. В крутых спусках, вровень с верхом вбивались в землю внизу два толстых столба на расстоянии один от другого немного более ширины животного. На эти столбы клались длинные бревна, и на них поперечные так, что образовался мост до трехсот футов длиною; сверху набрасывали земли. Затем внизу в небольшом расстоянии делался другой такой же мост, потом третий и так далее и более по порядку, где скалы были очень круты. Как по твердой почве наступал слон на мост: но прежде чем он доходил до его конца, подрубали столбы, и мост падая принуждал потихоньку спускаться до начала следующего моста. Одни слоны спускались стоя, а другие сидя на заднице. Когда принимала их площадка другого моста, то снова таким же разрушением нижнего моста опускаемы были ниже, пока достигли не столь крутых горных долин. Римляне двигались в день немного более семи миль (тысяч шагов); менее пути совершено ими на ногах, а по большей части катились они с оружием и прочими тяжестями, при страшных неудобствах всякого рода, так что даже вождь и виновник движения не скрывал, что небольшой отряд неприятелей мог истребить все войско. Ночью они достигли до умеренной величины площадки и даже не было возможности осмотреть, неприязненно ли это место, со всех сторон огражденное. Воинам, неожиданно нашедшим наконец место удобное для стоянки, пришлось в такой глубокой долине поджидать Попиллия и остальные с ним войска: и они, хотя неприятель ни откуда не грозил им, потерпели вред от крутизны местности. На третий день соединив войска, двинулись через ущелье, которое жители называют Каллипевце. На четвертый день по местам столько же непроходимым, но научась уже опытом и с большею уверенностью, так как неприятеля нигде не было видно и приближались к морю, спустились на поля и между Гераклеем и Либетром пехота стала лагерем; большая часть ее занимала холмы. Валом лагеря обнималось и то место, куда должна была удалиться конница.
6. Говорят, что царь мылся, когда ему принесли известие о приближении неприятеля. Испуганный им Персей выскочил из ванны и бросился бежать с криком, что он побежден без сражения. Вслед затем теряясь во множестве робких предположений и распоряжений, он вызвал двух из своих приближенных: одного в Пеллу, где положены деньги, а другого даже до Парта из охранительных постов; и открыл неприятелю повсюду доступ. А сам, захватив из Дия все позолоченные статуи, чтобы они не сделались добычею неприятеля, принудил жителей этого города переселиться в Пидну. И то, что могло бы показаться заносчивостью консула, так как он зашел туда, откуда и выхода не было без согласия неприятеля, обратилось удачным исполнением в смелый мастерски обдуманный план. Римляне могли уйти оттуда только по двум ущельям: одно через Темпе в Фессалию, а другое в Македонию мимо Дия, но и то, и другое было занято отрядами царя. А потому, покажи он себя бесстрашным вождем и выдержи смело в продолжение десяти дней видимую грозу приближавшегося неприятеля, то Римлянам не было бы возможности ни отступить в Фессалию через Темпе, ни открыть сообщения для подвоза припасов всякого рода. Ущелье Темпейское, и если не сделается еще более неприязненным вследствие войны, весьма затруднительно для перехода. Кроме узкого прохода в пять миль длиною, по которому одному вьючному животному и то трудно двигаться, по обе стороны скалы до того круты, что невозможно смотреть без головокружения и робости. Страх еще увеличивается шумом, быстро и глубоко бегущей внизу горной долины, реки Пенея. Такая местность, и сама по себе от природы неприязненная, в четырех местах была занята царскими отрядами: первый стоял при самом входе у Гонна, другой у неприступной крепостцы Кандилона, третий около Лапатунта, иначе Харака; четвертый стоял над самой дорогою в середине и самом узком месте горного ущелья, где даже десяти вооруженным воинам легко было преградить путь. Раз только через Темпе невозможны были ни отступление, ни подвоз провианта, пришлось бы Римлянам взбираться на те самые горы, с которых спустились. Но движение, совершенное прежде украдкою от неприятеля, становилось невозможным теперь, когда он занимал горные вершины; притом раз испытанные затруднения уничтожали всякую надежду. Ничего другого не оставалось при столь смелом начинании, как проникнуть в Македонию к Дию посреди неприятелей, но и это, не отними боги у царя здравого соображения, было сопряжено с величайшею трудностью. Спуски гори Олимпа оставляют к морю пространства немного более как на тысячу шагов, и половину места занимает устье реки Бафира, разливающегося на широкое пространство; часть равнины занимает город и храм Юпитера, и остальное, очень узкое, место могло быть замкнуто небольшим рвом и валом; камня под руками и лесного материалу было такое обилие, что можно было возвести целую стену и с башнями. Ослепленный внезапным ужасом, ум царя не хотел ничего видеть и он, сняв все вооруженные отряды и открыв все для войны, убежал в Пидну.
7. Консул, видя столько надежды и помощи в лености и бездействии неприятеля, послал гонца в Лариссу к Сп. Лукрецию занять около Темпе укрепления, оставленные неприятелем, а Попиллия отправил вперед осмотреть переходы около Дия. Заметив, что везде и повсюду путь свободен, другим (лагерем) переходом достиг Дия и приказал размерять место для лагеря около самого храма для того, чтобы не случилось какого насилия в священном месте, а сам вошел в город; он нашел его хотя небольшим, но украшенным общественными зданиями, множеством статуй, отлично укрепленным. Он просто не мог поверить, чтобы все это было оставлено так, безо всякого коварства. Один день он пробыл хорошенько все исследуя, а потом снял лагерь и довольно основательно полагая, что в Пиерии будет достаточно хлеба, он в этот день дошел до реки, называемой Митин. На другой день двинулся далее и взял город Агассу, жители которого изъявили сами покорность. Желая задобрить умы прочих Македонян, консул удовольствовался заложниками, а город оставил жителям без гарнизона, уверив их, что они будут жить безо всяких повинностей, под сенью собственных законов. Двинувшись оттуда на день пути, он стал лагерем у реки Аскорда, чем далее отходил он от Фессалии, тем чувствовал больший недостаток всех предметов первой необходимости и вернулся к Дию. Тут уже ни у кого не осталось сомнения, что пришлось бы ему терпеть, если бы преграждено было сообщение с Фессалиею, когда и далеко отойти от неё было небезопасно. Персей, сосредоточив в одно место все войска и их начальников побранил префектов гарнизонов, в особенности Асклепиодота и Гиппия; он говорил, что ими переданы Римлянам ключи Македонии: но в этом случае никого не было виновнее самого царя. Консул, увидав в море флот, стать надеяться, что идут суда с провиантом (хлеб был крайне дорог, да и совсем почти его не было); но, когда они вошли в пристань, услыхал, что транспортные суда остались в Магнезии. Озабоченный неизвестностью, как тут поступить (до такой степени затруднительно было бороться с обстоятельствами и безо всякого почти противодействия неприятеля) как вдруг весьма кстати пришло письмо от Сп. Лукреция: занял он все укрепления, которые находятся над Темпе и около Филлы, и нашел в них запасы хлеба и других нужных припасов.
8. Сильно обрадованный этим консул, повел войско от Дия к Филе, как для того чтобы подкрепить находившийся там гарнизон, так вместе распределить воинам хлеб, подвоз которого замедлялся. Такое движение консула имело дурную огласку: одни говорили, что под влиянием робости отступил он перед неприятелем, так как, оставаясь в Пиерии, он должен был непременно дать сражение; а другие винили консула, что он, незнакомый со случайностями войны, ежедневно изменяющимися, не умел пользоваться счастием, которое ему навязывалось и выпустил из рук случай, которого вернуть не было уже возможности. Как только он уступил владение Дием, побудил неприятеля — почувствовать наконец необходимость взять назад то, что было упущено его виною. Услыхав о движении консула, царь вернулся в Дий и оправил все разрушенное и опустошенное Римлянами: сбитые со стен зубцы наделаны и со всех сторон стены укреплены; затем он поставил лагерь в пяти тысячах шагах от города по сю сторону Енипея; самая река, затруднительная для перехода, должна была служить ему прикрытием; течет она из горной долины Олимпа и летом ничтожная, но, наполнясь от зимних дождей, и вверху кипит между высоких скал и внизу, унося в море подмытую землю, образует глубокие пучины и, промыв русло, течет в самых крутых берегах. Персей полагал, что этою рекою прегражден путь неприятелю, и хотел только кое как протянуть остальное время лета. Между тем консул от Филы отправил в Гераклею Попиллия с двумя тысячами воинов. Отстоит от Филы дочти на пять тысяч шагов, на середине расстояния между Дием и Темпе, на возвышенном над рекою береге.
9. Попиллий, прежде чем придвинуть вооруженных воинов к стенам, отправил уговаривать должностных лиц и старейшин — предпочесть испытать на себе верность и милосердие Римлян, чем силу их. Эти убеждения нисколько не подействовали, потому что видны были огни в царском лагере у Енипея. Тогда разом и с моря (флот стоял причалив у берега) и с сухого пути началось нападение одновременно силою оружия и вместе осадными работами и машинами. Даже некоторые молодые люди из Римлян, применив к воинскому делу потеху цирка, заняли часть стены в самом низком месте. В то время, когда еще не была в разгаре страсть — животными всякого рода наполнять цирк, существовал обычай придумывать разного рода потехи: то скакали в колесницах, то посылали наездников, но бег и тех и других продолжался не более часа. Между прочим почти шестьдесят молодых людей, а иногда и более, когда игры были по роскошнее, выходили в полном вооружении. Их движение представляло подражание движению войска, но только воины были изысканнее одеты, чем того требует военное искусство и самое оружие, бывшее у них в употреблении, напоминало больше гладиаторов. После разных эволюций, они строились в карре, и подняв щиты над головами, плотно их смыкали, при чем воины передние стояли прямо, второго ряда наклонясь, третьего и четвертого еще более, а последние даже стояли на коленах, и таким образом образовывалась наклоненная поверхность на подобие крыши. Оттуда в расстоянии один от другого почти пятидесяти шагов, выбегали два вооруженных воина, грозя один. другому: они по щитам взбегали на верх и представляли вид единоборства то на самом краю черепахи, то сходились друг с другом на средине, а вообще бегали как на твердой почве. Подобие такой же черепахи, в высшей степени сходной, подвинуто к самой низкой части стены. Когда подошли помещавшиеся в верху её воины, то они стояли на одной высоте с защитниками стены: сбив их, воины двух значков перешли в город: разница была только в том, что спереди и с боков воины не держали, как прочие, щиты над головами, дабы не обнажить тело для ударов, но держали их впереди, как то бывает в бою. Вследствие этого, воины когда подходили, не потерпели никакого вреда от стрел, бросаемых со стены и они, падая дождем на наклоненную поверхность щитов, безо всякого вреда катились к низу. Консул, по взятии Гераклеи, выдвинул лагерь вперед, как будто намереваясь двинуться к царю и затем, удалив его, проникнуть в Пиерию, а между тем заготовлял уже зимние квартиры, приказал укрепить дороги, по которым должны были подвозиться припасы из Фессалии, заготовить в удобных местах магазины для ссыпки хлеба и построить здания, где могли бы находить отдых подвозившие провиант.
10. Персей пришел наконец в себя от ужаса, которым был поражен, и тут ему понравилось, что его приказания остались без исполнения, когда в испуге велел он сокровища свои выбросить в море в Пелле, а в Фессалонике сжечь верфи. Андроник, посланный в Фессалонику, тянул время, давая возможность, как и оправдалось на деле, изменить решение. Не так осторожен был в Пелле Никиас, бросив в море часть денег, какую только мог достать; но по–видимому впал в ошибку исправимую, так как почти все вытащено водолазами. Царю до того стыдно было своей робости, что он приказал тайно убить водолазов, потом Андроника и Никия, для того чтобы не было никого, кто знал бы о таком безрассудном приказании. Между тем К. Марций, отправясь с флотом от Гераклеи в Фессалонику, на далекое пространство опустошил поля во многих местах, высадив на берег вооруженных воинов, а выходивших из города в нескольких удачных схватках, сбил внутрь стен в большом расстройстве. Уже он стал грозить городу, когда, посредством расставленных всякого рода осадных орудий, поражаемы были не только воины, блуждавшие около стен и неосторожно подходившие; но даже находившиеся на судах, падали от камней, бросаемых орудиями. А потому Римляне, отозвав на суда воинов и оставив осаду Фессалоники, оттуда идут в Энею. Пятнадцать тысяч шагов отстоит этот город и находится напротив Пидны в плодородной местности. Опустошив область этого города, и следуя берегом, достигли Антигонии. Тут, выйдя на берег, сначала опустошили поля в разных местах, и несколько добычи отнесли на суда. Потом Македоняне напали на Римлян, рассеявшихся поберегу и вместе, пеших и конных воинов, бросившихся бежать, усердно преследовали до моря, убили почти пятьсот человек и не меньше взяли в плен. И только крайняя необходимость, так как им препятствовали безопасно достичь судов, раздражила умы Римлян как безнадежностью иначе на спасение, так и стыдом. На самом берегу возобновилась битва и находившиеся на судах подали помощь. Тут Македонян почти двести человек убито, и такое же число взято в плен. Флот отплыл от Антигонеи, и на Паллененском поле сделана высадка для опустошения. Поле это принадлежит к области Кассандрейцев и самое плодородное изо всех, мимо которых проплыли. Тут попался на встречу царь Евмен, выступивший из Елеи с 20 палубными судами; царь Прузий прислал пять крытых (палубных) судов.
11. Вследствие такого увеличения сил, у претора прибавилось на столько смелости, чтобы осадить Кассандрею. Город этот построен царем Кассандром в самих теснинах, соединяющих Паллененское поле с остальною Македонией; с одной стороны огражден он Торонайским, а с другой Македонским морем. Далеко выдвигается в море коса, на которой стоит, не менее — знаменитой по своей величине Афонской горы, и обращена к стороне Магнезии двумя неравными мысами: больший называется Посидеем, а меньший Канастрейским, Нападение начато с разных сторон. Римляне стали делать окопы в урочище, называемом Клитас, предварительно устроив палисад (из кольев) для преграждения пути, и провели их от Македонского до Торонайского моря. С другой стороны находился морской пролив, и оттуда приступал Евмен. Римлянам очень трудно было завалить ров, недавно сделанный Персеем. Когда претор спросил, от чего нигде не видно холма, который должен был образоваться из вынесенной изо рва земли, то ему показали своды: «выстроены они не такой толщины, как прежние стены, но выложены в один ряд кирпичей.» А потому он задумал: пробив стену открыть путь в город. Ввести же в заблуждение его защитников мог он, приставив к стенам города лестницы в другом месте, и произведя тревогу, обратить внимание защитников города на сбережение этого места. Гарнизон Кассандреи составляли: довольно порядочное число молодых людей из граждан, восемьсот Агрианов и две тысячи Иллириев Пенестов, посланных Плевратом: оба народа весьма воинственны. Они защищали стены, а Римляне употребляли все усилия подойти; пробив в одну минуту стены сводов, они открыли вход в город. Будь вооружены те, которые ворвались, город взят был бы немедленно: когда воины получили известие, что это дело совершено, то они от радости вдруг подняли громкие крики, стараясь проникнуть в город где кто мог.
12. Неприятель был поражен сначала удивлением, чтобы значил такой внезапный крик; но когда начальники гарнизона Пито, и Филипп, узнали, что в город открыт доступ, сообразили, что кто сделает первое нападение, совершил почти уже дело, с сильным отрядом Агрианов и Иллиров сделали вылазку, и Римлян, которые сходились и собираемы были с разных мест, для того чтобы внести значки в город, обратили в бегство неустроенных и в беспорядке преследовали до рва: сбив их туда довершают поражение. Почти шестьсот человек там убито, а переранены почти все, сколько их было захвачено между стеною и рвом. Претор, потерпев поражение от своего же собственного замыслы, сделался уже не столь предприимчивым. Да и Евмену, в его одновременном нападении вместе и с моря и с суши, не все достаточно хорошо удавалось. А потому оба заблагорассудили поставить где нужно сильные отряды, для того чтобы из Македонии не мог проникнуть ни один вооруженный отряд, при неудаче действия открытою силою, стали осадными орудиями громить стены. Пока они это приготовляли десять царских судов, отправленные из Фессалоники с отборными Галльскими вспомогательными воинами, увидали стоявшие в море неприятельские суда, а сами в позднюю ночь, в один ряд, плывя как можно ближе к берегу, проникли в город. Слух об этом новом подкреплении заставил Римлян и царя вместе отказаться от осады. Обогнув мыс, они пристали с флотом к Торону. Они пытались напасть и на этот город, но видя, что его защищает сильный отряд, без успеха отправились в Деметриаду; подходя они увидели, что стены наполнены вооруженными воинами; проплыли мимо и пристали к Голку, а оттуда, опустошив поля, собрались приступать и к Деметриаде.
13. Между тем консул для того только, чтобы не оставаться праздным в неприятельской области, отправил М. Попиллия с пятью тысячами воинов–приступить к городу Мелибею. Находится он у подошвы горы Оссы в её стороне, обращенной к Фессалии, и весьма удобно возвышается над Деметриадою. Сначала прибытие неприятелей поразило жителей места: оправившись потом от неожиданного страха, вооруженные войны разбежались к воротам и стенам, в местах, где можно было подозревать доступ и немедленно они отняли надежду на то, чтобы можно были взят его первым нападением. Таким образом готовилась осада, и неприятель начал приступать к правильным осадным работам. Персей, услыхав, что в одно и тоже время Мелибей подвергся нападению войска консула, и вместе флот стоит в Голке, чтобы напасть на Деметриаду — отправил в Мелибей одного из вождей Евфранора с отборными двумя тысячами воинов. Ему же приказано, если удастся удалить Римлян от Мелибея, то потайным путем войти в Деметриаду прежде, чем Римляне пододвинут от Голка войско к городу. Когда он (Евфранор) вдруг показался на высотах, осаждавшие Мелибей, Римляне с большою тревогою оставили осадные работы, подожгли их, и таким обратом удалились от Мелибея. Евфранор, освободив один город от осады, тотчас же повел в Деметриаду. Тогда жители возымели достаточно уверенности в своих силах — не только защитить стены, но и поля, и делали вылазки на, рассеявшихся для грабежа, неприятелей не без вреда для них. Впрочем претор и царь объехали стены, рассматривая местоположение города, нельзя ли в каком–нибудь месте сделать покушение или силою или осадными работами. Прошел слух, что, через посредство Циданта Критянина и Антимаха, начальствовавшего в Деметриаде, между Персеем и Евменом завязались переговоры об условиях дружбы. Во всяком случае от Деметриады отступили Римляне. Евмен поплыл к консулу и поздравив его, что он благополучно прибыл в Македонию, отправился в свое царство. Претор Марций Фигул, послав часть флота на зимовку в Сциат, с остальными судами удалился в Евбею в Орей, находя, что этот город удобнее для отправления припасов к войскам, находившимся как в Македонии, так и в Фессалии. Относительно царя Евмена передают совсем разно. Если верить Валерию Антиату, то узнаем, что Евмен не помогал претору флотом, хотя и был неоднократно к этому приглашаем его письмами, и что он отправился в Азию недовольный консулом за то, что он не позволил ему идти вместе с войском, и даже Римляне не могли от Евмена добиться того, чтобы он оставил им всадников Галльских, приведенных с собою, Аттал брат его, оставался у консула; верность его пребыла одинаковою и неизменною, и усердное содействие его в войне было весьма полезно.
14. Пока велась война в Македонии, Трансалыпинские послы от царька Галлов (имя его было Баланос, но какого племени Галлов не сохранилось известия) прибыли в Рим, обещая помощь на войну с Македонянами. Сенат поблагодарил и отправил послам подарки: золотое ожерелье в два фунта, золотые чаши в четыре фунта, коня в полном приборе и вооружение для всадника. Вслед за Галльскими послами послы Памфилийские внесли в сенат золотую корону, сделанную из двадцати тысяч филиппеев (монета). Они просили о позволении этот дар положить в храме Юпитера Всемогущего и Всеблагого и принести жертву в Капитолие. Послам, желавшим возобновить союз дружбы, дан благосклонный ответ, и послан подарок каждому по две тысячи асс. Тогда выслушаны послы от царя Прузия, и немного спустя от Родосцев; об одном и том же предмете толковали они весьма разно. Со стороны Прузия была скорее просьба, чем требование, так как он заявлял: «что как доныне он стоял за одно с Римлянами, так и будет стоять, пока продолжится война. Впрочем, когда к нему пришли послы от Персея относительно приведения к концу войны с Римлянами, то и им он обещал — быть за них молельщиком перед сенатом, и просит, буде сенат может положить себе на сердце оставить гнев, то и его Прузия не забыть благодеянием возобновленного мира. Вот что говорили послы царские. Родосцы надменно исчислили свои благодеяния народу Римскому и присвоив себе большую часть победы, как бы то ни было одержанной над Антиохом, прибавили: «когда мир был между Македонянами и Римлянами, тут возымела начало их Родосцев дружба с Персеем: ее нарушили они против воли, без всякой с его стороны вины и потому только, что Римлянам вздумалось притянуть и их к участию в войне. Третий год уже они, Родосцы, испытывают на себе все неудобства этой войны: вследствие превращения сообщений по морю, остров терпит недостаток, с потерею морских пошлин и доходов. Такое положение дел им долее невыносимо, а потому они отправили в Македонию к Персею других послов — объявить ему о требовании Родосцев — заключить мир с Римлянами; в Рим они послали с известием о том же. А там Родосцы подумают, как поступить с теми, которые будут препятствовать положить конец войне.» Я уверен, что и теперь нельзя ни слышать, ни читать таких слов без негодования, а потому не трудно было представить каково было состояние умов сенаторов, когда они это слушали.
15. Клавдий уверяет, что Родосцам не дано никакого ответа, а только прочитан декрет сената, которым народ Римский повелел Карам и Ликам быть свободными, и с известием об этом письма немедленно посланы к тому и другому народу. Выслушав это, старейшина посольства, многоречие которого незадолго перед тем едва вмещалось в здании сената, упал духом. Другие говорят, что Родосцам дан такой ответ: «еще в начале войны народу Римскому известно было от людей, заслуживающих доверие, что Родосцы с царем Персеем затевали тайные замыслы против государства Римского, да и если бы в этом оставалось еще какое–либо сомнение, то недавние слова послов поставили это вне всякого сомнения, и по большей части коварство, как оно сначала ни бывает осторожно, само себя открывает. Неужели теперь Родосцы сделались распорядителями войны и мира на земном шаре? Отныне, по указанию Родосцев, Римляне будут браться за оружие и класть его? Свидетелями договоров будут уже не боги бессмертные, но Родосцы. В правду ли это так? Если им, Родосцам, не будет оказано повиновения, и войска из Македонии не будут удалены, то они посмотрят, как им следует поступить? Что Родосцы будут рассматривать, они сами пусть знают; а народ Римский, победив Персея, что не замедлит, как он — надеется, вскоре случиться — примет меры к тому чтобы, каждый город и народ получил достойное по заслугам его в эту войну.» Впрочем послам отправлено в подарок каждому по две тысячи асс, но они их не приняли.
16. Затем прочитано письмо консула К. Марция: как он перешел в Македонию, пробравшись по горным ущельям: тут он имеет запасы на зиму, как заготовленные претором из разных мест, так и взятые у Епиротов тридцать тысяч мер пшеницы, и десять тысяч мер ячменя: за этот хлеб деньги должны быть заплачены в Риме их послам. Из Рима надобно прислать одежды воинам, а лошадей нужно двести, преимущественно Нумидских; в этих же местах в них ощущается совершенный недостаток. Состоялся сенатский декрет, чтобы все по письму консула было исполнено. К. Сульпиций претор отдал с торгов поставку шести тысяч тог, тридцати (тысяч) туник (рубашек), и доставку лошадей в Македонию с предоставлением их в распоряжение консула. Послам Епиротов претор заплатил деньги за хлеб и ввел в сенат Онезима, Питонова сына, благородного Македонянина. Он был перед царем постоянным советником мира и убеждал его, хотя не постоянно, но часто, подражать примеру отца его Филиппа, который до последнего дня жизни имел обыкновение ежедневно два раза читать оглавление статей союзного договора, заключенного с Римлянами. А когда оказалось невозможным — отвлечь царя от войны, то он (Онезим) стал уклоняться то под тем, то под другим предлогом для того, чтобы не участвовать в том, чего не одобрял; наконец замечая, что становится подозрительным и даже иногда стали взводить на него обвинение в измене, перебежал к Римлянам и был в высшей степени полезен консулу. Когда он (Онезим), будучи введен в курию, все это припомнил, сенат приказал подвести его под правило союзников, дать ему квартиру и угощение на общественный счет; из Тарентинского поля, составлявшего общественное достояние народа Римского, отвести двести десятин и купить дом в Таренте. Озаботиться всем этим — поручено претору К. Децимию. Цензоры в Декабрьские Иды произвели пересмотр и притом строже обыкновенного. У многих отняты лошади, между прочим у П. Рутилия, который, в бытность свою трибуном народным, сильно на них (цензоров) нападал: он также удален из трибы и записан в подушный оклад. На общественные работы, по предписанию сената, квесторы отпустили половину дохода с пошлин этого года; Ти. Семпроний на деньги, ему доставшиеся, купил в общественную собственность дом П. Африкана подле старых у статуи Вортумна, а также мясные и другие лавки, с ним соединенные, и озаботился устройством базилика, который в последствии и получил название Семпрониева.
17. Год уже начался, и в особенности озабоченные войною с Македонянами, граждане толковали — кого бы выбрать консулами наступающего года для приведения войны к концу; а потому состоялось сенатское определение ·- Кн. Сервилию прибыть как можно поспешнее для производства выборов. Сенатское определение претор Сульпиций к консулу… по прошествии немногих дней… прочел ранее какого дня прибудет в город.[1] Консул поспешил, и выборы произведены в тот самый день, который он назначил: консулами выбраны Л. Эмилий Павлл в другой раз, на четырнадцатый год после того как был в первый раз консулом, и К. Лициний Красс. На другой день назначены преторами: Кн. Бэбий Тамфил, Л. Аниций Галл, Кн. Октавий, П. Фонтей Бальб, М. Эбуций Эльва, К. Папирий Карбо. Забота о войне Македонской побуждала и исполнить все как можно поспешнее, а потому признано за нужное немедленно вновь назначенным лицам разделить провинции: для того чтобы знать, которому консулу Македония, а какому претору — флот. Они немедленно должны были обсуждать и приготовлять все, что нужно для войны, а также и спросить сенат — если в чем будет нужда. «Как только новые сановники вступят в должность, то они как можно скорее должны совершить Латинские празднества, лишь только это возможно будет по церковному уставу; а консул, которому назначено идти в Македонию, не должен быть задерживаем.» Когда состоялось это определение, то консулам назначены провинция — Италия и Македония, а преторам, кроме двух судопроизводств в городе — флот, Испания, Сицилия и Сардиния. Из консулов Эмилию досталась Македония, а Лицинию Италия. Преторам досталось по жребию: Кн. Бэбию судопроизводство над гражданами; Л. Апицию — над чужестранцами и оставаться в распоряжении сената, Кн. Октавию — флот, П. Фонтейю — Испания, М. Эбуцию — Сицилия, Кн, Папирию — Сардиния.
18. С первого же разу обнаружилось всем, что Л, Эмилий будет вести эту войну деятельно; кроме того что он был совсем другой человек, он дни и ночи проводил в соображениях о том, что нужно для войны. Прежде всего он просил у сената — отправить уполномоченных в Македонию — осмотреть войска и флот, и по основательным исследовании доложить, что именно нужно для войск как сухопутных, так и морских: кроме того чтобы они узнали о положении войск царских, как велика их сила, и в чем заключается их преимущество и наше. Римляне имеют ли лагерь внутри ущельев, или уже все теснины ими пройдены и они достигли мест ровных; какие союзники нам верны, какие сомнительны и верность их колеблется вместе с счастьем, а какие обнаружили в себе явных неприятелей; сколько заготовлено припасов и откуда они должны быть доставлены сухим путем, откуда судами; что именно, в течение прошлого лета, совершено на море и на сухом пути; только, по основательном изучении всего этого, можно, будет принять верные меры на будущее время. Сенат поручил консулу Кн. Сервилию — отправить в Македонию уполномоченных, избрав их по указанию Л. Эмилия. Два дня спустя отправились уполномоченные Кн. Домиций Агенобарб, А. Лициний Нерва и Л. Бэбий. В конце этого года получено известие о два раза шедшем каменном дожде: раз на Римском, а на раз на Веиентском поле. Два раза совершено девятидневное жертвоприношение. В этом году умерли жрецы П, Квинтилий Вар, фламен Марциал и М. Клавдий Марцелл децемвир: на его место подставлен Кн. Октавий. С увеличивающеюся роскошью обратило на себя внимание то, что, во время Цирценских игр, П. Корнелия Сципиона Назики и Ти. Лентула, курульных эдилей, участвовали в играх шестьдесят три Африканки (пантеры) и сорок медведей и слонов.
19. В консульство Л. Эмилия Павлла и К. Лициния, к Мартовские Иды, в начале наступающего года, сенаторы были в ожидании в особенности того, что консул доложит о Македонии, доставшейся ему провинциею. Павлл сказал: «нечего ему доложить, так как послы не возвращались; впрочем они находятся в Брундизие, быв два раза во время плавания отброшены в Диррахий. Он, консул, доложит — как только ему известно будет то, что знать нужно для сущности дела, а это совершится в течение самого непродолжительного времени, Во избежание же какой–либо задержки к выступлению, назначен день для празднования Латин накануне Апрельских Ид. Совершив обычные жертвоприношения, выступят он и Октавий согласно с распоряжением сената. А на товарище его, К. Лициние, будет лежать забота в его отсутствии заготовлять и посылать, все что нужно будет на эту войну; между тем есть возможность выслушать посольства чужеземных народов. Первые позваны прибывшие из Александрии послы от царей Птолемея и Клеопатры, В траурной одежде, с отпущенными бородою и волосами, вошли они в курию (здание сената) с масличными ветвями и упали ниц: речь их соответствовала жалкой наружности. Антиох, царь Сирии, бывший в Риме заложником, под благовидным предлогом восстановления на царство старшего Птолемея, начал войну с меньшим братом его, который властвовал в то время в Александрии, у Пелузия одержал морскую победу и поспешно сделав мост на Ниле, перешел с войском, грозя осадою самой Александрии, и казалось уже для него не далеким овладеть богатейшим царством. Жалуясь на это, послы молили сенат: подать помощь царству и владетелям его, связанным узами дружбы с империею Римскою: «таковы заслуги народа Римского в отношении к Антиоху, и таково влияние на всех царей и народов, что если они отправят послов объявить нежелание сената, чтобы вели неприязненные действия с союзными царями, то Антиох немедленно отступит от стен Александрии и уведет войско в Сирию. Если же Римляне замедлят так поступить, то вскоре изгнанниками явятся в Рим Птолемей и Клеопатра с некоторым стыдом для народа Римского, так как он не подал никакой помощи, когда дело шло о решении их участи.» Сенаторы, тронутые просьбами Александрийцев, немедленно отправили уполномоченными К. Попилия Лената, К. Децимия и К, Гостилия — положить конец войне между царями. Приказано им навестить сначала Антиоха, а потом Птоломея и объявить им, что если они не откажутся от войны, то Римляне не будут считать ни за друга, ни за союзника того, кто будет этому виною.
20. Не позже как через три дня отправились Римские уполномоченные вместе с Александрийскими послами. В конце Квинкватров (пятидневного праздника в честь Миневры) явились наконец из Македонии уполномоченные; их ждали с таким нетерпением, что не будь вечер, консулы тотчас же бы созвали сенат. На другой день сенат собрался, и уполномоченные выслушаны. Они известили, что: «с большею опасностью, чем выгодою, войско введено в Македонию по непроходимым ущельям. Перию занимает царь до тех мест, до каких выступил; лагерь с лагерем сближены почти так, что только отделяются рекою Енипеем: и царь не дает возможности к битве, а у наших недостаточно сил принудить его. Да и зима наступила неожиданно в самом разгаре военных действий; воины праздно потребляют припасы, и не более шести… хлеба осталось. У Македонян говорят тридцать тысяч воинов под оружием. Будь у Ап. Клавдия около Лихнида достаточно сильное войско, можно было бы развлечь царя войною в двух местах. Теперь же Аппий, и сколько с ним есть войска, находятся в величайшей опасности, если поспешно не будет послано туда достаточных сил, или и остальные воины не будут выведена оттуда. Когда они из лагеря отправились ко флоту, то услыхали, что часть морских служителей сделалась жертвою болезни, а часть, преимущественно те, которые были из Сицилии, отправились домой, и на судах ощущается недостаток в людях, да которые и есть, не получают жалованья и одежд не имеют, Евмен и флот его, подобно судам, занесенным ветром, без причины и явились и исчезли: и обнаружилось, что характер царя не довольно постоянен». На сколько относительно Евмена сомнительное, на столько — относительно постоянной верности Аттала — уполномоченные сообщили все самое лучшее.
21. Выслушав уполномоченных, Л. Эмилий сказал, что теперь он доложит о войне. Сенат определил: «чтобы на восемь легионов одинаковое число трибунов назначили консулы и народ: в этом году не назначат никого, кроме лиц уже служивших с честью, Потом из числа всех военных трибунов Л. Эмилий в два легиона, назначаемые в Македонию, имел право выбрать по своему усмотрению. По совершении Латинских празднеств, должны отправиться в свои провинции консул Л. Эмилий и претор Кн. Октавий, которому досталось начальство над флотом». Третий прибавлен к ним претор Л. Аниций, которому поручено было судопроизводство над иностранцами. Заблагорассудили ему быть преемником Ап. Клавдия в провинции Иллирике около Лихнида. Забота о наборе возложена на консула К. Лициния; ему повелено набрать семь тысяч граждан Римских и двести всадников; от союзников Латинского имени потребовать семь тысяч пеших воинов и четыреста всадников. Кн. Сервилию, управлявшему провинциею Галлиею, послано предписание — набрать шестьсот всадников. Лицинию приказано — все это войско, как можно поспешнее, отправить в Македонию к товарищу, и в этой провинции находиться не более как двум легионам, но пополнить их так, чтобы в каждом было по шести тысяч пеших воинов и по триста всадников; остальных пеших и конных воинов расположить по гарнизонам, а тех из них, которые окажутся неспособными к военной службе, распустить. Кроме того потребовано от союзников десять тысяч пеших воинов и восемьсот всадников. Это подкрепление дано Аницию кроме двух легионов, которые ему велено доставить в Македонию: в каждом из них заключалось по пяти тысяч двести пеших воинов и по триста всадников. Для службы на флоте набрано пять тысяч человек. Консулу Лицинию приказано занимать провинцию двумя легионами и к ним присоединить союзников десять тысяч пеших и шестьсот всадников.
22. Когда составлялись сенатские декреты, то консул Л. Эмилий вышел из курии в народное собрание и сказал такую речь: «Квириты, мне кажется я заметил, что когда мне досталась по жребию провинциею Македония, большее мне было поздравление, чем когда я и был поздравлен консулом, и вступил в отправление должности. Другой причины этому нет, как убеждение, что через меня может быть положен конец, достойный величия народа Римского, войне с Македонянами, которая тянется уже так долго. Надеюсь, что благосклонное внимание богов не было чуждо этому жребию, и что они с таким же будут присутствовать и при совершении событий; частью я могу это предполагать, частью надеяться; но то и смею утверждать наверное, что я употреблю все силы оправдать надежды, которые вы на меня возлагаете. А что необходимо на войну, то уже и сенат определил; так как мне нужно немедленно отправиться и я медлить не стану, то товарищ мой К, Лициний, человек отличный, приготовит с таким же старанием, как будто ему самому предстояло вести войну; а вы верьте тому, что я напишу сенату или вам, но вашею доверчивостью не давайте пищи слухам, которым не окажется прямого виновника. И теперь, а в особенности в эту войну, заметно явление, обыкновенно случающееся, что нет человека, который бы на столько пренебрег молвою, что бы дух его не мог упасть под её влиянием. Во всех кружках и даже, по снисходительности богов, на пиршествах являются люди, которые ведут войска в Македонию, знают — где надобно поставить лагерь, какие места занять войсками, когда и каким ущельем проникнуть в Македонию, где поставить житницы, откуда сухим путем и морем подвозить провиант, в какое время лучше сразиться с неприятелем и в какое оставаться в покое. И не только утверждают как надобно поступить, но если в чем–нибудь поступлено иначе чем как они решили, то они обвиняют консула как бы в уголовном преступлении. В этом заключается большое препятствие для лиц, которые должны действовать. Не все обнаруживают столько твердости и постоянства против ложных слухов, сколько обнаруживал Фабий; он предпочел уменьшение власти своей вследствие легкомыслия народа, чем сохранить его доброе мнение жертвою польз отечества. Я вовсе не того мнения, что вожди не должны спрашивать ничьего совета: и даже человека, который во всем действует только по собственному внушению, считаю скорее гордым, чем умным. Как же тут быть? Во–первых полководцы должны спрашивать совета у людей благоразумных, опытных в военном деле и наученных практикою, потом от тех, которые, находясь на лицо на месте военных действий, могут ознакомиться с неприятелем, со свойствами местности и, пребывая как бы на одном и том же корабле, делят труды и опасности. А потому если найдется человек, с уверенностью сознающий в себе, что в войне, которую мне придется вести, он может принести пользу отечеству советом, то пусть он не откажется быть полезным и на деле, и отправляется со мною в Македонию; я доставлю ему корабль, лошадь, палатку и припасы. Но если кто ленится так поступить и предпочитает праздность городскую трудам военным, то пусть откажется от мысли, оставаясь на берегу, управлять судном. Городская жизнь уже сама по себе доставит довольно пищи для толков, а затем болтливость пусть каждый сдержит и знает, что на будущее время мы будем довольствоваться советами, которые можно получить в лагере». Сказав эту речь, и по обычаю во время Латинских празднеств, накануне Календ Апрельских, совершив жертвоприношение на горе, немедленно консул и претор Кн. Октавий отправились в Македонию. Осталось в памяти, что отъезд консула сопровождался большим участием со стороны граждан, чем это обыкновенно бывает, и граждане почти наверное предчувствовали и надеялись, что Македонская война скоро окончится, и что консул не замедлит вернуться с блистательным триумфом.
23. Пока это происходит в Италии, Персей, до сих пор не могший решиться довести до конца начатое дело о задобрении в свою пользу Гентия, царя Иллиров, так как оно сопряжено было с денежным пожертвованием, когда увидал, что Римляне перешли теснины и война принимает решительный оборот, счел невозможным медлить долее и, условясь через Гиппия о платеже трех сот талантов серебра с взаимною выдачею заложников, отправил Пантавха, вернейшего своего друга, привести это дело к окончанию. В Метеоне, в земле Лабеатидской, Пантавх встретил царя Иллирийского; тут он принял от него присягу и заложников. Послан и от Гентия уполномоченный, по имени Олимпий, потребовать у Персея клятв и заложников; с ним отправлены и лица для принятия денег и, по словам Пантавха — Парменион и Морк, назначенные послами в Родос, куда они должны были отправиться вместе с Македонскими. Им поручено, чтобы они приняли прежде от Персея присягу, заложников и деньги и тогда уже отправились в Родос: «соединенными убеждениями двух царей, Родосцы могут быть возбуждены в войне с Римлянами. А когда присоединится государство, за которым одним почти осталось первенство в морском деле, то Римлянам не останется надежды ни на море, ни на суше». По приходе Иллирийцев, Персей двинулся со всею конницею от реки Енипея и встретил их у Дия. Тут–то, что условлено, совершенно среди окружавшей конницы: царь хотел, чтобы она присутствовала при утверждении союза с Гентием в надежде, что это обстоятельство хотя сколько–нибудь ободрит умы воинов, и заложники в присутствии всех даны и приняты; в Пеллу к царским сокровищам посланы для принятия денег; а те, которые должны были идти в Родос с Иллирийскими послами, получили приказание отправиться в Фессалонику. Тут находился Метродор, недавно прибывший из Родоса; он, ссылаясь на старейшин Родоса — Динона и Полиарата, утверждал, что Родосцы готовы к войне; он поставлен во главе соединенного с Иллирийским посольства.
24. В тоже время к Евмену и Антиоху даны общие поручения, какие могло внушить положение дел: «от природы враждебны между собою вольные государства и цари. По одиночке нападает народ Римский и, что хуже всего, царей сокрушает царскими же силами. С помощью Аттала отец его (Персея) подавлен; Антиох побежден при помощи Евмена и отчасти отца его Филиппа. Теперь против него вооружились и Евмен и Прузиас. С падением Македонского царства ближе всего Азия: Римляне уже и ее частью, под предлогом освобождения городов, сделали своею, а затем очередь дойдет до Сирии. Уже Прузиаса чтят более Евмена, уже у Антиоха победителя исторгают награду победы Египет, Пусть обо всем об этом хорошенько подумают и, в видах заботливости о себе, склонят Римлян к заключению с ним мира или, если те упорно будут продолжать войну, соединят общие усилия противу отъявленных врагов всех царей.» К Антиоху поручение было явное, а к Евмену отправлен уполномоченный под предлогом размена пленных: впрочем шло дело о чем–то секретном, что тогда же сделало для Римлян подозрительным — Евмена, вследствие ложных и более важных. … Его сочли изменником и почти врагом, а между тем оба царя состязались друг с другом в коварстве и корыстолюбии. Был Кретиец Цидас, из числа приближенных Евмена: он вел переговоры сначала у Амфиполиса с каким–то земляком Химаром, стоявшим за Персея, а потом у Деметриады, раз с каким то Менекратом, потом с Антимахом, царскими вождями — под самыми стенами города. И Герофон, посланный в это время, уже два раза был посылан с поручениями к Евмену. Об этих тайных поручениях и посольствах шла дурная молва, но подлинно никто не знал, что делалось и на чем покончено между царями; в действительности же дело происходило так:
25. Евмен не желал победы Персея, и не намеревался напасть на него войною не столько вследствие наследованной от отцов вражды, сколько по личной ненависти, пищи для которой было не мало. Не таково было соперничество между царями, чтобы Евмен мог равнодушно смотреть на такое усиление Персея и на такую славу, какие достались бы ему в удел, если бы он победил Римлян. Видел он (Евмен), что с самого начала войны, Персей испытывал все средства иметь мир и с каждым днем, по мере приближения военной грозы, сосредоточивал на этом все свои мысли и действия. Да и Римляне со своей стороны — так как война продлилась долее, чем они надеялись, и сами вожди и сенат не чужды были (так по крайней мере думал Евмен) сочувствия к мысли об окончании войны в местности, столь неудобной и трудной. Убежденный в таком желании обеих сторон, и веря в возможность исполнения этого само собою, вследствие робости слабейшей и скуки сильнейшей стороны, он желал задобрить обе стороны и как можно дороже продать свое в этом посредничество. То он уговаривался, чтобы не помогать Римлянам в войне ни на море, ни на сухом пути, то торговался о цене за посредничество к заключению мира; за то, чтобы не принимать участия в войне … тысячу пятьсот талантов, В том, и в другом случае, он заявлял готовность не только дать клятву, но и представить заложников. Персей заявлял величайшую готовность к начатию дела под влиянием страха; о приеме заложников он толковал немедленно и условился, чтобы, по принятии их, они были отосланы в Крит. Но когда дело дошло до денег, он медлил; во всяком случае такой торг от имени таких царей был постыдным и гнусным, как для имевшего получить деньги, так и отдать их. В надежде на мир с Римом, Персей не отказывался от издержек, но говорил, что он деньги отдаст только по окончании дела, а пока положит в Самотракском храме. Так как остров Самотрак владения Персеева, то Евмен видел мало разницы, как бы деньги находились в Пелле, а для него важно было взять хоть какую–нибудь часть денег теперь же. Таким образом цари, тщетно стараясь обмануть друг друга, ничего не приобрели, кроме бесславия.
26. И не только это дело упустил Персей вследствие корыстолюбия, тогда как он мог сберечь деньги и иметь мир через посредство Евмена, хотя бы и купил его частью владений; он мог снова обобрать неприятеля, тяжело нагруженного платою, и мог бы вооружить против него Римлян весьма основательно; но и ранее подготовленный союз с царем Гентием и огромные полчища Галлов, рассеявшихся по Иллиряку, остались без пользы вследствие того же корыстолюбия. Шли десять тысяч всадников и столько же пеших воинов; последние быстротою движения равнялись с конными, и вместо упавших всадников в сражении они брали их коней и выступали в бой. Они условились получить немедленно по прибытии: всадник по десяти золотых, пеший по пяти, а вожди по тысяче. Когда они приближались, то Персей, выступив им от Енипея на встречу с половиною войск, стал объявлять по селам и городам, прилежащим в дороге, чтобы заготовляли провиант, хлеб, вина и скота в изобилии; а сам взял с собою лошадей, уборы лошадиные и одежды воинские в дар старейшинам, а также небольшое количество золота для распределения между немногими, а большую часть он надеялся провести одними обещаниями. Он прибыл к городу Альману и стал лагерем на берегу реки Аксия. Войско Галльское остановилось около Десудабы в Медике, дожидаясь там условленной платы. Царь отправил туда Антигона, одного из приближенных, с приказанием Галльскому войску — подвинуть лагерь к Билазоре (это место находится в Пэонии), а старейшинам явиться к нему в большом числе. Они находились на расстоянии 75 миль от реки Аксия и лагеря царского. Когда Антигон передал Галлам то, что ему было поручено и прибавил, что по дороге заботливостью царя приготовлены для Галлов в избытке припасы всякого рода, а старейшин, по их прибытии, встретит даром одежд, денег и лошадей; на это Галлы отвечали: увидим сами, что будет; а спросили: то, о чем прежде условились, количество золота, следующее к распределению между пешими и конными воинами поголовно, привез ли с собою? — Не получая на это никакого ответа, Клондик, царек Галлов, сказал Антигону: «ступай к царю и скажи, что Галлы, пока не получат золота и заложников, ни на шаг подвинутся далее». Царь, получив об этом донесение, собрал совет и так как ясно было в каком смысле были бы все убеждения, то царь сам, лучший охранитель денег, чем царства, настоятельно говорил о коварстве и жестокости Галлов: «уже прежде многими бедствиями доказана опасность принятия в Македонию такого их множества: как бы союз с ними не обошелся дороже вражды с Римлянами! Пяти тысяч всадников достаточно для того, чтобы принести пользу на войне без опасений, внушаемых многолюдством».
27. Ясно было для всех, что царю не хотелось тратить значительной суммы на жалованье — и больше ничего; но никто не посмел противоречить царю, высказавшему свое мнение, Антигон послан к Галлам снова с известием, что царю нужно только содействие пяти тысяч всадников, а прочих он не удерживает. Услыхав это, варвары возроптали некоторые из них в негодовании, что напрасно вызваны из своих жилищ: Клондик опять спросил: отсчитает ли он деньги, в которых условился, хоть этим пяти тысячам? Видя же, что и тут царь хочет отделаться двусмысленными речами, Галлы, не причинив ни малейшего вреда вестнику обмана (такого благополучия он и сам не мог ожидать), вернулись назад к Истру, опустошив Фракию в местах, прилежащих к дороге. А между тем полчища Галлов, пока царь спокойно оставался бы у Енипея, будучи переведены по ущелью Перребии в Фессалию против Римлян, не только очистили бы поля грабежом, так что Римляне не могли бы ждать уже оттуда никаких подвозов, но и уничтожить самые города; а Персей у Енипея держал бы Римлян, так чтобы они не в состоянии были подать помощь союзным городам. Да и самим Римлянам пришлось бы о себе подумать. Они не могли ни оставаться, утратив Фессалию, откуда получалось продовольствие для войска, ни идти вперед, когда напротив лагерь Македонян… которые имели эту надежду, не мало ослабил. Такою жадностью Персей удалил от себя царя Гентия: когда он триста талантов отсчитал в Пелле его посланным, он допустил их наложить свои клейма и затем отдал приказание — немедленно вручить царю десять талантов, посланных к Павтавху: остальные деньги, перемеченные печатями Иллирийцев, он приказал — подводчиками были Македоняне — везти маленькими переходами; а по прибытии к границам Македонии остановиться и подождать от него известия. Гентий, получив такую небольшую сумму денег, но побуждаемый постоянно Пантавхом затронуть Римлян открыто неприязненным действием, их уполномоченных — М. Перперну и Петиллия, в то время к нему пришедших, заключил в оковы. Услыхав об этом, Персей, полагая, что Гентий таким поступком по необходимости уже втянут в войну с Римлянами, дослал вернуть тех, которые везли деньги, как будто у него не было другой заботы, как оставить Римлянам сколь можно большую добычу, когда они его победят. От Евмена вернулся Герофон, не зная о том, что делалось тайно; и сами они объявили, что дело шло о пленных, и так же уведомил консула Евмен по избежание подозрения.
28. Персей, обманувшись в надежде с возвращением Герофонта от Евмена — начальников флота Антенора и Каллипа отправил в Тенедос с сорока судами (лембы) прибавив к этому количеству пять, так называемых, прист — оберегать рассеянные про между Цикладских островов суда, шедшие в Македонию с хлебом. Они отведены сначала в Кассандрею, в порт, находящийся подле Афонской горы, оттуда при тихом состоянии моря переправлены в Тенедос, а стоявшие в пристани, Родосские открытые (без палубы) суда, и префекта их, Евдама отпустили безо всякого насилия и даже очень ласково с ними обошлись. Узнав потом, что в другом боку пятьдесят транспортных судов заперты, стоящими в устье порта, военными судами Евмена, бывшие под начальством Дамия, поспешно поплыли и грозою приближения удалив неприятельские суда — транспортные суда отправили в Македонию, дав им для прикрытия десять лембов и они, проводив до безопасного места, должны были вернуться в Тенедос: на девятый день вернулись они к флоту, стоявшему уже у Сигея, откуда переправились в Суботе (так называется остров между Елеею и Атосом). Случилось, что на другой день после того, как флот стал у Суботы, тридцать пять судов, называемых гиппагогами, отплыли от Елей с всадниками Галльскими и лошадьми и шли к Фанасу, выдавшемуся пункту острова Хиоса для того, чтобы оттуда переправиться в Македонию; их Евмен посылал Атталу. Когда Антенору дан был знак со сторожевой скалы о том, что суда в море, то, двинувшись от Суботы, он встретил их между мысом Еритрейским и Хиосом в самом узком месте пролива. Начальники Евменовых судов никак и не предполагали возможности — видеть флот Македонян в этом море: то на Римлян думали, то на Аттала, то предполагали, что, отосланные Атталом, несколько судов идут в Пергам. Но когда вид приближавшихся судов не оставил никакого сомнения и поспешное движение весел и прямое направление судов ясно обнаружили приближение неприятеля, тогда началась тревога; на сопротивление нельзя было иметь никакой надежды, так как и род судов был неспособен к этому, да и Галлы с трудом переносили пребывание на море, даже спокойном. Часть судов, находившихся ближе к твердой земле, ушла в Еритрею; некоторые, выпустив все паруса, дали себя выбросить на Хиос и, покинув лошадей, поспешно бросились бежать в город. А Македонские суда ближе к городу, и в более удобном, месте берега высадили вооруженных воинов, которые и избили много Галлов отчасти дорогою, отчасти у ворот, недопущенных в город, Хиосцы заперли ворота, не будучи в состоянии различить бегущих от преследовавших. Почти восемьсот Галлов убито, а двести взято в плен живых, лошади частью погибли в море когда разбились суда, а остальным Македоняне подрезали жилы на берегу. Двадцать лошадей, особенно красивых, и пленных — Антенор приказал отвезти в Фессалонику тем же десяти лембам, которых прежде посылал и, как можно поспешнее, вернуться к флоту: он будет дожидаться их у Фаноса; почти три дня флот стоял около города; оттуда выступил до Фаноса, и когда десять лембов вернулись ранее чем их ожидали, то они поплыли по Эгейскому морю и причалили к Делосу,
29. Между тем как это происходило, Римские послы К. Попиллий, К. Децилий и К. Гостилий выступили от Халкиды, и прибыли в Делос на трех судах о пяти рядах весел; тут они нашли 40 лембов Македонских и пять квинкверем царя Евмена. Святость храма и острова защищала всех от насилия, а потому, перемешавшись вместе, Римляне, Македоняне и морские служители Евмена обращались в храме; уважение к месту было вместо перемирия. Антенор, префект Персеев, как только давали ему знать со сторожевых башен о появлении каких–либо транспортных судов в море, с частью лембов сам их преследовал, а часть их расположил по Цикладам и все кроме тех, которые шли в Македонию, или истреблял, или обирал. Каким могли, оказывали пособие Попиллий, или Евменовы суда; но Македоняне чаще обманывали их, отправляясь в поход с двумя и много с тремя лембами. Около этого времени послы Македонские и Иллирийские вместе прибыли в Родос; вес им придал не только приход лембов, свободно разгуливавших около Цикладов и по Эгейскому морю, но и самый союз царей Персея и Гентия, и слух о приближении Галлов с большим количеством пеших и конных воинов. Посмелее стали духом Динон и Полиарат, сторонники Персея, и не только цари получили благосклонный ответ, но и громко объявлено: «влиянием своим Родосцы положат конец войне, а потому и сами цари пусть спокойно готовятся к принятию мира».
30. Уже было начало весны, и новые вожди прибыли в провинцию: консул Эмилий в Македонию, Октавий в Орей к флоту, Аниций в Иллирик — ему предстояло воевать с Гентием. Он (Гентий) родился от, царя Иллириев, Плеврата и матери Евридики, и у него было два брата: Платор от одного и того же отца и матери, и Караванций только по матери. Не столько подозрительно смотря на последнего по незначительности его (отцовского) происхождения, Гентий умертвил Платора, и двух его приближенных Еттрида и Епикада, с целью царствовать с большею безопасностью. Был слух, что он в особенности позавидовал сговору за брата Етуты, дочери Гонуна, повелителя Дарданов, так как с этим браком подчинил бы он себе народ Дарданов. Похожим на правду сделалось это в особенности, когда Гентий, умертвив Платора, женился на этой девушке. Но перестав бояться брата, Гентий сделался тяжел для своих подданных: природную жестокость усиливало непомерное употребление вина. Впрочем, как мы уже прежде упомянули, возбужденный к войне с Римлянами, он сосредоточил все войска к Лиссу: они состояли из пятнадцати тысяч вооруженных воинов. Отсюда он послал брата с тысячею пеших и пятьюстами конных воинов к племени Кавиев — подчинить его или угрозами, или открытою силою, а сам повел (остальные войска) к городу Бассанию, в пяти милях от Лисса; жители этого города были союзниками Римлян, а потому, отвергнув сделанные им предложения, предпочли подвергнуться осаде, чем покориться. Караванция — в земле Кавиев, город Дурний по его прибытии, ласково принял, а Каравантис, другой город, не впустил; когда же он на далекое пространство опустошил их поля, несколько воинов, рассеявшихся (для грабежа) умерщвлены сбежавшимися крестьянами. Уже и Ап. Клавдий, присоединив к имевшемуся у него войску — вспомогательные отряды Буллинов, Аноллониатов и Диррахинов, выступил с зимних квартир, и стал лагерем около реки Генуза. Услыхав о заключении союзного договора между Персеем и Гентием, и рассерженный обидою послов, потерпевших насилие, решился вести с ним открытую войну. Претор Аниций, в то время находясь в Аполлонии и услыхав о том, что делается в Иллирике, послал вперед письмо к Аницию, чтобы он дождался его у Генуза, а через три дня и сам прибыл в лагерь и к, уже находившимся у него, вспомогательным войскам Партинов, присоединил две тысячи пеших воинов и двести всадников (над пехотою был начальником Епикад, над конницею Альгальз) и готовился вести в Иллирик, главное с целью — Бассанитов освободить от осады. Движение его задержал слух об опустошениях морского берега лембами. Восемьдесят их было — и, по внушению Пантавха, посланы они были Гентием — опустошать поля Диррахинов и Аполлониатов. Тогда флот стоял у берега не далеко от Аполлонии. Сюда поспешил Аниций, скоро нагнал Иллирийских грабителей, сразился с ними и без труда их победив, взял несколько неприятельских судов, а остальные принудил поспешать в Иллирик. Потом вернувшись в лагерь к Генузию, поспешил на помощь Бассанитов. Не устоял против слуха о приближении претора Гентий и, сняв осаду, удалился в Скодр таким поспешным бегством, что растерял значительную часть войска, которая, если бы была поддержана вождем, могла замедлить движение Римлян, а теперь она, по удалении царя, сдалась им.
31. Также поступали и города этой страны; такому расположению умов содействовало милосердие ко всем и справедливость претора Римского. Потом пришли Римляне к Скодре (где было средоточие войны) не потому только, что Гентий выбрал ее себе, как самый укрепленный пункт царства, но и потому что в земле Лабеатов это был город самый крепкий и недоступный. Его опоясывают две реки: Клавзула течет со стороны города, обращенной на Восток, а Барбанна на Запад, имея начало из Лабеатидского болота. Эти две реки, соединясь вместе, впадают в реку Ориунд, а она, начинаясь из горы Скорда, увеличенная многими другими притоками, впадает в Адриатическое море. Гора Скорд, самая высокая в этой стране; с Востока господствует над Дарданиею, на Юге над Македониею, на Западе лад Иллириком. Хотя город укреплен самим местоположением, а защищаем был всем народом Иллириев и самим царем, однако претор Римский, по благоприятному началу, судя о дальнейшем хорошем ходе всего дела и рассчитывая на действие внезапного страху, устроив войско (в боевой порядок) подошел к стенам. Если бы жители заперли ворота и, расположив воинов по стенам и башням над воротами, защищали их, то они отразили бы Римлян от стен безо всякого для последних успеха. А они, выйдя из ворот, дали сражение в открытом поле с большею храбростью, чем стойкостью. Сбитые, они пустились бежать толпою и в самих теснинах ворот пало более двухсот; такой ужас овладел осажденными, что Гентий немедленно отправил к претору просителями, старейшин народных, Тевтика и Белла, испрашивая перемирие, в продолжение которого он мог бы рассудить о положении своих дел. Три дня дано на это, и так как лагерь Римский находился от города почти на расстоянии пяти сот шагов, Гентий сел на судно, и по реке Барбанну поплыл в Лабеатское озеро, как бы отыскивая поуединеннее место для обдумывания; но как оказалось он питал неосновательную надежду, о приближении брата Караванция, собравшего будто бы в той стороне куда был послан, многие тысячи вооруженных воинов. Когда этот слух оказался неосновательным, то на третий день царь спустился в том же судне, по течению реки, в Скодр: он послал вперед гонцов — прося претора о позволении видеться с ним и, получив его, прибыл в лагерь. Он начал речь с обвинения самого себя в глупости, потом обратился к просьбам и слезам и, упав на колени перед претором, отдался в его власть. Сначала ему приказало не робеть и получил он приглашение поужинать; потом возвратился в город к своим и с претором в этот день пиршествовал с большим почетом, а, уже по окончании ужина отдан под стражу К. Кассию, военному трибуну. И царю досталось подпасть такой участи, приняв от царя же за это десять талантов, едва плату, которую получают гладиаторы.
32. Аниций, по взятии Скодры, прежде всего приказал разыскать Римских уполномоченных, Петиллия и Перперну, и привести к себе. Возвратив им должное, Перперну немедленно отправил схватить друзей и родственников царя. Он отправясь в Метеон, город Лабеатского народа, жену Гентия — Етлеву, с двумя сыновьями Скердиледом и Плевратом, и брата его Караванция привел в лагерь в Скодру. Аниций, окончив войну с Иллирийцами в течение тридцати дней, отправил вестником победы в Рим Перперну, а, по прошествии немногих дней, послал туда же самого царя Гентия с отцом, женою, детьми и братом и другими старейшинами Иллирийскими. Об этой одной войне в Риме узнали прежде, что она окончилась, чем что она началась. — Между тем как это происходило, и Персей был в большом ужасе, как по случаю прибытия нового консула Емилия, шедшего, как он слышал, с большими ему угрозами, так и претора Октавия. Сильно опасался он флота Римского и небезопасности мореного прибрежья. В Фессалонике начальствовали Евмен и Атенагор с небольшим отрядом двух тысяч цетратов[2]. Туда же послал и префекта Андрокла, приказав ему иметь лагерь у самих верфей. В Эней он отправил тысячу всадников с Антигоном — оберегать морской берег: в каком месте берега послышат они, что причалили суда неприятельские, туда должны спешить для подания помощи сельским жителям. Пять тысяч Македонян отправлены для защиты Пития и Петры; начальниками над ними сделаны Гистией, Теоген и Медон. По удалении их, Персей начал укреплять берег реки Енипея; ее уже можно было перейти по сухому руслу. Для того чтобы все свободно могли заняться этим делом, женщины из соседних городов носили вареную пищу; воины получили приказание из соседних лесов брать в избытке[3] [материал. Таким образом воздвигнут вал и бастионы; присоединены башни и повсюду расставлены осадные орудия, защищавшие берег так, что неприятелю невозможно было перейти реку без большой и крайне опасной борьбы. Таким образом Персей считал себя вполне безопасным ото всякого натиска Римлян и надеялся, что неприятель наскучит бездействием, невозможностью действовать, а также и огромными расходами ни войну. Павлл напротив, чем более замечал со стороны Македонян деятельности и осторожности в заготовлении и сбережении всего, тем сильнее заботился и всячески напрягал ум — нельзя ли как–нибудь доказать неприятелю неосновательность его расчетов. Впрочем, в то время угрожало зло действительное — недостаток воды; ближайшая река почти высохла, и только по соседству с морем, было еще немного и то испорченной воды.»
33. Консул, получив донесение от посланных осмотреть ближайшие места, что нигде не могли найти воды] приказал водовозам следовать за собою к морю, находившемуся в расстоянии менее трехсот шагов, и копать ямки на берегу в разных местах, одна от другой недалеко. Чрезвычайная крутизна гор подавала надежду (тем более, что снаружи не было видно вовсе потоков) на нахождение неподалеку воды, которая подземными жилами стекала в море. Чуть только взят был верхний слой песку, как показалась вода — сначала мутная и в небольшом количестве, потом она становилась все прозрачнее и обильнее, как бы дар богов. Самое это обстоятельство прибавило вождю славы и влияния на воинов. Потом воинам приказано готовить оружие, а сам консул, с трибунами и первыми рядами, отправился осматривать переходы: где легче сойти вооруженным воинам, где на другой берег менее затруднителен выход. Хорошенько рассмотрев это, консул принял меры, чтобы в войске порядком и без смятения все делалось, по мановению и приказанию вождя. Когда же объявлялось всем разом что делать и не все слышали; получив сбивчивое приказание, одни от себя прибавляли более, чем сколько приказано, другие менее исполняли; затем нестройные крики поднимались в разных местах, и прежде неприятель узнавал, что будет делаться, чем все воины, А потому консул на будущее время установил объявлять тайно приказание примипилу легиона; тот. и потом за ним каждый (из примипилов) передавал ближайшему по порядку сотнику о том, кто нужно было делать: от первых ли рядов к последним или от последних к первым нужно было сообщить распоряжение. — Караульщикам установил, чего дотоле не было, чтобы они на караул щитов с собою не брали: не на сражение идет караульщик и не употреблять в дело оружие, но караулить для того, что как почувствует приближение неприятелей, должен удалиться назад и возбудить к вооружению других. Воины стояли на карауле, водрузив перед собою щит; потом, утомясь погружались в сон, положив голову на край щита и упершись в дротик, так что по блеску оружия неприятель видел их издалека, а сами они ничего не могли видеть. И в передовых постах также консул ввел перемену: прежде всадники во весь день стояли вооруженные и с взнузданными конями. И так как это было и в летние дни, когда солнце постоянно жгло, то от такого зноя, в продолжение стольких часов, ослабевали и всадники и лошади, а потому, в случае нападения неприятеля со свежими войсками, они уступали с большими силами меньшим. Теперь же консул установил, чтобы от утра до полудня были караулы одни, а в полдень сменялись другими: таким образом неприятель, когда бы ни пришел, постоянно встретил бы свежие силы.
34. Объявив об исполнении всех этих перемен в собрании воинов, он прибавил в речи слова в том же смысле, как говорил в городе перед народным собранием: «главного вождя в войске обязанность обо всем заботиться и принимать меры к тому что нужно делать, как самому по себе, так и с теми, кого пригласит на совет. Те же, которые не призваны на это, не должны ни тайно, ни явно высказывать своих предположений. Воину надлежит постоянно заботиться о трех предметах: приобрести как можно более здоровья и ловкости в движениях, иметь хорошее оружие и провиант, всегда готовый на случай неожиданных приказаний. Относительно всего прочего заботу пусть возложит он на богов бессмертных и своего вождя; а в каком войске воины обсуждают все, и вождь должен принимать в соображение толки народные, там хорошего ожидать невозможно. Он — консул — озаботится тем, что нужно по его обязанности как полководца и постарается доставить им случай развернуться и показать все свои способности, пусть они не спрашивают ни о чем, что будет, а когда даст он сигнал, то пусть приложат все старание воины.» После этих наставлений консул распустил собрание, и даже старые воины публично сознавались, что только тут они в первый раз, как новобранцы, вполне ознакомились с военным делом. Но воины, не одними такими разговорами, показали — с каким одобрением выслушали они слова консула; а самое исполнение на деле последовало за словами. Во всем лагере тогда не нашлось бы человека, который оставался бы в покое: одни точили мечи, другие чистили шлемы и наушники, иные щиты и панцири. Одни прилаживали вооружение к телу и пробовали в них ловкость движений. Некоторые потрясали дротиками, другие сверкали мечами, смотрели на острие: легко было видеть, что эти воины, как только представится случай встретиться с неприятелем в поле, положат конец войне или блистательною победою, или достопамятною смертью. И Персей со своей стороны, видя, что, с прибытием консула и началом весны, все у неприятелей зашумело и пришло в движение, так как бы война начиналась вновь, и лагерь от Филы перенесен на противоположный берег, а главный начальник то обходит, осматривая свои работы и безо всякого сомнения отыскивая более удобное для перехода место [то с величайшим вниманием готовит все нужное к наступательному движению и приступу лагеря; не пропускает ничего, что великому вождю надлежит испробовать и привести в исполнение как во вреду неприятеля, так для усиления своих. Тогда и сам Персей, понимая, что дело приближается к развязке, ободряет умы воинов и все более и более усиливает свои укрепления, не доверяя сам себе, никаких запасов не считая достаточными и берег, недовольно безопасным и укрепленным. Впрочем, при сильном воодушевлении обеих сторон, в продолжение некоторого времени, все сбыло спокойно, и вряд ли когда на памяти людей столь значительные силы, почти в смежных лагерях, так долго оставались покойными. Между тем прошел слух, что в Иллирике царь Гентий побежден претором Аницием и сам со всем семейством и областью попал во власть»] Римлян.
35. Это обстоятельство сделало Римлян еще смелее, а Македонянам, и их царю, причинило немалый ужас. Сначала он было попробовал затушить слух этот втайне и послал Пантавху, уже приближавшемуся, приказание — не подходить к лагерю. Но его (Персеевы) воины видели нескольких молодых людей, уведенными в числе Иллирийских заложников, и вообще что тщательнее скрывается, то легче и выходит наружу, вследствие болтливости царских служителей. Около этого времени Родосские послы прибыли в лагерь с теми же поручениями о мире, которые в Риме вызвали столь сильное негодование сенаторов. Еще менее равнодушно выслушаны они военным советом; а потому, когда одни … немедленно прогнать из лагеря без ответа … объявил, что на пятнадцатый день даст ответ; а между тем чтобы показать, как много подействовало убеждение Родосцев к миру, немедленно стал собирать мнения относительно того как вести военные действия. Некоторые, в особенности старики, советовали проложить дорогу силою через Енипей и неприятельские укрепления: «Македоняне не в состоянии будут сопротивляться дружному натиску полков Римских; в предшествовавшем году они (Македоняне) выброшены из стольких укреплений, еще более высоких и неприступных, и занятых сильными отрядами.» Другие предлагали: «Октавия с флотом послать в Фессалонику, и опустошением морского берега развлечь силы царя: когда откроются военные действия с тылу, он должен будет обратиться к защите внутренности царства, и переход через Енипей где–нибудь да обнажить. Берет этой реки и сам по себе от природы и вследствие работ казался неприступным: везде были расставлены метательные орудия, да неприятель и лучше и вернее употреблял в дело всякие метательные снаряды. На другое обращено было все внимание главного вождя: отпустив совет, он пригласил к себе Перребских торговцев — Цена и Менофила, людей испытанной ему верности и благоразумия, и по секрету стал их расспрашивать — каковы переходы в Перребию. Так как они сказали, что местность не вовсе неприступна, но занята отрядами царскими, консул возымел надежду — в случае неожиданной атаки — неприятеля, сильным отрядом в ночное время, можно сбросить с высот.» Дротики, стрелы и другие метательные снаряды в потемках когда вдали не видно во что целить, бесполезны: а в рукопашном бою в тесноте дело решится мечом, которым побеждает воин Римский. Пригласив этих торговцев проводниками, призвал претора Октавия и, объяснив ему свои приготовления, приказал идти с флотом в Гераклею; тысячу человек должны были взять с собою вареной пищи на десять дней; а сам отправил П. Сципиона Назику и К. Фабия Максима, сына своего, с пятью тысячами отборных воинов в Гераклею, как бы для того, чтобы посадить их на суда и послать опустошать морской берег внутри Македонии, о чем было говорено и в совете. Тайно сказано, что для них приготовлена уже, во избежание задержки, пища у флота. Проводникам же пути велено так его распределить, чтобы в четвертую смену караулов, на третий день, можно было приступить к Питию. На другой день консул, чтобы не дать царю возможности всмотреться в положение дел, в другой стороне, на рассвете, в самой середине русла завязал сражение с передовыми неприятельскими постами. И с той, и с другой стороны, были в деле только легковооруженные воины, да по неудобству местности более тяжелое оружие невозможно было употребить в дело. Спуск и того и другого берега в русло имел почти триста шагов, а середина ложа реки, в разных местах имевшего разную выемку, простиралась немного более тысячи шагов. Тут, в середине, в виду смотревших с лагерных окопов, с одной стороны — царя, с другой — консула с легионами, произошло сражение. Издали царские вспомогательные войска лучше действовали метательными снарядами, а вблизи тверже, и безопаснее Римский строй, прикрытый щитами (пармами или Лигустинскими.) Почти в полдень консул приказав своим играть отбой: тем и кончилось в этот день сражение с небольшою потерею убитыми и с той и с другой стороны. На следующий день, на восходе солнца — умы воинов были раздражены борьбою — схватка сделалась значительнее; но Римляне не только от тех, с которыми непосредственно завязался бой, по еще более от большего числа воинов, расставленных по башням — поражаемые всякого рода метательным оружием и каменьями, получали множество ран; а когда они еще более приблизились к неприятельскому берегу, то снаряды, бросаемые машинами, не щадили даже последних рядов. С гораздо более значительною в этот день потерею, и немного позднее, консул отвел своих назад. На третий день консул не вступал в дело, а сошел в нижнюю часть лагерей, как бы отыскивая переход через обращенный к морю рукав реки. Персей, думая о том только что в глазах [обращал все внимание, чтобы отразить оттуда неприятеля, ничем другим не озабоченный. Между тем П. Назика с, данным ему, отрядом отправился к морю в Гераклею и, по прибытии туда, велел отдохнуть воинам в ожидании наступления ночи. Тогда изложив главным начальникам сущность истинных поручений консула, с первым наступлением темноты, повернул путь в горы к Питию, куда было приказано, и повел воинов в глубокой тишине. По прибытии на вершину, поднимающуюся в вышину более чем на десять стадий, утомленным войнам дано несколько отдохновения. Эту горную вершину занимали, как уже выше сказано — Медон, Гиспей и Теоген, присланные Персеем с пятью тысячами Македонян, но таково было нерадение вождей царских, что никто из них не почувствовал приближения Римлян. Напав на сонных, Назика их сбросил с горы без труда, если верить Полибию. А сам Назика в письме к какому–то царю рассказывает дело совсем иначе: гора была очень крута, но никто ее не караулил, так что горные проходы можно было занять безо всякого труда, если бы перебежчик Критский из тех, которые при нем находились, не бежал к Персею и не передал ему обо всем что делалось. Царь сам остался в лагере, а отправил занять горный переход две тысячи Македонян и десять тысяч вспомогательных воинов, под начальством Медона. С ними, на самой вершине, завязался ожесточенный бой, и между прочим и он (Назика) получил рану от одного Фракийского солдата, которого он проколол насквозь копьем. Побежденные наконец Македоняне уступили позицию и сам Медон, бросив оружие, искал со своими спасения в постыдном бегстве. — Римляне, преследуя бегущих, спустились легко и безо всякой опасности в ровные места. При таком положении дел, Персей не знал как поступить. Теперь когда Римляне по горному переходу проложили себе дорогу, он опасался, как бы они не обошли его с тылу и потому — необходимо было или отступить ему к Пидне и там дожидаться неприятеля, так как с меньшею опасностью можно было дать сражение под стенами укрепленного города; или, распределив войска по городам Македонии, свезти в укрепленные места весь хлеб и скот, и оставить неприятелю опустошенные поля и обнаженную почву. Ум царя, не зная на что решиться, колебался между этими двумя предположениями. Друзья царя, считая безопаснее то что честнее, советовали испытать военное счастие в битве; на его стороне и перевес численности воинов, да и надлежит иметь доверие и к мужеству; уже врожденное человеку, оно усилится от самих действительных и святых для каждого человека к храброй защите побуждений: домашние жертвенники и очаги, священные предметы, за которые и среди которых придется сражаться, родители и жены. Притом дело будет происходить в глазах самого царя, и он будет принимать участие и в опасности. Все эти убеждения подействовали на царя и он стал готовиться к битве: отступив к Пидне, он и расположился лагерем и устраивал войско, каждому из своих военачальников назначая и место и обязанности, как будто бы он хотел дать сражение немедленно по окончании похода. Местность была такого рода: ровное поле было благоприятно развернуть фалангу, для которой необходима открытая и ровная поверхность, но не до такой степени было удобно, чтобы совершенно легко было ее выдвинуть вперед. Потом беспрерывный ряд холмов представлял возможность легковооруженным воинам то отбегать назад, то обходить во фланги. Две реки, из которых одну жители называют Эзон, а другую Левк, как ни скудны были в то время водою, по–видимому, могли все–таки до некоторой степени служить для Римлян препятствием. Эмилий, соединив свои войска с Навикою, продолжал идти прямо к неприятелю; но, при видя войска сильного и численностью и крепостью воинов, отлично устроенного и готового к сражению, остановился удивленный и многое пришло ему на мысли].
36. Время года было уже после летнего солнцестояния и час дня склонялся к полудню; переход совершен был в пыли и под жгучим действием солнца. Воины начинали чувствовать утомление и жажду и с наступлением полудня, и то и другое должно было усилиться. Консул решился воинов в таком положении не пускать в дело с неприятелем свежим и сильным. Но с обоих сторон в воинах такова была горячность в битве, что консулу нужно было употребить не менее искусства для того чтобы обмануть своих, чем неприятелей; не все еще было готово и консул сам торопил трибунов военных, чтобы они спешили устраивать; сам обходил ряды и убеждениями склонял воинов к сражению. Сначала они с величайшею готовностью требовали сигнала к сражению, но по мере увеличения зноя, и лица выражали менее усердия и голоса делались слабее; многие уже стояли склонясь на щиты и опершись на копья. Тут уже консул прямо отдал приказание сотникам первых рядов размерить место лагеря и становить войсковые тяжести. Воины, как только заметили что делается, некоторые явно высказывали свою радость, что консул не заставил вступить в сражение их, утомленных переходом, под палящим солнцем. Около главного вождя находились послы и вожди чужеземные — в числе их Аттал — они все высказывали свое одобрение, когда предполагали, что консул немедленно дает сражение. При внезапной перемене намерения одни молчали; только один изо всех Назика дерзнул представать консулу: «как бы неприятеля, проведшего других полководцев уклонением от боя, не выпустить из рук. Опасается, как бы в случае удаления его ночью, не пришлось бы с великими трудом и опасностью преследовать его внутрь Македонии и разбитого не пришлось бы гнать его, по примеру прежних вождей, по высотам и ущельям Македонских гор. Он (Назика) усердно советует, пока неприятель находится в открытом поле, пусть он на него нападет, не упуская случая представляющегося в победе.» Консул нисколько не оскорбился смелым представлением столь знатного молодого человека и отвечать ему: «Назика, и я имел такой образ, как ты теперь, а мой нынешний ты будешь иметь когда–нибудь. Многими случайностями войны приобрел я опытность и знание, когда надобно сражаться и когда воздержаться от боя. Теперь когда мы стоим в боевом порядке, не время объяснять, почему нынешний день лучше окончить покойно; причины я тебе изложу после, а теперь будь доволен решением старого вождя.» Замолчал молодой человек, понимая, что вероятно консул замечает какие–либо препятствия к сражению, которые для него незаметны,
37, Павлл, видя, что лагерь поставлен и обозы находятся на местах, сначала увел из последнего ряда триариев, потом принципов, а гастаты стояли в первом ряду на случай движения неприятеля, наконец гастатов, и сначала с правого крыла исподволь уводили воинов по ротно. Таким образом пехота уведена без всякой тревоги, а впереди боевого строя против неприятеля стояли всадники вместе с легковооруженными воинами; конница же отозвана с постов не прежде, как окончен был с фронта вал и ров. Царь со своей стороны готов был без уклонения вступить в бой в этот день, но довольный что, как известно было всем, причина замедления была со стороны неприятеля, и сам отвел войска в лагерь. Когда укрепления Римского лагеря были окончены, К. Сульпиций Галл, военный трибун второго легиона, в предшествовавшем году бывший претором, с дозволения консула созвав воинов, объявил им, «в следующую ночь — и пусть этого никто не считает за чудо — от второго до четвертого часа ночи, свет луны затмится, но так как это происходит естественным порядком и в положенное время, то это можно узнать прежде и предсказать. А потому, как не удивляются постоянному в известные часы восхождению и захождению солнца, и луна является, то в виде полного круга, то старея обращается в небольшой рог; также точно нельзя причислять в чудесным явлениям того, что свет луны затмевается, когда ее покроет тень земли.» В ночь, последовавшую за кануном Сентябрьских Нон, в назначенный час свет луны затмился: Римским воинам мудрость Галла показалась почти божественною; а Македонянам это явление показалось чудесным и печальным, предзнаменующим падение царства и гибель народа: так толковали и ихние прорицатели. Крики и вопли поднялись в лагере Македонян, пока луна не пришла в свой первоначальный вид. На другой день (и то, и другое войско пылало таким усердием к сражению, что некоторые воины громко обвиняли своих и царя, и консула, в уклонении от битвы) царь легко нашел себе оправдание, так как неприятель первый, прямо уклоняясь от боя, отвел войска в лагерь; притом же место, где было построено войско, не представляло удобства для наступательного движения фаланги, которую делает бесполезною самая незначительная неровность местности. Консулу приходилось оправдываться в том, что он накануне упустил случай к сражению, дал возможность неприятелю удалиться ночью, если бы он захотел, да и теперь, под предлогом принесения жертв, без пользы продолжает время, между тем, как еще на рассвете, следовало подать сигнал — выходить из лагеря воинам и строиться в боевом порядке. Наконец в третьем часу, окончив обычное жертвоприношение, консул позвал на совет; и тут некоторым казалось, что он время, когда нужно было бы действовать, тянул в несвоевременных речах и обсуждениях. Впрочем, после всех толков, консул сказал такую речь:
38. «П. Назика, отличный молодой человек, один изо всех, желавших вчера дать сражение, высказал мне свой образ мыслей, но и он потом замолчал, по–видимому, как–бы согласившись с моим мнением. Для некоторых же показалось лучше заочно бранить вождя, чем прямо высказать ему мнение. И тебе, П. Назика, и тем, которые тоже что и ты, но про себя думали, не поленюсь высказать причину, почему я отложил сражение. Не только я не жалею о вчерашнем бездействии, но остаюсь в том убеждении, что этою мерою я спас войско. А для того, чтобы никто из вас не полагал, что я имею такое мнение без основания, пусть каждый рассмотрит, если ему угодно, вместе со мною, как много условий было в пользу неприятеля и ко вреду нашему. Прежде всего во сколько раз он многочисленнее нас, никто из вас и прежде не оставался в неведении, а вчера, как я наверное убедился, каждый приметил, смотря на развернутую боевую линию неприятельскую. И из не большого нашего войска четвертая часть должна была оставаться для прикрытия тяжестей, и, как вам известно, для этой цели оставляются не самые плохие воины. Но предположим, что мы и все были бы на лицо; но разве это пустое, что мы из лагеря, в котором провели ночь, выйдем на сражение сегодня, или много завтра, с помощью богов бессмертных. Разве все равно воину, не утомленному сегодня ни дорожными трудами, ни работами, отдохнувшему со свежими силами в палатке, приказать взяться за оружие, и вывести его на поле битвы полного сил, свежего и телом и духом? Или утомленного длинным переходом, изможденного работою, покрытого потом, припеченного жгучим солнцем — подставить свежему неприятелю, отдохнувшему, принесшему в сражение силы, ни чем прежде не истощенные? Кто же, свидетельствуюсь богами бессмертными, так изготовясь, как бы ни был слаб и робок, не одержит верх над самим храбрым человеком? Неужели когда неприятель на полной свободе расположился в боевом порядке, оправился духом, стоял устроившись, каждый ряд на своем месте? а для нас неизбежно было замешательство при внезапном устройстве для сражения, или пришлось бы сражаться неустроившись?
39. Но, может быть, войско у нас было в беспорядке и неустроенное, за то был у нас укрепленный лагерь, снабжение водою обеспеченное и защищенное, поставленными по дороге, военными отрядами, все кругом исследовано? Или не скорее ли, что мы ничего не имели своего, кроме обнаженного поля, на котором приходилось дать сражение? Предки ваши считали укрепленный лагерь пристанью для всякой случайности, могущей постигнуть войско, откуда они выходили на сражение, куда могли иметь пристанище после бурных волнений сражения. С этою целью обведя лагерь окопами, прикрывали его сильным гарнизоном, так что потерявший лагерь, хотя бы и одержал верх в открытом поле, считался побежденным. Лагерь — для победителя приют, а для побежденного — убежище. Как много войск, которым не посчастливилось в открытом бою, быв сбиты внутрь вала, в свое время, и иногда и вскоре потом сделав вылазку, прогнали победоносного неприятеля. Это военное местопребывание служит вместо отечества, вал вместо стен и для каждого воина его палатка есть дом и пенаты. Без всякой точки опоры, блуждая в поле, дали бы мы сражение, не имея — где приютиться даже победителями? Этим препятствиям, и затруднениям к сражению противопоставляют то: если бы в течение прошлой ночи неприятель удалился, то сколько бы опять, преследуя его внутрь в отдаленные пределы Македонии, пришлось бы понести трудов? Но я со своей стороны убежден, что неприятель и не остался бы и не вывел бы войско в поле, если бы хотел отсюда удалиться. Не гораздо ли легче было бы для него уйти, когда мы находились еще далеко, чем теперь когда мы сидим так сказать у него на шее? И не обманул бы он нас, удалился бы он днем ли, ночью ли. А что для нас желательнее, как не то чтобы, вместо предстоявшего нам, нападения на лагерь, обезопасенный крайне высоким берегом реки, огражденный валом и частыми башнями, пришлось напасть с тылу на неприятеля, оставившего окопы, удаляющегося в открытом поле беспорядочным строем? Вот причины, почему сражение отложено со вчерашнего дня на нынешний. Я и сам желаю битвы, уже и потому, что у реки Енипея путь к неприятелю был прегражден, а теперь я другим горным проходом, сбросив неприятельские отряды сторожевые, проложил новый путь и не прежде отстану, как приведя войну к концу.
40. После этой речи было общее молчание; слушавшие частью согласились с его (консула) мнением, частью опасались без пользы раздражить в том, чего, как уже прошедшего, вернуть назад невозможно было. И в этот день, ни один из вождей того или другого войска, ни консул, ни царь не хотели дать сражение (царь потому, что пришлось бы напасть не на утомленных, как накануне, во время замешательства при устройстве в боевую линию и даже чуть устроенных; а консул, так как в новый лагерь не было свезено еще не дров, ни сена, за поиском которых большая часть воинов отправилась из лагеря в ближайшие поля), но судьба, которая имеет верх над всеми человеческими расчетами, завязала сражение. Была небольшая река недалеко от неприятельского лагеря, из которой и Македоняне и Римляне брали воду и на той, и другой стороне, стояли вооруженные отряды для того, чтобы в безопасности можно было пользоваться водою. Со стороны Римлян было две когорты: Марруцинская и Пелингская, два эскадрона Самнитских всадников, над которыми начальствовал легат М. Сергий Сил. Другое прикрытие из трех когорт Фирманской, Вестинской и Кремонской стояло перед лагерем под начальством легата К. Клувия; у него же находились два эскадрона всадников — Плацентинский и Эзернинский. Все покойно было у реки, и воины не затрагивали друг друга, как около девятого часа вьючное животное, вырвавшись из рук смотревших за ним, убежало на противоположный берег. Когда за ним по воде, бывшей не выше колена, погнались три воина, то два Фракийца это животное из середины течения вытащили на берег; убив одного из них и отняв животное, воины возвращались к своему посту; на неприятельском берегу стоял отряд из восьмисот Фракийцев; из них сначала немногие, в негодовании за убийство в их глазах земляка, перешли реку преследуя убивших, потом более и более, а наконец и все, и с отрядом … [со стороны Римлян защищавшим берег вступили в бой. Есть писатели, которые утверждают, что, по приказанию самого Павлла, с лошади сняли узду и погнали ее на неприятельский берег и посланы на него люди поймать ее с целью — неприятелям дать повод первым завязать бой. Так как принесением двадцати жертв боги не были умилостивлены, и только у двадцать первого гадатель нашел внутренности с благоприятным предзнаменованием победы, но и то, если зачинщиками битвы будут не они Римляне, а неприятель. Как бы то ни было, умыслом ли вождя, случаем ли, от этого именно начала завязалось сражение: с обеих сторон воины одни за другими летели на помощь своим, и вскоре сражение разгорелось так, что и вожди вынуждены были сойти туда, где дело принимало решительный оборот. Эмилий, услыхав тревогу бежавших воинов, вышел из претория, видя, что слепое стремление воинов, бросившихся к оружию, не легко и небезопасно было остановить и обуздать, решились воспользоваться усердием воинов, и случайность обратить в благоприятное обстоятельство, А потому он вывел войска из лагеря и скакал по рядам, убеждая воинов — в битве, которой они так желали, обнаружить соответственное усердие. Вместе с тем Назика послан вперед — рассмотреть в каком положении дела там, где сначала завязался бой и принес известие, что Персей приближается с войском, устроенным в боевом порядке. Первые шли Фракийцы со зверскими чертами лица, высокого росту; ярко светились их щиты, прикрывавшие левой бок; с обоих плечей спускался черный плащ, а в правой руке блистало огромное копье. Подле Фракийцев стояли наемные вспомогательные войска: у разных племен было различное вооружение и одежда: тут находились и Пэоны. Затем следовал корпус самих Македонян, носивший название Левкаспидской фаланги: тут были воины, отборные по мужеству и силе телесной; они отличались красными одеждами и позолоченным оружием; то была середина боевой линии. Затем следовали воины, носившие название Халкаспидов от блестящих медных щитов. Эта фаланга поставлена подле первой на правом крыле. Кроме этих обоих фаланг, в которых заключалась главная сила Македонского войска, Македоняне, же, носившие цетры (щиты особенного рода) и сариссы (длинные копья) точно также, как и воины фалангиты, но во всем прочем легче сооруженные, распределены были по фалангам, и во всем строю занимали самые передние и видные места по всему полю; ярко блистало оружие, и соседние холмы оглашались криками воинов, ободрявших друг друга. Всех этих войск, вышедших в сражение, такова была быстрота и смелость, что первые убитые тела находились в двухстах пятидесяти шагах от лагеря Римского. Между тем Эмилий продолжал наступать, но когда увидал и прочих Македонян, и в особенности составлявших фаланги, как они, скинув с плеч щиты, дружно, по одному сигналу, наклонили свои длинные копья встретить натиск Римлян, не мог надивиться твердости столь сплоченных рядов, представлявших непроницаемую железную стену и поражен был удивлением и ужасом, как бы он никогда не видал ничего столь грозного, что он раз впоследствии припоминал и рассказывал. Но тут он старательно скрыл свое смущение и с лицом светлым, выражавшим полную уверенность в своих силах, не прикрывая ни головы, ни тела, устраивал войска в боевой порядок. Уже Пелигны вступили в бой со стоявшими насупротив их цетратами: в течение долгого времени употребляли они страшные усилия проломить плотные ряды неприятельские, но без успеха; тогда Салий, предводивший Пелигнами, схватил значок и бросил в неприятеля. Тут загорелся страшный бой, так как Пелигны употребляли все усилия отнять обратно значок, а Македоняне удержать его за собою. Пелигны старались длинные Македонские копья или перерубить мечами, или оттолкнуть щитами, или даже отвернуть в сторону голыми руками, но Македоняне, обеими руками твердо ухватив копья, с такою силою подставили их неприятелю, дерзко и нелепо лезшему вперед, что, пронзив щиты и панцири, проколотых людей отбрасывали через головы. Таким образом истреблены первые ряды Пелигнов и избиение достигло даже стоявших позади их; нерешительно, еще не настоящим бегством, отступали они к горе, называемой жителями Олокром. Такое горе взяло Эмилия, что он разорвал на себе одежду: и в других местах он замечал колебание своих и робость, с какою они подступали к этому, как бы железному, частоколу, окружавшему отовсюду ряды Македонян. Но приметил опытный вождь, что не везде одинаково крепка эта неприятельская твердыня, и что в ней есть кое–где небольшие промежутки, или вследствие неровностей почвы, ила самой длины строя, растянутого до бесконечности, так как хотя без намерения, а отделяются одни от других между тем, как одни стараются занять более возвышенное место, а другие остаются ниже, также менее деятельные отстают от более торопливых, выступающие вперед от остающихся позади, наконец наступающие на неприятеля тех, которых он теснит, А потому с целью прорвать ряда неприятелей, и непреоборимую силу фаланги вместе взятой, подразделить на многие мелочные сражения, отдал приказание своим следить за каждым промежутком в неприятельских рядах, и напирать туда как можно с большею силою, и клинообразно стесняясь в какие бы то ни было отверстия, исполнять дело старательно. Отдав это приказание, когда оно сообщено было всему войску, Емилий, сам один из легионов] повел в битву.
41. Сильное впечатление производило величие власти, слава человека, в особенности лета, так как шестидесятилетний старик усерднее молодого участвовал во всех трудах и опасностях, Промежуток, находившийся между цетратами и фалангою, занят легионом, и таким образом разорвана боевая линия неприятельская. Легион находился у цетратов с тылу, а против клипеатов фронтом: они носят название Халькаспидов. Второй легион, бывший консул Л, Альбин получил приказание вести против Левкаспидской фаланги: то была середина неприятельской линии. На правом крыле, где около реки началось сражение введены в дело слоны и эскадроны союзной конницы. Отсюда–то возымело начало бегство Македонян. Точно также как большая часть новых затей людских на словах имеют силу, на опыте же когда надобно действовать, а не толковать о том, как привести в исполнение, исчезают бесследно; так и теперь слоны в сражении были название только без употребления. За натиском слонов последовали союзники наименования Латинского и сбили левое крыло. В средине второй легион, будучи введен в дело, рассеял фалангу, и не было другой более очевидной причины победы как то, что много сражений было в разных местах, и они сначала внесли замешательство в колебавшуюся фалангу, а потом ее разбросали, а когда она, сплошная и ограждена щетиною копий, тогда сила её невыносима! Но если частными нападениями вынуждаешь неприятеля — поворачивать неподвижные, вследствие длины и тягости, копья, то он запутывается сам этим движением, а если с боков или сзади будет угрожать опасность, замешательство угрожает гибелью. Также и тут фаланге приходилось идти вперед сплошною массою против Римлян, набегавших отрядами и строем, разорванным во многих местах; Римляне, где только находили промежутки, втирали ряды свои. Если бы они всем строем встретились с вполне устроенною фалангою — что и случилось в начале битвы с Пелигнами, неосторожно схватившимися с цетратами, — то напоролись бы на копья и не выдержали бы густой массы.
42. Впрочем хотя пеших воинов по разным местам убивали неприятели кроме тех, которые бежали отбросав оружие, однако конница оставила сражение почти без вреда. Первым беглецом был сам царь; уже он со священными эскадронами всадников спешил из Пидны в Пеллу; немедленно за ними следовал Котис и конница Одризов. И остальная конница Македонян удалилась без расстройства рядов; находившийся в промежутках строй пехоты, задерживая победителей истреблением, заставлял забывать о преследовании конницы. Долго фаланга была поражаема с фронта, с боков и с тылу; наконец те, которым удалось ускользнуть из рук неприятельских, бежали без оружия к морю, некоторые входили даже в воду; протягивая руки к находившимся на судах, умоляли они о спасении жизни. Видя, что отовсюду с судов поспешили ладьи и полагая, что они высланы их принять, предпочитая их взять в плен, чем убивать, шли как можно далее в воду, некоторые даже вплавь. Поражаемые неприязненно с лодок, те, которые еще были в состоянии, спешили плыть к берегу, по там находили еще более горькую участь. Слоны, быв пригнаны проводниками на берег, давили и топтали выплывавших из воды. Нельзя не согласиться, что еще ни разу Римляне в одном сражении не истребляли столько Македонян; убито до двадцати тысяч человек; около шести тысяч, бежавших в Пидну с поля битвы, попали в плен живыми, да из рассеявшихся беглецов захвачено до пяти тысяч человек. Из победителей пало не более ста, и то большая часть Пелигны: ранено немного более. Если бы сражение началось ранее, и победителям оставалось более дня для преследования, то все неприятельское войско было истреблено; но наступившая ночь послужила покровом для беглецов, и Римлянам не дала возможности преследовать их по местам незнакомым.
43. Персей бежал к Перийскому лесу по военной дороге, в сопровождении царской свиты и большего отряда конницы. Как только вступили в лес, где было много дорог в разные стороны, и приближалась ночь, в сопровождении немногих, самих верных лиц, свернул в сторону. Всадники, оставшись без вождя, разошлись по своим городам в разные стороны; немногие оттуда пришли в Пеллу скорее самого Персея, так как они шли прямою и хорошею дорогою; а царь почти до половины ночи терпел под влиянием разных опасений и затруднений дороги. Тут в царском дворце Персея встретили начальник Пеллы Евкт и царские отроки. А из приятелей, которые, спасшись разными случаями, пришли в Пеллу, из сражения не явился никто к Персею, несмотря на неоднократные приглашения. С царем находилось только три товарища бегства: Еванор Критский, Нео Бэотийский и Архидам Этол. С ними Персеи, опасаясь какого–либо умысла со стороны тех, которые отказались к нему прийти, в четвертую смену караулов бежал. Последовало за ним не более пятисот Кретийцев. Царь шел в Амфиполис, но ночью вышел из Пеллы, спеша до рассвета переправиться через реку Аксий, рассчитывая, что тут, вследствие затруднений переправы, будет конец преследованию со стороны Римлян.
44. Консулу, по удалении его победителем и лагерь, препятствовала наслаждаться вполне чистою радостью забота о младшем сыне. То был П. Сципион, впоследствии получивший прозвание Африканского за разрушение Карфагена; он был родным сыном Павлла, а по усыновлению внук Африкана. Он, имея от роду всего семнадцать лет — это–то и усиливало о нем беспокойство, усердно преследуя неприятеля, толпою занесен быль в сторону. Впрочем он воротился хотя и поздно, и консул только тут наконец, приняв сына невредимым, почувствовал радость такой победы. Когда в Амфиполис дошел слух о сражении, женщины сбежались в храм Дианы, называемой Таврополон, просить помощи. Диодор, начальствовавший в городе, опасаясь, как бы Фраки, — их две тысячи стояли тут гарнизоном — не разграбили город в такой тревоге, получил среди форума письмо будто бы от гонца, которого он назваться так, подкупил деньгами. Написано было так: «флот Римский пристал к Ематии и опустошает поля кругом; начальники Ематии просит прислать защиту против грабителей.» Прочитав письмо, стал уговаривать Фракийцев: «отправиться для защиты берега Ематии; большое поражение нанесут они Римлянам, рассеявшимся в разных местах по полям и много добычи получат». Вместе с тем он старается уменьшить важность слуха о проигранном сражении: «будь он справедлив, давно уже являлись бы один за другим свежие свидетели поражения.» Выслав Фракийцев под этим предлогом, как только увидал, что они перешли Стримон, запер ворота.
46. На третий день после сражения Персей прибыл в Амфиполис; отсюда он послал в Павллу герольдов. Между тем Гиппиас, Медон и Пантавх, старейший из друзей царя, из Берои, куда бежали после сражения, сами отправились к консулу и отдались Римлянам; тоже самое за ними приготовлялись сделать и другие под влиянием страха. Консул, отправив в Рим с письмами и известием о победе — сына К. Фабия, Л. Лентулда и К, Метелла; добычу пораженного неприятельского войска уступил пехоте, а коннице соседние поля, но с тем, чтобы она не более двух ночей отсутствовала из лагеря, а сам подвинул лагерь ближе к морю к Пидне. Сначала Бероя, потом Фессалоника и Пелла, и наконец почти вся Македония, в продолжение двух дней покорилась. Жители Пидны, самые ближайшие соседи, еще не присылали уполномоченных: нестройная толпа многих племен вместе и большое число людей, сбитых в одно место после сражения, препятствовали гражданам обдумать и принять решение; ворота не только заперты, но и даже надстроены. Медон и Пантавх отправлены к стенам переговорить с Салоном, начальником гарнизона. Он выпустил воинственную толпу, а город покорившийся отдан воинам на разграбление. Персей, испробовав еще последнюю надежду на вспоможение Бизальтов, к которым понапрасну посылал послов, вышел в народное собрание, имея с собою сына Филиппа для того, чтобы убеждениями ободрить умы как жителей Амфиполиса, так и воинов пеших и конных, как постоянно за ним следовавших, так и занесенных сюда же бегством. Несколько раз принимался он было говорить, но слезы не давали, и не будучи в состоянии сам высказаться, он поручил Евандру Кретийцу — поговорить с народом соответственно его намерению и затем вышел из храма. Народ, хотя при виде печали и слез царских, и сам расчувствовался и стал плакать, но пренебрег речью Евандра, а слышны были даже голоса некоторых, кричавших из средины сходки: «ступайте отсюда, дабы и те немногие, которые еще остались, не погибли через вас». Такие дерзкие выражения заставили замолчать Евандра. Затем царь возвратился домой и, нагрузив в лодки, стоявшие на Стримоне, деньги, золото и серебро и сам спустился на реку. Фракийцы не решились ввериться судам, разошлись домой; точно также поступила толпа воинов разного рода. Кретийцы последовали (за Персеем) в надежде на деньги, но, как при распределении, всегда бывало более обиженных, чем довольных, то пятьдесят талантов просто положены для них на берегу для разграбления. После этого подвига второпях садясь на суда, одну лодку, находившуюся в устье реки, тяжело нагрузив, потопили. В этот день прибыли в Галепс, а на другой в Самотрак, цель похода. Говорят туда привезено до двух тысяч талантов.
46. Павлл разослал по всем покорившимся городам начальников, дабы не было побежденным какой–либо обиды при недавнем мире, задержал у себя герольдов царских, а П. Назику, не зная о бегстве царя, отправил в Афмиполис с небольшим отрядом пехоты и конницы, а вместе опустошить Синтику и препятствовать всем замыслам царя. Между тем Мелибея взята Кн. Октавием и разграблена: у Эгиния, для завоевания которого послан легат Кн. Аниций, потеряно двести воинов при вылазке, сделанной из города, так как Эгинеты не знали о приведении войны к концу. Консул, отправясь из Пидны, со всем войском прибыл на другой день в Пеллу. Он стал лагерем в тысяче шагах от этого города и, в продолжение нескольких дней, находился там, рассматривая со всех сторон местоположение города: и тут он заметил, что не без причины назначена тут столица. Город Пелла находится на холме, обращенном к зимнему западу. Опоясывают его болота, недоступной глубины летом и зимою, а болота эти образуются от разлива озер. На самом болоте, ближайшем к городу, возвышается, как остров, насыпь, стоившая огромных трудов; она поддерживает стену и нисколько не терпит от влажности окружающего болота; издали кажется соединенною стеною с городом: находящийся между стенами проток служит разделением, а мост соединяет, так что в случае нападения извне, ни откуда нет доступа, а для лица, заключенного царем, нет возможности убежать кроме через мост, который караулить весьма легко. И царская сокровищница находилась в этом месте, но тогда не найдено ничего, кроме трехсот талантов, назначенных царю Гентию, но в последствии удержанных. В течение того времени, когда у Пеллы находился лагерь Римский, выслушаны многие посольства, пришедшие для поздравления по большей части из Фессалии, Получив потом известие, что Персей переправился в Самотраку, консул двинулся от Пеллы, и четвертым лагерем (переходом) прибыл в Амфиполис, Толпы жителей, вышедших с радостью на встречу, служили для каждого доказательством, что они лишились царя не доброго и справедливого, [но что Амфиполитанцы рады были избавиться от немилосердного повелителя. Войдя в город, Павлл занялся религиозными обрядами и совершал торжественно жертвоприношение, вдруг загорелся жертвенник, пораженный молниею. Все это истолковали так, что богам приношение консула в высшей степени приятно, и потому они сами освятили его небесным огнем. Консул не долго оставался в Амфиполисе, как для преследования Персея, так и для того, чтобы победоносным войском обойти все народы, которые были под его властью. Отсюда он (консул) отправился в Одомантику, страну по тот берег Стримона и стал лагерем у Сира].