Книга Сорок Пятая

1. Вестники победы, К. Фабий, Л. Лентул и К. Метелл, как ни спешили прийти в Рим, но нашли, что радость этого события уже предвкушена. На четвертый день после сражения с царем, когда в цирке совершалась игры, вдруг пронесся по всему, смотревшему зрелище, народу слух: «в Македонии было сражение, и царь побежден». Потом шум увеличился, наконец раздались крики и рукоплескания, как будто бы уже получено было верное известие о победе. Но как этого не было, то радость утихла, как о событии еще не верном, радостное же предзнаменование осталось в умах. А когда это подтвердилось с прибытием Фабия, Лентула и Метела, самых достоверных вестников, то граждане радовались и самой победе, и верности собственного предчувствия. И другим образом рассказывается, не менее правдоподобно, радость толпы, собравшейся в цирке. Рассказывают, что накануне пятнадцатого дня календ Октябрьских, на второй день игр Римских, к консулу Кн. Лицинию, вышедшему высылать колесницы, явился вестник, говоривший, что он из Македонии и принес письмо, украшенное лавром. Увидав его, народ, забыв о зрелище, вдруг сбежался на середину; тут консул созвал сенат и прочитав письмо, с утверждения сенаторов, объявил народу на площади: «Л. Эмилий, товарищ его, встретясь полками, имел сражение с царем Персеем; Македонское войско разбито и обращено в бегство; царь с немногими убежал: все города Македонии достались во власть Римлян». По выслушании этого, раздались крики и оглушительные рукоплескания: оставив игры, большая часть граждан отнесли радостное известие женам и детям; тогда был тринадцатый день после сражения в Македонии.
2. На другой день сенат созван в курию, назначено молебствие и состоялся сенатский декрет, чтобы консул распустил всех, давших присягу, кроме воинов и матросов; о распущении же воинов и матросов доложить, когда послы от консула Л. Эмилия, отправившие вперед себя гонца… Перед шестым днем календ Октябрьских, около второго часа, послы вошли в город и привели за собою на площадь к трибуналу огромную толпу граждан, вышедших на встречу и провожавших. Сенат в это время случайно был собран в курии: туда консул ввел послов; тут они задержаны на столько времени, чтобы объяснить: «как велики были силы царя пешие и конные, сколько из них тысяч убито и сколько взято в плен, с потерею сколь немногих воинов, нанесено такое поражение неприятелю — с какою немногочисленною свитою убежал царь; полагают, что он отправится в Самотракию, Флот готов для его преследования, ни на море, ни на суше, уйти ему невозможно». Тоже самое изложили немного спустя, быв приведены в народное собрание. Последовал новый взрыв радости, когда консул предписал: отворить все священные места; тогда из собрания каждый гражданин спешил принести благодарность богам; сплошными массами не только мужчин, но и женщин наполнились по всему городу храмы богов бессмертных. Сенат, снова созванный в курию, определил молебствие, по случаю особенно счастливых действий консула Л. Эмилия, на пять дней около всех капищ, и повелел принести большие жертвы. Суда, стоявшие на Тибре приготовленными и снаряженными к отправлению в Македонию в случае сопротивления царя, отвести и поместить в верфи, а матросов, дав годичное жалованье распустить, и с ними всех, давших воинскую присягу консулу; а сколько воинов находится в Корцире, в Брундизие, у Верхнего Моря или в Ларинатской области (во всех этих местах расположено войско, с которым, по требованию обстоятельств, К. Лициний должен был подать помощь товарищу) всех этих воинов положено распустить. Благодарственное молебствие объявлено народу в собрании с кануна пятого дня Октябрьских Ид в течение пяти дней, включая и тот.
3. Из Иллирика двое уполномоченных: К. Лициний Нерва и П. Деций принесли известие: «что войско Иллирийсвое истреблено, царь Гентий взят и Иллирик находится во власти народа Римского». За такие действия, совершенные под предводительством претора Л. Аниция и его счастием, сенат определил молебствие на три дня и безотлагательно назначены они консулом на дни перед четвертым, третьим и вторым Ид Ноябрьских. Некоторые историки передают, будто бы уполномоченные Родосские, еще не отпущенные, когда получено было известие о победе, позваны в сенат, как бы в осмеяние их безрассудной надменности. Тут старший посол Агеполяс сказал следующее: «Родосцы отправили послов для заключения мира между Римлянами и Персеем, так как война крайне тяжела и неудобна для всей Греции, убыточна и разорительна для самих Римлян. Судьба прекрасно распорядилась, когда с иным решением войны представляется им (Родосцам) случай поздравить Римлян с блистательною победою». Вот слова Родосца. Сенат дал такой ответ: «Не пользы Греции имели в виду Редосцы, отправляя посольство и не заботливость об издержках, падающих на народ Римский, но собственно защиту Персея. Будь действительно у них в виду та цель, которую они поставили предлогом, то им следовало бы отправить послов тогда когда Персей, введя войско в Фессалию, в продолжение двух лет, города Греческие одни осаждал, а другие держал в страхе развитием военных сил. В это время от Родосцев не было и помину о мире; а когда они услыхали, что затруднения горных путей преодолены и Римляне перешли в Македонию, Персей окружен, тут только Родосцы отиравши посольство не зачем иным, как чтобы выручить Персея из угрожавшей ему опасности». С таким ответом послы отпущены.
4, В это же время М. Марцелл, удаляясь из провинции Испании по взятия знаменитого города Марколики, десять фунтов золота и серебра, по крайней мире десять миллионов сестерций внес в казначейство. Консул Павлл Емилий, стоя лагерем, как мы выше сказали, у Сираса в земле Одомантинской, увидав, что письмо от царя Персея приносят три незнатных посла, пролил, как говорят, сам слезы о жребии человеческом: тот, который не задолго перед сим недовольствуясь царством Македонским, нападал на Дарданов и Иллириев, вызывал вспомогательные войска Бастарнов, теперь, утратив войско, изгнанный из царства, вынужден искать убежища на маленьком острове, просителем, находя безопасность в уважении к святости храма, а не к своим силам. Но когда прочел слова: «царь Персей, консулу Павллу приветствие», то всякое сожаление исчезло перед безрассудством человека, не сознававшего истинного положения своих дел; а потому, хотя в остальной части письма, заключались мольбы вовсе не царские, однако без ответа и письма отпущено это посольство. Понял Персей, какое прозвание нужно забыть побежденному, а потому послал новое письмо, уже как частный человек; тут он просил и добился, чтобы к нему были посланы люди, с которыми бы он мог переговорить о положении и устройстве судьбы своей. Посланы трое уполномоченных: П. Левтулл, А. Постумий Альбин и А. Антоний. Это посольство не успело ни в чем: Персей изо всех сил отстаивал титул царя, а Павлл добился, чтобы он и себя, и все свое вполне предоставил верности и милосердию народа Римского.
5. Между тем как это происходило, флот Кн. Октавия причалил к Самотраке; и он также, действуя страхом прибывшей силы, частью угрозами, частью надеждами, старался склонить к сдаче; тут помогло ему обстоятельство или случайное, или обдуманное. Знаменитый юноша Л. Атилий, заметив, что народ Самотраков находится в собрании, просил начальников — дозволить ему сказать несколько слов народу. Получив дозволение, он спросил: «действительно ли, хозяева Самотраки, правду слышали мы, или ложно, что остров этот священный, и что, уважаемая всеми, земля его не допускает насилия?» Когда все согласились с верованием в общественную святость. «А если так — продолжает оратор, то зачем оскверняет его человекоубийца … кровью царя Евмена нарушил святость, и так в первых словах всех молитв при священнодействиях, устраняются все, у кого нечистые руки, вы допускаете самые священные места ваши пятнать окровавленным телом разбойника?» Известен был по всем городам Греции слух об убийстве царя Евмена, почти совершенном Евандром в Дельфах. А потому, не говоря уже о том, что жители видели и себя, и весь остров и храм во власти Римлян, да и находя такой упрек себе вполне заслуженным, отправили Теонда, главного у них начальника (они называют его царем) к Персею — объявить ему: «Евандр Кретиец обвиняется в убийстве; но у них, по обычаю предков, установлены суды над людьми, вносящими оскверненные кровью руки в освященные храмом пределы. Если Евандр убежден в невинности своей относительно уголовного, взводимого на него, обвинения, то пусть явится для оправдания; буде же он не дерзнет подвергнуться суду, то пусть освободит святое место от опасений и позаботится сам о себе». Персей, отозвав Евандра, советовал ему не отдаваться ни в каком случае суду: «и сущность дела, и предубеждение судей — все против него». Волновало Персея опасение, как бы в случае осуждения, Евандр не выдал его, как главного виновника преступления. Другого исхода не осталось, как умереть с твердостью (по словам Персея), Евандр по–видимому на все соглашался, но сказав, что предпочитает умереть от яда, чем от меча, тайно стал готовиться к бегству. Когда царю дано об этом знать, то он, опасаясь как бы не обратить на себя раздражение Самофракийцев, дав возможность преступнику уйдти от наказания, отдал приказание убить Евандра. Необдуманно совершив убийство, Персей тотчас же сообразил, что кара преступления, угрожавшая Евандру, пала теперь на него: Евандр в Дельфах посягнул на жизнь Евмена, а он, Персей, в Самотраке убил Евандра. Таким образом, виною одного и того же человека (Персея) два самых священных храма на земле, осквернены человеческою кровью. Обвинение в таком деле устраняется деньгами: подкупленный Теонда, объявил гражданам, что Евандр сам себя лишил жизни.
6. Впрочем допустив такое преступление в отношении к единственному остававшемуся другу, верности испытанной в стольких случайностях, который сделался жертвою измены, потому что не хотел быть изменником, Персей удалил от себя умы всех. Каждый спешил перейти к Римлянам, что и вынудило Персея прибегнуть к последнему, остававшемуся для него средству — бегству. Он призвал Кретийца Ороанда, хорошо знавшего берега Фракии, так как он вел там торговлю и уговаривал его отвезти на лодке к Котису. Есть порт Деметрий на одной из оконечностей Самотраки; тут стояла лодка, К закату солнца отнесли туда все нужные припасы, отнесены и деньги сколько можно было тайком. Царь сам, в средине ночи, с тремя соучастниками бегства, задними дверями ушел в сад, находившийся подле спальни и оттуда, с трудом перелезши через стену, достиг до моря. Между тем Ороандес, как только принесены были деньги, с наступлением сумерек, поднял якорь и отплыл в море по направлению к Криту. Не найдя в пристани судна, Персей скитался несколько времени по берегу, но, опасаясь наступавшего дня, и не смея уже вернуться в гостиницу, спрятался в боковой стороне храма подле темного угла. — Царскими отроками у Македонян назывались дети знатнейших лиц, отобранные для служения царю. Их когорта последовала за бежавшим царем; но и тут не оставляла его, пока, по приказанию Кн. Октавия, объявлено через герольда: «царские отроки и прочие Македоняне, находящиеся в Самотраке, если перейдут к Римлянам, получат безопасность, свободу и все, что они имеют с собою или оставили в Македонии.» По выслушании этого, все стали переходить и являлись записываться к военному трибуну К. Постумию. И маленьких детей царских Ион Фессалоникиец передал Октавию, и с царем не осталось никого, кроме Филиппа, старшего из сыновей. Тут Персей — себя и сына передать Октавию, обвиняя судьбу и богов, в храме которых находился, в том его они не вняли ни в чем его мольбам. Отдано приказание посадить его на преторское судно; туда же снесены и деньги, сколько их осталось, и немедленно флот вернулся к Амфиполису. Отсюда Октавий отправил царя в лагерь к консулу, послав вперед письмо, извещая о том, что Персей в его власти и что он его ведет.
7. Это событие Павлл, и не без основания, счел второю победою и, получив это известие, принес жертвы. Позвал совет и, по прочтении письма претора, К. Элия Туберона послал на встречу царю, а прочим велел оставаться в преторие в большом числе. Еще ни разу не собиралось столько народу на какое–либо зрелище. На памяти предков приведен был в лагерь Римский, взятый в плен, царь Сифакс, но он не мог сравниться с Персеем ни собственною славою, ни славою народа; то было только дополнение к войне Пунической такое, какое Гентий к Македонской. Персей был главою войны и его замечательным делали не только слава отца его и деда, кровью и родом с ним не раздельных, но и блистали Филипп и Великий Александр, доставившие Македонянам высшую степень могущества на земном шаре. Одетый в траурное платье, Персей вошел в лагерь, не сопровождаемый никем из своих, который, как товарищ несчастья, делал бы его более достойным сожаления. Идти вперед ему было невозможно вследствие толпы сбежавшихся зрителей, пока консул послал ликторов и они, раздвинув народ, открыли ему дорогу к преторию. Консул встал и приказав сесть прочим, выступил немного вперед, протянул правую руку входившему царю и поднял его, когда он было упал к его ногам: не допустил он его коснуться колен и, введя его в палатку, велел сесть напротив лиц, созванных на совет.
8. Первый вопрос предложен Персею: «какое оскорбление вынудило его — с таким ожесточением начать войну против народа Римского, которою он и себя, и царство поставил на край гибели?» Все долго ожидали ответа, но Персеи, потупив глаза в землю, молча плакал; тогда консул продолжал говорить: «если бы ты в очень молодых летах принял царство, то менее удивился бы я твоему незнанию того, каким важным может быть народ Римский и другом и недругом. Теперь же, когда ты был свидетелем войны, которую вел твой отец против нас, и имел в памяти мир, условия коего в отношении к нему мы свято соблюдали, что за цель твоя была предпочесть миру войну с теми, которых испытал ты и силу на войне, и верность в мире?» Не отвечал Персей ни на вопрос, ни на обвинение: «Но как бы это ни случилось — по заблуждению ли, человеку свойственному, по случаю ли, по необходимости ли, будь смелее духом: примером многих царей и народов доказанное милосердие народа Римского, должно подавать тебе не только надежду, но почти полную уверенность.» По Гречески сказав это Персею, консул потом по–латыне обратился в своим: — перед вами великий пример непостоянства дел человеческих; в особенности к вам, молодые люди, обращаю речь; а потому в счастии не надобно ни с кем обходиться дерзко и надменно, и не доверять настоящему счастию не зная, что нам принесет наступающий вечер. Только тот заслуживает вполне название человека, кто не возносится духом в счастии и не теряет его в несчастье.» Распустив совет, консул заботу об охранении царя поручил К. Элию. В этот день Персей и приглашен к консулу, и вообще ему оказана всякая почесть, какая только доступна была в его положении.
9. Затем войска распущены по зимним квартирам; большую часть войск принял Амфиполис, остальную ближайшие города Таков был конец войны между Римлянами и Персеем, продолжавшейся непрерывно в течение четырех лет вместе; с тем вместе это был конец существованию царства, заслужившего известность в большей части Европы и во всей Азии. Персея считали двадцатым царем от Карана, который первый носил это название. Персей принял царство в консульство К. Фульвия и Л. Манлия; от сената получил наименование царя в консульство М. Юния и А. Манлия; царствовал в продолжение одиннадцати лет. Македоняне имели очень мало известности до Филиппа, Аминтова сына; от него и через него начали ее приобретать, но ограничивалась она пределами Европы, включая всю Грецию, часть Фракии и Иллирика. Затем перешла она в Азию, и в течение тринадцати лет царствования Александра, сначала Македоняне покорили своей власти все, простиравшееся на необъятное пространство, государство Персов; за тем они прошли все, сколько ни есть самых отдаленных краев земли, до Красного моря. Тогда на всей земле царство Македонян и их имя было первым. По смерти Александра образовались многие царства: каждый спешил присвоить себе побольше могущества, и силы тратились в борьбе междоусобной: от высшей степени могущества до последнего конца Македония простояла сто пятьдесят лет.
10. Когда слух о победе Римлян достиг Азии, Антенор, стоявший с флотом лодий у Фанаса, переправился оттуда в Кассандрею. К. Попиллий, стоявший у Делоса для защиты судов, шедших в Македонию, услыхав, что война в Македонии окончена и неприятельские суда оставили свои посты, и сам, отпустив Афинские суда, продолжал плавание в Египет, куда имел поручение как посол, спеша встретить Антиоха прежде, чем он подойдет к стенам Александрии. Послы, плывя вдоль берегов Азии, по прибытии в Лориму, пристань, от Родоса находящуюся в расстоянии немного более двадцати миль и как раз напротив города. Подоспели старейшины Родосцев (уже и суда пришел слух о победе) и просили: «заехать в Родос; это обстоятельство очень важно для доброй славы и безопасности острова; узнают они сами все, что произошло в Родосе и что там делается, и таким образом принесет в Рим плоды своих собственных наблюдений, а не пустые толки народа». Долго отказывались уполномоченные, но наконец убеждены были немного замедлить для спасения союзного города. По прибытии в Родос, уступая тем же просьбам, уполномоченные явились в собрание народа: их прибытие скорее увеличило, чем уменьшило опасения народа. Попиллий повторил тут все, что кем–либо в продолжение всей войны, сделано или сказано неприязненного. Крутой нравом человек (Попиллий), увеличивал резкость того, что говорил, зверским выражением лица и тоном обвинителя, так что от суровости одного сенатора Родосцы могли сделать заключение относительно того, как к ним расположен весь сенат. К. Децимия слова были умереннее; он говорил: «что в большей части случаев, которые припомнил Попиллий, виноват не народ, но немногие руководители народа. Они–то, имея продажный язык, составляли декреты, полные угодливости по отношению к царю и посылали посольства, которых Родосцы должны не менее стыдиться, как и жалеть. Но если таков образ мыслей народа, то все падет на главы виновных.» Он выслушан с величайшим одобрением не столько потому, что большинство народа освобождал от обвинения, сколько потому что указал настоящих виновников. А потому из ответов старейшин Римлянам заслужили одобрение народа не те, которые просто хотели доказать неосновательность обвинений Попиллия, а те, которые за одно с Децимием требовали наказания главных виновников. А потому немедленно состоялось определение — тех, которые будут уличены, что они говорили или действовали в пользу Персея против Римлян, осудить на смерть. Некоторые удалились из города к прибытию Римлян, другие сами себе причинили смерть. Уполномоченные, пробыв не более пяти дней в Родосе, отправились в Александрию. Тем не менее тщательно произведен суд на основании декрета, при них составленного Родосцами; это упорство в исполнении кротость Децимия…
11. Пока это происходило, Антиох, сделав тщетное повышение на стены Александрии, удалился: овладев всем остальным Египтом, оставил он в Мемфисе старшего Птоломея, для которого будто бы завоевывая царство, напрягал он все силы, чтобы не замедлить напасть на него, когда он будет победителем, увел войско в Сирию. Зная такое его намерение, Птоломей сообразил, что может быть допущен в Александрию, пока младший брат еще находится под влиянием страха осады; сестра же ему содействовала и препятствия не было со стороны приближенных брата. Он не прежде перестал посылать сначала к сестре, потом к брату и его приятелям, пока не утвердил с ними мира. Антиоха подозрительным сделало то обстоятельство, что, передав ему весь Египет, в Пелузие оставил сильный гарнизон. Ясно было, что он удержал ключ от Египта, для того чтобы снова ввести войско когда пожелает: междоусобная де война с братом будет иметь тот исход, что победитель, утомленный борьбою, ни в каком случае не может уже равняться с Антиохом. Все это, благоразумно замеченное старшим Птоломеем, с одобрением приняли младший брат и все, которые с ним были: сестра больше всего содействовала не только советом, но и мольбами. А потому мир заключен с общего согласия и старший Птоломей впущен в Александрию; не встретив сопротивления даже в черни, так как не только во время войны в продолжение осады, но и по удалении неприятеля от стен, не было никаких подводов из Египта и чувствовался недостаток во всем. Антиоху следовало бы радоваться, если действительно вводил он войско в Египет для восстановления Птоломея — этот благовидный предлог выставлял он всем государствам Азии и Греции как во время принятия посольств, так и в переписке; но он так обиделся, что несравненно усерднее и неприязненнее стал готовиться к войне с двумя братьями, чем прежде с одним. Немедленно отправил он флот в Кипр, а сам, при наступлении весны, с войском по дороге в Египет, достиг Келе–Сирии. Около Риноколуры встретили Антиоха послы Птоломея; они его благодарили за то, что через него получил он опять отеческий престол и просили сберечь его дар и лучше прямо сказать, чего ему нужно, нем сделаться врагом из союзника и действовать силою оружия. Антиох дал такой ответ: (Не иначе он отзовет флот и вернет назад войско, как когда ему будет уступлен весь Кипр, Пелузий и земли, находящиеся около Пелузийсвого устья Нила», и назначил день, к которому должен быть дан решительный ответ относительно предложенных условий,
12. По истечении срока, назначенного для перемирия… когда плыли к устью Нила у Пелузия, по пустыням Аравии… жили у Мемфиса, и от прочих Египтян частью добровольно, частью под влиянием страха, спустился к Александрии небольшими переходами. Перейдя реку у Елевзина — место это находится от Александрии в четырех милях — встретилась послы Римские. Когда они подходили, царь их приветствовал и протянул правую руку Попиллию, но тот вручил ему дощечку, содержавшую сенатский декрет и приказал прежде всего его прочитать. Прочитав царь сказал, что он подумает с общего со своими приближенными совета, как поступить. Попиллий, человек и без того суровый в обращении, палкой, которую держал в руках, очертил около царя крут и сказал: «прежде чем выйдешь из этою круга, дай ответ, какой мне отнести сенату». Озадаченный таким насильственным приказанием, царь несколько времени колебался, но потом сказал: «исполню угодное сенату». Только тогда Попиллий протянул правую руку царю, как союзнику и другу. В назначенный срок Антиох оставил Египет, а Римские уполномоченные, своим влиянием скрепив согласие между братьями, только что согласившимися на мир, отплыли в Кипр и оттуда отослали флот Антиоха, уже успевший победить в сражении Египетские суда. Это посольство стяжало знаменитость у народов, так как не было сомнения, что Египет вырван из рук Антиоха, его имевшего уже, и отеческое наследие возвращено роду Птоломеев. Из консулов этого года как один прославился блистательною победою, так другой оставался в неизвестности, не имея повода к деятельности. С самого начала, когда он назначил день легионам для сбора, вошел в храм без обычных гаданий. Авгуры, узнав об этом, объявили день назначенным неправильно. Отправясь в Галлию, он стал лагерем около Макрского поля у гор Сициминской и Папинской; потом около этих же мест провел зиму с союзниками наименования Латинского, а легионы Римские остались в Риме, так как день для собрания войска назначен неправильно. Преторы, кроме К. Папирия Курсора, которому досталась Сардиния, отправились в провинции; а ему сенат определил оказывать суд и расправу в Риме (жеребьем пало и это на его обязанность) между гражданами и иноземцами.
13. Попиллий и посольство, которое ездило к Антиоху, вернулось в Рим. Он донес, что несогласия между царями окончились, и войско из Египта отведено в Сирию. Затем явились послы самих царей. Антиоховы говорили: «для царя мир дороже всякой победы, как определил сенат, и Антиох повиновался приказаниям послов Римских не иначе, как бы повелению богов бессмертных». Потом принесли поздравление с победою: «и царь содействовал бы ей всеми силами, если бы получил на то приказание». Послы Птоломеевы от общего имени царей и Клеопатры, благодарили: «более они считают себя обязанными сенату и народу Римскому, чем своим родителям, чем даже богам бессмертным: Римляне освободили их от бедственной осады и возвратили им прародительское царство, почти уже утраченное». Сенат дал такой ответ: «Антиох поступил правильно и порядком, что послушал послов; сенату и народу Римскому это очень приятно. Царям Египта — Птоломею и Клеопатре: «сенат очень рад, если был в состоянии сделать для них что–либо хорошее и приятное, и постарается, чтобы и на будущее время лучшая защита царства заключалась в верности народа Римского», Претору К. Папирию поручено озаботиться отсылкою даров послам согласно установленного обычая. Затем получено письмо из Македонии, удвоившее радость победы: «царь Персей находится во власти консула». По отсылке этих послов — было разбирательство между послами Пизанскими и Луненскими: первые жаловались, что поселенцы Римские сгоняют их с земли, а жители Луны утверждали, что та земля, о которой идет речь, отведена им триумвирами. Сенат отправил пять уполномоченных произвести дознание и постановить решение, а именно К. Фабия Бутеона, П. Корнелия Блазиона, Т. Семпрония Муску, Л. Невия Бальба и К. Аппулея Сатурнина. — Явилось посольство от Евмена и братьев Аттала и Атенея сообща, поздравить с победою. Масгабе, сыну царя Масиниссы, вышедшему на берег в Путеолах, послан на встречу с деньгами (казначей) квестор Л. Манлий, и ему поручено на общественный счет отвести его в Рим. Но прибытии Масгабы немедленно созван для него сенат. Этот молодой человек говорил так, что приятное на деле, он умел словами сделать еще приятнее. Он припомнил: «сколько пехоты и конницы, сколько слонов, сколько хлеба, в течение этих четырех лет, отправил отец его в Македонию. Только два обстоятельства бросают его в краску: одно что сенат его, о том, что нужно для войны, просил через послов, а не приказал; а другое, что за хлеб ему присланы деньги. Масинисса помнит, что царство свое он и приобрел через народ Римский, усилил и увеличил. С него довольно пользования царством, а власть и право тех, которые дали. А потому справедливость требует, чтобы Римляне сами брали, а не просили и не покупали произведений земли, ими же данной. С Масиниссы их достаточно, а весь излишек — народа Римского. Когда уж он отправился с этими поручениями от отца, нагнали его всадники с известием о поражении Македонян, и с приказанием принести поздравление сенату и объявить ему — отец его так рад этому счастливому событию, что хочет прийти в Рим сам, принести жертвы Юпитеру Всеблагому и Всемогущему в Капитолие и благодарственное молебствие: просит он сенат высказать ему свое дозволение, дабы ему не быть в тягость».
14. Царьку дан ответ: «отец его Масинисса поступает так, как следует человеку благодарному, и доброму и придает цену и честь должному благодеянию. И народ Римский во время войны Пунической нашел в нем твердое и верное содействие, и сам, по благосклонности народа Римского, получил царство. По чувству справедливости, он (Масинисса) в последовавшие войны с тремя царями исполнил все обязанности верного союзника. Что царь радуется победе народа Римского — неудивительно, так как он свою судьбу и царства своего связал с ходом дел Римских. Благодарить богов за победу, дарованную Римлянам, может он и у домашнего очага: в Риме же сын его это исполнит. Да и поздравлений довольно, как от него, так и от имени отца. А самому Масиниссе покидать царство и выходить из Африки, и для него будет бесполезно по мнению сената, и несогласно с интересами народа Римского». Масгаба просил, чтобы Ганнон, сын Гамилькаров, заложник вместо … получил. Состоялся сенатский декрет, по которому квестор получил приказание купить даров царьку на сто фунтов серебра и проводить его до Путеол, давать ему полное содержание, пока он будет в Италии и нанять два судна, на которых должен быть отвезен царек и его провожатые в Африку; всем лицам, составлявшим свиту, как свободным, так и рабам, даны одежды. Не так много времени спустя получено письмо о Мизагене, другом сыне Масиниссы, такого содержания: «после поражения Персея, Л. Павлл отослал его в Африку с конницею; во время плавания флот рассеян бурею в Адриатическом море, и Мизаген занесен с тремя судами в Брундизий больной». К нему с такими же дарами, какие в Риме даны его брату, квестор Л. Стертиний отправлен в Брундизий и приказано ему озаботиться, чтобы дом (для помещения царьку) был отведен и доставлено ему все необходимое для выздоровления; чтобы все издержки содержания его и свиты, были щедро покрыты и отысканы суда, на которых он мог бы покойно и безопасно переправиться в Африку. Каждому всаднику дано по фунту серебра и по пяти сот сестерций. — Выборы консулов к следующему году произведены консулом К. Лицинием; назначены: К. Элий Пет и М. Юний Пенн. Затем преторами выбраны: К. Кассий Лонгин, М. Ювентий Тальна, Ти. Клавдий Нерон, А. Манлий Торкват, Кн. Фульвий Гилло, Лициний Нерва. В этом же году цензоры Ти. Семпроний Гракх и К. Клавдий Пульхер привели наконец к миролюбивому окончанию дело, служившее поводом к большим несогласиям Гракх, когда отпущенники, уже не раз собранные в четыре трибы городских, рассеялись опять по всем, возымел намерение исторгнуть с корнем зло, постоянно оживавшее и исключить из переписи всех, которые когда–либо были рабами. Клавдий с этим не соглашался, и ссылался на установления предков, которыми они старались сдерживать отпущенников, не имея никогда в виду устранить их совершенно от прав гражданства. Он указывал даже, что цензоры К. Фламиний и Л. Эмилий ослабили прежнюю строгость. Впрочем, так как этот класс людей рассеялся по всем трибам, то признано необходимым, привести его опять в прежнее положение, но для некоторых членов сделать какие–нибудь уступки.
15. Эти цензоры распределили отпущенников по четырем трибам, кроме тех, которые имели сыновей, рожденных более пяти лет назад. Таковых положено внести в перепись там же, где они находились по последней; также дано право быть внесенными в перепись и тем, которые имели дачи и поместья сельские, ценою более тридцати тысяч сестерций. Когда это было так установлено, Клавдий утверждал все–таки: «что, без приговора народного, цензор не может лишить права подачи голоса и отдельного гражданина, не говоря уже о целом сословии. Если цензор может удалить из трибы, то это значит не больше, как переменить трибу, а удалить изо всех тридцати пяти цензор не может; это значило бы отнять права вольности и гражданства; определять место внесения в перепись не дает еще права исключать из неё вовсе». Такого рода шел спор между цензорами. Наконец сошлись на том, чтобы, из четырех городских триб, по явной баллотировке в храме Свободы, оставить одну, в которую и поместить всех, бывших когда–либо рабами. Достался жребий Есквилинской трибе и Ти. Гракх объявил, что в нее должны быть помещены все отпущенники. Это обстоятельство послужило к большей чести цензоров перед сенатом. Изъявлена благодарность — и Семпронию за его стойкость в хорошем начинании, и Клавдию за то, что он не препятствовал. Эти цензоры большее, чем их предшественники, число лиц и удалили из сената, и приказали им продать коней. Цензоры единодушно всех и лишали трибы и делали податными, и ни один не облегчил никому позора, наложенного товарищем. Когда цензоры просили, чтобы, по обыкновению, для рассмотрения прочности общественных построек и принятия тех, которые отданы с подряда, продолжено было им время служения на год и шесть месяцев. Этому противостал трибун К. Тремеллий, негодуя за то, что не был записан в сенат. В этом же году К. Цицерей освятил храм Монеты на Албанской горе, через пять лет после данного обета. Фламином Марса избран авгурами на этот год Л. Постумий Альб.
16. Когда консулы К. Элий и М. Юний доложили о провинциях, сенаторы положили: в Испании быть снова двум провинциям, так как, во время войны Македонской, там считалась одна. Македония и Иллирик должны были оставаться у прежних — Л. Павлла и Л. Анция -- пока, согласно мнения уполномоченных, они устроят дела, запутанные войною, и бывшему царству дадут новое устройство. Консулам определены — Пиза и Галлия с двумя легионами по пяти тысяч чел. пехоты и по четыреста всадников. Преторов жребии были: К. Кассия — городское судопроизводство, М. Ювенция Тальны — между чужестранцами, Ти. Клавдия Нерона — Сицилия, Кн, Фульвия — Испания ближняя, К. Лициния Нервы — дальняя. А. Манлию Торквату досталась Сардиния. Он не мог отправиться в провинцию, будучи оставлен сенатом для исследования уголовных дел. — Потом у сената спрошено мнение относительно чудесных явлений, о которых получено известие. Храм богов пенатов в Велии тронут молниею, а в городе Минервие двое ворот и часть стены. В Анагнии шел земляной дождь; в Ланувие виден был на небе факел. В Калатие на общественном поле, как дал знать М. Валерий, гражданин Римский, из его очага три дня и все ночи текла кровь. По этому главному обстоятельству децемвирам приказано посоветоваться с книгами, объявлено народу молебствие на день, и на общественной площади принесено в жертву пять–десять коз. И по случаю других чудесных явлений еще день было молебствие около всех капищ, принесены большие жертвы и город очищен. Затем состоялся декрет, относившийся к чести богов бессмертных: «по случаю приведения войн к концу, и так как цари Персей и Гентий, с Македониею и Иллириком, находятся во власти народа Римского, то какие дары, в консульство Ап. Клавдия и М. Семпрония, розданы по всем капищам, такие же раздать пусть озаботятся преторы К. Кассий и М. Ювенций».
17. Затем определено послать уполномоченных, по совету с коими военачальники, Л. Павлл и Л. Аниций, должны были устроить дела — десять в Македонию и пять в Иллирик. В Македонию назначены: А. Постумий Луск, К. Клавдий, оба бывшие цензоры, К. Лициний Красс, товарищ в консульстве Павлла; в это время ему власть была продолжена, и он имел провинциею Галлию. К этим бывшим консулам прибавлены: Кн. Домиций Агенобарб, Сер. Корнелий Сулла, Л. Юний, К. Лабеон, Т. Нумизий Тарквинийский, А. Теренций Варрон. В Иллирик назначены — П, Элий Лит, бывший консул, К. Цицерей и К. Бабий Тамфил (последний был претором в предшествовавшем году, а Цицерей за много лет ранее), Т. Теренций Тусцивикан, П. Манилий. Потом консулы получили от сената внушение: так как одному из них надобно было наследовать К. Лицинию, назначенному уполномоченным, в Галлии, то чтобы они поскорее или разобрались провинциями, или бросили жребий. Они сделали последнее: М. Юнию досталась Пиза (он заблагорассудил прежде чем отправиться в провинцию — ввести в сенат посольства, собравшиеся со всех сторон в Рим для поздравления), К. Элию — Галлия. Впрочем, несмотря на то, что уполномоченными посланы такие люди, от которых совета нельзя было ожидать ничего, недостойного имени и важности народа Римского, однако в сенате обдуманы главные начала действий, для того, чтобы уполномоченные могли отнести главным начальникам из дому все уже начатым.
18. Положено: прежде всего Македонянам и Иллирам быть свободными. Пусть все народы видят, что оружие народа Римского приносить — не порабощение вольным, а напротив порабощенным свободу. Пусть народы, пользующиеся свободою, знают, что будут наслаждаться ею постоянно и безопасно под попечительством народа Римского; а, которые живут под властью царей, пусть знают, что их повелители теперь мягче и справедливее из уважения к народу Римскому, и если когда царям их приключится война с народом Римским, то последствием будет для Римлян победа, а для них свобода»·. Положено: «отменить значительную пошлину с рудников Македонских и отдачи сельских угодий. Их собирать без откупщика невозможно, а где они есть, там общественное право становится пустым словом, и союзникам свободы нет никакой. Да и сами Македоняне не могут ими (этими статьями доходов) пользоваться. Где готова добыча для лиц начальствующих, там будет неиссякаемый источник борьбы и смут. Пусть будет общий сейм народа дна того, чтобы неблагонамеренная чернь не повлекла к гибельному своеволию вольность, данную сенатом для умеренного и разумного ею пользования». Положено: «Македонию разделить на четыре области, чтобы каждая имела свой сейм, и половину дани, какую обыкновенно платили царям, платить народу Римскому». Подобные же поручения даны и в Иллирик. Прочее оставлено на волю самих вождей и уполномоченных, которые лучше могли руководствоваться в своих соображениях рассмотрением дел на месте.
19. Между многими посольствами царей, народов и племен Аттал, брат царя Евмена, обращал на себя особенно глаза и мысли всех. Он принят, теми, которые вместе с ним участвовали в войне, столько же благосклонно, как если бы прибыл сам царь Евмен. Два благовидных предлога было его прибытию: одно поздравление, весьма приличное в победе, которой сам оказывал содействие; другой — жалоба на возмущение Галлов и понесенное от них поражение, вследствие которого царство подверглось опасности. Была и затаенная мысль надежды почестей и наград от сената, но она не могла осуществиться без нарушений его родственных отношений. И в числе Римлян были люди, советовавшие не на добро, поддерживавшие его честолюбие внушениями; — в Риме таково мнение об Аттале и Евмене, что первый Римлянам верный друг, а второй — и Римлянам, и Персею, ненадежный союзник. А потому трудно определить — легче ли ему будет получить от сената то, что он будет просить за брата или то, что за себя против брата: до такой степени все расположены были Атталу сделать угодно, а Евмену отказать». Оказалось, что Аттал принадлежал к числу тех людей, которые желают, пока им льстит надежда; но благоразумное внушение одного друга может наложить, как бы узду, его духу, возгордившемуся успехом. С ним был врач Стратий, посланный именно на этот предмет Евменом, не совсем покойным, для наблюдения за действиями брата и верного донесения в случае, если он заметит в нем какую–либо измену. Когда ом пришел, то Аттал уже был настроен дурно и поддался внушениям, но он успел во время своими представлениями поправить дело, почти испорченное. «Различные были (так говорил он Атталу) условия усиления других государств; а их недавнее царство, которое никак не может искать скбе прочной основы в прошедшем, основывается на согласии братьев: один носит наименование царя, и отличительный признак его достоинства на голове, а все братья царствуют. Аттала, по годам непосредственно следующего за братом, кто же не считает за царя и не потому только, что он теперь в такой силе, но потому что ему — по старости и дряхлости, не имеющего законных детей (он еще не признал того, который в последствии царствовал), Евмена предстоит немедленно управление царством. К чему же употреблять насилие для достижения того, что и так не минет его рук? Прибавилась и новая опасность царству — возмущением Галлов, которых трудно сдержать при согласии и единодушном действии царей; а если к внешней войне присоединится домашнее несогласие, то устоять невозможно. Разве одного он (Аттал) хочет, чтобы Евнем не умер царем, а у себя отнимет ближайшую надежду царствовать? Если славно то и другое: и сохранить для брата царство и отнять его, однако больше чести в первом, так как такой образ действий условлен братскою любовью. Но если второе возмутительно и отзывается отцеубийством, есть ли еще какое–либо сомнение относительно лучшего образа действий? Чего он (Аттал) будет домогаться — части ли царства или всего? Если части, то оба брата будут слабы, развлеченные силами, и легко сделаются доступны всякого рода оскорблениям и унижениям. Если же всего, то допустит ли он брата в таких уже летах, и при такой слабости здоровья, быть изгнанником, или может быть повелит ему умереть? Не говоря уже о баснословных рассказах относительно участи братьев, ненавидевших друг друга, прекрасный урок можно извлечь из судьбы Персея: братоубийством похищенную корону он, в храме Самотракийском, как бы в присутствии самих ботов, требовавших возмездия, положил, моля о пощаде, к ногам врага победителя. Даже и те, которые не из расположения к нему, и из ненависти к Евмену, его подстрекают, похвалят его твердость и братскую любовь, если он до конца устоит в верности к брату».
20. Такие представления оказали более влияния на дух Аттала. Будучи введен в сенат, он поздравил с победою и изложил свои и братнины, какие были, заслуги на этой воине — и отпадение Галлов, незадолго перед тем случившееся и причинившее страшное беспокойство. Просил — отправить послов к Галлам и, влиянием Римского народа, отозвать их от оружия. Изложив таким образом то, чего требовали пользы царства, он просил себе Эн и Маронею. Затем Аттал оставил здание сената, обманув ожидания тех, которые полагали, что он будет обвинять брата и просить раздела царства. Вряд ли кто–либо прежде, и из царей, и из частных лиц, был выслушан с такою благосклонностью и общим одобрением; всеми почестями и дарами осыпан он лично и провожаем при отъезде. Между многими посольствами Азии и Греции в особенности обратило внимание граждан посольство Родосское. Сначала показались было послы Родосские в белом платье, как прилично лицам, пришедшим с поздравлением. Надень они на себя траурное платье, они сочтены были бы оплакивающими Персееву участь. Когда консул М. Юний спросил сенаторов — послы дожидались на площади — угодно ли назначить им квартиру, угощение и аудиенцию, определено — в отношении к ним не соблюсти ничего, что обыкновенно делается с почетными гостями. Консул, выйди из сената, когда Родосцы объяснили ему, что они пришли принести поздравление с победою и оправдаться в обвинениях, объявил: «относительно союзников и друзей Римляне, и в других отношениях обращаются гостеприимно и ласково, и обыкновенно допускают их в сенат; поведение же Родосцев в этой войне было таково, что их никак нельзя считать в числе союзников и друзей». Выслушав это, они все распростерлись на земле, моля консула и всех присутствовавших не допускать. чтобы Родосцам недавние и несправедливые обвинения более повредили, чем принесли пользы их прежние заслуги, которых они сами были свидетелями. Немедленно надев на себя траурное платье, они со слезами и мольбами обходили дома знатнейших лиц, упрашивая, прежде чем изрекать приговор осуждения рассмотреть их дело.
21. Претор М. Ювенций Тальна, которому принадлежало судопроизводство между гражданами и чужестранцами, возбуждал народ против Родосцев: он внес предложение такого рода: «объявить войну Родосцам, и из сановников этого года выбрать одного и послать его на войну». Надеялся он быть выбранным этому действию воспротивились народные трибуны — М. Антоний и М. Помпоний. Но и претор начал дело новое и дурного примера, потому что без совета с сенатом, без извещения консулов, по собственному только мнению, сделал предложение народу: «соблаговолит ли он и повелит Родосцам объявить войну»? А прежде всегда сначала сенат обсуждал вопрос о войне, потом, с утверждения сената, вопрос шел к народу. И из трибунов народа — так было установлено — не прежде кто–либо имел право противоречить проекту закона, как когда частным лицам дана была полная возможность говорить за закон и против него. Вследствие чего не раз случалось, что трибуны народные, желавшие противоречить, приметив недостатки из речей лиц, говоривших против него, останавливали его; а пришедшие с мыслью о противоречии, отступались от неё, убежденные доводами лиц, говоривших в пользу закона. А тут, на перерыв друг перед другом, претор и трибуны состязались в незаконности действий. Трибуны, осуждая поспешность претора, подражали ей преждевременным противоречием. [Его основывали они на том, что все обсуждение Родосского дела надобно отложить до прибытия главного вождя и десяти уполномоченных из Македонии, которые, рассмотрев дело самым тщательным образом по письменным документам, наверное определят, каковы были отношения каждого города к Персею и Римлянам. Но как претор тем не менее настаивал на своем предложении, дело дошло до того, что Антоний трибун вывел к народу послов, а претора Тальну, когда он вышел и начал было говорить, стащил с Ростр и дал возможность Родосцам говорить к народу. Впрочем, хотя упорство трибуна положило конец необдуманному и пылкому замыслу претора, однако забота не оставляла умы Родосцев. Сенат был к ним в высшей степени неприязнен, так что по–видимому казалось, что зло, угрожавшее им, скорее отсрочено на некоторое время, чем миновало совсем; а потому когда наконец, после продолжительных и усиленных просьб, допущены они в сенат, то будучи введены консулом, они сначала, распростершись ниц, долго лежали, проливая слезы. Наконец, когда консул велел им встать и говорить, то Астимед, приняв на себя наружность, наиболее могшую возбудить сострадание, сказал следующее:
22. «Эти слезы и траур ваших, отцы почтенные, союзников, еще недавно процветавших вашею дружбою, не могут не возбудить сострадания и даже в разгневанных. Но еще справедливее покажется вам сожаление, если вы захотите вникнуть — при каких тяжелых условиях, приходится защищать дело нашего отечества, заранее осужденного. Другие бывают подсудимыми, пока не изречется приговор осуждения: и не прежде подвергаются наказанию, как по доказанной вине. Родосцы…] виноваты ли — еще под сомнением: а наказание, позор всякого рода мы уже терпим. Прежде, когда мы прибыли в Рим, после поражения Карфагенян, после побед над Филиппом и Антиохом, из, отведенного на счет государства вашего, помещения шли мы в курию к вам, отцы почтенные, для принесения поздравлений, и из здания сената понесли в Капитолий приношения вашим богам. Теперь — из грязного постоялого двора, насилу и за деньги туда пущенные, получив приказание, наравне с открытыми врагами, оставаться за городскими стенами, в этом печальном виде явились в здание сената мы. Родосцы, которых недавно подарили вы провинциями Ликию и Карию, осыпали самыми щедрыми наградами и почестями. Мы слышали, что вы повелели быть свободными Македонянам и Иллирийцам, находившимся в рабстве, прежде чем они подняли против вас оружие (мы не завидуем ничьему счастью и сознаем милосердие Римлян); а Родосцев вы объявляете врагами из союзников, тогда как они просто оставались в покое в эту войну. Конечно, вы те самые Римляне, которые хвалитесь, что войны ваши потому счастливы, что справедливы и гордитесь не исходом — тем, что победите, а началом, что не без причины беретесь за оружие. Карфагеняне нападением на Мессану в Сицилии, Филипп — атакою Афин, стремлением поработить Грецию и оказанием пособия деньгами и войском Аннибалу — вооружили против себя Римлян. Сам Антиох, будучи приглашен вашими врагами, Этолами, переправился с флотом из Азии в Грецию; занял Деметриаду, Халкиду и ущелье Термопильское, домогаясь вас сбросить с вашего высокого положения власти. Поводом к войне с Персеем было — нападение на ваших союзников, убийство царьков и старейшин племен и народов. А наше бедствие, если нам суждено погибнуть, какой будет иметь повод? Дело нашего отечества еще не отделено от дела Полиарата и Динона, граждан наших и тех, которых мы привели к вам выдать. Если бы мы, все Родосцы, одинаково были виноваты, то в чем же именно заключается вина наша в этой войне? Мы сочувствовали стороне Персея и, как в войнах с Антиохом и Филиппом, стояли мы за вас против царей, так теперь за царя против вас стояли мы? В какой мере обыкли мы помогать союзникам и какое принимать деятельное участие в войне, спросите К. Ливия и Л. Эмилия Регилла, — они начальствовали вашими флотами в Азии. Ни разу суда ваши не вступали в дело без нас: нашим флотом сразились мы раз у Самоса, и другой в Памфилии против главного вождя Аннибала, Эта победа для нас тем славнее, что, утратив у Самоса в несчастном сражении большую часть судов и отборную молодежь, мы не оробели и перед таким поражением, и снова дерзнули идти на встречу царскому флоту, шедшему из Сирии. Об этом я упомянул не с тем, чтобы хвалиться (не такова теперь наша участь), но чтобы показать, в какой мере Родосцы обыкли помогать союзникам.
23. Награду, после поражения Филиппа и Антиоха, получили мы самую щедрую. Если бы тоже счастье, которое, по милости богов бессмертных, увенчало вашу доблесть, было на стороне Персея, и мы явились бы в Македонию к победоносному царю просить награды, что стали бы мы говорить? Деньгами мы ему помогали или хлебом, сухопутными или морскими силами? Какой пункт мы защищали? Где сражались, под начальством его полководцев или сами по себе? Если бы он спросил — где наши воины, где наши суда находились в его пределах, что пришлось бы нам отвечать? Может быть и перед ним победителем пришлось бы оправдываться также, как теперь перед вами. Посылая и туда и сюда послов о мире, мы успели в одном — не заслужить ничьего распоряжения, а с одной стороны — обвинение и опасность. Хотя Персей справедливо бы нас упрекнул — в чем вы, почтенные сенаторы, не можете, что мы в начале войны отправляли к вам послов — обещая вам все, что потребовалось бы для войны: флот, оружие, молодежь наша будут готовы на все, как и в прежние войны. Что мы не исполнили, это от вас зависело; так как вы по неизвестной причине пренебрегли нашим содействием. А потому мы и ничего не совершили, как неприятели и не изменили обязанностям добрых союзников; но исполнить их не могли, так как вы же нам не дали. Что ж из того? — Итак, Родосцы, в вашем городе не было ни совершено, ни сказано ничего такого, чего бы вы хотели, чем заслуженно раздражился народ Римский? — Я не стану (еще не потерял я совсем здравого рассудка) защищать того, что было, но отделю дело государства от вины нескольких частных лиц. Нет ни одного государства, которое не заключало бы в себе иногда некоторого количества неблагонамеренных граждан и постоянно огромного — невежественной черни. Слыхал я, что и у вас были люди, которые, подольщаясь массам, хотели выдвинуться вперед? И когда–то от нас отделилась чернь, и управление общественными делами, не было в вашей власти. Если это могло случиться в государстве столь благоустроенном, то удивительно ли, что и у нас нашлось несколько человек, которые, домогаясь распоряжения царя, старались своими советами чернь нашу обратить в дурную сторону. Впрочем все их усилия достигли только одного — остановили нашу готовность к исполнению обязанностей. Не промолчу и о том, что в эту войну составляет главную вину нашего государства. В одно и тоже время мы отправили послов о мире и к вам и к Персею. Несчастное это намерение, как мы услыхали впоследствии, безумный оратор сделал глупейшим: достоверно, что он говорил таким тоном, каким К. Попиллий, Римский уполномоченный, отправленный положить конец войне между Антиохом и Птолемеем царями. Но надменности ли это или глупости приписать надо, такое же поведение, что в отношении к вам, тоже было и к Персею. У государств, как и у человека, у каждого свой нрав: одни народы гневливы, другие смелы, третьи — робки; некоторые склонны к вину, а другие более к удовольствиям любви. Об Афинском народе молва, что он скор и, несоображаясь с силами, смел на решения; Лакедемоняне же медленны, и с трудом решаются на то даже, в чем вполне уверены. Нельзя отрицать, что и вся Азия производит умы тщеславные, и что образ выражений наших земляков, напыщенный уже по убеждению нашему, что мы выше стоим наших соседей; хотя и этому обязаны мы не силам нашим, но вашим о нас мнению и почестям. Довольно уже и в то время получило хороший урок то посольство, быв отослано с таким грустным ответом. Но если еще мало позора понесено тогда, то теперешнее посольство, такое жалкое и умоляющее, было бы достаточным искуплением и еще более дерзкому, чем то было, посольству. Надменность, особенно на словах, люди гневливые ненавидят, а благоразумные только смеются над нею, особенно если слабый употребляет ее против сильнейшего: уголовного уже наказания никто никогда не признает ее достойною. Разве того надобно было опасаться, как бы Родосцы не пренебрегли Римлянами. Некоторые люди дерзко выражаются и о богах, но мы не слыхали, чтобы кто–либо за это был сражен молниею.
24. В чем же остается нам оправдываться, если с нашей стороны не было никакого неприязненного действия, a дерзкие слова посла, оскорбив слух ваш, не заслужили, чтобы за них губить целый город? Я слышу, почтенные сенаторы, что вы, беседуя друг с другом, домогаетесь определить, как бы ценность иска, степень нашего затаенного расположения: мы благоприятствовали царю и предпочитали, чтобы он победил, а потому убеждены, что необходимо нас преследовать войною. Другие из вас, соглашаясь, что таков был наш образ мыслей, не думаете, чтобы за это нужно было нас преследовать войною: так как нет ни в одном государстве закона — осуждать на казнь человека, который, хотя и желал бы гибели врага, не сделал бы впрочем для того и шагу. Благодарим и тех, которые освобождают нас от наказания, а не от обвинения; но сами себе определяем закон: если мы все желали того, в чем нас обвиняют, то не делаем разницы между желанием и исполнением: все подвергнемся одинаковой ответственности. Если из наших старейшин одни были более расположены к царю, другие к вам, то не требую, чтобы из уважения к нам, принадлежащим к вашей партии, вы пощадили приверженцев цари; об одном молю–не губите нас из–за них. Не можете вы их ненавидеть больше, чем мы сами, и зная это, большая часть приверженцев царя или бежали, или сами себя лишили жизни; а другие осужденные нами будут во масти вашей, почтенные сенаторы. Остальные Родосцы, если в эту войну не заслужили ни накой награды, не заслужили и наказания. Пусть запас наших прежних заслуг пополнит то, чего не исполнено нами теперь из наших обязанностей. С тремя царями вели вы войны в продолжение последних лет. Пусть наше бездействие в одной не ставится выше того, что в двух мы сражались за вас. Положите, как три приговора — Филиппа, Антиоха и Персея; два нас оправдывают, а третий уж на худой конец пусть будет сомнительным; но если бы те о нас судили, мы были бы осуждены. Решите, почтенные сенаторы — существовать ли Родосу, или пусть он будет разорен до основания. Не о войне приходится вам рассуждать, отцы почтенные; объявить ее вы можете, но вести никогда: никто из Родосцев не обнажить против вас меча ни в каком случае. Если вы будете неумолимы в вашем гневе, то мы попросим у вас времени — этот несчастный исход нашего посольства отнести домой; а сами все, сколько есть нас вольных Родосских граждан, с женами и всеми деньгами, сядем на суда и оставив богов общественных и домашних, придем в Рим: все золото и серебро, составляющее достояние, как общественное так и частное, сложим на площади выборов, в прихожей курии вашей; тела же наши, наших жен и детей отдадим вашей власти и вынесем все, чтобы нам ни пришлось терпеть. Пусть вдали от глаз наших, город наш разграбят и сожгут. Римляне могут решить, будто Родосцы враги; но сохраним и мы о себе такое убеждение, что врагами вашими никогда не будем и ничего неприязненного не сделаем, чтобы нам ни пришлось терпеть».
25. После этой речи все Родосцы опять упали на землю, протягивая с умоляющим видом масличные ветви; наконец их подняли, и они вышли из курии. Тут начали отбирать мнения: особенно неприязненны в отношении к Родосцам были консулы, преторы и легаты, которым приходилось вести войну в Македонии. Более всего делу их помог М. Порций Катон: всегда суровый, тут он был на стороне милости и снисхождения. Не буду повторять слов многоречивого мужа, в каких он высказался; его писанная речь находится в пятой книге Начал. Родосцам дан ответ такой, что, перестав быть союзниками, они не сделались врагами. Старшими в посольстве были Филократ и Астимед. Определено, чтобы часть посольства с Филократом отнесла в Родос известие о результате посольства, а часть с Астимедом осталась в Риме — узнать о том, что будет и известить своих. На первый же раз отдано приказание префектам — вывести к назначенному дню гарнизоны из Ликии и Карии. Об этом дано знать в Родос: хотя грустное само по себе, но так как миновало опасение худшего зла — а именно боялись войны — известие это причинило общую радость. Немедленно состоялось определение — поднести венок в двадцать тысяч золотых; с этим поручением послан Теетет, начальник флота. Родосцы намеревались просить союза с Римлянами, но так, чтобы об этом не было никакого определение народного и вообще ничего на письме, опасаясь в случае отказа большего для себя бесчестия. Начальника флота одного это было право — иметь полномочие говорить об этом предмете, без гласного утверждения народного собрания. В продолжение стольких лет Родосцы находились в дружбе с Римлянами, но союзным договором не связывали себя не почему иному, как для того чтобы не отнимать у царей надежды на возможность от них пособия, если будет настоять в толь надобность, и не лишить себя плодов их благосклонности и счастия. А теперь признано за нужное — просить во всяком случае союза с Римлянами не потому, чтобы они видели в нем ручательство безопасности от других (они никого не боялись кроме Римлян), но потому, чтобы для самих Римлян не быть подозрительными. Около этого же времени и Кавнии отпали от Родосцев и Милазенцы заняли Евромензские города. Не до такой степени Родосцы упали духом, чтобы не понимать, что, в случае отнятия Римлянами Лидии и Карии, остальные их подданные или изменят и сами освободятся, или сделаются добычею соседей, а им придется довольствоваться пределами небольшого и бесплодного острова, который никогда не в состоянии прокормить населения столь многолюдного города. Вследствие этого, послав молодежь, принудили поспешно покориться их власти и Кавниев, хотя они и пригласили вспоможение от Цибиратов; а Милазензов и Алабенденов, пришедших к ним, по отнятии области Евромензов, соединенными войсками, победили в сражении около Ортозы.
26. Между тем как это происходило там, частью в Македонии, частью в Риме, в Иллирике Л. Аниций, подчинив, как уже об этом писано выше, своей власти царя Гентия, в Скодру, бывшую столицу царства, поставил гарнизон и начальство над ним вверил Габинию, а К. Лицинию над городами Ризоном и Ольцинием, стоявшими в важных пунктах. Распорядясь так в Иллирике, с остальным войском отправился он в Епир: тут ему сдался прежде всего город Фанота, все жители которого вышли к нему на встречу со знаками покорности. Отсюда оставив гарнизон, перешел он в Молоссиду: заняв все города этой области кроме Пассарона, Текмона, Филаки и Горрея. сначала пошел к Пассарону. Старейшинами этого города были — Антиной и Теодот, отличавшиеся и благорасположением Персея и ненавистью к Римлянам — они–то были виновниками отпадения всего народа от Римлян. Сознавая собственную опасность — так как им не могло быть надежды на прощение — они хотели погибнуть под развалинами отечества, заперли ворота и убеждали народ предпочесть смерть рабству. Никто не дерзал — сказать ни слова против людей столь сильных. Наконец некто Теодот, и сам благородный молодой человек, так как у него опасение Римлян взяло верх над страхом начальников, стал говорить: «что за безумство увлекает вас, что вы целый город хотите сделать ответственным за вину двух человек. Не раз приходилось мне слышать о людях, которые пожертвовали жизнью за отечество; это же первые нашлись, которые находят справедливым, чтобы отечество за них гибло. Почему нам не отворить ворот и не принять власти от тех, которых принял весь шар земной?» Так как большинство народа приняло сторону говорившего эти слова, то Теодот и Антиной бросились на ближайший неприятельский пост и там погибли, сами подставляя себя ранам: город покорился Римлянам, Подобным упорством старейшины Цефала запертый Текмон по умерщвлении его изъявил покорность. Ни Филаце, ни Горрей не выдержали осады. Умирив Епир и распределив войска на зимних квартирах в удобных городах, вернулся в Иллирик, и в Скодре, куда прибыли пять уполномоченных из Рима, и вызваны были старейшины изо всей провинции — держал сейм. По решению совета с трибуны объявлено: «сенат и народ Римский повелевает Иллирам быть свободными, гарнизоны будут выведены изо всех городов, крепостей и замков. Не только свободными, но и не платящими никаких податей будут Иссенцы, Тавлантии, Пирусты Дассаретов, Рицониты, Ольциниаты, так как они, когда Гентий был еще в полной силе, отпали к Римлянам. И Даорсы освобождены ото всех повинностей за то, что оставив Каравантия, с оружием перешли к Римлянам. Скодренцам, Дассарензам и Селепитанам и прочим Иллирам наложена подать в половину той, которую они платили царю.» Затем разделил он Иллирик на три части: одну сделал ту, о которой сказано выше; другую составили все Лабеаты; третью Агравониты, Ризониты и Ольциниаты и смежные с ними племена. Сделав такое распоряжение относительно Иллирика, сам он вернулся в Пассарон Епирский на зимние квартиры,
27. Пока это делалось в Иллирике, Павлл, еще прежде прибытия десяти уполномоченных, послал сына К. Максима, уже вернувшегося из Рима, разорить Эгиний и Агассы. Последние, передав консулу Марцию город и просив сами союза с Римлянами, снова отпали к Персею. Эгиненцев вина была еще свежая. Не доверяя слуху о победе Римлян, они неприязненно поступили с несколькими воинами, вошедшими в город. А для разграбления города Ениев послан Л. Постумий за то, что его жители долее соседей оставались с оружием в руках. Была уже почти осень; Павлл положил в начале этого времени года обойти Грецию и, осмотрев её достопримечательности, поверить собственными глазами справедливость слухов, нередко преувеличенных. Оставив в лагере начальником К. Сульпиция Галла, он отправился с небольшою свитою, имея при себе непосредственно сына Сципиона и Атенея, брата царя Евмена, через Фессалию в Дельфы, прославленные оракулом. Здесь принес он жертвы Аполлону и начатые в притворе колонны, которые назначались для помещения на них статуи Персея, победитель назначил для своих, В Лебадии посетил он храм Юпитера Трофония; здесь когда он увидал отверстие пещеры, которым желающие пользоваться оракулом спускаются для беседы с богами, принеся жертвы Юпитеру и Терцине — тут находится их храм, спустился в Халкиду — посмотреть Еврип и остров Евбею, где он соединен с материком посредством моста. Из Халкиды переправился на пароме в Авлид, находящийся в трех милях расстояния, пристань знаменитую стоянкою здесь некогда тысячи судов Агамемнонова флота и храмом Дианы, откуда этот царь царей с флотом отправился в Трою, принеся в жертву богам дочь свою. Отсюда прибыл (Павлл) в Орон, город Аттики; тут древнего прорицателя чтят за бога, и находится старинный храм его в приятном месте, обильном водою и источниками. Затем посетил Афины, город полный старинною славою и представлявший многое, достойное осмотра; крепость, пристань, стены, соединяющие Пирей с городом, верфи знаменитых полководцев, изображения богов и людей, отличавшиеся и достоинством материала, и искусством исполнения,
28. Принеся в городе жертву Минерве, покровительнице крепости, Павлл отправился далее, и на другой день прибыл в Коринф. В то время — это было еще до его разорения — город был прекрасен и стоило посмотреть его крепость и Истм; крепость внутри стен возвышалась на необъятной скале, обильной родниками. Истм — узким проходом разделял два моря, близко подходившие одно с востока, другое с запада. Отсюда он посетил Сикион и Аргос, знаменитые города; затем Епидавр, который не мог равняться в богатстве, но ставился знаменитым храпом Эскулапа; этот храм находился в пяти милях (тысячах шагов) от города, и в то время богат был приношениями, теперь ограбленными (одни следы остались) сделанными богу больных за спасительное лечение. Отсюда посетил Лакедемон, достопримечательный не богатством построек, по строгим порядком и учреждениями, и Паллантий; затем через Мегалополис достиг Олимпии: здесь, между прочими предметами, достойными осмотра, увидя Юпитера, как бы лицом, к лицу, был тронут в душе. Вследствие этого, не иначе, как если бы в Капитолие, принес жертвы, повелев приготовить жертвоприношение более обыкновенного. Посетив таким образом Грецию, не пускаясь нисколько в исследование того, кто как поступал в частной или общественной жизни во время войны с Персеем, дабы опасениями не потревожить умы союзников, возвратился в Деметриаду. Дорогою встретилась ему толпа Этолов в траурных, одеждах; удивился он и спрашивал, что это значит; ему донесено, что пятьсот пятьдесят старейшин умерщвлены Лициском и Тизиппом. окружившими сенат воинами Римскими, присланными Бабием, начальником гарнизона: другие отправлены в ссылку, а имущество умерщвленных и сосланных присвоено доносчиками. Приказав явиться в Амфиполис. сам Павлл, свидевшись с Кн, Октавием в Деметриаде и получив известие, что десять уполномоченных уже переправились через море, оставил все другие дела, и отправился к ним в Аполлонию. Когда Персей вышел сюда ему на встречу из Амфиполиса под караулом самым слабым (это на день нуги оттуда), то с ним самим он поговорил довольно ласково, а, по прибытии в лагерь к Амфиполису, он говорят сильно побранил К. Сульпиция: во–первых за то, что позволил Персею на такое далекое от себя расстояние скитаться по провинции; во вторых за такое баловство воинов, что он допустил со стен города снимать черепицы и покрывать зимние помещения, Павлл отдал приказания черепицы отнести на место и поправить крышу как была. А Персея, со старшим сыном Филиппом передав А. Постумию, отправил под стражу, а дочь с младшим сыном, призвав из Самотраки в Амфиполис, осыпал всеми знаками внимания.
29. А сам когда наступил день, в который он приказал явиться в Амфиполис десяти старейшинам городов, все грамоты, какие где–либо были сложены и деньги царские снести, с десятью уполномоченными, воссел на трибунале, а вся толпа Македонян окружала его. И привычным к масти царской чем то новым и грозным являлся этот трибунал, до которого близкий доступ был воспрещен. Герольд, урядник — ко всему этому не привыкли и глаза, и слух, было от чего испугаться и союзникам, а не только побежденным неприятелям. Когда герольд водворил молчание, Павлл на латинском языке объявил, что заблагорассудилось сенату и ему по приговору совета, а претор Кн. Октавий (он тут присутствовал) повторял все это в переводе на Греческий язык. Прежде всего повелено Македонянам быть свободными, владея своими городами и молями, пользуясь своими законами, избирая ежегодно начальников: дань в половину той, какую платили царям, отдавать народу Римскому. Потом Македония делится на четыре участка: первый заключает в себе область между Стримоном и Нессом; к ней же должны были прибавиться по направлению к востоку по ту сторону Несса все города, укрепления, села, какими владел Персей, кроме Эна, Маронеи и Абдеры; а по ту сторону Стримона, лежащую на запад — всю Бизальтику с Гераклеею, называемою Синтика. Вторая область ограничивается с востока Стримоном, за исключением Базальтов и Гераклеи. С запада в том месте, где составляет границу река Аксий с присовокуплением Пеонов, которые подле реки Аксия живут на Восток. Третья часть образуется реками Аксием с востока и Пенеем с запада; с севера ограничивает гора Бора. К этой части прибавлена область Пеонии, простирающаяся к западу по ту сторону Аксия; Едесса и Бероя, туда же вошли в состав. Четвертая часть по ту сторону реки Бора, прилежащая одною стороною к Иллирику, а другою к Епиру. Столицы областей, где должны были находиться собрания, в первой — Амфиполис, во второй Фесеалоника, в третьей — Пелла, в четвертой Пелагония. Сюда должны были, по приказанию Павлла, собираться сеймы каждой области, деньги складываться и выбираться должностные лица.» Потом объявлено: «ни брачных связей, ни продажи земель и строений не должно быть допускаемо вне пределов области. Добывание золота и серебра запрещается, а разрешается железо и медь.» А кто будет заниматься, обязан платить половину той дани, какая платилась царю. Ввоз соли запрещен. Когда Дардане просили себе Пеонии на том основании, будто бы она им принадлежала и заключалась в их пределах, объявлено: «все, находившиеся под властью царя Персея, должны получить свободу.» Но отказав в Пеонии, предоставил им торговлю солью, третьей области повелено — свозить (?) в Стобы Пэонийские за положенную цену. Материал для постройки судов и жители не имели право рубить и посторонние не допущены. Областям, граничившим с дикарями (а все граничили кроме третьей) дозволил на границах иметь вооруженные отряды.
30. Это объявление, сделанное в первый день сейма, различно подействовало на умы. Понравилась дарованная сверх чаяния вольность и уменьшение ежегодной дани. Расторжение же отношений всякого рода по областям казалось как бы разорванием живого существа на части, имевшие нужду одна в другой. Для Македонян самих казались загадкою и обширность их отечества, и удобство его для деления, и то, в какой мере каждая часть составляет отдельное целое. Первая часть заключает в себе Бизальтов, храбрейших мужей (живут они по ту сторону Несса и около Стримона), большое разнообразие плодов и металлов; тут же находится в высшей степени удобный по местоположению город Амфиполис, который служит ключом для всех доступов в Македонию с востока. Вторая часть заключает знаменитейшие города — Фессалонику и Кассандрею, да кроме того Паллене, плодородную и обильную страну: удобства морского сообщения доставляют ей пристани у Торона и горе Афона (последнюю называют Энейскою), весьма удобно обращенные — одна к острову Евбее, а другая к Геллеспонту. Третья область заключает в себе знаменитые города Едессу, Берою и Пеллу и воинственное племя Веттиев; живут тут также в большом числе Галлы и Иллиры, неутомимые земледельцы. Четвертую область населяют Еордеи, Линцесты и Пелагоны: к ним присоединяется Атинтания, Стимфалис. Страна это холодная, дикая, неудобная к обработке: характер жителей соответствует свойствам страны. Они грубее и, по ближайшему соседству с дикарями, с которыми они то вели войны, то в мирное время вместе свыкались обычаями. Так разделена Македония, с особым назначением частей, а всем Македонянам объявлена общая для них форма управления.
31. Потом вызваны Этолы: при этом исследовании более обращено внимания на то, какая сторона более расположена была к Римлянам, а какая к царю, чем на то, кто причинил оскорбление и кто его принял. Убийцы освобождены от наказания, а изгнанным ссылка признана столь же достаточным наказанием, каким была смерть для умерщвленных. Осужден один А. Бэбий за то, что воинов Римских сделал орудиями убийства. Такой исход дела Этольского во всех племенах и народах Греции возвысил до невыносимой надменности умы тех, которые принадлежали к Римской партии, и поверг к их ногам в полный их произвол всех, кого сколько–нибудь коснулось подозрение благорасположения к царю. Три рода старейшин было в городах: два, подольщаясь то власти Римлян, то заискивая приязни царей, старались снискать себе собственно богатство на счет отечества; один средний, враждебный и той, и другой стороне, защищал вольность и законы. На сколько сильнее было к этим последним сочувствие сограждан, на столько меньше расположены были к ним чужеземные народы. Возгордись крайне счастливым оборотом дел, поборники партии Римлян одни были тогда должностными лицами, одни участвовали в посольствах. Они, присутствуя тут в большом числе и из Пелопоннеса, и из Беотии и из других Греческих сеймов, постоянно нашептывали в уши десяти уполномоченным: «не только те, которые из тщеславия сами хвалились, что они с Персеем в отношениях дружбы и гостеприимства, но гораздо больше таких, которые тайком благоприятствовали. Они в народных собраниях под видом, что защищали свободу, готовили все против Римлян: и не прежде народы Греции будут верными, как подавлен будет дух партий, и прочно утвердится значение и сила тех, для которых нет ничего дороже власти Римлян.» По данному ими (доносчиками) списку вызваны письмом главного вождя Римского из Этолии, Акарнании, Кипра и Беотии; они должны были следовать в Рим для оправдания. В Ахайю из десяти уполномоченных отправились двое К. Клавдий и Кн. Домиций, — вызвать сами эдиктом. Это сделано по двум причинам: первое — потому что Ахейцев считали народом наиболее самоуверенным и несклонным к повиновению, а еще и потому что боялись за безопасность Калликрата и других доносчиков. Вторая, почему считали нужным вызвать на лицо, причина заключалась в том, что в архиве царском нашли письма от старейшин других народов; относительно Ахейцев вина была темная, так как никакой переписки с ними не найдено. Отпустив Этолов, вызвали представителей Акарнанского народа; относительно их ничего нового не сделано кроме того, что Левкад изъят из сейма Акарнанского. При более подробном наследовании, кто всенародно или частно держался стороны царя, и на Азию оно распространилось. Отправлен Лабеон — разрушить Антиссу на острове Лесбосе, и перевести жителей Антиссы в Метимну за то, что они Антенора, царского претора, в то время, когда он с судами плавал около Лесбоса, приняли в пристань и помогали припасами. Двое знатных лиц казнены отсечением головы; Андроник, сын Андроника, Этол, за то, что обнажил меч против Римлян по примеру отца, и Неон, Фивянин, убедивший своих сограждан к союзу с Персеем.
32. После этого промежутка занятия делами чужестранными, снова созван сейм Македонян. Объявлено: «как условие, необходимое для устройства Македонии, предстоит выбор сенаторов, называемых Синедрами, обсуждением которых должны управляться общественные дела.» Потом прочитаны имена знатных Македонян, которым повелено идти вперед в Италию с детьми старше пятнадцатилетнего возраста. Сначала это действие казалось жестоким, но не замедлило показаться большинству народа Македонян, совершенным в пользу его вольности. В списке показаны все приятели царя, носившие порфиру, начальники войск, флота и отдельных отрядов (постов); они привыкли раболепствовать царю, а над другими надменно повелевать; одни очень богаты, а другие, не равные им состоянием, равнялись издержками; у всех образ жизни и одежды царские: ни один не способен быть гражданином и подчиняться законам и равноправию вольности. А потому все занимавшие какую–либо должность у царя, даже участвовавшие в самом незначительном посольстве, получили приказание оставить Македонию и отправиться в Италию; ослушникам объявлена смертная казнь. Законы Македонии даны с такою заботливостью, как будто бы они писаны для оказавших хорошие услуги союзников, а не для побежденных неприятелей; и даже самое применение их в продолжение значительного времени (а оно одно есть лучший исправитель законов) не показало на опыте никаких недостатков. После занятия важными предметами Павлл дал в Амфиполисе с великою пышностью зрелище, приготовления к которому делались гораздо ранее: в города Азии и к царям были посланы об этом извещения, да и при личном посещении Греции сам объявил старейшинам. Со всех сторон из самих отдаленных краев собрались артисты всякого рода, занимавшиеся сценическим искусством, атлеты (борцы) и благородные наездники; и посольства с жертвами и вообще все, что обыкновенно совершается в Греции на играх как для богов, так и для людей. Таким образом в вожде Римском были предметом удивления не только пышность, но и умение давать зрелища, а в этом отношении Римляне считались до того времени неопытными. Угощение приготовлено для посольств с такими же пышностью и заботливостью. Повторялось постоянно в народе изречение Павлла: «и пиршество снарядить и игры приготовить не чуждо тому, кто умеет побеждать на войне. "
33. Дав зрелища всякого рода и золотые щиты сложив на суда, прочее оружие всякого рода собрав в огромную кучу, помолился Марсу, Минерве и Луе Матери и другим богам, которым по закону и обыкновенно посвящается добыча убитых неприятелей; поджег сам главный вождь, подложив факел. Потом стоявшие кругом трибуны народные, каждый от себя, бросили огонь. Замечательно было в этом сборище Европы и Азии, когда несметное множество народа собралось отовсюду частью поздравить, частью посмотреть, когда находились в одном месте такие морские и сухопутные силы — то, что такой был избыток во всем, такая дешевизна хлеба, что и частным людям, и городам и народам, даны большие дары этого рода не только для употребления в настоящем, но даже с тем, чтобы и домой отвезти. Толпы зрителей привлекали не столько сценическое зрелище, борьба людей, бег лошадей, сколько вся добыча Македонян, разложенная напоказ: тут были статуи, картины, ткани, сосуды, сделанные с величайшим старанием для царского дворца из золота, серебра и слоновой кости: эти предметы были на для показу только в настоящем (такими в избытке наполнен царский дворец в Александрии), но и для постоянного употребления. Все это, нагруженное на флот, поручено отвезти в Рим Кн. Октавию, Павлл, благосклонно отпустив посольства, перешел Стримон, и в тысяче шагах от Амфиполиса, стал лагерем, а оттуда выступив на пятый день прибыл в Пеллу. Пройдя город, он пробыл два дня у так называемого Спелея, и отправил П. Назику и сына К. Максима с частью войск опустошать землю Иллириев, оказывавших Персею пособие на войне, отдав им приказание встретить себя у Орика; а сам, идя в Епир, прибыл пятнадцатым переходом в Пассарон.
34. Неподалеку оттуда находился лагерь Аниция. К нему отправлено письмо — не тревожиться тем, что будет происходить: «так как сенат отдал войску добычу городов Епира, отпавших к Персею;" разосланы сотники в отдельные города объявить, будто бы они пришли вывести гарнизоны, чтобы Епироты были также свободны как Македоняне, вызвал по десяти старейшин из каждого города. Объявив им, чтобы все золото и серебро было вынесено как общественное достояние, разослал по всем городам когорты. Они отправились ранее в более отдаленные чем ближайшие, для того чтобы в один день проникнуть всюду. Трибунам и сотникам объявлено как поступить. Рано снесено все золото и серебро; в четвертом часу дан воинам знак разграбить город, и добыча была так значительна, что разделили на каждого пехотинца по двести, а на всадника по четыреста денариев, а в рабство уведено сто пятьдесят тысяч голов человеческих. Потом разрушены стены разграбленных городов, число их простиралось до семидесяти. Вся добыча продана, и полученные деньги распределены между воинами. Павлл спустился к морю в Орик, нисколько не удовлетворив, как он полагал, жадности воинов. Они, лишась добычи царской, как будто они и не вели никогда войны в Македонии, были в негодовании. Найдя в Орике войска, досланные с Сципионом Назикою и сыном Максимом, посадил войско на суда и переправился в Италию. По прошествии немногих дней, Аниций, собрав сейм из остальных Епиротов и Акарнанов, приказал следовать в Италию старейшинам, дело которых предоставил дальнейшему расследованию, а сам на ожидавших судах, которыми пользовалось Македонское войско, переправился в Италию. Когда это происходило в Македонии и Епире, уполномоченные, отправленные положить конец войне между Галлами и царем Евменом, прибыли в Азию. Заключено перемирие на зиму, Галлы отправились домой, а царь на зимние квартиры удалился в Пергам и сделался тяжело болен. Первое наступление весны вызвало снова в поле, и уже прибыли в Синнаду, когда Евмен к Сардам со всех сторон собрал войско. Тут и Римляне вступили в переговоры с Соловеттием, вождем Галлов, в Синнаде и Аттал с ними отправился, но он не заблагорассудил войти в лагерь Галлов, дабы не ожесточились умы в жару спора. П. Лициний поговорил с царьком Галлов и донес, что он от просьбы сделался несговорчивее. Удивительным могло показаться, что перед царями, столь сильными как Птоломей и Антиох, слова послов Римских имели такую силу, что они немедленно заключили мир: у Галлов же остались без всякого действия.
35. Сначала отведены в Рим под стражею пленные цари Персей и Гентий с детьми, затем остальная толпа пленных и вслед за ними те и из Македонян, и Греческих старейшин, которым объявлено, чтобы они пришли в Рим. Эти последние вызваны не только находившиеся на лицо; но и те, о которых был слух, что они проживали у царей, приглашены письмами. Сам Павлл, немного дней спустя, на царском судне огромного размера, приводимом в движение шестнадцатью рядами весел, украшенном Македонскою добычею не только дорогим оружием, но и царскими тканями, против течения Тибра подплыл к городу; берега реки покрыта были толпами народа, вышедшего к нему на встречу. Немного дней спустя Аниций и Октавий приплыли со своим флотом. Им всем трем сенат определил триумф, и поручил претору К. Кассию переговорить с трибунами народными, и с утверждения сената сделать предложение народу, чтобы в какой день триумфаторы будут въезжать в город, им бы принадлежала власть. Зависть не трогает посредственности: она постоянно стремится в тому, что выше. Не было сомнения о триумфе Аниция и Октавия, а Павлла, с которым и сравниться постыдились бы они сами, коснулось порицание. Он с воинами обращался по старинной дисциплине: относительно добычи скупее, чем ожидали от таких богатств царя, дал воинам, а они бы не оставили ничего, и внести в казначейство. Все Македонское войско своему начальнику не усердно готово было содействовать при подаче голосов в пользу предложенного закона. А Сер. Сульпиций Гальба, бывший военным трибуном второго легиона в Македонии, личный враг главного вождя, сам упрашивал воинов и убеждал их через воинов своего легиона, чтобы они в большом числе сходились для подачи голосов: «пусть они отомстят вождю злому и повелительному, отвергнув предложение, сделанное относительно его триумфа: городская чернь последует за мнением воинов. Денег он (Павлл) не может дать! Теперь от воина зависит дать почесть; пусть он не ждет плодов благосклонности, которой он не заслужил».
36. Подстрекнув таким образом воинов, когда в Капитолие, военный трибун, Ти, Семпроний, внес это предложение и частным лицам представлена возможность говорить о законе, и когда никто не являлся склонять к принятию закона, как в деле вне всякого сомнения; вдруг выступил Сер. Гальба и потребовать от трибунов: «чтобы, так как уже восьмой час дня и недостаточно осталось времени для доказательств, почему Л. Емилию не следует давать триумфа, отложить до следующего дня и начать это дело по раньше. Нужен целый день для объяснений по этому вопросу». Трибун со своей стороны приказывал высказать в этот день то, что он хочет; тогда Гальба протянул дело разговоров до вечера, объясняя и внушая: «обязанности службы требовались слишком строго; навязывали на воинов более труда и опасности, чем сколько нужно было по делу; напротив в наградах и почестях крайняя скупость; военная служба, если только будет удача таким вождям — сделается хуже и невыносимее для воюющих, а для победителей сопряжена будет с бедностью и позором. Дела Македонян в лучшем положении, чем воинов Римских, Если они на другой день явятся в большом числе для отмены закона, то поймут люди могущественные что не все в руках вождя, а кое–что и в руках воинов». Возбужденные этими речами на другой день воины наполнили Капитолий с таким усердием, что не было и доступа для подачи голосов никому другому. Когда позванные внутрь первые трибы стали отменять предложение, первые лица города стеклись поспешно в Капитолий, «недостойное дело вопияли они — готово совершиться; Павлл, победитель после такой войны, лишается триумфа: главные начальники отныне вполне отдаются на жертву своеволию и корыстолюбию воинов, Уже и без того много дурного делается от желания подольститься народу, а что же будет, если воины будут отныне господами своих вождей». Каждый из них (сенаторов) не щадил ругательств для Гальбы; наконец, когда утихло это волнение, М. Сервилий — он был вместе и консулом и начальником всадников (magistеr еguitum), просил трибунов — это дело начать сызнова, и дать ему возможность говорить с народом. Трибуны отошли обсуждать дело и, уступая убеждениям старейшин, начали снова вести дело и объявили, что они вновь позовут для подачи голосов те же трибы, если М. Сервилий и другие частные лица, которые захотят говорить, выскажутся.
37. Тогда Сервилий стал говорить: «Квириты, каким вождем был Л. Емилий, если бы ни из чего другого нельзя было сделать заключения, то уже того было бы достаточно что, имея у себя в лагере воинов, столь легкомысленных и расположенных к бунту и врага, столь внятного, дерзкого и красноречивого к возбуждению черни, не испытал в войске никакого возмущения. Та же строгость власти, которая ныне им ненавистна, тогда их удерживала; а потому, приученные к прежней дисциплине… не сделали. Если бы Сер. Гальба хотел — обвинением Л. Павлла начать свое поприще, как оратор и представить образец красноречия, то и тут не должен был препятствовать триумфу, который, по мимо всего прочего, признан сенатом справедливым, но на другой день по окончании триумфа он повидался бы с ним, как с частным человеком, заявил бы свое обвинение и подал бы вопросы на основании законов; или немного попозднее, когда вступил бы сам в отправление должности, назначил день явки к суду и обвинил своего неприятеля перед народом. Таким образом и Л. Павлл получил бы триумф за веденную им войну, как награду своих достойных деяний и наказаний, если бы он сделал что–либо недостойное и прежней славы своей и новой. Но по истине, он хотел только унизить заслугу того, кому, не мог сказать ни одного порицания, ни одного обвинения. Он просил вчера целый день для обвинения Л. Павлла: четыре часа, сколько оставалось дня, потратил он в речах. Был ли когда–либо подсудимый до такой степени вреден, чтобы проступки его жизни не могли быть рассказаны в продолжение четырех часов. Что же он поставил ему в вину, от чего бы отказался Павлл, если бы пришлось ему защищаться перед судом. Пусть мне кто–либо — два собрания предоставит: одно воинов Македонских, другое, беспристрастное, чуждое лицеприятия и ненависти, где высказалось бы суждение всего народа Римского. Чтобы, Сер. Гальба, сказал перед гражданами Римскими? Твоя речь вся состояла бы из отрывочных фраз следующего содержания: «Строже и внимательнее стоял ты на карауле; ночную стражу обходили тщательно и внимательно; дела ты совершал более прежнего, когда главный вождь и наблюдатель сам обходил все посты. В один и тот же день ты и делал переходы, и войско прямо с дороги вел в сражение. Даже и после победы не дал покоя, и немедленно повел преследовать неприятеля. Будучи в возможности разделом добычи сделать тебя богатым, он царские деньги понесет в триумфе и внесет в казнохранилище». Все эти доводы, если и производят еще некоторое действие на умы воинов, полагающих, что мало удовлетворены их своеволие и корыстолюбие, но перед народом Римским, не будут иметь никакой силы. Он, не обращаясь в прежнему, что делалось при его предках — какие потери понесены честолюбием главных вождей, какие победы приобретены строгостью власти, помнит конечно о том, что в последнюю Пуническую войну произошло между начальником всадников, М. Минуцием диктатором и К. Фабием Максимом. Обвинитель мог это знать, и защита Павллу была бы совершенно излишняя. Персей дал к другому собранию, и по истине я назвал бы вас квиритами, а не воинами, будь это наименование в состоянии вызвать у вас хоть краску стыда, и возбудить хоть в некоторой степени совестливость — как бы не оскорбить бывшего вашего же главного вождя.
38. Да и сам я совсем не то чувствую на душе, видя, что говорю перед войском, что я чувствовал незадолго перед тем, когда речь шла о городской черни. Что вы скажете воины? Есть ли кто в Риме кроме Персея, кто не хотел бы триумфа над Македонянами? Будь только в состоянии, не допустил бы и до победы тот, кто не дает победителю возможности войти в город с почестями триумфа. В заблуждении вы воины если полагаете, что триумф есть почесть только главного вождя, а не вместе воинов и всего народа Римского. Это случалось и не с одним Павллом: многие, не получив от сената почестей триумфа, имели его на горе Албанской. Никто не может отнять у Л. Павлла заслуги, что он окончил войну Македонскую, точно также как у К. Лутация первой Пунической войны, как у П. Корнелия второй и равно у тех, которые после них торжествовали (получили почести триумфа. Да и Л. Павллу триумф не увеличит и не уменьшит славы великого вождя; тут скорее дело идет о славе воинов и всего народа Римского. Во первых как бы народ не заслужил молвы завистливого и неблагодарного к своим лучшим гражданам, подражая народу Афинскому, от зависти губившему собственных вождей. Довольно погрешили и предки ваши относительно Камилла, но и его они обидели прежде, чем он отнял Рим обратно у Галлов. Уже достаточно виновны вы относительно П. Африкана. В Литерне было жилище и местопребывание повелителя Африки; в Литерне показывают его гробницу! Неужели не будет вам стыдно, если Л. Павлл, сравнявшись славою с теми героями, разделит с ними и ваши оскорбления. Итак прежде всего надобно уничтожить этот позор, который у других народов приносит нам бесславие, а нам самим вреден. Кто же захочет быть подобным Афринану или Павллу в неблагодарном, и неприязненном для добрых, государстве? Да если бы не было никакого бесславия, и дело бы шло о славе только, то какой же триумф не заключает в себе славы общей всему, что носит имя Римское? Столько триумфов над Галлами, Испанцами, Карфагенянами считаются ли принадлежностью одних вождей или всего народа Римского? Точно также триумфы совершаются не над Пирром только и Аннибалом (и не над Филиппом), но над Епиротами, Карфагенянами и Македонянами; также торжествовали (получили триумф) не только М. Курий, П. Корнелий, Т. Квинкций, но вообще все Римляне. Притом же это дело самих воинов: они, увенчанные лаврами и украшенные наградами, требуют триумфа, и идут по городу с песнями в честь вождя и свою собственную. Если случается, что воинов не привозят из провинции для триумфа, то они ропщут, да и тогда заочно они считают себя участвующими в триумфе, так как их руками приобретена победа. Если бы кто спросил вас, воины, зачем вы привезены в Италию, а не распущены тотчас же по умирении провинции? Зачем вы в большом числе пришли в Рим под знаменами, зачем вы здесь медлите, а не уходите каждый домой? Какой другой ответ дадите вы, как не тот, что вы желаете показаться в триумфе? Конечно у вас неминуемо должно быть желание, чтобы вас победителей все видели.
39. Недавно совершены триумфы над Филиппом, отцом этого Персея и над Антиохом, Оба еще царствовали во время триумфа, а по поводу взятия Персея, приведенного сюда и с детьми, триумфа не будет? Если триумфаторов, когда они в колеснице будут въезжать в Капитолий, в порфире и золоте, Л. Павлл, стоя внизу в толпе частных людей, спросит: Л. Аниций, Кн. Октавий — считаете ли вы себя достойнее триумфа, чем меня? Сойдут они с колесницы, и как мне кажется от стыда, все свои украшения передадут ему. И вы, Римляне, захотите, чтобы лучше Генция, чем Персея, вели в триумфе, и чтобы триумф совершатся по поводу эпизода войны, чем всей войны. Легионы из Иллирика войдут в город, увенчанные лавром и флотские экипажи? Македонские легионы, отказавшись от своего триумфа, будут смотреть на чужой? А что же будет с такою богатою добычею, с приобретениями столь блистательной победы? Куда денутся эти тысячи оружий, снятых с неприятельских тел? Не отослать ли их назад в Македонию? что делать с изображениями золотыми, мраморными, слоновой кости, картинами, тканями, с таким количеством серебряных вещей, золота и денег царских? Не ночью ли, как краденые, внести все эти вещи в казначейство? Ну, а достойнейший предмет для зрелища — знаменитый и сильнейший царь, взятый в плен, где будет показан народу победителю. Большая часть из нас помнит какое множество народа привлек, взятый в плен царь Сифакс, второстепенный деятель Пунической войны. Плененный царь Персей, и Филипп, сыновья царские, такие имена, будут скрыты от глаз граждан? Взоры всех желают видеть Л. Павлла, дважды консула, покорителя Греции, въезжающим в город на колеснице. На то и сделали мы его консулом, чтобы он войну, которая тянулась четыре года и со стыдом для нас, привел к окончанию. Тому, кому — когда он получил провинцию, когда выступал в поход — мы, предчувствуя в душе, назначили победу и торжество, теперь победителю откажем в триумфе? И не только людей, но и богов лишим следующей им почести? Ваши предки всех великих событий, и начало и конец ставили в зависимость от богов. Консул или претор, отправляясь облеченный в военную одежду с ликторами, в провинцию и на войну, давал обеты в Капитолие, а победитель, довершив дело, торжествуя в Капитолие, приносил от народа Римского заслуженные дары тем самым богам, которым прежде давал обеты. Немалую часть триумфа составляют жертвенные животные, идущие впереди. Все эти жертвы, которые домогается вести в триумфе, вы заколете, где какую и кому придется. Как то пиршество сената, которое совершается не в частном доме и не в общественном светском, но в самом Капитолие (для удовлетворения ли животной потребности или не по указанию ли богов и людей?) по убеждению Сер. Гальбы, вы смутите? Перед триумфом Л. Павлла запрутся ли ворота? Царь Македонян, Персей, с детьми и толпою прочих пленных, с добычею Македонян останутся за рекою? Л. Павлл, частным человеком, как бы возвращаясь из деревни, от ворот отправится домой? А ты — будешь ли сотник, будешь ли простой воин — слушай лучше то, что сенат определил относительно полководца Павлла, чем басни Сер. Гальбы: и лучше дай мне высказать это, чем ему. Он выучился только говорить, да и то желчно и зло, а я двадцать три раза вступал в бой с неприятелем, вызвав его сам на это; его всех, с кем я ни сражался, принес добычу; тело у меня покрыто честными ранами, полученными все спереди.» Тут, рассказывают, он распахнул одежду и показал раны, полученные на войне какие на какой. Но когда он показывал, случилось ему обнажить то, чего не следовало — распухшие детородные части, что вызвало смех со стороны стоявших ближе. Тут он сказал: «и то, что теперь вызывает вам смех, получил я, проводи на коне дни и ночи, и я и этого стыжусь не более, как и тех рубцов: никогда не служили они мне препятствием с исполнению обязанностей честного гражданина и дома и на войне. Я, старый воин, обнажил перед молодыми воинами это тело, не мало пострадавшее от железа. Гальба пусть покажет тело белое и лоснящееся. Зовите трибуны снова, если заблагорассудите, трибы для подачи голосов; я к вам, воины [сойду вниз, буду провожать при подаче голосов и укажу людей бесчестных и неблагодарных и тех, которые хотят не подчиняться вождю, но предпочитают, чтобы он, снискивая их расположение, служил им.» Проученная этою речью толпа воинов до того переменила образ мыслей, что трибы, позванные для подачи голосов, все до одной утвердили предложение. Таким образом, победив усилия врагов унизить его и порицать, Павлл торжествовал над Персеем и Македонянами в продолжение трех дней, накануне четвертого, третьего и второго дня Календ Декабрьских. Этот триумф — обращать ли внимание на величие побежденного царя, на разные роды изображений или на количество денег, был самый блистательный, и сравнением далеко оставил за собою прежде совершенные триумфы. Народ смотрел в белых тогах с построенных на форуме и других местах города, по которым должна была двигаться торжественная процессия, в виде амфитеатра, скамеек. Храмы все были отверсты и, украшенные венками из цветов, наполнены фимиама. Ликторы и сторожа, раздвигая толпу зрителей, неосторожно стекавшихся и загораживавших дорогу, на далекое пространство очищали улицы. На три дня, как мы сказали, распределено было это торжественное зрелище: первого дня едва достаточно было перевести статуи и картины, отнятые у неприятеля, они наполняли двести пятьдесят повозок. На следующий день везли на большом количестве телег все лучшее, как по красоте, так и по роскошной отделке, Македонское оружие; недавно вычищенное, оно сверкало блеском железа и меди и было так расположено, что по–видимому набросано случайно, а не с искусством приведено в порядок, и этим самим удивительным и странным смешением представляло для глаз чудное зрелище. Мечи лежали с щитами, панцири с набедренниками, Кретийские пелты, Фракийские цетры и колчаны, перемешанные с лошадиными уздами, обнаженные мечи с торчавшими там и сям грозными концами и длинные копья, далеко выдававшиеся в сторону. Все это связано было довольно свободно и оружие, дорогою стуча одно о другое, издавало воинственный страшный звук, так что и на бездушное смотреть нельзя было без душевного содрогания. Затем три тысячи человек несли семьсот пятьдесят сосудов, наполненных печатанным (в монете) серебром; в каждом по три таланта несли четыре человека. Другие несли серебряные чаши разного рода (phialas, calicеs еt cornua), расставленные очень искусно и обращавшие на себя внимание, как величиною, так тяжестью, изящною работою и резными украшениями. На третий день, с раннего утра, пошло войско, предводимое трубачами, игравшими не обыкновенные праздничные пьесы, а воинственный марш, как бы идя на битву. Затем вели сто двадцать быков жирных с позолоченными рогами, украшенными повязками и венками. Вели их юноши, подвязанные поясами отлично вышитыми; их провожали мальчики, несшие серебряные и золотые патеры (сосуды для жертвоприношении). Следовали те, которые несли печатанное золото в семистах семи сосудах, из которых каждый заключал в себе три таланта также, как и те, в которых перенесено серебро. Затем виднелись священная чаша, весом в десять талантов, украшенная драгоценными каменьями, которую постарались сделать Павлл, и Антигонидес, Селевкидес и Териклея, и остальные золотые сосуды, которыми украшены были покои Персея. Следовала колесница Персея, нагруженная его оружием и с прибавлением диадемы. Следовала толпа пленных: Битис, сын царя Котиса, посланный от отца заложником в Македонию, и потом с детьми Персея взятый и плен Римлянами; затем дети самого Персея в сопровождении толпы воспитателей и учителей, жалобно со слезами простиравших руки к жителям; они внушали и детям — униженно просить народ победитель о пощаде. Было два мальчика и девочка, и они тем большое сострадание возбуждали в зрителях, что по малолетству даже не понимали всего размера своего горя. А потому многие зрители не могли удержать слез, и всеми овладело неприятное чувство грусти: они не могли веселиться от души, пока в глазах находилось семейство царское. Вслед за детьми шел с женою Персей в печальном одеянии, в обуви Греческой; на лице его выражалось удивление и какой–то испуг, так что по–видимому необъятное горе убило в нем вовсе сознание. Следовала толпа его друзей и приближенных; лица их выражали глубокую грусть и глаза, как только обращались на Персея, наполнялись слезами и ясно обнаруживали, что его горестное положение на них действует сильнее, чем их собственное. От такого позора отпрашивался Персей, и послал просить Емилия — нельзя ли не вести его в триумфе? Посмеялся Емилий малодушию человека и дал ответ: «это и прежде, да и теперь вполне от него зависит», намекая на возможность благородною смертью уйти от угрожавшего ему позора. Но изнеженный дух не решился на такой поступок и, льстя себя какою–то надеждою, предпочел сам увеличить собою список взятой у него добычи. Потом несли четыреста золотых венков, присланных Павллу ото всех почти городов Греции и Азии, как поздравление с победою через послов: конечно значительной ценности сами по себе, но чуть заметное прибавление необъятных богатств, несенных в этом торжественном шествии.]
40. Все количество золота и серебра, взятого у неприятеля и пронесенного в триумфе, по словам Валерия Антиата, простирается до тысячи двухсот миллионов сестерций; неподвержено сомнению, что еще несколько большая цифра выходит исчислением количества повозок и весу золота и серебра, сколько он вообще показал. Еще столько же частью издержано на последнюю войну, частью, как полагают, растеряно во время бегства в Самофрак. И это тем удивительнее, что собрано столько денег в продолжение 30 лет после войны Филиппа с Римлянами, частью из добычи металлических рудников, частью из других доходов. Таким образом Филипп начал войну с Римлянами, будучи очень беден деньгами, а Персей напротив пребогатым. В заключение всего ехал Павлл на колеснице с величием, изображавшимся во всей его наружности и наиболее условленным его летами. За колесницею следовали, в числе других знаменитых мужей, два сына К. Максим и П. Сципион: потом всадники эскадронами, и когорты пеших в обыкновенном порядке устройства. На каждого пешего воина дано по ста динариев, сотнику вдвое, а всаднику втрое. Полагают, что он эту последнюю цифру дал бы пехотинцам, а другие считают это за верное, если бы они или не оспаривали его почесть, или даже встретили веселыми рукоплесканиями это самое его объявление. Но не только Персей представлял в течение тех дней пример непостоянства человеческого счастия, будучи веден в цепях по неприятельскому городу перед колесницею вождя победителя, но и сам торжествовавший, залитый золотом и в порфире, Павлл. Из двух сынов, которые, так как он двух отдал на усыновление, оставались единственными наследниками имени и святыни семейства, младший, почти двенадцать лет от роду, умер за пять дней до триумфа, а старший, четырнадцати лет, три дня после него; а им следовало бы в праздничной одежде въезжать вместе с отцом в колеснице, приготовляясь к подобным же триумфам и для себя. Немного дней спустя, когда трибун народный М. Антоний сознал народное собрание, на котором Емилий должен был, по примеру других полководцев, — изложил совершенные им деяния, речь его была достопримечательна и достойна Римского вождя.
41. Квириты, хотя я уверен, что не безызвестно вам и то, с каким успехом вел я общественные дела и то, что два как бы громовых удара, поразили мое семейство на этих днях; я в этом почти убежден, так как для вас зрелищами были сначала мой триумф, а теперь похороны детей моих, но прошу позволения, ради бога, поставить на одну доску с судьбами отечества мою собственную. Оставляя Италию, я в девятом часу дня со всеми судами был уже в Корцире. Потом, на пятый день, в Дельфах, Аполлону за меня, и за очищение войска и флота принес жертвы. Из Дельф на пятый день я прибыл в лагерь. Тут, приняв войско и сделав некоторые перемены относительно того, что было большим препятствием к победе, я выступил оттуда и так как лагерь неприятельский был неприступен, и царя нельзя было вынудить к сражению, то я, сквозь его вооруженные отряды, по горным ущельям прошел в Петру и, вынудив царя к сражению, победил его в открытом бою; Македонию покорил власти народа Римского и войну, которую, в продолжение четырех лет, четыре консула вели до меня так, что постоянно преемнику передавали в виде более опасном, окончил в продолжение пятнадцати дней. Потом последовать ряд счастливых событий одно за другим. Все города Македонии покорились; нарекая сокровищница досталась мне в руки; а царь, выдаваемый почти самими богами, в Самофракийском храме взят с детьми. Мне самому мое счастие казалось уже чрезмерным и вследствие того подозрительным. Я начинал опасаться морских бурь при переправе в Италию такой огромной денежной суммы царской и победоносного войска. Когда же все, благополучным плаванием судов, достигло Италии, и не о чем было молить более богов бессмертных, я просил только о том, что как счастие обыкновенно изменяет, достигнув высшей степени, то пусть эту перемену почувствует скорее дом мой, чем отечество. А потому я полагаю, что общественное благо вполне обеспечено постигшим меня страшным семейным несчастьем, и мой триумф как бы в насмешку над делами человеческими, пришелся между похоронами двух детей моих. Я и Персей представляем собою самые замечательные примеры жребия смертных: он, находясь в плену, видел перед собою веденными детей своих в плену, но здоровыми; а я, торжествуя над ним, ехал в колеснице в Капитолий с похорон одного сына, и, из Капитолии вернувшись, застал другого почти при последнем издыхании, и из такого количества детей не осталось ни одного носить имя Л. Эмилия Павлла. Двух, как из большего семейства отданных на усыновление, присвоили роды Корнелиев и Фабиев, а в доме Павлла, кроме старика, не осталось никого; но в этой потере моего дома ваше счастие и удача общественных дел вполне утешают.»
42. Эти слова, сказанные с такою твердостью, подействовали гораздо сильнее на слушателей, чем если бы он стал жалобно оплакивать свое сиротство. Кн. Октавий в Декабрьские Календы получил почести морского триумфа над царем Персеем. В этом триумфе пленных не было и добычи также. Дал он на каждого матроса по семидесяти пяти денариев, кормчим вдвое, командирам судов вчетверо. Потом был созван сенат. Сенаторы высказали мнение: К. Кассий должен был отвести царя Персея с сыном Александром в Альбу под стражу; оставлены при нем все, какие были, провожатые, деньги, серебро, домашняя утварь. Битис, сын царя Фракийского, с заложниками отправлен под стражу в Карсеолы. Прочих пленных, которые ведены были в триумфе, положено посадить в тюрьму. Немного дней спустя после этих распоряжений, пришли послы от Котиса, царя Фракийского, и принесли деньги на выкуп его сына и прочих заложников. Введенные в сенат, они в речи ссылались на то, что Котис не по своей воле содействовал Персею, а потому что вынужден был дать ему заложников и умоляли — дозволить их выкупить по той цене, какую назначит сенат. С утверждения сената дан ответ: «народ Римский помнит еще дружественные отношения, в каких находился с Котисом, его предками, и народом Фракийским. То, что заложники были даны составляет вину, а не оправдание в ней: Фракийскому народу не был страшен Персей и оставаясь в покое, а не только занятой войною с Римлянами. Впрочем, хотя Котис и предпочел милость Персея дружбе народа Римского, однако он более обратит внимания на то, что достойно его, чем на то, чего заслужит царь своими поступками; сын и заложники будут ему возвращены. Народ Римский не берет денег за свои благодеяния, и предпочитает оставить лучше память благодарную в душах, получивших благодеяние, чем требовать немедленно, возмездия.» Назначено трое уполномоченных: Т. Квинкций Фламинин, К. Лициний Нерва и М, Каниний Ребил — отвести заложников во Фракию, и Фракийцам дан подарок каждому по две тысячи асс. Витис, с прочими заложниками призванный из Карсеол, отправлен к отцу с послами. Царские суда, взятые у Македонян, невиданной дотоле величины, поставлены на Марсовом поле.
43. Оставалась еще не только в душах, но почти в глазах память Македонского триумфа, Л. Аниций во время Квириналов (праздника в честь Ромула 17 февраля) торжествовал над царем Гентием и Иллирами. Гражданам показалось все похожим, хотя и далеко ниже сравнения. И сам вождь Аниций был ниже Емилия, и относительно знатности рода и правами власти, как претор, ниже консула. Не могли идти в сравнение Гентий с Персеем, Иллирийцы с Македонянами, добыча с тою добычею, деньги с теми деньгами, приношения с теми приношениями. А потому хотя этот триумф и затмевался блеском недавнего, но зрителям и сам по себе казался заслуживающим презрения. В продолжении немногих дней усмирил он — смелый на суше и на море, обнадеженный местностью и укреплениями, народ Иллиров; он пленил царя и все его семейство, перенес в триумфе много военных значков, разной добычи и царского достояния: золота двадцать семь фунтов, серебра девятнадцать фунтов; денариев тринадцать тысяч и сто двадцать тысяч Иллирийского серебра. Впереди колесницы вели царя Гентия с женою и детьми, Каравантия, брата царского, и несколько знатных Иллирийцев. Из добычи начальник дал воинам каждому по сорок пять денариев, сотнику вдвое, всаднику втрое, союзникам Латинского наименования столько же, сколько и гражданам, и матросам дал наравне с воинами. Веселее следовали за триумфом воины, и вождя прославляли многими песнями. Двести миллионов сестерций получено от этой добычи, как утверждает Антиат, кроме золота и серебра, внесенного в казнохранилище; но так как не видно, откуда могло быть получено, я и указываю на автора вместо основания. Царь Гентий с детьми, и женою, и братом отведен в Сполетий под стражу на основании сенатского декрета, а прочие пленные брошены в Рим в тюрьму: но так как Сполетинцы отказались их караулить, то цари переведены в Игувий. От Иллирийской добычи оставалось двести двадцать судов; отнятые у Генция — К. Кассий, на основании сенатского декрета, отдал Корцирейцам, Аполлониатам и Диррахинцам.
44. Консулы в этом году опустошив только землю Лигурцев, так как неприятели нигде не выводили войска в поле, не совершив ничего замечательного, возвратились в Рим для назначения новых должностных лиц. В первый день выборов консулами назначены М. Клавдий Марцелл и К. Сульпиций Галл, а затем на другой день преторами Л. Юлий, Л. Аппулей Сатурнин, А. Лициний Нерва, П. Рутилий Кальв, П. Квинтилий Вар, М. Фонтей. Этим преторам определены два городских участка, две Испании, Сицилия и Сардиния. В этом году (високосном) вставлены дни: и за тем были Календы Терминальские вставочные. В этом же году умер авгур К. Клавдий: на его место авгуры выбрали Т. Квинкция Фламинина, И Квиринальский фламин умер К. Фабий Пиктор. В этом году прибыл в Рим царь Прузиас с сыном Никомедом. Он вошел в город с большою свитою, и прямо от ворот пошел на форум к трибуналу претора К. Кассия; стеклись со всех сторон граждане. Царь стал им говорить: пришел он приветствовать богов, живущих в городе Риме, сенат и народ Римский, и принести поздравление о победе над царями Персеем и Гентием, и об увеличении государства присоединением, покоренных их власти, Македонян и Иллириев». Претор сказал, что если ему угодно, он для него в тот же день созовет сенат; царь просил два дня — обойти храмы богов, город, друзей и приятелей. Дан сопровождать его квестор Л. Корнелий Сципион, тот же, что был выслан к нему на встречу в Капую, и нанят дом для приличного помещения его и свиты. На третий день после того царь отправился в сенат, поздравил с победою, припомнил свои заслуги на этой войне и просил: дозволить ему исполнить обет — в Риме, в Капитолие принести десять больших жертв, и в Пренесте одну — счастью. Обеты эти (деланы) за успех оружия народа Римского. Еще просил он — с ним возобновить союз и отдать ему поле, отнятое у царя Антиоха: оно еще народом Римским никому не дано и им владеют Галлы. В заключение он отрекомендовал сенату сына Никомеда; всех, какие ни были главные вожди в Македонии, он был поддержан благосклонностью. А потому ему дано все, о чем он ни просил; относительно земли дан ответ: будут отправлены уполномоченные рассмотреть это дело. Если это поле составляет действительно собственность народа Римского и никому не дано, то они сочтут Прузиаса достойнейшим этого дара. Если же оно не принадлежало Антиоху и следовательно не могло сделаться и собственностью народа Римского, или если оно отдано Галлам, то Прузиас должен извинить нежелание народа Римского, чтобы его дары сопровождались для кого–нибудь оскорблением. Да и подарок потеряет свою цену, если получивший может ожидать от давшего, что он во всякое время имеет право взять его обратно. Охотно принимают они рекомендацию Никомеда; а с какою заботливостью народ Римский защищает детей друзей своих, доказательством может служить Птолемей, царь Египта. С таким ответом отпущен Прузиас. Дары велено ему дать… сестерций и серебряных сосудов на пятьдесят фунтов. А сыну царя Никомеду положено дать подарки на такую сумму, на какую даны, сыну царя Масиниссы, Масгабе: жертвенные животные и все, что необходимо для жертвоприношения, царю, пожелает ли он принести жертвы в Риме или в Пренесте, должно быть выдано на общественный счет, одинаково с Римскими сановниками; а из флота, находившегося в Брундизие, должно быть назначено двадцать судов длинных, которыми и должен пользоваться царь до прибытия к флоту, ему подаренному. Л. Корнелий Сципион не должен был отходить от него и содержать царя и свиту до тех пор, пока они сядут на суда. Говорят, что царь не знал меры радости перед такою благосклонностью народа Римского: сам он не допустил покупать себе дары, а сыну повелел взять дар народа Римского. Вот как рассказывают о Прузиасе наши писатели. Полибий передает, будто царь вел себя несоответственно с величием такого названия; что он обыкновенно встречал уполномоченных Римских с бритою головою, в шапке отпущенников, называл себя отпущенником народа Римского, и оттого носил отличительные признаки лиц этого сословия. В Риме, когда царь вошел в курию, он упал на пол и поцеловал порог: сенаторов назвал: богами его сохранившими и вообще сказал речь не столько к чести слушавших, сколько к своему унижению. Оставался он около города не более тридцати дней и отправился в свои владения, а войну, которая шла в Азии…