1. В начале года, когда совершились описанные выше события, претор Секс. Дигитий в ближней Испании имел не столько замечательные, сколько частые схватки с теми племенами, которые, по удалении М. Катона, взялись было снова за оружие в большом числе, Схватки эти по большей части кончались неудачно, так что он своему преемнику сдал едва половину того числа воинов, которое сам принял. Нет сомнения, что вся бы Испания оправилась духом, если бы не другой претор П. Корнелий, Кн. сын, Сципион, который по ту сторону Ибера совершил несколько удачных сражений; под влиянием ужаса не менее пятидесяти городов перешли к нему. Вот что сделал Сципион, будучи претором. Он же, оставаясь за претора, напал на Лузитан, когда они, опустошив дальнюю провинцию, возвращались домой с огромною добычею, на самом на походе. С третьего часу дня до восьмого исход боя был еще нерешен; превосходя неприятеля во всех других отношениях, Сципион уступал ему только численностью: сплошным строем напал он на неприятеля, которого ряды были длинны, и при том затруднены большим количеством скота (который он гнал с собою, как военную добычу, и притом Сципион атаковал со свежими силами неприятеля, уже утомленного длинным путем, так как неприятель выступил в поход еще в третью стражу ночи. Кроме ночи он уже употребил на поход три часа дня, и безо всякого отдыха, к утомлению от дороги, должен был присоединить труды сражения. При начале боя у неприятеля осталось еще несколько сил и в теле и в, духе, и они сперва привели было Римлян в замешательство, но скоро бой не замедлил уравновеситься. При такой неизвестности, пропретор дал обет, если поразит неприятеля и, обратит его в бегство, почтить Юпитера играми. Затем сильнее Римляне выдвинули ряды и Лузитанцы уступили; наконец они совершенно обратили тыл и так как победители преследовали по пятам бегущих, то убито неприятелей до двенадцати тысяч, взято в плен пятьсот сорок и почти все всадники. Военных значков захвачено сто тридцать четыре. Вся потеря Римского войска ограничивались семьюдесятью человеками. Сражение происходило неподалеку от города Илипы; туда–то отвел И. Корнелий твое победоносное войско, обремененное добычею; она вся была разложена перед городом и дозволено владельцам узнавать свои вещи; остальные же отданы квестору для продажи; все вырученное распределено между воинами.
2. Когда это происходило в Испании, то еще не выезжал из Рима претор К. Фламиний; а потому то и он, и приятели его, старались на словах представить в увеличенном виде как несчастные, так и благоприятные события. Он пытался под предлогом, якобы вспыхнула сильная война в провинции и будто бы придется ему принять от Секс. Дигития незначительные остатки войска, и те оробевшие и бежавшие с поля сражения, выхлопотать, чтобы ему дали один из двух легионов, находившихся в Риме: присоединив к нему воинов, набранных им вследствие сенатского декрета, он отобрал бы изо всего этого количества шесть тысяч пятьсот пеших и триста всадников. «Этим легионом — таковы были слова Фламиния — он будет действовать (так как на войско Секс. Дигития надежды не много). Старейшие сенаторы возражали на это: вовсе не нужно издавать сенатские декреты, основываясь на слухах, самонадеянно выдуманных частными лицами в угоду должностных. В основание надобно принимать только то, что или преторы напишут из провинций, или послы дадут знать. Коли действительно произойдет в Испании смута, то они уполномочивают претора набрать воинов на скорую руку вне Италии». Сената мысль была составить в Испании род ополчения. Валерий Антиас пишет, что К. Фламиний ездил в Сицилию для производства там набора и что, переезжая оттуда в Испанию, занесен бурею в Африку и там привел к воинской присяге солдат разошедшихся из войска П. Африкана; к этим наборам в двух провинциях присоединил третий в Испании.
3. В Италии также довольно сильно разыгралась война с Лигурами; Пизу уже осадили сорок тысяч человек, и каждый день стекалось все более и более народу по слуху о войне и в надежде добычи. Консул Минуций прибыль в Арретий в тот день, который он назначил воинам для сбора; оттуда повел он их к Пизе в виде карре, и когда неприятели подвинули уже лагерь по ту сторону реки, от города расстоянием не более 1000 шагов, консул вошел в город, который таким образом сохранен безо всякого сомнения его прибытием. На другой день он сам по ту сторону реки расположился лагерем почти в 500 шагах от неприятеля; отсюда он легкими схватками защищал от набегов земли союзников. Он еще не решался, выходить в поле со всем войском так как оно состояло из новобранцев и притом весьма разнообразных элементов; воины не настолько даже ознакомились между собою, чтобы иметь доверие друг другу. Лигуры, надеясь на свое многолюдство, выходили в поле, готовые дать решительный бой и, изобилуя числом воинов, они рассылали для грабежа в разные стороны, на отдаленные рубежи, многие отряды, и так как собрано было большое количество скота и добычи, то приготовлен охранительный отряд, который должен был препроводить эту добычу в их укрепленные городки и селения.
4. Между тем как война с Лигурами остановилась у Пизы, другой консул Л. Корнелий Мерула, но окраине земель Лигурских, ввел войско в область Бойев, и тут принят был совершенно другой способ войны, чем с Лигурами. Консул выходил в поле, а неприятель отказывался от сражения. Римляне разбегались для грабежа, так как никто им не выходил на встречу. Бойи предпочитали — отдавать безнаказанно свою собственность на разграбление, чем, оберегая ее, вступать в открытый бой. Когда вся их область была уже достаточно опустошена огнем и мечом, то консул вышел из земли неприятельской и повел войско к Мутине, не принимая ни каких мер предосторожности, так как будто бы в мирной стране. Бойи, узнав, что неприятель вышел из их земель, последовали с войском среди совершенной тишины, подстерегая случай к нечаянному нападению. Ночью, обойдя вперед лагерь Римский, они заняли ущелье, чрез которое надобно было проходить Римлянам. Но так как они сделали это не довольно секретно, то консул, который имел обычаем уже поздно ночью сниматься лагерем, подождал рассвета, опасаясь, как бы ночь не увеличила страха при нечаянном сражении и хотя выступил в поход, когда уже было светло, однако отправил для рекогносцировки толпу всадников. Когда же донесено, как велики силы неприятеля и в каком месте находились, то он приказал свалить в средину тяжести всего войска, и триариям провести около них вал; с прочим же войском, устроив его в боевом порядке, подвинулся к неприятелю. Точно также поступили и Галлы, видя что их умысел открыт, и что приходится вступить в бой настоящий и правильные, где победа будет принадлежать истинной доблести.
5. Почти во втором часу начался бой; левое крыло союзников и волонтеры сражались в первом ряду. Начальствовали два помощника консула М. Марцелл и Ти. Семпроний, консул прошлого года; а новый консул то был у первых значков, то легионы удерживал в резерве, как бы они увлекаемые жаждою боя, не бросились вперед прежде, чем будет подан знак. Конницу же этих легионов он приказал военным трибунам, К. и П. Минуцию, вывести вне строя на открытое место, и оттуда по данному сигналу должны были они произвести нападение открыто. Между тем как консул делал эти распоряжения, пришел гонец от Ти. Семпрония Лонга с известием: «что волонтеры не выдерживают натиска Галлов, и что очень многие побиты; остальные частью от усталости, частью от страха, стали сражаться уже не с таким жаром; необходимо прислать на помощь который–нибудь из двух других легионов, для того чтобы не допустить постыдного поражения.» Послан второй легион и волонтеры усилены; тут бой возобновился с новою силою. Таким образом свежие воины и густые ряды легиона вступили в дело; левое врыло выведено из сражения, а правое вступило в первую боевую линию. Солнце страшным зноем палило тела Галлов, а они с трудом переносят жар; впрочем они. сплошными рядами, опираясь то одни на других, то на свои щиты, выдерживали натиск Римлян. Заметив это, консул с целью — окончательно сбить ряды неприятеля, отдал приказание К. Ливию Салинатору, начальнику конницы, по флангам пустить в дело коней во весь галоп, а коннице легионов быть в резерве. Бурный натиск конницы сначала смутил и привел в замешательство, а потом рассеял ряды Галлов; впрочем они не обратили тыл. Препятствовали этому вожди, поражая копьями спины оробевших и принуждая их возвращаться в ряды, но скакавшие между ними всадники этого не допускали. Консул умолял воинов: «еще немного приложить старания, так как победа уже у них в руках; пока они видят их в смущении и замешательстве, тут–то они и должны настоять. Если же они допустят устроиться рядам, тогда придется им выдержать новое сражение, исход которого будет еще сомнителен.» Он приказал знаменосцам выдвинуть вперед значки, и наконец общими усилиями неприятель сбит. Когда он обратил тыл и рассеялся по разным местам бегством, тогда в погоню за ним пущена конница легионов. Четырнадцать тысяч Бойев убито в этот день; живых взято в плен тысячу девятьсот два, всадников семьсот двадцать один, три их вождя, военных значков двести двенадцать, повозок шестьдесят три. Да и для Римлян эта победа стоила не дешево; они потеряли более пяти тысяч воинов своих и союзников, двадцать три сотника, четырех префектов союзников, и М. Генуция, и К. и М. Марциев, военных трибунов второго легиона.
6. В это же почти время получены письма от обоих консулов, от Л. Корнелия о сражении с Бойями, бывшем у Мутины, и от К. Минуция из Пизы: «выборы пришлись на его долю; впрочем, в земле Лигуров до того все не верно, что невозможно отлучиться оттуда без большой опасности для союзников и вреда для государства. А не благоугодно ли будет сенату послать к его товарищу, и пусть он, так как у него война приведена к концу, возвратится в Рим для выборов. Если же сенат затруднится это сделать, потому что обязанность эта не его жребия, то он поступит так как заблагорассудить сенат. Но пусть он внимательно вникнет в это дело — не лучше ли прибегнуть к междуцарствию, чем ему оставлять провинцию в таком положении?» Сенат поручил К. Скрибонию, — двух послов из сенаторского сословия отправить к консулу Л. Корнелию; они должны были отнести к нему письмо его товарища к сенату и известить его: «что сенат в случае, если он не приедет в Рим для назначения должностных лиц, должен будет скорее прибегнуть к междуцарствию, чем К. Минуция отозвать от ведения войны еще неоконченной (правильнее еще непочатой).» Отправленные послы возвратились с ответом: «Л. Корнелий приедет в Рим для назначения должностных лиц.» По поводу письма Л. Корнелия, которое он написал после сражения, бывшего с Бойями, произошло в сенате прение, вследствие того что многим сенаторам частным образом писал легат М. Клавдий: «за хороший исход дела благодарить должно счастие народа Римского и доблесть воинов. Консул же только причиною того, что и в воинах понесена значительная потеря, и что войско неприятельское, которое уничтожить совершенно предстоял случай, выпущено из рук. Воинов погибло более, чем бы следовало, от того, что позднее выступили из резервов те, которые должны были подать помощь находившимся в затруднении, Неприятель выпущен из рук, как потому что коннице легионов позднее дан сигнал, так и потому что не дозволено было преследовать бегущих.»
7. Положено было по этому делу не составлять никакого решения, не обдумав его прежде хорошенько, а предоставит его обсуждению более многочисленного собрания. Предстояла и другая забота о том, что граждане обременены ростом. Хотя корыстолюбие было стеснено многими законами о ростах, однако найден был путь обмана, так как обязательства переписывались на имя союзников, для которых эти законы не были обязательны; таким образом должники были свободно обременяемы ростом. Озабочиваясь средствами к его ограничению, сенат определил назначить сроком приближавшийся праздничный день, называемый fеralia. По наступлении этого дня, те союзники, которые вверили деньги гражданам Римским, должны были признаться, и с этого дни взыскание кредитору вверенных им денег, должно было производиться на тех условиях, на которых захочет должник. Когда признаниями открыто было значительное количество долгов, сделанных при помощи вышеупомянутого обмана, то М. Семпроний, трибун народный. с дозволения сената предложил народу и тот утвердил, чтобы законы о вверенных деньгам простирались и на союзников и Латинян те же самые, какие изданы были относительно граждан Римских. Вот что происходило в Италии гражданских и военных дел. В Испании совсем не так важна была война, как ее преувеличивали слухи. К. Фламиний в ближней Испании взял город Илуцию в земле Оретан, а потом отвел воинов на зимние квартиры. В продолжении зимы было несколько незамечательных сражений, скорее против набегов разбойников, чем неприятелей, впрочем с весьма различным исходом, и не без потери воинов. Более важные дела совершены М. Фульвием. Он у города Толеда имел настоящее сражение с Вакцеями, Бентонами и Цельтиберами; войско этих народов он разбил и обратил в бегство, а царя Гилерма взял живого.
8. Между тем как это происходило в Испании, уже приближался день выборов; а потому консул Л. Корнелий, оставив при войске легата М. Клавдия, прибыл в Рим. Он, изложив в сенате совершенные им деяния и описав то положение, в каком оставил провинцию, жаловался сенаторам, что после войны, столь счастливо оконченной одном удачным сражением, богам бессмертным не оказано должной почести; в заключение он требовал, чтобы определены была вместе; и благодарственное молебствие богам и ему триумф. Ни прежде чем сделан был об этом доклад, К. Метелл, тот самый, который был и консулом и диктатором, сказал: «получены в одно и тоже время письма Л. Корнелия консула к сенату и М. Марцелла к значительному числу сенаторов, далеко между собою несогласные, и прение по этому делу отложено для того, чтобы рассуждение о нем происходило в присутствии самих тех, кто писал эти письма. А потому он и ожидал, что консул, зная, что его легат писал что–то против него, собираясь сам ехать в Рим, возьмет его с собою. Да и правильнее было бы передать войско Ти. Семпронию, имеющему права власти, чем легату; теперь же по–видимому устранен нарочно тот, кто мог бы лично высказать то, что написал, или доказать это лицом к лицу, и он мог быть уличен, если бы утверждал что–либо ложное до тех пор, пока сущность дела могла быть выведена на чистую воду. А потому он полагает, что в настоящее время не возможно удовлетворить ни одному из желаний консула.» Когда же консул тем не менее продолжал упорствовать и докладывать о том, чтобы определено было благодарственное молебствие и чтобы дозволено было ему с почестями триумфа въехать в город; тогда трибуны народные М. и К. Тицинии объявили, что они воспрепятствуют составиться сенатскому декрету по этому поводу.
9. Цензорами были выбранные в предшествующем году Секст Элий Пет и К. Корнелий Цетег; последний произвел перепись: оказалось граждан сто сорок три тысячи семьсот четыре человека. В этом году было сильное половодье, и Тибр покрыл водою низменные места города. Около Флументанских ворот даже некоторые строения были разрушены. В Целимонтанские ворота ударила молния, да и близ лежащая стена во многих местах поражена небесным огнем. В Арицие, Ланувии, и на Авентинской горе, шел каменный дождь, Из Капуи получено известие, что огромный рой ос прилетел на площадь и сел в храм Марса; эти осы тщательно собраны и преданы огню. По поводу этих чудесных явлений повелено десяти сановникам посоветоваться со священными книгами, совершено девятидневное священнодействие, объявлено молебствие и город подвергнут очищению. В эти же числа притвор девы победы, подле храма, М. Порций Катон освятил через два года после того, как дал обет. В том же году колонию Латинян на Туринское поле вывели триумвиры — Кн. Манлий Вульсо, Л. Апустий Фулло, К. Элий Туберо, по предложению которого это сделано. Отправились туда три тысячи пеших, и триста всадников, число небольшое сравнительно с обширностью поля; можно было дать по триста десятин пешим и по шестисот всадникам, но, по предложению Апустия, часть поля взята с тем, чтобы в последствии, если заблагорассудят, приписаны были новые поселенцы; по двести десятин получили пешие воины и по четыреста конные.
10. Год уже приходил к концу, и по поводу консульских выборов честолюбие разыгралось сильнее чем когда–нибудь. Добивались этой чести многие сильные люди из патрициев и плебеев. П. Корнелий Сципион, сын Кнея, тот самый, что недавно оставил Испанию после великих и славных деяний, и Л. Квинций Фламинин, бывший начальник флота в Греции, и Кн. Манлий Вульсо; это все — патриции, а из числа плебеев: К. Лелий, Кн. Домиций, К. Ливий Салинатор, М. Ацилий; но глаза всех были обращены на Квинкция и Корнелия, так как одного и того же места добивались оба патриции и недавняя слава военных действий свидетельствовала громко в пользу того и другого. Впрочем, особенно сильную борьбу затевали братья кандидатов, два знаменитейшие вождя своего времени. Слава Сципиона была более, но чем она была значительнее, тем и сильнее возбуждала зависть. Слава Квинкция была новее, так как он в этом же году получил триумф. Присоедините сюда и то, что Сципион уже десятый год обращал на себя постоянно общее внимание, а это обстоятельство самим пресыщением делает великих людей менее интересными; он был уже другой раз консулом после поражения Аннибала. а также и цензором. В Квинкцие все было ново, и права его на общее расположение еще свежи: После почестей триумфа он и ничего не добивался от народа и не получил; он говорил, что просит за брата, родного, а не просто за родственника, просит за помощника и сотрудника приведенной к окончанию войны; он сам действовал на суше, а брат на море. Таким образом успел он, что его кандидата, имел верх над тем, которого вел брат Африкан, о котором хлопотало все семейство Корнелиев, между тем как Корнелий же консул заведывал выборами, о котором состоялось суждение сената, как о лучшем из граждан, и вследствие этого принявшем в город Идейскую мать, пришедшую из Пессинунта. Консулами избраны: Л. Квинкций и Кн. Домиций Агенобарб. Таким образом влияние Африкана и при выборе плебейского консула, так как он хлопотал за К. Лелия. не имело силы. На другой день избраны преторами: Л. Скрибоний Либо, М. Фульвий Центумал, А. Атилий Серран, М. Кебий Тамфил, Л. Валерий Таппо, К. Салоний Сарра. В этом году эдилями были люди замечательные: М. Эмилий Лепид и Л. Эмилий Павл; они присудили к штрафу многих ростовщиков, и на эти деньги они поставили позлащенные щиты на пороге храма Юпитера. Они выстроили один портик вне Тригеминских ворот, сделав спуск к реке Тибру, а другой от Фонтинальских ворот к жертвеннику Марса, где дорога на Марсово поле.
11. В продолжении долгого времени в Лигурии не произошло ничего достопримечательного; в конце же этого года два раза дела приходили в опасное положение. И лагерь консула подвергся нападению, которое с трудом было отбито; и вскоре после того, когда войско Римское проходило через тесное ущелье войско Лигуров заняло самые теснины. Видя, что выход прегражден, консул хотел было возвратиться, повернув ряды, но и с тылу устье ущелья было занято частью неприятелей, и воспоминание о Кавдинском бедствии было уже не только в умах, но и перед глазами. В числе вспомогательных войск находилось у консула около восьмисот Нумидов; начальник их обещает консулу: «что он со своими прорвется, куда ему будет угодно, лишь бы только он сказал в какой стороне более сел; на них то он учинит нападение, прежде всего он подожжет жилища, и этою грозою заставит Лигуров выйти из ущелья, ими занятого и поспешить по домам для защиты их». Консул осыпал его похвалами и не щадил для него обещания наград. Нумиды сели на коней и начали скакать около неприятельских аванпостов, никого не трогая. С первого взгляда вид их внушал одно презрение: и лошади, и люди были маленькие, худенькие: всадники распоясанные и безоружные, исключая того, что каждый из них имел с собою дротики; лошади без узд и сам бег их был не красив, так как у них шеи были прямые и головы вытянуты во время бега. Пренебрежение к себе с умыслом увеличивая, они падали с коней и нарочно делали из себя зрелище. А потому неприятели, сначала внимательные и готовые — на случай нападения — находились на своих постах, потом безоружные и большие частью сидя, смотрели. Между тем Нумиды то подъедут, то отбегут, но мало–помалу все подвигаются к ущелью, как будто бы они не в состоянии были справиться с лошадьми, и те их заносили против их собственного желания. Наконец, пришпорив коней, Нумиды прорвались через посты неприятельские и появись в открытом поле, предают пламени все попавшиеся им строения; потом зажигают ближайшую деревню и опустошают все огнем и мечом. Сначала показался дым, потом послышались крики испуга по деревням, наконец прибежавшие старики и дети произвели тревогу в неприятельском лагере. А потому, не дожидаясь ничьих ни распоряжений, ни приказаний, все стали разбегаться для защиты собственности: в короткое время опустел лагерь, и консул, освобожденный от осады, отправился куда был намерен.
12. Но ни Бойи, ни Испанцы, с которыми в этом году были неприязненные действия, не были столь враждебны Римлянам, и не показывали столь сильной ненависти, какую племя Этолов. Они надеялись было, что, по удалении Римского войска из Греции, и Антиох будет домогаться свободного господства над Европою, и Филипп, и Набис не останутся в покое. Но видя, что все спокойно, они сочли за нужное волновать и производить замешательство, как бы через медленность не повредить осуществлению их намерений, они назначали в Навпакте сейм. Здесь претор их Тоас жаловался на оскорбления со стороны Римлян и положение Этолии: так как из всех народов и городов Греции они менее почтены после победы, которой они же были главными виновниками, он подал мнение о том, чтобы отправить послов к окрестным царям — не только узнать их расположение умов, но и со своей стороны всеми силами подстрекнуть к войне с Римлянами. Отправлены: Демокрит к Набису, Никандр к Филиппу, Дикеарх, брат претора, к Антиоху. Властителю Лакедемона Дамокрит говорил: с отнятием приморских городов власть его обессилела; они доставляли ему воинов, суда и матросов. Теперь, почти замкнутый в стенах своего города, он видит Ахейцев хозяевами Пелопоннеса, если теперешний случай возвратить его под свою власть, он пропустит, то никогда уже более иметь его не будет. В Греции нет вовсе Римского войска, а дело Гития, или других приморских Лаконцев, Римляне вряд ли сочтут достаточным поводом к тому, чтобы опять перевозить в Грецию легионы». Все это говорилось для возбуждения бодрости духа в тиране с тем, чтобы он, когда Антиох переправится в Грецию, сознавая, что оскорблением союзников нарушил дружественный союз с Римлянами пристал в Антиоху. Никандр Филиппа довольно ясно возбуждать к войне: его словам было достаточно основания, так как царь и потерпел унижения более чем тиран, и понес более существенные потери. К этому припоминал он старую славу царства Македонского, и исхоженный победоносным войском этого народа весь населенный мир. «И подает он совет в настоящее время безопасный и началом, и исполнением. Не советует он Филиппу трогаться прежде, чем Антиох с войском перейдет в Грецию; а если он Филипп один, без Антиоха, выдерживал войну так долго против Римлян и Этолов, то ему, вместе с Антиохом и в союзе с Этолами, которые в то время были для него врагами опаснее Римлян, с какими силами в состоянии будут противостать Римляне»? Не забыл он упомянуть и об Аннибале, как вожде, природном враге Римлян, который истребил более их вождей и воинов, чем сколько осталось в живых. Вот сущность того, что говорил Филиппу Никандр. Другое толковал Антиоху Дикеарх и прежде всего говорил он: «добыча Филиппа достояние Римлян, а победа Этолов, да и доступ в Грецию доставили Римлянам, не иные кто, как Этолы, и к победе силы они же им придали». Потом, сколько пеших и конных войск они дадут Антиоху на эту войну, какие места доступны, сухопутным силам, какие пристани — морским. Относительно же Филиппа и Набиса он употребил в дело совершенную ложь: что и тот, и другой готовы взяться за оружие, и с радостью ухватятся за первые случай возвратить то, что утратили на войне.» Таким образом Этолы в одно и тоже время старались возбудить войну против Римлян со всех сторон. Впрочем цари или не тронулись вовсе, или если и тронулись, то поздно.
13. Набис тотчас разослал по всем приморским селам, стараясь возбудить в них возмущения: одних старейшин он склонил дарами на свою сторону, других, которые упорствовали в чувствах преданности к Римлянам, умертвил, Т. Квинкций поручил заботу защиты всех приморских Лаконцев Ахейцам. А потому они немедленно отправили послов к тирану — напомнить ему союз с Римлянами и внушить не нарушат мир, которого он так усердно просил. Вместе с тем Ахейцы послали и помощь Гитию, на который тиран сделал уже открытое нападение, и в Рим послов с известием об этом. Царь Антиох, этою зимою, в Рафии, в Финикии, дал дочь в супружество Птолемею, царю Египетскому и удалился в Антиохию, а уже в конце зимы, через Киликию переехав гору Тавр, прибыл в Ефес. Оттуда в начале весны, отправив сына своего Антиоха в Сирию для сбережения крайних пределов царства, дабы в отсутствии его не было каких–либо покушений с тылу, сам и со всеми сухопутными войсками двинулся войною к Писидам, которые живут около Сиды. В это время послы Римские П. Сульпиций и П. Виллий, которые, как выше сказано, были отправлены к Антиоху, получив приказание — прежде видеться с Евменом, прибыли в Елею, а оттуда отправились в Пергам (столицу царя Евмена). Сильно желал Евмен войны с Антиохом, считая в мирное время небезопасным соседом царя, столь могущественного и будучи убежден, что он, в случае войны, не более же будет в состоянии сопротивляться Римлянам, как и Филипп, и он будет или совершенно уничтожен, или в случае мира с побежденным, потеряет многое, что к нему Евмену прибавится, так что впоследствии ему легко будет и без содействия Римлян, от него защищаться. Да и в случае неудач, предпочитал Евмен какой бы то ни было участи подвергнуться оставаясь союзником Римлян, чем одному или выносит владычество Антиоха, или, в случае сопротивления ему, уступить силе оружия. Вследствие этого Евмен всем своим влянием и советом возбуждал Римлян к войне.
14. Сульпиций больной остановился в иГергаме. Виллий услыхав, что царь занят войною в Писидии, отправился в Ефес, В продолжении немногих дней, которые он там пробыл, Он старался часто видаться с Аннибалом, который находился там случайно, с целью — узнать, сколько возможно, образ его мыслей и отнять у него опасение, будто бы ему угрожает опасность со стороны Римлян. Эти свидания и беседы не повели ни к чему; но само собою случилось, как будто бы таковой был и умысел, что Аннибал вследствие этого потерял в глазах, царя, и даже сделался во всем предметом подозрения. Клавдий, следуя Греческим Ацилианским книгам, утверждает, что в этом посольстве находился П. Африкан, и что он–то в Ефесе имел разговор с Аннибалом. Он приводит даже следующее место из этой беседы. На вопрос Африкана, кого Аннибал считает первым из полководцев? — Он отвечал: Александра, Македонского царя: так как он с небольшими силами поражал бесчисленные полчища и прошел до крайних пределов земли, какие когда–ниб. человек может надеяться видеть. — На последующий вопрос: а потом кого? — Пирра, отвечал Аннибал — так как он первый выучил располагаться лагерем. Притом никто с таким умением не выбирал местностей и не располагал войск; еще он обладал таким даром — задабривать в свою пользу людей, что Итальянские народы — власть его, царя чужеземного, предпочитали власти народа Римского, так давно господствовавшего в этих местах». На дальнейший вопрос: а кого он считает третьим? — Аннибал незадумавшись — самого себя назвал. Тут Сципион засмеялся и спросил: а что ж бы ты сказал, если бы меня победил? — Тогда бы я, отвечал он, поставил себя выше и Александра, и Пирра, и всех других полководцев.» Ответ запутанный с истинно Пуническою хитростью и вместе неожиданно польстивший Сципиону, так как он отделил его из толпы полководцев как такого, которому подобного не было.
15. Виллий из Ефеса отправился в Апамею; туда же поспешил и Антиох, услыхав о прибытии Римских послов. Когда они свиделись в Апамее, то между ними произошло почти тоже самое прение, какое было в Риме между Квинкцием и послами царя. Известие, полученное о смерти Антиоха, царского сына, который, как я только что перед этим сказал, был отправлен в Сирию, прервало переговоры. Много слез было в царском доме, и сильно жалели об этом юноше. Он уже показал себя с такой стороны, что будь жизнь его продолжительнее, все обещало в нем наклонности великого и справедливого царя. Чем любимее и приятнее был он для всех, тем смерть его была подозрительнее: отец, при своей старости считая его опасным для себя наследником, уморил его ядом через некоторых евнухов, обыкновенных у царей исполнителей таких злодеянии. Присоединили и другую причину тайному преступлению ту, что царь, дав сыну Селевку Лизимахию, не имел уже возможности дать Антиоху такую же столицу, чтобы под видом чести отослать от себя далеко. Впрочем, в продолжении нескольких дней, царский дом представлял вид глубокой горести, а посол Римский, чтобы при таких обстоятельствах не быть в тягость, удалился в Пергам. Царь возвратился в Ефес, оставив начатую войну. Здесь во дворце, запертом по случаю траура, он имел тайное совещание с одним Минионом, главным из его друзей. Минион, совершенно незнакомый с делами внешними, составив себе мнение о силах царских по событиям в Сирии и Азии, был того убеждения, что не только дело Антиоха правое, так как Римляне требуют несправедливого, но что он же будет иметь перевес на войне. Царь избегал личного объяснения с послами Римскими, или испытав уже его неудачу, или может быть под влиянием внезапно постигнувшего его горя, а Минион вызвался высказать все, что будет следовать к делу, и убедил призвать послов из Пергама.
16. Сульпиций в это время выздоровел, и потому оба посла прибыли в Ефес; Минион извинился за царя и в отсутствии его начали толковать о деле. Тут Минион сказал в приготовленной им речи: «благовидным названием освободителей Греции пользуетесь вы, как я вижу, Римляне, но действия ваши не соответствуют словам; одно право указываете вы Антиоху, а другим сами пользуетесь. Почему жители Смирны и Лампсака более Греки, чем Неаполитанцы. Регинцы и Тарентинцы, от которых вы требуете денежных взносов на жалованье воинам, и судов на основании союзного договора? Зачем в Сиракузы и другие Греческие города Сицилии посылаете вы ежегодно претора с правами власти, с секирами и розгами? Конечно, вам нечего другого на это отвечать, как то, что вы, победив их силою оружия, предписали им свои законы. Так знайте, что таково же отношение Антиоха к городам Смирне и Лампсаку, находящимся в Ионии или Еолиде. Силою захвачены были они на войне его предками, сделаны зависимыми и платящими дань; теперь он их домогается подчинить себе в силу старого права; потому я желал бы, чтобы вы на это дали ответ, если только идет спор о справедливости, а не отыскивается просто предлог к войне». На это Сульпиций отвечал: есть таки еще стыд у Антиоха, что, не имея другого ничего представить в свою защиту кроме того, что сейчас было говорено, он предпочел высказать это через кого бы то ни было, лишь бы не через себя. Что имеет общего дело городов, которые ты привел для сравнения? От жителей Регия, Неаполя и Тарента мы с того времени, как они подчинились нашей власти, в силу одного и того же права, которым постоянно пользовались и ни разу не теряли, требуем того, что следует по договору. Но можешь ли ты сказать, чтобы подобно тому как эти народы ни сами по себе, ни через кого–либо другого, неизменяли союзу нашему, так и города Азии, раз поступив во власть предков Антиоха, оставались бы постоянно нераздельною частью вашего царства? Не были ли они во власти — некоторые Филиппа, другие Птоломея, а иные не сохранили ли прав вольности, в продолжении многих лет не подвергаясь ничьему притязанию? Если же некоторое время они и находились в рабстве, под гнетом неблагоприятных для них обстоятельств времени, должно ли по истечении стольких веков, иметь силу право присвоения их в рабство? Не будет ли это значить, что мы ничего не сделали, освободив от Филиппа Грецию, и потомки его будут домогаться Коринфа, Халкиды, Деметриады и всего народа Фессалов? Но что же я защищаю дело городов, между тем как гораздо справедливее будет и нам и царю узнать его от них самих»?
17. Затем он приказал позвать посольства городов, заранее подготовленные и наученные Евменом, который был того убеждения, что на сколько уменьшатся силы Антиоха, на столько будет прибыли его царству. Допущено было много народу, и так как каждый предъявлял то свои жалобы, то требования, смешивая справедливое с несправедливым, рассуждение обратилось в перебранку; а потому не спустив ничего из своих требований и не получив ничего, точно также как и приехали сюда, в совершенной неизвестности что будет — послы возвратились в Рим. Царь, отпустив их, собрал совет о войне с Римлянами, Тут один другого ожесточеннее (чем кто жестче говорил против Римлян, тем более надеялся заслужить благорасположение царя), нападали на неумеренность требований Римлян, предписывавших законы Антиоху, величайшему из царей Азии, как будто бы побежденному Набису: «хотя и тому уступлено владычество над его отечеством Лакедемоном; с негодованием же они, Римляне примут, если Смирна и Лампсак исполнят приказания Антиоха». Другие говорили: «конечно для такого царя эти города ничтожны и не стоят чтобы о них говорить, а не только быть поводом к войне; но всегда начинают несправедливые требования по–видимому с неважного. После того можно бы поверить что Персы, требуя некогда земли и воды от Лакедемонян, действительно нуждались только в коме земли и глотке воды. Точно такую же пробу делают и Римляне, толкуя о двух городах, а другие города как только увидят, что два уже освободились от власти царя, перейдут на сторону народа освободителя. Не говоря уже о том, что свобода сама по себе лучше рабства, для каждого привлекательна надежда улучшить свое теперешнее положение какою–либо переменою».
18. В совете находился Александр Акарнанец, некогда друг Филиппа, не задолго перед тем оставивший его и перешедший к более богатому двору Антиоха: хорошо знал он положение дел Греция и не совсем чуждый знания Римских, он сделался до такой степени дружен с царем, что присутствовал и в тайном его совете. Он, говоря уже так как бы шло совещание не о том — воевать ли, нет ли, а о том, где и каким образом вести войну, утверждал: «смело он может обещать верную победу, если царь перейдет в Европу, и в какой–либо части Греции начнет войну. Во первых, он найдет с оружием в руках Этолов, которые населяют самую середину Греции, готовых передовых воинов для всех трудностей войны. На двух как бы углах Греции, Набис из Пелопоннеса произведет общее восстание, домогаясь столицы Аргосцев и приморских городов, из коих выгнав его Римляне, заключили его в стены Лакедемона; из Македонии Филипп возьмется за оружие при первом звуке военной трубы. Известен ему его характер и образ мыслей; знает он, что царь уже давно питает самую сильную, хотя и сдержанную, злобу, как те звери, которых держат в клетках или на цепях. Помнит он и то, сколько раз царь Филипп на войне воссылал молитвы всем богам, как бы они послали ему помощником Антиоха; если это его задушевное желание теперь исполнится, то нет сомнения, что он не замедлит начать войну. Только не нужно медлить и уступать. Победа будет зависеть от того, чтобы захватить вперед и удобные места и союзников; Аннибала немедленно нужно отправить в Африку для развлечении сил Римлян.
19. Аннибал не был приглашен на совет, за переговоры с Виллием сделался подозрителен царю, и с тех пор от него не получал никаких знаков почестей. Сначала молча переносил он эту напраслину, но лотом счел за лучшее и узнать причину внезапного отчуждения и оправдаться. Выждав случай, он спросил царя прямо о причине его нерасположения и, выслушав ответ, сказал: «Антиох, когда я был еще малым ребенком, то отец мой, Гамилькар, — принося жертву, подвел меня к алтарю и заставил клясться, что я не буду никогда другом народа Римского. Верный этой клятве, я, в продолжение 30 лет, вел войну с ним; эта же клятва и в мирное время выжила меня из дому и она же изгнанником привела меня в твой дворец. Руководимый ею, если ты обманешь мою надежду, отправлюсь туда, где бы я ни знал сил и оружия, по всему земному шару, отыскивая каких–либо врагов Римлянам. А потому, если кому–либо из твоих угодно, обвиняя меня, у тебя выслужиться, то пусть ищут другого основания для обвинений, а Римлян я ненавижу и для них служу предметом ненависти; свидетельствуюсь Гамилькаром и богами в том, что говорю правду. Вследствие этого, если только ты помышляешь о войне с Римлянами, то считай Аннибала в числе лучших друзей твоих. Если же какие–либо обстоятельства склоняют тебя к миру, то для совещания об этом отыскивай кого–либо другого, с кем бы рассуждать.» Эти слова не только произвели на Антиоха сильное впечатление, но даже помирили его с Аннибалом; при выходе с совещания решено вести войну.
20. В Риме толковали на словах об Антиохе, как о неприятеле, но к этой войне никаких еще приготовлений не делали, только собираясь с духом. Обоим консулам определена провинциею Италия, и они должны были между собою распрделиться и бросить жребий, кому из них председательствовать на выборах этого года. Тот же консул, на которого не ляжет эта забота, должен быть готов, если представится необходимость, вести легионы за пределы Италии. Этому консулу дозволено, набрать два новых легиона, а из союзников Латинского племени пеших двадцать тысяч воинов и восемьсот всадников. Другому консулу декретом даны два легиона, те самые, которыми начальствовал консул прошедшего года Л. Корнелий, а союзников и Латинского племени из того же войска пятнадцать тысяч и пятьсот всадников. К. Минуцию с войском, которое он имел в земле Лигуров, продолжена власть, и дозволено в дополнение набрать еще четыре тысячи пеших Римлян и сто пятьдесят всадников, а из союзников ему же разрешено набрать пятнадцать тысяч пеших и двести пятьдесят всадников. Кн. Домицию пришлось иметь провинцию вне Италии по назначению сената, а Л. Квинкцию — Галлию и заведывание выборами. Потом преторы по жребию распределили провинции; М. Фульвию Центумалу досталось судопроизводство над гражданами, а Л. Скрибонию Либо над чужестранцами, Л. Валерию Таппо — Сицилия, К. Салонию Сара — Сардиния, М. Бебию Тамфилу — Испания ближняя, А. Атилию Серрану — дальняя; но этим двум переменены провинции сначала сенатским решением, а потом определением народа. Атилию — флот и Македония, Бэбию — Брутии достались по декрету. Фламинию и Фульвию в Испаниях продолжена власть. Бебию Тамфилу в землю Бруттиев даны по декрету два легиона те, которые в прошедшем году были городскими, а из союзников ему же назначены пятнадцать тысяч пеших и пятьсот всадников. Атилию предписано сделать тридцать судов о пяти рядах весел, пересмотреть старые суда на верфях и взять из них какие годные. Консулам приказано дать ему две тысяча союзников и Латинян, и тысячу пеших Римлян, Эти два претора и два войска — сухопутное и морское — на словах назначались против Набиса, явно уже нападавшего на союзников народа Римского. Впрочем, ожидали послов, отправленных к царю Антиоху и впредь до их возвращения сенат запретил консулу Кн. Домицию отлучаться из города.
21. Преторам Фульвию и Скрибонию, которым досталось право суда в Риме, поручено приготовить сто судов о пяти рядах весел, кроме того флота, которым должен был начальствовать Атилий. Но до отъезда консулов и преторов в провинции, было молебствие по случаю чудесных явлений. Из Пицена получено известие, что коза разом родила шесть козлят. В Аррецие родился ребенок с одною рукою. В Амитерне шел дождь землею. В Формиях ворота и стена поражены молниею; но больше всего наводило ужас, то, что бык консула Домиция проговорил: «- берегись, Рим!» По случаю прочих чудесных явлений было молебствие; быка же гадатели приказали сохранить и кормить. Тибр, разлившись еще более прежнего, ворвался в город и разрушил два моста и много строений, особенно около Флументанских ворот. Огромный камень или от дождей, или вследствие землетрясения не столь значительного, чтобы оно было замечено в другом месте, обрушился, упал с Капитолия на Югарскую улицу и задавил много людей. Часть полей также залита водою: много скота унесено водою и не мало строений разрушено. Прежде чем консул Л. Квинкций прибыл в провинцию, К. Минуций на Пизанском поле имел правильное сражение с Лигурами: девять тысяч неприятелей убито; прочие бежали и в беспорядке стеснены в лагерь; до самой ночи он был предметом упорной атаки и обороны. Ночью тайком удалились Лигуры, а на рассвете Римляне заняли оставленный лагерь. Добычи найдено немного, так как неприятели немедленно захваченную добычу отсылали домой; Минуций затем не давал отдыху неприятелю. С Пизанского поля двинувшись в землю Лигуров, он опустошил огнем и мечом их укрепления и деревни; тут воины обогатились Этрускою добычею, присланною сюда грабителями.
21. Около итого времени послы от царей вернулись в Рим. Достаточной вполне причины для войны они не сообщили, кроме относительно Лакедемонского тирана, о котором и Ахейские послы давали знать, что он в нарушение союзного договора нападает на Лаконское прибрежье. Претор Атилий с флотом послан в Грецию для сбережения союзников. Консулам, пока еще никакой опасности не угрожало со стороны Антиоха, поручено отправиться обоим в провинции. Домиций из Аримина, по ближайшей дороге, а Квинкций через землю Лигуров, прибыли в землю Бойев. Два войска консульские, действуя отдельно, на далекое пространство опустошили поля неприятельские. Прежде немногие их всадники со своими начальниками, потом весь сенат, наконец все люди сколько–нибудь замечательные по состоянию или достоинству, в числе тысячи пятисот человек, перебежали к консулу. И в той, и в другой Испании в этом году дела шли очень удачно. К. Фламиний, при помощи осадных орудий, занял город Литабр, укрепленный и богатый, и царька знатного происхождения Коррибилона взял живьем. А проконсул М. Фульвий имел два удачных сражения с двумя войсками неприятельскими: он взял силою два города Испанских — Весцелию и Голон и много укрепленных городков: другие добровольно к нему отпали. Затем, выступив в землю Оретанов и взяв два города — Нолибу и Кузиби, он продолжал идти к реке Тагу. Там был небольшой город Толет, укрепленный природою. Когда он атаковал ого, большое войско Вектонов прешло на помощь Толетан; он имел с ними удачное сражение и разбив Вектонов, при помощи осадных орудий, взял Толет.
23. Впрочем, в это время, сенат был гораздо более озабочен ожиданием еще не начатой войны с Антиохом, чем теми военными действиями, которые действительно происходили. Хотя уже и через послов было все известию, однако слухи, легкомысленно неизвестно кем пущенные в ход, много ложного примешивали к истине. Между прочим получено известие, что как только Антиох прибудет в Этолию. тотчас отправит флот в Сицилию. А потому сенат, хотя и послал претора Атилия с флотом в Грецию, однако так как не только в войске, но и во влияния предстояла надобность для поддержания бодрости духа союзников, то сенат отправил в Грецию послами: Т. Квинкция, Кн. Октавия, Кн. Сервилия и П. Виллия. Кроме того определено: М. Бэбию из земли Бруттиев придвинуть легионы к Таренту и Брундизию с тем, чтобы он оттуда, если потребуют обстоятельства, переправился в Македонию. М. Фульвию претору отправить флот из двадцати судов для прикрытия берегов Сицилии; тот, кто его поведет, должен быть обличен правами власти (повел Л. Опций Салинатор. тот самый, что в предшествовавшем году был эдилом народным). Тот же претор должен был написать товарищу своему Л. Валерию: «угрожает опасность, как бы флот царя Антиоха из Этолии не переправился в Сицилию; а потому сенат заблагорассудил, чтобы он к тому войску, которое будет иметь, поголовного ополчения набрал пеших воинов двадцать тысяч и всадников четыреста, и с этими силами прикрывал берег провинции, обращенный к Греции». Этот набор произвел претор не только по Сицилии, но и по прилежащим островам. Все приморские города, лежащие к стороне Греции, снабдил гарнизонами. Пищу слухам подало прибытие Аттала, брата Евменова; он привез известие, что царь Антиох перешел Геллеспонт с войском, и что Этолы готовятся вооружиться совсем к его прибытию. Высказана благодарность — Евмену заочно, а Атталу на лицо: ему дано даровое помещение, содержание и подарки: два коня, дна полных для всадника вооружения, серебряных чаш сто фунтов и золотых двадцать.
24. Так как один за другим гонцы приносили известие, что война становится все неизбежнее, то сочтено было своевременным — выбрать консулов как можно скорее. Вследствие этого состоялось сенатское определение о том, чтобы претор М. Фульвий немедленно послал письмо к консулу, уведомлял его о воле сената — ему, сдав своим легатам провинцию и войско, возвратиться в Рим и с дороги послать вперед эдикт о назначении народного собрания для консульских выборов. Консул повиновался этому письму и, предпослав эдикт, прибыл в Рим. В этом году было сильное домогательство: одного консульского места добивались три патриция: П. Корнелий, Кнея сын, Спицион тот, что в предшествовавшем году потерпел неудачу, Л. Корнелий Сципион и Кн. Манлий Вульсо. Консульство дано П. Сципиону в доказательство, что такому человеку почесть может быть только отсрочена, но не отказана. Из плебеев дан ему товарищем консульства М. Ацилий Глабрио. На другой день выбраны преторы: Л. Эмилий Павлл, М. Эмилий Лепид. М. Юний Брут, А. Корнелий Маммула, К. Ливий и Л. Опций; и тому и другому из них было прозвание Салинатор. Оппий это был тот, что флот из двадцати судов отвел в Сицилию. Между тем, пока вновь выбранные сановники должны были распределить между собою по жребию провинции, М. Бебий получил приказание — из Брундизия со всеми войсками перейти в Епир и сосредоточить военные силы около Аполлонии. М. Фульвию, городскому претору, дано поручение — сделать пятьдесят новых судов о пяти рядах весел.
25. Вот как народ Римский готовился противостать всем условиям Антиоха. Набис уже не отсрочивал войны, а напротив, всеми силами атаковал Гитий, и негодуя на Ахейцев за то, что они послали помощь осажденным, опустошал их поля. Ахейцы не прежде осмелились начать войну, как по возвращении из Рима их послов, когда они узнали, что угодно сенату. По возвращении же послов, они назначили в Сикионе сейм, и отправили послов к Т. Квинкцию — просить у него совета. На сейме все мнения были в пользу немедленного начатия войны: письмо Т. Квинкция произвело остановку, так как он советовал подождать претора и войско Римское. Между тем одни из старейшин оставались все таки при своем мнении; другие же полагали, что необходимо воспользоваться советом, которого они же сами испрашивали, и народ ожидал мнения Филопемена; он был в то время претором, и превосходил всех и рассудительностью и влиянием. Он сказал сначала: «благоразумно то распоряжение Ахейцев, но которому претор, отбирая голоса о войне, не должен высказывать своего мнения». Потом предложил им постановить как можно скорее то, что им угодно ". Что же касается до претора, то он тщательно и верно исполнит их определение и постарается, насколько это будет зависеть от умственных средств человека, чтобы им не пришлось жалеть ни о мире, ни о войне». Эти слова расположили умы всех к войне более, чем бы он открыто, склоняя к ней, высказал желание вести войну; а потому война решена огромным большинством; что же касается до времени и способа её ведения, то претору предоставлена в этом случае полная свобода. Филопемен, так как таково было желание Квинкция, и сам полагал, что надобно подождать Римского флота, который мог бы служить защитою Гитию; но, опасаясь как бы замедление не было вредно, и как бы не потерять не только Гитий, но и отряд, посланный для его защиты, вывел суда Ахейские.
26. И тиран приготовил небольшой флот с целью — не допускать к осажденным вспоможений, которые могли быть присланы им морем — три судна с палубами и несколько мелких, так как прежний флот передан по договору Римлянам. С целью испытать поворотливость этих судов, тогда еще новых и вместе для того, чтобы все было достаточно приспособлено к борьбе, он выводил их ежедневно в море, упражняя там и матросов, и воинов примером морского сражения, убежденный, что и надежда на удачу осады зависит от прекращения вспоможений с моря. Претор Ахейский, насколько и знанием дела и опытностью мог стать наряду с самими знаменитыми полководцами в искусстве вести войну на сухом пути, на столько был неопытен в морском деле. Уроженец Аркадии, житель полей, он очень мало был знаком со всем чужестранным, кроме того, что приходилось ему действовать на войне в Крите, начальствуя там вспомогательным войском. Было одно старое судно о четырех рядах весел, отнятое лет за восемьдесят перед тем, когда на нем плыла из Навпакта в Коринф Никея, жена Кратера. Зная славу этого судна (когда–то оно в царском флоте занимало не последнее место) приказал вывести его из Эгия, уже довольно сгнившее и почти распадавшееся от ветхости. Это судно преторское шло вперед флота, так как на нем находился начальник (претор) флота Тизо, из Патраса, как вдруг от Гития вышли на встречу Лакедемонские суда: при первом столкновении с новым и крепким судном старое, которое и так уже само по себе по всем скрепам давало течь, расселось и все, находившиеся на судне, попались в плен. Остальные суда флота, потеряв то, на котором находился начальник, бежали столь поспешно, сколько лишь достало силы у гребцов. Сам Филопемен бежал на легком дозорном судне, и бегство его окончилось не прежде, как по прибытии в Патрас. Впрочем обстоятельство это нисколько не подействовало на дух человека военного и испытавшего не мало случайностей. Напротив он, потерпев неудачу в морском деле, которое ему было мало знакомо, тем более надеялся на то, которое ему было вполне известно по опыту и утверждал, что эту радость тирана сделает он не продолжительною.
27. Набис, возгордившись от столь удачного дела, и возымев несомненную надежду, что уже со стороны моря не будет никакой опасности, вознамерился и доступ с сухого пути преградить отрядами, удачно расположенными. Третью часть войск отведи от осады Гития, он расположился лагерем у Плей. Место это господствует и над Левками, и над Акриями, куда неприятели по видимому должны были подвинуть свое войско. Так как этот лагерь был непостоянный то, немногие имели палатки; большая же часть воинов жили в избушках, плетеных из камыша и покрытых листьями, так чтобы была только тень. Еще не находясь в виду неприятеля, Филономен придумал напасть на тирана неожиданно, новым способом войны. Небольшие суда он свел в закрытую пристань Аргивской области; на них посадил он легковооруженных воинов, по большей части снабженных цетрами (особенный род щита) с пращами, дротиками и другим родом легкого вооружения. Затем отправился он к берегу и, достигнув до ближайшего к лагерю неприятельскому мыса, вышел в хорошо известной ему гористой местности, и ночью прибыл в Плейи. Сторожа спали, так как близко не было опасности, и он вбросил огонь в шалаши лагерей со всех сторон. Многие прежде погибли в пламени, чем почувствовали приближение неприятеля; да и почувствовав, не могли ничем помочь. Все сделалось жертвою огня и меча; впрочем весьма немногие, избегнув такой двоякой опасности, убежали в Гитий в большие лагери. Нанеся такое чувствительное поражение неприятелю, Филопемен тотчас повел войска — опустошать Триполис, ту часть Лаконской области, которая ближе к пределам Мегалополитан; захватив там большое количество скота и людей, он ушел прежде, чем тиран успел от Гития прислать для защиты области. Затем он повел войско в Тегею и, назначив туда же сейм Ахейцев и союзников — где присутствовали также старейшины Епиротов и Акарнанов — постановил: так как умы его воинов достаточно оправились от стыда поражения на море, а неприятели напротив пришли в ужас, то вести войска прямо к Лакедемону, считая это единственным средством отвлечь неприятеля от осады Гития. Сначала, в области неприятельской, он стал лагерем у Кариаса, но в этот самый день Гитий взят. Филопемен, не зная этого, выдвинул свой лагерь к Барбосфену (гора в десяти тысячах шагов от Лакедемона) Набис, взяв Гитий, двинулся оттуда с легким войском и, поспешно пройдя с ним мимо Лакедемона, занял, так называемые, лагери Пирра, не сомневаясь, что именно к этому месту поспешат Ахивцы. Отсюда то он пошел навстречу неприятеля: вследствие тесноты места Ахивцы растянулись вдоль дороги на протяжении тысяч пяти шагов. Ряды их были теснимы всадниками и особенно там, где находились вспомогательные войска; так как Филопемен был убежден, что тиран нападет с тылу на его воинов наемными войсками, на которых он постоянно рассчитывал более других. Но в одно и тоже время поражен он был двумя неожиданными обстоятельствами: первое — место, к которому он спешил, было захвачено вперед; другое: он видел, что неприятель напал на первые ряды там, где, так как нужно было идти по местам гористым, оказывалось невозможным дальнейшее движение вперед без помощи легковооруженных войск.
28. Впрочем Филопемен был особенно искусен и опытен — руководить войсками и выбирать лучшие позиции: не только во время войны, но и в мирное, он особенно в этом упражнял свой ум. Когда ему случалось куда–нибудь ехать, то, приближаясь к местности, по которой движение было затруднительно, он со всех сторон научал свойство местности и будучи один, обдумывал сам с собою; если же при нем были сопутники, то он их спрашивал: «явись вдруг неприятель в этом месте, какое пришлось бы принять решение, если бы он напал или с фронта, или с того или с другого боку, или с тылу? Может случиться, что пришлось бы встретить его правильно устроенным войском, а может и беспорядочным строем, годным только для движения по дороге. Какое бы место пришлось ему занять — так он думал сам с собою или спрашивал других — или скольких вооруженных и какого рода оружием (это обстоятельство не малой важности) пришлось бы употребить в дело? Куда поместить обозы, тягости, безоружную толпу? Какими силами, и сколь значительными, прикрыть их? И что лучше — продолжать ли движение по пути, уже начатому, или вернуться тою дорогою, которою шли? Да и для лагерей какое место выбрать, на какое протяжение провести окопы, где удобнее брать воду, и где изобильнее снабжаться дровами и фуражем, и на другой день, снявши лагерь, в какую сторону будет безопаснее движение и какую форму принять для строя?» Такими заботами и размышлениями он, с самого раннего возраста, до того упражнял свой ум, что в этом деле не было для него никакого нового соображения. И тут он прежде всего остановил дальнейшее движение войска, потом он вспомогательных Кретийцев и всадников, называемых Тарентинскими (обыкновенно они водят с собою по двое коней) — послал к первым рядам. Приказав следовать всадникам, он занял скалу над потоком, откуда можно было черпать воду. Там он все обозы и толпу чернорабочих армейских окружил вооруженными, и укрепил лагерь согласно с требованиями местности. Палатки становить среди кустов и на месте очень неровном, было трудно. Неприятель находился на расстоянии пятисот шагов. Обе стороны и с того и с другого берега брали воду под прикрытием легковооруженных воинов, и прежде чем — обыкновенное последствие близости лагерей — завязался бой, наступила ночь. На другой день по–видимому неизбежна была схватка на берегах речки между берущими воду. Ночью, в долине, скрытой от глаз неприятельских, он спрятал воинов с цетрами, сколько их только могло поместиться там.
29. На рассвете легковооруженные Кретийцы и всадники Тарентинские сразились через поток. У Кретийцев начальником был их соотечественник Телемнаст, а у всадников Ликортас Мегалополитанец. Кретийцы и вспомогательные войска неприятелей — у Тарентинцев был такой же род конницы — служили защитою ходившим по воду. Некоторое время исход сражения был сомнителен, потому что и с той и другой стороны и род войска и вооружения был один и тот же. С дальнейшим продолжением боя, одержали верх вспомогательные войска тирана как своею численностью, так и потому что Филопемен внушил начальникам своих войск, чтобы они, после небольшого сражения, обратились в бегство и завлекли бы неприятеля к месту засады. Рассыпавшись в преследовании бежавших по долине, многие и ранены и убиты прежде, чем увидали скрытого неприятеля. Цетраты на сколько позволяла ширина занимаемой ими местности, расположены были в порядке, но так что легко могли принять бегущих в интервалы своих рядов. Поднялись потом они в боевом порядке и со свежими, нетронутыми силами устремились на неприятеля, рассеявшегося в беспорядке и утомившегося уже от трудов и ран. Не могло быть и сомнения в победе: немедленно обратили тыл воины тирана и с большею торопливостью, чем с какою преследовали бежавших, поспешили в свой лагерь; много из них побито и много захвачено в плен при этом бегстве. Да не обошлось бы без смятения и в лагере, не прикажи Филопемен играть отбой, более опасаясь гористой и неудачной для смелых и быстрых движений местности, чем неприятеля. Потом догадываясь, в каком страхе должен был находиться Набис и вследствие исхода сражения, да уж и по своей природе отправил к нему одного из воинов вспомогательного отряда, в виде перебежчика, сообщить ему за самое достоверное известие, что будто бы Ахейцы постановили — на другой же день дойти до реки Еврота, который течет подле самых стен с целью преградить путь: чтобы и тиран не имел возможности, как захочет искать убежища в городе, и подвозы из города в лагерь не доходили бы; и что вместе Ахейцы сделают попытку — нельзя ли будет подействовать на умы некоторых жителей и отвлечь их от тирана. Не столько перебежчик успел убедить в им сказанном, сколько он тирану, пораженному страхом, подал основательный повод — оставить лагерь. На другой день он приказал Пифагору со вспомогательным отрядом и конницею занять позицию перед окопами, а сам, с главными силами, выйдя как бы в намерении дать сражение, приказал поспешно нести значки к городу.
30. Филопемен, видя, что войско неприятелей двигается поспешно по узкой и крутой дороге, всю свою конницу и вспомогательный отряд Кретийцев выпустил на пост неприятельский, расположенный перед лагерем. Те, видя приближение врагов и то, что они покинуты своими, сначала попытались было удалиться в лагерь; потом, видя приближение всего войска Ахейцев в стройном порядке, стали опасаться, как бы их не взяли с лагерем вместе, и решились последовать за своим войском, несколько их опередившим. Тотчас цетраты Ахейцев врываются в лагерь и предают его разграблению: прочие продолжают идти вперед, преследуя неприятеля, а дорога была такая, что по ней затруднительно было движение войска, даже совершенно чуждого опасений со стороны неприятеля. Но когда произошло сражение в задних рядах, и поразительный крик оробевших достиг передних рядов, то каждый воин, бросая оружие, спасался бегством в лес, по которому шла дорога, и в самое короткое время она была завалена грудами оружии, а особенно копьями, которые, падая по большей части назад, как частоколом преграждали путь. Филопемен отдал приказание вспомогательному отряду преследовать, и не давать неприятелю покою, где только возможно (во всяком случае и для всадников бегство не было бы легко) сам с главными силами по дороге, более доступной, пришел на берега Еврота. Здесь расположившись лагерем почти в закат солнца, поджидал легковооруженное войско, которое он оставил для преследования неприятеля. Оно вернулось в первую стражу ночи и принесло известие, что тиран с немногими воинами проник в город; все же остальные, побросав оружие, рассеялись по всему ущелью. — Приказав этим воинам отдохнуть, Филопемен из числа остальных воинов, которые прежде пришли в лагерь и возобновили свои силы и принятием пищи, и некоторым отдохновением, отборных, велев им взять одни мечи, тотчас вывел и устроил в боевом порядке против двух ворот, из которых одни были обращены к Ферам, а другие к Барбосфену, так как он полагал, что сюда именно будут собираться рассеянные из бегства неприятели. Действительно он в этом не ошибся: и Лакедемоняне, пока сколько–нибудь оставалось дневного света, по тропинкам собирались в средину рощи; с наступлением же вечера, как только увидали огни в лагере неприятельском, они, стараясь держаться от них подальше, оставались по скрытым тропинкам, но, как только их миновали, считая уже себя в безопасности, вышли на открытые дороги. — Здесь они наткнулись на сидевшего в засаде неприятели, и в таком множестве были частью побиты, частью взяты в плен, что едва четвертая часть из всего войска спаслась. Филопемен, заключив тирана в городе, в следующее за тем время, в продолжении почти тридцати дней, опустошал поля Лаконцев, и ослабив и почти уничтожив силы тирана, возвратился домой. Ахейцы славою совершенных им деяний равняли его с полководцем Римским, а в отношении к Лаконской войне, даже ставили выше.
31. Между тем как шла война между Ахейцами и тираном, послы Римлян обходили города союзников, озабоченные, как бы Этолы враждебной партии, не совратили умов какой–либо части населения r Антиоху. Менее всего труда потратили они на ухаживание за Ахейцами: ненависть к Набису служила достаточным ручательством их верности и в прочих отношениях. Послы Римские отправились сначала в Афины, потом в Халrиду, и оттуда в Фессалию: переговорив с Фессалийцами на многолюдном сейме, они направили путь в Деметриаду; там было назначено народное собрание Магнетов. Постарательнее нужно было там держать речь, так как часть старейшин, отпав от Римлян, всею душою предалась Антиоху и Этолийцам: там вместе с известием о том, что Филиппу возвращен сын заложник и положенная с него контрибуция прощена, получено и ложное о том, будто бы Римляне возвратят ему и Деметриаду. Чтобы не допустить этого, Еврилох, старейшина Магнегов, и еще некоторые, принадлежавшие к его партии, предпочитали дать всему новый вид через прибытие Этолийцев и Антиоха. Против них надобно было бы рассуждать так, чтобы, уничтожив у них ложное опасение, не оттолкнуть совершенно Филиппа, отняв у него надежду, а Филипп на все годился гораздо более, чем Магнеты. А потому послы ограничились напоминанием того, что если и вся Греция должна быть признательна Римлянам за благодеяние свободы, так в особенности этот город (Деметриада). Здесь не только находился гарнизон, но даже воздвигнут дворец царский для того, чтобы они постоянно имели перед глазами своего повелителя. Все же труды Римлян пропадут втуне, если Этолийцы приведут Антиоха во дворец Филиппа; тогда они будут иметь нового и неизвестного им царя вместо старого и испытанного. Приглашают они главного сановника Магнетарха; им был в то время Еврилох. Полагаясь на свою власть, он сказал, что не считает своею обязанностью — скрывать и от себя и от Магнетов — распространившуюся молву о возвращении будто бы Филиппу Деметриады; а для того, чтобы этого не случилось, Магнеты скорее и на все бросятся и все дерзнут. В жару прения необдуманно завлекшись далее, чем желал, он высказал: «что и теперь только слава, будто Деметриада свободна; в действительности же все делается по мановению Римлян». Вслед за этими словами последовало волнение в народе: одни одобряли их, а другие высказывали свое негодование как, он осмелился сказать их. Квинкций же до того рассердился, что, подняв руки к небу, призывал богов в свидетели неблагодарности и коварства Магнетов. При звуках этого голоса все пришли в ужас, и Зенон, один из старейшин, пользовавшийся большим влиянием за свою честно проведенную жизнь, и вместе несомненно и постоянно преданный Римлянам, стал со слезами просить Квинкция и других послов: «не обвинять целый народ в безрассудстве одного; пусть безумие каждого падает на его собственную голову. Магнеты же обязаны Т, Квинкцию и народу Римскому не только свободою, но всем, что для людей дорого и свято. Все, что только люди привыкли просить у богов бессмертных, Магнеты имеют от них (т. е. Римлян и Квинкция), и скорее они в безумии будут неистовствовать над своими же телами, чем посягнут на нарушение дружбы с Римлянами».
32. За этою речью последовали и просьбы народа. Еврилох из собрания скрытыми дорогами бежал к воротам, а оттуда прямо в Этолию. А Этолийцы уже обнаруживали с каждым днем все более свои замыслы, измены, и почти в это самое время случилось, что Тоас, старейшина народа, посланный в Антиоху, вернулся оттуда и привел с собою Мениппа, царского посла. Они, прежде чем допущены были в народное собрание, не переставали только и твердить всем как велики сухопутные и морские силы Антиоха: «идет несметное число пехоты и конницы, из Индии слоны, а особенно (они полагали, что эти–то слова и произведут наибольшее впечатление на умы народа) столько везут золота, что можно кажется купить самих Римлян. Понятно было, какое действие могли бы иметь эти слова и в народном собрании. Римским послам передано было все, и то, что пришли они и все их действия, и хотя дело можно было считать почти уже оконченным, но Квинкцию показалось не лишним, чтобы несколько послов союзников присутствовало в этом собрании, которые напомнили бы Этолам о союзе с Римлянами, и дерзнули бы возвысить свободный голос против посла царского. Афиняне показались для этого дела наиболее пригодными, как по важности самого города, так и давнишней приязни с Этолами, Квинкций просил Афинян отправить послов на Панэтолийский сейм; Тоас первый в этом собрании изложил предмет своего посольства. Потом был впущен Менипп: и прекрасно было бы для всех жителей Греции — сказал он — если бы Антиох мог вмешаться тогда, когда еще дела Филиппа были в цветущем положении. Каждый имел бы свое и не досталось бы все в распоряжение и власть Римлян. Да и теперь если только вы намерения, вами принятые, настоятельно будете приводить в исполнение, то можно будет при помощи богов и в союзе с Этолами, Антиоху дела Греции, хотя и пришедшие в расстройство, восстановить в прежний, их достойный, вид. А только то может считаться вполне свободным, что опирается на своих собственных силах, нисколько не завися от чужого произвола.» Афиняне, которым первым после царского посольства, дана была возможность говорить то, что они хотели, не упоминая нисколько о царе, напоминали Этолам о союзе с Римлянами и о заслугах Т. Квинкция в отношении ко всей Греции, и предостерегали необдуманною поспешностью решений не испортить всего дела: хитрые и смелые планы сначала–то приятны, на исполнение трудны, а исход их бывает вовсе печальный. Послы Римские, и в том числе Т, Квинкций, не далеко оттуда находятся. Пока ничего еще не испорчено, не лучше ли на словах потолковать о том, что возбуждает недоумения, чем отдавать и Азию и Европу ужасам пагубной войны».
33. Масса народа, с жадностью желая перемен, вся была на стороне Антиоха; многие высказывали от себя мнение, что Римлян даже не следует допускать в народное собрание. Впрочем старейшины, пользовавшиеся наибольшим влиянием вследствие своих престарелых лет, настояли на том, чтобы и Римлянам был доступ в собрание. Когда Афиняне принесли известие об этом декрете, то Квинкцию заблагорассудилось отправиться в Этолию: или он успеет в чем–нибудь, или все будут свидетелями, что Этолы виновники войны, и что Римляне возьмутся за оружие по справедливости и почти вынужденные к тому. По прибытии туда, Квинкций в народном собрании, начав говорить с возникновения союза Этолов с Римлянами и с того, сколько раз ими была нарушена верность союзного договора, в немногих словах коснулся вопроса о городах, относительно которых существовало недоумение: «если они имеют может быть представить что–нибудь основательное в своих притязаниях, то не лучше ли им отправить послов в Рим и разобрать там дело, или не лучше ли просить сенат, чем народ Римский вводить в борьбу с Антиохом и Этолийскими разбойниками, не без большего потрясения для всего рода человеческого и пагубы для Греции? Бедствия войны упадут прежде всего на тех, кто ее начал," Но вотще раздавался как бы вещий голос Римского вождя. — Вслед за ним выслушаны были со знаками одобрения Тоас и прочие люди той же партии, и они успели в том, что, не откладывая долее народного собрания, и без бытности Римлян, состоялся декрет, которым приглашен Антиох для освобождения Греции и для разбора Этолов с Римлянами. — К столь высокомерному декрету присоединил оскорбление от себя Дамокрит, претор их. Когда у него Квинкций требовал этого самого декрета, то он, не устыдясь величия этого человека, сказал ему: «теперь ему некогда, нужно заботиться о других делах более важных: а что же касается до декрета и ответа, то он дает его в не продолжительном времени в Италии, расположись лагерем на берегах Тибра.» Вот какое безумие овладело в то время народом Этолов и даже их властями!
34. Квинкций и послы вернулись в Коринф; Этолы со своей стороны затем, чтобы все было от Антиоха, они же сами по себе и не тронутся, покойно по–видимому стали ожидать его прибытия и даже, отпустив Римлян не собирали общего сейма всего племени, а через посредство апоклетов (так они называют собрание более уважаемое, состоящее из отборных мужей) они старались об одном, как бы что–нибудь новенькое затеять в Греции. Всем было хорошо известно, что в городах старейшины, и вообще лучшие люди, были на стороне Римлян и довольствовались настоящим положением дел: а чернь и те, которых желания превышали то, что они имели, были не прочь все изменить. Раз Этолы затеяли намерение не только смелое, но и даже бесстыдно дерское — захватить Деметриаду, Халкиду и Лакедемон. В каждый из этих городов посланы старейшины: в Халкиду — Тоас, в Лакедемон — Диоклес. В этом случае оказал большую помощь изгнанник Еврилох (о бегстве которого и причинах бегства сказано выше) так как ему на возвращение в отечество не было другой надежды. Надоумленные письмами Еврилоха, его приближенные, друзья, и вообще люди одной с ним партии, научили жену его и детей — в траурном платье, с повязками просителей, явиться в средину народного собрания и умолять всех и каждого, чтобы не дали человеку невинному без суда состариться в изгнании. На людей простых действовало сострадание, а на людей недобросовестных и беспокойных надежда — произвести общее замешательство при содействии Этолов: все положили возвратить Еврилоха. Подготовив это, Диоклес со всею конницею (в то время он и был ее главным начальником) отправился под предлогом отвести обратно в отечество изгнанника, своего приятеля, день и ночь спешил, а когда оставалось только шесть миль до города, то он, на рассвете, пошел вперед с тремя отборными взводами, а всем прочим всадникам велел следовать в некотором расстоянии. Когда стали приближаться к воротам, то Диоклес велел всем спешиться и вести лошадей в поводьях, не соблюдая правильных рядов, как будто бы они так прямо с дороги; он хотел, чтобы они скорее походили на свиту префекта, чем на воинский отряд. Один взвод оставил у ворот для того, чтобы не допустить остальной коннице быть отрезанною; а сам, по середине города и через площадь, держа Еврилоха за руку, при большом стечении жителей, вышедших на встречу с поздравлениями, отвел Еврилоха домой. Вслед за тем город наполнился конницею, и все важнейшие посты заняты. Тут разосланы по домам воины — избить главных коноводов противной партии. Таким–то образом Деметриада попала во власть Этолов.
35. Что же касается Лакедемона, то надлежало не городу сделать насилие, а хитростью одолеть тирана. Его, лишенного приморских городов Римлянами, в то время вогнанного Ахейцами в стены одного Лакедемона, кто бы успел умертвить, мог бы смело рассчитывать на благодарность за то со стороны Лакедемонян. Повод послать к нему оказался тот, что он не давал покоя споили просьбами и мольбами прислать вспоможение к нему, так как он будто бы и взялся за оружие по убеждению Этолов. Тысячу пеших воинов дано Алексамену и тридцать отборных молодых всадников. Им претор Дамокрит, в тайном народном собрании, о котором сказано выше, объявил: «пусть они подумают, что они посланы на войну с Ахейцами и для какого–нибудь другого дела, которое они могут вообразить каждый в своем мнении. Какое бы ни заставили Алексамена обстоятельства принять решение, пусть они будут готовы беспрекословно его исполнить, как бы оно ни казалось им неожиданным, дерзким и смелым; и пусть они сочтут, что именно для исполнения только этого одного, они и посланы из отечества.» Приготовив все это, Алексамен прибыл в тирану, и тотчас по прибытии воодушевил его надеждами: «Антиох уже перешел в Европу и скоро будет в Греции: и суша и море наполнятся его вооруженными силами. Римляне увидят тогда, что не с Филиппом придется им иметь дело: и сосчитать пешие и конные войска, и корабли нет возможности: кажется одного вида целого ряда слонов достаточно будет для того, чтобы окончить войну одним ударом. Этолы готовы явиться со всем своим войском в Лакедемон, лишь только потребуют того обстоятельства; но большое число воинов он хотел только показать царю по его прибытии. Да и самому Набису необходимо также поступать и не позволять воинам, какие у него есть, чахнуть в бездействии по домам: но пусть он их выводит в поле, и заставляет заниматься воинскими упражнениями, через что будут изощряться их умственные способности и развиваться силы тела. Труд от частого упражнения сделается легче, и даже приятен вследствие необходимости и ласки вождя». А потому начал Набис часто выводить войска перед городом в поле к реке Евротасу. Собственная стража тирана занимала почти постоянно средину воинского строя; а тиран, всего с тремя всадниками, в числе которых по большей части находился Алексамен, ездил впереди значков, осматривая оконечности флангов. На правом крыле находились Этолы, как те, которые прежде были присланы на помощь тирану, так и те, которые, в числе тысячи человек, пришли недавно с Алексаменом. Этот последний взял себе за привычку — то вместе с тираном обходить небольшие ряды, советуя ему то, что казалось по делу нужным; то он скакал на правое крыло к своим соотечественникам; вслед за тем, как бы отдав приказание, какое следовало, он опять приезжал к тирану. Избрав себе день для совершения задуманного замысла, он, немного поездив с тираном, удалился потом к своим, и обратясь к всадникам, которые с ним вместе были отправлены из отечества: молодцы! сказал он им, — нужно совершить нам деяние смелое, в котором вы обязаны быть моими ревностными исполнителями. Соберитесь и с духом и с силами, и пусть никто из вас не отстанет от меня в том, что я начну делать. Кто же вздумает медлить и свое рассуждение предпочтет моему, тот, да будет ему известно, домой уже не возвратится.» Ужас овладел всеми и припомнили они — какие наставления даны им были при отъезде. Тиран между тем приближался с левого крыла. Алексамен приказал всадникам — изготовить копья и смотреть на него; да и сам собрался с духом, растерявшись было сначала при мысли о таком поступке. С приближением тирана, он кинулся на него и ударив копьем в коня, сбросил с него тирана. Всадники докончили его лежавшего на земле: сначала было много бесполезных ударов нанесено по кольчуге тирана; наконец удары коснулись и голого тела, и прежде чем могла быть подана помощь из середины строя, тиран испустил дух.
36. Алексамен со всеми Этолами поспешил ускоренным шагом захватить царский дворец. Телохранителей сначала обуял страх — так как все совершилось в их же глазах; потом, видя, что войско Этолов удалилось, они сбежались к оставленному телу тирана, и образовалась толпа простых зрителей из стражей жизни тирана и мстителей его смерти. Да и никто бы не тронулся, если бы немедленно было положено оружие и позван народ на совещание, на котором и вразумлен он речью, соответствующею обстоятельствам времени, и конечно по всей вероятности оставлены были бы все Этолы с оружием в руках и без чьей–либо обиды. Но видно необходимо было, чтобы замысел, основанный на вероломстве, обратился на спорую гибель его затеявших, и потому все к тому шло. Алексамен, запершись в царском дворце, день и ночь провел, разыскивая сокровища тирана; Этолы, как бы силою взяв город, которому возвратить свободу они будто бы пришли, устремились за добычею. С одной стороны негодование при таких поступках, с другой презрение подействовали на умы Лакедемонян и они собрались. Одни говорили, что нужно прогнать Этолов и добиться свободы, у них отнятой в то время, когда она по–видимому была возвращена. Другие утверждали, что нужно иметь начальника, и потому взять для виду кого–нибудь из царского рода. Таким оказался Лаконик, вовсе молодой еще мальчик, получивший воспитание вместе с детьми тирана. Его посадили на коня и. схватив оружие, бросились побивать Этолов, рассеявшихся по городу; потом устремились к царскому дворцу; тут умерщвлены Алексамен и немногие другие, подумавшие было о сопротивлении. Этолы, собравшиеся около Халциэкона (Минервы храм из меди), там истреблены; немногие, отбросив оружие, бежали частью в Тегею, частью в Мегалополис; тут они были схвачены местными властями, и проданы в рабство с публичного торга.
37. Филопемен, услыхав о том, что тиран убит, отправился в Лакедемон и нашел там большое смятение вследствие разных опасений. Он вызвал старейшин и сказал им речь, именно такую, какую следовало сказать Алексамену; таким образом он присоединил Лакедемонян к союзу Ахейскому, и это тем легче, что случилось в это самое время Атилию пристать с двадцатью четырьмя квинкверемами к Гитию. В то же самое время около Халкиды Тоас, посредством старейшины Евтимида, изгнанного при содействии тех, которые были в союзе с Римлянами, после прибытия Т. Квинкция и послов и через Геродора, купца Цианского, вследствие своего богатства пользовавшегося большим влиянием в Халкиде, подготовил к измене тех, которые принадлежали к партии Евфемида, но действовал далеко не с таким счастием, с каким Еврилох занял Деметриаду. Евфемид из Афин (он выбрал для житья этот город) отправился сначала в Фивы, потом в Салганею, а Геродор к Тронию, Недалеко оттуда в Малиакском заливе находился Тоас с двумя тысячами пехоты, двумястами всадников, и у него было до тридцати небольших транспортных судов. Геродору было приказано их с шестьюстами пеших переправить на остров Аталант с тем, чтобы он оттуда при первом слухе о приближении пеших воинов к Авлиде и Еврипу, переправился в Халкиду; а сам Тоас остальные войска, преимущественно ночными переходами, сколько возможно поспешнее, повел в Халкиду.
38. Миктион и Ксеноклид, в то время стоявшие во главе управления в Халкиде со времени изгнания Евфемида, или сами возымели подозрение или по чьему–либо донесению, сначала оробели и единственную надежду на спасение полагали в бегстве. Потом, когда первый страх поулегся, поняли они, что таким образом действуя, они не только изменили бы отечеству, но и союзу с Римлянами; а потому они задумали вот какое намерение. Случилось, что в это самое время в Еретрии праздновалась годовщина Дианы Амаринтийской, и в ней участвовали не только тамошние жители, но и толпы Каристийцев. Туда послали — умолять Еретрийцев и Каристийцев: «как земляки их и сыны одного и того же острова, они должны пожалеть об их участи и подорожить дружбою Римлян, не допустив Халкиду сделаться добычею Етолийцев. Вся Евбея будет их, лишь только они завладеют Халкидою. Тяжело было господство Македонян, но еще несноснее будет господство Этолийцев». На жителей подействовало более всего уважение к Римлянам, которых и доблесть в войне они недавно испытали, и при победе — справедливость и снисхождение; вследствие этого Еретрийцы и Каристийцы, отобрав лучших молодых людей, их вооружили и послали в Халкиду. Жители, ее поручили им защищать стены города, а сами со всеми войсками перешли Еврип и стали лагерем у Салганеи. Отсюда к Этолийцам посланы сначала герольд, потом депутация, спросить их: за какое их слово или действие они, друзья и союзники, пришли нападать на них. Отвечал Тоас, вождь Этолийцев: «шли они не нападать на них, но освободить их от Римлян. Более красивою, но и более тяжелою цепью скованы они теперь, чем когда в их крепости находился гарнизон Македонян». — Халкидийцы отвечали на это: «что они ни у кого в рабстве не находятся и ни в чьей защите не нуждаются.» Вслед затем послы с совещания удалились к своим соотечественникам. Тоас и Этолийцы, которых весь расчет на успех основывался на надежде захватить врасплох — для открытого же нападения на город, укрепленный с моря и с сухого пути, они не имели достаточно сил — вынуждены были возвратиться домой. Евфимид, услыхав, что лагерь его соотечественников находится у Салганеи, и что Этолийцы двинулись в поход, и сам из Фив возвратился в Афины. Геродор, в продолжении нескольких дней с напряженным вниманием ждал в Аталанте какого–нибудь сигнала, потом отправил легкое судно — узнать, что за причина замедления и увидав, что его товарищи оставили намерение, возвратился в Троний, откуда и пришел,
39. Квинкций со своей стороны, услыхав об этом, прибыл с судами из Коринфа, и в Еврипе у Халкиды встретил царя Евмена. Положено было: Евмену царю оставить для защиты города пятьсот воинов, а самому идти в Афины. Квинкций отправился в Деметриаду, куда было сначала направил путь. Он полагал, что освобождение Халкиды будет не без некоторого влияния на Магнетов в том отношении, что они станут искать союза с Римлянами. А для того, чтобы сколько–нибудь поддержать людей своей партии, он написал Евному, претору Фессалийцев, вооружить молодых людей, а Виллия отправил вперед в Деметриаду разведать расположение умов: к делу же приступать решился не прежде как убедись, что часть граждан не прочь возвратиться к прежним дружественным отношениям. Виллий на квинквереме (судно о пяти рядах весел) приплыл к самому устью порта. Толпами высыпали туда Магнеты и Вилий спросил их: что они предпочитают — видеть ли в нем друга или врага? Старшина их Еврилох отвечал: «пришел он Виллий к друзьям, но в пристань пусть не входит, предоставит Магнетам наслаждаться согласием и свободою, и не старается под предлогом переговоров, иметь влияние на чернь.» Начался потом спор вместо правильного разговора: Римлянин бранил Магнетов, называя их неблагодарными и пророча им будущие бедствия, а народ негодовал, обвиняя то сенат, то Квинкция. Таким образом Виллий безо всякого успеха, возвратился в Квинкцию и тот, отправив всадника к претору с приказанием отвести войска домой, сам на судах возвратился в Коринф.
40. Уклонили меня как будто бы от цели дела Греции, перемешанные с Римскими, не потому, чтобы их стоило описывать самих по себе, а полому, что они были причиною войны с Антиохом. По назначении консулов (отсюда именно я уклонился) Л. Квинкций, и Кн. Домиций, консулы отправились в провинции: Квинкций к Лигурам, а Домиций против Бойев. Эти последние успокоились: сенат их с детьми, и префекты с конницею (всей было тысячу пятьсот человек) отдали сами себя консулу. Другой консул на далекое пространство опустошил поле Лигуров, и взял несколько укреплений: здесь захвачена не только всякого рода добыча и пленные, но и возвращены некоторые граждане и союзники, находившиеся было во власти неприятелей. — В этом самом году отведена в Вибон колония по декрету сената, утвержденному народным собранием; отправились туда три тысячи семьсот пеших воинов и пятьсот всадников. Отвели их триумвиры К. Невий, М. Минуций и М. Фурий Крассинес (жирноногий). Каждому пехотинцу дано по пятнадцати десятин земли, а всаднику вдвое. Поле это в последнее время было Бруттийцев, а ими захвачено у Греков. В это время Рим дважды был под влиянием сильных опасений: один раз был продолжительный страх, но без столь вредных последствий как другой; в продолжении тридцати восьми дней тряслась земля, и в течение всего этого времени все дела остановились вследствие забот и опасений; трехдневное молебствие было совершено по этому случаю. — Другой страх был не пустой, но причинил много действительных бедствий. Пожар начался от Бычьего рынка, и в продолжение дня и ночи горели строения по направлению к Тибру; при этом погибли все лавки с товарами на огромные суммы.
41. Год уже оканчивался; со дня на день усиливался слух о войне с Антиохом и с тем вместе заботы Сенаторов. Начались толки о распределении провинций между назначенными сановниками, для того чтобы они все с большим вниманием ими занялись. Сенат определил: консулам Италию и куда заблагорассудит сенат (в предстоящей войне с Антиохом уже все были уверены). Тому из консулов, кому достанется последний жребий, предоставлены тем же декретом четыре тысячи пеших граждан Римских, триста всадников, а из союзников Латинского племени шесть тысяч пехоты и четыреста всадников. Набор произвести поручено консулу Л. Квинкцию для того, чтобы новый консул мог, немедленно по выборе, отправиться куда его назначит сенат. Тут же состоялся декрет и о провинциях преторов: первый жребий двойной: право суда в городе и граждан с чужестранцами; второй жребий — Бруттии; третий — флот (он должен был отправиться по назначению сената); четвертый — Сицилия; пятый — Сардиния, шестой — дальняя Испания. Кроме того предписано консулу Л. Квинкцию — набрать два новых легиона граждан Римских, а союзников из Латинского племени двадцать тысяч пеших и восемьсот всадников. Войско это сенат назначил тому претору, которому провинциею достанется земля Бруттиев. В этом году посвящены два храма Юпитеру в Капитолие: об одном дал обет претор Л. Фурий Пурпурео во время войны с Галлами, а о другом консул; посвятил их К. Марций Ралла дуумвир. В этом году много строгих приговоров состоялось против ростовщиков, и при этом обвинителями частных лиц были курульные эдили: М, Туцции и П. Юний Брут. На штрафные с осужденных деньги поставлены в Капитолие позолоченные кони четвернею, и в келии Юпитера, над святилищем, двенадцать позолоченных щитов. Эти же эдили сделали портик вне Тригеминских ворот, в квартале лесников.
42. Между тем как все внимание Римлян было обращено на приготовления к новой войне, и Антиох со своей стороны не оставался в бездействии. Его задерживали три города: Смирна, Александрия Тоас и Лампсак; до сих пор он не мог ни овладеть ими силою, ни соблазнить их к союзу с собою на выгодных условиях; да и не хотел, переправляясь в Европу, оставить их в тылу. Задерживало его и рассуждение о том, как поступить с Аннибалом. Сначала замедлили беспалубные суда, которые он вместе с ним хотел отправить в Африку. Потом вопрос о том; следует ли его вовсе посылать в Африку, поднят был, главное Этолийцем Тоантом; он при общем волнении в Греция, указывал на то, что Деметриада в их власти и точно также как лживыми и преувеличенными рассказами о силах царя, он умы многих в Греции сбил с толку, такими же он возбуждал надежды царя: «общее желание зовет его; все сбегутся на берег, где только завидят флот царский». Далее он советовал: «не нужно отделять часть судов от флота царского; да и если суда необходимо послать, то всего менее следует начальство над ними вверить Аннибалу. Он изгнанник, да и притом же Карфагенец; с ним в его намерениях, в продолжении одного дня, может случиться тысяча перемен, как под влиянием обстоятельств, так и природных наклонностей. Да и самая воинская слава, которая нераздельна с именем Аннибала, слишком велика будет в полководце царя. Надобно, чтобы везде виден был один царь, чтобы он был единственным вождем и самодержцем. Если Аннибал потеряет войско и флот, то вредные последствия будут одни, как если бы и другой какой вождь потерял их; а если же действия будут удачные, то слава тогда будет уделом Аннибала, а не Антиоха. Если же достанется им счастливый удел во всех военных действиях победить Римлян, то можно ли надеяться, чтобы Аннибал оставался покойно подвластным царя, если он и в отечестве своем не мог оставаться в покое. С самых молодых лет мечтая о господстве над земным шаром, не так он себя повел, чтобы в старости мог подчиниться чьему–либо владычеству. Нет никакой надобности царю делать Аннибала вождем, а пусть он его возьмет с собою на войну сопутником. Умеренное пользование таким гением будет и не опасно, и принесет даже долю пользы; если же много от него требовать, то это будет иметь вредные последствия и для дающего, и для берущего».
43. Вообще расположены к зависти умы тех, которых природные способности не соответствуют их роду и обстановке: чужая доблесть и все хорошее чужое им ненавистны. Немедленно намерение — послать Аннибала — единственное разумное и полезное, придуманное сначала военных действий, было оставлено. Антиох, ободренный особенно отпадением Деметриады от Римлян к Этолам, решился не откладывать долее похода в Грецию. Прежде чем сняться с якоря, он вышел на берег у Илиона принести жертву Минерве. Возвратясь оттуда к флоту, он отправился с сорока палубными судами и шестидесятью открытыми. За ним следовало двести транспортных судов с запасами всякого рода и военными снарядами. Сначала он пристал к острову Имбру, потом переправился в Скиат. Здесь, собрав в открытом море рассеявшиеся суда, он пристал к Птелею, первому месту твердой земли. Тут встретили его Еврилох и другие старейшины Магнетов из Деметриады. С удовольствием видя, что их много, Антиох на другой день с судами вошел в городской порт; войска свои он высадил неподалеку оттуда; их было: десять тысяч пехоты и пятьсот всадников, шесть слонов. Сил этих едва было достаточно для прикрытия одной Греции, не говоря уже о возможности бороться с Римлянами на войне. Этолы, лишь только было получено известие о прибытии Антиоха в Деметриаду, собрали сейм и составили на нем определение о призыве царя, а он уже выступил из Деметриады. и, зная заранее, что декрет будет именно таков, и дошел до Фалары в Малиакском заливе. Получив здесь определение Этолийцев, он прибыл в Ламию, где и был встречен сильными выражениями радости народной, рукоплесканиями и криками, вообще всем, чем выражается шумный восторг толпы.
44. Когда открылось народное собрание, то царь, с трудом введенный Фенеем претором и другими старейшинами, по водворении общего молчания, стал говорить речь. Прежде всего он извинился, что «прибыл с силами, столь мало соответствующими надеждам и предположениям. Его же постоянного расположения лучшее доказательство то, что он, не изготовившись вполне, и во время для плаванья неблагоприятное, по приглашению их послов немедленно прибыл в том предположении, что, видя его Этолийцы будут убеждены что в нем одном вся сила Впрочем, он Антиох исполнит с избытком и надежды тех, которых ожидания по–видимому в настоящее время обмануты. Как только время года сделает море удобным для плавания, то он всю Грецию наполнит оружием, воинами, конями, а все её прибрежье своими флотами. Не посмотрит он ни на издержки, ни на труды, ни на опасности, пока, сбросив с Греков иго Римлям, не сделает всех Греков свободными и не поставит во главе их Этолийцев. Вместе с войсками придут из Азии и подвозы всякого рода, а теперь Этолийцы должны позаботиться снабдить его войска хлебом и припасами на сносных условиях.
45. В этом смысле говорил царь — при общем всех одобрении; по удалении царя возник спор между двумя старейшинами Этолов: Фенеасом и Тоантом: первый был того мнения, что лучше употребить Антиоха не вождем на войне, а посредником для мира и судьею в тех недоразумениях, которые существуют у них с народом Римским: прибытие его и значение будут иметь силы более, чем оружие для внушения уважения Римлянам. Часто случается, что люди для того, чтобы не воевать, добровольно уступают то, к чему нельзя их вынудить ни войною, ни оружием. Тоас со своей стороны утверждал, что не о мире хлопочет Фенеас, а только хочет воспрепятствовать приготовлениям к войне, и того, чтобы и пыл царя охладел от скуки, и чтобы Римляне имели время собраться с силами. Нечего ждать от Римлян справедливости после стольких посольств, отправленных в Рим, и после стольких споров с самим Квинкцием; опыт доказал это достаточно; да и не потеряй они всякую надежду, не просили бы они помощи от Антиоха. А когда он явился скорее чем все надеялись, то не нужно медлить, но необходимо напротив умолять царя, чтобы он, совершив самое главное, то 'есть прибыв мстителем за Грецию, призвал бы к себе свои сухопутные и морские силы. С оружием в руках царь добьется чего–нибудь, а безоружный не может иметь ни малейшего влияния на Римлян не только за Этолийцев, но и даже сам за себя. Последнее мнение возымело верх и Этолийцы положили назначить царя главнокомандующим своих сил; избраны тридцать старейшин для подания совета царю в тех случаях, когда он потребует.
46. Тут, по распущении народного собрания, все разошлись по своим городам. Царь на другой день с выборными их лицами советовался — откуда начать войну. За лучшее показалось прежде всего напасть на Халкиду, предмет еще недавнего тщетного покушения Этолийцев; необходима для этого скорее быстрота действия, чем большие сборы и приготовления. Вследствие этого, царь с тысячею пеших воинов следовавших за ним из Деметриады, отправился через Фокиду, а другою дорогою старейшины Этолийцев, вызвав с собою небольшое количество молодых людей, встретились у Херонеи и отправились далее с десятью палубными судами. Царь, став лагерем у Салганеи, сам на судах со старейшинами Этолов, переправился через Еврип и вышел на берег недалеко от порта. Тут явились к воротам города сановники Халкидийцев и их старейшины. И с той и с другой стороны отделилось понемногу лиц для переговоров. Этолы весьма убедительно советовали — оставаясь верными дружественному союзу с Римлянами, пусть они и царя примут союзником и другом. Перешел он в Европу не для внесения войны, но для освобождения Греции и желает он освободить ее на деле, а не на словах и притворно, как поступали Римляне. Ничего не может быть полезнее для городов Греции, как быть в дружественных отношениях и с тою, и другою стороною; таким образом они постоянно будут находить в одной защиту и опору против притязаний другой. Если же они не примут царя, то пусть обратят внимание на то, что они потерпят немедленно, между тем как помощь Римлян далеко, а неприятель Антиох, которому сопротивляться они не имеют достаточно сил, у ворот их. На это отвечал Миктион, один из старейшин: «не понимает он, кого освобождать перешел в Европу Антиох, бросив свое царство. Не знает он ни одного города в Греции, который или был бы занят гарнизоном, или платил бы дань Римлян или обязан был бы, по мирному договору, тем законом какого бы он не хотел. А потому Халкидийцы, пользуясь свободою, не нуждаются ни в каком мстителе за нее, а также и в защите, миром же и свободою они обязаны благодеянию Римлян; не презирают они дружбы ни царя, ни самих Этолийцев, но лучшим доказательством приязни с их стороны сочтут если они, оставив остров, удалятся. А для них верно то, что не только впустить их в город, но и вступать с ними в дружественные связи не могут они без дозволения Римлян».
47. Царю, находившемуся у судов, все это было передано; на этот раз так как сил, с ним пришедших, было недостаточно для открытия неприязненных действий, положено возвратиться в Деметриаду. Тут, так как первое намерение оказалось неудобоисполнимым, царь стал советоваться с Этолийцами, что теперь делать; положено попытать Ахейцев и Аминандра, царя Атаманов. О Беотийцах были они того мнения, что народ этот отклонился от Римлян еще со смерти Брахилла и последовавших за тем событий. Относительно Филопемена, старейшины Ахейцев, полагали, что он, вследствие соревнования славы в Лакейской войне, враждебно расположен к ненавистному ему Квинкцию. Аминандр имел женою Апаму, дочь одного Мегалополитанца, по имени Александра. Тот, гордясь происхождением будто бы от Александра Великого, дал сыновьям имена Филиппа и Александра, а дочери Апамы: за нею, вошедшую в славу через замужество царя, последовал в Атаманию и старший брат её Филипп. Его то, от природы тщеславного, Этолы и Антиох обнадежили престолом Македонии, как будто бы он в самом деле отрасль царского рода — в случае если он Аминандра и Атаманов склонит на сторону Антиоха; такие пустые обнадеживания имели влияние не на Филиппа только, но и на Аминандра.
48, В Ахайи для послов Антиоха и Этолов назначено народное собрание в Эгиях в присутствии Т. Квинкция. Он, по обычаю большинства тех, которые кормятся богатствами царей, говорил много пустого; звуком речей своих казалось он наполнил и море, и землю: «бесчисленное множество всадников переправляется через Геллеспонт в Европу, частью в бронях, называются они катафрактами, частью действующие с коней стрелами; — от них ничто не укроется; обратив тыл они тем вернее бросают стрелы назад. Хотя этих конных войск казалось бы достаточно для подавления сил всей Европы, вместе собранных, но он присоединил пехоту разных видов и страшил именами народов, дотоле и по слуху мало известных, называл он Дагов, Медов и Кадузиев». Морских сил, которых всех вместит в себе не может ни один порт Греции, правое крыло составляют Сидонцы и Тиряне, левое Арацийцы и из Памфилии Сидеты; с этими народами ни один не в состоянии бороться ни в искустве, ни в храбрости на море. О деньгах и других запасах к войне — говорить было бы излишним, сами они. знают, что царства Азийские были постоянно богаты золотом; а потому Римлянам придется иметь дело не с Филиппом, и не с Аннибалом, из которых последний был старейшиною одного города, а другой был ограничен — пределами Македонии, но с великим государем всей Азии и части Европы. Несмотря на все это, Антиох, явясь с отдаленных краев Востока на освобождение Греции, не требует от Ахейцев ничего такого, чем бы нарушилась верность их в отношении к Римлянам, первым их союзникам и друзьям. Он желал не того, чтобы они взялись за оружие за одно с ним против Римлян, ни того, чтобы они не приставали ни к той, ни к другой стороне. Пусть они желают мира обеим, как и следует друзьям посредникам, а в войне пусть они не принимают участия.» Почти о том же просил посол Этолийцев Архидам: «чтобы они, и это всего легче и безопаснее — оставались спокойными зрителями военных действий и нисколько не подвергая опасности себя и свои имущества, дожидались исхода чуждой для них борьбы. Затем неумеренностью языка был он вовлечен в брань: то честил он вообще Римлян, то одного Квинкция». Римлян называл он неблагодарными и говорил с упреком, что не только победою над Филиппом обязаны они доблести Ахейцев, но и самим спасением; что Квинкций и войско сохранены его попечением. Да и в чем он Квинкций, исполнял когда–либо обязанности полководца? Гадал он, приносил жертвы и давал обеты, как жрец и гадатель, между тем как он, Архидам, подставлял за него свое тело неприятельским стрелам».
49. На это Квинкций отвечал: «По–видимому Архидам в своей речи имел более в виду тех, перед кем он говорил, чем тех, к кому относилась его речь. Ахейцы знают очень хорошо, что вся доблесть Этолийцев на словах, а не на деле, и что она более обнаруживается в собраниях народных, чем на поле битвы. А потому–то мало обращал он Архидам внимания на мнение Ахейцев, так как достаточно знают они Этолов; хвалился он перед послами царя, а через них перед отсутствующим царем. И если бы кому–нибудь было прежде неизвестно, что именно служит связью между Антиохом и Этолийцами, то можно ему это узнать из речей послов; обманывая друг друга и хвалясь силами, которых нет, возбудили они ложные надежды, и сами ими возбуждены. Так они рассказывают, что ими побежден Филипп, что их доблестью защищены Римляне и прочее, что вы только что перед этим выслушали; что вы, и прочие города и народы не замедлите последовать их примеру А царь со своей стороны хвалится бесчисленным множеством пехоты и конницы и устилает моря своими судами. Дело это очень похоже на обеды одного моего Халкидского знакомого, человека доброго, и в деле гостеприимства опытного. Среди лета заехав к нему, ласково принятые, мы дивились, откуда у него в это время столько дичи и притом разного рода. Хозяин наш, не на столько хвастливый как Этолийцы, отвечал нам: разными приправами сделано из домашней свиньи это разнообразие и подобие дичи. Вот тоже самое можно сказать о войсках царя, которыми так недавно хвалились. Разные роды вооружений и разные имена народов неслыханных Дагов, Медов, Кадузиев, Елимеев — все это одни Сирийцы: но их рабским наклонностям, они немного лучше невольников и плохие воины. О если бы я мог представить глазам вашим, Ахейцы, походы великого царя от Деметриады как в Ламию, на собрание Этолов, так и в Xалкиду! Вы увидали бы в лагере царя что то такое, едва похожее на два, да и то неполных, легиончика. Увидали бы вы, что царь то почти, как милостыни, просит хлеба у Этолийцев для выдачи войскам; то ищет денег взаймы за большие проценты для выдачи воинам. Вот он стал было у ворот Хаткиды; сразу туда недопущенный, полюбовался он только Авлидою и Еврипом и, ничего не сделав более, вернулся в Этолию. Дурно сделали, что поверили и Антиох Этолийцам и Этолийцы царскому тщеславию. Тем менее следует впасть в обман вам, но лучше поверьте столько раз испытанной и доказанной верности Римлян. А что они советуют вам, как лучше, чтобы вы не мешались в войну, то нельзя ничего придумать менее согласного с вашими выгодами. Безо всякой милости и с утратою всякого собственного достоинства, вы сделаетесь готовою добычею победителя»
50. Дельным показался ответ Квинкция и тому и другому посольству, да и при расположении слушающих в пользу оратора, не трудно было заслужить их одобрение. Не было ни споров, ни колебаний и все положили: народу Ахейскому иметь друзьями и врагами тех, кого считает такими народ Римский; Антиоху и Этолийцам объявить войну. Вспомогательные отряды были отправлены немедленно, согласно с мнением Квинкция, 500 воинов в Халкиду и пятьсот в Пирей; в Афинах дело почти доходило до открытого возмущения. Некоторые склоняли на сторону Антиоха продажную чернь надеждою денежных раздач. Наконец теми, которые были на стороне Римлян, приглашен Квинкций и, по обвинению одного Леонта, Аполлодор, виновник отпадения, подвергся осуждению и отправлен в ссылку. И от Ахейцев посольство вернулось к царю с неприятным ответом. Бэотийцы не ответили ничего положительного: «пусть Антиох придет в Беотию и тогда они подумают, как поступить.» Антиох, услыхав, что отряды отправлены в Халкиду и Ахейцами, и Евменом царем, решился поспешить — послать своих наперед, да и чужих нельзя ли как–нибудь перехватить, он отправил Мениппа почти с тремя тысячами воинов, а Поликсенида со всем флотом; сам же немного дней спустя выступил с шестью тысячами своих воинов, взяв и небольшое число Этолийцев, из тех, которые наскоро могли быть набраны в Ламие. Пятьсот Ахейцев и небольшое вспоможение, посланное Евменом царем под начальством Ксеноклида Халкидийца по дорогам, еще не занятым неприятелем, перешли через Еврип и прибыли в Халкиду. Воины Римские, их были тоже около пятисот, пришли тогда, когда уже Менипп стоял лагерем перед Салганеею, у Гермея, в том месте, где бывает переход из Беотии в Евбею. С ними находился Миктион, тот самый который был послан из Халкиды к Квинкцию — просить этого самого вспоможения. Он, видя, что теснины заняты неприятелем, оставил движение в Авлиду, и повернул в Делий, с целью оттуда переправиться в Евбею.
51. В Делие есть храм Аполлона на самом берегу моря, в расстоянии пяти тысяч шагов от Танагры: Отсюда переезд в Евбею по морю на ближайший её пункт менее четырех миль. Здесь в храме и роще, которые пользовались такими же правами святости и общего уважения, как те храмы, которые Греки называют азилями (приютами) — при том же война не была объявлена и еще не было слуху, чтобы где–нибудь были извлечены мечи или проливалась кровь, воины предавались полному спокойствию; одни смотрели храм и рощу, другие без оружия ходили по берегу, а большая часть рассеялась по полям собирал дрова и фураж. Вдруг Менипп, напав на рассеянных в разных местах воинов, их побил, а до 50 взял живьем в плен. Весьма немногие убежали, и в том числе Миктион принят на не большое транспортное судно. Это происшествие было неприятно для Квинкция и Римлян вследствие потери воинов, и вместе служило некоторым оправданием к начатию войны с Антиохом, Он придвинул войско к Авлиду и снова отправил ораторами в Халвиду частью своих, частью Этолийцев. Они повторили то же что и прежде, но с большими угрозами; тщетны были против их речей усилия Миктиона и Ксеноклида, и потому Антиох легко успел, что ворота города ему были отворены. Принадлежавшие к Римской партии вышли из города к прибытию царя. Воины Ахейцев и Евмена занимали Салганею. В Еврипе Римские воины, несмотря на свою малочисленность, возводили укрепление с целью обережения страны. Против Салганеи действовал Менипп, а на укрепление Римлян решился напасть сам царь. Первые Ахейцы и воины Евмена условились, чтобы они беспрепятственно могли уйти и оставили свой пост. Упорнее Римляне защищали Еврип; но и они, подвергшись осаде и с моря и с берега и видя, что подвозят осадные орудия и машины, не выдержали приступа. Когда царь получил в свою власть город, который считался главою Евбеи, то и прочие города острова не стали более сопротивляться его власти. С большим успехом, казалось царю, начал он войну, подчинив своей власти столь большой остров и столько важных городов.