1. Консулам П. Корнелию, сыну Кнея Сципиона, и М. Ацилию Глабриону, как только они вступили в отправление должности, сенат, прежде чем они занялись своими провинциями, приказал почтить богов великими жертвами во всех храмах, где в продолжении большей части года, бывает обряд постилания ложей (lеctixtеrnium) и молить о том, чтобы намерение сената относительно наступающих военных действий, имело для сената и народа Римского благополучный и счастливый исход. Все жертвоприношения совершены вполне удачно, и первыми жертвами боги были умилостивлены. Гадатели дали ответ, что в этой войне пределы владений народа Римского расширятся, и что предвещаются победа и торжество. Когда такой ответ гадателей сделался известен, и умы освободились от религиозных опасений, то сенаторы приказали предложить народу: «повелит ли он начать войну с Антиохом и со всеми, кто пристал к его партии?» Если это предложение пройдет, тогда консулы, если заблагорассудят, пусть предложат все дело на обсуждение сената. П. Корнелий предложил на решение граждан вышеупомянутый вопрос. Тогда сенат определил: консулам бросить жребий о провинциях Италии и Греции; а кому достанется Греция, тог должен был, кроме того количества воинов, которое Л. Квинкций для этой провинции набрал по предписанию сената, принять и то войско, которое претор Бебий за год перед тем переправил в Македонию по определению сената. Позволено ему и вне Италии, если того потребуют обстоятельства, набрать у союзников вспомогательные войска, но в количестве не более пяти тысяч человек. Положено отправить на эту войну Л. Квинкция прошлогоднего консула. Другой консул, которому Италия достанется провинциею, получил приказание вести войну с Бойями с любым войском из двух, бывших у прежних консулов, а какое останется отправить в Рим, и чтобы эти городские легионы были готовы двинуться по указанию сената.
2. Таким образом определено в сенате, какая кому принадлежит провинция, и туг то наконец заблагорассудили консулам бросить жребий: Ацилию досталась Греция, Корнелию Италия. Узнав жребий, сенат постановил такое определение: «так как теперь народ Римский определил вести войну с царем Антиохом и теми, которые под его властью, то по этому случаю консулы должны назначить молебствие. Консул М. Ацилий должен дать Юпитеру обет больших игр и даров во все капища.» Обет дал консул в следующих выражениях, по указанию первосвященника И. Лициния: «буде война, которую народ Римский повелел вести с царем Антиохом, окончится согласно желаниям сената и народа Римского, тогда тебе, Юпитер, народ Римский даст великие игры в продолжении беспрерывно десяти дней, и будут принесены во все капища денежные дары, количество которых определит сенат. Какой бы сановник, в какое бы то ни было время и в каком бы то ни было месте совершил эти игры, то считать игры совершенными, и дары данными правильно.» Вследствие этого обоими консулами назначено молебствие в продолжении двух дней. Как только консулы по жребию распределили провинции, тотчас и преторам дань жребий: М. Юнию Бруту досталось право суда и того и другого рода в городе, А. Корнелию Маммуле — Бруттии, М. Эмилию Лепиду — Сицилия, Л. Оппию Салинатору — Сардиния, К. Ливию Салинатору — флот, Л. Эмилию Павллу — дальняя Испания. Им распределены войска так: А. Корнелию даны воины, вновь набранные в предшествовавшем году Л. Квинкцием консулом согласно сенатского декрета; ему поручено прикрывать весь берег около Тарента и Брундизия. Л. Эмилию Павллу в дальнюю Испанию кроме войска, которое он примет от пропретора М. Фульвия, велено взять с собою вновь набранных воинов пехотинцев три тысячи и конных триста, так чтобы в них находилось две трети союзников Латинского племени, и одна треть Римских граждан. Такое же подкрепление отправлено к К. Фламинию, которому власть продолжена, в ближнюю Испанию. М. Эмилию Лепиду повелено принять вместе и провинцию и войско от Л. Валерия, которого место он должен был заступить. Л. Валерия, если ему заблагорассудится, он мог оставить пропретором в провинции, разделив ее так, чтобы от Агригента к Пахину была одна часть, а от Пахина к Тиндарию другая. Морское прибрежье в тех местах должен был прикрывать Л. Валерий с двадцатью длинными судами. Тому же претору поручено, потребовать — две десятины[1] хлеба и принять меры к тому, чтобы довезти этот хлеб и отправить в Грецию. То же самое повелело и Л. Оппию относительно истребования хлебных десятин в Сицилии, по последний хлеб велено отправить не в Грецию, а в Рим. Претор К. Ливий, которому достался флот, получил приказание — с тридцатью готовыми судами переправиться в Грецию, как можно поспешнее, и принят суда от Атилия. Старые суда, находившиеся на верфях, повелено М. Юнию Претору починить и вооружить, и набрать на эти суда матросов из вольноотпущенников.
3. По три посла отправлены к Карфагенянам и в Нумидию просить хлеба с тем, чтобы его перевезти в Грецию, а деньги за него заплатит народ Римский. И до такой степени внимание и забота граждан были обращены на эту войну, что консул И. Корнелий объявил: «сенаторы и все лица, которые имеют право высказывать мнения в сенате, и менее значительные должностные лица не должны удаляться из Рима иначе как на такое расстояние, откуда можно вернуться тем же днем, и чтобы в одно и то же время более пяти сенаторов не отлучались из города.» Деятельно занялся флотом претор К. Ливий, но тут его немного задержал спор с приморскими колониями. Когда их стали принуждать к морской службе, они жаловались трибунам народным, а те их отослали к сенату, который единогласным решением постановил, что колонии не избавлены от морской службы. Остия, Фрегены, Каструм–Новум, Пирги, Антий, Таррачина, Минтурны и Синуесса — вот какие колонии спорили с претором о льготах. Лотом консул М. Ацилий, вследствие сенатского определения, доложил коллегию фециалов: «самому ли царю Антиоху должна быть объявлена война, или могут быть извещены об этом его отряды? Повелят ли они Этолам отдельно объявить войну? Не следует ли, прежде чем объявить войну — отказать им в союзе и дружбе?» Фециалы отвечали: «еще прежде они, когда спрашивали их мнения относительно Филиппа, объявили: что все равно объявить войну ему самому, или перед его войсками. Отказ в дружбе сам по себе ясен, когда послам на их требования, столько раз высказанные, ничего не сделано, и вообще признано за благо — не давать никакого удовлетворения. Что же касается до Этолов, то они сами объявили войну, когда Деметриаду, союзный город, заняли силою, с моря и суши атаковали Халкиду; царя Антиоха перевели в Европу, для нанесения войны народу Римскому.» Когда уже достаточно было приготовлений, то консул М. Ацилий объявил: «каких воинов набрал Л. Квинкций и которых потребовал от союзников Латинского племени — всем им надлежало идти с ним в провинцию — а также и трибунам воинов первого и третьего легиона, всем собраться в Брундизий в Майские Иды.» Сам он накануне пятого дня Майских Нон вышел из города в военном облачении. В это же время и преторы отправились в свои провинции.
4. Около этого же времени пришли послы от двух царей: Филиппа Македонского и Птоломея Египетского, обещая на воину вспоможение, деньги и хлеб. Птоломей доставил тысячу фунтов золота и двадцать тысяч фунтов серебра; от него ничего не принято. Царей поблагодарили; а так как и тот, и другой обещался, что придет со всеми войсками в Этолию и примет участие в войне, то Птоломей от этого избавлен, а послам Филиппа дан ответ — сенат и народ Римский будут ему очень благодарны, если он не откажет в своем содействии консулу М. Ацилию. И от Карфагенян и Царя Масиниссы пришли послы. Первые обещались доставить к войску тысячу мер пшеницы и пятьдесят тысяч ржи, а половину этого количества в Рим. Они просили Римлян принять это в дар; флот они обещались снарядить на свой счет и денежную контрибуцию, которую они должны были выплатить в разные сроки, в продолжении многих лет, брались теперь же отдать всю разом. Послы Масиниссы предлагали — отправить в Грецию пятьдесят тысяч мер пшеницы и триста тысяч мер ржи, а в Рим триста тысяч мер пшеницы и 250 тыс. мер ржи; Царь брался отправить к консулу Ацилию — пятьсот всадников и 20 слонов. Относительно хлеба дан ответ и тем и другим, что народ Римский воспользуется им, если только за него возьмут деньги. Относительно флота, Карфагеняне уволены кроме того, сколько они судов обязаны по мирному договору. Относительно денежного взноса дан ответ, что он не будет принят ранее назначенного срока.
5. Между тем как это происходило в Риме, Антиох в Халкиде, не желая и на зимних квартирах без пользы тратить время, частью сам старался действовать на умы граждан через своих послов, частью они к нему засылали. Так пришли Епироты по общему согласию всего народа, и Елейцы из Пелопоннеса. Елейцы просили помощи против Ахейцев в том убеждении, что они, так как война объявлена Антиоху против их Елейцев желания, прежде всего нападут на них с оружием в руках. К ним отправлено тысячу человек пехоты с вождем Евфаном, из Крита. Что касается до посольства Епиротов, то оно не обнаруживало вовсе ни свободы, ни чистосердечия в какую–либо сторону. Хотели они и заслужить расположение царя и опасались как бы не оскорбить Римлян. Они просили: не вводить их легкомысленно в ответ, так как они, живя к стороне Италии, более всей Греции подвергаются опасности, и им угрожают первые удары Римлян. Но если царю возможно самому со всеми сухопутными и морскими силами заслонить Епир, то его охотно все Епироты допустят в свои города и пристани; если же он этого сделать не в состоянии, то они его умоляют — их безоружных и беззащитных не отдавать на жертву войны с Римлянами». Ясно было, что это посольство имело целью — или удержать царя от Епира — и это они считали вероятнее и в таком случае они, оставаясь совершенно правыми в отношении к войскам Римским, приобрели бы вместе и благорасположение царя, так как они изъявляли готовность принять его в случае его прихода. Да и в случае, если бы царь действительно пришел, у них оставалась надежда на прощение со стороны Римлян, так как они вынуждены будут уступить силе, не имея возможности дождаться от них пособия по отдаленности. Этому посольству, столь замысловатому, не находя немедленно готового ответа, царь отвечал, что отправит к ним своих послов, и те переговорять с ними о том, что относится до интересов обеих сторон.
6. За тем царь отправился в Беотию; та по–видимому имела причины, о которых мы говорили выше, негодовать против Римлян, а именно за убийство Брахилла и за нападение Квинкция на Коронею, вследствие избиения Римских воинов; на самом же деле, в течение нескольких столетий, некогда отличная нравственность народа, стала приходить в упадок, и многие были в таком положении, в каком оставаться долго без желания перемены не могли. Со всех сторон являлись к царю Беотийские старейшины и он прибыл в Фивы. Тут он в народном собрании — несмотря на то, что у Делия атаковал Римский отряд, да и у Халкиды начал войну не шутя и несомнительным образом — однако начал говорить в том же самом смысле, как и при первых переговорах в Халкиде, и в каком говорили его послы на сейме Ахейцев; — он требовал, чтобы они вступили с ним в дружественные отношении, не начиная через то войны с Римлянами. Но кажется никого он не обманул, к чему дело клонится. Состоялось определение в пользу Антиоха против Римлян в выражениях довольно ясных, хотя и прикрытых. Присоединив к себе и этот народ, царь воротился в Халкиду, и оттуда послал вперед письмо о том, чтобы старейшины Этолов собрались в Деметриаду, так как он хочет с ними переговорить о предметах первой важности; он прибыл туда на судах к дню, назначенному для совещания. И Аминандр призван из Атамании для того же. Аннибал Карфагенянин, давно уже не приглашаемый, присутствовал на этом совещании. Толковали о Фессалийцах, и все присутствовавшие положили испытать их расположение; в том только разделились мнения, что одни советовали действовать немедленно, а другие отложить до наступления весны; в то время зима была в половине. Одни говорили, что нужно только отправить послов, а другие утверждали, что необходимо двинуть туда и все войска и подействовать страхом на случай их нерешимости.
7. Между тем как почти все прение вертелось на этом вопросе, Аннибал, будучи спрошен о мнении, обратил внимание царя и всех присутствовавших на мысль общей войны такими словами: «если бы я был призываем в совет с того времени, как мы переправились в Грецию, когда дело шло об Евбее, Ахейцах, Беотии, то я высказал бы тогда же то мнение, которое объясню теперь, говоря о Фессалийцах. Я полагаю, что для нас необходимо прежде всего — во чтобы то ни стало вовлечь в нашу войну Филиппа и Македонцев. Что касается до Евбеи, Беотийцев и Фессалийцев, то кто же может усомниться в том, что народы сами по себе бессильные, постоянно льстят тем, кто на лицо, следуя внушениям одного страха и, под влиянием его же, стараются испросить прощение? Лишь только увидят они Римское войско в Греции, не обратятся ли они к власти уже привычной? Да и не будет им в вину то, что они, между тем как Римляне находились далеко, не захотели испытать на себе силу твою и твоего готового войска? И так во сколько раз лучше и важнее присоединить к нам Филиппа, чем их? Филиппу, если только он раз примет участие в этом деле, нечего будет надеяться в будущем; а он принесет с собою такие силы, которые будут не просто пособием для войны, так как еще недавно Римляне едва устояли против них одних. Присоединив Филиппа, смело могу сказать — сомневаться в успехе невозможно. Те силы, которыми Римляне пользовались против Филиппа, теперь обращены против них самих. Этолы, победившие Филиппа, как это всем известно, теперь будут сражаться с ним против Римлян. Аминандр и народ Атаманов, которых содействие в той войне было самое важное после Этолов, будут находиться на нашей стороне. Тогда Филипп один, так как ты оставался в покое, выдерживал такую тягость войны; а теперь два самых могущественных государя, располагая силами Азии и Европы, против одного народа (не буду говорить о переменах счастия бывших со мною), который во время наших предков не мог справиться с царем Епиротов только (а что он был бы в сравнении с вами?), будут вести с ним войну. Что же меня обнадеживает возможностью привлечь Филиппа в наш союз? Первое — общая польза, лучшее ручательство дружественных отношений; а другое — ваши же собственные слова, Этолы. Ваш же посол, здесь присутствующий, Тоас, в числе других убеждений, которыми вызывал в Грецию Антиоха, неоднократно и постоянно утверждал особенно то, что Филипп негодует и с трудом выносит узы рабства, наложенные на него под предлогом мирного договора. Не раз он сравнивал сдержанное негодование царя с раздражением дикого зверя, связанного и запертого, полного желания вырваться из клетки. Если действительно таково расположение ума Филиппа, то развяжем его узы и разломаем ему клетку; дадим ему возможность излить на наших общих врагов давно сдержанный гнев. Если же наше посольство на него нисколько не подействует, тогда мы, и не будучи в состоянии присоединить его к нам, по крайней мере примем меры, чтобы он не имел возможности присоединиться к нашим врагам. Сын твой, Селевк, находится в Лизимахии: если он с войском, у него находящимся, через Фракию начнет опустошать ближайшие места Македонии, то очень понятно, что Филипп удержится от подачи помощи Римлянам, и предпочтет лучше защищать свои собственные владения. Теперь тебе известно мое мнение относительно Филиппа, а образ моих мыслей о войне вообще не был тебе незнаком еще сначала. Послушай ты меня тогда, Римляне услыхали бы теперь не о занятии Халкиды в Евбее и взятии Еврипского укрепления, но о том, что пламя войны охватило Этрурию, Лигуров и Цизальпинскую Галлию и — что особенно обдало бы их ужасом — что Аннибал в Италии. И теперь я полагаю: призови к себе все твои морские и сухопутные силы; пусть последуют за ними транспортные суда с припасами всякого рода, потому что хотя здесь нас и мало для обязанностей войны, но слишком много по недостатку припасов. Сосредоточив все твои силы, часть флота поставь около Корциры, для того чтобы переправа Римлянам не была свободна и безопасна, а другую часть отправь к берегам Италии, обращенным к Сардинии и Африке; сам со всеми сухопутными силами двинься в Буллинскую область. Оттуда ты будешь повелевать Грециею, вместе угрожая Римлянам переправою и даже переправишься, если это будет нужно. Вот мои советы, и хотя я не могу похвалиться, чтобы я уж в каждой войне бил очень опытен, но с Римлянами вести войну конечно узнал я ценою успехов и неудач моих. Во всем, что я советовал, обещаю свое содействие верное и действительное, и пусть боги благословят то мнение, которое тебе покажется за лучшее.
8. Такова, была речь Аннибала, и ее более одобрили присутствовавшие в то время, чем осуществили ее на деле. Из его советов ничего не приведено в исполнение, разве только то, что отправлен Поликсенид — привести из Азии флот и войска. Отправлены послы в Лариссу, на сейм Фессалийцев. Этолам и Аминандру назначен день, в который они должны были явиться к войску в Феры. Туда же немедленно прибыл и царь со своими войсками. Пока он здесь дожидался Аминандра и Этолов, он отправил Филиппа Мегалополитанца с двумя тысячами воинов собрать кости Македонян около Кинокефал, где происходило сражение с Филиппом, имевшее решительное влияние на войну. Послушал ли Антиох убеждений Могалополитанца, который хотел заслужить расположение Македонян и указать на недостойный поступок их царя, оставившего своих воинов без погребения; последовал ли влечению, свойственного царям тщеславия — делать то, что бросается в глаза, на деле же не ведет ни к чему. Насыпали холм, собрав в одно место кости, рассеянные в разных местах. Поступок этот не стяжал ни малейшей благодарности со стороны Македонян, а в Филиппе возбудил сильную ненависть, А потому он, дотоле имевший намерение подождать указаний счастия, немедленно послал к пропретору М. Бебию: «Антиох в Фессалию произвел нападение; не заблагорассудит ли он оставить зимние квартиры? Он выступит к нему на встречу для того, чтобы посоветоваться, как надобно поступить».
9. К Аптиоху, уже ставшему лагерем у Фер, по присоединении к нему Этолов и Аминандра, пришли послы от Лариссы, спрашивая: за какой поступок или слова Фессалийцев, нападает он на них? И вместе они умоляли его, отведя войско, через посольство потолковать с ними о всем, что ему нужно. В это же время отправили они в Феры гарнизон из пятисот воинов, под начальством Гипполоха; но те не имели возможности войти в город, так как все дороги были уже заняты царскими войсками и удалились в Скотуссу. Послам Лариссейцев царь отвечал ласково: «что он вошел в Фессалию не войну вести, но для самих Фессалийцев — упрочить и защитить их свободу». Послан и в Феры сказать тоже жителям этого города. Не дав этому посланцу никакого ответа, сами Ферейцы отправили посла к царю — старейшину города, Павзания. Так как он высказал почти то же, что в подобном деле было говорено Халкидийцами при переговорах у Еврипа, а кое–что еще резче, то царь приказал им — подумать да и подумать хорошенько, как бы им не остановиться на таком решении, в котором они, чересчур предусматривая и остерегаясь в будущем — весьма скоро будут раскаиваться. Как только в Ферах был получен отчет в этом посольстве, то жители нисколько не колебались — потерпеть за верность к Римлянам, чтобы ни принес с собою жребий войны; а потому и они сосредоточивали все усилия к защите города, и царь, в одно и тоже время со всех сторон стал приступать к стенам и притом так, как человек, который понимал — и это было вполне справедливо, что от судьбы того города, на который произведено первое нападение, будет зависеть — или навлечь пренебрежение от всего племени Фессалийцев, или внушить страх ему; всеми средствами старался причинить ужас осажденным. Первый натиск нападающих жители выдержали довольно твердо; но потом, когда многие защитники были частью перебиты, частью переранены, начали упадать духом. Напоминаниями начальников ободренные оставаться верными, первоначальному решению, оставили наружный круг стен по недостатку сил, удалились во внутреннюю часть города, обнесенную укреплениями гораздо меньшего объема. Наконец изнемогли они под бременем зол и опасаясь, как бы им при взятии города силою, не было никакой пощады, покорились. Царь нисколько не медля, пока еще было свежо впечатление ужаса, отправил в Скотуссу четыре тысячи вооруженных воинов. Город этот не замедлил покориться, вида свежий пример Ферейцев, которые должны же были наконец, уступить силе, сделать то, в чем было прежде упорно отказали; вместе с городом выданы были Гипиолох и гарнизон Ларисеейцев. Царь отпустил их всех безо всякого вреда, в том убеждении, что такой его поступок будет иметь большое влияние на приобретение ему расположения их сограждан.
10. Совершив все это десятым днем по прибытии в Феры, царь отправился со всем войском к Кранону, и взял его при первом появлении. Вслед за тем занял он Циперу и Метрополис с лежащими около них укреплениями, и уже почти вся та область, за исключением Атраца и Гиртона, была в его власти. Тут он решился напасть на Лариссу; он полагал, что город этот недолго будет упорствовать под влиянием или ужаса, видя падение стольких городов, или благодеяния вследствие бесплатного отпущения гарнизона, наконец примера стольких покорившихся городов. Приказав гнать вперед строй слонов для внушения ужаса, царь, расположив войско в виде квадрата, подступил к городу: он имел целью вкинуть в умы большой части Лариссейских граждан сомнение и колебание между страхом, бывшего на лицо, врага и уважением к союзникам, находившимся далеко. В тоже время Аминандр с молодежью Атаманов занял Пеллиней, и Менипп с тремя тысячами пеших Этолийцев и двумястами всадников отправился в Перребию, взял там силою Маллое и Циретию и опустошил область Триполитанскую. Совершив это поспешно они вернулись к царю у Лариссы, и пришли к совещанию о том, что делать с Лариссою. Тут мнения были разные: одни полагали — немедленно употребить силу, и с осадными работами и орудиями разного рода, приступить со всех сторон разом к стенам города, расположенного на ровном месте и доступ к которому с поля везде открыт. Другие же указывали на силы города, которые ни в каком случае нельзя сравнит с силами Феры, и напоминали приближение зимы, времени года неблагоприятного для осады и приступа городов. Между тем как царь оставался в нерешимости между страхом и надеждою, прибавилось в нем смелости, когда из Фарсала пришли послы с изъявлением покорности. Между тем М. Бебий, свидевшись с Филиппом в земле Дассаретиев, отправил Ап. Клавдия по общему совету защищать Лариссу, и тот поспешными переходами пришел через Македонию на горный хребет, находящийся над Гоннами. Этот город находится в 20 милях от Лариссы в самих теснинах ущелья, называемого Темпе. Здесь раскинув лагерь шире, чем по войскам следовало бы и зажегши более огней, чем сколько нужно было, он старался показать и добился того, что неприятель был того убеждения, будто бы здесь все войско Римское с царем Филиппом. А потому царь, указав своим на приближение зимы, пробыв только один день, отступил от Лариссы и воротился в Деметриаду. Этолы и Атаманы удалились в свои земли. Аппий, хотя и видел, что осада снята — на каковой предмет он и был послан, — однако спустился в Лариссу для ободрения и на будущее время умов союзников. Двойная была радость, так как и неприятели оставили пределы, и жители видели в своих стенах Римское войско, пришедшее на защиту их.
11. Царь, отправившись из Деметриады в Халкиду, влюбился там в девицу Халкидийскую, дочь Клеоптолема, приставал к отцу её сначала через посланцев, а потом и сам лично с просьбами, и наконец склонил его, неохотно смотревшего на такой союз выше его состояния. Тогда достигнув цели, царь празднует свое бракосочетание, как бы среди мирного времени. Остальную часть зимы, как бы забыв за какие он два предмета вместе взялся: за войну с Римлянами и за освобождение Греции, отложив совершенно в сторону всякую заботу, провел он в пиршествах и наслаждениях, бывающих последствием вина, а потом во сне, в который погружался наконец. не столько от пресыщения, сколько от усталости. Такое же сладострастие овладело и всеми префектами царя, которые повсюду, а особенно в Беотии, были сделаны начальниками зимних квартир. Им же заразились и воины: ни один из них не надевал оружия, не исполнял ни караулов, ни стражи, и вообще не отправлял никаких обязанностей своего звания. А потому когда царь, с наступлением весны через Фокиду прибыв в Херонею, приказал собраться всему войску, то легко заметил, что воины провели зиму также мало согласно с дисциплиною, как и начальник. Отсюда царь отдал приказание Александру Акарнанцу и Мениппу Македонцу отвести войска в Стратум Этолии, а сам, совершив жертвоприношение Аполлону в Дельфах, выступил в Навпакт. Окончив совещание со старейшинами Этолийцев, царь на дороге, идущей мимо Калидона и Лизимахии, встретил у Страта своих, шедших через Малиакский залив. Там Мназилох, старейшина Акарнанцев, подкупленный значительными дарами, не только сам склонял своих соотечественников на сторону царя, но и перевел на его сторону претора Клита, которому в то время принадлежала верховная власть. Тот, видя, что не легко склонить к отпадению Левкадов, город которых был главным Акарнании — вследствие опасений от Римского флота, как находившегося под начальством Ацилия, так и того, который был у Кефаллении, он придумал действовать на них хитростью. В совете он сказал -·что надобно прикрыть середину Акарнании и всем, кто носит оружие, выйти к Медиону и Тирию, как бы их не заняли Антиох и Этолы. Тут некоторые сказали, что никакой нет надобности в поголовном движении, а достаточно прикрытия в пятьсот человек. Получив эту молодежь, Клит, послав 300 человек оберегать Медион и 200 — Тирий, имел намерением отдать их во власть царя в виде заложников.
12. Около этого времени прибыли в Медион послы царя; их выслушали в народном собрании и стали советоваться — какой дать ответ царю: одни говорили, что надобно оставаться в союзе с Римлянами, а другие, что не следует пренебрегать дружбою царя. Средину между тем и другим мнением составляло мнение Клита, и потому самому оно и принято — отправить к царю послов, и просить его позволения — дозволить им о столь важном деле посоветоваться с собранием Акарнанцев. Мназилох и люди его партии не без умысла попали в эту депутацию и, отправив тайно посольство к царю с советом придвинуть свои войска, сами старались только продлить время. Вследствие этого, едва только удалились послы, Антиох был уже на землях города, а скоро и у стен его. Среди всеобщего смятения граждан, не участвовавших в измене, призывавших все юношество к поголовному ополчению, Клит и Мназилох ввели царя в город. Между тем как некоторые собирались и по добровольному побуждению, страхом вынуждены были и не соглашавшиеся с ними явиться к царю. Он успокоил испуганных ласковою речью, и в надежде на доказанное милосердие царя, некоторые народы Акарнании к нему отпали. Из Медиона царь отправился в Тирий, послав туда вперед того же Мназилоха, и послов. Впрочем вероломный умысел, открытый в Медионе, сделал Тирийцев осторожнее, но не устрашил их. Они дали ответ прямой и ясный, что не примут ничьего нового союза иначе, как с ведома и дозволения Римских вождей; заперли обое ворот и расположили по стенам вооруженных воинов. Весьма кстати для ободрения умов Акарнанцев послан Квинкцием Кн. Октавий; получив отряд воинов и небольшое число судов от А. Постумия, Атилием легатом поставленного начальником Кефаллении, прибыл в Левкаду и союзников исполнил надежд: что консул М Ацилий уже переправился с легионами через море, и что в Фессалии расположен Римский лагерь. Слух этот правдоподобным делало время года, уже благоприятное для плавания. Царь, оставив гарнизон в Медионе и некоторых других городах Акарнании, удалился от Тирия и через города Этолии и Фокиды возвратился в Халкиду.
13. Около этого времени М. Бебий и царь Филипп, еще прежде, в течение зимы, видевшись в земле Дассаретов, отправили Ап. Клавдия в Фессалию с целью — освободить Лариссу от осады; а сами так как тогда время года еще было неблагоприятно для военных действий, возвратились в зимние квартиры; в начале весны соединясь, они спустились в Фессалию. Антиох в то время находился в Акарнании. По прибытии Филипп напал на Малею в Перребии, и Бэбий на Фаций и взяв его почти первым натиском, овладел с такою же быстротою Фестом. Оттуда возвратясь к Атрацу, занял Циретий и Ериций; поставив гарнизон по взятым городам, он соединился с Филиппом, снова осадившим Маллею. По прибытии Римского войска этот город покорился или опасаясь силы, или в надежде на прощение, тогда оба войска, соединясь отправились покорять города, которые были заняты Атаманами; то были Эгиний, Эрициний, Гомфы, Силана, Трикка, Мелибея, Фалория. Вслед за тем они осадили Пеллиней, где находились Филипп Мегалополитанский с пятьюстами пешими и четырьмястами конными воинами. Прежде чем приступать — послали к Филиппу, убеждая его не подвергать себя решительной атаке. Послам Филипп отвечал довольно дерзко·- поверил бы он и Римлялянам и Фессалийцам, а во власть Филиппа он себя не отдаст. Когда обнаружилось, что надобно действовать силою, а в тоже время казалось возможным напасть и на Лимнею, царь заблагорассудил двинуться против неё, а Бэбий остался атаковать Пеллиней.
14. Случилось так, что почти в это самое время консул М. Ацилий с двадцатью тысячами пехоты, двумя тысячами всадников и пятнадцатью слонами переправился через море; отборным трибунам военным приказал он вести пешие войска в Лариссу, а сам с конницею прибыл в Лимней к Филиппу. Немедленно за прибытием консула последовала сдача: выданы царский гарнизон и с ним Атаманы. Из Лимней консул отправился в Пеллиней. Здесь сначала передались Атаманы, а потом и Филипп Мегалополитанский. Ему, когда он выходил из укрепления, случайно встретился царь Филипп, и велел его приветствовать в насмешку именем царя, а сам, подойдя к нему, шуткою мало достойною величия его сана, назвал братом. Отведенный к консулу, он отдан под стражу и, немного спустя, отправлен в Рим в оковах. Все остальные Атаманы и воины царя Антиоха, находившиеся в гарнизонах городов, до сих пор покорившихся, выданы царю Филиппу: было их до 3000 человек. Консул отправился в Лариссу — советоваться там о важнейших вопросах войны; дорогою встретил он послов из Пиерии и Метрополиса — с изъявлением покорности их городов. Филипп особенно ласково обошелся с пленными Атаманами, имея в виду через них задобрить в свою пользу их соотечественников, и надеясь таким образом подчинить Атаманнов под свою власть. Он повел туда войско, послав пленных вперед по городам. Они имели большое влияние на соотечественников, толкуя им о милосердии к ним царя и о его щедрости. Между тем Аминандр, уважажение к личности которого, еще удерживало некоторых из его подданных в верности, опасаясь, как бы не выдали его Филиппу, давнишнему врагу, и Римлянам, справедливо раздраженным его изменою, с женою и детьми покинул царство и удалился в Амбрацию. Таким образом вся Атамания досталась в полную власть царя Филиппа. Консул, с целью дать отдохнуть особенно лошадям, утомленным как переправою, так и впоследствии переходами, оставался в Лариссе несколько дней и потом двинулся далее к Кранону с войском, как бы свежим, вследствие порядочного отдыха. При его приближении сдались Фарсал, Скотусса и Феры, и с гарнизонами Антиоха, в них находившимися. Вызвав желающих у него остаться, консул передал тысячу охотников Филиппу, а прочих обезоружив отослал в Деметриаду. Вслед за тем взял он Прерну и крепостцы, находившиеся около этого города, а войска стал вести далее к Малиакскому заливу. Когда он подошел к теснинам, над которыми расположен Тавмак, то вся молодежь, покинув город, засела с оружием в руках по лесам и дорогам, и стала производить с возвышенных мест набеги на войско Римское. Консул сначала посылал к ним, пытаясь переговорами вблизи отклонить их от такого безрассудства; а когда увидал, что они упорствуют, то велел обойти их трибуну с двумя отрядами, преградил вооруженным отступление к городу и взял его пустой. Тут услыхав в тылу крики, сопровождавшие взятие города, сидевшие в засаде молодые люди выбежали со всех сторон из лесов и были побиты. Из Тавмака консул на другой день прибил к реке Сперхею, а отсюда опустошил поля Гипатейцев.
15. Между тем как это происходило, Антиох находился в Халкиде; уже тут он видел, что от Греции ему не осталось ничего, кроме веселой зимовки в Халкиде и позорного брака. Тогда–то стал он жаловаться на пустые обещания Этолов и на Тоанта; к Аннибалу же он питал удивление не только как к умному человеку, но и почти предугадавшему все то, что случилось. Для того, чтобы бездействием не погубить совершенно предприятия, начатого столь легкомысленно, он отправил гонцов в Этолию — дать знать, чтобы вся молодежь собралась в Ламию, а сам повел туда десять тысяч пеших воинов, набранных из приведенных недавно из Азии, и пятьсот всадников. Там, в Ламии, собралось Этолов меньше чем когда–либо прежде: явились туда только старейшины с небольшим числом клиентов, и они говорили, что употребили все усилия созвать как можно больше своих, но и личное их влияние, и ласка, и приказания остались безуспешны на отказывающихся от военной службы. Покинутый отовсюду как своими, медлившими в Азии, так и союзниками, не исполнявшими со своей стороны того, на что они его вызвали, удалился в ущелье Термопил. Этими горами, подобна тому как Италия хребтом Апеннин, Греция делится пополам. Впереди ущелья Термопил находятся обращенные к северу: Епир, Перребия, Магнезия и Фессалия. Ахейцы Фтиоты и залив Малиакский; а за ущельем к югу простираются: большая часть Этолии, Акарнания,'с Локридою Фокида, Беотия с принадлежащим к ней островом Евбеею; сзади её вдаваясь в море полумысом Аттика и Пелопоннес. Этот горный хребет, от Левката, и моря, обращенного к западу, идущий через Этолию к восточному морю, заключает в себе такие крутизны и скалы что не только войска, но даже пешеходы налегке не всегда могут найти тропинки для перехода. Крайние горы на восток называются Этою, и самая высокая из них слывет под именем Коллидромон; в горной долине, под нею, обращенной к заливу Малиакскому, дорога не шире шестидесяти шагов и это единственная воинская дорога, по которой возможно движение войск, если только нет им сопротивления. Потому это место носит название Пилэ, а у некоторых Термопилэ, так как теплые воды находятся в самом ущелье, ознаменовано оно в памяти потомства более гибелью Лакедемонян, чем их сопротивлением.
16. Далеко не в таком расположении духа находился Антиох, когда он в воротах этого места поставил лагерь, да еще и укреплениями преградил ущелье. Все место обвел он двойным валом и рвом, да и каменною стеною даже, где была надобность, так как в камне повсюду был избыток; вполне надеялся он, что не удастся здесь никогда Римскому войску проложить дорогу силою. Из четырех тысяч Эталян (столько их и собралось) он отправил часть в Гераклею, город, находящийся перед самим ущельем, а часть в Гипату. Он не сомневался, что консул атакует Гераклею: уже от многих было получено известие, что около Гипаты все подверглось опустошению. Консул, опустошив сначала Гипатское, а потом Гераклейское поле — для того и другого вспоможение Этолов осталось без пользы — в самом ущелье, вблизи источников теплых вод, стал лагерем против царского. И тот, и другой отряд Этолов заперлись в Гераклею. Антиоху до появления неприятеля, все казалось достаточно укрепленным и прикрытым вооруженными отрядами, тут овладел страх — как бы Римляне не нашли тропинок для перехода через вершины, над ним господствовавшие. По слухам когда-о и Лакедемоняне были таким образом обойдены Персами, да и недавно Филипп теми же Римлянами. А потому Антиох послал гонца к Этолам в Гераклею, прося у них хоть тем содействия в эту войну, чтобы они заняли вершины окрестных гор, как бы Римляне не проложили себе через них дороги. По получении этого известия, произошел у Этолов раздор; одни были того мнения, что надобно повиноваться повелению царя и идти; другие полагали, что надобно остановиться у Гераклеи и дожидаться решения судьбы. Если царь будет побежден консулом, то они будут иметь наготове войска свежие, для оказания помощи близким своим городам. Если же царь останется победителем, то они могли бы преследовать Римлян, рассеявшихся в бегстве. И те, и другие не только остались при своем мнении, но и его исполнили. Две тысячи Этолов остановились в Гераклее, а две тысячи, разделясь на три отряда, заняли Каллидром, Родунцию и Тихиунт (таковы были названия горных вершин).
17. Консул, видя, что Этолы заняли возвышенности, отправил М. Порция Катона и Л. Валерия Флакка; и тот и другой были прежде консулами, а теперь находились при нем легатами, с двумя тысячами отборных пехотинцев к укреплениям Этолов. Флакка к Родунции и Тихиунту, а Катона к Каллидрому; сам же прежде чем двинуть войска к неприятелю, позвав воинов на собрание, сказал им в немногих словах: «воины, во всех рядах ваших, я вижу среди вас многих, которые в этой же самой провинции участвовали в военных действиях под начальством и авспициями Т. Квинкция. В войне с Македонянами был еще более неприступный утес у реки Аоа, чем здесь; а тут просто ворота и между двух морей запертых утесами, как бы единственный естественный проход. Тогда были возведены укрепления и на местах более удобных, и сами по себе они были сильнее: а войско неприятельское и численностью больше, да и родом войск несколько получше. Потому что там были Македоняне, Фракийцы и Иллирийцы, все народы самые отчаянные: а тут Сиры и Азиатские Греки, род людей самый пустой и для рабства рожденный. Тогда против нас был царь самый воинственный, с ранней юности упражнявшийся в войнах с соседними Траками, Иллирийцами и другими смежными народами. Этот же, — оставляя в покое всю его прочую жизнь — таков, что, перейдя из Азии в Европу, для начатия войны с народом Римским, он во все время зимних квартир, не совершил ничего достославнее, как влюбясь женился на девице из рода простого, и даже в том племени безызвестного; новобрачный, он выступил на войну, как бы закормленный на свадебных пиршествах. Главные силы и надежды свои полагал он в Этолах, народе самом пустом и неблагодарном, как вы и сами на себе испытали, а теперь испытывает Антиох. И собрались то они не в большом числе, и в лагере их удержать трудно было; да и сами меж себя беспрестанно ссорились. Просили они для себя прикрывать Гипату и Гераклею; но не защитив ни ту, ни другую, убежали на горные вершины, а частью заперлись в Гераклее. Сам же царь, исполненный сознания, что никогда он на ровном месте не только не дерзнет дать сражения, но даже и стать лагерем на открытом месте, покинул всю ту страну, которою хвалился, что отнял у нас и у Филиппа и спрятался между скал: да и не перед теснинами, как некогда но слухам, поступили Лакедемоняне, но внес свой лагерь почти внутрь скал: не ясно ли он обнаруживает этим робость и не все ли равно, если бы он заперся для осады в стены какого либо города? Но и Антиоха не защитят теснины, да и Этолов занятые ими вершины. Предусмотрено все и приняты все меры для того, чтобы против нас в борьбе были одни неприятели. В уме вашем вы должны представлять себе то, что вы сражаетесь не за свободу только Греции (хотя бы и то одно дало бы вам права на славу — Грецию, освобожденную прежде от Филиппа, освободить теперь от Антиоха и Этолов) и не одно только то будет служить вам наградою, что теперь находится в царском лагере; но и все то, что приготовлено и чего со дня на день ожидают из Ефеса, сделается вашею добычею: власти народа Римского откроется путь в Азию, Сирию, и повсюду на восток солнца до самых богатейших царств. Что же будет нам служить препятствием положить нашими пределами с одной стороны Океан у Гадеса, а с другой Красное море, а между тем Океан охватывает весь шар земной и целый род человеческий, — имя Римлянина будут почитать первым после имени богов? К таким то воздаяниям приготовьте умы ваши, и завтра, с помощью богов бессмертных, пустимся мы в решительный бой».
18. Воины, разойдясь из собрания, стали, прежде чем отдыхать, готовить оружие; на рассвете, по данному к сражению сигналу, консул устроил войска в боевой порядок, сжатыми фронтом, сообразно со свойствами местности и её теснотою. Царь, увидав значки неприятелей, и сам вывел войска. Перед окопом поставил он первых — часть легковооруженных воинов; затем лучших Македонян, называемых Сариссофорами, как бы оплотом, поместил около самих укреплений. Им с левого фланга, у самой подошвы горы, поставил он отряд копейщиков, стрелков и пращников; с возвышенного места они должны были действовать в открытый фланг неприятеля. С правой стороны Македонян, до самого края укреплений, где местность к морю непроходима вследствие глубоких болот и трясин, поставлены были слоны с обыкновенным их прикрытием; за ними всадники, а напоследок, отступя немного, расположены были остальные войска во второй линии. Македоняне, поставленные перед валом, сначала легко выдерживали натиск Римлян, покушавшихся со всех сторон проложить себе путь. Много им помогало то, что с возвышенных мест градом сыпались из пращей камни, стрелы и дротики. Наконец, при напоре все больших и неодолимых сил неприятельских, сбитые с позиции к укреплениям, Македоняне удалились за них, свернув ряды; оттуда, из–за вала, образовали они как бы другой вал, выставив вперед частокол копий; вал был так невысок, что, давая защищавшим его возможность действовать с возвышенного места, воины могли доставать до неприятеля вследствие длинноты своих копий. Многие Римляне, неосторожно подошедшие в валу, были проколоты, и пришлось бы им или удалиться без успеха, или понести слишком чувствительные потери, если бы не появился с Колидромской вершины М. Порций; сбросив оттуда Этолов и большую часть их уничтожив (он их захватил, не принявших мер осторожности и многих даже сонными), он показался на, холме, господствовавшем над лагерем.
19. Флакку совсем не то счастие было у Тихиунта и Родунтия — тщетны были его приступы к этим укреплениям. — Македоняне и вообще все воины, сколько их ни было в лагере царском, сначала видя над собою толпы вооруженных, считали их Этолами; не рассмотрели они значков и думали, что они идут к ним на помощь. Но лишь только убедились они в своем заблуждении, видя значки и оружие вблизи, как на них напал вдруг такой страх, что они, бросив оружие, пустились бежать. Тут большим препятствием служили им окопы и вместе теснота горной долины, но которой необходимо было следовать; больше же всего то, что в самом заднем ряду находились слоны: обойти их пешие могли только с трудом, а всадники и вовсе не могли, так как лошади пугались; произошло между бегущими от них самих смятение большее, чем от неприятеля. Несколько времени задержало Римлян разграбление лагеря; впрочем, в этот день, они гнались за неприятелями до Скарфеи; много их было побито и захвачено в плен на самой дороге и не только лошади и люди, но даже и слоны, которых они не могли взять, были убиты. Затем Римляне возвратились в лагерь; на него в этот день, во время самого сражения, сделало было покушение со стороны Этолов, находившихся гарнизоном в Гераклее, но эта смелая попытка осталась без успеха. Консул в третью стражу последовавшей за тем ночи, послал вперед конницу преследовать неприятеля. а значки легионов двинул на рассвете. Царь был несколько впереди; он бежал без памяти и остановился не прежде как в Елатии: здесь он в первый раз собрал остатки своего войска, бежавшего с поля сражения и с небольшим отрядом воинов, на половину безоружных, удалился в Халкиду. Римская конница не нагнала в Елатии самого царя, по большую часть его отряда, как останавливавшегося от усталости, так может быть и заблудившегося, — им приходилось бежать без вождя по незнакомым дорогам — подавила рассеянным. Таким образом из всего войска никого не осталось, кроме пятисот человек, находившихся при царе; да и из десяти тысяч воинов, которые, как мы написали со слов Полибия, царь перевез с собою в Грецию — небольшое число. Поверить ли Валерию Антиату, который пишет, что в войске царском находилось шестьдесят тысяч воинов, и из них сорок тысяч побито, а более пяти тысяч взято в плен с двумястами тридцатью воинскими значками. Римлян убито в самом сражении полтораста человек; да при обороне от нападения Этолийцев пало не более пятидесяти.
20. При движении консула с войском через Фокиду и Беотию, граждане, сознавая свою измену, стояли у городских ворот с мольбою о пощаде; они опасались быть отданными на разграбление. Впрочем во все время войско Римское шло вперед, как бы в мирное время, не причиняя ни малейшего вреда, пока не пришло на Коронейское поле. Здесь вызвала раздражение статуя Антиоха, поставленная в храме Минервы Итонийской; воинам позволено предать опустошению поле, окружающее храм. Потом, но соображения того, что статуя поставлена общим декретом Беотийцев, несправедливым показалось вымещать гнев на одном Коронейском поле. Воины тотчас были отозваны, и опустошению положен конец: на словах пожурили Беотийцев за их неблагодарность к Римлянам после их стольких, еще недавних, благодеяний. Во время самого сражения десять царских судов с префектом Исидором стояли у Трония, в Малиакском заливе. Туда бежал Александр Акарнанец, тяжело раненный и принес известие о несчастном исходе сражения; в смятении, под впечатлением недавнего страха, суда отправились в Ценей Евбейский; здесь Александр умер и похоронен. Трое судов, отправившиеся из Азии в эту самую пристань, услыхав о гибели войска, возвратились в Ефес. Исидор из Ценея отправился в Деметриаду, на случай — не туда ли удалился царь. В это же время А. Атилий, префект Римского флота, перехватил значительные транспорты царские, когда они уже миновали пролив, находящийся у острова Андроса: одни суда он потопил, а другие взял; те же, которые находились в самом заднем ряду, направили путь в Азию. Атилий прибыл, ведя за собою взятые в плен суда, назад в Пирей, откуда было двинулся; множество хлеба раздал он Афинянам и другим союзникам, находившимся в той стороне.
21. Антиох, с приближением консула, удалился из Халкиды и сначала отправился в Тенос, а оттуда в Ефес. Консулу, как только он подошел к Халкиде, отворили ворота, а, с его приближением, Аристотель, царский префект, оставил город. Все прочие города Евбеи передались без борьбы. Окончив все в несколько дней, безо всякого вреда для какого–либо города, он отвел войско в Фермопилы, заслужив похвалу гораздо более умеренностью после победы, чем самою победою. Отсюда (из Термопил) консул послал в Рим М. Катона для того, чтобы сенат и народ Римский получили от него достоверное сведение о том, что совершилось. Катон из Креузы (гавань Теспийцев, находящаяся в самой глубине Коринфского залива) прибыл в Патрас Ахейский, оттуда в Корциру, вдоль берегов Этолии и Акарнании, и таким образом достиг Гидрунта, грреда Италии· На пятый день оттуда явился он в Рим, совершив огромный переход. Перед рассветом войди в город, Катон от ворот городских прямо отправился к претору М. Юнию; тот на рассвете созвал сенат. Л. Корнелий Сципион, за несколько дней перед тем отправленный консулом, услыхав по прибытии, что Катон его опередил в сенате, явился туда и застал его излагающим как дело было. Затем оба посла, по приказанию сената, приведены в народное собрание и там изложили то же, что в сенате о том, что совершено в Этолии. Определено молебствие на три дня, и претор должен был принести сорок жертвенных животных тем из богов, которым заблагорассудит. В то же время М. Фульвий Нобилиор, за два перед тем года отправившийся в Испанию, вошел в город с почестями овации (малого триумфа). Серебра, в монете привез он сто тридцать тысяч, да, кроме отсчитанного монетою, двенадцать тысяч фунтов, и золота сто двадцать семь фунтов.
22. Консул М. Ацилий из Термопил послал в Гераклею к Этолийцам: «хоть бы по крайней мере теперь, испытав всю пустоту царя, опомнились они; пусть они передадут Гераклею и помыслят просить у сената прощения в своем или безумии или заблуждении. И прочие Греческие города в эту войну отпали от Римлян, оказавших им великие заслуги; но так как они когда царь, в надежде на которого они изменили своим обязанностям, бежал, не увеличили свою вину упорством, то и были снова приняты в дружественный союз. Хотя же Этолы не последовали только за царем, но и призвали его, и можно сказать стояли во главе военных действий, а не участвовали только в них, однако — если раскаются, то могут остаться невредимыми». Когда на это получен был ответ, совсем не миролюбивый и ясно было, что одно лишь оружие решит спор и что, несмотря на победу над царем, воина с Этолами остается непочатою: тогда консул из Термопил перенес лагерь к Гераклее, и в тот же день, желая ознакомиться с местоположением города, он на коне со всех сторон объехал стены. Гераклея находится у подошвы горы Эты, город — на ровном месте, а крепость возвышается на кругом, и со всех сторон обрывистом холме. Рассмотрев все, что нужно было знать, он решился в четырех местах разом напасть на город. От реки Кзопа, где находится гимназий, поставлен Л. Валерии начальником осадных работ и атаке. Часть города вне стен, населенную почти более самого города, поручено атаковать Ти. Семпронию Лонгу: со стороны Малиакского залива, — к этой части города доступ был нелегкий — М. Бебию; со стороны речки, называемой Мелана, насупротив храма Дианы, поставил консул Ап. Клавдия. Соревнованием этих начальников в короткое время изготовлены башни, стенобитные орудия и все, что нужно для осады городов. А так как Гераклейское поле болотистое, и изобилует высокими деревьями, представляя таким образом в избытке материал для всякого рода работ. С другой стороны, так как Этолы искали убежища внутри стен то, оставленные в городском предместий, строения, представляли в избытке не только бревна и доски, но кирпич, известку и камни разной величины.
23. Римляне приступали к городу более осадными работами, чем оружием; Этолы напротив защищались одним оружием. Когда быки потрясали стены, то они не отводили, как то обыкновенно делают, удары, с помощью опущенных веревок, но делали вылазки большими вооруженными толпами, а некоторые несли огонь с целью вбросить его в осадные работы. Отверстия в стенах были пробиты для большего удобства вылазок, да и Этолы, возводя вместо разрушенных новые стены, делали их чаще для того, чтобы иметь возможность в больших местах разом выходить на неприятеля. В перные дни, пока силы были еще свежи, совершали вылазки деятельно и в большом числе; потом мало–помалу было их все меньше, и усердие их ослабевало. Во многом терпя нужду, особенно они страдали от бессонницы. У Римлян, при избытке воинов, одни на постах сменяли других; а Этолам, по их малолюдству, приходилось трудиться день и ночь беспрестанно. В продолжении двадцати четырех дней, из которых не было ни одного, свободного от боя против неприятеля, действовавшего разом с четырех сторон, денной труд сменялся тут же ночным. Консул, зная, что Этолы уже выбились из сил — как по продолжительности времени, осады так и вследствие заверения перебежчиков, решился действовать так: в середине ночи дал он знак к отступлению и разом отведя всех воинов от приступа, он оставался покойно в лагере с третьего часа. Тут снова начинался приступ и продолжался опять до половины ночи; потом был приостановлен до третьего часа дня. Этолы, полагая, что причина прекращения приступа та же усталость, которую и сами испытывали, лишь только у Римлян дан знак к отступлению, они, как бы им же отозванные, сами по себе оставляли посты и, не прежде третьего часа дня, явились снова на стенах вооруженные.
24. Консул, среди ночи оставив на некоторое время приступ, в четвертую стражу её снова атаковал город всеми силами с трех сторон, а с четвертой приказал Семпронию с воинами внимательно дожидаться сигнала; он предполагал, что, в смятении ночи, воины без всякого сомнения соберутся туда, откуда будут слышны воинские крики. Часть Этолов, от трудов и усталости погруженных в глубокий сон, и, пробуждаясь, не могли от него скоро оправиться; другая часть, бодрствовавшая, устремилась в темноте на голоса сражающихся. Неприятель покушается частью по развалинам упавшей стены проникнуть в город, частью взойти по лестницам. Против него собрались Этолы со всех сторон защищать город; одна часть его, в которой находились строения вне города, и не защищается, и не подвергается атаке; готовые напасть, воины Римские со вниманием ждали сигнала, а защитников никого не было. Уже рассветало, когда консул дал сигнал, и безо всякой борьбы перешли воины частью через развалины стен, частью через них, где они были целы при помощи лестниц. Тут только раздался крик, как признак взятия города; Этолы, со всех сторон, побросав свои посты, побежали в крепость. С дозволения консула победители предали город разграблению, не столько с досады или ненависти, сколько для того, чтобы воины, удержанные (от грабежа) в стольких городах, назад отнятых у неприятеля, хоть в каком–нибудь месте попользовались плодами победы. Отозвав воинов от грабежа уже около полудня, консул разделил воинов на две части: одну велел у подошвы горы отвести к скале; она, равная высотою с тою, на которой стояла крепость, глубокою долиною была как бы оторвана от неё, но до такой степени вершины этих возвышенностей были близки одна от другой, что с соседней вершины можно было бросать стрелы в крепость. С половинною частью воинов консул, намереваясь из города действовать на крепость, дожидался сигнала от тех, которые сзади скалы должны были взобраться на нее. Не выдержали находившиеся в крепости Этолы первого крика тех, которые заняли скалу, и последовавший за тем натиск Римлян. Этолы и без того упали духом, да и ничего не было приготовлено для выдержания дальнейшей осады: собралось и женщин и детей и других людей, неспособных в войне столько, что крепость с трудом могла не только защищать их, но даже вместить; а потому они, при первом нападении бросили оружие и сдались. В числе прочих выдан и старейшина Этолов Дамокрит; в начале войны, он Квинкцию на его требование декрета Этолов, которым они постановили призвать Антиоха, отвечал: «вручит он ему в Италии декрет этот, когда Этолы поставят там лагерь. Тем приятнее было победителям, после той дерзости видеть Дамокрита в своих руках.
25. В то же время, когда Римляне приступали к Гераклее, Филипп, по соглашению с ними, атаковал Ламию. Он виделся около Термопил с консулом, возвращавшимся из Беотии, для того, чтобы поздравить его и народ Римский с победою и извиниться, что по болезни он не мог до сих пор принять личное участие в войне. Отсюда Филипп и консул разошлись в разные стороны для одновременного нападения на оба города; расстояние между ними семь миль. А так как Ламия находится на возвышенности и обращена преимущественно к стороне Эты, то расстояние, отделяющее этот город, кажется незначительным, и все решительно на виду. Тщательно, как бы соревнуя друг другу, Римляне и Македоняне день и ночь проводили в осадных работах, или в бою. Самое большое затруднение для Македонян заключалось в том, что Римляне действовали насыпью и террасами, и вообще все их осадные работы находились на верху земли, а Македоняне действовали подкопами под землею, а на крутых местах встречался не раз камень, которого не брало железо. Видя, что дело мало подвигается вперед, царь старался действовать переговорами на старейшин городских, склоняя их в сдаче города. Он не сомневался, что если только Гераклея будет взята прежде, то и жители Ламии сдадутся скорее Римлянам, чем ему, да и консул приобретет их расположение снятием осады. В этом предположении он и не ошибся. Тотчас по взятии Гераклеи пришел гонец с требованием превратить осаду: справедливее будет Римским воинам, так как они вели войну с Этолами пользоваться плодами победы». Таким образом осада Ламии снята и несчастье, постигшее соседний город, было причиною, что она не понесла ничего подобного.
26. Незадолго перед взятием Гераклеи, Этолы, собрав совет в Гипате, положили отправить послов к Антиоху; в числе их был отправлен Тоас тот же, что и прежде. Поручено было: просить у царя — во–первых, чтобы он сам, собрав снова сухопутные и морские силы, переправился в Грецию; потом, если что–либо его задержит, чтобы прислал денег и вспомогательные войска: «все его значение и доверие к нему основаны на том, чтобы он не выдавал союзников, и самая безопасность владений его зависит от того, чтобы он не допускал Римлян, которые, с покорением Этолов, освободятся от всякой заботы, со всеми силами переправиться в Азию». Правда было все, что они говорили и тем сильнее оно действовало на царя. А потому он немедленно выдал послам деньги, необходимые на военные потребности и положительно обещал прислать вспоможение и сухопутными, и морскими силами. Тоанта, одного из послов, удержал при себе: тот и сам охотно остался, — своим личным присутствием настойчиво требовать исполнения обещанного.
: 27. Взятие Гераклеи сломило наконец упорство Этолов и по прошествии не многих дней после того как они отправили в Азию послов — возобновить войну и пригласить царя, они, отбросив воинственные замыслы, отправили к консулу ораторов — просить мира. Как только они начали говорить, то консул их перебил сказав, что ему есть дело поважнее и велел им явиться снова в Гипату; там он им дал перемирие на десять дней и отправил с ними Л. Валерия Флакка, которому должны были объяснить то, что хотели передать консулу и вообще иное что, если бы придумали. По прибытии в Гипату старейшины Этолов советовались с Флакком, как им нужно говорить перед консулом. Они хотели было ссылаться на старые союзные договоры и на свои заслуги народу Римскому: «оставьте это, сказал Флакк, сами вы нарушили их и разорвали; гораздо больше пользы принесет вам сознание вашей вины и то, если вся ваша речь будет ограничиваться мольбами». Надежда на спасение не в правости их дела, но в милосердии народа Римского; да и он им, если они будут просить о пощаде, поможет и перед консулом и в Риме перед сенатом. Туда им также нужно будет отправить послов. И все были того мнения, что один путь к спасению: предаться вполне верности Римлян; таким образом и Римлянам совестно будет притеснить их молящих о пощаде; а тем не менее они останутся полными хозяевами своих действий на случай, если счастие покажет им что–либо лучшее».
28. По прибытии к консулу, Фенеас, стоявший во главе посольства, сказал речь длинную, разнообразно составленную с целью смягчить снова победителя. В заключении её он выразил: «что Этолы себя и все свое с полною верою отдают в распоряжение народа Римского». Выслушав это, консул сказал: «еще раз и еще раз, Этолы рассмотрите — так ли вы отдаете»? Тогда Фенеас показал декрет, в котором это именно написано было». А если вы так вверяетесь, сказал консул, то я требую, чтобы вы мне немедленно выдали вашего гражданина Дикеарха и Мееесту, Епирского уроженца, (он, проникнув с вооруженным отрядом в Навпакт, принудил этот город к измене) и Аминандра с старейшинами Атаманов — по совету этих лиц вы нам изменили·. Не дав почти кончить консулу Фенеас сказал: не в рабство мы себя отдали, но доверяясь тебе, и вполне убеждены, что ты действуешь неблагоразумно — предписывая нам то, что совершенно не согласно с обычаями Греков». На это консул заметил: «по истине мало я забочусь о том, насколько Этолы мой образ действий найдут сообразным с обычаями Греков, лишь бы я, оставаясь верен обычаю Римлян, поддержал власть их над теми, которые, быв недавно побеждены оружием, отдаются в их волю собственным декретом, а потому я, если тотчас не будет исполнено, что я приказываю, то я велю вас связать». Он приказал принести цепи и подойти ближе ликторам. Тут только сломлена гордость Фенеаса и прочих Этолийцев: тут только почувствовали они свое положение, и Фенеас сказал, что он и те Этолийцы, которые с ним находятся, сознают необходимость исполнить то, что повелевает консул; но утвердить это необходимо сейму Этолийцев; а потому он просит перемирия на десять дней». При посредничестве Элакка за Этолийцев, дано перемирие, и за тем последовало возвращение в Гипату. Когда там перед собранием выборных, называемых апоклетами, Фенеас изложил, что предписывает консул и как было он с ними поступил, то старейшины сетовали на свое положение, однако были того мнения, что надобно покориться победителю, и изо всех городов созвать Этолов к совещанию.
29. Но когда собравшийся народ выслушал то, что описано выше, то умы доведены были до высшей степени раздражения такою строгостью приказаний и их нелепостью, и тогда и будь даже мир, то в таком порыве гнева легко было их возбудить к войне. К негодованию присоединялась и трудность исполнения приказаний консула (каким образом во всяком случае возможна была выдача царя Аминандра?) и надежда, случайно представившаяся, так как Никандр, в то самое время пришедший от царя Антиоха, исполнил большинство народа тщетным ожиданием, рассказами об огромных приготовлениях к войне сухопутных и морских. В двенадцатый день после того, как он сел на корабль, возвратился он в Этолию, окончив свое посольство и пристал в Фаларе в Малиакском заливе. Оттуда он отвез деньги в Ламию, а сам, с легковооруженными воинами при наступлении вечера, серединою поля между лагерями Македонян и Римлян, пошел в Гипате по известным ему тропинкам, наткнулся на караульный пост Македонян и отведен к царю, который еще сидел за обедом. Узнав об этом, царь встретил его не как неприятеля, а как гостя, повелел ему возлечь с собою и угощал его; отпустив других, он даже и тут оставил его с собою, и запретил ему иметь какое–либо о себе самом опасение. Винил он неправые замыслы Этолов, постоянно падающие на их же голову, так как они сначала Римлян, потом Антиоха привели в Грецию. Впрочем прошедшее, которое скорее можно винить, чем поправить, он забывает и не станет поступать так, чтобы издеваться над несчастьем Этолов. Да и они должны наконец перестать оказывать к нему ненависть, и Никандр пусть сам за себя припомнит этот день, в который он его сберег». Даны ему люди проводить его с безопасностью и Никандр прибыл в Гипату во время самих совещаний о мире с Римлянами.
30. М. Ацилий частью продал, частью уступил воинам добычу около Гераклеи, а когда он услыхал, что в Гипате составляются замыслы, не совсем миролюбивые, и что Этолы стеклись в Навпакт с целью оттуда выдержать весь натиск воины, послал вперед Ап. Клавдия с четырьмя тысячами воинов занять горные вершины в тех местах, где через них движение весьма затруднительно, а. сам взошел на Эту и принес жертву Геркулесу на том месте, которое называют Пирою (там преданы пламени бренные остатки этого бога). За тем двинулся он со всем войском и остальной путь совершил довольно поспешным переходом. Когда прибыли к Корацу (это — весьма высокая гора между Каллиполисом и Навпактом), то там много попадало вьючных животных с тяжестями, да и людям досталось. Ясно обнаружилось, с каким недеятельным неприятелем приходилось иметь дело, так как он ущелье, столь непроходимое, где мог бы преградить путь, не занял. И тут войско пострадало; наконец Ацилий спустился к Навпакту, и одно укрепление воздвигнув напротив крепости, он обложил остальные части города, разделив войска по местоположению стен. Не менее труда и хлопот представляла осада этого города, как и Гераклеи.
31. В тоже время Ахейцы начали осаждать Мессену в Пелопоннесе за то, что этот город отказался участвовать в их союзе: так как два города — Мессена и Елис были вне Ахейского союза и действовали за одно с Этолами. Впрочем Елеи, после того как Антиох вынужден был бежать из Греции, отвечали послам Ахейцев снисходительнее: отпустив гарнизон царский, они подумают, как им следует поступить». Мессенцы отпустили посла безо всякого ответа и начали войну. Встревожившись за свою собственность так как рассыпавшееся войско опустошало их поля в разных местах и готово было стать лагерем в виду самого города, отправили послов в Халкиду в Т. Квинкцию, виновнику их свободы — известить его, что Мессенцы Римлянам, а не Ахейцам готовы и ворота отворить и сдать город. Выслушав послов, Квинкций немедленно отправился — в Мегалополис и оттуда послал к Диофану, претору Ахейскому с приказанием немедленно отвести войско от Мессены и явиться к нему. Диофан исполнил то, что ему было приказано и, сняв осаду, сам налегке, оставив позади себя войско, в окрестностях Андании, небольшого города, находившегося между Мегалополисом и Мессеною, встретил Квинкция. Он объяснил ему причины нападения на Мессену и получил выговор слегка за то, что он решился на такое дело без его дозволения; Квинкций приказал ему распустить войско и не нарушать мира, заключенного к общему благу. Мессенийцам он повелел — возвратить изгнанников и участвовать в Ахейском союзе; буде же они имеют основание — чего–либо опасаться на будущее время, то могут явиться к нему в Коринф. Диофану он приказал — немедленно созвать сейм Ахейцев; тут он жаловался на то, что остров Закинф перехвачен хитростью и требовал, чтобы он возвращен был Римлянам. Остров Закинф принадлежал Филиппу, царю Македонян: он дал его Аминандру в вознаграждение за то, чтобы он дозволил весть войска через Атаманию — в верхнюю часть Этолии: таким движением он сломил их упорство и принудил просить мира. Аминандр Филиппа Мегалополитанца сделал начальником острова: впоследствии когда Филипп отозван был обязанностями войны, в которой он принял сторону Антиоха против Римлян ему преемником послан Гиерокл Агригентинец.
32. А тот, после бегства Антиоха от Термопил и изгнания Аминандра из Атамании Филиппом, послал сам к Диофану, претору Ахейскому, гонцов и, условившись с ними в известной денежной сумме, передал остров Ахейцам. Римляне находили справедливым, чтобы этот остров оставался им наградою за войну: «не для Диофана и Ахейцев сражались М. Ацилий консул и легионы Римские у Термопил». Диофан то против этого защищал себя и свой народ, то спорил о справедливости того, что случилось. Некоторые Ахейцы утверждали, что и сначала пренебрегали этим делом и в то время пеняли претора за его упорство: по их просьбе определено — дело это поручить Т. Квинкцию. А Квинкций на сколько был упорен, когда ему противоречили, настолько мягок, если ему уступали, потому, изменив и голос и выражение лица, он сказал: «будь я уверен, что обладание этого острова полезно для Ахейцев, то я сам был бы ходатаем перед Римскими сенатом и народом, чтобы они допустили вас им владеть. Впрочем, как я вижу, что черепаха, удалясь под покрывающий се череп, безопасна это всех ударов: а как только выставит что–нибудь и обнажит, то все у ней становится слабо и вся она подвергается опасности. Есть сходство и у вас с нею, Ахейцы! Вы окружены со всех сторон морем и потому все, что находится в пределах Пелопоннеса легко вам и присоединить к себе и присоединенное защищать: а как только вы, побуждаемые жадностью захватить более, выйдете за ваши естественные границы, то у вас все, вне их находящееся, будет обнажено и подвергнуто всем ударам». Слова Квинкция одобрило все собрание, и Диофан не смел более противоречить, вследствие чего Закинф и отдан Римлянам.
33. В то же время царь Филипп спросил консула, когда тот отправлялся в Навпакт, согласен ли он — дозволить ему пока брать те города, которые отпали от союза с Римлянами. Получив дозволение консула, царь Филипп придвинул войска к Деметриаде: не безызвестно было ему о том, какое там в то время господствовало смятение. Лишенные всякой надежды, видя себя оставленными Антиохом и не предвидя ничего для себя полезного со стороны Этолов, жители ждали со дня на день прибытия или враждебного им царя Филиппа, или еще враждебнейших, чем основательнее были причины их раздражения, Римлян. Находилась там беспорядочная толпа царских (Антиоха) воинов: сначала они были оставлены в небольшом количестве в виде гарнизона, а в последствии много их, и по большей части безоружных, после поражения спаслись сюда бегством, и не имели ни достаточно сил, ни довольно смелости выдержать здесь осаду. А потому лицам, которых Филипп послал вперед с надеждою возможного помилования, жители отвечали, что ворота города открыты для царя. Как только он стал входить, то некоторые старейшины оставили город: Еврилох сам себя лишил жизни. Воины Антиоха (так они уговорились) через Македонию и Фракию, провожаемые Македонянами, — как бы кто их не обидел — отведены в Лизимахию. Немного судов находилось и в Деметриаде, над которыми начальствовал Исидор; и они отосланы со своим префектом. Вслед за тем царь Филипп снова занял Долопию, Аперантию, и некоторые города Перребии.
34. Между тем как таковы были действия Филиппа, Т. Квинкций занял Закинф вследствие определения Ахейского сейма и переправился в Навпакт; уже два месяца этот город был осаждаем и доведен до последней крайности, по–видимому с взятием этого города силою, самое имя Этолов должно было окончательно погибнуть. Впрочем хотя имел он основание сердиться на Этолов, припоминая, что они одни старались унизить его славу, когда он возвратил Греции свободу, и нисколько не тронулись его убеждениями, когда он предостерегал их, почти предсказывая все то, что случилось и старался отвлечь их от безумного намерения; однако, считая первым своим долгом — не допускать до окончательной гибели ни одного народа освобожденной им Греции, начал прогуливаться перед стенами нарочно, чтобы его узнали Этолы. Тотчас на передовых постах он был узнан, и разнеслось по всем рядам, что Квинкций здесь. Тогда жители сбежались на стены; они протягивали руки каждый за себя и единодушными криками умоляли именно Квинкция, помочь им и спасти их. И тут он, как ни действовали на него их слова, рукою сделал знак отказа, что он не можег для лих ничего сделать. Впрочем по прибытии к консулу, он ему сказал: «или ты, М. Ацилий, не замечаешь, что делается? Или, и понимая все, ты может быть полагаешь, что это ни сколько не относится к главному делу»? Возбудил он этими словами ожидание консула и тот сказал ему: с что же ты медлишь объяснить в чем дело?» На это Квинкций отвечал ему: «разве ты ни видишь, что ты, победив окончательно Антиоха, тратишь время на осаду двух городов, между тем как уже приходит почти к концу год твоей власти? Между тем Филипп, который и в глаза не видал ни знамен неприятельских, ни их рядов, забирает себе не только города, но и целые народы: Атаманию, Перребию, Аперантию и Долопию. А не столько для вас нужно — сокрушать силу и могущество Этолов, сколько не допустить усилиться через меру Филиппу; между тем как ты, и твои воины, еще и двух городов не получили в награду за твою победу, а Филипп уже владеет столькими народами Греции.
35. Согласился с этим консул; удерживал его только стыд — оставить осаду и отказаться от принятого намерения, а потому он все дело поручил Квинкцию; немедленно тот вернулся к той части стены, с которой только перед этим призывали его Этолы своими криками; когда они тут еще пристальнее просили — сжалиться над народом Этолийским, то он приказал некоторым выйти к себе; тотчас явились к нему Фенеас и другие старейшины; когда они упали к его ногам, Квинкций сказал им: счастие ваше условило то, что как я предсказал — и случилось; и того утешения вам не осталось — убеждения, что вы пострадали безвинно. А я, самою судьбою назначенный, так сказать, для прокормления Греции, не откажусь делать добро и тогда, когда вы неблагодарны. Пошлите ораторов к консулу — просить перемирия на столько времени, чтобы вам возможно было отправить послов в Рим, и через них отдайтесь в полное распоряжение сената. А я перед консулом буду вашим заступником и защитником.» Поступили так, как им присоветовал Квинкций; да и консул не пренебрег посольства: дав им перемирие до назначенного срока, в течение которого могло быть отправлено посольство в Рим — осада снята и войско отправлено в Фокиду. Консул с Т. Квинкцием переправился в Эгий на Ахейский сейм; здесь толковали об Елейцах и о возвращении изгнанников Лакедемонских: ни то, ни другое дело не приведено к концу: Ахейцы предоставляли его своей милости, а Елей лучше сама через себя, чем через Римлян, предпочитали войти в Ахейский союз. Послы Епиротов прибыли к консулу; довольно хорошо было известно, что они пребывали в дружбе не совсем чистосердечно, но воинов своих они ни сколько не давали Антиоху. Обвиняли их в том, будто бы они ему пособляли деньгами, посылали к нему послов, от этого они и сами не отказывались. На просьбу их — дозволить им оставаться в прежних дружественных отношениях, консул отвечал: «сам не знает он, как их считать — за неприятелей ли, или за друзей; пусть в этом деле будет судьею сенат; дело их все вполне передаст он в Рим; на это же перемирие назначит им сроком в 90 дней». Епироты, отправленные в Рим, явились в сенат. Они докладывали более в том смысле, что ничего неприязненного не совершили, чем оправдывались в возводимых на них обвинениях. Им дан ответ, который ясно обнаруживал, что им скорее дано прощение, чем оправдано их дело. Около того же времени, и послы царя Филиппа были введены в сенат и поздравляли с победою. На просьбу их дозволить им принести жертву в Капитолие, и дар из золота положить в храме Юпитера Благого и Всемогущего — последовало соизволение сената; они положили венок золотой в 100 фунтов. Не только дан послам царя самый ласковый ответ, но и сын Филиппа, Деметрий, находившийся заложником в Риме, отдан послам, чтобы они отвели его к отцу. Война, веденная в Греции против царя Антиоха консулом М. Ацилием, имела такой конец.
36, Другой консул — П. Корнелий Сципион, получив по жребию провинцию Галлию, прежде чем отправиться на войну, которую надлежало вести с Бойями, просил у сената — ассигновать ему денег на игры, которые он обещал дать, будучи претором в Испании, среди самого разгара войны. Казалось, что он требовал нового и несправедливого, а потому сенат определил: какие игры обещаны военачальником без совета с сенатом, то пусть он их совершает или из военной добычи, если он оставил на этот предмет денег, или на свой собственный счет. Игры эти П. Корнелий совершал в продолжении десяти дней. Почти около этого времени освящен храм великой Матери Идейской. Богиню эту П. Корнелий, привезенную из Азия во время консульства П. Корнелия Сципиона, получившего впоследствии прозвание Африканского, и П. Лициния, — снес в Палаций с морского берега. Положили основание постройке, вследствие сенатского декрета — цензоры М. Ливий и К. Клавдий, в консульство М. Корнелия и П. Семпрония; а через тринадцать лет спустя освятил его М. Юний Брут и, по случаю освящения, даны игры, которые, но словам Валерия Антиата, были первые сценические и имели название Мегалевских; также храм Юношества, в Великом Цирке, посвятил дуумвир К, Лициний Лукулл. Относительно его дал обет за 16 лет перед тем консул М. Ливий в тот день, когда истребил Аздрубала с его войском; он же будучи цензором, назначал постройку этого храма в консульство М. Корнелия и П. Семпрония. По случаю освящения и этого храма даны игры, и все эти игры совершены тем с большею набожностью, что предстояла тогда еще новая война с Антиохом.
37. В начале года, когда это совершалось, — консул М. Ацилий уже отправился на войну, в Риме еще оставался консул И. Корнелий, — по преданию два ручных вола, в урочище Каринах, по лестнице взобрались на крышу строения. Их сжечь живых и пепел их бросить в Тибр — повелели гадатели. Получено известие, что в Таррацине и Амитерне несколько раз принимался идти каменный дождь. В Минтурнах гром ударил в храм Юпитера и лавки около форума, В Вултурне, в устье реки, два корабля сгорели от молнии. Вследствие этих чудесных явлений, децемвиры, по сенатскому декрету, обратились к Сивиллиным книгам и дали знать: необходимо установить пост Церере и наблюдать его на каждый пятый год, принести девятидневное жертвоприношение, и в продолжении одного дня совершать повсеместное молебствие. Совершать его должны в венках, а консул И. Корнелий должен принести жертву в такие дни и такими жертвенными животными, каких назначат децемвиры. По умилостивлении богов, исполнением обетов, согласно с преданиями, консул отправился в провинцию, и там отдал приказание бывшему за консула Домицию, отпустив войско, удалиться в Рим, а сам повел легионы в землю Бойев.
38, Почти около того же времени Лигуры, собрав войско под священною клятвою, ночью неожиданно атаковали лагерь проконсула К. Минуция. Тот с рассвета держал войско в боевом порядке за валом, наблюдая, как бы где неприятель не перешел через окопы; на рассвете он сделал вылазку разом в двое ворот. Лигуры не были, как он надеялся, сломлены первым натиском и, в продолжении более двух часов, бой был нерешительный. Наконец с выступлением все новых и новых рядов, и заменою на поле сражения утомленных свежими, Лигуры, к тому же измученные бодрствованием ночью, обратили тыл. Убито более 4 тыс. неприятелей, а из Римлян и союзников погибло менее 300 чел. Почти через два месяца после того, консул Л. Корнелий сражался с полным успехом в открытом поле против войска Бойев. Валерий Антиат пишет, что пало двадцать восемь тысяч неприятелей, а взято в плен три тысячи четыреста, военных значков 124, коней — 1230, телег — 247. Потеря победителя простиралась до 1484 человек. Хотя нельзя в точности верить числам этого писателя (так как вряд ли кто более его имеет наклонность преувеличивать), но во всяком случае ясно, что победа наша была значительна, когда и лагерь был взят, и Бойи после этого сражения немедленно покорились, а сенат определил молебствие за эту победу, и принесены большие жертвы.
39. В это время М. Фульвий Нобилиор из дальней Испании, вошел в город с почестями овации. Серебра он внес 12 тысяч фунтов, и чеканного серебра в монете 130 фунтов, а золота 127 фунтов. Консул П. Корнелий, сначала получив заложников от народа Бойев, оштрафовал их почти половиною их полей, куда, если бы захотел народ Римский, мог посылать своих поселенцев. Удаляясь оттуда в Рим на триумф, почти несомненный, он отпустил войско и приказал ему явиться в Рим ко дню триумфа, а сам, на другой день по прибытии, созван сенат в храм Беллоны, изложил все, что совершил, и требовал — дозволить ему войти в город с почестями триумфа. И. Семпроний Блез, трибун народный, был того мнения, что: «отказывать Сципиону ненадобно, а только отложить почести триумфа. Война с Лигурами влечет за собою постоянно и Галльскую: эти народы, будучи близкими соседями, постоянно действуют за одно, оказывая друг другу помощь. Если бы П. Сципион, поразив в сражении Бойев, или сам перешел с победоносным войском в землю Лигуров, или послал часть войск К. Минуцию, который вот уже третий год задерживается там войною сомнительною, то можно было бы войну с Лигурами привести к решительному концу. Теперь же воины уведены для того, чтобы присутствовать на триумфе, между тем как они могли бы оказать отличную услугу делу общественному и могут и теперь, если сенат поправит дело, испорченное поспешностью триумфа, отложив его. Пусть сенат повелит — консулу с легионами воротиться в провинцию и оказать свое содействие к покорению Лигуров. А пока они не будут в полном распоряжении Римлян, то и Бойи не останутся в покое: необходимо иметь и войну и мир в обоих местах разом. По окончательном покорении Лигуров, для этого нужно немного месяцев, проконсул П. Корнелий, по примеру многих, получивших почести триумфа, не в отправлении должности, получит их наконец.
40. Возражение консула заключалось в следующем: «земля Лигуров не входила в состав назначенного ему участка, да и войну он вел не с Лигурами, и не за них требует себе триумфа. Он уверен, что в непродолжительном времени К. Минуций, покорив Лигуров, будет требовать заслуженный триумф и получит его. Что же касается до него, Сципиона, то он требует триумфа за Галлов Бойских: их он победил в открытом бою и лишил их лагеря. Весь их народ через два дня после битвы изъявил ему покорность и от него он взял заложников, как ручательство мира в будущем. Впрочем, конечно, важнее этого, что он такое множество Галлов умертвил в сражении, и наверное до него ни один полководец не имел дела со столькими тысячами Бойев: из пятидесяти тысяч человек, более половины убито и несколько тысяч взято в плен: у Бойев остались только старики и дети. А потому кого же может удивить, если победоносное войско, не оставив в провинции неприятеля вовсе, прибудет в Рим для празднования триумфа своего консула? Если сенату угодно употребить тех же воинов в дело и в другой провинции, то как он полагает найти их более готовыми к перенесению новых трудов и опасностей, тогда ли, когда им безо всякого возражения дана будет награда за прежнюю их опасность и труды, или когда они будут отпущены вместо действительности с одною лишь надеждою, обманутые уже раз в той которую они имели прежде? Что же касается до него, Сципиона, то он уже довольно стяжал себе славы на всю жизнь в тот день, когда, признанный лучшим и достойнейшим гражданином, сенатом был послан принять Идейскую Матерь. Таким титлом, и без присоединения консульства и триумфа, довольно честна и почетна будет память П. Сципиона Назики». Целый сенат не только сам изъявил согласие единогласно — определить триумф, но и трибуна народного своим влиянием склонил оставить свое возражение. П. Корнелий консул получил триумф над Бойями; в торжественном шествии везены. были на Галльских телегах оружие, значки и добыча всякого рода, между прочим медные сосуды Галльские, много было знатных пленных, и гнали целое стадо захваченных у неприятеля лошадей. Золотых ожерелий он внес тысячу четыреста семьдесят одно; кроме того золота весом 248, а серебра неделанного и деланного в Галльских сосудах, сработанных по их обычаю, но не без вкуса, две тысячи триста сорок фунтов весом, и чеканных денег с изображением колесницы запряженной парою 234. Воинам, следовавшим за колесницею, роздал он по 125 асс, сотнику вдвое, а конному воину втрое. На другой день, созвав народное собрание, он рассказал там о делах, им совершенных и об оскорблении, нанесенном ему трибуном народным, ввязывавшимся в дела войны, для него чуждые, с целью лишить его плодов победы; за тем он отпустил воинов по домам.
41. Между тем как это происходило в Италии, Антиох в Ефесе был довольно покоен на счет войны с Римлянами, полагая, что они не перейдут в Азию. В этом старались успокоить его и большая часть приближенных, или находившихся в том же заблуждении, или старавшихся подделаться. Один Аннибал, влияние которого на царя было в это время самое значительное: «удивляется — говорил он — скорее тому, как до сих пор еще нет в Азии Римлян, чем сомневается в том, что они придут. Ближе переправиться из Греции в Азию, чем из Италии в Грецию, да и дело Антиоха гораздо важнее, чем Этолов. Римляне не менее сильны на море как и на суше, и флот их давно уже находится около Малей. Слышал он, что недавно новые суда и новый полководец пришли из Италии для ведения военных действий, а потому пусть отложит Антиох тщетную надежду на спокойствие; скоро придется ему сражаться с Римлянами на море и на суше, в самой Азии и за обладание ею — и или отнять власть у домогающихся господствовать над всею землею, или утратить и свои владения». Видели что один Аннибал и предвидит верно и заботится о будущем; а потому сам царь на судах, готовых и снабженных всем нужным, отправился в Херсонес — укрепить этими места военными прикрытиями в случае, если Римляне придут сухим путем. Остальной флот приготовить и вывести в море отдал он приказание Поликсениду, а сторожевые суда послал около островов для подробных расследований.
42. К. Ливий, префект Римского флота, отправился с пятидесятые палубными судами из Рима в Неаполь; там он назначил сборное место для открытых судов союзников этого прибрежья, сколько их они обязаны были выставить согласно союзного договора. Оттуда он поплыл в Сицилию; проходя мимо Мессаны проливом, присоединил он к себе шесть Пунических судов, присланных на помощь, вытребовал суда, сколько их нужно было, от Регинцев, Локров и других союзников. Осмотрев флот у Лациния, выступил он в открытое море. В Корцире — то был первый Греческий город, куда он прибыл, — он расспросил о положении военных дел (в то время еще не все было умирено в Греции) и о том, где находится флот Римский. Услыхав, что и консул и царь стоят друг против друга у Термопил, флот же находится в Пирее, счел за лучшее по всем обстоятельствам спешить, и тотчас поплыл к Пелопоннесу. Немедленно он, опустошив Закинф и Самос за то, что они предпочли быть за одно с Этолами, направился к Малее. Плавание его было благополучно, и немного дней спустя он прибыл в Пирей к старому флоту. У Сциллея встретил его Евмен с тремя судами; в Егине долго он не решался — идти ли домой на защиту своих владений (слышал он, что Антиох в Ефесе готовит войска сухопутные и морские) или вовсе не отходить от Римлян, с успехами которых тесно связана была и его участь, Из Пирея А. Атилий, передав своему преемнику двадцать пять палубных судов, отправился в Рим; а Ливий, с восьмидесятью крытыми судами и кроме того многими меньшего размера, частью открытыми, но с окованными медью носами, частью большим количеством легких без медных носов, переправился в Делос.
43. Около этого времени консул Ацилий осаждал Навпакт. Ливий в Делосе, в течение нескольких дней (эта сторона Циклад, разрезанная то большими, то малыми проливами наиболее подвержена ветрам) был задержан противными ветрами. Поликсенидас, узнав от сторожевых, в разных местах стоявших судов что флот Римский находится в Делосе, отправил всадников, к царю: тот, оставив свои дела в Геллеспонте, с военными судами, сколько возможно поспешнее вернулся в Ефес и тотчас собрал совет — не попытать ли счастия в морской битве. Поликсенидас уверял, что медлить не надобно «и во всяком случае сражение надобно дать прежде, чем присоединятся к Римлянам флот Евмена и Родосские суда. Теперь числом почти ровные, всем прочим — и быстротою судов и разнообразием вспомогательных средств, они имеют перевес. Суда Римские, сделанные без знания дела, неподвижны и притом, являясь в землю неприятельскую, они обременены припасами; между тем как они, оставляя около себя все в покое, ничего не будут иметь с собою кроме воинов и оружия. Не мало пользы принесет им также знакомство с морем, землями и ветрами, а неприятелю, незнающему всего этого, может послужить поводом к смятению». Убедил всех виновник этого намерения, и он же должен был исполнить его на деле. Два дня прошло в приготовлениях: на третий день со ста судами, из коих 70 было палубных, остальные открытые — все меньшего размера — выступили и отправились в Фокею. Услыхав там, что уже приближается Римский флот, царь, имея намерение не присутствовать при морской битве, удалился в Магнезию ту, что у Сипила — собирать сухопутные войска. Флот отправился к Киссунту, пристани Еретрийцев, находя как бы удобнее дожидаться неприятеля. Римляне, лишь только утих северный ветер, продолжавшийся несколько дней, отправились из Делоса и Фанас, пристань Хиосцев, обращенную в Эгейское море; тут они обернули суда к городу и, взяв с собою припасов, переправились в Фокею. Евмен отправился в Елей к своему флоту и немного дней спустя, с 24 палубными судами и немного большим числом открытых, из Фокеи вернулся к Римлянам, которые готовились и снаряжались к морскому сражению. Оттуда со ста пятью крытыми судами, с почти пятидесятью открытыми выступили; сначала их северный ветер, дувший с боку, гнал было к берегу, и они вынуждены были двигаться вперед рядом, протянувшись на большое пространство по одному судну. Потом, когда сила ветра несколько поутихла, они пытались переправиться к Кориксвому порту, находящемуся повыше Киссунта.
44. Поликсенидас, как только получено было известие о приближении неприятеля, обрадовался возможности дать сражение, и сам левое крыло протянул в море, а правое крыло приказал префектам судов примкнуть к берегу; прямою боевою линиею шел он на битву. Заметив это, Римляне спустили паруса, наклонили мачты и, устроив в порядке такелаж, поджидали преследовавшие их суда. Уже почти тридцать находилось в передней линии, а чтобы с ними сравнять левое крыло, Римляне, подняв малые паруса, намеревались пуститься в открытое море; они приказали тем, которые за ними следовали, против правого крыла поближе к земле направить носы судов. Евмен замыкал собою строй. Впрочем, как только стали хлопотать над уборкою снастей, он сам с такою быстротою, как только мог, двинул суда. Все уже были в виду: два Пунических судна шли впереди Римского флота, и на встречу им вышли три царских судна и при численном перевесе, на два царских судна приходилось по одному; сначала они друг у друга одною стороною обламывают весла; потом переходят вооруженные и, сбросив или истребив защитников, берут судно. Одно, которое случайно боролось было не без успеха, видя, что другое судно прежде уже взято, пустилось бежать назад к флоту, прежде тем оно было окружено тремя разом. Ливий, вспылал негодованием, устремился на неприятеля со своим начальническим судном. Против него выступали с прежнею смелостью два судна те самые, которые окружили одно Пуническое. Ливий велел своим гребцам опустить в поду весла по обеим сторонам, для того, чтобы придать кораблю больше стойкости, на подошедшие неприятельские суда закинуть железные лапы, и как только условия борьбы будут все те же, что на сухом пути, напомнил своим воинам о доблести свойственной Римлянам, которые рабов царских не могут даже считать достойными себя соперниками. Немного легче того, как прежде два судна одолели одно, он тут один одолел два, и взял их. И уже самые флоты сцепились повсеместно и сражались в разных местах, перемешавшись судами. Евмен пришел последним к завязавшемуся бою: приметив, что левое крыло неприятельское расстроено Ливием, сам напал на правое, где борьба была еще равною.
45. Не так много времени спустя началось бегство на левом фланге. Поликсенидас, видя, что доблестью воинов перевес склоняется на сторону неприятелей, подняв малые паруса, пустился всеми силами бежать: скоро незамедлили последовать их примеру и те суда, которые у берега схватились было с Евменовыми. Римляне и Евмен, насколько лишь достало сил у гребцов и было надежды вредить в тыл неприятелю, довольно пристально его преследовали. А когда они заметили, что тщетно было бы им состязаться в быстроте с легкими судами неприятельскими, имея у себя суда, обремененные припасами всякого рода, наконец оставили преследование; захватили они тринадцать неприятельских судов с воинами и гребцами, а двенадцать потопили. Из Римского флота погибло одно Пуническое судию, в первой схватке окруженное двумя неприятельскими. Поликсенидас остановился бежать не прежде, как у пристани Ефеса. Римляне в этот день оставались на том месте, откуда вышел флот царский: на другой день они намеревались преследовать неприятеля. Почти на половине дороги встретили их двадцать пять палубных Родосских судов с Пизистратом, префектом флота. Присоединив их, они преследовали неприятеля до Ефеса, и остановились, устроив суда в боевом порядке при входе в гавань. Получив таким образом достаточное признание от неприятеля в том, что он побежден, Римляне отпустили Родосцев и Евмена домой, а сами, отправясь в Хиос, проплыли мимо Феникунта, первого порта Еритрейской земли, и ночью бросив якори, на другой день переправились в остров к самому городу; тут они пробыли не долго, дав несколько отдохнуть гребцам и переплыли в Фокею. Тут они оставили оберегать город четыре судна о пяти рядах весел; затем флот пришел в Каны, и так как уже приближалась зима, то суда вытащены на берег, где и окружены рвом и валом. В конце года в Риме состоялись выборы, на которых назначены консулами Л. Корнелий Сципион и К. Лелий, так как внимание всех было обращено на то, как бы привести к концу войну с Антиохом. На другой день выбраны преторы М. Тулий, Л. Аврункулей, Кн. Фульвий, Л. Эмилий, П. Юний, К. Атиний Лабеон.