Спустя два года после подавления антиалександровского восстания и гибели Филоты жертвой необузданной ярости Александра стал его молочный брат Клит, сын Дропида, погибший в 328 г. до н. э. во время праздника Дионисия, который справляли македоняне в Мараканде.
Александр в то время стал не только в полной мере победителем над Персидской державой, но и проводником новой восточной политики, которую хотел противопоставить своей прежней чисто греко-македонской политике. С другой стороны, это было время утомительной и изматывающей борьбы со среднеазиатским населением, особенно в Бактрии и Согдиане, выступившим против македонского нашествия.
Событие, связанное с Клитом, нашло в источниках различные толкования.
В апологетической традиции довольно определенно проходит мысль о критике Клитом восточной политики македонского царя. Прежде всего подвергаются осуждению восточные обычаи, которые к этому времени усиленно внедрялись в среду македонян.
Арриан подчеркивает, что Клит уже давно и явно огорчался и растущей склонностью Александра к варварским обычаям, и лестью, которую ему расточали[132]. Так, царь изменил македонскому обычаю и принес жертву Диоскурам. В дальнейшем им определил жертвоприношение [133]. У него вошло в привычку пировать по-новому, по-варварски. Воображая себя в глубине души сыном Амона, Александр потребовал, чтобы ему кланялись в землю; восхищаясь обычаями персов и мидян, он сменил одежду и переделал дворцовый этикет [134].
Менее отчетливо проходит противопоставление Филиппа Александру. Согласно Арриану, когда некоторые стали припоминать то, что сделал Филипп, Клит стал превозносить последнего, а Александра и его дела принижать [135]. Почему Филиппу отдается предпочтение перед его сыном, источником не раскрывается. Клит, разгоряченный вином, стал резко поносить Александра, который приписал себе подвиги, совершенные македонянами. Он стал похваляться, что спас Александра в битве при Гранике [136]. Александр не в силах был переносить эти пьяные дерзостные речи и был готов совершить непоправимое.
Характерно, что в отличие от дела Филоты, в трагическом исходе которого соратники Александра были заинтересованы, здесь они, наоборот, старались удержать царя от рокового шага. Арриан говорит, что когда Александр в гневе хотел броситься на Клита, его удержали собутыльники. Он призвал щитоносцев, никто не явился на зов. Ему пришлось констатировать, что его положение ничем не отличается от положения Дария, который оставался царем по имени, когда его схватили Бесс и его единомышленники [137]. Телохранитель Птолемей вытащил Клита через ворота, по всей вероятности, желая спасти его от гибели [138].
Однако все эти предостережения соратников Александра не увенчались успехом. Александр поразил Клита сариссой, от чего последний тотчас же скончался [139].
Арриан довольно подробно описывает раскаяние Александра после убийства. Царь намеревался покончить с собой, считая, что недостоин жить после того, как в пьяном виде убил своего друга [140]. Он оплакивал его три дня, ничего не ел и не пил, хотел броситься на сариссу [141]. Софист Анаксарх взял на себя миссию утешения. Он доказывал Александру, что все, что идет от великого даря, должно почитаться справедливым, что его воля выше требования морали. Этими словами ему удалось утешить Александра [142].
Арриан сильно порицает Клита за его дерзкое поведение с царем, а Александра, оказавшегося во власти двух пороков - гнева и пьянства, жалеет[143].
Близок к Арриаиу в изложении событий, связанных с участью Клита, Плутарх. В его интерпретации Клит также выступает против восточной политики Александра. Он иронически относится к обожествлению царя, которого македоняне своею кровью и ранами подняли так высоко, что дали ему возможность отречься от своего отца Филиппа и выдать себя за сына Амона [144]. Клит выступает также против политики сближения с персами. Он не может примириться с тем, что мидийские палки гладят македонян, а последние просят у персов разрешения пустить их к своему царю[145]. Если Александр не хочет говорить открыто со свободными людьми, пусть живет с варварами и рабами, которые будут падать ниц перед его персидским поясом и беловатым хитоном [146].
В отличие от Арриана Плутарх говорит о старых и молодых воинах, по-разному относившихся к восточным мероприятиям Александра. Выпившая молодежь пела песню, написанную на позор и осмеяние полководцев, недавно разбитых варварами. Старшие воины выразили неодобрение такому поведению, стали бранить поэта и певца. Но Александр и его соратники поощряли молодых [147].
Плутарх считает Клита дерзким и чванливым человеком. Он совершил свой поступок в пьяном виде. Александр не мог спокойно смотреть, как он возмущает македонян, и поэтому расправился с ним еще свирепее, чем с Филотой, хотя и сделал это не намеренно, а по несчастному случаю [148].
Как и Арриан, Плутарх говорит о том, что телохранители Александра пытались всячески спасти Клита и отрезвить царя. Когда Александр стал в гневе искать меч, чтобы пронзить им своего обидчика, телохранитель Аристон успел этот меч убрать. Трубач отказался трубить тревогу, за что получил от Александра удар кулаком. Клита крепко держали друзья и с трудом вытолкали его из комнаты. Он тут же вошел в другие двери и смело и презрительно стал декламировать стихи из еврипидовой "Андромахи". Схватив копье у кого-то из копьеносцев, Александр пронзил им Клита [149]. Затем наступило раскаяние, желание наложить на себя руки. Этот эпизод излагается идентично с арриановским. Только у Арриана царя утешает софист Анаксарх, у Плутарха эту функцию выполняет прорицатель Аристандр, который напоминает Александру его сон о Клите: будто он сидит вместе с сыновьями Пармениона, которых уже не было в живых. Сон этот подтверждал, что все случившееся давно было предопределено судьбой. Под влиянием этих утешений Ариетандра Александр стал успокаиваться [150]. После своего страшного поступка под влиянием некоторых своих приближенных он предался роковому заблуждению, что его воля является высшим законом.
В антиалександровской традиции с большей определенностью противопоставляются две принципиально разные точки зрения, высказанные Александром и Клитом.
В отличие от Плутарха, который считает Клита дерзким и чванливым, Курций дает ему высокую оценку как старому воину Филиппа, который в свое время прославился многими важными подвигами [151]. Клит у реки своим щитом прикрыл Александра, сражавшегося с непокрытой головой, и мечом отрубил Резаку руку, которую тот занес над головой. Двое племянников Клита погибло под Милетом в македонском войске [152]. Сестру Клита Гелланику (Ланику), воспитавшую Александра, царь любил как свою мать. По этой причине он доверял Клиту большую часть своего государства. Когда Артабаз из-за преклонного возраста был освобожден от должности сатрапа, его сатрапия была передана Клиту [153].
На пиру, разгорячившись от вина, Александр намеренно кичился своими делами, что было тягостно слушать всем. Он принижал победу Филиппа при Херонее, над греческими наемниками, над иллирийцами. В первом случае великий подвиг был совершен им, но злоба и зависть его отца лишили сына заслуженной славы. Когда вспыхнула распря между македонскими воинами и греческими наемниками, Филипп, получив ранение, остался лежать среди общей свалки, ради безопасности притворившись мертвым. В это время Александр вынужден был прикрывать своим щитом отца и сохранил ему жизнь, собственноручно убивая тех, кто пытался напасть на него. Что касается войны против иллирийцев, то Александр победоносно вел ее сам, без участия Филиппа [154].
Таким образом, Александр противопоставлял себя Филиппу, чем были довольны молодые и недовольны старики, которые долго служили под командованием Филиппа.
У Курция, как и у Плутарха, имеет место сопоставление стариков (seniores) и юношей (iuvenes).
В отличие от Александра Клит выступает в защиту Филиппа и Пармениона, в защиту воинов, которые и создавали славу македонскому оружию.
Клит продекламировал стихи Еврипида, которые, правда, говорили о греках, необоснованно упоминавших на трофеях имена не тех, кто обеспечил победу, а только имена царей, незаслуженно присвоивших себе славу, добытую чужой кровью. У Еврипида говорится:

"..Как ложен суд толпы! когда трофей
у эллинов победный ставит войско
между врагов лежащих, то не те
прославлены, которые трудились,
а вождь один себе хвалу берет..." [155]

Александр явно понял намек, был огорчен и раздражен им. Огорчения усилились, когда Клит начал вспоминать дела Филиппа и его войны в Греции, ставя все это выше деяний Александра [156]. Клит осмеливался защищать Пармениона, похвала которому особенно оскорбила царя[157]. Выступая против обожествления последнего, Клит насмехался над оракулом Юпитера, которого Александр считал своим отцом [158]. Клит также выступал против дальнейших завоеваний, считал, что население покоренных земель будет все время оказывать македонянам сопротивление. Он, в частности, подчеркивал, что мятежная Согдиана, которую Александр дал ему в управление, никогда не будет покорена и не может быть покоренной [159].
В ходе спора между Александром и К ли том выявляется разное отношение к ним со стороны молодых и старых воинов. На молодых опирается царь, старые сочувствуют Клиту[160]. Как и другие авторы, Курций также приводит. явные доказательства того, что "друзья" царя, которые жаждали смерти Филоты, пытаются всячески удерживать его от совершения убийства. Птолемей и Пердикка, Лисимах и Леоннат даже отняли у Александра копье. Птолемей и Пердикка умоляли его не предаваться столь сильному гневу [161]. Но удержать его от этого поступка они не смогли, и он убил Клита копьем со словами: "Отправляйся теперь к Филиппу, Пармениону и Атталу" [162].
Дальше идет описание раскаяния царя, угрызений совести, желания покончить с собой.
Сомневаться в искренности раскаяния вряд ли нужно. Вполне возможно, что такое раскаяние действительно имело место. Но этим раскаянием основы конфликта не устраняются.
Таким образом, сохранившиеся известия античных авторов о трагической гибели Клита, несмотря на частные различия, не противоречат друг другу в своей основе [163].
Бели непосредственный повод к ссоре Клита с Александром передается по-разному, то корни конфликта в македонском военном лагере в обеих традициях в общем одинаковы. Они вырастали из того глубокого недовольства старых полководцев и командиров филипповского времени той политикой, которую Александр проводил в Азии. Превращение им Македонского царства в огромную азиатскую державу растворило все македонское в ее восточную сущность.
Если во время спора особенно выпячивались личность Филиппа и его заслуги, то это происходило не столько из-за выражения личных к нему симпатий со стороны старших македонских командиров, сколько потому, что при нем более ярко и отчетливо проявилась та политика Македонского государства, которой на Востоке пренебрег Александр.
В источниках антиалександровской традиции подчеркивается мысль о том, что толчок для выступления против царя дало его принижение заслуг Филиппа, в источниках апологетической традиции - недовольство Клита благосклонностью Александра к персидским обычаям. Но между обеими традициями нет противоречия, так как Филипп был для той части командного состава, которую представлял Клит, выразителем македонских традиций, утраченных в новых условиях державы Александра.
Клит совершенно не жаловался на пренебрежение к нему со стороны царя; напротив, он пользовался его большим доверием и благосклонностью, Александр не забывал, что он обязан ему жизнью. При Гавгамелах ему было поручено командование "царской илой" конницы гетайров [164]. После трагической гибели Филоты ему было передано вместе с Гефестионом командование над македонскими гетайрами, а после отставки прежнего сатрапа Артабаза, вручена огромной важности сатрапия [165]. Правда, здесь следует иметь в виду, что Клит получил командование только половиной конницы, остальная половина была передана Гефестиону. Кроме того, через несколько месяцев разделение конницы было уничтожено и как подразделение войска вообще расформировано. Что касается руководства сатрапией Бактрии, то это назначение вряд ли было доказательством особого к нему расположения Александра. Обращает на себя внимание такой факт. После гибели Клита на эту должность был назначен Аминта, тогда не имевший никакого самостоятельного руководства. Если учесть, что Александр в последние годы не брал сатрапов из числа полководцев армии и что Менандр, получив такой пост в северо-восточных районах Индии, осмелился отказаться принять его, за что был Александром казнен, то назначение Клита, командира знатнейшего из всех отрядов войска, означает странное исключение. В действительности новое его назначение означало удаление из армии, изоляцию, лишение влияния. Здесь напрашивается невольное сравнение с положением Пармениона, оторванного от действующей армии и отправленного в тыл, в Экбатаны. Вероятно, что и причины здесь были одинаковыми. Но если Парменион не высказывал своей позиции открыто, то Клиту развязало язык вино [166]. В своих высказываниях он выражал не столько свое личное недовольство, сколько затронул надежды и чаяния той части македонских военачальников, которая не хотела отказываться от своих прежних прав и преимуществ перед варварами, от своего господствующего положения, которое приходилось делить с покоренным населением. Эти антиалександровские настроения являются логическим продолжением тех настроений, жертвой которых стал Филота [167].
Нуждается в объяснении и тот непреложный факт, что античная традиция единодушна в оценке "друзей" Александра во время катастрофы Клита. Совершив жестокий акт насилия и грубого произвола над Филотой, их врагом и соперником, они пытались удержать царя от убийства Клита. По всей вероятности, такая позиция определялась тем, что с Клитом в данном случае не был связан организованный заговор, и убийство его выглядело не как наказание политического противника, а как личная расправа. В тяжелых условиях среднеазиатской жизни такой вывод был опасен и мот создать лишние осложнения в македонской армии. Кроме того, Клит для "друзей" Александра не представлял опасности. Он не занимал таких ключевых позиций в армии, как Филота. За ним не стояла грозная македонская конница с ее далеко идущими претензиями. Военный авторитет Клита также не был так высок, как авторитет сына Пармениона. Поэтому противоречия между Клитом и царем в глазах македонских воинов должны были выглядеть инцидентом личного характера.
Можно согласиться с выводами С. И. Ковалева о том, что хотя конфликт с Клитом носил личную форму и его смерть была в известном смысле случайной, столкновение в этом конфликте двух тенденций, двух социальных сил было явлением закономерным [168].
Убийство Александром Клита было дальнейшим развитием тех противоречий среди македонской знати, которые получили особенно яркое выражение в жестокой казни Филоты и в заговоре Димна [169].
Вслед за катастрофой с Клитом античные источники связывают трагические события с Каллисфеном. Арриан излагает судьбу историографа Александра после гибели Клита, подчеркивая, что хотя эти два события хронологически не совпадают, между ними было много общего по существу [170].
Каллисфен, сын Демотима, родом из Олинфа, по материнской линии племянник Аристотеля и ученик его [171]. В своей деятельности официального историографа и придворного философа он испытал всю тяжесть зависимости от власть имущих и за попытку быть самостоятельным в своих суждениях поплатился жизнью.
С Македонией Каллисфен был связан задолго до восточных походов. Прежде всего она сыграла печальную роль в судьбе его родины. Олинф, самый сильный и влиятельный город на македоно-фракийском берегу, глава Халкидского союза, сначала был союзником Македонского государства. Но затем, ужаснувшись широких завоеваний македонского царя Филиппа II, перешел на сторону Афин. В 352 г. до н. э. с афинянами был заключен мир, и тогда по приказу отца Александра македонские войска начали войну против Олинфа. В 348 г. до н. э. он был взят три помощи подкупа и измены, а потом сожжен [172]. Имущество жителей его подверглось разграблению, большинство населения было продано в рабство; и лишь немногие получили убежище в других греческих городах. Возможно, что среди них был и совсем еще юный Каллисфен.
Во-вторых, 5 лет спустя, в 343 г. до н. э., Каллисфен сам появляется в Македонии в сопровождении своего дяди и учителя Аристотеля. В это время последний был приглашен Филиппом II в пределы его государства в качестве воспитателя Александра Македонского. Аристотель принял это приглашение и около 3 лет прожил в македонском местечке Миэзе вместе со своим воспитанником и другими представителями македонской молодежи. Здесь Каллисфен работал совместно с Аристотелем в качестве его научного помощника. Кроме того, он продолжал трудиться над своим сочинением по истории Греции, которое, подобно Ксенофонту, назвал "Ελληνικἁ". К началу походов Александра в Азию оно, вероятно было уже опубликовано. Этот труд, посвященный главным образом "священной войне", был составлен в македонских интересах [173]. По выражению немецкого историка Ф. Альтгейма, Каллисфен продолжил в нем то, что начал Исократ своим "Филиппом" [174].
Вопрос о том, участвовал ли Каллисфен в восточных походах с самого начала или примкнул к македонской армии, когда она находилась во внутренней Азии, остается спорным [175]. Не исключена вероятность, что Каллисфен участвовал в поводе с самого начала. Дошедшие до нас фрагменты его труда (25, 33, 35), говорящие об отливе моря в Памфилии, о битве при Иссе и о чудесах с египетским богом Амоном, непременно предполагают свидетельство очевидца.
В качестве историографа Каллисфен : был рекомендован македонскому царю самим Аристотелем [176]. Такая рекомендация решала все. Тем более, что сам Александр хорошо знал его не только как племянника своего учителя, во время продолжительного пребывания того в Македонии, но и как автора греческой истории, которая по существу была историей македонской [177]. На эту цель участия Каллисфена в восточных походах определенно указывает Юстин [178]. Арриан приводит слова, будто бы сказанные Каллисфеном, что он прибыл к Александру не за славой для себя, а чтобы прославить его в своем труде, который он напишет для мира [179]. Арриан не считает справедливыми каллисфеновские слова о том, что дела Александра зависят от оценки их Каллисфеном, но не отрицает роли Каллисфена как придворного историографа.
И действительно во время восточных походов Каллисфен тщательно писал официальное произведение о делах Александра "Πρἀσεις Άλεξανδρου" [180]. Одновременно с этим основным занятием он находился в постоянном научном контакте с Аристотелем, которому сообщал свои научные наблюдения над природой до сих пор малоизвестных стран.
Официальное произведение Каллисфена охватывало события от времени перехода Александра в Азию до последней битвы о персидским царем на Гавгамельекой равнине. Работа осталась незаконченной из-за трагической смерти ее автора. Он стал жертвой того, чьи подвиги прославлял. Здесь мы сталкиваемся с явным противоречием. Известно, что произведение Каллисфена было по своему характеру панегирическим, чрезвычайно субъективным. Оно безгранично прославляло деяния Александра и даже подчеркивало его божественное происхождение. Тимей и Полибий упрекали Каллисфена в угодничестве [181]. В связи с этим остается непонятным, почему македонский царь так жестоко расправился с историком, который в своей "Истории" восторгался его военным талантом, его бесстрашием, его победами. Очевидно, причину этой психологической загадки надо искать в обстоятельствах, приведших к ухудшению отношений Каллисфена с царем, затем к разрыву этих отношений и, наконец, к трагической развязке. Обстоятельства эти носили глубокий политический характер.
Официальная версия стремится обвинить во всем Каллисфена и оправдать его казнь.
Арриан характеризует Каллисфена как человека простого и сурового, не одобрявшего восточной политики Александра [182]. Он упоминает сообщение "некоторых" о связях Каллисфена с Филотой, одним из вдохновителей антимакедонского заговора. Арриан приводит их завуалированный разговор, основная мысль которого заключается в необходимости физического устранения царя. На вопрос сына Пармениона о том, кого особенно чтят в Афинах, историограф Александра ответил, что чтят Гармодия и Аристогитона, потому что они убили одного из двух тиранов и уничтожили тиранию. На другой вопрос, сможет ли тираноубийца найти убежище в любом эллинском государстве, Филота получил утвердительный ответ в отношении Афин [183].
Ссылаясь на то, что "рассказывают другие", а не на надежные свидетельства, Арриан приходит к выводу, что Каллисфен противился новому обычаю проскинесиса, воспринятому Александром от персов [184]. Спор об этом вызвал ссору. Инспирированный Александром и одним из его близких друзей Гефестионом, этот спор возник во время пиршества, на котором присутствовали эллины, македоняне и знатные персы. Автор произведения "О царстве" Анаксарх из Абдеры, который уже раньше прославлял Александра после убийства им Клита, категорически отстаивал претензии царя. Он говорил, что гораздо правильнее почитать богом Александра, чем Диониса и Геракла. Поэтому справедливо будет, если македоняне окажут божеские. почести своему царю [185]. Соучастиники плана одобрили речь Анаксарха. Они заявили, что желают земно поклоняться Александру, в то время как большинство македонян с чувством неудовлетворения и досады хранили тягостное молчание [186]. С возражениями Анаксарху выступил Каллисфен, который, не отрицая достоинств Александра, считал, что нельзя уподоблять людей богам, возводить людей на недосягаемую высоту и оказывать им преувеличенные почести [187]. Он хвалил Александра как человека, подчеркнув однако, что человеку божественные почести отдавать нельзя [188]. Эти слова Каллисфена пришлись по душе македонянам, но чрезвычайно разозлили Александра, который вынужден был отменить земные поклоны, хотя самые знатные персы продолжали выполнять этот обряд [189].
Во вложенной в уста Каллисфена большой речи о проскинесисе у Арриана находится характерное место, заслуживающее особого упоминания [190]. Каллисфен призывает царя взвесить, будет ли он заставлять эллинов, свободнейших людей, кланяться ему в землю. Это высказывание очень напоминает известный совет Аристотеля своему царственному ученику [191]. Арриан приводит также и другой рассказ, по которому Каллисфен повел себя бестактно, нарочно не исполнив обряда поклонения Александру [192].
Арриан считает вполне естественным, что Александр возненавидел Каллисфена за неуместные высказывания и высокомерие, за неумение держать себя. Поэтому Арриан вполне доверяет тем, кто обвиняет Каллисфена в том, что он участвовал в заговоре юношей против Александра; другие даже говорят, что он поднял их на этот заговор [193].
В отличие от Арриана, Плутарх, использовав перипатетическую литературу, в основном говорит о Каллисфене благосклонно. Историограф изображен как человек серьезный и независимый, вокруг которого толпилась молодежь. Вместе с тем его жизнь нравилась "людям постарше" [194]. Каллисфен фигурирует здесь как любитель свободы, противник тирании; как ученик Аристотеля он презирал варваров и отрицал персидские обычаи [195]. Он оставался последовательным учеником своего учителя. По Плутарху, Анаксарх выступает антагонистом Каллисфена. В их диалоге отчетливо проявляется социальный смысл. Когда за обедом зашла речь о временах года, Каллисфен иносказательно выразился, что климат тут гораздо холоднее и суровее, чем в Элладе; на это Анаксарх парировал, указав, что здесь действительно холодно Каллисфену, потому что на родине он ходил зимой в стареньком плаще, а сейчас он укрывается тремя коврами [196]. Анаксарх категорически отстаивал претензии царя на божеские почести. Каллисфен выступил против этих претензий. Впрочем, в противопоставлении Каллисфена и Анаксарха нельзя не видеть тенденциозности перипатетиков - сторонников учения Аристотеля, которые окружили Каллисфена ореолом мученичества.
Плутарх указывает, что Каллисфен, приглашенный на пир, чтобы произнести похвальную речь македонянам, произнес ее с необычайным красноречием. Александр заявил, что величие этой темы облегчает задачу оратора, и попросил последнего проявить свой талант: раскритиковать тех, кого он только что прославил. Тогда, "отрекшись от прежнего", Каллисфен прошелся на счет македонян и самого Филиппа с такой суровостью и резкостью, что обидел Александра. Выполняя волю царя, он стал обвинять македонян, чтобы они стали лучше, узнав о своих недостатках, и подчеркнул, что только раздоры среди греков сделали Филиппа великим и сильным. Это, по указанию Плутарха, породило у македонян и у Александра жестокую к нему ненависть [197].
Если этот рассказ, приводимый Плутархом, верен, то он дает понять, что олинфянин не всегда проявлял осторожность в отношениях с Александром и не старался во что бы то ни стало щадить обидчивость последнего.
По Плутарху, Каллисфен решительно отвергал обряд земного преклонения перед Александром и открыто высказал то, о чем думали, негодуя в душе, даже лучшие из пожилых македонян [198]. Когда совершался обряд земного поклонения, Каллисфен пытался его игнорировать, чем навлек на себя неприязнь царя. Эта неприязнь стала для него роковой. Плутарх сообщает: перед алтарем, воздвигнутым в зале для пиршества, друг Александра принес золотую чашу, которую последний попросил, и предложил совершить возлияние в честь царя; затем, бросившись к ногам его, получил от него поцелуй. Это был ритуал, который только что был предметом жестокого спора. Все гости повторили движения друга Александра, Каллисфен же только, совершив возлияние, приблизился к царю, чтобы получить поцелуй. Но один из гетайров отговорил царя обнимать человека, который не опустился перед ним на колени, и Александр отказал в поцелуе. Каллисфен принял этот отказ с насмешкой, заявив во всеуслышание: "Ухожу одним поцелуем беднее" [199].
Плутарх указывает, что против Каллисфена выступили Гефестион, Лисимах, Деметрий, Гагнон [200].
Таким образом, из апологетической традиции Арриана и Плутарха явствует, что Каллисфен свое мнение нередко выражал с бесцеремонной резкостью [201]. На эту особенность его характера обращал внимание и Аристотель, который отрицал у него благоразумие в обхождении с людьми [202].
При трактовке событий этой традиции кажется, на первый взгляд, весьма вероятным предположение, что между Александром и Каллисфеном уже задолго до катастрофы развивались противоречия. Но в действительности для такого вывода у нас нет достаточных данных. Даже последняя часть исторического произведения Каллисфена, которая, во всяком случае, была написана после гибели Пармениона, не дает достаточного повода для такого утверждения. Кроме того, мы не можем с достоверностью сказать, оказали ли влияние на многие положения Каллисфена процесс над Филотой и убийство Клита. Поэтому ряд ученых считает, что только действия вокруг проскинесиса с их последствиями являлись основной причиной возникших противоречий между Александром и Каллисфеном и гибели последнего [203].
В антиалександровской традиции дело Каллисфена непосредственно связано с восточной политикой царя, в частности, со стремлением последнего обожествить свою персону [204]. Для этого он приказал македонянам ввести персидский обычай проскинесис. Окружавшие царя льстецы, особенно Агис из Аргоса и Клеон из Сицилии, всячески подогревали это его намерение [205]. На пиру, в присутствии не только македонян и ближайших друзей царя из греков, но и знатных персов, Клеон напоминал, до какой степени персы поступают мудро, становясь на колени перед великим царем, авторитет которого был необходим для опасения империи. Александр тем более заслуживал поклонения, что его беспримерные подвиги доказали его божественную натуру.
В ответ на такую льстивую речь Клеона, требовавшего божественных почестей для Александра, Каллисфен изложил свою точку зрения. Он не нападает на царя, хочет, чтобы его жизнь была долгой, а величие - вечным; однако уверен, что обожествлять человека при жизни нельзя, обожествление возможно только после его смерти [206]. Кроме того, Каллисфен в принципе высказывается против введения иноземных и чуждых обычаев. Его девиз: довольствоваться своими собственными обычаями. "Я не стыжусь своей родины, - говорит он, - и не желаю учиться у побежденных тому, как мне почитать даря. Выходит, они победители, раз мы принимаем от них законы, как нам жить" [207].
Курций указывает, что все Каллисфена принимали как защитника общественной свободы (vindex publicae libertatis) и слушали его с сочувствием, одни - с молчаливым согласием, другие - особенно старики - с возгласами одобрения [208].
Характерно, что против обычая проскинесиса, проведение которого было инспирировано Агисом и Клеоном по указке самого Александра, выступил не только Каллисфен, но и Полисперхонт, один из преданных друзей царя [209]. Курций этим подчеркивает, что не только грек Каллисфен, но и представитель македонской знати Полисперхонт отрицательно отнеслись к введению этого обычая, воспринимая его как унижение[210]. Они оба оказались вследствие этого в немилости у царя. Александр Полисперхонта простил, а Каллисфена подверг пытке, которая привела его к могиле [211].
Курций рисует Каллисфена как человека с твердым независимым характером, единственного, кто удерживался от раболепия перед Александром (quasi solus Macedonas paratos ad tale obsequium moraretur) [212].
Таким образом, оба направления в античной традиции совпадают в той части, где речь идет о том, что Каллисфен своим своенравным поведением изолировал себя от других историков и литераторов, от македонских командиров, от жизни придворного лагеря [213].
Рассказы Арриана и Курция о Каллиcфене во многом соприкасаются, что указывает на наличие у представителей обеих традиций какого-то общего источника. Некоторые особенности в интерпретации этого материала вытекают уже из принадлежности авторов к различным традициям. Но все их данные не оставляют сомнения в том, что после конфликта с Александром над Каллисфеном, несмотря на то, что за его плечами стоял Аристотель, нависла серьезная угроза, и его положение "царского приближенного" было утрачено, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Последние дни и трагический конец Каллисфена источники связывают с заговором "пажей", раскрытым весной 327 г. до н. э., незадолго до начала индийского похода.
Мотивы заговора "пажей" в исторической литературе оцениваются по-разному. Ю. Керст и У. Вилькен считают, что они были чисто личными и не имели политического характера [214]. А. Боннар даже полагает, что юноши "пажи" из-за ребячества или почти ради игры задумали убить царя [215].
В советской науке этот вопрос был предметом изучения С. И. Ковалева. В своей статье "Заговор пажей" он пытается вскрыть социальные причины этого заговора и определить то место, которое имело это событие в общем антимакедонском движении [216].
Не все источники дают достаточно полное и ясное толкование этому событию.
Александровская традиция, заинтересованная в смягчении социальных конфликтов и в сглаживании внутренних противоречий в македонской армии, сравнительно мало уделяет внимания заговору "пажей".
Арриан пытается объяснить данное событие мотивами личного порядка. Он приводит версию о том, что главный участник заговора Гермолай на охоте убил кабана, которого Александр упустил. Последний в гневе приказал высечь Гермолая на глазах остальных юношей и отнял у него лошадь [217]. Оскорбленный Гермолай решил мстить Александру, для чего стал собирать единомышленников. Он привлек на свою сторону Сострата, сына Аминты; Антипатра, сына Асклепиодора, сирийского сатрапа; Эпимена, сына Арсея; Антиклея, сына Феокрита, и Филоту, сына фракийца Карсида[218]. Простая случайность нарушила их план. На следующий день Эпимен раскрыл план своему другу, который, в свою очередь, рассказал другим, и через Птолемея все стало известно Александру. Последний велел схватить всех, кто был замешан в заговоре, пытать, а затем казнить [219].
Перед войсковым собранием Гермолай заявил, что он действительно составил заговор, и свой поступок объяснил следующими обстоятельствами: а) дерзостным самомнением Александра, которое невозможно терпеть свободному человеку; б) несправедливым убийством царем Филоты и его отца, Клита и других людей; в) введением восточных обычаев, в частности, земных поклонов и мидийской одежды; г) постоянными попойками Александра. Все это, по мнению Гермолая, невозможно было переносить, и он решил освободить от всего этого себя и остальных македонян[220].
Более детально заговору "пажей" уделяет внимание антиалександровская традиция. В отличие от Арриана, Курций пытается доказать, что заговор был организован тщательно и, бесспорно, имел политическую подкладку.
Сведения Курция о самом Гермолае и организованном им заговоре против Александра, хотя и более подробные, по существу совпадают с известиями Арриана [221]. На собрании воинов Гермолай, у Курция, произносит пространную антиалександровскую речь, в которой прямо указываются причины, вызвавшие организацию заговора: заговорщики решили убить царя, во-первых, потому что он стал обращаться с ними, как с рабами; во-вторых, его руками или руками его друзей были жестоко убиты те, которые доставляли ему славу и победу, а именно: Аттал, Филота, Парменион, линкестиец Александр и Клит; в-третьих, кровь македонян царь проливает, как воду, ненужную и грязную; в-четвертых, 30 тыс. мулов возят награбленное ему золото, в то время как воинам нечего увезти домой, кроме никому ненужных шрамов; в-пятых, он надел на македонян ярмо новых обычаев, ввел персидские одежды и персидский образ жизни. Стало быть, они стремились уничтожить персидского царя, а не македонского, и преследовали его по праву войны, как перебежчика. И, наконец, в-шестых, он хотел, чтобы македоняне бросались перед ним на колени и приветствовали его, как бога. Всего этого не могут выносить свободнорожденные, которые не хотят и не могут терпеть царской гордыни [222].
Перед лицом конкретных обвинений Александр был вынужден защищаться. Аргументы его защиты, приведенные Курцием, не всегда убедительны. Наказание Гермолая на охоте объясняется царем не его жестокостью, а древними македонскими обычаями [223]. Что касается убийств, которые он совершил над отдельными представителями командного состава, то эти убийства так или иначе носили политический характер, ибо он убивал своих личных врагов, которые не хотели ему покориться [224]. Александр опровергает обвинение в жадности, обратив внимание на то, что в походах обогатился не столько он, сколько все его войско: те, которые ничего не имели, кроме оружия, имеют сейчас много золота, рабов и вражеских трофеев [225]. Не отрицая своего намерении привлечь персов к управлению, а персидские обычаи привить македонянам, он объясняет это тем, что без проведения этих мер в жизнь нельзя управлять таким большим государством [226]. Что касается его обожествления, то оно не противоречило делам, которые он совершил, его цели покорить весь мир [227].
Этот обмен речами маловероятен. Александр не допустил бы, чтобы обвиняемый в резкой форме публично критиковал политику царя. Но, как правильно указывает С. И. Ковалев, эти речи интересны для нас как показатель отношений к событиям античной историографии. Речь Гермолая у Курция представляет яркий образец враждебной Александру традиции, которая неотступно присутствует в наших источниках [228].
С заговором "пажей" непосредственно связывается трагическая судьба историографа Александра.
Каллисфен был учителем царских "пажей", пользовался у них большим авторитетом, находился в тесной связи с ними [229]. Во враждебной по отношению к нему традиции особо подчеркивается, что о" среди пажей вел речи о свободе, выступал против тирании, высказывался как врат деспотизма [230]. Об этом в грубой и неприкрытой форме было доложено царю, который охотно поверил этим слухам. Многочисленные враги Каллисфена с особым удовольствием распространяли и муссировали эти слухи. И добились своего. Ненависть царя против Каллисфена вспыхнула с новой силой [231]. Предположив, что он знал о заговоре или даже участвовал в нем, Александр в бактрийском городе Карпаты приказал арестовать его с тем, чтобы позднее строго наказать [232].
Согласно указаниям Аристобула и Птолемея, заговорщики назвали Каллисфена человеком, внушившим им этот дерзкий поступок [233]. Большинство же рассказывает, что Александр сразу поверил наветам на Каллисфена, потому что давно питал к нему ненависть. Плутарх указывает, что Гермолая побудил на цареубийство Каллисфен, хотя сам Александр в письмах к Кратеру, Атталу и Алкете вынужден был признать, что участники заговора даже под пытками не оговорили Каллисфена [234].
У Курция Гермолай в ходе процесса подчеркивал, что Каллисфен не принимал никакого участия в заговоре, и он страдает совершенно невинно [235]. Александр же, наоборот, пытался убедить воинов, что Каллисфен как учитель "пажей" считался своим среди заговорщиков и их единомышленником [236]. Сам Курций полагает, что Каллисфен не был повинен в заговоре и что Александр без суда и следствия замучил человека, отличавшегося благородными качествами и поступками [237].
Разноречивы и сведения о самой смерти Каллисфена. Они собирались в ряде отдельных рассказов, не согласованных друг с другом [238]. Неизвестно точно, был ли он судим [239]. Но достоверно то, что он погиб "ужасной смертью", подвергнувшись "наказанию", которое для него предназначил ревностный поклонник персидских нравов [240].
По словам Птолемея, излагавшего более или менее правдиво ход событий, Каллисфена по приказу Александра пытали и повесили [241]. Согласно Аристобулу, арестованного Каллисфена везли в железной клетке за войском в цепях; он заболел и вскоре в заключении скончался [242]. Наконец, Плутарх приводит указание Харета о том, что Александр держал своего противника 7 месяцев в тюрьме, чтобы судить его потом в присутствии Аристотеля. Но в Индии, когда Александр был ранен, Каллисфен, заеденный паразитами, умер [243]. По Харету выходит, что Каллисфена не убили, а он умер своей смертью. Но это не согласуется с более достоверными источниками, каким является Птолемей. Кроме того, сам Плутарх приводит слова Александра в письме к Антипатру, где он обещал наказать самолично Каллисфена и "тех, кто прислал его". Этими словами он прямо указывал на Аристотеля, воспитателя и родственника историографа. О жестокой казни Каллисфена повествует и Юстин [244]. Согласно его данным, Каллисфену отрезали уши, нос и губы и приказали было бросить его в ящик с собакой для устрашения других. Лисимах, который привык слушать Каллисфена, пожалел его, подвергавшегося наказанию не за какие-либо преступления, а за свободу речи, и снабдил его ядом, чтобы помочь ему в его несчастье. Узнав об этом, Александр так разгневался, что бросил Лисимаха в клетку льва. Лисимах вступил с ним в единоборство и победил царя зверей.
Убийством Каллисфена Александр был достаточно скомпрометирован в греческом мире. Омрачающее это событие подействовало на отношения между Александром и его учителем Аристотелем. Особенно сильное негодование оно вызвало в аристотелевской школе перипатетиков, которая считала Каллисфена своим. Один из представителей этой школы Теофраст выразил свою скорбь но поводу трагического конца своего друга в специальном сочинении "Каллисфен, или о печали". В этом труде отчетливо высказана мысль о том, что Александр неверно воспользовался своим счастьем [245]. Этим высказыванием представитель перипатетиков, а также стоики положили начало отрицательной оценке деятельности Александра, как одного из опьяненных своей властью и ослепленных своим счастьем тиранов, - оценке, которая получила в историографии дальнейшее развитие и превратилась в традицию антиалександровского направления [246].
Клит и Каллисфен представляли два общества - македонское и греческое. Оба они по разным причинам отвергли новую концепцию Александра. Причем первый исходил из интересов Македонии, ее старых традиций, второй - Греции. Как верный ученик Аристотеля, автора теоретического трактата о принципах освоения и эксплуатации Востока, Каллисфен выражал интересы греков, принявших участие в восточных походах, а также отстаивавших идеалы полиса против универсальной монархии Александра [247].
Сам Аристотель делал попытку оказать влияние на Александра и написал адресованные ему два трактата [248]. Во фрагменте "О царстве" он настоятельно рекомендует ему прислушиваться к советам истинных философов, следовать им. В ходе завоеваний тот не принял советов учителя, не следовал его наставлениям, направляя свои усилия не на подчинение мира верховной власти греков, а на создание мировой державы, состоящей из различных по своему общественному устройству, религии, народным обычаям стран [249].
Наблюдая живые факты действительности, Аристотель в своих теоретических работах пытался учитывать изменения, которые происходили на исторической сцене, но ощущение крушения своих надежд, естественно, тяготило[250]. Это чувство испытывал и Каллисфен.
До тех пор, пока панэллинская идея греками воспринималась как реальность, Каллисфен был одним из близких сторонников македонского царя [251]. В первый период похода он даже чрезмерно восхвалял его мероприятия и сделал значительный вклад в создание мифа о его обожествлении [252]. Тогда Каллисфен мог вполне оправдать то, что Александр был объявлен сыном бога. Но во второй период похода он считает нужным решительно отвергнуть простирание ниц перед монархом, как варварский обычай, глубоко чуждый эллинскому сознанию.
Такая эволюция Каллисфена от ревностного сторонника Александра до его хулителя была вызвана потерей перспективы, реальным осуществлением восточной политики царя, в которой интересы греков меньше всего учитывались. Идеал Каллисфена - добавить Азию к Греции -оказался не осуществленным. Это вызвало недовольство, это привело к трагической развязке.

---

[132] Arr. IV, 8, 4.
[133] Там же, 2.
[134] Там же, 9, 9.
[135] Там же, 8, 6.
[136] Там же, 5—7.
[137] Там же, 8.
[138] Там же, 9.
[139] Arr. IV, 8, 8.
[140] Там же, 9, 2.
[141] Там же, 3—4.
[142] Там же, 7—8.
[143] Там же, 8, 5; 9, 1.
[144] Plut. Alex. 50.
[145] Там же, 51.
[146] Там же.
[147] Plut. Alex., 50.
[148] Там же, 13, 50
[149] Там же, 51.
[150] Там же, 52, ср. 50.
[151] Curt. III, 1, 20.
[152] Там же, 2, 8.
[153] Там же, 1, 19, 21.
[154] Там же, I, 23—25.
[155] Еврипид. Андромаха, стр. 684 и сл. (перевод И. Ф. Анненского).
[156] Curt. VIII, 1, 28—30, 34.
[157] Там же, 42.
[158] Там же.
[159] Там же, 35.
[160] Там же, 31, 36-37.
[161] Там же, 47—48.
[162] Curt. 52.
[163] Ф. Шахермейр, обобщая данные источников, полагает, что на пиру, на котором имели место трагические события, речь шла о Диоскурах и Геракле, дела которых льстецам казались незначительными в сравнении с подвигами Александра. Это импонировало последнему не только по причинам сугубо личного свойства, но и потому, что этим он мог опять подхлестнуть свое войско к новым военным акциям. Решающей причиной для открытой ссоры историк считает насмешливое пение стихов греческих случайных поэтов, в которых говорилось об уничтожении македонского отряда на Политимете. Сам царь был виновен в несчастье, так как слишком слабо соразмерил силы войск и недостаточно подкрепил свой приказ. Ему могло понравиться, что ошибку приписали только командирам, участникам битвы, хотя они сражались до последней возможности. Старые командиры стали здесь громко выражать свое недовольство поэтами, которых одобрял царь. Этот разговор захватил Клита, который вступил в словесный поединок с Александром в защиту погибших друзей. (См.: Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 299).
[164] Arr. III, II, 8; Diod. XVII, 57, 1; Curt. IV, 13, 26.
[165] Arr. IV, 17, 3; Curt. VIII, 1, 19.
[166] Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 297.
[167] J. Kaerst. Op. cit., S. 350.
[168] С. И. Ковалев. Александр и Клит. — ВДИ, 1949, № 3, стр. 72—73.
[169] Там же, стр. 69.
[170] Arr. IV, 14, 4.
[171] Dittenberger. Sylloge, I, 275; Arr. IV, 10, 1; Plut. Alex. 55. Фрагменты о Каллисфене полностью даны у Плутарха (52—55) и Арриана (IV, 10—11). Они собраны в работе: A. Robinson. Alexander the Great. New–Jork, 1947, vol. I, p. II.
[172] Dem. IX, 56.
[173] Diod. XVII, 117, 8, ср. XVI, 14, 4; Athen. XIII, 10, стр. 560 ВС.
[174] Fr. Altheim. Alexander und Asien. Tübingen, 1953, S. 85.
[175] Η. Berνe. Das Alexanderreich auf prosopographischer Grundlage. Bd. II. München, 1926, S. 192—193.
[176] Аристотель, отправив на Восток своего племянника, сам отклонил ходатайство своего ученика о том, что он будет сопровождать его. Но между ними в первые годы похода была деятельная переписка. Два трактата Аристотеля «О колонизации» и «О монархии» были написаны в качестве совета Александру и, очевидно, повлияли на проведение политики завоеваний. См. В. Уилер. Александр Великий, 1900, стр. 37.
[177] H. Berve. Op. cit., Bd. II, S. 193.
[178] Just. XII, 6, 17.
[179] Arr. IV, 10, 2.
[180] Когда Каллисфена спрашивали, почему он написал «Hellenica» лучше, он воскликнул: «Потому что когда я писал «Hellenica», я был голоден, но когда составлял «Деяния Александра», я был насыщен». (Thamon. Vatic. 367).
[181] Polyb. XII, 126, 2, 23, 8. Ср. XII, 2 б.
[182] Arr. IV, 10, I.
[183] Там же, 10, 3—4.
[184] Персы в присутствии своего царя становились на колени и касались лбом земли. Этому обычаю, который греки называли «проскинесис», давали следующее объяснение: персы видели в споем монархе если не бога, то по крайней мере человека, которого избрал и покровительствует ему верховный их бог; следовательно, они преклонялись перед царем как перед образом бога, который правит, по их мнению, вселенной. Преемник Дария, естественно, был расположен к тому, чтобы его подданные оказывали ему такие же знаки почтения. Для местных народов это было привычно. Что касается греков, то они считали, что подобные почести должны оказываться только богам; македоняне в свою очередь, повинуясь своему монарху, не испытывали к нему, за исключением некоторых людей, никакого религиозного почтения. (См.: P. Cloché. Op. cit., p. 79).
[185] Arr. 10, 6—7.
[186] Там же, 11, 1.
[187] Там же, 11, 2—5.
[188] Cutrules Alexander James. Invictus. A history of Alexander the Great, p. 240.
[189] Arr. IV, 12, 1—2.
[190] Arr. IV, 11, 8, cp. Curt. VIII, 5, 19.
[191] Arist. frgm. 658 (Rose).
[192] Arr. IV, 12, 3—6.
[193] Arr. IV, 12, 7.
[194] Plut. Alex. 53.
[195] W. Tarn. Alexander the Great, vol. I, p. 80; Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 308.
[196] Plut. Alex. 52.
[197] Plut. Alex. 53.
[198] Там же, 54.
[199] Там же.
[200] Там же, 54—55.
[201] Arr. IV, 12, 2.
[202] Plut. Alex. 54. Ср. Diog. Laert. V, 4—5.
[203] J. Kaerst. Op. cit., S. 444 и сл.; H. Berve. Op. cit., Bd. II, S. 195.
[204] Curt. VIII, 5, 6. У Курция (VIII, 8, 22) и Юстина (XII, 6, 17) имеется мнимая речь Каллисфена после убийства Клита. Она дается в риторическом и враждебном по отношению к Александру изображении.
[205] Curt. VIII, 7—8.
[206] Там же, 5, 16.
[207] Curt. VIII, 19.
[208] Там же, 20.
[209] Там же, 22.
[210] Там же, 23.
[211] Там же, 6, 1; 9, 21.
[212] Там же, 5, 13.
[213] Plut. Alex. 53; Arr. IV, 10, 1.
[214] J. Kaerst. Op. cit., S. 353; U. Wilcken. Op. cit., S. 159.
[215] Andre Bonnard. Civilization grecque. Lauzanne, 1959, p. 186—187.
[216] ВДИ, 1948, No 1, стр. 34—42.
[217] Arr. IV, 13, 2.
[218] Там же, 3
[219] Arr. IV, 13, 7; 14, 3.
[220] Там же, 14, 2.
[221] Там же, 9, 12; Curt. VIII, 6, 7—25.
[222] Curt. VIII, 7, 1—3.
[223] Там же, 8, 3.
[224] Там же, 5—8.
[225] Там же, 9.
[226] Там же, 10—13.
[227] Там же, 14—17.
[228] ВДИ, 1948, № 1, стр. 36.
[229] Arr. IV, 14, Plut. Alex. 53; Laert. Diog. V, 5; ср. Just. XV, 3, 6.
[230] Arr. IV, 10; Plut. Alex. 55.
[231] Arr. IV, 14, 3.
[232] Strabo, XI, 517; Arr. IV, 7 и 22; Plut. Alex. 55.
[233] Arr. IV, 14, 1.
[234] Plut. Alex. 55.
[235] Curt. VIII, 7, 8—9.
[236] Там же, 8, 19.
[237] Там же, 21—22.
[238] J. Kaerst. Op. cit., S. 352.
[239] Как грека, Каллисфена не могло судить македонское войсковое собрание. Александр имел намерение поставить его перед союзным судом синедриона в Коринфе, но он отказался от этого намерения. (См.: U. Wilcken. Op. cit., S. 160;.
[240] P. Cloche. Op. cit., p. 82—83.
[241] Arr. IV, 14, 3; cp. Curt. VIII, 21; Ptol. 138F, 17.
[242] Arr. IV, 14, 3; cp. Aristob. 139L, 33.
[243] Plut. Alex. 55.
[244] Just. XV, 3, 3—7.
[245] Diog. Laert. V, 44; Cic. Tusc. III, 29; U. Wilcken. Alexander der Grosse, S. 160.
[246] Руководители перипатетической школы, к которой принадлежал Каллисфен, писали об Александре с той же злостью, как Демосфен о Филиппе. (См.: Arr. IV, 10, 5; Plut. 47, 9; Curt. VIII, 5, 5).
[247] По словам Плутарха (De Felix Fort. I, 6), Аристотель советовал Александру относиться к грекам как глава (ηγεμονικώς), а к варварам как патрон (δεσποτικώς), заботясь о первых как о друзьях и близких, обращаясь со вторыми как с животными и растениями.
[248] См.: E. Barker. The life of Aristotle and the composition and structure of the Politics. — Class. Rev. vol. XLV, London, 1937.
[249] См. П. Шандор. О логике Аристотеля. Будапешт, 1961, стр. 34, 62.
[250] См. Г. А. Кошеленко. Аристотель и Александр. (К вопросу о подлинности письма Аристотеля к Александру, о политике по отношению к городам). — ВДИ, № 1, 1974, стр. 38—41. Автор статьи, в частности, обращает внимание на то, что Аристотель в последние годы своей жизни, стремясь приблизить свои теоретические изыскания к изменившейся действительности, работал над проблемой сочетания в единой системе монархии и полиса со средней конституцией (политией), которую он считал идеальной формой организации для греков.
[251] См. Г. А. Кошеленко. Восстание греков в Бактрии и Согдиане 323 г. до н. э. и некоторые аспекты греческой политической мысли IV в. до н. э. — ВДИ, № 1, 1972, стр. 76.
[252] В истории деяний Александра, которую Каллисфен написал немного позднее 330 г. до н. э. и отправил в Грецию для публикации, был еще хвалебный тон. (См. Antonino Pagliaro. Op. cit., p. 274).