В 330 г. до н. э., когда македонская армия вела трудную борьбу с патриотическими силами Средней Азии, Александр проявил неблагодарный акт жестокости по отношению к своему главному полководцу Пармениону, отдав тайное приказание его убить. Выполнить это приказание было поручено Полидаманту. Хотя Полидамант считался одним из "друзей" македонского царя, но последний решил забрать в качестве заложников его молодых братьев, пока поручение не будет выполнено. Переодевшись в арабскую одежду, Полидамант с двумя провожатыми арабами на быстрых одногорбых верблюдах отправился через пустыню в Мидию, где Парменион командовал гарнизоном. Прибыв туда, он передал письма Александра военачальникам, к которым должно было перейти командование над войсками гарнизона. В этих письмах была решена участь Пармениона [1]. Ничего не подозревая о кознях, 70-летний полководец прогуливался в роще, окруженный своими помощниками, которым царь предписал совершить убийство. Он радостно встретил Полидаманта, стал читать письмо от царя, и подложное письмо от уже убитого старшего сына Филоты, и в этот момент погиб. Один из его военачальников Клеандр вонзил ему в бок меч, а затем перерезал горло; остальные также пронзили его, уже мертвого[2]. Обезглавленное тело, по требованию воинов, было предано земле, голова его послана Александру [3]. Так закончил свою жизнь один из самых близких его сподвижников [4].
Трагический конец выдающегося македонского полководца оставил глубокий след на репутации Александра и тяжелое впечатление у македонян, особенно у соратников Пармениона с ранних времен. Прежде всего его убийство вызвало серьезную озабоченность со стороны наместника Македонии, влиятельного полководца филипповских традиций-Антипатра. Но и в более широких кругах македонского войска катастрофа Пармениона произвела беспокойство и вызвала недовольство; Александр распорядился применить самые строгие меры против тех, кто высказывал недовольство [5]. Юстин указывает на недовольство среди близких к Александру людей, говорит о ропоте среди воинов, которым "не приходится ждать ничего лучшего" [6].
Парменион еще при Филиппе был самым верным его помощником и преданным полководцем, с большим успехом выполняя его многочисленные военные и дипломатические мероприятия. Уже в первые годы своего правления Филипп высоко оценил его военный талант и назначил командующим. На этом посту он оказал ему много услуг. Готовя поход на Восток, Филипп послал его в 336 г. до н. э. вместе с Атталом в Малую Азию с ядром македонских войск[7].
Когда после трагической гибели Филиппа правлению Александра угрожали большие опасности внутри и извне, а всеобщее замешательство, вызванное внезапной смертью царя, создало благоприятную почву для осуществления честолюбивых устремлений родовой оппозиции, - в этих тяжелых условиях решительно поддержали молодого Александра отличные полководцы Филиппа: в Македонии - Антипатр, в Малой Азии - Парменион.
Парменион отверг мятежные планы своего зятя Аттала, злейшего врага Александра, и твердо сохранял верность молодому царю[8]. Для Александра он остался испытанным руководителем и получил высший военный пост [9]. Его сыновья также занимали важные должности в македонской армии.
Парменион ушел на Восток вместе с тремя своими сыновьями. Никто из них не пришел обратно в Македонию. Младший сын Гектор, юноша в цветущем возрасте, особенно любимый Александром, нелепым образом погиб в Египте на Ниле. Желая догнать царя, спускавшегося по реке, он посадил с собой на маленькое судно больше людей, чем оно могло вместить. Лодка потонула, и люди оказались в воде. Гектор долго боролся с бурной рекой, но мокрая одежда и тяжелая обувь мешали ему плыть. С большим трудом он достиг берега, но от страха и сильнейшего напряжения вскоре здесь же на берегу умер. Курций указывает, что царь был сильно опечален потерей Гектора, и найдя его тело, похоронил с пышностью [10].
Второй сын Пармениона Никанор командовал эллинским флотом при Милете, а при Иссе и Гавгамелах - агемой пехоты и щитоносцами, охраняя правый фланг [11]. В Средней Азии он скончался от болезни [12]. Его смерть, по утверждению Курция, вызвала всеобщую скорбь. Больше всех был опечален сам Александр. Он очень хотел задержаться и присутствовать на похоронах, но нужда в припасах и поднявшееся антимакедонское движение заставили его торопиться. Поспешив навстречу Бессу, он предоставил в распоряжение Филоты 2600 воинов, чтобы отдать все почести покойному брату [13].
Если младший и средний сыновья Пармениона были почитаемы и любимы Александром, а их смерть горько оплакивалась им, то со старшим сыном Филотой и его отцом он безжалостно расправился. Влияние Пармениона и Филоты в македонской армии было настолько значительным, что этот поступок Александра не может быть объяснен только личными качествами характера. Причину такого поступка надо искать в тех сложных процессах, которые имели место в македонской армии, в самой Македонии и на Востоке.
К сожалению, источники противоречивы в суждениях по данному вопросу. В них можно совершенно определенно наметить две тенденции - антипарменионовскую традицию (Арриан, Плутарх) и парменионовскую (Курций, Диодор, Юстин). Антипарменионовская традиция сопровождается обычно апологией Александра. Парменионовская связана с враждебным отношением к македонскому царю и к его политике. Нельзя сказать, что обе эти традиции строго проводят свои линии. Есть у них точки соприкосновения в оценке деятельности Пармениона, но есть и существенные расхождения. Обе традиции смыкаются при определении его роли в армии вообще и в восточной кампании - в частности. Так, Арриан указывает, что Пармениона слишком высоко ценил не только Александр, но и все войско, не только македонское, но и чужеземное; часто в очередь и без очереди командовал он им по приказу Александра и к общему удовольствию [14]. По свидетельству Плутарха, полководец из людей старшего поколения был самым близким к Александру [15]. Курций называет Пармениона уважаемым гражданином, славным полководцем [16]. Диодор подчеркивает, что Парменион считался первым другом македонского царя [17].
Согласно обеим традициям, Парменион со своими сыновьями принимает активное участие во всех основных сражениях. Так, по Арриану, при Гранике Парменион командовал левым флангом, Филота стоял на правом крыле с "друзьями$1 - всадниками, лучниками и агрианами-дротометателями. Под командованием Никанора находились "друзья$1 - щитоносцы[18]. Мужественная борьба Пармениона и фессалийской конницы в этой битве подтверждается Диодором [19]. При Иссе Парменион продолжал командовать, как и в других сражениях, левым флангом [20]. Арриан указывает, что в битве при Гавгамелах всей конницей "друзей" командовал Филота, агемой щитоносцев - Никанор, а всем левым флангом-по-прежнему Парменион[21]. С этим известием согласуются указания Курция[22]. Некоторое расхождение имеется в оценке степени участия македонского полководца в этом сражении. Плутарх, выражающий антипарменионовскую традицию, сообщает, что Пармениона вообще обвиняют в том, что в этом решающем столкновении македонской армии с войсками Дария Парменион вел себя нерадиво и вяло. Теснимый с обеих сторон врагами, он попросил у Александра помощи, чтобы удержать лагерь и обоз. Царь с гневом ответил, что Парменион потерял голову и не способен соображать. Плутарх склонен объяснить такое поведение полководца или старостью, лишившей его прежней отваги, или, как указывает Каллисфен, тем, что самовластие Александра его тяготило, высокомерие вызывало в нем зависть[23]. В парменионовской традиции у Курция подчеркиваются ожесточенность борьбы на левом фланге и трудности, которые удалось преодолеть его командующему. Парменион энергично воспользовался новой возникшей благоприятной обстановкой на поле брани, поднял упавший дух своих воинов, которые бросились на противника, начавшего поспешным маршем отступление[24]. Диодор указывает, что когда Парменион попросил помощи у Александра, тот, преследуя Дария, далеко оторвался от войска и вернулся ни с чем. Парменион, искусно пускай в ход фессалийскую конницу и погубив многих, с трудом повернул вспять варваров, смертельно напуганных бегством Дария [25].
В интерпретации обеих традиций, за некоторыми исключениями, Парменион, кроме военных операций, выполняет важные поручения Александра. Он переправляет много пехоты и конницы из Сеста в Абидос [26]. Он берет города, захватывает важные стратегические пункты, прокладывает путь победоносным македонским войскам, его посылают в Дамаск для захвата богатств Дария[27]. Именно ему поручается тщательно охранять пленников и захваченную огромную добычу. Он назначается правителем Сирии, ему поручается переправить деньги, вывезенные из Персеполя в Экбатаны, положить их в кремль и передать Гарпалу [28].
В обеих традициях изложены разногласия между Александром и его полководцем, главным образом, по военным вопросам. Они выражены в такой форме, что Парменион, как умудренный опытом, дает советы молодому царю, которые им обычно отвергаются. В антипарменионовской традиции подчеркивается мысль о том, что, отвергая советы старого полководца, царь оказывался правым и, стало быть, более дальновидным и решительным в ратном деле. Так, перед битвой при Гранике, когда Александр выстроил все войско в боевую готовность, Парменион советовал стать лагерем на этом берегу реки. Он исходил из того, что враг, у которого пехота значительно уступает македонской, не осмелится стать вблизи от них; тем самым противник даст возможность македонянам легко переправиться на рассвете, еще не успев построиться. Переходить реку сейчас он считает опасным; она глубоководная, ее берега высоки и обрывисты, поэтому войско нельзя вести через реку вытянутым строем. "Первая же неудача будет тяжела и для нашего положения сейчас и сделает сомнительным исход всей войны". Александр не послушался совета, сказав, что перейдя Геллеспонт, он не отступит перед этим ручьем[29]. Арриан подчеркивает, что царь, выполняя свою волю, достиг успеха. При осаде Милета Парменион советовал Александру завязать морское сражение, полагая, что "победа принесет великую пользу для всего дела". Это предложение также не было принято, признано ошибочным, а морская битва-несвоевременной [30]. Арриан оправдывает такое решение Александра. Кстати сказать, факты такого рода имеются только в антипарменионовекой традиции. Лишь в одном случае, при оценке сражения у Гавгамел, обе традиции более или менее совпадают. У Арриана, перед Гавгамелами на военном совете Парменион предложил стать здесь лагерем и осмотреть всю местность. Впервые его мнение здесь победило. Войска стали в том порядке, в каком должны были идти в сражение[31]. Но когда Парменион убеждал Александра напасть на персов ночью внезапно, Александр отверг это, подчеркнув, что ему, Александру, стыдно красть победу, он должен одержать ее в открытом бою, без хитростей[32]. Курций уточняет ситуацию в пользу Пармениона. Последний, предлагая не давать общего боя, указывает на важность ночного внезапного нападения. Почти все были согласны с ним, но Александр не согласился. Вместе с тем царь сильно призадумался и с опозданием стал сравнивать свой план с предложением Пармениона[33].
Лишь в одном случае Арриан поддерживает Пармениона и оценивает действия Александра как безрассудные. Этот случай касается поджога персидского дворца. Македонский полководец не советовал царю сжигать этот дворец, чтобы не губить собственного имущества, но Александр ответил, что желает отомстить персам за греков [34]. Наконец, последнее сближение двух традиций, кроме военных вопросов, мы наблюдаем в инциденте в Тапсе при болезни Александра. Парменион в письме к нему просил остерегаться врача Филиппа, будто бы подкупленного Дарием, чтобы его отравить. По свидетельству Арриана, отдав письмо читать Филиппу, царь сам без страха выпил приготовленное им лекарство, которое спасло его от гибели [35]. Курций указывает, что Филипп был подкуплен Дарием за 1000 талантов и обещанием выдать за него свою сестру. Это письмо очень обеспокоило Александра, и он принял решение после долгих раздумий лишь через несколько дней [36].
Во всех этих случаях нельзя найти причин, которые бы в какой-то мере оправдали убийство Пармениона. Арриан сделал предположение, что Александр считал невероятным, чтобы Парменион не принимал участия в заговоре сына, а если даже в нем и не участвовал, то теперь, после гибели Филоты, страшно было оставлять в живых его отца [37]. У Диодора есть указание на то, что сам Парменион был даже вдохновителем заговора Филоты[38]. Но здесь одни предположения. Доказательств его причастности к делу Филоты источники не приводят никаких. То, что под пыткой сын оговорил отца, не доказательство.
Характерно, что весь эпизод с посольством Дария и военным советом, в котором были изложены две различные программы действий Пармениона и Александра, в антипарменионовской традиции вовсе опущен. Арриан довольно подробно излагает мотивы Дария, приславшего к македонянам послов с просьбой отпустить царскую семью, заключить дружбу с Александром и стать его союзником. Александр не принял этих условий. В ответном письме он обвинил персов в том, что их предки вторглись в Македонию и Грецию и наделали там много зла. Они помогли врагам Филиппа участвовать в заговоре на его жизнь, всячески пытались разрушить установленный Александром мир в Элладе. Заслуживает внимания в этом ответе утверждение македонского царя о том, что он стал владыкой всей Азии и завоевания будет продолжать[39]. Но Парменион здесь совершенно не участвует. В парменионовской же традиции отчетливо представлены две противоположные программы восточных походов. Отклоняя неоднократные предложения Дария, Александр объявляет свое решение его преследовать, пока он не будет убит, не ограничиваться землями до Евфрата, продолжать во что бы то ни стало войну. Дарий должен считаться вторым, вернее, он должен уступить ему господство в Азии, ибо "мир не может управляться двумя солнцами и вместить два величайших царства при неприкосновенности земель" ("Ceterum nec mundus duobus solibus potest régi, nec quo summa régna salvo statu terrarum potest habere") [40].
Курций указывает, что на военном совете никто не решался высказать своего мнения, и только Парменион смело его изложил. Он считал вполне удовлетворительными результаты первых македонских побед, результаты, которые были бы упрочены семейным и. политическим союзом с персидским царем. Возможно, он также боялся, что армия все больше удаляется от Эллады, где остались многочисленные активные и решительные враги Македонии[41]. Поэтому Парменион советовал царю не отклонять персидские предложения, которые намного превышали надежды Филиппа. При этом ему приписывают изречение: "Если бы я был Александром, я принял бы предложение". На это Александр возразил: "Я тоже, если бы я был Парменионом". Если эти высказывания обоих в их дословном тексте и не идентичны, то все же у нас нет причин сомневаться в основном содержании диалога между царем и его самым опытным полководцем. Последний уже раньше советовал отпустить за выкуп пленников из Дамаска. Это увеличило бы македонскую казну и освободило бы большое количество македонских воинов, несших охрану. Он и на этот раз настойчиво советует царю обменять одну старуху и двух девушек - обузу в пути и боевых действиях - на 30 тыс. талантов золота. Но главное он не разделяет плана дальнейших завоеваний. Богатым царством, по его мнению, можно овладеть три помощи договоров, а не войны, да и никто никогда не обладал на протяжении от Истра до Евфрата столь обширными и отдаленными землями. Не о дальнейших походах надо думать, а о закреплении того, что есть. Эта мысль выражена в словах: "Лучше оглядываться на Македонию, чем взирать на Бактрию и индусов" ("Macedoniam quoque respiceret ipotius, quam Bactra et Indes intineretur"). Курций подчеркивает, что эта речь Пармениона была неприятна царю [42].
Это по существу все, что мы знаем из источников о разногласиях между Александром и Парменионом. В этих разногласиях вряд ли были личные мотивы, хотя в исторической традиции, в основном ведущей к Каллисфену, указания на это имеются [43].
Таким образом, в античной исторической традиции совершенно отчетливо вырисовываются две точки зрения на сущность взаимоотношений Александра с его главным полководцем. Это различие вызвано неодинаковыми позициями античных авторов в отношении самих восточных завоеваний и роли в них македонского завоевателя.
Антипармениосовская и парменионовская традиции из античной историографии перешли к историкам нового времени, которые, хотя и с других идейных позиций, продолжали сохранять эти две точки зрения на деятельность Пармениона. Одна часть историков, к которым принадлежат Дройзен, Кромайер, Тарн и др., неимоверно принижают роль македонского полководца. Дройзен вообще на дает критики источников. Он говорит о Парменионе как об одном из подчиненных командиров, который не имел своей инициативы, а только выполнял приказы Александра. Дройзен ни разу не удосужился дать македонскому полководцу подробную характеристику. У Кромайера Парменион просто "старый рубака", не имевший никакой политической программы. Тарн указывает, что с тех пор, как Парменион пересек Дарданеллы, Александр постоянно пренебрегал его советами, и успех ему постоянно сопутствовал; Парменион потерпел неудачу при Гавгамелах, и его враги, включая Каллисфена, намекали на то, что он особенно не жаждал победы Александра. С того времени последний оставил его в качестве связного, и Кратер упорно занимал его место помощника [44].
В противовес историкам, придерживающимся антипарменионовской традиции, в буржуазной историографии имеет место возвеличивание роли Пармениона наряду с пренебрежением и враждебным отношением к Александру и его деятельности. Эта тенденция особенно ярко проявляется в трудах уже упомянутого немецкого историка Ю. Белоха.
Белох считает Пармениона величайшим полководцем своего времени и одним из величайших полководцев всех времен[45]. Все достижения восточной кампании историк связывает с Парменионом. Выступая против придворных писателей, приложивших много сил, чтобы доказать, что Александр в своих суждениях и действиях был самостоятелен, он, наоборот, старается доказать, что Александр во всем зависел от Пармениона. Последний руководил им при походе в Иллирию и затем в Фивы, участвовал в обсуждении плана восточного похода [46], руководил переправой войска через Геллеспонт[47]. Во время восточного похода до смерти Дария он всюду упоминается как первый после царя, для которого им решались во всех битвах труднейшие задачи. Он командовал обороной флангов и, где нужно было, сам руководил войском, как например, зимой 334/33 гг. до н. э. в Малой Азии, осенью 333 г. в Киликии, летом 333 г. в Мидии.
По мнению Белоха, Парменион оказал решающее влияние на весь ход азиатской кампании [48]. До смерти Дария он вообще оставался на своем руководящем месте. Правда, потом Александр воспользовался первым случаем, чтобы свергнуть всесильного полководца. Лишь после этого Александр фактически принял верховное командование, которое до сих пор имел только номинально. Крупных стратегических и тактических задач решать было не надо, ибо перед ним не было больших вражеских армий, кроме небольших ополчений царьков [49]. Трудности заключались, в сущности, в огромных пространствах; поскольку Александр преодолел их, он прочно занял свое место среди полководцев. первой величины.
Проанализировав контроверзы источников, Белох приходит к выводу, что взаимоотношения Александра с Парменионом в них так искажены, что несостоятельность их суждений может быть без труда доказана. Так, несостоятельным он считает указание Диодора о том, будто бы Парменион советовал Александру отложить азиатский поход и что этот совет был отклонен Александром [50]. Плутарх, как известно, стоит на прямо противоположной точке зрения. По Плутарху, Парменион уговаривал Александра вступить в Азию и настаивал на этом [51].
Белох считает утверждение Плутарха правильным. Парменион, который сам воевал в Азии, лучше, чем кто-либо другой, знал, что поход уже затянулся.
Указания Арриана и Плутарха о совете Пармениона при Гранике и об отказе от этого совета Александра Белох считает риторической уловкой, ибо если бы царь действительно так сделал, как это сказано в источниках, он был бы не полководцем, а Дон-Кихотом. Историк принимает в данном случае указание Диодора, сведения которого об этой битве он считает лучшими. По этим данным, Александр сделал в точности так, как хотел Парменион [52].
В противовес Арриану, оправдывавшему поступок Александра, который не принял предложения своего полководца о необходимости дать бой персидскому флоту перед Милетсм, Белох принимает сторону Пармениона. Прозорливость последнего в этом вопросе объясняется тем, что позднее нельзя было подавить численное превосходство врага, так как в тот момент персидский флот не мог снять осаду с Милета и еще на следующий год в своем распоряжении для наступления против Греции имел не более 100 кораблей[53]. Победа уничтожила бы в зародыше все сепаратистские устремления в Греции; иначе сложилась бы такое общественное мнение, что господство на море без боя уступили врагу и отказались от островов и крепкой связи с родиной. Но Александр сделал обратное тому, что он должен был сделать; он не хотел рисковать боем и решил распустить собственный флот из боязни поражения, так что у врага на море были развязаны руки. Это привело бы к катастрофе, если бы у персидского флота было лучшее руководство и если бы воодушевление персидской войной, господствовавшее в Греции, не связало руки "национальной партии". Опытный полководец, пишет Белох, лучше мог судить о положении, чем 22-летний царь[54]. Для него остается "психологической загадкой", почему Александр, постоянно рвавшийся к энергичным действиям, не нашел здесь мужества для битвы [55].
Указания Плутарха, Курция и Юстина о тарсовском инциденте с врачом Филиппом во время болезни Александра (у Арриана ничего не говорится о Парменионе) Белох считает "подлой исторической фальшивкой", а утверждение о том, что персидский царь обещал врачу Александра в жены свою дочь, - абсурдным.
Вздорными и лживыми Белох считает высказывания источников и относительно переговоров Александра и Дария после битвы при Иссе[56]. Правда, сам Арриан считает это не точным, поэтому дополняет словом "говорят", "рассказывают". У Птолемея и Аристобула ничего об этом не сказано. Белох считает, что Александр пошел на эти переговоры с Дарием и хотел принять эти условия, потому что тогда у него не было надежды на большее [57].
Говоря о битве при Гавгамелах (или Арбелах), Белох также подвергает сомнению сведения источников [58]. Он обращает внимание на то, что и здесь у Арриана стоит слово "рассказывают". С его точки зрения, Гавгамелы - это шедевр Пармениона, сумевшего исправить здесь грубую ошибку Александра, который двинулся направо, не обращая внимания на то, может ли левый фланг следовать за ним. Этим он чуть не разгромил собственную боевую линию, и только героическое сопротивление Пармениона вражескому перевесу сил спасло в этот день македонян, конечно, наряду с ошибками неприятеля, которые бывают при каждой победе. Наконец, в вопросе о поджоге царского дворца в Персе-поле Белох считает совет Пармениона более разумным, чем действия Александра. Последний тотчас же приказал потушить пожар, т. е. он в данном случае поступил так. как этого хотел Парменион [59].
Решительно отвергая свидетельства источников, которые не согласуются с его точкой зрения, Белох называет их пошлыми выдумками, которые не встретили серьезных возражений, а потому зашли так далеко. Белох указывает, что придворные историки Александра были озабочены тем, чтобы отнять у Пармениона его посмертную славу, и они это сделали самым коварным образом[60]. В защиту этой славы и выступает он.
В советской науке вопросом македонской оппозиции в армии Александра довольно подробно занимался С. И. Ковалев. Вопросы взаимоотношений Александра с Парменионом затронуты им в двух статьях[61]. Он считает, что разногласия по отдельным вопросам между Александром и Парменионом начались с самого - начала азиатского похода [62]. Первое расхождение имело место при Гранике, второе-при Милете, где С. И. Ковалев оправдывает Пармениона, третье - в Тарсе во время болезни Александра.
Все эти случаи, по мнению С. И. Ковалева, касались конкретных вопросов и не носили принципиального характера [63]. Первый факт проявления оппозиции Пармениона имел место в Финикии. Мнения столкнулись здесь не по какому-нибудь чисто военному случаю, а по вопросу исключительной важности. Парменион оказался в оппозиции, потому что не разделял универсалистских стремлений Александра. Вопрос о принятии или отклонении персидских предложений был - прежде всего вопросом политическим[64]. Парменион решил его так, как диктовала ему его принадлежность к македонской знати, ограниченной в своем кругозоре, связанной всеми корнями с Балканским полуостровом, или еще уже, с Македонией, воспитанной в традициях Филиппа, планы которого едва ли шли дальше создания Балканской "империи" со включением в нее западной части Малой Азии[65]. Эту же мысль еще раньше по существу высказал Керст, который в совете Пармениона и ответе Александра по поводу посольства Дария видел первое отчетливое выражение фактической противоположности, которая образовалась между традициями политики Филиппа и тенденциями господства Александра. Зоркий наблюдатель, каким, безусловно был Парменион, мог предчувствовать то. что политика, проводимая Александром го преследованию своего противника глубоко внутрь Персидского государства, имела свой собственный центр тяжести в основании нового великого царства в Азии, мало связанного с македонским отечеством. Это, говорит Керст, было большим и важным решением, которое принял Александр, когда отклонил мирные предложения Дария, Традиции македонского "народного" царства должны были отступать перед планами мирового господства: пути, которыми пошел новый азиатский царь. расходились с путями, которые были указаны прежней историей Македонии, политикой Филиппа [66].
Между тем на совете в связи с посольством Дария Парменион не выражает еще никакого протеста против восточной политики Александра. Да и сама эта политика еще ни в чем особенно не проявилась, чтобы вызвать осуждение.
Пармениона нельзя причислить к числу противников восточных походов. В обеих традициях совершенно определенно подчеркивается инициатива его в этом вопросе. По Плутарху, он был единственным, кто уговаривал македонского царя вступить в Азию или особенно на этом настаивал [67]. Это же утверждение мы находим у Курция. согласно которому Парменион первый открыл царю путь в Азию, с ним он разделял все опасности, во всех сражениях командовал одним из флангов: он был первым другом Филиппа и преданным Александру[68]. Его преданность может быть подтверждена многими фактами. Кроме тех, о которых уже было сказано, заслуживает внимания еще один любопытный факт, приведенный Аррианом. В Фяселиде, когда царю донесли, что против него замышляет начальник фессалийской конницы Александр, брат Геромена и Аррабея, причастных к убийству Филиппа, Парменион - резко осудил действия заговорщика. Попавшего в плен Сисина, связного последнего, он арестовал и отправил его под стражей к царю. Этот факт - неопровержимое доказательство того, что македонский полководец не только охранял жизнь царя, но и был непримиримым противником той оппозиции, которая физически устранила отца Александра[69]. Курций приводит другое указание, подтверждающее преданность полководца своему царю. Когда Александр перехватил письма Дария, в которых персидский царь подбивал греческих солдат убить его он хотел огласить эти письма на военной сходке, твердо уверенный в преданности и расположении к нему греков. Но Парменион сумел его убедить не делать этого опрометчивого шага; не следует доводить до слуха солдат таких соблазнительных вещей: ведь царь ничем не защищен от козней какого-либо одного преступника, а для алчности нет ничего запретного [70].
В источниках ни в данном случае, ни в других нет ни одного указания о том, что Парменион участвовал в заговоре против Александра. После всего, что мы знаем о нем, "мы можем считать его участие в заговоре в высшей степени невероятным. Об этом говорит не только его испытанная верность Филиппу и Александру, ной озабоченность судьбами самой македонской армии, ибо физическое устранение царя в тогдашних условиях, среди 'враждебной или, по крайней мере, чужой страны, должно было произвести лишь всеобщее замешательство. Керст даже предполагает, что если бы Парменион звал о намерениях своего сына против жизни Александра, он попытался бы отговорить его от этого [71]. Тем не менее Александр перед войском, судившим Филоту, называет Пармениона преступником, главой заговора. Филота является только его орудием [72]. Основанием для такого обвинения было перехваченное письмо полководца к его сыновьям Никанору и Фи лоте, в котором было сказано: "Сначала позаботьтесь о себе, затем о своих; так мы достигнем желаемого". Александр усмотрел в этом месте тайный намек, который был понятен для сыновей и в то же время вводил в заблуждение неосведомленных людей в случае, если письмо будет перехвачено[73]. В действительности это письмо для серьезных подозрений не давало повода. Дело было в другом. Идеи Пармениона, которые были им высказаны на военном совете в связи с посольством Дария получили в дальнейшем более широкое распространение среди той части македонской знати, которая противилась как восточной политике Александра, так и его намерениям новых завоеваний. Эти намерения особенно четко определились после смерти персидского царя и захвата всего его царства. Появился новый курс Александра, отличный от программы Филиппа[74]. Всякие дискуссии и особенно критику этого нового курса Александр решительно пресекал. Выступать открыто против этого курса было крайне рискованно. И хотя образовался фронт молчания, оппозиция возникла и устами Пармениона заявила о себе. По выражению Ф. Шахермейра, Парменион вместе с тенью Филиппа стоял между планами Александра и их осуществлением.
"В Филиппе : и Парменионе, а не в варварах видел царь собственных врагов своей мировой цели"[75]. Поэтому Александр под видом выполнения особых поручений отдалял от себя старого полководца, а в походах по возможности не прикреплял к нему македонских войск, чтобы они отвыкли от руководства ими Пармениона [76]. Когда эти меры македонскому царю показались недостаточно эффективными, он решил освободиться от него при помощи насилия.
Опасаясь распространения идей старого полководца, Александр отобрал тех македонян, которые дурно говорили о нем; тех, кто негодовал по поводу гибели Пармениона; тех, кто в письмах, отправленных родным в Македонию, дурно отзывался о царских намерениях. Он соединил их в один отряд, который назвал "отрядом беспорядочных", так как боялся, чтобы они своим ропотом и свободными речами не развратили остальное войско [77]. Эта боязнь не была напрасной. В македонской армии становилось все больше недовольных, среди которых все определеннее вынашивалась мысль о физическом устранении царя. Началась подготовка заговоров. Первым из них был заговор, с которым античная традиция связывает старшего сына Пармениона Филоту, начальника македонской конницы, который после самого царя и своего отца занимал самое выдающееся место в войске. Насколько мы можем заключить из сохранившейся до нас традиции, по своему существу он был характерным представителем македонской знати, отважным и смелым, щедрым для своих друзей и соратников и в то же время гордым и даже надменным по отношению к тем, кто не принадлежал к его кругу [78]. Полный - честолюбивого стремления играть в событиях решающую роль, Филота наталкивался на новую политику царя, шедшую вразрез с его собственными политическими взглядами, которые в кругу знати он открыто пропагандировал.
Филота в течение многих лет был связан с Александром чувством дружбы и взаимного доверия. Он состоял в близком родстве с важными представителями македонской знати и царского дома, пользовался большим уважением среди македонян. Его считали первым после Александра по могуществу, выносливости, щедрости и верности друзьям [79]. Его активное участие в крупнейших внешнеполитических акциях Македонского государства не вызывает сомнения. Недаром восставшие фиванцы потребовали от Александра выдачи Филоты и Антинатра [80].
В восточных походах сын Пармениона участвует с самого начала. Причем накануне этих походов он выступает как руководитель только части македонской конницы, каждый раз противостоявшей правому флангу противника. Так было во время борьбы с трибаллами, так было и в битве с Главкием, царем тавлантиев [81]. При вступлении македонских войск в Малую Азию Филота получает командование всей конницей [82]. Вместе с лучниками и агрианами-дротометателями он выступает на правом фланге при Гранике[83]. Из Милета был послан со всадниками и 3 таксисами пехоты для предотвращения высадки персидского флота в Микале [84]. Затем продолжал выполнять важные поручения царя [85]. При Иссе и Гавгамелах он руководил правым крылом всей конницы, продолжал выполнять свои функции начальника конницы вплоть до прибытия в столицу Дрангианы Фраду, где разразилась над ним катастрофа.
В Дрангиане был раскрыт заговор против Александра. Филота был обвинен как соучастник заговора, предан войсковому суду македонян и этим же судом приговорен к смерти. Истинная картина этого процесса в источниках запутана и искажена риторикой. Попытку распутать ее сделал С. И. Ковалев[86].
Мы знаем очень мало о ходе событий. Единственно определенный пункт в традиции, сохранившийся у Птолемея, гласит о том, что Филота был обвинен перед войсковым судом македонян и признан его участниками виновным в заговоре, потому что он, по его собственному признанию, знал изменнический план, но утаил его от царя. Это единственное надежное сообщение, которое дошло до нас об этой катастрофе. Все остальное остается во многом неясным и туманным. Апологетическая традиции говорит о событиям в самом общем виде. Арриан, опираясь на известия Птолемея, лишь упоминает о том, что в македонском собрании воинов Александр выступил обвинителем Филоты, особенно возмущаясь тем, что последний знал о готовящемся против царя заговоре и не сказал о нем ни слова, хотя по два раза в день бывал в царской палатке[87].
Более подробно дело Филоты излагается в антиалександровской традиции Курцием Руфом. Пока дело было вынесено на суд войскового собрания, оно было изучено лично Александром, затем на совещании его друзей и только потом передано на рассмотрение собрания воинов.
Призвав Филоту к себе, Александр укорял его в том, что он скрывал заговор. "Чем теснее наша дружба, - говорил он, - тем более преступно твое укрывательство" [88]. В ответ на это Филота будто бы обнял даря, утверждая, что не придавал значения доносу, и просил, чтобы о нем судили по прошлому, а не по его неумышленной ошибке. Царь дал ему правую руку в залог возобновления дружбы и сказал, что ему действительно кажется, что Филота пренебрег доносом, а не скрыл его по злому умыслу [89].
Таким образом, если верить Курцию, в личной беседе с Филотой Александр был вполне удовлетворен, а Филота прощен. Но здесь на сцену выступает другая сила - "друзья" Александра, которые на тайном своем совещании в отсутствие обвиняемого дают иное направление делу.
Ярым противником Филоты на этом совещании оказался Кратер, который ненавидел его и искал удобного случая, чтобы расправиться с ним. В речи Кратера не было. конкретных обвинений, но вся она проникнута нескрываемой враждебностью и ненавистью к Филоте. Кратер предостерегает царя от гуманных решений по отношению к этому человеку, который, даже получив прощение, не переменится, ибо он зашел далеко и всегда снова сможет составить заговор. Кратер указывает на опасность, которая исходит от отца Филоты Пармениона, стоявшего во главе большой армии и пользовавшегося большим влиянием у македонских солдат. Парменион не будет относиться равнодушно к судьбе своего сына. Кратер подчеркивает, что Александру придется бороться с этими людьми за свою жизнь[90]. Кратер напоминает царю, что у него уже достаточно врагов, которых он, Кратер, и его единомышленники готовы преследовать беспощадно и решительно. "Берегись врагов в своей среде! -восклицает Кратер. - Если ты справишься с ними, я не боюсь ничего извне" [91].
Другие участники совещания выступили также против Филоты. Они не сомневались, что последний злоумышленно скрыл заговор, так как был его главой. Правда, доказательств веских в пользу своей версии, так же как Кратер, не приводят.
Характерно, что кроме Кратера были заинтересованы в строгом наказании Филоты Кен, Эриний, а также телохранители Пердикка и Леоннат. Именно они приняли меры, чтобы отрезать путь к Пармениону, для чего закрыли все выходы из лагеря, подступы к жилищу Филоты. Отрядом Афаррия он был схвачен сонный, закован в цепи и с закрытой головой введен в шатер царя [92]. Эти же люди с согласия Александра решили назначить над обвиняемым следствие, чтобы выявить остальных участников заговора. Следствие было организовано с пристрастием. По инициативе и под непосредственным влиянием Гефестиона, Кратера и Кена он был подвергнут жестоким пыжам [93].
Истерзанный изощренными орудиями пыток, Филота признал, что слушал речи погибшего в сражении Гегелоха, который выступал против обожествления Александра. Гетелох, сын Гиппострата, знатный македонянин, с самого начала принимал участие в восточных походах. Он руководил разведкой перед битвой при Гранике, образовал флот на Геллеспонте для возвращения захваченных персами островов, проводил этим флотом операции большого размаха, при Гавгамелах участвовал в качестве иларха конницы гетайров. Он был другом Пармениона и резко выступал против обожествления царя. "Мы потеряли Александра, - говорил он, - потеряли царя и попали под власть тирана... ценой нашей крови мы создали бога, который пренебрегает воинами" [94]. Гегелох будто бы сообщил Филоте об антиалександровском заговоре, который собирается возглавить, и просил об участии в нем его и Пармениона. Последний однако считал этот шаг несвоевременным, пока жив Дарий. При жизни персидского царя смерть Александра была бы только на руку Персии, но при иной ситуации физическое устранение Александра доставило бы участникам этого акта весь Восток. Такой план был принят и скреплен взаимными клятвами. Поводом для недовольства царем было уничтожение им старых македонских порядков и традиций. Филота, однако, даже под пыткой говорил о том, что о раскрытом заговоре ничего не знает. Но когда пытки усилились, он признался во всем том, чего от него требовали члены следственной комиссии[95]. "Скажи, Кратер, что ты желаешь услышать от меня?" -произнес измученный Филота. Он обещал сказать своим палачам то, чего они от него добивались [96].
Характерно, что накануне следствия в собрании воинов Филота полностью отрицал свое участие в каком-либо антиалександровском заговоре. Он отметил, что на этот счет совесть у него чиста, свою невиновность подтверждал следующими доказательствами: 1) никто не называл его среди заговорщиков; 2) когда пришли его арестовать, он крепко спал спокойным сном, как не могут спать преступники, терзаемые угрызениями совести; 3) единственная его вина в том, что он не сообщил Александру о разговоре юношей; но эта вина незначительна, он не поверил пустым словам, как в свое время не поверил сам Александр Пармениону, когда тот предупреждал царя о кознях против него врача Филиппа [97].
Александр не слышал этих объяснений Филоты, так как покинул собрание перед тем, как тот начал речь в свою защиту. Перед самим собой царь уже осудил Филоту на смерть, но, сохраняй старые македонские традиции, выступил перед войском в качестве обвинителя. Зачинщиком и главой заговора он назвал Пармениона, орудием которого служил его сын Филота [98]. Это тяжкое обвинение подкрепляется рядом примеров из опасного поведения последнего. Во-первых, Филота присоединился как друг и союзник к Аминте, составившему в Милете заговор против Александра. Во-вторых, Филота выдал свою сестру замуж за злейшего врага Александра - Аттала. В-третьих, когда Александр написал Филоте по праву близкой дружбы о том, что он стал сыном бога, то тот ответил, что поздравляет его с принятием в сыны богов, но жалеет тех, кому придется жить под властью превысившего удел человека. Это, по мнению Александра, признаки того, что Филота завидует его славе и отточил против него свой меч [99]. В-четвертых, царь прочел захваченное письмо Пармениона как вещественное свидетельство виновности его самого и его сына. И, наконец, в-пятых, несмотря на то, что Парменион был поднят на большую высоту, имел под своей властью богатую Мидию и много тысяч граждан и союзников, а Филота поставлен во главе конницы - лучшей части армии, обоим этого было мало [100]. Александр приходит к выводу, что преступные замыслы Филоты связаны с его страстной жаждой царской власти [101]. Тот факт, что никто из заговорщиков не выдал его, объясняется Александром тем, что они, признавшись сами, не упомянули о нем, боясь его [102].
На этом собрании против Филоты выступил его родственник, муж его сестры, Кеи. Он обвинял его сильнее всех остальных, ставил ему в вину предательство царя, страны и войска [103]. Другой полководец, Болон, храбрый воин, старый солдат, вышедший из простого народа, на собрании говорил о надменности Филоты, о его богатстве, о его повозках, груженных золотом и серебром [104]. Но ни Кен, ни Болон не привели ни одного довода для доказательства участия Филоты в заговоре.
Выступил против Филоты и полководец Аминта. Он тоже не привел никаких доказательств вины его. Но поднял вопрос, который вызвал беспокойство Александра. Обращая внимание воинов на то, что важно беречь жизнь своего начальника и полководца, в противном случае они будут игрушкой в руках своих врагов и станут, подобно телу, лишенному головы, - он между прочим подчеркнул, что их предали варварам, что никто не вернется на родину, к своим пенатам.
Курций указывает, что речь Аминты была не так приятна царю, как тот надеялся, ибо, напомнив солдатам об их семьях и родной стране, он сделал их менее усердными к совершению новых подвигов [105].
К чему же свелось конкретное обвинение Филоты со стороны той части командного состава, которая была заинтересована в гибели начальника македонской конницы?
Враги Филоты могли его лишь упрекнуть в высокомерии, в стремлении восхвалять свою доблесть и свои заслуги [106]. Плутарх пишет, что высокомерие Филоты, его богатства и роскошь в образе жизни считались недопустимыми; в той важности и в том величии, какие он придавал себе, было что-то поддельное и грубое [107].
Резкое выступление против Филоты простого командира Болона, вышедшего из народа, в известной степени было ответом на то презрение, которое оказывал сын Пармениона, типичный представитель македонской знати, но отношению как к побежденным персам, так и к своим рядовым воинам [108].
Другие соратники Александра из-за соперничества и зависти недолюбливали Филоту и, с давних пор питая к нему ненависть, осыпали его клеветой [109]. Они стали убеждать Александра в том, что легкомысленно думать, будто бы простой и незначительный человек мог отважиться на покушение. Заговорщик был только орудием в руках более сильной личности. Заговорщиков, говорили они, надо искать среди тех, кому всего выгоднее было скрыть заговор [110]. Намек был явный на Филоту.
Даже в апологетической традиции мы не имеем ясных указаний на действительную виновность Филоты. Арриан только в общих словах указывает, что люди, раскрывшие заговор, привели явные улики, разоблачавшие Филоту и его единомышленников [111]. Но какие это улики - неизвестно.
Птолемей и Аристобул рассказывают, что о заговоре Филоты Александру доносили еще в Египте, но он не придавал этому значения. Старинная дружба, почет, оказываемый им Пармениону, доброе отношение к его сыну - все сделало донос не заслуживающим доверия [112].
В одном месте только Плутарх говорит о том, что однажды подвыпивший Филота стал рассказывать своей любовнице Антигоне о своих военных подвигах; себе и отцу он приписывал самые большие дела. Александра называл мальчишкой, который пожал плоды их трудов. Антигона не сумела или не захотела сохранить этот единственный разговор в тайне, и он стал достоянием Кратера. Кратер привел Антигону к Александру, который выслушал ее и велел ей остаться при Филоте соглядатаем [113].
Эти указания Плутарха, однако, тоже ничего определенного о непосредственном участии Филоты в антиалександровском заговоре не говорят. Это указание интересно лишь тем, что снова мы видим Кратера, ищущего причин для обвинения своего противника Филоты.
Таким образом, ни один источник не оставил нам достоверных сведений об участии Филоты в заговоре, как его инициаторе и руководителе.
Несмотря на подробное изложение процесса Филоты, которое мы имеем, главным образом, у Курция Руфа, мы знаем очень мало надежных сведений об этом событии. Арриан предлагает лишь краткие и большей частью неясные сведения о нем. Следуя за Птолемеем, он пытался сгладить существо и ожесточенность конфликта. У него полностью отсутствует эпизод пыток, хотя все другие писатели - Курций, Плутарх, Диодор-о них вспоминают. У Арриана решающую роль в судьбе Филоты играет суд войскового собрания, в то время как другие делают главное ударение на допрос его перед гетайрами [114].
Только при критическом использовании сообщений Диодора, Курция и Плутарха можно дать более или менее правильное истолкование этих трагических событий [115].
Характерно, что тем же войсковым собранием, которое осудило Филоту, были оправданы Аминта, сын Андромена, и его братья, люди из македонской земли, находившиеся в близких связях с ним. Этот факт имеет место в обеих традициях.
Аминта, Симмия, Аттал и Полемон, как близкие друзья Филоты, были обвинены как участники заговора. Причиной возбуждения против них обвинения было бегство их младшего брата Полемона, узнавшего, что Филоту подвергают пыткам. Кроме того, вызвало подозрение стремление начальника конницы выдвигать этих людей на высокие и почетные должности и приблизить их к себе. Они действительно приблизились к нему и накануне раскрытия заговора имели с ним тайное свидание. Наконец, писец Антифан при коннице, когда потребовал от Аминты, чтобы он по обычаю выделил часть своих лошадей тем, кто их потерял, получил надменный ответ, который можно истолковать как выпад против царя [116].
На суде Аминта энергично защищался перед македонянами. Он говорил, что не признает за собой вины в намеренном оскорблении даря. У него нет никакой ненависти к Александру [117]. Аминта не отрицал дружбы с Филотой. Из этой дружбы он, Аминта, извлек большую пользу. Но Филота и Парменион были приближенными самого царя. Мы же поклялись, что будем иметь "общих с тобой врагов и друзей" [118].
Войсковое собрание сняло с Аминты обвинение. Оправданный, он тут же попросил разрешения отправиться за братом и привести его к Александру. Такое разрешение он получил, и когда в тот же день привел брата, с него было снято уже всякое подозрение [119].
Таким образом, друзья Филоты были полностью оправданы, а сам Филота, вина которого по существу также не была доказана, был убит. Если бы существовали доказательства его вины, Птолемей, конечно же, не умолчал бы о них, а человек, который знал имена заговорщиков и довел до сведения о них царю, не указал имени Филоты.
Мы видели, что в этом убийстве были заинтересованы как соратники Александра, так и сам Александр. Это свидетельствовало, с одной стороны, о том, что в командном составе македонской армии шла острая борьба верхов. Группировавшиеся вокруг царя командиры македонской пехоты пытались оттеснить от него руководителей македонской конницы и самим занять ключевые позиции в македонской армии.
Что касается самого Александра, то его отчуждение, а затем и ненависть к Филоте были вызваны мотивами не столько личного свойства, сколько общим характером восточной политики. Царя оскорбляли достигшие его ушей неосмотрительные высказывания Филоты относительно обожествления Александра, его политики смешения народов, его зазнайство за счет труда и успехов других. В гневе и раздражении он часто бросал против царя неподобающие речи [120].
Эти высказывания не только омрачали взаимные отношения, но укрепляли убеждение царя в том, что речь идет о серьезной опасности для него и его политики и что необходимо принять энергичные меры защиты [121]. В этой необходимости старались убедить его соратники. Общая обстановка в армии и среди окружения Александра способствовала укреплению уверенности в этой необходимости. Антиалександровский заговор, безотносительно к тому, участвовал ли в нем Филота или нет, фактически имел место и таил в себе большую опасность. Правда, источники не дают нам возможности проследить социальную направленность и основные движущие силы этого заговора. Арриан, верный своей апологетической традиции, вообще ничего о заговоре не говорит. Эта традиция не заинтересована в обнажении социальных противоречий.
Плутарх называет руководителем заговора македонянина, простого человека из Халестры - Лимна. Кто этот Лимн и какова его программа-неизвестно. Автор ограничивается только известием о том, что Лимн, задумав заговор против Александра, пригласил участвовать в нем юношу Никомаха, который не только отказался от этой затеи, но и рассказал об этом своему брату Кебалину. Последний, желая передать эти сведения о покушении царю непосредственно, дважды попросил Филоту представить его Александру, но тот под разными предлогами не выполнил его просьбы; тогда он обратился к другому, и царь узнал о готовящейся расправе с ним. При попытке схватить Лимн оказал сопротивление и был убит [122].
Более подробно, по понятной причине, мы узнаем о заговоре из трудов антиалександровской традиции.
У Курция Руфа мы имеем некоторые новые сведения. Лимн, которого он называет Димном, был приближенным царя, человеком среднего положения[123]. Под клятвой молчания он открывает Никомаху тайну о наличии заговора, имевшего цель убить на третий день царя. В этом заговоре участвует Димн вместе со смелыми и выдающимися мужами (fortibus viris et illustribus)[124]. Он выболтнул Никомаху участников заговора: это - Деметрий, один из телохранителей Александра, Певколай и Никанор, Афобет, Иолай, Диоксен, Археполис и Аминта [125]. Во веем остальном сведения почти идентичны с тем, что выше было приведено из Плутарха [126].
Диодор называет заговорщика, как Плутарх, Лимном. Он один из "друзей" царя, за что-то упрекал его и увлеченный гневом решил составить против него заговор [127]. Последующий рассказ повторяет Плутарха и Курция Руфа [128].
Таким образом, из источников мы не можем сделать заключения о причинах возникшего заговора. Но поскольку он возник в среде непосредственного окружения царя и имел целью его физическое устранение, можно предположить наличие в этой среде определенного недовольств а восточной политикой Александр а, которая именно в это время начинала получать свое отчетливое выражение.
К. К. Зельин в упомянутой статье выступает против той точки зрения, которая утверждает, что оппозиция связана с недовольством так называемой ориенталистической политикой Александра. В частности, он полагает, что нет основания связывать теснейшим образом два явления - заговор Филоты и оппозицию восточным обычаям, вводимым Александром [129].
Нам представляется, что ближе к истине стоит С. И. Ковалев, который усматривает именно эту связь. Все, что нам известно об этом заговоре, говорит о том, что противники Александра, особенно в Египте, выступили против его обожествления. Последнее было огромным шагом в сторону ориентализации македонской политики и разрыва с традициями старой македонской монархии [130].
По мнению К. К. Зельина, в заговоре Филоты проявились прежние противоречия македонского общества. Оппозиция вышла из среды вождей всадников-гетайров, в борьбе пропив которой Александр опирался на знать Вершей Македонии в лице предводителей педзатайров и на своих "друзей" из Пеллы. "В глубине Азии при изменившейся обстановке, в рамках великой мировой державы продолжалась та же борьба, обнаружились те же противоречия, какие наметились в сравнительно небольшом Македонском государстве [131].
Таким образом, К. К. Зелыин отрицает восточную почву оппозиции, не признает в качестве ее основы новых изменений в македонской армии и политике на востоке и совершенно не объясняет, почему же оппозиция выступила против Александра. Отдельные интересные наблюдения автора не вскрывают, однако, основных причин, побудивших оппозицию к активным действиям.
Вряд ли можно принять такое категорическое утверждение.

---

[1] Arr. III, 26, 3; Curt. VII, 2, 17—23; Plut. Alex. 49; Strabo, XV, 724.
[2] Curt. VII, 2, 24—27.
[3] Curt. VII, 2, 32. Указание Юстина (Just. XII, 5, 2—3), что Пармениои перед казнью был подвергнут пыткам, не подтверждается никакими другими источниками.
[4] Некоторые источники сообщают, что Парменион был убит по решению македонского войска (Diod. XVII, 80, 1; Curt. VI, 11, 30). Это вряд ли правдоподобно. Птолемей ничего не знает об этом, а он не преминул бы снять вину с Александра и сослаться на решительный приговор македонского войскового суда, если бы такое состоялось. Он не раз указывал на соучастие Пармениона как определенное, однако считает возможным, что Александр приказал убить своего полководца только из страха перед возможными враждебными его намерениями.
[5] См.: Plut. Alex. 49; Diod. XVII, 80, 4; Curt. VII, 2, 35—36; ср. Just. XII, 4, 4 и сл. (Последний сильно преувеличивает). Рассказ о том, что Александр сам дал повод солдатам писать письма на родину, чтобы познакомиться с их мнением, выражает тенденцию, главным образом Юстина, к неблагоприятному изображению Александра.
[6] Just. XII, 5, 4—8.
[7] Diod. XVI, 91, 2; XVII, 2, 4; Just. IX, 5, 8; Polyaen. IV, 44, 4; ср. Arr. II, 14, 3. 035
[8] Diod. XVII, 5, 2.
[9] Curt. IV, 13, 4; Just. XII, 5, 3.
[10] Curt. IV, 8, 7—9.
[11] Arr. I, 18, 4; II, 8, 3; III, 11, 8—10; Curt. III, 9, 7.
[12] Arr. III, 25, 4.
[13] Curt. VI, 6, 18—19.
[14] Arr. III, 26, 3—4.
[15] Plut. Alex. 49.
[16] Curt. VI, 9, 27.
[17] Diod. XVII, 80, 1.
[18] Arr. I, 14. 1—2.
[19] Diod. XVII, 19, 6.
[20] Arr. II, 8, 4; Curt. III, 9, 8—9.
[21] Arr. III, 11, 8—9.
[22] Curt. IV, 13, 26—27, 35.
[23] Plut. Alex. 32—33.
[24] Curt. IV, 16, 1—7.
[25] Diod. XVII, 60, 7.
[26] Arr. I, 11, 6.
[27] Arr. II, 11, 10; 15, 1; Curt. III, 12, 27; 13, 16.
[28] Curt. IV, 1, 4; Arr. III, 19, 7.
[29] Arr. I, 13, 3—6; cp. Plut. Alex. 16.
[30] Arr. I, 18, 6—9.
[31] Arr. III, 9, 4.
[32] Там же, 10, 2.
[33] Curt. IV, 12, 21; 13, 4—10.
[34] Air. III, 18, 12.
[35] Arr. II, 4, 8—11.
[36] Curt. III, 6, 4—8.
[37] Arr. III, 26, 3—4.
[38] Diod. XVII, 80, 1.
[39] Arr. II, 14, 1-8.
[40] Curt. IV, 11, 15—23.
[41] P. Cloche. Alexandre le Grand, 44—45.
[42] Curt. IV, 11, 11—13; ср. Diod. XVII, 54, 3—6.
[43] Каллисфен, который находился в главной квартире Александра, мог быть осведомлен о ходе греко–персидских переговоров. У Каллисфена есть известное предвзятое отношение к Пармениону (Plut. Alex. 33). Однако это не означает, что разговор между Александром и его главным полководцем вообще основывается на выдумке Каллисфена.
[44] W. Tarn. Alexander the Great, vol. Il, p. 63.
[45] J. Beloch. Griechische Geschichte. Bd. IV. Berlin —Leipzig, 1927, S. 300.
[46] Diod. XVIII, 16, 2.
[47] Arr. I, 11, 6.
[48] J. Beloch. Op. cit., Bd. IV, S. 295.
[49] J. Beloch. Op. cit., Bd. IV, S. 301.
[50] Diod. XVII, lb, 1. Поводом для этой версии послужил более поздний совет Пармениона Александру заключить брак с Барсиной, чтобы не оставить государство без наследника. (Aristob. irgm. 7; Plut Alex. 21).
[51] Plut. Alex. 49.
[52] J. Beloch. Op. cit., S. 207; cp. Diod. XVII, 19, 3.
[53] Arr. III, 3, 14.
[54] J. Beloch. Op. cit., S. 298.
[55] Ответ на этот вопрос см. в нашей работе «История античной Македонии», ч. II, стр. 119 и сл.
[56] Arr. II, 25, 2; Plut. Alex. 29; Diod. XVII, 54, 4. Курций относит этот факт к битве при Арабелах. (Curt. IV, 11, 11).
[57] J. Beloch. Op. cit., S. 297.
[58] Arr. III, 1, 2, Plut. Alex. 31; Curt. IV, 13, 4.
[59] Plut. Alex. 38.
[60] J. Beloch. Op. cit., S. 289.
[61] С. И. Ковалев. Переговоры Дария с Александром и македонская оппозиция. — ВДИ, 1946, № 3; он же. Александр, Филота и Парменион. (Из истории македонской оппозиции в армии Александра). — «Учен. зап. ЛГУ», серия исторических наук, вып. 14, 1949
[62] ВДИ, 1946, № 3, стр. 46.
[63] Там же, стр. 46—49.
[64] ВДИ, 1946, №3, стр. 56.
[65] Там же, стр. 56 См. также: U. Wilcken. Alexander der Grosse und die hellenistische Wirtschaft, S. 48; II. Wilcken. Alexander der Grosse, S. 102; J. Kaerst. Op. cit., S. 379.
[66] J. Kaerst. Op. cit., S. 289—290.
[67] Plut. Alex. 49.
[68] Curt. VII, 1, 3.
[69] Arr. I, 25, 1—5.
[70] Curt. IV, 10, 17.
[71] J. Kaerst. Op. cit., S. 335.
[72] Curt. VI, 9, 4—5.
[73] Там же, 9, 13—15.
[74] Benoist–Mechin. Alexandre le Grand on la Réve de passe. Clairfontaine. Lauzanne, 1964, p. 154.
[75] Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 265—266.
[76] Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 193.
[77] Curt. VII, 2, 35—37.
[78] J. Kaerst. Op. cit., S. 333—334.
[79] Plut. Alex. 48.
[80] Там же, 11.
[81] Arr. 1, 2; 1, 5; 5, 9.
[82] Diod. XVII, 4; ср. Curt. VI, 9, 21.
[83] Arr. I, 14, 1.
[84] Там же, 19, 8.
[85] Strabo, XIV, стр. 676.
[86] См. С. И. Ковалев. Александр, Филота и Парменион. — «Ученые записки ЛГУ», серия исторических наук, выи. 14, 1949, стр. 280—308.
[87] Arr. III, 26, 1—3.
[88] Curt. VI, 7, 32.
[89] Там же, 7, 35.
[90] Curt. VI, 8, 8—9.
[91] Там же, 8, 2—9.
[92] Там же, 8, 17—22.
[93] Там же, 11, 10, 15.
[94] Arr. I, 13, 1; III, 2, 5-6; 11, 8; Curt. III, 1, 19; IV, 5, 22, VI, 11, 22—25.
[95] Curt. VI, 11, 22—30; ср. Diod. XVII, 80, 1-2.
[96] Curt. II, 17, 19.
[97] Curt. VI, 10, 13—14, 34—35.
[98] Там же, 9, 5.
[99] Там же, 17—20.
[100] Там же, 21—22.
[101] Там же, 11.
[102] Там же, 1—16.
[103] Curt. VI, 9, 30—33.
[104] Там же, 11, 1—7.
[105] Там же, 9, 28—29.
[106] Там же, 8, 8—9.
[107] Plut. Alex. 48; 40; ср. Curt. VI, 8, 3.
[108] Curt. V, 2, 13—15; VI, 11, 4; Diod. XVII, 66, 3—7.
[109] Plut. Alex. 48, 49.
[110] Там же, 49.
[111] Arr. III, 26, 1—3.
[112] Там же.
[113] Plut. Alex. 48.
[114] J. Kaerst. Op. cit., S. 332.
[115] Там же, стр. 395.
[116] Curt. VII, 1, 12—16.
[117] Curt. VII, 1, 21—22.
[118] Там же, 29.
[119] Arr. III, 27, 1—3.
[120] Curt. TV, 7, 25—32; Just. XI. 7—12; Plut. Alex. 27—28, 49; Diod. XVII, 51; Arr. III, 4, 5; Strabo, XVII, 1, 43.
[121] J. Kaerst. Op. cit., S. 355.
[122] Plut. Alex. 49.
[123] Curt. VI, 7, 2.
[124] Там же, 6.
[125] Curt. VI, 7, 14—15; 11, 35; ср. Arr. III, 27, 5.
[126] Там же, 16—30.
[127] Diod. XVII, 79, 1.
[128] Там же, 2—16.
[129] К. К. Зельин. Указ. соч., стр. 269.
[130] С. И. Ковалев. Александр, Филота и Парменион. — «Ученые записки ЛГУ», серия исторических наук, вып. 14, 1949, стр. 282.
[131] К. К. Зельин. Указ. соч., стр. 270.