«Эгинская речь» Исократа была произнесена на процессе по делу о наследстве Фрасилоха, которое разбиралось в эгинском суде. Это единственный известный нам пример судебной речи того времени, произнесенной за пределами Аттики. Данный факт говорит об исключительно широкой известности Исократа как логографа (составителя судебных речей). Процесс по делу о наследстве Фрасилоха состоялся, очевидно, после 393 года до н. э. Фрасилох и его приемный сын, от лица которого произносится речь, — оба сифносские аристократы, вынуждены были покинуть родной остров Сифнос, после того как в результате битвы при Книде Киклады вышли из‑под контроля Спарты и оказались в сфере афинского влияния (см.: Xen. Hell. IV. 8. 7; Diod. XIV. 84). Некоторое время Фрасилох и его спутник жили на острове Мелос, затем в Трезене и наконец попали на Эгину. Здесь Фрасилох заболел и спустя шесть месяцев умер, что произошло, по–видимому, не ранее 391 года до н. э. Учитывая, с другой стороны, что в 390/389 году до н. э. началась война между Афинами и Эгиной (см.: Xen. Hell. V. 1. 1), что должно было весьма затруднить сношения всякого рода между обоими государствами, мы можем считать наиболее вероятной датой составления «Эгинской речи» 391 или 390 год до н. э.

(1) Я думал, эгинеты, что Фрасилох так хорошо распорядился своим имуществом, что никто никогда не станет возражать против оставленного им завещания. Но раз уж противная сторона настроена так, что оспаривает и столь прекрасно составленное завещание, мне придется попробовать добиться от вас того, что мне причитается по праву. (2) Я испытываю чувство, противоположное тому, которое испытывает в таких случаях большинство людей. В самом деле, по моим наблюдениям, другие сильно расстраиваются, когда незаслуженно из‑за чего‑нибудь попадают в затруднительное положение. Я же чуть ли не благодарность питаю к этим людям за то, что они меня втянули в это состязание. Ведь если бы это дело не было передано в суд, вы едва ли (могли бы узнать, как я вел себя по отношению к покойному и как я стал его наследником. Узнав же, как было дело, вы все поймете, что по справедливости я вполне заслужил большего дара, чем этот
[1]. (3) Следовало бы и той, которая домогается имущества, не от вас попытаться заполучить состояние, оставленное Фрасилохом, но при его жизни, будучи полезной ему, теперь с полным правом добиваться, чтобы оно было присуждено ей. Она же, отнюдь не раскаиваясь в том, что она совершила недостойного по отношению к нему, пока он был еще жив, теперь, когда он умер, пытается объявить завещание недействительным и лишить дом наследника
[2].

(4) Удивляюсь и хлопочущим за нее. Они, видимо, думают, что для них в этом деле нет никакого риска, так как, даже и потерпев поражение, они не понесут никакого наказания
[3]. Между тем я полагаю, что для них будет тяжелым наказанием уже одно то, что, будучи уличены в несправедливых домогательствах, они лишатся в ваших глазах своей репутации порядочных людей. Вы же сможете убедиться в бесчестности этих людей по самим их делам, когда выслушаете до конца, как все это было. Начну с того, что, как я думаю, очень скоро даст вам возможность понять, из‑за чего у нас идет тяжба.

(5) Так вот, Фрасилл, отец завещателя, не получил от своих предков никакого имущества. Однако, став ксеном
[4] прорицателя Полемэнета, он так близко с ним сошелся, что тот, умирая, оставил ему книги по искусству прорицания и дал кое‑что из того имущества, которое теперь имеется в наличии, (6) Получив эта средства, Фрасилл сам стал заниматься прорицанием. Пустившись странствовать и бывая во многих городах, он сходился с разными женщинами. Некоторые из них имели от него детей, которых он, однако, никогда не считал законными. Тогда же он овладел и матерью этой женщины. (7) А когда он нажил большое богатство и захотелось ему вернуться на родину, он расстался с ней и с другими своими любовницами и, приплыв на Сифнос, взял там в жены сестру моего отца, так как, хотя по богатству сам он был первым среди граждан, наша семья, как он знал, знатностью рода и прочими достоинствами превосходила всех остальных. (8) Он настолько ценил дружбу моего отца, что, после того как его первая жена умерла бездетной, он тотчас же женился на двоюродной сестре отца, чтобы не порывать родственные отношения, связывающие его с нами. Однако после недолгого сожительства и эту его жену постигла та же самая участь, что и предыдущую. (9) После этого он взял в жены девушку с Серифа у людей гораздо более достойных, чем можно себе представить обитателей такого городка
[5]. От этого брака родились Сополис, Фрасилох и дочь, в настоящее время являющаяся моей женой. Это единственные законные дети, оставленные Фрасиллом. Их он назначил наследниками своего имущества
[6], после чего и умер.

(10) Мы же с Фрасилохом, переняв от родителей наших столь тесную дружескую привязанность, о которой я только что говорил, еще более упрочили ее. В самом деле, в детстве мы были друг· для друга больше чем братьями и никогда не ходили порознь ни на жертвоприношения, ни на театральные представления, ни на какие другие празднества.

И, став взрослыми, мы никогда ни в чем не поступали вопреки воле друг друга, но и в наших частных предприятиях действовали всегда единодушно, в государственных делах имели одно и то же мнение. И друзья и ксены были у нас общие. (11) Да нужно ли говорить о нашей дружбе, пока мы были еще на родине? Но ведь и став изгнанниками, мы все равно не захотели жить врозь. В конце концов он заболел чахоткой и болел долго. Его брат Сополис скончался еще раньше. Матери же и сестры при нем не было. И вот я, когда он оказался в таком одиночестве, так усердно и заботливо за ним ухаживал, что он думал, что не сможет по достоинству отблагодарить меня за все, сделанное мной для него. (12) Однако он сделал все возможное и, когда почувствовал себя совсем плохо и уже больше не надеялся выжить, позвал свидетелей и в их присутствии объявил меня своим сыном и передал мне свою сестру и свое имущество
[7]. (К секретарю): — А теперь возьми у меня завещание.

Завещание

Прочги мне теперь эгинский закон. Ведь в соответствии с ним должно было составить завещание, так как здесь, на Этне, мы жили, став метеками.

Закон

(13) Вот по этому‑то закону, эгинеты, Фрасилох и усыновил меня, своего соотечественника и друга, родом не хуже других граждан Сифноса, получившего такое же образование и воспитание, как и он сам. Не знаю, можно ли было лучше исполнить закон, повелевающий усыновлять людей, себе подобных. (К секретарю): — Ну, а теперь возьми у меня кеосский закон. Его мы соблюдали, когда были полноправными гражданами у себя на родине.

Закон

(14) Если бы, эгинеты, эти люди отказывались признать эти два закона, ссылаясь на закон, принятый в их государстве, то в этом, пожалуй, не было бы ничего удивительного.

Однако ведь и этот закон имеет тот же смысл, что и оба предыдущих. (К секретарю): — Возьми у меня эту книгу.

Закон

(15) Итак, что же им еще остается, когда они сами признают, что Фрасилох оставил завещание, а законы все на моей стороне, а не на их: и ваш закон, принятый здесь, где будет решаться это дело, и закон Сифноса, откуда родом был тот, кто оставил завещание, да, наконец, у них самих, возбудивших эту тяжбу, на родине существует такой же закон. Впрочем, как вы думаете, что может остановить этих людей, которые пытаются убедить вас, что следует признать недействительным завещание, хотя оно составлено в согласии со всеми законами, а вы клялись, что будете судить именно по этим законам?

(16) Итак, что касается самого дела, то о нем, я думаю, уже вполне достаточно сказано. Однако, чтобы ни у кого не сложилось мнение, что я, не имея достаточных к тому оснований, завладел наследством, или чго эта женщина, показав себя с лучшей стороны по отношению к Фрасилоху, оказалась лишенной имущества, хочу сказать еще следующее. Ведь мне было бы стыдно за усопшего, если бы мне не удалось вас всех убедить в том, что он совершил это не только в соответствии с законами, но и вообще справедливо. (17) Я полагаю, что это легко можно будет доказать. В самом деле, мы с ней — совершенно разные люди. В то время как эта особа, домогающаяся наследства в силу родственных с ним отношений, все время ссорилась и с ним самим, и с Сополисом, и с их матерью и вообще вела себя недоброжелательно, я, со своей стороны, могу показать, что не только по отношению к Фрасилоху и его брату, но и по отношению к самому имуществу, из‑за которого мы теперь спорим, вел себя так, как подобает самому лучшему другу.

(18) Будет очень трудно говорить теперь о прошлом. Дело в том, что, когда Пасин захватил Парос
[8], оказалось, что большая часть их имущества была там в закладе у моих ксенов: этот остров казался нам в то время наиболее безопасным местом. И вот, пока они пребывали в таком смятении, думая, что их состояние погибло, я ночью пустился в плавание
[9] и доставил им их имущество с риском для собственной жизни. (19) Ведь местность охранялась, и среди людей, занимавших город, было несколько наших изгнанников, которые за один день собственноручно убили моего отца, дядю, зятя и, кроме них, еще троих двоюродных братьев. И тем не менее ни одна из этих опасностей не заставила меня повернуть назад. Я отправился в путь, полагая, что ради них мне следует пойти на риск, как если бы дело шло обо мне самом. (20) После этого нам пришлось бежать из города среди такого смятения и страха, что некоторые с пренебрежением бросали даже и своих собственных родственников. Я же в столь бедственном положении не удовольствовался спасением только своих близких. Нет, зная, что Сополис в отъезде, а Фрасилох лежит больной, я вывез и его самого, и его мать, и сестру, а вместе с ними и все их имущество. Так кто же иной по справедливости должен владеть этим имуществом, как не тот, кто тогда помог его ι пасти, а теперь получил его от его законных владельцев?

(21) Вот каким опасностям я подвергался, выгоды же из всего этого никакой не получил. Хочу еще сказать и о том, как я, угождая ему, сам претерпел величайшие несчастья. Ведь когда мы прибыли на Мелос и он узнал, что мы собираемся здесь остаться, он стал просить меня плыть вместе с ним в Трезену и ни в коем случае его не покидать, ссылаясь на свой телесный недуг и на то, что у него много врагов, и говоря, что без меня он вообще не сможет устроить свои дела. (22) И, несмотря на то, что моя мать боялась предстоящего переселения, так как она узнала, что местность в Трезене — нездоровая, да и ксены советовали мне оставаться здесь, мы все‑таки решили поступить так, как было угодно ему. И вот не успели мы прибыть в Трезену, как напали на нас такие болезни, что я сам едва избежал смерти, в течение каких‑нибудь тридцати дней похоронил сестру, девушку четырнадцати лет, а вслед за ней — не прошло еще и пяти дней — и мать скончалась. Представляете, что должен был и чувствовать, испытав такие превратности судьбы? (23) Ведь я раньше никаких бед не знал. А тут вдруг пришлось испытать и изгнание, и жизнь на чужбине, лишиться своего кровного и, наконец, в довершение ко всему этому видеть, как твои собственные мать и сестра, изгнанные из отечества, на чужой земле и у чужих людей оканчивают свои дни. Поэтому, я думаю, никто мне по–настоящему не позавидует, даже если бы я и извлек какую‑то пользу из положения, в котором оказался Фрасилох. Ведь для того, чтобы угодить ему, я, поселившись в Трезене, претерпел такие невзгоды, что едва ли когда‑нибудь смогу забыть о них.

(24) Мои противники не смогут также утверждать, что я терпеливо сносил все это, пока у Фрасилоха хорошо шли дела, в несчастье же покинул его. Ведь как раз в это‑то самое время я с еще большей очевидностью доказал свое благорасположение к нему. В самом деле, когда он, поселившись в Эгине, заболел той самой болезнью, от которой и умер впоследствии, я гак за ним ухаживал, что не знаю, мог ли кто‑нибудь друг ой так же ходить за больным, который по большей чахли находился в плохом состоянии, и тогда, когда он сам еще мог передвигаться, и впоследствии, когда он на протяжении шести месяцев, не вставая, лежал в постели. (25) И никто из его родственников не захотел разделить с ним его мучения и даже взглянуть на него никто не явился, кроме матери и сестры, которые, однако, больше другими делами занимались, так как обе они больными прибыли из Трезены и сами нуждались в уходе. Я же, несмотря на такое отношение к нему всех остальных, не пал духом и не отступился, но ухаживал за ним, имея помощником одного только раба, (26) потому что и слуг при нем никаких не осталось. Ведь он и по природе был человеком тяжелого нрава, а тут из‑за болезни стал еще раздражительнее, так что едва ли стоит удивляться, что они оставили его. Гораздо удивительнее то, что я смог все это выдержать, ухаживая за ним во время такой болезни. Он ведь в течение долгого времени был покрыт нарывами; поднять его с постели было невозможно, (27) а муки он терпел такие, что у нас дня не проходило без слез. Оплакивали мы и горести наши, и изгнание, и то, что мы одни совсем остались. И так продолжалось непрерывно: мне нельзя было уйти или выказать нерадение, и это было для меня страшнее всех моих бедствий.

(28) Мне хотелось, чтобы вы ясно поняли, как я себя вел по отношению к нему. И я думаю, что после этого вы не сможете спокойно выслушать речь моих противников
[10]. Теперь нелегко рассказывать о том, что было самым тяжелым и неприятным для меня, что требовало самых тягостных трудов и величайшей заботы, пока я ухаживал за ним. Да вы сами подумайте, сколько бессонных ночей, сколько мучений требует борьба с такой болезнью на протяжении столь долгого времени! (29) Ведь я сам так плохо себя чувствовал, что, если кто‑нибудь из друзей приходил к нам, они выражали опасение, как бы и я не погиб вместе с Фрасилохом, и советовали мне остерегаться, говоря, что многие из тех, кто лечил эту болезнь, умерли сами. А я отвечал им, что скорее предпочту умереть, чем позволю ему, оставленному без всякой помощи и ухода, раньше положенного срока сойти в могилу.

(30) И вот, после того как я показал себя таким образом, со мной осмеливается судиться из‑за имущества покойного эта особа, которая даже навестить его не сочла нужным, хотя он болел так долго, а она каждый день справлялась о его здоровье и добраться до нас могла бы без труда. И теперь, после всего этого, они решаются назвать его братом, как будто не понимают того, что, насколько близким себе человеком они его признают, настолько тяжелее будет их вина перед ним. (31) Этой женщины не было при нем, когда он готовился к смерти, хотя она и видела наших сограждан, которые были в Трезене по пути на Эгину, куда они направлялись, чтобы принять участие в его похоронах. Она была настолько жестокосердной и бесчувственной, что даже на похороны не пожелала явиться. На наследство же сразу предъявила иск, не выждав и десяти дней
[11], как будто она была в родстве не с ним, а с его имуществом. (32) И если даже она признает, что была с ним в такой вражде, что иначе и не могла поступить, то, значит, и Фрасилох поступил вполне разумно, когда предпочел оставить свое состояние своим друзьям, а не ей. Если же никаких раздоров между ними не было, а она тем не менее относилась к нему с таким пренебрежением, тогда, конечно, гораздо справедливее было бы отнять у нее ее собственное имущество, нежели сделать ее наследницей Фрасилоха. (33) Итак, примите во внимание, что она и в уходе за больным не принимала никакого участия, и умершему не оказала подобающих почестей, ι огда как от меня он получил и то и другое. Ведь по справедливости вы должны подать свой голос не за того, кто на словах претендует на то, чтобы считаться родственником, на деле же уподобляется врагу, но с гораздо большим основанием за того, кто, не будучи родственником по имени, в несчастье оказывается более близким человеком, чем настоящий родственник.

(34) По словам моих противников, они верят тому, что Фрасилох оставил завещание, но считают, что оно составлено плохо и неправильно. Однако, эгинеты, мог ли кто‑нибудь лучше и с большей пользой, чем это сделал Фрасилох, устроить свои дела? Он и дом свой не оставил без наследника, и друзей отблагодарил, и к тому же мать и сестру сделал хозяйками не только своего имущества, но и моего также, выдав одну из них за меня, другой же оставив в моем лице сына. (35) Разве лучше поступил бы он в том случае, если бы никого не назначил опекуном своей матери, совершенно забыл бы обо мне, бросил бы на произвол судьбы сестру и позволил бы прекратиться своему роду?

(36) Но, может быть, я был недостоин того, чтобы стать приемным сыном Фрасилоха и взять в жены его сестру? Это, однако, могут засвидетельствовать все жители Сифноса: мои предки и по происхождению, и по богатству, и по известности, и во всех прочих отношениях были первыми среди граждан. Кто удостаивался более высоких должностей в государстве, нежели они? Кто платил больше налогов? Кто лучше и с таким великолепием исполнял хорегии и прочие повинности? Из какого другого рода на Сифносе вышло столько басилеев
[12], как из нашего? (37) Поэтому, даже если бы я никогда не говорил ему об этом, Фрасилох, вероятно, все равно захотел бы выдать за меня сестру в силу названных причин. Что касается меня, то, даже если бы у меня не было всех этих достоинств и сам я был бы ничтожнейшим из граждан, все равно по справедливости я заслуживал бы величайшей благодарности за все то, что я для него сделал.

(38) Я думаю также, что он и своему брату Сополису угодил бы таким завещанием. Ведь тот ненавидел эту женщину и думал, что она питает к нему вражду во всем, что бы он ни делал, меня же считал самым близким своим другом. Он часто выказывал свое расположение ко мне. Особенно же ясно он дал его почувствовать, когда мы вместе с нашими товарищами по изгнанию и с помощью наемников
[13] решили напасть на город
[14]. Избранный предводителем с неограниченными полномочиями, он назначил меня своим секретарем и казначеем, передав в мое распоряжение все наши денежные средства. В час, когда нам угрожала опасность, он поставил меня рядом с собой. (39) Посмотрите же, какую пользу это ему принесло. Мы потерпели неудачу во время нападения на город. Отступать же пришлось совсем не так, как мы предполагали вначале. Сополис был ранен, не мог идти и потерял сознание. Я вместе с моим слугой на плечах отнес его на корабль. Впоследствии он часто и многим людям говорил, что только мне одному обязан своим спасением. (40) В самом деле, какое благодеяние могло быть больше этого? Когда же он скончался на пути в Ликию, эта женщина, спустя немного дней после того как было получено это известие, уже приносила жертвы и устраивала празднества, нисколько не стыдясь брата покойного, который был еще жив: так мало думала она об умершем. Я же оплакивал его, как полагается оплакивать близких людей. (41) И все это я сделал по своему собственному побуждению и из дружеского расположения к ним обоим, конечно, не ради этого суда. Ведь не мог же я думать, что судьба будет настолько неблагосклонна к ним обоим, что они умрут, не оставив детей, и тогда каждому из нас придется отвечать, в каких отношениях мы с ними находились.

(42) Итак, вы слышали почти все, что касается моих и этой женщины отношений с Фрасилохом и Сополисом. Теперь они, пожалуй, прибегнут к тому единственному доводу, который у них еще остался, и будуг говорить, что Фрасилл, отец этой особы, конечно, считал бы себя оскорбленным (если мертвые вообще воспринимают каким‑то образом то, что здесь происходит)
[15], если бы увидел, что его дочь лишилась имущества, а я стал наследником того, что когда‑то он приобрел. (43) Что касается меня, то я думаю, что нам следует говорить не о тех, кто давно уже умер, но о людях, только что скончавшихся и оставивших наследство. Ведь Фрасилл сделал своими наследниками тех, кого он хотел. Рассуждая по справедливости, вы должны и за Фрасилохом признать это право, и, таким образом, признать его наследниками не эту женщину, а тех людей, которых он сам указал в своем завещании. Впрочем, мне кажется, что нам не следует бояться того, что подумает обо всем этом Фрасилл.

(44) Ибо я думаю, что он строже всех осудил бы эту женщину, если бы узнал, как она обошлась с его сыновьями. Едва ли он стал бы сердиться, если бы вы решили дело так, как этого требует закон. Гораздо скорее он разгневался бы, если бы увидел, что завещания, оставленные его детьми, объявляются недействительными. Ведь если бы Фрасилох просто отдал свое имущество в мой дом, это можно было бы поставить ему в упрек. Он же, напротив, меня самого ввел в их дом, так что они получили нисколько не меньше, чем дали
[16].

(45) Да и помимо всего этого было бы вполне естественно ожидать, что Фрасилл как никто другой встанет на сторону тех, чьи притязания на наследство основаны на дарственной
[17]. Он ведь и сам и искусство свое перенял от прорицателя Полемэнета, и состояние получил от него же, и не по родству, а благодаря своим заслугам. Поэтому он, конечно, не стал бы протестовать, если бы кто‑нибудь, оказавшись человеком полезным для его детей, удостоился бы от них такого же дара, как когда‑то и он сам. (46) Вспомните также и то, о чем мы говорили вначале. Как я уже показал вам, Фрасилл настолько ценил близость к нашей семье, что взял в жены сначала родную сестру моего отца, а затем и двоюродную. Так в какую же еще семью он охотнее всего отдал бы свою дочь, как не в ту, из которой он сам считал достойным взять себе девушку в жены? Из какой семьи он с большей радостью взял бы себе приемного сына, как не из той, которая, как он надеялся, даст ему родных детей?
[18]

(47) Поэтому, если вы присудите мне это наследство, вы, несомненно, сделаете угодное и Фрасиллу, и всем тем, кто имеет какое‑либо касательство к этому делу. Если же, поддавшись убеждениям этой женщины, вы будете ею обмануты, вы этим не только мне причините обиду, но оскорбите и Фрасилоха, оставившего это завещание, и Сополиса, и их сестру, теперь являющуюся моей женой, наконец, их мать, которая будет тогда несчастнейшей женщиной, так как ей, потерявшей своих детей, придется в довершение ко всему стать свидетельницей того, как их посмертная воля ни во что не ставится, дом остается без наследника, (48) имущество суд передает той, которая всегда радовалась их бедствиям, а я никак не могу добиться того, что мне положено по праву, я, который столько сделал для ее детей, что если бы кто‑нибудь сравнил меня не с этой особой, а с теми людьми, которым когда‑либо приходилось вести тяжбу из‑за наследства, полученного в качестве дара, то он, конечно, нашел бы, что я нисколько им всем не уступаю в верности своим друзьям. Но ведь таких людей следует почитать и высоко ценить, а не лишать их даров, которые получены ими от других. (49) Подобает также содействовать в исполнении закона, по которому нам дозволяется усыновлять и распоряжаться своим имуществом, помня, что люДям одиноким этот закон заменяет детей. Ведь благодаря этому закону и родственники, и люди, не связанные родством, больше заботятся друг о друге
[19].

(50) Итак, чтобы мне остановиться на этом и не занимать больше ваше время, обратите внимание на те же важные справедливые доводы, с какими я к вам обращаюсь. Первый из них — дружеские отношения с завещателями
[20], отношения давние, перенятые нами у отцов наших и никогда не прекращавшиеся. Затем многочисленные и великие благодеяния, совершенные мною ради них, когда они попали в беду. Ко всему этому прибавьте завещание, подлинность которого признают и мои противники, наконец, закон, поддерживающий такие завещания, который все эллины находят прекрасным
[21]. (51) Об этом свидетельствует более всего то, что, тогда как относительно многих других вещей они расходятся друг с другом, в этом все они вполне согласны. Итак, прошу вас: помня об этом и обо всем прочем из того, что я говорил, вынесите справедливое решение и будьте для меня такими судьями, перед какими вы и сами хотели бы предстать.