Есть ли кто здравомыслящими очами обозревал обширное поле словесных наук и проходил повесть постепенного их возраста от самого их начала до наших времен, таковый конечно уже убедился, что основание истинной учености положили древние так называемые классические писатели. Мы, живущие в просвещенном веке, думающие, что науки и вкус доведены у нас до возможного совершенства, не можем не удивляться красотам Гомера, не можем не услаждаться плавностию Виргилия, не можем не восхищаться пылкими партиями Пиндара и проч. Отложа всякое пристрастие к нашему веку, должны мы признаться, что все сии писатели преисполнены духа, силы и витийства неподражаемых, и что чем ближе кто из нынешних писателей подходит к сим образователям словесности и поэзии, тем ближе он бывает к совершенству. А потому убедясь в сих истинах, все просвещенные Европейские народы, сделавшие успешные в учености шаги, почли за необходимо нужное не токмо иметь классических авторов по одному переводу, но даже и по нескольку, и каждый переводчик ревновал превзойти в сем труде своего предшественника.
Мы не можем еще похвалиться, чтобы у нас хотя один полный и исправный существовал перевод какого либо классического автора, хотя нам более, нежели другим народам сие нужно, потому что в воспитание нашего юношества весьма у редких входят языки Латинский и Греческий, могущие доставить возможность в подлиннике, читать сих авторов, без познания коих не может человек назваться основательно ученым и получит вкус, нужный не токмо для приобретения способностей писателя витии и стихотворства, но не может даже правильно выражать своих мыслей и образовать на бумаге какого либо важного дела начертание. А от сего неведения о классических авторах ежедневно разливается наводнение дурных сочинений и в стихах и в прозе, строк с рифмами, не только пустых и никаких мыслей не заключающих, но даже противу правил грамматических писанных; смешно даже читать, что в некоторых сочинениях молодые писатели упоминают имена Гомера, Горация и пров. коих они никогда и не читывали. Сему я имел ясное доказательство, прочитав изрядные стишки одного юноши, и желая ободрить его к продолжению его упражнений, похвалил я его: так как в его стихах между прочим упомянуто было о имени Пиндара, то я и спросил молодого автора, читывал ли он его когда нибудь? Он признался, что никогда не читал, и потому только упомянул его, что видал часто сие имя в одах Ломоносова. Я советовал сему молодому человеку, для усовершенствования возникающих его дарований, прилепиться ко всем классическим авторам вообще, и думаю, что ежели он сие исполнит, а притом советоваться будет с опытными людьми, то со временем будет писать изрядно.
Размышление о положении нашей словесности, не имеющей еще ни одного перевода полного классического автора и благородный подвиг Императорской Российской Академии, предпринявщей обогатить наше слово переводами сих авторов, раздав оных для перевода каждому из её сочленов, возбудили во мне желание сему достохвальному труду, по мире сил моих, содействовать. Не смел бы я никогда решиться на дело толь трудное, каково есть, предложение Пиндара, есть ли 6 не ободрен был к тому вообще всею Российскою Академиею, коей я представил две мною переведенные Пиндаровы оды. Паче же обязан я много благоприятному и снисходительному поощрению почтенного оной Академии Председателя Андрея Андреевича Нартова, которой, ревнуя о пользе Российского слова, примерною своею деятельностью породил во мне силу, жар и охоту, на совершение сего дела потребных. И так сему мужу, познаниями и просвещением знаменитому, и соотечественники мои и я обязаны благодарностью за сие издание, как и за другие его подвиги, стремящиеся к возведению Российского слова на степень, соразмерную его важности и богатству.
Одобрение просвещенных мужей, умеющих ценить произведения ума и стихотворства, вознаградят паче меры труд мой, тем с большею ненадобностью сопряженный, что все оды переведены стихами и с рифмами; знающие же Греческий язык или читавшие Пиндара в хорошем переводе, могут судить, сохранены ли по возможности все красоты подлинника. Главная же цель моя была та, чтобы, по мере сил моих, принести пользу нашей словесности, и ежели, по суду беспристрастных людей, я сей цели достиг, то мне ничего более желать не остается.