1. Долго ли еще будешь ты, Катилина, употреблять во зло наше терпение? Долго ли еще в твоем неистовстве будешь издеваться над нами? Чего домогаешься ты своею неслыханною наглостью? Ни почем тебе то, что дворец окружен во время ночи вооруженною стражею, ни то, что город на военном положении, жители его в страхе, все благонамеренные граждане спешат на защиту отечества, ни то, что сенат собран в самом безопасном месте? Или ничего не читаешь ты на лицах присутствующих здесь? Еще для тебя не явно ли, что твои намерения известны нам? Или ты не понимаешь, что единодушие благонамеренных граждан сковало умысел злодейский твоего заговора? Что делал ты в обе последние ночи, с кем и в чем совещался - все, до малейшей подробности, известно каждому из нас. Что за времена ныне, что за нравы? Сенат знает злодейский умысел; он готовится в глазах консула, а виновник его еще жив. Этого мало; он является в присутствие сената, принимает участие в совещаниях об общественных делах, а между тем мысленно избирает и готовит на гибель из среды вас жертвы своей злобы. А мы, имея силу в руках своих, думаем, что исполнили вполне свои обязанности к отечеству, защитивши только свою жизнь от неистовства и злобы Катилины. Давно уже надлежало бы тебя, Катилина, влечь на казнь по приказанию Консула и обратить на твою голову гибель, которую ты так издавна замышляешь нам всем. Один из великих людей отечества нашего, П. Сципион, находясь в должности верховного первосвященника, как частный человек, умертвил Т. Гракха за самое незначительное покушение против общественного порядка. А Катилину, замышляющего предать и город наш, и области, огню и мечу, долго ли мы, исправляющие Консульскую должность, будем еще терпеть? Указывать ли вам на пример отдаленной древности, как К. Сервилий Агала собственною рукою убил Сп. Мелия за его стремление к нововведениям. Да, некогда и в нашем отечестве, была та прекрасная черта, что люди достойные и сильные строже наказывали злонамеренного гражданина, тайного врага общества, чем явного врага отечества, взятого с оружием в руках. Катилина, мы имеем против тебя строгий и неумолимый сенатский декрет; здешнее собрание приняло с своей стороны все меры, нужные для безопасности отечества. Вся медленность и оплошность, скажу прямо, от нас Консулов.
2. Некогда сенат подобным декретом поручил Консулу Л. Опимию бодрствовать над общественною безопасностью. И ночь одна не прошла со времени, как состоялся декрет, а Гракх погиб за возбуждение некоторых смут, несмотря на то, что длинный ряд его предков, прославившихся заслугами отечеству, говорил в его пользу; при этом же случае убит и с детьми М. Фульвий, бывший консул. Такого же рода сенатским декретом вверено попечение об отечестве консулам К. Марку и Л. Валерию. Но суток не прошло, а Л. Сатурнин. трибун народный, и К. Сервилий, претор народа Римского, заплатили жизнью за свои замыслы. А мы уже двадцатый день медлим, в наших руках притупляется острие вашей сласти. И у нас есть точно такой же сенатский декрет, но мы отложили его в ящик; у нас в руках меч, но мы вложили его в ножны. А по тому сенатскому декрету тебе, Катилина, давно уже не следовало быть в живых. Но ты цел и невредим, и не только не раскаиваешься, но ты преуспеваешь в своей преступной дерзости. Желал бы я, почтенные сенаторы, назвать себя милосердым, желал бы выставить себя в уровень трудному положению дел в отечестве, но не мог скрыть от вас моих собственных оплошности и недеятельности. В самом сердце Италии, в ущельях Этрурии, враги отечества стали лагерем, число их растет с каждым днем; а тот, кто вооружил их, кто управляет всеми их движениями, тот самый человек здесь, в стенах города, и даже присутствует здесь в Сенате. Это внутренний червь, который точит самое сердце нашего отечества не по дням, а по часам. Катилина, если я повелю схватить тебя и предать смерти, то каждый благонамеренный гражданин будет осуждать меня не за жестокость поступка, а за то, что я им медлил. Впрочем, если я еще по сю пору не решаюсь так поступить, то на это есть у меня причины. Тогда поведу только тебя на казнь, когда твое злодейство будет так явно, что разве только подобный тебе усомнится в законности твоего наказания. Но пока у тебя есть еще заступники, ты еще невредим, но ты окружен моим надзором, и не можешь шевельнуться против отечества. Невидимо бодрствуют над тобою тысячи глаз, тысячи ушей тебя подслушивают, так что ты, не догадываясь, живешь под самым строгим надзором.
3. Чего ты ждешь еще, Катилина, если самая ночь не служит довольно безопасным покровом для твоих беззаконных сборищ, если стены твоего собственного дома выдают твои тайны. Все ярче дня, все открыто. Поверь мне, откажись от твоих замыслов, оставь мысли об убийствах и поджогах. Кругом ты связан; все твои замыслы яснее для нас светлого дня. Если не веришь, изволь, я тебе представлю примеры. Помнишь ли, как в 12 число перед календами Ноябрьскими, я объявил в Сенате, в какой именно день, а этот день был шестое число перед Ноябрьскими календами - возьмется за оружие, твой товарищ и соучастник злодейского умысла, Манлий? Ошибся ли я, Катилина, предсказав не только самое событие, уже само по себе важное, ужасное, неслыханное, но самый день, в который оно должно было случиться? Не я ли же в Сенате сказал, что в пятый день перед календами Ноябрьскими назначил ты избиение лучших людей в государстве, и тут многие знатные лица Рима оставили город не столько опасаясь за свою жизнь, сколько желая подавить вначале твои замыслы. А то ты забыл, что когда в самые Ноябрьские календы ты думал овладеть Пренестою безо всякого труда, ты нашел эту колонию, вследствие моего приказания, прикрытою сильными вооруженными отрядами. Все твои действия, даже измерения и самые мысли не только мне известны по слуху, но я их вижу отчетливо и вполне понимаю.
4. Посмотрим, как провел ты предыдущую ночь и ты увидишь, то я бдительнее бодрствую над безопасностью отечества, чем ты заботишься о его гибели. В прошлую ночь с шайкою головорезов (я говорю прямо) пришел ты в дом М. Лекки, куда стеклись участники этого безумного кова. Дерзнешь ли ты сказать, что это неправда? Ты молчишь; да и если бы ты запирался, я тебя уличу. Здесь в Сенате я вижу некоторых, которые вместе с тобою были там. Боги бессмертные, в какой стране живем мы? Что это за город? Что за отечество? Здесь, среди вас, почтенные сенаторы, в этом собрании людей, долженствующих быть цветом и украшением вселенной, вместе с нами сидят люди, замышляющие гибель мою и других моих товарищей, намеревающиеся внесть в этот город и во все страны мира пожар и убийства. И я, консул, не только их спокойно вижу, но и спрашиваю их мнения об общественных делах. И словом даже не оскорбляю тех, кого давно бы следовало предать казни. Так то, Катилина, прошлую ночь был ты у Лекки. Ты делил Италию на участки, назначая, куда кому из твоих сообщников следует ехать; ты отобрал из них тех, которые должны были последовать за тобою и тех, которым надлежало остаться в Риме. Ты назначал, какие части города предать огню; ты сказал, что в непродолжительном времени выедешь из города, и что тебя задерживает только немного то, что я еще жив. Нашлись два всадника Римских, которые взялись избавить тебя от этой заботы, и в ту же ночь на рассвете хотели заколоть меня в постели. Все это было мне известно, Катилина, уже в то время, когда ты распускал твое нечестивое сборище, и я защитил свой дом сильною вооруженною стражею, а твоих сообщников, присланных тобою рано утром меня поздравить, я не допустил до себя. То, что они непременно ко мне придут, я в то время предсказал многим из вас, знатнейшим мужам.
5. При таком положении дел, Катилина, тебе остается только продолжать тобою начатое. Ступай вон из города! Его ворота для тебя настежь. С нетерпением Манлиево войско ждет тебя как своего вождя. Только захвати пожалуйста с собою всех твоих сообщников; если же всех нельзя, то, как можно больше, поочисти город. Чувство страха у меня минёт, если нас с тобою разделит хоть одна городская стена. Но долее пребывать тебе здесь - нельзя, не выдержу, не потерплю, не допущу! Как нам не воссылать теплые благодарные молитвы богам бессмертным и Юпитеру остановителю, патрону этого места, исконному защитнику нашего города, что уже столько раз гроза страшная, ужасная, собравшаяся над отечеством, миновала его без вреда. Опасно связывать судьбу и безопасность отечества с судьбою одного человека. Пока еще я был только назначен консулом, ты, Катилина, устраивал не раз мне злодейские ковы; избег я их своими частными средствами, не прибегая к общественной защите. На прошедших консульских выборах ты замышлял убить да Марсовом поле меня и других твоих соперников; но я предупредил исполнение твоего замысла с помощью приятелей моих и под их защитою, не возбуждая никаких общественных смут. Вспомни, сколько было твоих злодейских против меня умыслов; я их все предупредил моими частными средствами, хотя я очень понимал, какая опасность угрожает отечеству вместе с моею гибелью. А теперь, ты открыто составляешь замыслы против отечества, ты обрек разорению и гибели храмы богов бессмертных, весь город, всю Италию, а сограждан твоих смерти.
Но если я медлю, и не решаюсь прибегнуть к главному и предками нам завещанному средству в подобных обстоятельствах, то причиною то, что я предпочитаю средство, не столь сильное, но не менее верное для спасения отечества. Тебя казнить недолго, но в отечестве останутся твои сообщники. Если же ты, уступая моему давнишнему убеждению, уйдешь, то вместе с тобою поднимется и улетит стая вредных и зловещих птиц твоей стаи. Что же это значит Катилина? Почему это ты медлишь вследствие моего приказания оставить город, тогда как ты давно уже хотел это сделать само собою. Я, консул, приказываю тебе, врагу отечества, выйти из Рима. В ссылку спросишь ты? Да, мало приказываю, прошу тебя, если моя просьба имеет какое нибудь на тебя действие.
6. По истине, Катилина, что тебя может теперь привязывать к нашему городу? За исключением твоих сообщников, изверженцев общества, прочие граждане питают к тебе чувство вражды, страха и ненависти. Жизнь твоя полна примеров позора и бесславия; есть ли гнусность, которая была бы чужда тебе? Нет той злой похоти, какая бы не сверкала в глазах твоих, нет того преступления, которым не были бы запятнаны твои руки; нет порока, в котором не погрязло бы все твое тело! Соблазнив молодых людей обольщениями всякого рода, кому из них не вложил ты в руку меча на злодейства, и вместе не служил их низким страстям? Говорить ли и то, как ты, смертью первой жены очистив твой дом для нового брака, одно злодейство довершил другим, превосходящим еще более границы вероятности. Но лучше я умолчу об этом, чтобы не показать, что у нас подобное злодейство не только могло совершиться, но и остаться безнаказанным. Не стану говорить об окончательном твоем разорении, которому последний срок будет непременно в следующие же иды. Но оставлю я в покое твои гнусные пороки, твою безнравственную и обреченную бесславию частную жизнь, и стану говорить только о том, что ты замышляешь на гибель отечества и всех нас. Какими глазами смотришь ты на божий свет, Катилина, как тебе должно быть сладко дышать одним с нами воздухом, зная, что нам всем известно, как ты в Январские календы, в консульство Лепида и Тулла, во время выборов, стоял с кинжалом в руках? И рука твоя не дрогнула бы вонзить его в консула и именитейших граждан. Если твой злодейский умысел не пришел в исполнение, то не потому, чтобы у тебя не достало решимости или присутствия духа, а счастливая судьба народа Римского отклонила твою руку. Говорить более об этом было бы излишним: чего ты тогда не сделал, то после привел в исполнение. Но сколько раз с тех пор, как я выбран консулом, ты хотел меня умертвить? Сколько раз твои стрелы, пущенные в меня верною рукою и угрожавшие мне по видимому неминуемою гибелью, пролетели мимо, стоило мне только немного отклониться в сторону; несмотря на неудачу прежних попыток ты упорствуешь в твоем намерении. Сколько раз исторгнут из твоих рук кинжал, приготовленный на убийство? Сколько раз случайно выскользнул он сам собою из твоих рук? Но ты без него обойтись не можешь, как будто какая нибудь страшная клятва и беззаконный обет не дают тебе покоя, пока ты не вонзишь его в грудь консула.
7. Да и посмотри, что за жизнь твоя? Поверь мне, что слова мои не дышат ненавистью, какой ты по истине заслуживаешь, но внушены состраданием к тебе, которого ты не стоишь. Вспомни, когда ты вошел в Сенат, нашел ли ты, в этом столь многолюдном собрании, хотя одного, кто бы протянул тебе руку, в доказательство дружбы, или сказал бы тебе слово приветствия. Вряд ли на памяти людей случилось когда нибудь подобное событие. И ты еще ждешь словесного осуждения, ты, который должен читать себе неумолимый и ужасный приговор в этом торжественном и многозначительном общем молчании. И тебе ничего, что та скамья, где ты сидишь, пуста, что почтенные люди, на пей сидевшие, не раз бывшие консулами, не раз угрожаемые твоими злодейскими умыслами, когда ты хотел сесть рядом с ними, встали с мест и оставили тебе скамью в полное и нераздельное владение? Нравится тебе такое к тебе расположение всех. Если бы рабы мои питали ко мне такие же чувства страха и ненависти, какие питают к тебе все твои сограждане, я, ни часу не медля, ушел бы из собственного дома; а ты медлишь покинуть город. Будь я и незаслуженно с моей стороны у моих сограждан на таком дурном счету, как ты, я не замедлил бы лучше оставить город, чем читать на лицах всех ненависть и недоброжелательство. Но ты, ты сознаешь, что общее осуждение постигло тебя заслуженно, и ты еще медлишь, видя везде знаки неприязни и вражды. Если бы родители твои не имели к тебе других чувств, кроме страха и ненависти, и ты был бы убежден, что умилостивить их никаким образом невозможно, то ты удалением своим избавил бы их от своего присутствия. А тут отечество, которого детьми все мы признаем себя, страшится тебя и ненавидит; оно убеждено, что ты готовишь ему гибель. Ты же не признаешь его приговора, ни во что ставишь его о тебе мнение, не боишься его власти. Отечество тебе, Катилина, скажет моими устами следующее: "в течение последних лет, если были против меня злодейские замыслы, ты был их виновником. Ты всячески причинял мне зло. Ты безнаказанно предал смерти многих детей моих, без зазрения совести грабил ты и разорял моих союзников. Все силы твои употреблял ты к тому, чтобы не только обессилить законы и постановления, но явно попрать их и уничтожить. Долго я терпеливо, хотя бы и не следовало, сносил твои беззаконные поступки, но теперь ты один виновник моих беспокойств и страха, хотя и стыдно бояться Катилины. Нет такого преступного замысла, Катилина, которого я не мог бы ожидать от тебя. Долее я не могу выносить этого положения. А потому удались, дай мне оправиться от моего страха: если он основателен, то это необходимо для моей безопасности; если же и нет, то все таки дай мне успокоиться и забыть мой страх."
8. Если бы отечество сказало к тебе так, то не должен ли ты ему повиноваться, если бы даже оно не имело довольно силы, чтобы заставить уважать тебя свою волю. Что сказать о том, что ты сам себя отдавал нам под стражу? Ты обнаружил желание жить в доме у М. Лепида для того, чтобы положить конец подозрениям против тебя. Получив от него отказ, ты простер свою дерзость до того, что просил меня дать приют тебе в моем доме; но я отвечал, что я не считаю себя в безопасности от тебя и живя в одном городе, как же можем мы жить под одною крышею? Потом ты обратился к претору К. Метеллу; получив и от него отказ, ты переселился к твоему сверстнику М. Марцеллу, отличному во всех отношениях человеку. Конечно не мог ты найти никого, кто бы имел над тобою более бдительный надзор, кто бы так хорошо мог предугадывать твои намерения, и вместе соединял бы умение и силу предупредить их, как он М. Марцелл. Долго ли еще тому не быть в темнице и в оковах, кто сам себя сознал достойным - быть под стражею? Не лучше ли, Катилина, при таких обстоятельствах, если у тебя недостанет твердости лишить себя жизни, удалиться куда нибудь подальше? Лучше в ссылке и в уединении провести жизнь, которой бы по всей правде следовало бы окончиться в пытках и истязаниях.
Ты говоришь мне: спроси Сенат о мнении и ты изъявляешь готовность, буде таково мнение здешнего собрания - отправиться в ссылку. Отступая от всегдашнего обыкновения, с буду я отбирать голоса, а хочешь, Катилина, я так тебе покажу, каково о тебе мление Сената. Выйди из города, Катилина! Дай отечеству оправиться от ужаса. Ступай в ссылку наконец, если ты именно этого слова ждешь. Видишь Катилина! понимаешь, что значит общее молчание? Они этого желают и потому молчат. К чему же тебе слова, если самое молчание их должно служить тебе достаточным доказательством твоего осуждения? Если бы я с такими речами, как к тебе, обратился к П. Секстию, столь достойному молодому человеку, или к М. Марцеллу, примерному гражданину, то весь Сенат восстал бы против меня, в стенах этого же храма, и несмотря на то, что я консул, он в отношении ко мне не ограничился бы одними словами, и перешел бы к действиям. На твой же счет Катилина сенат молчит, значит одобряет мое мнение. Их молчание многозначительнее декрета и говорит больше громких кликов. Не одно только здешнее собрание, власть которого для тебя страшна - жизнь же членов его ты привык ставить ни во что - о тебе такого мнения. Посмотри на многочисленную толпу всадников Римских и лучших граждан. окружающую Сенат, не заметил ты их движений, не слыхал криков? Не я ли с трудом воздержал их, чтобы они не наложили на тебя рук. Хочешь, я так сделаю, что они с почетом проводят тебя до ворот этого самого города, разрушить который твое давнишнее желание?
9. Но что я теряю слова по пустому: может ли что тебя тронуть, можешь ли ты когда нибудь исправиться, приходит ли тебе в голову помышление о бегстве? О когда бы боги бессмертные внушили тебе такую мысль! Да разве я не знаю, какой взрыв ненависти ко мне приготовляю я сам себе, если не в настоящее время, когда еще так свежо воспоминание о твоем злодействе, то в будущем - когда ты испуганный моими словами отправишься в ссылку. Впрочем я готов на все, лишь бы моя частная беда не была сопряжена с опасностью отечества. А от тебя можно ли ожидать. чтобы ты пришел в сознание совершенных тобою злодейств, чтобы ты устрашился праведной кары законов и уступил требованию отечества. Не привык ты, Катилина, к тому, и нет той гнусности, от которой воздержало бы тебя чувство стыда, ни той опасности, от которой удержала бы тебя робость; рассудок твой бессилен над твоими страстями. А потому, повторяю уже не раз мною тебе сказанное: ступай из города, и если ты желаешь мне врагу твоему, как ты мне делаешь честь меня называть, приготовить на будущее время много беспокойств и ненависти, то, послушайся меня, ступай прямо в ссылку. Я не в состоянии буду устоять против негодования многих, если ты так поступишь; не снесу я тяжести обвинения, что я, будучи консулом, произвольно отправил тебя в ссылку. Но, может быть, ты лучше хочешь содействовать к моей чести и славе? В таком случае оставь город с своею нечестивою шайкою, ступай к Манлию, пригласи к себе всех злонамеренных граждан и сделай окончательный разрыв со всеми благонамеренными, объяви войну отечеству, дай разгул убийству и грабежу, покажи, одним словом, что не мною ты изгнан, а явился к своим сообщникам по их требованию. Напрасно я тружусь, тебя посылаю. Разве я не знаю, что тебя уже дожидаются на Аврелиевой площади посланные тобою вперед вооруженные люди? Разве я не знаю, что у вас с Манлием уже условлен день когда действовать? Или не знаю я того, что серебряный орел, бывший в молельне твоего дома - святыня, перед которой привык ты приносить поклонение, отправляясь на убийство (имею я предчувствие, что он, этот орел, принесет изгубу тебе и всей твоей шайке), уже отослан тобою вперед А можешь ли ты долго обойтись без этого священного тебе предмета, которому молился ты, идя на злодеяния, перед которым точил ты меч на погубление всех благонамеренных граждан?
10. Итак рано или поздно, а будет время, когда ты, следуя влечению твоей пагубной страсти, оставишь этот город. И это будет для тебя не потеря, не горе, а высокое наслаждение. Сама природа произвела тебя на такое безрассудство; твоя добрая воля дала ему созреть в тебе, а судьба допустила привесть его в дело. Не только мир и спокойствие тебе ненавистны, но и самая война без преступления не имеет для тебя прелести. Какое удовольствие готовишь ты себе, каковы должны быть твои чувства радости, какое наслаждение будешь ощущать ты среди совершенно тебе подобных, где ты не подвергаешься опасности видеть или слышать благонамеренного гражданина. Для такого-то подвига жизни готовил ты себя трудами и лишениями всякого рода, которыми ты хвалишься? На голой земле привык лежать ты, не только удовлетворяя своим страстям, до и готовя злодейства. ночи проводить привык без сна не только посягая на спокойствие мужей, покойным сном спящих, но и строя ковы против жизни благонамеренных граждан. Ты теперь имеешь прекрасный случай доказать на деле твое умение и терпение переносить холод, голод и нужду всякого рода, но знай, что не долго придется тебе применять к делу столь прекрасные качества. Великую пользу отечеству принес я тем, что не допустил тебя до консульства, и не дал тебе в руки власть делать зло отечеству, которое ты готовишь ему теперь, как частный человек. Таким образом то, что ты теперь затеваешь, не войною назвать должно, а покушением шайки разбойничьей.
11. Теперь, почтенные сенаторы, должен я оправдаться в тяжком и почти справедливом обвинении, которое отечество имеет право взвесть на меня. Прошу вас со вниманием выслушайте то, что я теперь скажу вам и хорошенько обдумайте и рассудите это. Может быть отечество наше, благо которого мне много дороже жизни, вся Италия, все области обширного нашего государства, обратясь ко мне, скажут: Что ты делаешь М. Туллий? Как! Ты дознанного врага отечества, будущего предводителя людей, замышляющих ему гибель, с нетерпением ждущих его в Манлиевом лагере, чтобы поставить во главе себя, виновника всех преступных замыслов, зачинщика заговора, влагающего оружие в руки рабов и вреднейших из граждан - его того ты свободно выпускаешь из города? Разве ты не знаешь, что этим самым ты этому же городу готовишь гибель? За чем не употребишь ты немедленно власти, не закуешь его в оковы, не предашь его смертной казни, которую он давно заслужил? Что тебя удерживает? Нужен ли тебе пример в прошлом? Но предки наши неоднократно, как частные люди, предавали смерти людей, вредных отечеству. Может быть тебя удерживают законы, защищающие личность граждан Римских? Но разве могут пользоваться правами граждан те, которые замышляют ниспровержение государства? Или, может быть, страшит тебя приговор потомства? Прекрасно же ты, человек еще новый, себе всем обязанный, а не заслугам предков, удостоенный в летах еще нестарых самых высоких почестей, отблагодарил отечество за все, что оно для тебя сделало, если ты какое нибудь твое опасение или заботу ставишь выше безопасности твоих сограждан. Ты боишься общего неудовольствия? Но лучше заслужить его избытком сил и энергии, чем нерадением и бездействием. А когда вся Италия будет жертвою войны, города добычею разорения, строения - огня, тогда, думаешь ты, уцелеть от взрыва всеобщего против тебя неудовольствия?
12. На этот, священный для меня, голос отечества, который я читаю в мыслях некоторых из вас, отвечу в немногих словах. Если бы, по моему убеждению, для блага отечества нужна была бы немедленная смерть Катилины, этого гладиатора, то и одного часа не прошло бы, а он жизнью своею заплатил бы за свои злодеяния. Если в прежние времена именитейшие граждане гибелью Сатурнина, Гракхов, Флакка и многих других, не только не опозорили себя, но прославили, то могу ли я основательно страшиться в будущем неудовольствия, предав смерти Кателину, преступный замысел которого вне всякого сомнения. Но если бы даже и навлек я тем себе неудовольствие, то не заслуженно, а потому я скорее стану им гордиться, чем огорчаться. Среди вас есть люди, которые или не понимают настоящего положения дел или, если и понимают сами, то делают тот вид, будто не понимают. Они то снисходительностью своих мнений дали пищу заговору Катилины и, не веря его существованию, помогли ему усилиться и достигнуть теперешних размеров. К такому мнению некоторых злонамеренных людей примкнули многие по неведению и неопытности. Если теперь я строго поступлю с Катилиною, то все те, о которых я говорил выше, скажут, что я поступил жестоко и с произволом, свойственным только царской власти? Но если же Катилина, пополняя уже свой составленный план, отправится в лагерь к Манлию, то вряд ли найдется из вас хоть один столь безрассудный, кто бы не понял в чем дело и ни один столь злонамеренный, кто бы взял открыто заговор под свою защиту. Казнью одного Катилины - беда, угрожающая отечеству, будет не предупреждена, а только отсрочена. Но если он выйдет из города и уведет с собою своих сообщников, то к нему соберутся, как обломки корабля к берегу, все ему подобные, и таким образом мы будем иметь возможность видеть и всю глубину и опасность язвы на общественном теле и вместе вырезать ее совершенно с корнем, и таким образом совершенно исцелить отечество.
13. Уже давно, почтенные сенаторы, угрожает нам опасностью этот заговор, втайне и предательски затеянный; но, по неизвестной причине, созреть ему и всей бездне зол и преступлений, сопряженных с неслыханною дерзостью, суждено было открыться в мое консульство. Если из столь многочисленной шайки злодеев казним мы одного Катилину, то мы отсрочим только на несколько времени и опасность, угрожающую обществу, и заботу предотвратить ее; зло же самое останется, мало того, оно глубже проникнет внутрь нашего отечества, заразить его еще более. Так человек в тяжкой болезни, метаясь в жару горячки, выпив холодной воды, чувствует себя лучше; но не надолго; болезнь возвращается к нему еще с большею силою. Таким образом и наша общественная болезнь, возникшая в государстве, казнью Катилины на время приостановленная в своем ходе, обнаружится потом еще с большею силою, если сообщники Катилины останутся невредимы.
А потому, почтенные сенаторы, пусть дурные граждане сами себя обнаружат, пусть они отделятся от благонамеренных, пусть соберутся в одно место; пусть, чего я давно желаю, между ими и нами будет хоть одна стена городская. Пусть наконец не будут они посягать на жизнь консула в его доме! Не будем мы наконец видеть толпу заговорщиков около трибунала городского претора; не станут они с мечами угрожать Сенату, не станут наконец в самом городе готовить Факелы и горючие материалы для его же разрушения. Тогда ясно на лице каждого гражданина будем мы читать, как он расположен к отечеству. Даю вам слово, почтенные сенаторы, что такова будет бдительность нас консулов, таково, согласие ваше и сознание вашего значения, такова доблесть всадников Римских, таково единодушие всех благонамеренных граждан. что все замыслы Катилины. вместе с его отъездом, будут открыты, предупреждены и подавлены в самом начале.
При таких обстоятельствах, Катилина, ступай, начинай беззаконную и нечестивую войну; да обратится она на пользу и спасение отечества, на гибель твою и соучастников твоего преступного замысла. А ты, Юпитер всемогущий, имя которого начало славиться вместе с жизнью этого города, ты, достойно именуемый опорою и покровителем его и владычества народа Римского, защити от Катилины и его сообщников храмы твои и жертвенники, здания и стены этого города, жизнь и имущества граждан. А тех ненавистников всякого добра, врагов отечества, отребье Италии, этот скоп людей, связанных единством зла и преступления, погуби и здесь в мученьях, и в будущей жизни обреки их на вечные страдания.