Твое изначальное молчание было лучше, чем нынешняя защита, ибо тогда ты не бранился, хотя бы и замышлял это. Теперь же, как будто отмучившись родами, ты излил на меня разом всю свою брань. Ибо неужели же я не должен полагать бранью <443d> и клеветой то, что ты счел меня подобным своим друзьям, каждому из которых ты навязывался, не будучи зван; или, лучше сказать, ты не был зван первым[1], второму же[2] подчинился, как только тот намекнул, что желает нанять тебя для помощи себе. Однако, буду ли я подобен Константу или Магненцию - покажет само дело[3]. Что же касается тебя, то из того, что ты пишешь в письме, совершенно ясно, что, по словам комического поэта,

Восхваляешь ты себя, женушка, как Астидамас[4]. <444a>

Ты пишешь о "бесстрашии" и "великой смелости", и: "Знал бы ты мою настоящую цену и истинный характер!", и все остальное в таком же духе - вот те раз! Сколько шуму, какое пустозвонство! Но во имя Харит и Афродиты, если ты столь благороден и смел, почему же ты столь "старательно избегал навлечь на себя вражду", если бы возникла такая необходимость и "в третий раз"[5]? Ибо когда человек становится ненавистным власть имущему, то легчайшим и, так сказать, наиболее приятным для человека разумного будет то, что он весьма быстро освобождается от дел, а если ему еще следует быть наказанным, то когда все ограничивается имуществом. Кульминация же [государева] гнева - страсть, как говорят, неисцелимая - есть лишение жизни. Пренебрегая всеми этими опасностями, - ибо, как ты пишешь, ты "прибыл, чтобы узнать меня как частное лицо и постичь, что я за человек" и в моем частном бытии, и как человек вообще, в родовом смысле, хотя я сам не знаю себя, и мне уже поздно постигать, что я есть! - почему же, во имя богов, ты говоришь, что старался не навлечь на себя вражды в третий раз? Ибо мой гнев, конечно же, не сможет превратить хорошего человека в плохого. Я и в самом деле по справедливости был бы достоин зависти и подражания, имей я возможность сделать это, ибо, как говорит Платон[6], тогда бы я был способен и к противоположному. Но поскольку добродетель не имеет господина[7], ты не должен принимать в расчет ничего подобного. Однако ты думаешь, что это нечто великое - клеветать и поносить всех без исключения, превращать священную ограду мира[8] в публичный дом войны. Или ты думаешь таким образом оправдаться <444b> в глазах всех за свои прежние грехи, прикрыв нынешней храбростью свою прежнюю трусость. Но ты, наверное, слышал басню Бабрия[9]: "Влюбилась в человека одного Ласка..."[10], остальное можешь узнать из книги. Ты, однако, мог бы сказать и еще больше, но никогда и никого ты не убедишь в том, что ты не был таким, каким был, каким многие знали тебя в прошлом. Твое нынешние невежество и твоя дерзость отнюдь не есть философия, нет, клянусь богами! Напротив, это именно то, что Платон[11] называл двойным незнанием. <444c> Ибо ты не знаешь в действительности ничего, как, впрочем, и я, однако думаешь, что ты мудрейший из всех людей, не только ныне живущих, но и живших прежде, и, возможно, имеющих быть. Столь непреодолимы высоты твоего самомнения!
Относительно затронутого тобой сказанного мной более чем достаточно; но, возможно, я должен оправдаться на твой счет перед другими, поскольку чересчур поспешно призвал тебя к делам общественным. Не я первый, <444d> и не я один претерпел подобное, Дионисий. Даже великий Платон был обманут твоим тёзкой[12], а Дион - Калиппом Афинянином[13]. Платон ведь говорит[14], что Дион знал его как человека испорченного, но никогда не подозревал в нем столь великого зла. Но зачем мне прибегать к опыту этих людей, если даже лучший из сынов Асклепия - Гиппократ[15] - сказал: "Швы на голове ввели меня в заблуждение". И если те великие мужи были обмануты людьми, которых они знали, если [наилучший] врач ошибся в диагнозе, то что же удивительного в том, что Юлиан был обманут, услышав, что Нил Дионисий внезапно стал храбрым? Ты ведь слышал рассказ о Федоне Элейском[16] <445a> и знаешь его историю? Если же не знаешь, позаботься узнать; в любом случае, расскажу ее. Он думал, что ничто не может оказаться неисцеленным философией, и что благодаря ей может быть очищена жизнь всех людей, их обычаи, желания, одним словом, все в этом роде. Если бы философия приносила пользу лишь благим по рождению и прекрасным по воспитанию людям, в этом не было бы ничего удивительного, но если она способна возводить к свету людей, расположенных таким образом [, как до обращения Федон], то она представляется мне чем-то в высшей степени удивительным и достойным восхищения. По этой-то причине - все боги об этом знают - мое мнение о тебе понемногу склонялось к лучшему; но даже принимая все это в расчет, я не полагал тебя ни среди первых, ни среди вторых по совершенству мужей. Возможно, ты и сам знал это; если же нет, спроси у прекрасного Симмаха[17]. <445b> Ибо я совершенно уверен, что это человек, который ни разу намеренно не солгал, ибо он говорит истину по природе. Если же ты оскорблен, что я не прославил тебя превыше других, то я виню себя за то, что отвел тебе место среди последних и благодарю всех богов и богинь, которые воспрепятствовали нашему общению в делах и в дружбе <...>[18] В самом деле, хотя поэты часто и называют молву богиней[19], допусти, если хочешь, что она есть по природе некий демон, и ей не должно уделять слишком много внимания, ибо демоны не всецело чисты и благи, как боги, но каким-то образом имеют общение и с иным. Относительно этого демона верно то, что незаконно было бы сказать о других, ибо я знаю, что он возвещает столько же истинного, сколько и лживого, но меня же самого никогда не обвиняли в принятии ложных свидетельств.
Понимаешь ли ты, что твоя "откровенность" стоит, как говорится, четырех оболов? Знаешь ли, что и Терсит был откровенен, говоря с эллинами, однако Одиссей ударил его своим скипетром[20], Агамемнон же, по пословице, обращал внимания на его пьяную брань меньше, чем черепаха на мух? Поэтому не великое это дело - бесчестить других, [куда сложнее] самому не подвергнуться бесчестью. Если ты стал одним из таких людей, докажи это мне. Разве когда ты был молод, ты не доставлял старикам пищу для разговоров? Однако, как Электра у Еврипида[21], я промолчу об этом. Но когда ты достиг мужеского возраста и перебрался в солдатский лагерь[22], то как же, во имя Зевса, ты поступал?! Ты говоришь, что оставил его, потому что был обижен за правду. Чем ты можешь подтвердить это? Будто бы многие и наихудшие люди[23] не изгонялись теми, кто выставил тебя?! О, мудрейший Дионисий, не бывает такого, чтобы серьезный и скромный муж ушел оскорбленным от человека властного. Ты делал бы лучше, доказывая нам, что люди, пообщавшись с тобой, стали вести себя умереннее. <445c> Но это - не в твоих силах, и, клянусь богами, не в силах мириадов других, соревнующих тебе в твоем образе жизни. Ибо когда скалы ударяются о скалы и камни о камни, они отнюдь не приносят друг другу пользы, но сильнейшие легко разбивают слабейших.
Я не говорю лаконично и кратко, не так ли[24]? Думаю, из-за тебя <445d> я выгляжу болтливей аттического кузнечика. Однако взамен твоих пьяных оскорблений я накладываю на тебя справедливое наказание по воле богов и госпожи моей Адрастеи[25]. Каким же должно быть наказание, которое способно более всего заставить страдать твой язык и рассудок? А вот какое: я попытаюсь, погрешив по возможности меньше и словом, и делом, не дать пищи твоему злоречивому языку для многой пустой болтовни, ибо мне небезызвестно, что даже сандалий Афродиты был высмеян Момом. И хотя Мом мог изливать <446a> потоки насмешек, но даже он с трудом нашелся в случае сандалии Афродиты[26]. Ты можешь состариться над подобными вещами, став дряхлее Тифона, богаче Кинира и куда более надутым, чем Сарданапал, так что на тебе может исполниться пословица: "Старик вдвойне ребенок".
Но почему божественный Александр кажется тебе столь великим? Не потому ли ты взялся подражать ему, что стал стремиться к тому, за что порицал Александра молодой Ермолай[27]? Хотя, возможно, нет никого, кто был бы настолько глуп, чтобы заподозрить тебя в этом; нет, напротив, относительно того, на что жаловался и что перенес Ермолай и что стало причиной, как говорят, его намерения убить Александра, любой поверит, что это и про тебя, разве нет? Призываю богов в свидетели того, что я слышал многих, утверждавших, что они весьма доверяют тебе, и выдвигавших многие оправдания твоим оскорблениям, однако я нашел лишь одного человека, который не поверил этому. Однако он - та самая ласточка, которая не делает весны. Возможно, причина, по которой Александр кажется тебе столь великим, состоит в том, что он жестоко умертвил Каллисфена[28], что Клит[29] пал жертвой его пьяного гнева, также и Филот, и Парменион[30], и сын Пармениона; что же касается событий, связанных с Гектором[31], утопшим в водоворотах Нила в Египте, или Евфрата, - говорится ведь об обеих реках - равно и о других его глупостях, я буду хранить молчание, чтобы не показаться говорящим худо о человеке, который никоим образом не являл собой идеал праведности, но тем не менее выделяется как стратег в делах военных. Ты, однако же, лишен того и другого, ты причастен [доброй] воле и мужеству меньше, чем рыбы волосам. Выслушай мой совет, не оскорбляясь слишком:

Милая дочь! Не тебе заповеданы шумные брани[32].

Последующие стихи я не стану для тебя выписывать, ибо, клянусь богами, мне стыдно. Однако считай, что ты их услышал. Справедливо ведь, и чтобы слова следовали за делами, и чтобы тот, кто не избегал самих дел, не избегал и слов, их живописующих.
Если же ты чтишь блаженную память Магненция и Константа, зачем ты сражаешься против живущих и бранишь тех, кто в каком-либо отношении лучше других? Может быть, потому, что мертвые более, чем живые, способны отомстить тем, кто их раздражает? Но такое говорить тебе не пристало, ибо в своем письме ты называешь себя наихрабрейшим. Однако если причина не в этом, то, возможно, в чем-нибудь другом, например, ты не хочешь высмеивать их [Магненция и Константа] потому, что они не могут этого почувствовать. Но найдется ли среди живущих кто-нибудь, кто был бы столь глуп и столь простодушен, чтобы потребовать от тебя какого-либо внимания, кто не предпочел бы по возможности остаться совершенно неизвестным тебе? Если же это невозможно, то лучше стерпеть твои поношения, нежели быть тобою прославленным. Позволь мне никогда не быть столь неблагоразумным, позволь никогда не добиваться от тебя похвалы скорее, чем брани!
Может быть, ты скажешь, что само то, что я пишу тебе, доказывает, что я тобою укушен? Нет, Спасающий Бог пусть будет свидетелем, что это не так, просто я осадил твое чрезмерное самодовольство, преизбыточествующую наглость, неумеренность языка, необузданность души, одержимость рассудка, сумасшествие твое во всем! Даже если бы я в самом деле был ужален тобой, то в моей власти наказать тебя не словами только[33], но самим делом, и притом не выходя за рамки закона. Ибо ты гражданин, сенатор [γερουσίας], и ослушался приказа самодержца; такой поступок, конечно, недопустим, если не имеет извинения но необходимости. Следовательно, я не мог быть удовлетворен, наложив на тебя всяческие штрафы, но я думал, что должен сначала написать тебе, полагая, что ты можешь быть исцелен кратким письмом. Поскольку же мне стало известно, что ты остаешься таким же, как был, или, лучше сказать, поскольку мне открылась неизвестная прежде величина твоего безумия, <...>[34] чтобы ты не думал о себе, что ты мужчина, в то время как ты не мужчина, или что ты исполнен откровенностью, в то время как ты наполнен глупостью, или что ты пользуешься преимуществами образования, в то время как в литературе ты ни на хрю[35], во всяком случае, насколько об этом можно судить из твоих писем. Ибо никто из древних не пользуется словом φρούδος, чтобы сказать προφανής, как это делаешь ты, <446b> да и другие ошибки твоего письма невозможно было бы описать даже в большой книге, равно как и твой гнусный своднический характер, благодаря которому ты сам себя продаешь. В самом деле, ты говоришь мне, что должно избирать не тех, кто приходит по первому зову, не подстерегающих должности, не тех, кто [всегда и сразу] готов подчиниться, но тех, кто исполняет свои обязанности, опираясь на здравое суждение. Прекрасно, ты подал мне надежду, хотя я в ней и не нуждался, опасаясь, что ты уступишь, если я вновь предложу заняться общественными делами. Я был столь далек от этого, что в то время, когда другие вступали [в должности], я ни разу даже не обратился к тебе. А ведь обращался я ко многим людям - и к известным, и к неизвестным обитателям возлюбленного богами Рима. Так-то я стремился к дружбе с тобой, столько полагал тебя достойным! Весьма вероятно, что таково же будет и последующее мое к тебе отношение. Действительно, я написал это письмо не для того, чтобы его изучил только ты, ибо его с необходимостью прочтут многие, и я дам его всем, поскольку все, я уверен, не без удовольствия возьмут его. Увидев же тебя еще более высокомерным и надутым, чем ты был прежде, будут негодовать.
Вот тебе окончательный мой ответ, так что ты не можешь желать уже ничего больше. И уж конечно, я не прошу больше ничего от тебя. Когда тебе доведется прочитать эти письма, делай с ними что хочешь. Ибо наша дружба закончилась. Прощай. Брани меня и утопай в наслаждениях!

---

[1] Константом; см.: Юлиан. Похвальное слово в честь Констанция, 9d.
[2] Магненцию, чей план захвата власти был расстроен Констанцием; см.: Речь 1, 26b; 2. 55d. Магненций был убит Константом.
[3] См.: Юлиан. Цезари, 307a.
[4] См.: Филемон. Фр. 190; эта фраза стала пословицей.
[5] Т. е. после случаев с Константом и Магненцием.
[6] См.: Платон. Критон, 44d.
[7] Ср.: Платон. Государство, 617e.
[8] Т. е. сенат; см.: Ксенофонт. Греческая история, 3. 4. 17.
[9] Басня 32; ласка, или кошка, обратившись в женщину, не может отказаться от погони за мышами.
[10] Пер. М. Гаспарова. — Ред.
[11] Ср.: Прокл. Комм. на Кратил, 65; а также Платон. Апология Сократа, 21d. В Софисте, 229b Платон определяет так незнание тех, что даже не знают, о своем незнании, как των κακών αιτία, και ή έπονείδιστος άμαθία.
[12] Тираном Сиракуз.
[13] Имеется в виду Калипп, предательски убивший Диона в 353 г. до н. э., и сам умерщвленный жителями Сиракуз после узурпации власти.
[14] См.: Платон. Письмо 7, 351d–e.
[15] См.: Гиппократ, 5. 3. 561 (Kühn). Это чистосердечное признание Гиппократа, который не смог найти раны на голове пациента, часто цитируется как доказательство его великого ума; ср.: Плутарх. О совершенстве в добродетели, 82d.
[16] Об исправлении Федона философией см.: Авл Гелий, 2. 18. Он был учеником Сократа и написал несколько диалогов; о его жизни см.: Диоген Лаэрций, 2. 105.
[17] Имеется в виду, вероятно, римский сенатор Аврелий Авианий Симмах, префект в 364-365 гг., отец оратора Квинтия Аврелия Симмаха; Аммиан Марцеллин, 21. 12. 24 описывает встречу старшего Симмаха с Юлианом в Нэссе в 361 г.
[18] Смысловой пропуск в тексте. Возможно, Юлиан говорил здесь, что их близость была лишь слухом.
[19] См.: Гесиод. Труды и дни, 763.
[20] См.: Илиада, 2. 265.
[21] См.: Еврипид. Орест, 16.
[22] Т. е. к Константу.
[23] Мы не знаем, кого имеет в виду Юлиан.
[24] Это ответ Нилу, который в своем письме, вероятно, просил его быть кратким.
[25] Ср.: Юлиан. Мисопогон, 370b.
[26] См.: Филострат. Письмо 37; Мом стал жаловаться, что Афродита носит сандалии, которые скрипят.
[27] О порицаниях Александра Ермолаем и Каллисфеном см.: Квинт Курций, 8. 6; Арриан. Анабасис, 4. 13. 14; Плутарх. Александр, 55.
[28] Каллисфен — историк, сопровождавший Александра в походе на Восток.
[29] Ср.: Юлиан. Цезари, 331c.
[30] Полководец Парменион и его сын Филот были казнены за измену, см.: Арриан. Анабасис, 3. 26.
[31] Ср.: Квинт Курций, 5. 8. 7; Гектор, сын Пармениона, согласно Курцию, утонул по случайности, хотя Юлиан возлагает вину за его смерть на Александра.
[32] Илиада, 5. 428; это обращение Зевса к Афродите.
[33] О мягкости Юлиана в таких случаях см.: Аммиан Марцеллин, 25. 4. 9.
[34] Несколько слов утеряны.
[35] См.: Юлиан. К сенату, 273b, прим. 16. — Ред.