Из всех школ и всех философских течений Греции, как классической, так и эллинистической, к концу Античности и к началу эпохи Средних веков сохранились только платонизм и аристотелизм. В течение II в. стоицизм, эпикуреизм, пифагореизм, кинизм и скептицизм шли к упадку, а затем вообще перестали существовать как живая мысль. Чтобы противостоять аскезе и отречению от мира, которые проповедовались христианами, неоплатоники развили систему, где платоническая философия стала синонимом теологии - теологии, имеющей своей конечной целью уподобление Богу; и они прилагали недюжинные усилия к тому, чтобы доказать полное согласие такой теологии с другими языческими теологиями, как греческими, так и "варварскими". Аристотелевская традиция, с другой стороны, посредством логики и физики обеспечивала доступ к платонической теологии.
Итак, византийский платонизм не являлся плодом непосредственной интерпретации творений Платона. Разумеется, эти произведения были известны и напрямую, но интерпретация, объектом которой они становились, совпадала с той, что предлагалась Плотином, Порфирием, Ямвлихом и особенно Проклом, которого критиковал, оставаясь, однако, в целом ему верным, Дамаский (см. выше, с. 694).
С другой стороны, аристотелизм выжил в византийском мире, в первую очередь, благодаря распространению Исагоги Порфирия, которая была представлена как комментарий на Категории (см. выше, с. 754-755)· Следующие данные могут проиллюстрировать это утверждение. От византийского периода дошли 1000 рукописей Аристотеля, но только 260 рукописей Платона; численное отношение папирусов, сохранивших творения этих двух писателей, оказывается обратно пропорциональным: 44 папируса - в случае Платона и 8 папирусов - в случае Аристотеля. Кстати, подавляющее число рукописей, связанных с Аристотелем, относится к Органону.
Приведенные сведения выявляют черты, характеризующие роль и статус Аристотеля в философской традиции Византии. Изучение Аристотеля служило введением к изучению Платона и сводилось, в сущности, к изучению комментариев к трудам Аристотеля, осуществленных сквозь призму неоплатонизма по образцу Порфирия. И действительно, Аристотель рассматривался как философ, который подводит своей физикой и особенно своей логикой к чтению творений Платона, снабжая читающего инструментами, позволяющими эти творения понимать. Это объясняет тот факт, что труды, посвященные Аристотелю, представляют собой по большей части комментарии к Органону, хотя и другие его трактаты не обойдены вниманием, в чем можно убедиться, просмотрев список Commentaria in Aristotelem Graeca (в GAG, см. выше, с. 763-764). Заметим, что Софоний, автор XIII в., во введении, предваряющем его парафраз De anima, различает два рода комментаторов. Это экзегеты в собственном смысле слова, т. е. те, кто интересуется текстом как таковым и пытается прояснить передаваемое в нем учение; к этой группе принадлежат не только александрийцы, такие как Аммоний, Симпликий и Филопон, но также Александр Афродисийский. И те, кто пишет парафразы, кто стремится интерпретировать темные места в речах Аристотеля, как если бы они имели дело с речью оракула или гадателя; к этой группе, несомненно, принадлежат Фемистий и Пселл. Сам же Софоний пытается продвигаться по третьему пути, промежуточному по отношению к двум упомянутым.
В первое время изучать и преподавать философию в Византии было нелегко, так как условия, налагаемые религиозной ортодоксией, были весьма жесткими. Но постепенно стал развиваться некий "христианский гуманизм", который трактовал языческую мысль как необходимый этап на путях продвижения к христианству, что вынуждало, однако, идти на некоторые компромиссы. Так, например, Исаак Севастократор, брат императора Алексея Комнина (1140), написавший три очерка, в основе которых лежали малые произведения Прокла - О зле, О Промысле и О свободе, - заменил множественное число theoi (= боги) на единственное, daimones - на "ангелов", "оракулы Аполлона" - на "божественные пророчества". Он убрал имена языческих божеств - таких, как Гелиос, Селена, Немесида, Аполлон и Асклепий, которые, вероятно, счел оскорбительными для своей совести. Он удержался также от того, чтобы называть по именам Платона и Сократа. Он сознательно обошелся без упоминания о Tykhē (= случайность), входившей в противоречие с идеей Божественного Промысла. Он вплел в текст Прокла цитации из Псевдо-Дионисия. И для того, чтобы установить связь между Единым, Божественным и множественностью, он ввел три триады Псевдо-Дионисия.