Как юноше слушать поэтические произведения

Πώς δει τον νέον ποιημάτων ακούειν

Автор: 
Переводчик: 
Источник текста: 
Памятники поздней античной научно-художественной литературы. Наука. 1964.

*[1]
1. Известны, Марк Седатий, слова поэта Филоксена [2], что самое вкусное мясо не похоже на мясо, а самая вкусная рыба не похожа на рыбу. Если мы согласимся с этим, мы уподобимся людям, у которых, как говорил Катон [3], язык более тонко чувствует, чем сердце. А в философии - нам это совершенно ясно - самое привлекательное, убедительное и пленительное для нашей "зеленой" молодежи далеко от серьезных философских рассуждений. Ведь юноши не только читают побасенки Эзопа и поэтические бредни вроде Гераклидова "Абариса" и Аристоновского "Ликона" [4], но еще и упиваются учением о душе, где примешана мифология. Поэтому мало следить, чтобы юноши не увлекались сладкой едой и питьем; надо еще приучать их к мысли, что при чтении и слушании они прежде всего должны искать целительное и полезное, а наслаждение при этом получать небольшими порциями, словно вкусную приправу. Зачем запирать все находящиеся в городе ворота, если через одни из них все-таки смогут проникнуть враги? Для юноши напрасно воздержание от наслаждений, если он как-нибудь случайно услышит хотя бы об одном. И если не обратить внимания на услышанное, то оно все больше будет влиять на разум и мысли и все вреднее и гибельнее будет для слушающего. А так как невозможно да и бесполезно удерживаться от чтения в таком возрасте, как мой Соклар и твой Клеандр, то мы должны наблюдать за ними со всем вниманием; руководство в чтении им более необходимо, чем сопровождение на прогулках.
Поэтому я написал и решил послать тебе то, о чем я недавно говорил в беседе о произведениях поэтов. Прими и прочти. Возможно, тебе покажется это не менее полезным, чем так называемые аметисты [5] - камни, которые иные люди надевают во время пиршеств перед тем, как пить. Если так, то поделись всем этим с Клеандром. Таким образом ты оградишь от дурных влияний юношу, отнюдь не тупого и безразличного, но живого и наблюдательного. Прочтя эти наставления, он станет более восприимчивым.

Зло и добро у полипа в одной голове обитают...[6]

Голова полипа-очень вкусное блюдо. И все же оно нарушает спокойный сон невероятно странными и страшными образами. Так и в поэзии содержится много приятного и полезного для молодой души, но не меньше и такого, что может смутить ее и внушить вздорные мысли, если слушанье не сопровождается правильными пояснениями. Ведь, по-видимому, не только о земле египтян, но и о поэзии можно сказать, что для тех, кто соприкасается с нею, она

...много
Злаков рождает: и добрых, целебных, и злых, ядовитых.

Или:

Там и любовь, и желанья, там и знакомства, и просьбы,
Льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных [7].

Но люди неразвитые и неумные совершенно не воспринимают поэтических вымыслов. Симонид [8] на вопрос: "Почему ты не обманываешь одних только фессалийцев?" ответил: "Для этого они слишком невежественны!".
Горгий [9] называл трагедию обманом, где обманщик справедливее честного, а обманутый мудрее необманутого. Так что же лучше? Залепить уши юношам, как спутникам Одиссея, чем-то вроде твердого, сухого воска и заставить их плыть в челне Эпикура, избегая и обходя поэзию? [10] Или подчинить суждения юношей правильному, как мы полагаем, ходу мысли? В этом случае мы отвлечем нашу молодежь на верный путь и воспрепятствует тому, чтобы наслаждение увлекало их в сторону вредного.
"Нет, и могучий Ликург, знаменитая отрасль Дрианта", вовсе не обнаружил здравого ума: когда многие стали напиваться и безобразничать, он вырубил кругом виноградные лозы вместо того, чтобы подвести ближе источники и, как говорит Платон [11], усмирить беснующегося бога другим, отрезвляющим божеством. Ведь смесь воды и вина устраняет вредное, сохраняя вместе с тем полезное. Также и мы не должны ни вырубать, ни истреблять поэтической лозы муз. Бывают случаи, что поэзия, в погоне за одним только удовольствием и славой, не зная меры, с необузданной дерзостью и наглостью открывает нам свою фантастичность и неестественность. В этом случае мы помешаем ей и заставим ее замолчать. Когда же поэзия воспринимает что-либо от истинной прелести какой-либо музы, так что сладость и увлекательность слова не остаются в ней бесплодными и пустыми, мы введем в нее философию и смешаем их. Подобно тому, как мандрагора [12], растущая возле виноградных лоз, сообщает свой букет вину и скрашивает сон опьяневших, поэзия, черпая-слова вперемежку из мифов и из философии, делает учение для юношей приятным и легким. Поэтому желающим заниматься философией следует не избегать поэзии, а учиться философствовать уже при изучении поэтических произведений.
В приятном юноши должны привыкать находить и любить полезное. А если не найдут, пусть победят себя и откажутся от приятного.
Вот начало воспитания по Софоклу:

Любое дело, если кто-нибудь начнет
С успехом, то окончит также хорошо [13].

2. Итак, сначала мы введем в поэзию того, кто ничего иного не знает и всегда готов повторять:

аэды много врут...[14]

Врут они отчасти с умыслом, а отчасти и без умысла. С умыслом потому, что с точки зрения удовольствия для слуха и привлекательности, к чему стремится большинство людей, они считают правду более неприятной, чем ложь. Ведь правдивый рассказ, основанный на верных фактах, не допускает никаких изменений, хотя бы конец его был печален. А выдумку, это сплетение слов, очень легко изменить и обратить из печального в приятное. В самом деле, и размеренность речи, и ее характер, и возвышенность стиля, и удачные метафоры, и слаженность, и композиция в хорошо составленных сказочных историях обладают особой прелестью.
В живописи, например, из-за кажущегося сходства с натурой, краски производят более сильное впечатление, чем контуры. Так и в поэзии, сочетание правды с ложью сильнее потрясает и больше привлекает, чем стихотворные произведения без занимательности, и полета фантазии.
Нет ничего удивительного в том, что Сократа [15] некоторые сны побуждали к поэтическому творчеству. Но он сам всю жизнь был прирожденным борцом за истину, а поэтому не мог искусно и убедительно сочинять фантастические истории. Вот он и перелагал стихами басни Эзопа: то, что лишено вымысла, он не считал поэзией.
Мы знаем жертвоприношения без плясок и флейт, но не знаем поэзии без сказок и выдумки. А поэмы Эмпедокла и Парменида, сочинение о животных Никандра и гномические изречения Феогнида [16] - все это произведения, которые взяли взаймы у поэзии размер и высокий стиль, словно телегу, чтобы не ходить пешком. Значит, когда известный и выдающийся человек говорит какие-нибудь нелепости о богах, демонах или о добродетели, то один слушатель принимает это всерьез, дает себя увлечь и получает обо всем неверное представление. А другой ясно видит обманные хитросплетения поэзии и никогда не забывает о них, так что в любую минуту может сказать ей: "Ты, превзошедшая сфинкса в своей загадочности! Что ты хмуришься, играя? Зачем притворяешься, будто учишь нас?" Такой слушатель не поддастся вздорным убеждениям и не поверит ни во что дурное. Напротив, он удержит свой страх перед Посейдоном и ужас, что тот разверзнет землю и обнажит предо всеми царство Аида [17]. Он сдержит гнев на Аполлона за лучшего из · ахейцев:

Кого он в гимнах пел, с кем вместе на пиру
Сидел, того он, сам приговорив, убил [18].

Он не будет уже оплакивать умерших Ахилла и Агамемнона, которые в царстве Аида, страстно желая вернуться к жизни, простирают бескровные и бессильные руки. А если душой этого человека даже и овладеют страсти, если его все-таки отравит яд, содержащийся в поэзии, он тотчас скажет себе:

Ты же на радостный свет поспеши возвратиться, но помни,
Что я сказала, чтоб все повторить при свиданье супруге.

Гомер удачно сказал это о "Некии" [19], которую из-за ее сказочности читают женщины. Вот какие вещи поэты придумывают умышленно.
Но в большинстве случаев даже и то, что не выдумано ими, во что они верят, приобретает в наших глазах оттенок ложности. Как, например, Гомер говорит о Зевсе:

Зевс распростер, промыслитель, весы золотые, на них он
Бросил два жребия Смерти, в сон погружающей долгий:
Жребий один Ахиллеса, другой - Приамова сына,
Взял посредине и поднял: поникнул Гектора жребий,
Тяжкий к Аиду упал; Аполлон от него удалился.

А Эсхил всю свою трагедию на эту тему сделал сказочной, назвал ее "Психостасия" и поставил у весов с одной стороны Фетиду, с другой - Эос, которые просят за своих враждующих сыновей. Всякому ясно, что вымысел и выдумка в этой трагедии предназначены для того, чтобы доставить удовольствие слушателю или поразить его.
А вот стихи:

Зевс всемогущий, который меж смертными браней решитель [20].

Или:

Всегда для смертных божество вину создаст,
Когда захочет с корнем погубить их род[21]

Подобные вещи поэты пишут в соответствии со своими убеждениями и взглядами. Такое обманчивое представление о богах и незнание божественных вещей они несут нам и распространяют среди нас.
И все же почти ни от кого не ускользает, что много вымысла и лжи, словно отрава в пище, примешано ко всем этим описаниям ужасов подземного царства, в которых нагромождения страшных слов порождают в слушателе фантастические образы огненных рек, неприступных и диких мест, жестоких наказаний.
Ни Гомер, ни Пиндар, ни Софокл не были убеждены, что это на самом деле именно так, когда писали, например, следующее:

Там бесконечный мрак исходит из глубин
Безжизненных потоков ночи вековой [22].

Или:

Мимо Левкада скалы и стремительных вод Океана Шли они...[23]

Или:

Теснины Гадеса и зыби мрачных вод...[24]

А все те, кто считал смерть чем-то скорбным, а непогребение - ужасным, говорили так:

Да не сойду я в Аид неоплаканным, непогребенным.

Или:

Тихо душа, излетевши из тела, нисходит к Аиду,
Плачась на жребий печальный, бросая и крепость и юность[25]

Или:

Так рано не губи меня! Смотреть на свет
Мне сладко: ты мне взор под землю обратил [26].

Все эти мысли свойственны тем, кого убедили ложные мнения и кто попал в плен обмана. Тем более такие мысли влияют, на нас, смущая душу, наполняя ее страхом и бессилием, от которого они исходят. А к этому прибавим опять же старую, избитую мысль, что поэзии нет дела до правды. Более того, правда в этих вещах весьма трудно уловима и трудно постигаема, даже для тех, кто ничем иным не занимается, кроме изучения и познания действительности. Они сами признаются в этом_ Очень подходят сюда слова Эмпедокла:

Это незримо для глаз человеческих, скрыто для слуха,
Непостижимо умом...[27]

Или, например, слова Ксенофана [28]:

Не было ни одного мудреца, да и впредь не родится
Тот, кто бы знал о богах все то, что я здесь излагаю.

Этого же вопроса, я уверен, касаются и слова Сократа, как передает их Платон: именно, Сократ клянется, что человеческое знание в этой области невозможно [29].
3. Мы привлечем внимание юноши еще больше, если, вводя его в чтение поэтических произведений, определим поэзию как искусство подражательное, подобное в этом отношении искусству живописи. Юноша должен слушать не только те известные слова, которые нам уже надоели, а именно, что поэзия - звучащая живопись, а живопись - немая поэзия. Юноше следует еще и внушать мысль, что, когда мы видим изображение ящерицы, обезьяны, лица Терсита [30], мы наслаждаемся и восхищаемся не красотой, а сходством. В действительности ведь безобразное не может превратиться в красивое. А удачное подражание заслуживает похвалы независимо от того, воспроизводит ли оно дурное или прекрасное. Напротив, если изображение уродливого тела окажется прекрасным, оно не будет соответствовать ни действительности, ни своему назначению. Некоторые изображают нелепые и преступные вещи, как, например, Тимомах - убийство детей Медеей, Феон - убийство Орестом матери, Паррасий -· притворное безумие Одиссея, Хайрефан [31] - необузданное распутство женщин и мужчин. В таких случаях следует юношу приучать к мысли, что одобрения заслуживает не то, чему подражают, а само искусство. Если оно правдоподобно воспроизводит действительность. Нередко поэзии приходится рассказывать путем воспроизведения о дурных делах, о порочных страстях, об испорченных нравах: то, что воспроизведено удачно и вызывает восхищение, следует считать не прекрасным и правдивым, но соответствующим и подходящим лишь данному действующему лицу. Когда мы слышим хрюканье свиньи, скрип ворота, шум ветра, нам бывает неприятно, и нас раздражает это. Но если кто-то удачно воспроизводит эти звуки, как, например, Парменон, подражая свинье, или Феодор [32] - звукам ворота, мы испытываем наслаждение. Болезненного и нездорового человека мы избегаем, как зрелища, которое удовольствия нам не доставляет; но при виде Иокасты Силания и Филоктета Аристофонта [33], изображенных в момент гибели, мы восхищаемся.
Читая о шутовских выходках Терсита, о корыстолюбце Сизифе, о том, что говорит и проделывает сводник Батрах [34], юноша должен учиться ценить искусство и способность подражания, а воспроизводимые события и поступки - порицать и презирать. Подражать хорошему и подражать хорошо - не одно и то же. Подражать хорошо -· значит воспроизводить точно и сообразно предмету. В таком случае дурные вещи дают и уродливые изображения. Так, сапоги хромого Демонида [35], хотя он и желал, чтобы они пришлись вору по ноге, оказались для всех негодны, и только ему одному были впору.
Возьмем такие примеры:

Неправедный поступок, если нужен он,
Всегда прекрасней ради власти совершить.

Или:

Все, что захочешь, делай, лишь бы честным слыть -
И не покинет счастье дом твой никогда.

Или:

Дают приданого талант... Я ль откажусь?
Как буду жить, коль я талантом пренебрег?
Смогу ли спать спокойно, деньги упустив?
Пожалуй, и в Аиде я не искуплю
Вины, так оскорбив серебряный талант!

Слова низкие, полные лжи, но для Этеокла, Иксиона [36] и старого ростовщика подходящие! Так вот следует напоминать юношам, что поэты пишут такие вещи не потому, что они одобряют и ценят это, но потому, что эти нелепые и дурные слова должны исходить из уст людей дурных и безнравственных. И тогда молодежь не будет превратного мнения о поэтах.
Наоборот, если действующее лицо изображено с недостатками, это представит в плохом свете все его слова и дела, так как говорить и поступать дурно свойственно людям дурным. Это относится, например, к рассказу Гомера, как Парис, убежав из битвы, пришел к Елене [37]. Ведь поэт не изобразил никого из других людей, проводящим время с женщиной средь бела дня. Он показал, что такая невоздержанность свойственна только разнузданному и развратному человеку.
4. В этих местах особенно надо обращать внимание, объясняет ли сам поэт слова своих действующих лиц, выражая таким образом свое порицание. Так сделал Менандр в прологе к "Таиде" [38]:

Красотку помоги, богиня, мне воспеть,
Чтоб в ней смешались дерзость с обаянием,
Чтоб оскорбляла часто воздыхателей
И, не любя, искусно притворялась бы.

Лучше всего таким приемом пользуется Гомер. А именно, осуждение он предпосылает порочным речам, а одобрение - хорошим. Заранее хвалит он, например, так:

С словом приятно-ласкательным он обратился к царевне [39].

И еще:

К каждому он подходил и удерживал кроткою речью.

А осуждая что-либо заранее, Гомер выражает таким образом почти запрещение использовать и обращать внимание на эти порочные и нелепые вещи. Например, перед тем, как описать безжалостное обхождение Агамемнона со жрецом, он говорит:

Только царя Агамемнона было то не любо сердцу;
Гордо жреца отослал (и прирек ему грозное слово).

Это грубо, жестоко и противно обычаю. В уста Ахилла, наоборот, он вкладывает слова дерзновенные:

Грузный вином, со взорами песьими, с сердцем еленя!

выразив предварительно собственное суждение:

Но Пелид быстроногий суровыми снова словами
К сыну Атрея вещал и отнюдь не обуздывал гнева.

Ведь нет ничего прекрасного в гневных и резких словах. То же можно сказать и об изображаемых поступках:

Рек, - и на Гектора он недостойное дело замыслил:
Ниц пред Патрокла одром распростер Дарданиона в прахе.

Гомер хорошо пользуется порицаниями, точно так же давая этим собственную оценку тому, что говорится и происходит. Например, о прелюбодеянии Ареса он заставляет говорить богов так:

Злое не впрок; над проворством здесь медленность верх одержала.

О надменности Гектора:

Так, возносясь, восклицал он; прогневалась мощная Гера.

О стрельбе из лука Пандара:

Так говоря, безрассудного сердце Афина подвигла [40].

Такие места, где автор откровенно высказывает собственное мнение, может увидеть каждый внимательный человек. В других случаях эти оценки поэты выражают самими поступками действующих лиц. Так, например, передают ответ Еврипида тем, кто осуждал его Иксиона, как нечестивого и преступного: "Все-таки я увел его со сцены не раньше, чем пригвоздил к колесу!"
У Гомера есть вот какой вид скрытых наставлений. Не без пользы тщательно исследует он мифы наиболее порочного содержания. Некоторые философы искажают эти мифы, толкуя их по-своему [41]. Под влиянием того, что раньше называлось скрытым смыслом, а теперь аллегорией, они говорят, что Афродиту, когда ее соблазнил Ареc, указало солнце, и что звезда Ареса, сошедшись со звездой Афродиты, создают развратные поколения людей, а скрыться от восходящего и заходящего солнца эти звезды не могут. В наряде Геры, надетом ею ради Зевса, и обольщении супруга волшебным поясом Афродиты они хотят видеть какое-то очищение воздуха, близкое к природе огня, как будто сам Гомер не объяснил это.
В мифах об Афродите поэт учит тех, кого это касается, что скверная музыка, гнусные песенки и развратные слова делают нравы распущенными, образ жизни - презренным, а мужей учат любить роскошь, изнеженность и сожительство с женщинами:

Свежесть одежд, сладострастные бани и мягкое ложе.

Поэтому и Одиссей приказывает кифареду:

...Теперь о-коне деревянном,
Чудном Эпеоса с помощью девы Паллады созданье,
Спой нам...[42]

На этом примере Гомер ясно показывает, что поэтам и музыкантам следует черпать материал для своих сочинений из того, что содержит в себе мудрость и здравый смысл.
В мифах о Гере прекрасно показано, что связь с мужчинами и ласки, вызванные при помощи зелий, заклинаний и уловок, не только мимолетны и ненадежны, но оборачиваются враждой и гневом, когда утихает страсть.
Зевс обращается к Гере с такими угрозами:

В помощь ли злобе твоей и любовь и объятия были,
Коими ты, от богов удаляя, меня обольстила [43].

Ведь изображение на сцене и описание злодеяний, окончившихся ущербом и позором для преступника, не вредит, а приносит пользу слушающему.
В самом деле, для наставлений и воспитания философы пользуются образцами, которые им доставляет жизнь, а поэты для тех же целей сами придумывают примеры и сочиняют сказки. Так, Мелантий [44] то ли в шутку, то ли всерьез, говорил, что город афинян долго спасала смута и распря среди ораторов. В таких случаях обычно не бывает, чтобы все тянули в одну сторону. Наоборот, разногласие правителей порождает какое-то сопротивление тому, что приносит ущерб государству. Так и противоречения поэтов, внушая к себе недоверие, не дают большого перевеса вредному началу. Если в одних и тех же местах поэты явно противоречат самим себе, следует соглашаться с лучшим, как например:

Дитя, во многом боги для людей враги.
- Идешь путем ты легким: обвинять богов.

И еще:

Ликуй - богатства много, о другом забудь.
- Жить лишь одним богатством - тупоумие.

И еще:

Зачем терпеть страданья? Лучше умереть.
- Труда нет никакого почитать богов [45].

В подобных случаях опровержения порочных мыслей с полной ясностью выступят перед нами, если, как сказано выше, мы научим юношей отличать хорошее от плохого. А все нелепости, вслед за которыми нет их опровержений, следует сводить на нет при помощи того, что сказано самим же автором в других местах в противоположном смысле. При этом не следует сердиться и негодовать на поэта: он ведь применяется к характеру своих действующих лиц и отдает дань шутке.
Возьмем, к примеру, гомеровские выдумки: боги друг друга сбрасывают с Олимпа, между ними происходят тягчайшие ссоры, их ранят люди.

Мог ты совет и другой, благотворнейший, всем нам примыслить!

Клянусь Зевсом, в других местах ты мыслишь правильнее и говоришь лучше:

...мирно живущие боги [46].

Или:

Там для богов в несказанных утехах все дни пробегают [47].

Или:

Боги судили всесильные нам, человекам несчастным,
Жить на земле в огорченьях: боги одни беспечальны [48].

Это - здравые и правдивые суждения о богах, а все иное выдумано, чтобы поражать воображение людей. Например, у Еврипида мы находим:

Так боги, превзошедши силою людей,
Обманывать умеют их софизмами.

Тогда неплохо привести и такие его слова:

Они не боги, коль от них исходит зло [49].

Это уже лучше.
На слова Пиндара, полные озлобления и горечи, "уничтожить врага надо всеми способами", можно ответить: "А сам-то ты говоришь:

У радости, несправедливо полученной,
Очень печальный конец" [50].

И Софоклу, когда он говорит:

Доход приятен и неправдой нажитый, -

можно возразить: "Да ведь от тебя же мы слышали:

От слов, где есть неправда, толку вовсе нет".

Вот, например, что сказал тот же Софокл о богатстве:

В доступные места и недоступные
Богатство проникает ловко, без труда,
А бедняку желанной цели не достичь,
Хоть и близка порою: превратит молва
Красивого - в урода, дурня - в мудреца.

Этому многое противоречит у него же:

Бедняк достоин также уважения.

Или:

Других не хуже нищий, если разум есть.

Или:

...От многих благ Нет радости, коль рождены они
Богатством, гнусно приобретенным [51].

А Менандр несомненно поднял на высоту стремление к удовольствиям полными тщеславия, пламенными, прославляющими любовь словами:

Все, что живет на свете, видя солнца блеск,
В плену у наслаждений...

Но в то же (время он снова обратил, нас и увлек к прекрасному, снова уничтожил дерзкую разнузданность, сказав:

Позорна жизнь в разврате, хоть утех полна [52].

Эти слова противоречат первым, но они лучше и приносят больше пользы.
Одним словом, такое сравнение и толкование противоположных по смыслу мест приведет к тому, что слушающий или возьмет для себя только хорошее или хотя бы утратит веру в авторитет того, что плохо. А если сами поэты не опровергают своя нелепости, слушающим неплохо сопоставить с их словами высказанное другими знаменитыми людьми, и взвесив, как на весах, и те и другие мысли, выбрать лучшее.
Так, например, на некоторых производят впечатление такие слова Алексида [53]:

Мудрец пусть все увидит удовольствия,
Но силы животворной только три из них:
Питье, еда, любовь. А на все прочее
Смотреть он должен как на дополнение.

При этом следует напомнить, что Сократ говорил обратное, а именно, что дурные люди живут ради того, чтобы есть и пить, а хорошие пьют и едят, чтобы жить.
Кто-то написал: "По отношению к подлому подлость - не бесполезное оружие". Этот человек советует в некотором роде уподобляться подлецам, и ему можно возразить словами Диогена [54]. Последний, когда его спросили, что нужно сделать, чтобы отразить врага, сказал: "Стать благородным".
Слова Диогена можно использовать и против Софокла, который множество человеческих душ наполнил унынием, написав о таинствах следующее:

Счастливы трижды те из смертных, кто ушел
В Аид, обряды таинств увидать успев;
В Аиде сносно пребыванье лишь для них,
Для прочих это - лишь одни мучения [55].

Диоген, услышав слова примерно такого же смысла, сказал: "Что это значит? Вор Патэкион посвящен в таинства, - значит, после смерти он получит лучший удел, чем Эпаминонд!" [56].
А Тимофею, когда он пел в театре и назвал Артемиду менадой, неистовой жрицей Феба, Кинесий [57] в ответ крикнул: "Тебе бы такую дочь!". Остроумно и замечание Биона по поводу слов Феогнида [58]:

Бедности бремя несущий свершить ничего не умеет,
Также и слова сказать: связан язык у него.

Мудрец как бы ответил поэту: "Так что же ты, бедняк, столько болтаешь и уже надоел нам?"
5. Не следует также упускать повод и для тех объяснений, которых требуют отдельные мысли или все произведение в целом. Врачи уверены, что ножки и крылья шпанской мушки, хотя бы и мертвой, помогают и придают силы больному [59]. И в поэзии, если отдельное слово или целая фраза скрывают от нас истинную мысль поэта, надо на это тотчас обращать внимание и тут же объяснять. Некоторые так и поступают. Вот, например, Гомер говорит:

Нам, земнородным, страдальцам, одна здесь надежная почесть:
Слезы с ланит и отрезанный локон волос на могиле [60].

Или:

Боги судили всесильные нам, человекам несчастным,
Жить на земле в огорченьях [61].

Ведь горестную жизнь боги дают в удел не всем людям, а одним только безрассудным и глупцам. Поэт не говорит об этом прямо. Но под "страдальцами" и "несчастными" он подразумевает именно тех, кто жалок и ничтожен из-за своей порочности.
6. Другой способ исправления заключается в том, чтобы толковать двусмысленные места поэтических произведений в хорошую, а не в плохую сторону. При этом надо приучать юношу к употреблению обыкновенных слов, а не к так называемым глоссам [62]. Конечно, знание некоторых вещей приятно, да и свидетельствует об учености. Например, что слово ρίχεδανή означает "причиняющий трагическую смерть", так как македоняне "смерть" называют δάνος, что победа у этолян именуется καμμονία от слов επιμονή - "выносливость" и καρτερία - "твердость", что дриопы [63] зовут демонов πόποί. Но если мы хотим получить пользу, а не вред от поэтических произведений, полезно и необходимо знать, как поэты употребляют имена богов, названия пороков и добродетелей, что подразумевают они под словами "судьба" - τύχη и "участь" - μοίρα, и употребляются ли эти названия у поэтов в одном значении или в разных, как и многое другое. Так, "домом", они называют то жилище ("дом с высокой крышей"), то имущество ("гибнет мой дом!"), "жизнью" - то самую жизнь:

...ее острие обессилил,
В жизни героя врагу отказав Посейдон черновласый [64],

то деньги:

...жизнь мою проедают другие [65],

И αλόω - "волноваться" означает то "страдать, томиться":

Рек, - и она удаляется смутная, с скорбью глубокой [66].

то "ликовать, радоваться":

...Иль, осилив
Бедного Ира, так поднял ты нос, - берегися однако [67].

Слово θοάζειν одни, как Еврипид, употребляют в значении "быстро двигаться":

Плывущий кит по зыби Атлантической [68],

другие, наоборот, в значении "быть неподвижным, сидеть", как Софокл:

О деда Кадма юные потомки,
Зачем сидите здесь у алтарей?[69]

Приятно находить объяснение словам в соответствии с тем моментом, когда они употребляются, если эти слова, как учат грамматики, принимают различные значения, по ходу действия. Например:

Меньший хвали корабль, а на больший взваливай грузы [70].

У некоторых поэтов αινεΐν. - "хвалить" значит "высказывать похвалу", а у Гееиода έπαίνεΐν - "хвалить" заменяет слово "отказываться". Так и в повседневной жизни мы говорим: "Ну и прекрасно!" или "Покорно благодарю!", когда мы чего-либо не хотим и не принимаем. И Персефону называют Επαινη - "Достойная похвалы" в смысле "Грозная".
Поэтому одновременно с наблюдением за выбором слов и разнообразием их значений в наиболее серьезных и важных местах поэтических сочинений нам следует начать обучение юношей с упоминаний имен богов. Мы объясним, что поэты пользуются этими именами, то намекая на самих богов, то имея в виду некие жизненные силы, которые созданы и управляются богами. Например, Архилох [71] говорит:

Внемли, владыка Гефест, пред тобой преклонил я колена,
Будь милосерд, помоги, дай все, что можешь ты дать.

Яоно, что он призывает самого бога. Но когда он оплакивает мужа сестры, погибшего в море и лишенного обряда погребения, и говорит, что перенес бы это несчастье более стойко,

Если бы пряди кудрей и тело прекрасное в белом
Саване мощный Гефест охватил, укрывши от взоров, -

то здесь он имеет в виду не бога, а огонь.
И опять, если Еврипид произносит клятву:

Арей кровавый, звезды, Зевс - свидетели! [72] - ·

он называет самих богов. А из слов Софокла:

Смотрите, женщины, слепой Арес смешал,
Свинье подобно, беды и несчастья все [73], -

можно понять, что речь идет о войне.
Точно так же можно уловить, что Гомер подразумевает оружие, когда говорит:

Коих черную кровь по брегам пышноструйного Ксанфа
Бурный Арей разлиял, и в Аид погрузились их души.

Кроме всех этих примеров следует знать и помнить, что именем "Зевс" или "Дий" поэты называют то самого бога, то судьбу, то рок. Так:

Мощный Зевес, обладающий с Иды, преславный, великий![74]

Или:

О Зевс, кто может счесть себя мудрей, чем ты? [75] -
говорят они о самом божестве.

Но если они называют Дия в числе причин всех явлений и говорят:

Многие души могучие славных героев низринул
В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам... [76],

они подразумевают рок.
Ведь поэт не думает, что божество злокозненно по отношению к людям, он лишь правильно изображает необходимый ход событий. Он показывает, что городам, воинам и полководцам, если они поступают разумно, определено счастье и победа над врагом, а тем, кто предается страстям и порокам, как ахейцы под Троей, тем, кто затевает распрю и впадает во вражду, даны в удел позор, душевные муки и бесславный конец.

За помыслы плохие как возмездие
Пожать плохую жатву смертным суждено [77].

Так и Гесиод, рассказывая, как Прометей учит Эпиметея.

...чтобы дара
От Олимпийского Зевса не брать никогда, но обратно
Тотчас его отправлять...[78]

употребляет имя Зевса в значении судьбы. Он называет дарами Зевса преходящие блага - богатство, брак, власть и вообще все внешнее, то, что приобретать бессмысленно людям, не умеющим этим разумно пользоваться. Поэтому, по мнению Гесиода, ничтожному и безрассудному Эпиметею следует всячески остерегаться благополучения как несущего вред и гибель.

Также людей не дерзай попрекать разрушающей душу
Гибельной бедностью: шлют ее людям блаженные боги.

В этом случае он называет дарами богов то, что дано судьбой. Поэтому стыдно порицать тех, кому суждена бедность; порицания и презрения заслуживает тот, кто беден из-за лени, изнеженности, расточительства. Люди еще не знали самого слова "судьба", когда они постигли могучую силу бесконечного ряда причин, произвольно действующих всюду, силу, перед которой человеческий ум беззащитен. Эту силу стали называть именами богов. Так и теперь мы имеем обыкновение называть демоническими и божественными события, нравы и даже, клянусь Зевсом, слова и людей. Следует исправить многое из того, что нелепо сказано о Зевсе. В том числе, например:

Две глубокие урны лежат перед прагом Зевеса
Полны даров: счастлйвых одна и несчастных другая.

Или:

Наших условий высокоцарящий Кронид не исполнил,
Но, беды совещающий, нам обоюдно готовит
Битвы...[79]

Или:

А случилось то в самом начале
Бедствий, ниспосланных богом богов на троян и данаев [80].

В этих местах говорится о судьбе и роке, так как причина событий непостижима и вообще мы не в силах ее изменить. Мы считаем, что следует называть богов их настоящими именами там, где это уместно, разумно и вошло в привычку, как, например, в следующих местах:

Он и другие ряды обходил ратоборцев ахейских,
Их и копьем, и мечом, и огромными камнями бьющий;
Но с Аяксом борьбы избегал, с Теламоновым сыном:
Зевс раздражился бы, если б он с мужем сильнейшим сразился [81].

Или:

Для смертных Зевс печется только о большом,
Все малое оставил он другим богам [82].

Следует также очень внимательно относиться и к другим названиям, применяемым поэтами в зависимости от множества различных обстоятельств и употребляемым в разных значениях. Таково, например, слово "добродетель". Оно не только прилагается к людям разумным, справедливым и добрым, но также в известной мере обозначает славу и авторитет, с чем согласны поэты. Для сравнения вспомним, что "маслина" и "фига" получили названия от деревьев, их приносящих. А в сочинениях поэтов можно найти следующее:

Но добродетель от нас отделили бессмертные боги
Тягостным потом...[83]

Или:

В час сей ахеяне силой своей разорвали фаланги [84].

Или:

Коль выпал жребий умереть, прекрасна смерть,
Для тех, кто прожил добродетельную жизнь [85].

Читая это, пусть юноша думает, что здесь говорится о лучшем и божественном начале в нас, под которым мы понимаем хорошее направление ума, остроту мысли и гармоничное состояние души. А если юноша прочтет такие строки:

Доблесть же смертных властительный Зевс и величит и малит.

Или:

Вслед за богатством идут добродетель с почетом [86],

он не должен, раскрыв рот от изумления, смотреть на богачей и думать, будто они покупают добродетель за деньги, а также не должен полагать, что во власти судьбы отнять или прибавить человеку разума. Юноше следует понять, что поэт употребил слово "добродетель" вместо слов "слава", "авторитет", "благополучие" или чего-либо подобного этому. Ведь и словом κακότης - "зло" поэты иногда обозначают порочность или распущенность души, как, например, Гесиод:

Зла натворить, сколько хочешь, совсем немудреное дело [87],

а иногда какую-то злосчастность и неудачливость, как Гомер:

...в несчастии люди стареются скоро[88]

Было бы ошибкой думать, что поэты употребляют слово "благоденствие" в таком же смысле, как и философы, подразумевающие в этом случае приобретение всех жизненных благ, обладание ими и даже совершенство жизни, наиболее близкой к природе. Нет, поэты часто пользуются разнообразными значениями этого слова и называют благоденствующим или счастливым богатого, а славу и авторитет - "благоденствием". В прямом значении употребляет это слово Гомер:

С тех пор и все уж мои мне сокровища стали постылы.

Также и Менандр:

Владею многим я, и все меня зовут
Богатым, - но счастливым не зовет никто [89].

А Еврипид вносит большой. беспорядок и смятение словами:

В моей печальной жизни благ не надо мне.

Или:

Ты тираннию чтишь, а знаешь ли, что в ней
С несправедливостью блага переплелись?[90]

Читающий это избежит путаницы только в том случае, если обратит внимание на метафоры и на изменение значений слов. Итак, об этом довольно.
7. Не один, а много раз следует напоминать и показывать юношам, что, с одной стороны, поэзия как подражательное искусство использует прикрасы и блеск для изображения событий и нравов, а, с другой стороны, она стремится к правдивости, потому что подражание успешно лишь тогда, когда оно убедительно. Поэтому, если подражание не пренебрегает правдой окончательно, оно воспроизводит присущее вещам сочетание порочности и добродетели. Таково, например, подражание Гомера, весьма резко опровергающее учение стоиков, которые говорят, что в добродетели не может быть ничего дурного, а в порочности ничего хорошего, что невежда всегда поступает неправильно, а мудрец никогда ни в чем не ошибается. Именно это мы слышим в школах. Но. на самом деле, в жизни, получается по Еврипиду:

Отдельно не родится ни добро, ни зло,
Всегда они в смешенье...[91]

Если же поэзия лишена правды, она использует в очень большом количестве вещи разнородные, допускающие много толкований. Ведь именно внезапные перемены вносят в мифы возвышенное, чудесное, неожиданное, - то, что влечет за собой и величайшее потрясение и огромное удовольствие. А в гладком течении событий нет ни высоких чувств, ни полета фантазии. Вот почему у поэтов не бывает так, чтобы те же самые люди во всем побеждали, постоянно были счастливы и всегда поступали правильно. Мало того, даже богов, которые соприкасаются с делами человеческими, поэты изображают способными к страданиям и ошибкам, чтобы впечатляющая сила поэзии не дремала, если только ей ничто не угрожает и не противодействует.
8. А раз все это так, пусть юноша, приобщаясь к поэзии, не думает при славных и великих именах прошлого, будто люди были мудрыми и справедливыми, а цари - великодушными и к тому же образцами всяческой добродетели и праведности. Юноше может повредить, если он будет все их поступки оценивать как великие и восхищаться ими, ничем не возмущаясь, ничего не слыша и не зная об их порочных словах и деяниях, как например:

Если б, о вечный Зевес, Аполлон и Афина Паллада,
Если б и Трои сыны, и ахеяне, сколько ни есть их,
Все истребили друг друга, а мы лишь, избывшие смерти,
Мы бы одни разметали троянские гордые башни.

Или:

Громкие крики Приамовой дочери, юной Кассандры,
Близко услышал я: нож ей во грудь Клитемнестра вонзала
Подле меня...

Или:

...молила
С девою прежде почить, чтоб стал ненавистен ей старец,
Я покорился и сделал.

Или:

Зевс, ни один из бессмертных подобно тебе не злотворен![92]

Итак, пусть юноша не будет притворно-послушным и хитрым, пусть у него не появится привычка хвалить подобные вещи, прибегая к уверткам и выдумывая оправдания в объяснении дурного. Напротив, пусть он убедится, что люди, жизнь и нравы, воспроизводимые поэзией, не совершенны, не чисты, не безупречны во всех отношениях, в них сталкиваются чувство и разум, ложь и незнание, хотя в силу врожденной склонности к добру часто берет перевес лучшее.
Такое воспитание и образ мыслей сделают чтение поэзии для юноши безвредным, так что при хороших словах и делах он будет испытывать подъем и воодушевление, а дурное вызовет в нем отвращение и негодование. Но тот, кто считает все для себя приемлемым, кто всем восхищается, кто бывает ослеплен именами героев, тот, подобно подражателям сутулости Платона или шепелявости Аристотеля [93], незаметно для себя станет восприимчивым ко множеству дурных вещей. Юноше не нужно трусости или благоговейного страха, словно в храме: о правильном и пристойном, о неправильном и непристойном он должен привыкнуть судить равным образом безбоязненно и прямо. Так, например, Ахилл созывает собрание из больных воинов, негодуя, что война затянулась, и особенно, что сам он пользуется известностью и славой среди войска. Но так как он знаком с врачебным искусством, по прошествии девятого дня - срок, когда болезнь можно определить, - он убеждается, что недуг не обычен и возник не от обыкновенных причин. Тогда, поднявшись, Ахилл обращается за советом не ко всему собранию, а к одному Агамемнону:

Должно, Атрид, нам, как вижу, обратно исплававши море,
В домы свои возвратиться, когда лишь от смерти спасемся.

Это правильно, скромно и как подобает. Но когда прорицатель говорит, что боится гнева сильнейшего из эллинов, Ахилл поступает неправильно и дерзко, клятвенно обещая, что, пока он жив, никто не поднимет руку на Калхаса, и добавляет:

...хотя бы назвал самого ты Атрида.

Этим он показывает пренебрежение и презрение к царю. Затем в порыве сильного раздражения Ахилл хватается за меч с намерением пронзить царя. Это безобразно и бессмысленно. Но передумав, он

...огромный свой меч в ножны опустил, покоряся
Слову Паллады...

Это опять-таки правильно и красиво: будучи не в силах подавить окончательно вспышку гнева, все же, прежде чем сделать что-нибудь необдуманно, он остановился и сдержал свой дух, подчинив его рассудку.
Речи и поступки Агамемнона на собрании смешны. А в том, что касается Xрисеиды, он более преисполнен достоинства и более царствен. Ведь когда увели Брисеиду,

Бросил друзей Ахиллес, и, далеко от всех, одинокий
Сел у пучины седой...

Агамемнон, напротив, без всяких гнусностей и откровенных проявлений любви сам поднялся на корабль, чтобы передать и отослать пленницу, которую, как он говорил незадолго до этого, он ставил в мыслях выше, чем супругу. И Феникс, проклятый отцом из-за наложницы, рассказывает вот что:

В гневе убить я отца изощренною медью решился;
Будет в народе молва, и какой мне позор в человеках,
Ежели отцеубийцей меня прозовут аргивяне![94]

И действительно, Аристарх, испугавшись, изъял эти строки [95].. Но это оправдано по отношению к данному моменту, так как Феникс объясняет Ахиллу, каким бывает гнев, на что отваживаются люди в состоянии невменяемости, не обращаясь к разуму и не внемля уговорам. Также и Мелеагра Гомер изображает разгневанным на своих сограждан, а затем успокоенным [96]. Он правильно порицает страсти и хвалит как нечто прекрасное и приносящее пользу умение не поддаваться порывам, противостоять им, владеть собой и обдумывать свои поступки.
В этих примерах очевидно разное отношение поэта к изображаемому им. Но где мысль его неясна, там следует нам самим найти это различие, объясняя его юноше примерно следующим образом. Вот Навзикая увидела чужеземца Одиссея. Если такие же чувства, как у Калипсо, возникли и у этой избалованной девушки, которой пора выходить замуж, и она по глупости разбалтывает об этом служанкам:

О, когда бы подобный супруг мне нашелся, который,
Здесь поселившись у нас, навсегда захотел бы остаться,

ее следует порицать за дерзость и распущенность. Если же она, узнав из речей незнакомца его характер и восхищаясь его остроумной находчивостью, предпочитает быть его супругой, чем супругой любого из своих сограждан, какого-нибудь матроса или музыканта, этому следует радоваться. И когда Пенелопа разговаривает с женихами не неприветливо, а они дарят ей одежды, золото и другие украшения, Одиссей радуется:

Было приятно ему, что от них пожелала подарков [97].

Если он радуется подаркам как прибыли, он превосходит в сводничестве Полиагра, часто изображаемого в комедиях:

Зевса козу кормить, в дом богатство несущую,
Счастлив был Полиагр [98].

Но если он думает, что ему будет легче справиться с женихами, когда они ослеплены надеждой и не предвидят будущего, его дерзость и радость обоснованны. Так же и с подсчетом вещей, которые феаки погрузили к нему на корабль при отплытии. Если на самом деле Одиссей боится за имущество, очутившись в полном одиночестве и неизвестности:

Цело ли все, не украли ль чего в корабле быстроходном? [99] -

клянусь Зевсом, его корыстолюбие вызывает жалость, доходящую до отвращения. Однако некоторые говорят, что Одиссей, сомневаясь, действительно ли он находится в Итаке, думает, что сохранение богатства есть доказательство честности феаков: ведь не затем везли они его на корабле, чтобы безвозмездно высадить в чужой стране и оставить, не прикоснувшись к вещам. В этом случае ход его мыслей правильный, и дальновидность достойна похвалы. А иные порицают Одиссея за то, что он спал во время высадки. Рассказывают при этом, что у тирренцев [100] есть предание, будто Одиссей от природы был сонлив и поэтому часто не могли его добудиться. Есть и такие, которые считают, что он вовсе и не спал, но, с одной стороны, стыдясь отослать феаков без прощальных подарков, а с другой стороны, будучи не в состоянии скрыться от врагов, если бы они оказались близко, прибегнул к уловке и притворился спящим. За это он достоин одобрения.
Ставя в пример такие толкования, мы не должны допускать, чтобы мысли молодых людей получили дурное направление. В юношах надо пробуждать стремление к лучшему, чтобы они к месту и хвалили и порицали, отдавая должное таким образом и хорошему и плохому. Особенно это важно при чтении трагедий, в которых убедительные и меткие слова относятся к делам бесславным и позорным. Не совсем верно говорит Софокл:

От дел плохих исходят гнусные слова [101].

А между тем как раз он-то и соединяет обыкновенно испорченные нравы и безобразные поступки с юмором и смягчающими вину обстоятельствами. А его товарищ по сцене, как ты знаешь, изобразил Федру, упрекающую Тезея в том, что из-за его несправедливости возникла ее противозаконная страсть к Ипполиту [102]. Точно такая же дерзость по отношению к Гекубе приписана в "Троянках" Елене, которая думает, что больше всех следует наказать Гекубу за то, что она родила Париса [103]. При таких отступлениях юноше следует не улыбаться, так как в этом вовсе нет ни остроумия, ни тонкости, а привыкать к мысли, что беспорядочных слов надо остерегаться нисколько не меньше, чем разнузданных поступков.
9. Во всех случаях полезно еще и отыскивать причину каждого высказываемого положения. Так, например, Катон [104] в детстве исполнял все, что ни прикажет воспитатель, но всегда хотел знать причину и объяснение приказания. Так и поэтам не следует повиноваться, словно учителям или законодателям, если их слова не имеют смысла. Но смысл содержится в том, что приносит пользу, а приносящее вред должно быть признано пустым и напрасным. Тем не менее многие настойчиво требуют объяснения таких мест, как например:

Также в то время, как пьют, черпака на кратерную чашу
Не помещай никогда.

Или:

Кто ж в колеснице своей на другую придет колесницу,
Пику вперед уставь [105].

В то же время более серьезные вещи они принимают на веру, не исследуя их.

И самый смелый рабски клонит голову,
Стыд матери припомнив и клеймо отца.

Или:

В несчастьи скромность не должна покинуть нас [106].

И все же эти места могут повлиять на характер и нарушить спокойную жизнь, .внушая дурные суждения и неблагородные мысли, если мы не будем отвечать на каждую фразу, в соответствии с нашим образом мыслей. Почему человек, попавший в несчастье, должен ходить с поникшей головой, а не, .наоборот, противостоять судьбе, оставаясь гордым и несломленным? Почему, если я-потомок негодного отца, то моя добродетель не дает мне повода гордиться, а из-за преступности отца я должен быть униженным и забытым? Тот, кто встречает это и отвечает, как полагается, не поддастся всякому слову, как ветру. Тот, кто уверен в правоте слов: "Не умеющий мыслить от каждого слова приходит в ужас", будет избавлен от вредного влияния многого, сказанного неправильно и впустую. А для такого человека чтение поэзии уже безопасно.
10. Но нередко, подобно плоду, затерянному в листьях лозы и в молодых побегах, полезная и нужная часть поэзии скрыта в поэтических выражениях и затуманивающих все мифах. Ни терпеть, ни избегать этого нельзя. Напротив, ко всему, что ведет к добродетели и может сформировать характер, надо относиться очень внимательно.
Неплохо вкратце коснуться самого предмета, разобрав в общих чертах суть дела и предоставив пространные толкования, уловки и нагромождения примеров тем, кто стремится показать свою ученость. Итак, сначала пусть юноша разберется в положительных и отрицательных персонажах и характерах данного произведения, а затем уже обращает внимание на слова и поступки, которыми поэт соответственно наделил каждое действующее лицо. Так, Ахилл говорит Агамемпону, хотя и в гневе:

Но с тобой никогда не имею награды я равной,
Если троянский цветущий ахеяне град разгромляют.

А Терсит поносит Агамемнона следующими словами:

Кущи твои преисполнены меди, и множество пленниц
В кущах твоих, которых тебе, аргивяне, избранных
Первому в рати даем, когда города разоряем [107].

Опять же Ахилл:

Если дарует Зевс крепкостенную Трою разрушить.

И Терсит:

в искупление сына,
Коего в узах я бы привел, иль другой аргивянин?[108]

Когда Агамемнон при обходе войска порицает Диомеда, этот последний молчит:

...Ни слова царю Диомед не ответствовал храбрый,
Внемля с почтеньем укоры почтенного саном владыки.

А какой-то Сфенел возразил:

Нам, о Атрид, не неправдуй, тогда как и правду ты знаешь,
Мы справедливо гордимся, что наших отцов мы храбрее [109].

Если юноша постоянно будет обращать внимание на разницу. в словах и поступках изображаемых людей, это научит его относиться к скромности и умеренности как к ценным свойствам души, а самонадеянности и хвастовства остерегаться как дурного. В приведенном месте полезно рассмотреть поведение и Агамемнона. Мимо Сфенела он прошел молча, а возмущение Одиссея не оставил без внимания и заговорил:

Гневным узрев Одиссея, осклабился царь Агамемнон,
И, к нему обращался, начал он новое слово [110].

Ведь оправдываться перед всеми - несолидно и недостойно; а презирать всех - признак надменности и глупости. Всего лучше в подобных. обстоятельствах поступает Диомед, который, слыша во время битвы оскорбления царя, молчит, а после битвы осмеливается заговорить с ним:

Храбрость мою порицал ты недавно пред ратью ахейской[111]

Хорошо также отметить разницу между мудрым человеком и тщеславным предсказателем. Калхант, например, не задумавшись, удобно ли это, в присутствии многих стал несправедливо порицать царя за то, что тот якобы навлек на войско болезнь. Другое дело Нестор. Он хочет замолвить слово о примирении с Ахиллом, но так, чтобы в глазах воинов это не было осуждением Агамемнона, который, дав волю гневу, совершает ошибку. Поэтому Нестор говорит:

Пир для старейшин устрой: и прилично тебе и способно...
Собранным многим, того ты послушайся, кто между ними
Лучший совет присоветует...[112]

И после обеда он посылает к Ахиллу послов. Это - исправление ошибок изображаемых людей, а случай со жрецом - порицание их и обвинение.
Следует еще рассмотреть, чем отличаются друг от друга по характеру греческие племена. Троянцы бросаются в атаку с криком, в безумной отваге, а ахейцы

...молчат, почитая начальников [113].

Ведь если воины уже одержали победу над врагами и при этом не вышли из повиновения, это признак храбрости, а вместе с тем и воздержанности. Поэтому Платон внушает, что следует бояться позорных поступков и упреков за них в большей мере, чем трудностей и опасностей, а Катон [114] говорил, что людям бледнеющим он предпочитает людей краснеющих. Даже и обещания имеют свои особенности. Долон обещает так:

Стан от конца до конца я пройду и к судам доступлю я,
К самым судам Агамемнона [115].

А вот Диомед ничего не обещает, но говорит, что боялся бы меньше, если бы его послали вместе с кем-нибудь другим. Предусмотрительность свойственна утонченным натурам эллинов, а безрассудное дерзание и удальство -· дурным людям и варварам. И к первому надо стремиться, второе - отвергать.
Не менее полезно обратить внимание на чувства троянцев и в частности Гектора, когда Аянт собирается вступить с ним в единоборство. На Истмийских играх, когда кого-то из участников ударили в лицо и среди зрителей поднялся крик, Эсхил, находившийся там, сказал: "Что за обычай! Те, кто смотрит, кричат, а те, кого бьют, молчат". Так и Гомер говорит, что греки радостно приветствовали сверкающего доспехами Аянта:

Но троянину каждому трепет вступил во все члены;
Даже у Гектора сердце в могучей груди содрогалось [116].

Кого не порадует это различие? У того, кто подвергается действительной опасности, клянусь Зевсом, только сердце колотится, как у борца перед состязаниями, а зрители - те и бледнеют и трясутся от страха за царя и сочувствия к нему.
И, наконец, следует коснуться контраста лучшего и худшего.
Терсит -

Враг Одиссея и злейший еще ненавистник Пелида,
Их он всегда порицал...

Аянт, напротив, дружески расположенный к Ахиллу, говорит о нем Гектору так:

Гектор, теперь ты узнаешь, один на один подвизаясь
В рати ахейской земли, каковы и другие герои
Есть, без Пелида, фаланг разрывателя, с львиной душою!

И это как будто похвала Ахиллу. Но вот что говорит Аянт в пользу остальных;

Нас же, ахеян, которые выйти с тобою готовы, Много таких...[117]

Аянт показывает, что он не единственный и не самый лучший, а такой же, как и многие, которые могут выступить в единоборстве.
На этом можно было бы кончить наши рассуждения о контрастах, но следует добавить, что много троянцев попало в плен живыми, а из ахейцев никто. И некоторые троянцы покорились врагам, как например Адраcт, сыновья Антимаха, Ликаон [118], сам Гектор, просящий Ахилла о погребении. А из греков никто не подвергся этой участи. Как будто умолять и быть побежденным - дело варваров, а греки могут лишь побеждать в сражении или умирать.
11. На лугах и пастбищах пчела ищет цветы, коза - зеленые побеги, свинья - корни, а иные животные - семена и плоды. Также и в чтении поэтических сочинений один тщательно исследует содержание, а другого целиком захватывает красота слов и их расположение, как Аристофан говорит об Еврипиде:

Я речи закругленность у него беру [119].

А есть и такие, которые считают полезными рассуждения о морали. Именно к ним теперь и обращена наша речь. Напомним им тот замечательный факт, что от любящего сказки не скроется необычное и новое в рассказе, что ученого-филолога не минует соответствие изложенного правилам грамматики и риторики. Также человек с чувством собственного достоинства и любящий добродетель, а поэтому читающий поэзию не ради забавы, а в целях воспитательных, не станет вяло и невнимательно слушать то, что говорится о храбрости, мудрости, справедливости, вроде таких слов:

Что, Диомед, мы стоим и забыли воинскую доблесть?
Шествуй сюда ты и стань близ меня: нестерпимый позор нам,
Если у нас корабли завоюет божественный Гектор [120].

Юноша станет тем более восприимчивым к добродетели, если увидит, что очень разумный человек, находясь под угрозой погибнуть вместе со своими соратниками, боится не смерти, а стыда и позора.
В таком случае и стих:

Был ей (Афине) приятен поступок разумного юноши, -

допускает такое толкование: богиню радует в человеке не сила, не красота и не богатство, а разум и справедливость. Также, когда она говорит, что не презирает и не покинет Одиссея:

Мне невозможно в несчастье покинуть тебя: ты приемлешь
Ласково каждый совет, ты понятлив, ты смел в исполненьи [121], -

она дает понять этим, что из человеческих качеств лишь одна добродетель - божественное начало в нас, - и угодна богам, раз так устроено, что все стремятся к своему подобию. Подавление в себе гнева - .великое дело. И это не только кажется нам, но и на самом деле так. Однако осторожность и предусмотрительность, ограждающие нас от того, чтобы не впасть в гнев и не сделаться его рабами, - -нечто большее. А раз это так, то на некоторые факты мы должны указывать читателю не мимоходом, а обстоятельно. Например, Ахилл, не будучи ни сдержанным, ни Кротким, убеждает Приама не раздражать его и вести себя спокойно:

Старец, не гневай меня! Разумею и сам я, что должно
Сына тебе возвратить. От Зевеса. мне весть приносила
Матерь моя среброногая, нифма морская Фетида.
............................................................................................
Или страшись, да тебя, невзирая, что ты и молитель,
В куще моей я не брошу и Зевсов завет не нарушу [122].

Затем, прежде чем показать Приаму обезображенного сына, Ахилл приказывает омыть и убрать Гектора; он собственноручно кладет тело на повозку:

Он опасался, чтоб гневом не вспыхнул отец огорченный,
Сына узрев, и чтоб сам он тогда не подвигнулся духом
Старца убить или нарушить священные Зевса заветы.

Такая дальновидность достойна восхищения. Человек суровый, горячий, легко поддающийся гневу, не лицемерит, а всеми силами остерегается того, что может раздражить его, и стремится предусмотреть на возможно большее время все обстоятельства, чтобы не стать рабом страсти. Это следует усвоить и тому, кто любит выпить, и тому, кто предается любви. Например, Агесилай не позволил, чтобы пришедший к нему красавец-мальчик поцеловал его, а Кир не осмелился увидеть Панфею [123]. А между тем люди невоспитанные выискивают средства, разжигающие страсть, и потворствуют этим самым своей невоздержанности я дурным наклонностям. И Одиссей, поняв из слов Телемаха, что тот настроен по отношению к женихам враждебно и нетерпимо, не только сам воздерживается от гнева, но еще и сыну приказывает быть спокойным и сдержанным:

...Когда там ругаться
Станут они надо мною в жилище моем, не давай ты
Милому сердцу свободы, и чтоб б ни терпел я, хотя бы
За ногу вытащен был из палаты и выброшен в двери,
Или хотя бы в меня чем швырнули - ты будь равнодушен [124].

С людьми, склонными к порывам и способными на безрассудство, поступают так же, как с конями, которых взнуздывают не во время бега, а перед состязаниями. Таких людей предупреждают о последствиях и разумными доводами охлаждают их пыл, а затем уже пускают на борьбу.
Следует вникать даже, в смысл отдельных слов, но при этом надо отвергнуть игру Клеанфа [125]. А он действительно шутит, делая вид при этом, что толкует такие выражения, как-

Мощный Зевс, обладающий с Иды

Или:

Зевс, повелитель Додоны [126].

Клеанф приказывает читать второе как одно слово, потому что (будто бы он так думает) воздух, поднимающийся от земли, и есть 'αναδωδωναΐος. И Хрисипп часто занимается чепухой. Правда, он не шутит, но неубедительно предается пустословию, превращая "далеко зрящего Кронида" [127] в ловкого собеседника, все побеждающего силой своей речи. А лучше, предоставив все это грамматикам, обращать больше внимания на то, в чем содержится полезное и убедительное:

Сердце мне то запретит: научился быть я бесстрашным.

Или:

...доколе дышал, приветен со всеми
Быть он умел...[128]

Ведь тот, кто показывает, что храбрость есть наука, и кто считает, что знание вместе с разумом порождает в нас дружелюбное отношение к людям, учит нас не пренебрегать собой. Мы должны познавать прекрасное и внимательно относиться к тем, кто нас убеждает, что неумение держать себя и трусость есть не что иное как недостаток знаний и невежественность.
К этому очень подходит то, что Гомер говорит о Зевсе и Посейдоне:

Оба они и единая кровь и единое племя;
Зевс лишь Кронион и прежде родился и более ведал [129].

Ведь поэт показывает здесь разум как божественное и царящее надо всем начало, в котором он видит величайшее превосходство Зевса, считая, что другие добродетели подчинены разуму.
Следует также учить юношу прислушиваться и к таким словам:

Лжи он, конечно, не скажет, умом одаренный великим.

Или:

Что, Антилох, ты сделал, всегда рассудительным слывший?
Славу мою помрачил и коней у меня ты расстроил.

Или:

Главк, и таков ты будучи, так говоришь безрассудно!
Мыслил, о друг, я доныне, что разумом ты превосходишь
Всех населяющих землю пространной державы Ликийской [130],

Слушающий должен заключить из этого, что разумные люди не лгут, не прибегают к уверткам в сражениях, не обвиняют других незаслуженно. А рассказывая, как Пандар по собственной глупости поддался уговорам нарушить клятву, поэт несомненно хочет оказать этим, что разумный человек так не поступил бы.
Подобные примеры можно привести и о мудрости, если обратить внимание юноши на следующее:

С юношей Прета жена возжелала, Антия младая,
Тайной любви насладиться; но к жаждущей был непреклонен
Чувств благородных исполненный, Беллерофонт непорочный.[131]

Или:

Прежде самой Клитемнестре божественной было противно
Дело постыдное - мыслей порочных она не имела [132].

Этим поэт хочет сказать, что даже целомудрие есть следствие мудрости. А к сражениям он побуждает примерно так:

Стыд, о ликийцы! Бежите? Теперь вы отважными будьте!

Или:

...Опомнитесь, други! Представьте себе вы
Стыд и укоры людей! Решительный бой наступает!

Видимо, Гомер наделяет мудрых и храбростью, потому что они стыдятся гадких поступков, а также могут пренебречь удовольствиями и противостоять опасностям.
Неплохи и строки Тимофея [133]. Этот поэт, движимый теми же чувствами, что и Гомер, обращается к грекам в своей поэме "Персы":

Честь уважайте, она в сраженье отваге поможет.

А Эсхил. вводит в понятие разума еще скромное отношение к славе, отсутствие кичливости и заносчивости, когда многие хвалят. Он пишет об Амфиарае [134]:

Он хочет быть, а не казаться праведным,
Он из борозд глубоких сердца жатву жнет,
И в нем решенья созревают добрые.

Ведь именно разумный человек может гордиться самим собой и своим образом мыслей - тем, что в нем действительно лучше всего.
Итак, принимая разум за основу всего, поэт показывает, что всякая добродетель может быть достигнута обучением и воспитанием.
12. Пчела в силу природного инстинкта выискивает в душистых цветах очень сладкий и очень нежный мед. Так и дети, если они будут правильно воспринимать поэтические произведения, так или иначе научатся извлекать нужное и полезное даже из тех мест, которые дают повод к нелепым и дурным подозрениям. Подозрителен, например, поступок Агамемнона: он позволил богатому человеку, который подарил ему Эфу, не участвовать в походе:

Дал, чтоб ему не идти на войну под ветристую Трою,
Но наслаждаться спокойствием дома: богатством от Зевса
Был одарен он великим...[135]

Правильно сделал, говорит Аристотель, тот, кто предпочел хорошую лошадь такому человеку. Клянусь Зевсом, такой слабый, трусливый, изнеженный, избалованный богатством человек стоит не более осла или собаки. Также некрасивым представляется нам и поступок Фетиды, когда она зовет сына к удовольствиям и напоминает ему о любовных наслаждениях [136]. Но и в этом месте следует обратить внимание на воздержанность Ахилла: несмотря на то, что он любит вернувшуюся к нему Брисеиду и знает, что конец его жизни близок, он не спешит вкусить наслаждений. Оплакивая Друга, Ахилл не предается бездействию, как многие другие в этом случае, и не отказывается от своих обязанностей. Печаль удерживает его от наслаждений, но зато в делах войны он деятелен и неутомим.
Не заслуживает похвалы и Архилох [137], который, грустя о погибшем в море муже сестры, все же хочет разогнать печаль вином и весельем. Однако объяснение его не лишено смысла:

Слезы мои ничего не поправят, и хуже не будет,
Если предамся любви и наслажденью пиров.

Если Архилох считал, что он ничего плохого не делает, проводя время на пирах и празднествах, то мы и подавно должны быть довольны своим времяпрепровождением, так как мы занимаемся философией и государственными делами, идем то в Академию, то на площадь или обрабатываем землю.
Поэтому изменения, которые вносили в тексты трагедий Антисфен и Клеанф [138], не так уж плохи. Первый, увидев, какое волнение в театре среди афинян вызывает стих Еврипида:

Позора нет, коль я его не нахожу
В своем поступке...[139]

сейчас же переделал:

Позор позорен, - видишь ты его иль нет.

А Клеанф вот что оказал о богатстве. Стих:

Друзьям дать денег и недуги излечить
Расходами...[140]

он изменил так:

Дать денег девкам и недуги накопить
Расходами.

Зенон [141], исправляя слова Софокла:

Явившийся к тиранну станет рабствовать,
Хотя бы не рабом, свободным был рожден, -

написал:

Рабом уже не станет, кто свободным был.

Так Зенон показывает, что человек, не знающий страха, великодушный, бодрый духом, и человек свободный - одно и то же. Что же мешает. нам звать юношей к лучшему при помощи подобных мыслей? Надо пользоваться текстом примерно так:

Достойно зависти, когда стрела забот
Желанной цели достигает у людей [142], -

не годится, а следует поправить:

...когда стрела забот
Полезной цели достигает у людей.

Ведь достижение желаемого и обладание им, если оно не приносит пользы, заслуживает не подражания, а сожаления.

Иль ты мнил, на бессменное счастье тебя,
Агамемнон, родил повелитель Атрей?
Боги смертнорожденному в долю дают
Лишь с печалями счастье [143].

Клянусь Зевсом, мы скажем не так. Если ты достиг того, что тебе определено судьбой, так что ни горе, ни радость не коснутся тебя больше, тебе следует радоваться, а не печалиться:

Иль ты мнил, на бессменное счастье тебя,
Агамемнон, родил повелитель Атрей?
.................................
О ужас! Боги людям насылают зло:
Лишь зная о хорошем, дурно поступать [144].

Нет, это не так. Видеть для-себя путь добродетели, но идти по стопам дурного из-за изнеженности и безволия - удел людей жалких, неразумных, подобных животным.

Волнует нрав, не слово говорящего [145].

Это не совсем верно: волнует и речь и характер, а еще лучше-характер посредством речи, как всадник управляет при помощи узды, а рулевой - при помощи кормила. Ведь у добродетели нет более естественного и приятного для людей средства, чем слово. Мысль:

С кем дружен он, с мужчиной или с женщиной?
За красотой идет он в обе стороны

лучше было бы выразить так:

За мудростью идет он в обе стороны.

Это правильнее и пристойнее. А тот, на кого действуют красота и удовольствие, порочен и неустойчив.

Богов знаменья страшны даже мудрецам, -

так нельзя читать ни в коем случае. Надо:

Богов знаменья храбрость мудрым придают [146].

Страх следует оставить людям грубым, глупым и не умеющим мыслить, потому что причину, начало и внутреннюю силу всякого блага они встречают подозрительно, как нечто, приносящее вред.
Вот какого рода должны быть исправления поэтических текстов.
13. Употребление слов в широком смысле правильно показал Хрисипп. А именно, он считает, что полезные мысли следует распространять не на один предмет, а применять ко многим похожим обстоятельствам. Так, если Гесиод говорит:

Если бы не был сосед твой дурен, то и бык не погиб бы [147], -

он говорит этим то же самое и о собаке, и об осле, одним словом, обо всех животных, которые могут погибнуть подобным образом.
И под словами Еврипида:

Найдется ль раб, что смерти не боялся бы?[148]

следует подразумевать, что это сказано им также о трудностях и болезнях. Врачи, например, изучив силу лекарства, пригодного для одной болезни, расширяют границы его действия и пользуются им во всех близких случаях. Также и любую мысль в поэтических произведениях нельзя рассматривать в связи с чем-то одним; надо применять ее ко всем подобным обстоятельствам, приучая так юношей видеть общее и быстро переходить к частному, чтобы на этих многочисленных примерах вырабатывалась и развивалась острая восприимчивость.
Тогда, читая-слова Менандра:

Счастливец тот, кто и разумен, и богат [149], -

юноши правильно отнесут их к славе, авторитету, силе слова.
Другой пример. Одиссей упрекает Ахилла, сидящего среди скиросских девушек:

Ты гасишь светоч славы рода своего,
Сын лучшего из греков, сидишь с веретеном [150].

Это можно применить и к распутному, и к корыстолюбивому, и к легкомысленному, и к невоспитанному:

Сын лучшего из греков, без удержу ты пьешь.

Равным образом можно подставить "играешь в кости", "сбиваешь перепелов", [151] "торгуешь в лавке", "занимаешься ростовщичеством". Разве это занятия, требующие высокого полета мысли и достойные человека благородного происхождения? Или возьмем такие слова:

Молчи - я богом Плутоса не назову:
Его достигнет и негодный ведь легко.[152]

А нельзя ли сказать то же и о славе, красоте, одежде полководца, жреческом венке - одним словом, обо всем том, чего достигают также и худшие люди?

У трусости родятся гнусные плоды, -

но, клянусь Зевсом, тоже и у распущенности, у суеверия, у зависти и у всех других недугов души. Лучше всего говорит Гомер:

Гнусный Парис и внешне красивый [153].

Или:

С прекрасной наружностью Гектор!

Поэт показывает, что тот, у кого нет ничего лучше внешней красоты, достоин осуждения и порицания. Это надо распространить на подобные явления, препятствуя чрезмерной заносчивости некоторых людей и приучая юношей считать оскорбительным и постыдным, если к кому-нибудь обращаются, например, так: "Ты, превзошедший всех богатством!", "Ты, первый в пирах!", "Ты, более всех прославившийся детьми!", "Ты, у кого больше всего скота!" и уж, конечно, "Ты, самый способный гладко говорить речи!".
Ведь стремиться к высшей степени, занимать первое место и быть великим в величайшем надо только в области прекрасного. А слава, возникшая от мелких и дурных дел, ничтожна и недостойна почета. Как. внимательно следует относиться к порицаниям и похвалам, напоминают нам примеры, приведенные очень кстати в гомеровских поэмах. Особого внимания заслуживает мысль, что не следует придавать большого значения внешности и преходящим качествам. Во-первых, герои Гомера в обращениях и приветствиях не называют друг друга "красивый", "богатый" или "сильный", но пользуются другими словами, чтобы выразить почтительность:

Сын благородный Лаэрта, герой, Одиссей многоумный!

Или:

О, Ахиллес Пелейон, величайший воитель ахейский!

Или:

О, Менетид благородный, о друг, любезнейший сердцу.

Также и бранят они друг друга, не касаясь внешних качеств, но обращая внимание на порочность нравственную:

Грузный вином, со взорами песьими, с сердцем еленя.

Или:

Спорщик первейший, Аякс злоречивый!

Или:

Но и всегда ты лишь праздно болтаешь; тебе неприлично
Здесь пустословить: и лучше тебя здесь присутствуют мужи.

Или:

Праздные звуки, Аякс! велеречишь огромностью гордый.

И, наконец, Терсита Одиссей называет не "хромым", "плешивым" или "кривым", а несущим вздор; к Гефесту мать обращается ласково, говоря о его хромоте:

В бой, хромоножка! Бросайся, о сын мой![154]

Так Гомер осмеивает тех, кто стыдится хромоты или слепоты. По его мнению, невозможно порицать то, что вовсе не позорно или что позорно не по нашей вине, а потому, что так устроено судьбой.
И вот люди, привыкающие внимательно слушать поэзию, обладают двумя преимуществами: во-первых, это чувство меры, то есть умение никого не задевать жестокими и бессмысленными упреками за то, что дано судьбой, а во-вторых, это - сила души, которая заключается в том, чтобы, находясь в беде, не вешать голову и не впадать в смятение, а кротко переносить и язвительные насмешки и оскорбления, хорошо помня при этом слова Филемона [155]:

Что более приятно и утончено,
Чем в силах быть любую брань перенести?

Если же кто-нибудь покажется явно достойным порицания, следует обратиться к его ошибкам и страстям, подобно тому, как в трагедия Адраст на слова Алкмеона:

Убившей мужа братом ты приходишься, -

ответил:

Убийца матери, тебя родившей, ты![156]

Находятся люди, которые, когда им случается сечь кого-либо, бьют по платью, не касаясь тела. С ними можно сравнить тех, кто порицает других за неудачливость или низкое происхождение, суетно и безрассудно нападая на внешнее и обходя душу, а следовательно, и то, что как раз требует резкого осуждения и исправления.
14. В предыдущих главах мы противопоставляли слова и мысли славных и занятых государственной деятельностью людей дурным и вредным стихам, чтобы пресекать и уничтожать доверие к последним. Так и теперь надо остановиться на том, что мы нашли изящного и полезного в этих стихах, развивая и подкрепляя свои мысли примерами и свидетельствами из философии.
Ведь если доверие приобретает силу и авторитет, то правильно и полезно, чтобы все, что говорится со сцены, что поется в сопровождении лиры или что произносится как упражнение в риторской школе, согласовалось с мыслями Платона и Пифагора и приводило к положениям Хилона и Бианта [157], которыми наставляют юношей. Поэтому не будет лишним привести такие примеры:

Милая дочь! Не тебе заповеданы шумные брани.
Ты занимайся делами приятными сладостных браков.

Или:

Зевс раздражился бы, если б он с мужем сильнейшим сразился [158].

Это нисколько не отличается по смыслу от слов "познай самого себя".

Дурни не знают, что больше бывает, чем все, половина.

Или:

Зло на себя замышляет, кто зло на другого замыслил [159],

- то же самое, что говорит Платон в "Государстве" и в "Горгии", а именно, что "поступать несправедливо хуже, чем испытывать несправедливость самому" и совершать зло более вредно, чем терпеть страдания. К словам Эсхила:

Будь бодр! Предел страданий времени лишен! [160] -

следует добавить, что то же самое высказано и Эпикуром: "большие страдания быстро проходят, а долго длящиеся - ничтожны". Первая половина этой мысли ясно выражена Эсхилом, а вторая следует из сказанного им. Ведь если большое и сильное страдание непродолжительно, то длящееся - невелико и терпимо.

Смотри на Зевса: величайший из богов
Лжи чужд, насмешек также, слов пустых;
Но он один не знает наслаждения.

Чем эти слова Феспида [161] отличаются от слов Платона "божественное далеко от печали и наслаждения"? [162] А то, что сказал Вакхилид [163]:

Лишь благородство славу верную создаст,
Богатством же и трус распоряжается, -

близко к мысли Еврипида:

Почтенней мудрости не знаю ничего:
Она - всегдашний спутник доблестных людей.

Или, например, следующее:

Вы добились этой почести, думая,
Что богатство увеличит вашу добродетель.
Но став благородными, вы не станете счастливыми [164].

Разве это не подтверждает то, что говорят философы о богатстве и о прочих внешних благах, бесполезных и бессмысленных без добродетели для обладающих ими.
Такая общность и связь с философией уводит поэзию от сказочности и театральности, придавая значение словам, содержащим полезное, и побуждает юношу к занятиям философией. Юноша приступает к этим занятиям уже не будучи совершенным невеждой. Он не будет без разбора вмещать в себя то, что он слышал от матери, няньки, даже от отца и воспитателя. Ведь все эти люди почитают и считают счастливыми богатых, страшно боятся трудностей и смерти, называют жалкими добродетель и все то, что совершается без славы и денег. И когда молодые люди слышат все это, отрицающее слова философов, сначала их охватывает ужас, страх, смятение, если они не приучены стойко выдерживать подобное и не пытаться бежать от отраженного света и слабого блеска правды, смешанной с поэтическим вымыслом. Так бывает с теми, кому после глубокой тьмы предстоит увидеть солнце. Юноши могут прочесть в поэтических произведениях:

Навстречу многим бедам новорожденный
Пришел - его оплачем, а умершего,
Чьи муки кончены, проводим с радостью.

Или:

Что надо человеку кроме двух вещей -
Даров Деметры и обильных влаги струй?

Или:

Ты, тиранния, варваров любимица!

Или:

У тех из смертных в счастье недостатка нет,
Кто меньше всех с невзгодами знаком [165].

И прочтя это, они в меньшей степени испытают смущение и затруднение, если услышат от философов: "Смерть для нас ничто", или "Богатства природы ограничены" [166], или "Блаженство и счастье заключается не во множестве богатств, не в удачном ведении дел, не во власти, не во влиятельности, а в отсутствии печалей, в безмятежности и в духовной гармонии с природой".
Из этого, а также из ранее сказанного понятно, что хорошее руководство в чтении необходимо юноше для того, чтобы никто его не осуждал предвзято: ведь получив предварительную подготовку, он перейдет от поэзии к философии, уже любя эту науку и чувствуя в ней себя как дома.


[1] Слушание было у древних важнейшим элементом школьного образования и в большой мере заменяло чтение. Поэтому слово «слушать» Плутарх часто употребляет в значении «читать».
[2] Марк Седатий — видимо, друг Плутарха; подробных сведений о нем не сохранилось. Филоксен с острова Киферы — лирический поэт VIV вв. до н. э.; произведения его не сохранились.
[3] Имеется в виду Катон Старший (234–149 гг. до н. э.), известный римский государственный деятель. Упомянутое суждение Плутарх приводит также в его жизнеописании (гл. IX).
[4] Абарис из Скифии — легендарный прорицатель и поэт, жрец Аполлона. Ямвлих (IV в. н. э.) рассказывает, что Абарис воспел путешествие Аполлона в страну гиперборейцев и за это получил от бога золотую стрелу, на которой мог летать по воздуху. Геродот приписывает Абарису прекращение чумы в Спарте. Что за произведение о нем имеется здесь в виду, определить невозможно. Гераклид — по–видимому, Гераклид Понтийский, ученый и поэт IV в. до н. э., ученик Платона и Спевсиппа. Ликон из Троа–ды — философ III в. до н. э., в течение долгого времени глава перипатетической школы. Аристон — из Иулиды (остров Кеос) — ученик и преемник Ликона. Здесь говорится, видимо, о философском сочинении (трактате или диалоге), которое Аристон посвятил своему учителю.
[5] Аметист считался в древности средством против опьянения.
[6] Источник цитаты неизвестен. Полипы — морские животные, самые крупные из которых (кальмары, морские зайцы, каракатицы) считались у греков лакомым блюдом (Плиний, «Естественная история», IX, 29).
[7] «Одиссея», IV, 230; «Илиада», XIV, 216.
[8] Снмонид Кеосский — знаменитый лирический поэт VI в. до н. э.
[9] Горгий — философ–софист VIV вв. до н. э., современник Сократа.
[10] Намек на пренебрежение эпикурейцев к поэзии. Образ здесь взят из «Одиссеи» (XII, 39), где Одиссей залепил воском уши своим спутникам, чтобы они не слышали пения сирен.
[11] «Илиада», VI, 130; в мифе о легендарном царе Фракии Ликурге, который преследовал пьянство, отражено сопротивление культу Диониса, введенному в Греции позже культов олимпийских богов. Вопрос об опьянении подробно разбирается Платоном в первой книге «Законов».
[12] Мандрагора–многолетнее растение семейства пасленовых. В древности считалась волшебным средством; применялась также для приготовления снотворного напитка.
[13] Отрывок из несохранившейся трагедии Софокла.
[14] Аристотель, «Метафизика», гл. II.
[15] Платон, «Федон», гл. IV, 60с — 61в.
[16] Эмпедокл — философ V в. до н. э., автор научных поэм о происхождении вселенной. Парменид (VI в. до н. э.) — философ элейской школы; написал поэму «О природе». Никандру Колофонскому (III вв. до н. э.) принадлежала поэма «О зельях», из нее сохранился отрывок о средствах против укусов ядовитых змей. Феогнид–лирический поэт VI в. до н. э.. автор нравоучительных элегий.
[17] Известный эпитет Посейдона — «земли колебатель». Здесь Плутарх имеет в виду «Битву богов» в «Илиаде»:
В ужас пришел под землею Аид, преисподних владыка, В ужасе с трона он прянул и громко вскричал, да над ним бы Лона земли не разверз Посейдон, потрясающий землю.
(XX, 61–63)
[18] Отрывок из несохранившейся трагедии Эсхила, предположительно «Психостасии» («Взвешивание душ»). По одному из вариантов мифа, Ахилл был убит Аполлоном, когда прибыл в Трою для свадьбы с Поликсеной.
[19] «Некия» — название XI песни «Одиссеи», где повествуется о схождении Одиссея в царство Аида. Все предшествующее описание относится к этому месту поэмы. Цитата передает слова умершей матери Одиссея (XI, 223).
[20] «Илиада», XXII, 210 и IV, 84.
[21] Отрывок из несохранившейся трагедии Эсхила «Ниоба».
[22] Отрывок из несохранившегося френа Пиндара.
[23] «Одиссея», XXIV, 11.
[24] Отрывок из несохранившейся трагедии Софокла.
[25] «Одиссея», XI, 72; «Илиада», XVI, 856.
[26] Еврипид, «Ифигения в Авлиде», ст. 1396; пер. И. Ф. Анненского.
[27] См. примечание 16.
[28] Ксенофан — философ VI в. до н, э., основатель элейской школы
[29] Платон, «Протагор», 357с·-361 d.
[30] Терсит — в «Илиаде» греческий воин, обличавший Агамемнона в корыстолюбии и жадности; Гомер изобразил его чрезвычайно уродливым:

Муж безобразнейший, он меж данаев пришел к Илиону;
Был косоглаз, хромоног; совершенно горбатые сзади
Плечи на персях сходились; глава у него подымалась
Вверх острием и была лишь редким усеяна пухом.
(II, 216–219)
[31] Тимомах — уроженец Византии, живописец I в. до н. э., Феон — живописец IV в. до н. э., современник Александра Македонского. Паррасий из Эфеса — известный живописец первой половины IV в. до и. э. Хайрефан — живописец, годы его жизни неизвестны.
[32] Парменон и Феодор — имена актеров.
[33] Силаний (III в. до н. э.) — скульптор аттической школы, последователь Скопаса и Пракснтеля; стремясь передать с предельной выразительностью лицо умирающей Иокасты, он применил смесь серебра и бронзы. Аристофонт — живописец; по–видимому, современник Плутарха.
[34] Здесь Сизиф и сводник Батрах упомянуты как действующие лица комедии, написанной, по–видимому, Менандром.
[35] Демонид — лицо неизвестное, по–видимому, из какогото ходячего анекдота.
[36] Первая цитата — слова Зтеокла из трагедии Еврнпида «Финикиянки» (ст. 524–525). Властолюбивый Этеокл нарушил договор со своим братом Полиником о поочередном правлении Фивами; изза этого началась братоубийственная война, известная Kaj; поход «семерых против Фив», финал которой Еврипид использовал в качестве сюжета трагедия. Вторая цитата — из недошедшей трагедии Еврипида «Иксион». Иксион – жестокий царь лапифов, вероломно убивший своего тестя Дейонея. Прощенный Зевсом, он был взят на Олимп, но за то, что стал добиваться любви Геры, был прикован к огненному колесу в подземном царстве.
[37] «Илиада», III, 380–448.
[38] Несохранившаяся комедия Менандра.
[39] «Одиссея», VI, 48.
[40] «Илиада». II, 189; 1, 24; I, 225; I, 223–224; XXIII, 24; VIII, 329; VIII, 198; IV, 104.
[41] Плутарх имеет в виду возникшее в VIV вв. до н. э. и существовавшее на всем протяжении античности направление аллегорического толкования поэм Гомера, к которому принадлежали многие знаменитые фио–софы–стоики: Клеанф, Хрисшш, киник Антисфен, перипатетик Гераклид Понтийский.
[42] «Одиссея», VIII, 249 и 492.
[43] «Илиада», XV, 32.
[44] Судя по содержанию, высказывания Мелантия. Плутарх имеет в виду парасита при дворе тиранна Александра из Фер (369–358 гг. до н. э.). Парасит этот прославился остроумием, примеры которого приведены Плутархом в других сочинениях («О слушании», VII, 41с и «О льстеце и друге», III, 50d).
[45] Отрывки из несохранившихся трагедий Еврипида.
[46] «Илиада», VII, 358 и VI, 138 (ср. «Одиссея», IV, 805).
[47] «Одиссея», VI, 46.
[48] «Илиада», XXIV, 525–526.
[49] Отрывки из несохранившихся трагедий Еврипида.
[50] Пиндар, «Истмийские оды», IV, 49 и VII, 47.
[51] Отрывки из несохранившихся трагедий Софокла.
[52] Фрагменты несохранившихся трагедий Менандра.
[53] Алексид — комедиограф IV в. до н, э., представитель средней аттической комедии; произведения его известны только по фрагментам и заглавиям, приводимым писателем III в. н. э. Афинеем.
[54] Диоген из Синопа (IV в. до н. э.) – знаменитый философ кинической школы.
[55] Несохранившаяся трагедия Софокла.
[56] Эпаминонд (IV в. н. э.) – фиванский государственный деятель и полководец во время войны Беотии со Спартой. Эпаминонд победил спартанцев в сражениях при Левктрах (371 г.) и Мантинее (362 г.); в последней битве он погиб.
[57] Тимофей Милетский и Кинесий Афинский — лирические поэты V и IV вв. до н. э., авторы дифирамбов.
[58] Бион (III в. н. э.) из Борисфена (Скифия) – философ кинической школы, создатель жанра диатрибы. Феогнид – см. примечание 16.
[59] Шпанская мушка — жук золотисто–зеленой окраски, обитающий на листве некоторых деревьев. В сушеном виде применяется в медицине, при неумеренном употреблении может вызвать тяжелое отравление организма. По распространенному в древности поверью, крылья, ножки и голова жука служат противоядием (аналогичные мысли содержатся в «Естественной истории» Плиния и у Галена).
[60] «Одиссея», IV, 197.
[61] «Илиада», XXIV, 525.
[62] Глоссы — слова устаревшие, вышедшие из употребления, или необычные, заимствованные из другого языка.
[63] Дриопы — племя у–подножия горы Эты, переселившееся впоследствии в Македонию.
[64] «Илиада», XIII, 562.
[65] «Одиссея», IV. 318.
[66] «Илиада», V, 352.
[67] «Одиссея», XXIII, 332; в греческом тексте «скорбя глубоко» и «поднял ты нос» выражены глаголом 'αλύω, означающим волнение, потрясение — следствие и горя и радости. Ир — прозвище бродяги на Итаке (от имени Ириды, вестницы богов, так как он был у всех на посылках; настоящее его имя было Арнеон). Одиссей, вернувшись домой под видом тищего, вынужден был вступить с Иром в драку.
[68] Несохранившаяся трагедия Еврипида.
[69] Софокл, «Царь Эдип», 1–2. Противоположные значения глагола θόαζειν современная наука объясняет наличием в греческом языке двух омонимов.
[70] Гесиод, «Труды и дни», 643.
[71] Архилох — крупнейший лирический поэт VII в. до н. э.
[72] Еврипид, «Финикиянки», 1006.
[73] Отрывок из несохранившейся трагедии Софокла.
[74] «Илиада», VII, 329 и III, 276.
[75] Фрагмент трагедии неизвестного автора.
[76] «Илиада», I, 3–5.
[77] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида.
[78] Гесиод, «Труды и дни», 86–87. Намек на то, что Пандора была прислана Эпиметею Зевсом в подарок. Следующая цитата — «Труды и дни»,715–716.
[79] «Илиада», XXIV, 527 и VII, 69.
[80] «Одиссея», VIII, 81.
[81] «Илиада», XI, 540–543.
[82] Фрагмент трагедии неизвестного автора.
[83] Гесиод, «Труды и дни», 289.
[84] «Илиада», XI, 90.
[85] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида.
[86] «Илиада», XX, 242; Гесиод, «Труды и дни», 310.
[87] Гесиод, «Труды и дни», 285; «Одиссея», XIX, 360.
[88] «Одиссея», VI, 93.
[89] Фрагмент несохранившейся комедии Менандра.
[90] Еврипид, «Медея», 603 и «Финикиянки», 552.
[91] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида «Эол».
[92] «Илиада», XVI, 97; «Одиссея», XI, 422; «Илиада», IX, 449 и III, 365.
[93] Плутарх имеет в виду те легенды, которые связаны с именами обоих знаменитых философов. У каждого из них были ученики, любившие их настолько, что старались подражать даже их физическим недостаткам.
[94] «Илиада», I, 59; I, 90; I, 220; I, 349; IX, 458.
[95] Аристарх Самофракийский (II в. н. э.) — знаменитый филолог, хранитель Александрийской библиотеки, осуществивший первое подробное критическое издание поэм Гомера.
[96] Плутарх имеет в виду изложенный в «Илиаде» вариант мифа о Мелеагре (IX, 525 слл.; II, 641, XIV, 115). По этой версии Мелеагр был участником войны между этолянами и куретами изза головы и шкуры кали–донского вепря. Мелеагр сражался на стороне этолян и убил в бою брата матери, за что был проклят ею. Тогда Мелеагр отказался от участия в войне и уступил лишь просьбам своей жены Клеопатры. Он помог этолянам одержать победу, но сам попиб.
[97] «Одиссея», VI, 244; XVIII, 282.
[98] Фрагмент комедии неизвестного автора; «небесная коза» или «коза Зевса» — Амалфея, отождествляемая здесь с женой Полиагра.
[99] «Одиссея», XIII, 216.
[100] Тирренцы — жители прибрежных областей Тирренского моря, т. е. этруски.
[101] Фрагмент несохранившейся трагедии Софокла.
[102] В известной трагедии Еврипида «Ипполит» этого эпизода нет; возможно, Плутарх имеет в виду трагедию «Ипполит закрывающийся», которая известна только по названию.
[103] Еврипид, «Троянки», 919.
[104] Марк Порций Катон Утический — римский государственный деятель и полководец I в. до и. э., консерватор и защитник республики.
[105] Оба места неясны. Первое (Гесиод, «Труды и дни», 742), по мнению известного комментатора «Моралий» Виттенбаха (XVIII в.), относится к обычаям, связанным с пиршествами. Ковш, положенный на чашу с вином, означал конец пира. Во втором месте («Илиада», IV, 306), видимо, речь идет о правилах сражения на колесницах.
[106] Еврипид, «Ипполит», 425; пер. А. Пиотровского; фрагмент несохранившейся трагедии.
[107] «Илиада», I, 163; И, 226–228.
[108] «Илиада», I, 128; II, 231. Для большей ясности приводим слова Терсита полностью:
Жаждешь ли злата еще, чтоб его ктонибудь из Троянских Конников славных принес для тебя, в искупление сына, Коего в узах я бы привел, иль другой аргивянин.
[109] «Илиада», IV, 402 и 404–405. Сфенел, сын Капанея, участник похода «семерых против Фив».
[110] «Илиада», IV, 357.
[111] «Илиада», IX, 34.
[112] «Илиада». IX, 70 и 74–75.
[113] «Илиада», IV, 431.
[114] Марк Порций Катон Старший, по прозвищу Цензорий — римский государственный деятель и полководец IIIII вв. н. э., непримиримый враг Карфагена и автор сочинения «О сельском хозяйстве».
[115] «Илиада», X, 325.
[116] «Илиада», VII, 215.
[117] «Илиада», II, 220; VII, 226–228; VII, 231.
[118] Адраст — троянец, преследуемый в бою Менелаем и убитый Агамемноном («Илиада», VI, 46–65); сыновья подкупленного Парисом троянца Антимаха были сбиты с колесницы в бою и умерщвлены Агамемноном («Илиада», XI, 123–147); Ликаон — сын царя Приама, убитый Ахиллом («Илиада», XXI, 34–135).
[119] Фрагмент несохранившейся комедии Аристофана.
[120] «Илиада», XI, 313.
[121] «Одиссея», III, 52; XIII, 332.
[122] «Илиада», XXIV, 560–562 и 569–570; 584–586.
[123] Ксенофонт, «Воспитание Кира», V, 1.
[124] «Одиссея», XVI, 273–277.
[125] Клеанф (III в. до н. э.) – ученик Зенона и после его смерти глава стоической школы; от его сочинений сохранились только названия. Некоторые комментаторы «Моралий» считают, что здесь идет речь о некоем Клеанфе, который говорит стихами в «Пирующих софистах» Афинея.
[126] «Илиада», III, 320; XVII, 233; До дона — город в Эпире со святилищем Зевса и посвященной ему рощей.
[127] Хрисипп (IIIII в. до н. э.) – ученик Клеанфа, философ стоической школы. «Далеко зрящий Кронид» — часто встречающийся в «Илиаде» эпитет Зевса.
[128] «Илиада», IV, 444 и XVII, 671.
[129] «Илиада», ХШ, 354.
[130] «Одиссея», III, 20; «Илиада», XXIII, 570; XVII, 170. На играх в честь Патрокла Антилох оттеснил повозку Менелая и взял первый приз в конных состязаниях.
[131] «Илиада», VI, 160.
[132] «Одиссея», III, 265.
[133] См. примечание 57.
[134] Эсхил, «Семеро против Фив», 599 слл. Амфиарай — аргосский царь, предсказатель, участник Калидонской охоты, похода аргонавтов и войны «семерых против Фив».
[135] «Илиада», XXIII, 297; «богатый человек» — Эхепол, сын Анхиза
[136] «Илиада», XXIV, 128.
[137] См. примечание 71.
[138] Антисфен — основатель кинической философской школы, ученик Сократа. Клеанф — см. примечание 125.
[139] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида.
[140] Еврипид, «Электра», 428.
[141] Зенон (IVIII вв. до н. э.) из Китиона на Кипре — основатель стоической философской школы. Из Софокла приведен фрагмент несохранившейся трагедии.
[142] Фрагмент трагедии неизвестного автора.
[143] Еврипид, «Ифигения в Авлиде», 29–32.
[144] Два фрагмента из несохранившейся трагедии Еврипида «Хрисипп».
[145] Фрагмент несохранившейся комедии Менандра.
[146] Фрагменты трагедий неизвестного автора.
[147] Гесиод, «Труды и дни», 348.
[148] Еврипид, фрагмент несохранившейся трагедии.
[149] Фрагмент несохранившейся комедии.
[150] Отрывок из несохранившейся трагедии Софокла «Скирянки». Миф о пребывании Ахилла на острове Скиросе повествует, что Фетида, желая избавить сына от гибели в Троянской войне, послала его под именем Пирры ко двору Ликомеда, царя Скироса. Там Ахилл сидел в женской одежде вместе с прядущими девушками.
[151] Игра у греков: перепела, стоящего в описанном кругу, один из участников толкал пальцем. Если птица вылетала за пределы круга, толкнувший ее проигрывал и платил штраф. Здесь как синоним бессмысленного времяпрепровождения.
[152] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида.
[153] «Илиада», III, 39 и XVIII, 142.
[154] «Илиада», II, 173; VII, 47; XIX, 216, XI, 608; 1, 225; XXIII, 483; XXIII, 479; XIII, 823; XXI, 331.
[155] Филемоя (IV в. до н. э.) из Сиракуз — комедиограф, представитель новой аттической комедии.
[156] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида. Эрифила, сестра Адраста и жена Амфиарая (см. примечание 134), была подкуплена Полаником и указала место, где скрывался ее муж, не желавший принимать участия в походе «семерых против Фив». Амфиарай погиб во время этого похода, и Эрифила таким образом стала причиной его смерти. Алкмеон — сын. Амфиарая и Эрифилы, убивший мать из мести за отца.
[157] Хилон Спартанский и Биант Приенский (VIIVI вв. до н. э.) причислялись к кругу «семи мудрецов», полулегендарных наставников практической нравственности. Хилону приписывалось изречение «Познай само»о себя». Бианту — «Многолюдство портит дело».
[158] «Илиада», V, 428; XI, 543.
[159] Гесиод, «Труды и дни», 40 и 265.
[160] Фрагмент несохранившейся трагедии.
[161] Феспид — афинский трагик V в. до н. э.
[162] Платон, «Письма», III, 523.
[163] Вакхилид (V в. до н. э.) – лирический поэт, представитель торжественной хоровой лирики.
[164] Фрагменты несохранившихся трагедий Еврипида.
[165] Фрагменты несохранившихся трагедий Еврипида.
[166] Мысли Эпикура, приводимые Диогеном Лаэртским («Жизнеописания философов», X, 159 и 144).