ДОПОЛНЕНИЕ

Переводчик: 

(ВОЛЬНЫЕ РАЗМЕРЫ)

* * *
(I, 3)
Как Кносянка, когда корабль ушел Фесея,
Лежала томная на берегу пустом,
Как на твердыню скал склонилась дочь Кефея,
По избавлении забывшись первым сном.
Иль как плясавшая с лихим Вакханок хором
Эдонка спит, упав на Апиданский луг,
Таким же Кинфия объятая покоем
Дремала, с головой меж зыблющихся рук,
Когда я с пира шел неверною стопою
И светочи рабы несли передо мною.
Лишенный памяти тогда еще не всей,
Хотел неслышно я взойти на ложе к ней.
Хоть бурно властию внушали мне двойною
Здесь Либер, там Амур, суровая чета,
Поддетою слегка обнять ее рукою
И, за ланиты взяв, поцеловать в уста,
Но нарушить не смел сон девы я любимой,
Уж зная, как она к винам моим строга,
И взором лишь в нее впивался недвижимо,
Как Аргус в дивные Инаховы рога.
И то, со своего чела венки снимая,
На лоб, о Кинфия, тебе я надевал,
То косами играл, в прическу их сбирая,
То в руки я плоды тайком тебе давал.
И всякие дары слагал на деве сонной,
Дары, скользившие по груди наклоненной.
Когда же, шевелясь, ты испускала вздох,
Стоял окованный я предрассудка силой,
Что тягостный томит тебя переполох,
Что нудит кто-нибудь во сне своей быть милой.
Меж тем пред окнами луна, свершая круг,
Луна, готовая продлить свои дозоры,
Ей светом трепетным открыла очи вдруг,
И молвила она, в руке ища опоры:
"Вернулся, наконец, ты к ложу моему,
Другою за дверьми оставленный постыдно?
Кому ты отдал ночь, мою всю ночь, кому?
И вот пришел без сил, когда уж звезд не видно.
Таких, бессовестный, достоин ты ночей,
Какие провожу из-за тебя я сирой.
Боролась я тканьем с дремотою своей,
Когда устала ждать, потом я пела с лирой,
Тихонько жалуясь, как жребий мой уныл,
Что медлишь ты ко мне, задержанный иною.
Но сон меня крылом отрадным осенил,
И после долгих слез я предалась покою".
Перев. Ф. Корш

* * *
(I, 8)
Так ты бежишь, не властвуя собою,
Не думая, что станется со мной?
В твоих глазах теперь уж я не стою
Иллирии холодной и глухой?
И, кто б он ни был, этот друг твой новый
Тебе достойным кажется того,
Чтоб к плаванью с ним всюду быть готовой,
Сопутствия чуждаясь моего?
Дерзнешь ли ты бушующего моря
Бестрепетно зловещий слушать вой?
Сумеешь ли найти, с привычкой споря,
На корабле суровом ты покой?
Сумеет ли по пелене морозной
Ступать твоя столь нежная нога?
Ты в силах ли, зимы не зная грозной,
Переносить летучие снега?
Желал бы я, чтоб, множа непогоды,
Удвоилась пора кратчайших дней,
Чтоб праздные устали мореходы
Стожаров ждать в приюте пристаней.
Чтоб твой корабль отдать не мог каната
И на песках Тирренских мирно спал,
Чтоб мой призыв с надеждою возврата
На ветре, мне враждебном, не пропал,
Чтоб видеть мне не выпало на долю,
Как эти вихри перестанут дуть,
Когда пловцов от берега на волю
Волна помчит с тобою в дальний путь,
А я стоять у моря одинокий
Здесь обречен, в тебя вперяя взгляд,
И часто вслед махать тебе, жестокой,
Грозящею рукой, зовя назад.
Но сколько б ты, так ложно клясться смея,
Передо мной виновна ни была,
Тебе в пути да будет Галатея
Защитницей от всяческого зла,
Чтобы, когда в благополучном беге
Объедешь ты вкруг Керавнийских скал,
Пред Ориком заснувший в сладкой неге
Тебе залив приют желанный дал.
Презрев соблазны браков всех возможных,
В своей любви к тебе неколебим,
Не прекращу я жалоб осторожных
Перед порогом, милая, твоим,
И, моряков проезжих зазывая,
Расспрашивать не поленюся я:
"В убежище пловцов какого края
Задержана красавица моя?"
И я скажу: "Хотя б переселила
Ее судьба в Атраковы края,
Туда ли, где живут потомки Гилла,
Она везде останется моя".
------------
Нет, здесь она и здесь клялась остаться,
Пусть пропадут враги мои со зла!
Я победил: она в конце не сдаться
На долгие моленья не могла.
Завистники безвременную радость
Пусть погребут на дне души своей:
Для Кинфии моей пропала сладость
Доселе ей неведомых путей.
Ей мил лишь я, и от меня столица
Уже милей, чем всякая страна.
И без меня венец и багряница
Противны ей - так говорит она.
И на одном она, хоть узком, ложе
Покоиться со мною предпочла,
И быть моей ей кажется дороже,
Со мною жизнь ей что бы ни дала,
Чем если бы с рукой Гипподамии
Обещанный удел достался ей
И все богатства, что во дни былые
Приобретал Элиде бег коней.
Уж помешать соперник мне не может -
Так будет мне любовь ее верна,
И славе той предела не положит,
Меня покрыв с годами, седина.
Хоть много ей даров давал он ценных,
Хоть более сулил их впереди,
Она от выгод отреклась презренных
И на моей осталася груди.
И я успел не золота сияньем,
Не красотой индейских жемчугов
Ее смягчить, а сладким обаяньем
В угоду ей излившихся стихов.
Так, верно, есть и Аполлон, и Муза,
Любовникам усердные друзья.
Я их призвал в охрану с ней союза,
И вот по праву Кинфия - моя.
Теперь могу победною пятою
Я попирать надзвездные края:
Придет ли день иль ночь за ним чредою,
Всегда, повсюду Кинфия - моя.
Перев. Ф. Корш

* * *
(I, 15б)
Нет, Кинфия, ложью не силься готовой
Свои вероломства прикрыть;
Богов не испытывай клятвою новой:
Дай прежние им позабыть.
О дерзкая, знай, что грозит тебе кара
И с нею печаль для меня,
Когда рокового ты силу удара
Почуешь средь ясного дня.
Ведь раньше речные покатятся воды
Назад от пучины морской,
И прежде в годичном порядке природы
Обратный окажется строй,
Чем будет на миг мое сердце свободно
От страстной заботы о том,
Чтоб ты, если хочешь, жила как угодно,
Лишь мне не чужою во всем,
И чем хоть на каплю потерпят утраты
В любви моей глазки твои,
Которыми часто, когда мне лгала ты,
Сомненья смирялись мои.
Глаза мне залогом своих беззаконий
Ты ставила, ими клянясь,
Чтоб, если лукавишь, они на ладони
Упали к тебе в тот же час.
И их ты дерзаешь навстречу сиянья
Великого солнца возвесть,
И дрожь не объемлет тебя от сознанья
Того, что забыла ты честь?
И кто заставлял тебя щек твоих розы
На бледность менять столько раз,
И кто выжимать принуждал тебя слезы
Из холодно блещущих глаз?
От этих уловок я гибну и ныне,
И вот мой влюбленным совет:
"Не верьте вы нежного чувства личине:
В ней правды ни на волос нет".
Перев. Ф. Корш

* * *
(I, 18)
Это место уж верно пустынно.
Вот для жалоб глухой уголок!
Лишь Зефир здесь порхает невинно,
Оживляя безлюдный лесок.
Здесь печали сокрытые смеют
Без опаски излиться на свет,
Если скалы в пустыне сумеют
Сохранить строгой тайны завет.
Так с чего я начну исчисленье
Всех обид твоих, Кинфия, мне?
О каком мне вперед оскорбленье
Слезы, Кинфия, лить в тишине?
Еще так это было недавно:
Я счастливым любовником слыл;
А теперь мне к стыду уже явно
Не находит ответа мой пыл.
Но за что мне немилость такая?
Чем твой гнев на себя я навлек?
Иль виной тому дева другая,
Что мне так приговор твой жесток?
Но клянусь той мечтою приятной,
Что тебя возвратит мне мой зов:
Дева чуждая ножкою статной
Чрез порог мне не клала следов.
Иль лицо мое холодом дышит,
Изменяя лишь редко свой цвет,
И уж речь моя страстью не пышет
И в ней признаков верности нет?
Вы свидетели мне без подлога
(Если дереву нежность сродна),
Ты, о дуб, и аркадского бога
Вековая подруга, сосна!
Часто слышны мои разговоры
В шатком сумраке вашей листвы,
На коре своей часто узоры
Слова "Кинфия" носите вы.
Иль заметной покоя потери,
Изменив, ты боишься ко мне?
Хоть что было меж нами, то двери
Только знают, но скромны оне.
Сколько б горечи ты ни вложила
В этот мрачный души моей строй,
Моего раздражения сила
Всё ж не явится в злобе такой,
Чтоб причиной тебе непрерывной
Был я гнева и ярых угроз
И чтоб блеска красы своей дивной
Твои глазки лишались от слез.
Все красавицы гордой приказы
Исполнять я со страхом привык;
На обиды ее и проказы
Громких жалоб не знает язык.
И за это, о боги, брожу я
Меж тернов по холодной скале,
Без удобств и покоя ночуя
На тропе, в неприветливой мгле.
И всё то, что о злой своей доле
Рассказать я сумел бы другим,
В одиночестве здесь поневоле
Говорю лишь певуньям лесным.
Но чем хочешь ты будь, - пусть отвсюду
Отклик "Кинфия!" роща мне шлет,
И я вслух повторять не забуду
Твое имя средь голых высот.
Перев. Ф. Корш

* * *
(II, 1)
Когда перед моей гробницей
Тебе свершать придется путь,
Коням с британской колесницей
В резном ярме дай отдохнуть
И так скажи, мой прах безгласный
Почтив невольною слезой:
"Был жертвой девы безучастной
Бедняк, обретший здесь покой".
Перев. Ф. Корш

* * *
(II, 3)
Не ты ли хвастал, что терпеть
Уж от красавиц впредь не будешь?
Но вот запутался ты в сеть
И о себе скромней уж судишь.
Тебе досталася, бедняк,
Едва на месяц передышка,
И уж беспутства новый знак -
Твоя вторая зреет книжка.
На суше модно ль рыбе жить, -
Такой бывал я занят думой,
И век свой может ли пробыть
В морской пучине вепрь угрюмый,
А я могу ли, сон забыв,
Трудами сплошь свой ум тревожить?
Увы! возможно страсти взрыв
Отсрочить, но не уничтожить.
Не так лицом пленен я в ней -
Хоть что сравнить с его красами?
Моей возлюбленной белей
Не могут лилии быть сами;
Меотский снег в нем будто спор
С иберским суриком затеял,
Иль словно розы кто убор
По молоку, сорвав, рассеял, -
Не кос волнистый водопад,
Что мода на плечи спустила,
И не глаза меня манят,
Два огонька, мои светила,
На аравийской ткани шелк,
Наряд, встречаемый повсюду, -
Из-за него я, зная толк,
Ничьим поклонником не буду, -
Но я ценю, что так она
Красиво пляшет за попойкой,
Как Ариадна в честь вина
В восторге хор водила бойкий,
И что дерзает воскрешать
Мечтанья эолийской девы,
Струнам искусная внушать
Богинь достойные напевы,
И что в поэзии себя
Сливает с древнею Коринной
И, песен дар в себе любя,
Певицей брезгует старинной.
Когда явилась ты на свет,
Уж не принес ли, дорогая,
Амур младенцу свой привет,
Тебе во здравие чихая?
Такие блага даровать
Тебе могла богов лишь сила;
Оставь и мысль о том, что мать
Тебя так щедро одарила.
Дары такие не могло
Тебе людское дать рожденье;
Не в десять месяцев пришло
Такое благ соединенье.
Великой славы ты пример
Меж римских дев одна покажешь:
С владыкою небесных сфер
Из них ты первая возляжешь.
Всегда не будешь с нами ты
Людских лишь спален видеть стены,
Ты совершенство красоты
Явила вновь со дней Елены.
Так что ж за диво в том, что к ней
Пылает юношество наше?
Вот от кого и Трои всей
Разгром конечный был бы краше!
За этот образ мог бы сам
Ахилл найти себе кончину.
Да был бы должен и Приам
Войны приветствовать причину.
Когда-то я не мог понять,
Что Запад встретился с Востоком
У стен Пергамских, рать на рать,
Из-за жены в бою жестоком.
Теперь, Парис и Менелай,
Уж я смотрю на вас иначе.
Ты прав, что всё твердил: "Отдай",
А ты - что медлен был к отдаче.
Кто хочет больше кисть свою
Творений древности прославить,
Тот должен милую мою
За образец себе поставить.
Восток ли блеск ее лица
Иль Запад узрит в списках точных,
Она и западных сердца
Зажжет любовью, и восточных.
Перев. Ф. Корш

* * *
(II, 5)
Так это правда, то, что в Риме говорят?..
Что будто Цинтия мне вовсе изменила,
Что будто ты и честь и стыд свой позабыла,
Что явен твой разврат?
О, если это так, отмщу тебе жестоко:
Как бурный Аквилон, изменчив стану я;
Из дев всех более достойная упрека
Заменит мне тебя.
Стихом, которым я пел Цинтию когда-то,
Я худшую из дев начну превозносить,
И не дерзнет она того, что мне так свято,
Изменой оскорбить.
И будешь в верности превзойдена ты ею...
Потом раскаешься, любимая моя...
Расстанусь я с тобой, пока еще умею
Сердиться на тебя.
Утихнет сердца боль - и возвращусь к тебе я...
Я знаю: Аквилон не так меняет вид
Эгейских тихих волн, когда он, свирепея,
Над морем пролетит;
Не так и облако меняет очертанья
Свои воздушные, когда повеет Нот,
Как гневный любящий меняет обещанья,
Лишь первый гнев пройдет.
Вновь привлеки меня, пока еще возможно.
Я знаю: ты уже жалеешь обо мне,
Ты только увлеклась, и любящему можно
Простить тебя вполне.
Но не вреди себе. Юноной, дорогая,
Молю тебя, поверь, не только бык рога
Склоняет яростно - овечка молодая
И та разит врага.
Я, правда, не порву одежд, борясь с тобою,
И у ворот твоих замка не изломлю,
Не стану рвать волос и грубою рукою
Тебя не оскорблю:
Такого гнусного и грубого отмщенья
Необразованный какой-нибудь мужик,
Не знающий плюща и миррам умащенья,
Искать еще привык,
Я иначе отмщу; но месть мою потомство
Узнает по моим о Цинтии стихам:
"В ней много красоты, но больше вероломства"
Я в вечность передам.
Я знаю, гордая, хотя ты и готова
В надменности своей молву людей презреть,
Но, Цинтия, поверь: тебя мой стих суровый
Заставит побледнеть.
Перев. П. Краснов

* * *
(II, 13)
Меньше стрел Ахеменовы внуки
Из-под Суз забирают на рать,
Чем Амура проворные руки
В мое сердце успели послать.
Этот род песнопенья, хоть тощий,
Он мне сам презирать запретил,
И Аскрейской быть жителем рощи
Не затем он меня допустил,
Чтоб деревья Пиэрской дубровы
На призыв подвигалися мой
И чтоб следовать были готовы
Звери дебрей Исмарских за мной,
Но чтоб Кинфия слепо, как чарам,
Подчинялася песне моей,
И я буду тогда своим даром
Инахийского Лина славней.
Не одной красоте лишь наружной
Вся души моей страсть отдана,
И мне в женщине также не нужно,
Чтоб была она родом знатна;
Но к ногам образованной девы
Я охотно для чтенья сажусь,
Чтоб призвал моей лиры напевы
Беспристрастный, изысканный вкус.
Лишь бы в этом успеть, - что за дело
Мне до смутных народа речей?
Обеспечена слава всецело
Мне судом милой девы моей.
Если ж склонит, отрекшись от розни,
На мольбы она слух, о! тогда
Уж ничьи не страшат меня козни,
Ни с Юпитером грозным вражда.
Перев. Ф. Корш

* * *
(II, 31)
Ты хочешь от меня узнать, зачем ускорен
Свиданья миг с тобой, как прежде, быть не мог.
По воле Кесаря великого отворен
Был Фебов золотом украшенный чертог.
Так был он величав. Вокруг двора, сверкая,
Столпы пунийские тянулись чередой;
Меж ними дочери маститого Даная
Все, сколько ни было, стояли по одной.
И Феб, который здесь, во мраморном кумире,
По мне, прекраснее, чем настоящий, был,
Перстами на немой перебирая лире,
Уста для пения неслышного открыл.
У жертвенника скот Мироновского стада,
Четыре по углам стоящие быка,
Очарование обманутого взгляда,
Которым жизнь дала художника рука:
В средине самый храм вздымался мерно к небу,
Красуясь мрамора блестящей белизной,
Святилище, что стать уже успело Фебу
Дороже и милей Ортигии родной.
А выше, над князьком, на колеснице стоя,
Виднелся дневного светила властелин;
А дверь сверх белого слоновой кости слоя
Резьбой к себе влекла обоих половин.
Одна в торжественных чертах изображала,
Как галлы свержены с Парнасской высоты,
А та, печальная, - как смотрит дочь Тантала
На смерть детей от стрел божественной четы.
И дале, в глубине, меж матерью стоящий
И меж сестрою, тот, кому воздвигнут храм,
Одежду по земле широкую влачащий,
Он сам, Пифийский бог, бряцает по струнам.
Ни братом рок тебя не наделил, ни сыном:
Да будут брат и сын тебе во мне едином!
Перев. Ф. Корш

* * *
(II, 26)
Она твердит, стихи мои читая,
Что богачей любовь ей не нужна.
Поэзии поклонница такая
Не сыщется на свете, как она.
Перев. Ф. Корш

* * *
(III, 8)
Отрадна мне была та ссора
Вчера за ужином с тобой
И полный брани и укора
Твой крик и гнев безумный твой.
Зачем ты стол перед собою
Толкаешь в бешенстве хмельном
И мечешь яростной рукою
В лицо посуду мне с вином?
Нет, лучше в волосы горстями
Вцепися мне, отбросив страх,
Оставь изящными ногтями
Заметки на моих щеках,
Стращай меня, что выжечь вежды
Горящей хочешь головней,
От горла разорвать одежды,
Мне наголо всю грудь открой.
В том страсти истинной приметы
Распознаю я для себя:
Так сильно женщины задеты
Ведь не бывают, не любя.
Когда у женщины без меры
Плодится брань на языке,
У ног владычицы Венеры
Когда лежит она в тоске,
Людьми своими безотменно
Повсюду друга сторожит,
Иль, как Менада, исступленно
За ним средь улицы бежит,
Иль ей безумные виденья
Во сне тревожат робкий ум,
Иль дел других изображенья
Причиной служат мрачных дум, -
На эти душ ревнивых муки
Я сам угадчик неплохой;
Я знаю: крепче нет поруки
За верность чувства никакой.
Союз любви непрочен будет
Без оживляющих измен,
Моим врагам лишь рок да судит
У хладнокровной девы плен!
Мою искусанную шею
Пусть видят сверстники кругом;
За синяки я не краснею:
То знак, что с ней я был вдвоем.
В любви иль мучиться мне мило,
Иль слышать стоны мук чужих,
Хочу иль слезы лить уныло,
Иль слез быть зрителем твоих.
Люблю, когда бровей движеньем
Ответы втайне ты даешь
Иль пальцев хитростным сложеньем
Беседу скрытую ведешь.
Но не терплю, когда возможно
Без вздохов мне внушить покой;
Хочу всегда бледнеть тревожно,
Гнев милой чуя над собой.
Была приятнее Париду
Любовь, когда утешить ей
Свою умел он Тиндариду
При ввозе греческих мечей.
Данайцы бой несут под стены,
Суровый Гектор всё стоит,
А он в объятиях Елены
На славу подвиги вершит.
С тобой, с другим, из-за тебя же
Весь век свой буду я в войне:
Где ты, я быть хочу на страже,
А мир совсем не нужен мне.
Ликуй, что ты одна всецело
Владеешь славой красоты;
Найдись другая - ты б скорбела.
Теперь гордиться вправе ты.
Тебе же, кто напряг все силы,
Чтобы союз наш разорвать,
Будь тесть обузой до могилы
И при жене в придачу мать!
За то, что ночь тебе, как вору,
Она позволила украсть,
Благодарить со мною ссору,
А не к тебе ты должен страсть.
Перев. Ф. Корш