Деятельность крупнейших ораторов (Лициния Красса, Марка Антония и др.) развивалась в основном в последней четверти II в. до н. э. В начале I в. они стали один за другим сходить со сцены. Жестокие гражданские войны 80-х годов не были благоприятны для ораторских выступлений: политическая обстановка менялась слишком часто и слишком резко; высказывать открыто те или другие симпатии, побуждать к деятельности в том или ином направлении было небезопасно. Только Гортензию, старшему современнику Цицерона, многократно бывшему впоследствии его антагонистом, удалось создать себе имя. Однако изучение ораторского искусства и подготовка к карьере оратора не прекратились и в эти беспокойные годы: риторические школы продолжали свою работу; именно в эти годы получили свое прекрасное риторическое образование и Цицерон и Цезарь; от этих же лет до нас дошли первые пособия по теории ораторского искусства, которая до тех пор оставалась в Риме неразработанной. Цицерон в "Бруте" (44, 163) упоминает только о маленьком пособии по ораторскому искусству, составленном Марком Антонием, называет его "довольно сухой книжкой" (sane exilem libellum) и выражает сожаление, что ни он, ни тем более Красс - оратор философского направления, которому сочувствовал Цицерон, - не составили чего-нибудь более серьезного.
Поэтому для историка литературы чрезвычайно важно то обстоятельство, что до нас дошли два ранних сочинения по риторике - анонимный учебник, носящий название "К Гереннию" (Ad Herennium), и первое, юношеское сочинение Цицерона "О подборе материала" (De inventione). Это сочинение более целесообразно рассматривать не в связи с позднейшими крупными риторическими произведениями Цицерона, излагающими его собственные взгляды, а в связи с риторикой "К Гереннию", потому что оба эти сочинения, являясь, с одной стороны, изложением ходячей школьной системы, - что доказывается подчас буквальными совпадениями между ними, - с другой стороны, исходят из взглядов и установок, друг другу противоположных. Возможно, даже, что авторы их полемизируют друг с другом. Хотя не удалось установить, которое из них появилось раньше, но едва ли можно сомневаться в том, что они отделены друг от друга лишь небольшим промежутком времени.
Риторика "К Гереннию", включавшаяся обычно в собрание сочинений Цицерона, долгое время считалась одним из его ранних произведений наряду с трактатом "О подборе материала". Однако уже в конце XV в. возникли сомнения в авторстве Цицерона; попытки установить имя автора ни к чему не привели, кроме ряда гипотез, и в результате тщательного изучения как формы, так и содержания этого сочинения исследователи пришли только к тому бесспорному выводу, что автором его не мог быть Цицерон.
Главный интерес обоих сочинений заключается не в отдельных подразделениях, определениях и предписаниях, а в общих взглядах на ораторское искусство и на его источники.
Круг вопросов, рассматриваемых риторикой "К Гереннию", шире, чем тема сочинения Цицерона. Являясь пособием для изучающего риторику, она разделяется на четыре книги: первая дает краткое определение четырех основных понятий, лежащих в основе искусства речи, - подбор материала (inventio), расположение его (dispositio), форма выражения (elocutio) и использование памяти для приведения убедительных примеров (memoria) Сочинение Цицерона "О подборе материала" состоит из двух книг, рассматривающих те же вопросы, что и две первые книги риторики "К Гереннию", но подробнее; оно написано более изысканным языком. По своему содержанию и подходу к теме оно слабее, чем риторика "К Гереннию", что вполне понятно, если принять во внимание юный возраст автора; однако даже в этом сочинении стремление Цицерона к широкой эрудиции уже ясно заметно.
Цицерон с самых первых шагов показывает себя учеником и приверженцем греческих теоретиков и риторов. Он начинает с довольно длинного исторического и философского введения о происхождении красноречия, его отношения к государственной и общественной деятельности и его связи с философией. К своим взглядам Цицерон, по его заверению, пришел "после долгих и глубоких размышлений" ("О подборе материала", I, 1, 1). Однако не забудем, что Цицерону было тогда никак не больше 20 лет. Впрочем, изложенных здесь взглядов Цицерон придерживался действительно во всей своей дальнейшей деятельности. "Одна только мудрость, - говорит он, - без красноречия мало приносит пользы государству, красноречие же без мудрости может часто повредить, пользы же не приносит никогда" (там же).
Свое знакомство с греческой риторикой философского направления, т. е. аристотелевской школы, Цицерон показывает и в следующих словах: "Имеются и другие правила подразделения [материала], правила, которые не относятся собственно к ораторскому искусству; они применяются в философии, откуда я и перенес сюда все, что мне показалось полезным. В прочих руководствах... я ничего такого не нашел" (I, 23, 33) Еще более открыто говорит Цицерон о компилятивном характере своей работы в начале II книги того же сочинения. Начав с анекдота о том, как знаменитый Зевксид, задумав изобразить идеальную красоту Елены, выбрал пять красавиц из города Кротона, где женщины славились красотой, и соединил их черты, Цицерон ставит себе такую же задачу - объединить в своей работе все лучшее, что сделано до него: "Решив написать об искусстве речи, мы не поставили перед собой единого образца, все части которого мы должны были бы воспроизвести во чтобы то ни стало; но, собрав всех писателей вместе, мы выбрали из них те предписания, которые у каждого, как нам казалось, были наилучшими, и из всех умов извлекли все лучшее" (II, 2, 4). Далее, Цицерон жалуется на то, что очень трудно охватить такое огромное количество материала, ссылается на Аристотеля и Исократа и говорит о различных направлениях риторических школ, подразумевая конечно здесь греческие, а не латинские сочинения. Чрезвычайно характерен для Цицерона и тот принцип, которому, по его словам, он намерен следовать в своей работе: "Мы будем говорить, ничего не утверждая категорически, а как бы ища и сомневаясь, чтобы, погнавшись за малым преимуществом краткого и сжатого удобопонятного изложения, мы не упустили самого важного. Мы не хотим высказываться в пользу какого-либо взгляда слишком легкомысленно и необдуманно. Этому правилу мы будем тщательно следовать по возможности и в данном случае и во всей жизни (II, 3, 10). Таким образом, с первых шагов своей литературной деятельности Цицерон сознательно становится эклектиком, стремящимся примирить самые разнообразные взгляды и течения; следовал он этому принципу и позже как в ораторском искусстве, избрав промежуточный путь между изощренностью азианизма и сухостью аттикизма, так и в философии.
В подборе примеров Цицерон еще не самостоятелен: в огромном большинстве случаев он берет их из греческой мифологии и истории, т. е., очевидно, из греческих источников; римским материалом он пользуется редко. Излюбленным же его примером из римской истории является вопрос, имел ли право последний из Горациев убить свою сестру за то, что она оплакивала Куриация, своего жениха, но врага Рима.
С литературной стороны руководство "О подборе материала" стоит еще не высоко; оно местами довольно сухо излагает многочисленные подразделения и терминологические тонкости. Есть, однако, занимательные "казусы" (о том, кто "покинул корабль", - II 51, 153; о шуточной беседе Аспазии с Ксенофонтом и его женой - I, 31, 51 сл.); есть уже и излюбленный в дальнейшем прием цицероновской антитезы (например, II, 3, 9. II, 59, 178).
В последующие годы Цицерон неодобрительно отзывался о своем юношеском произведении. В начале трактата "Об ораторе" он так обращается к брату Квинту: "Когда мы были детьми и подростками, то в наших писаниях много попадалось едва только намеченного и недоделанного, что недостойно моего нынешнего возраста и опыта, вынесенного мною из ведения столь многих важных дел: поэтому ты, как ты часто говорил мне, хотел бы, чтобы я на эту же тему высказал что-нибудь в более гладкой и совершенной форме" (I, 2, 5).
Иной характер, чем сочинение юного Цицерона, носит риторика "К Гереннию"; она значительно суше; ее правила и определения сформулированы сжато. Установка автора ясна с первых же слов: в противоположность Цицерону, он - противник греческой риторики и ее философских рассуждений. В введении, адресованном к Гереннию, автор пишет: "Уменье говорить и изящество речи приносят немалый плод, если они управляются правильным размышлением и сдержанной умеренностью души. Поэтому мы опустили все то, что греческие писатели в их пустой заносчивости выдают за свое. Ибо они, чтобы не показалось, что они знают весьма мало, привлекли и то, что вовсе к делу не относилось, чтобы искусство это казалось более трудным для постижения; мы же взяли только то, что казалось нам относящимся к искусству речи. Мы ведь взялись за эту работу, побуждаемые не жаждой славы или надеждой на успех, как другие, но чтобы нашим усердием укрепить твою волю. Поэтому, чтобы не затягивать своей речи, начнем говорить о самом деле" ("К Гереннию", I, 1, 1). Под рассуждениями, не имеющими отношения к делу, возможно, подразумеваются обычные введения в риторику, с какого начинает и Цицерон (о происхождении и пользе красноречия и т. п.).
Борьба против греков, считавшихся непревзойденными мастерами риторики, ведется автором и далее. В конце книги III, после очень интересных рассуждений о природе памяти и средствах развития и обострения ее (§ 28-38), основанных, несомненно, на вполне реальных психологических наблюдениях, автор переходит к использованию художественных образов (imagines) в речи, имеющих целью произвести впечатление на слушателей, и возражает против необходимости иметь готовый "арсенал" таких образов. "Я знаю, - пишет он, - что многие греки, писавшие о памяти, составили списки образов для многих слов, чтобы те, кто хочет обучать, имели их готовыми и не тратили труда на подыскание их. Но мы по многим причинам не одобряем этих соображений: во-первых, потому, что при неисчислимом множестве слов смешно подбирать образы для какой-нибудь тысячи слов. Какую ничтожную ценность могут иметь они, если из бесконечного числа слов нам надо будет запоминать то одно, то другое? Далее, почему мы хотим отучить человека от прилежания, чтобы он не сам искал, а мы бы всё передавали ему в готовом виде? Кроме того, на разных людей производят впечатление различные сравнения... Поэтому каждому следует самому подбирать образы для своей цели. Наконец, дело преподавателя - научить, каким образом следует что-либо искать; его дело - приводить в качестве примера, чтобы вопрос стал яснее, то одно, то другое, а вовсе не всё, что относится к данной теме. Так же, как во всяком деле, теоретические предписания (artis praeceptio) бесполезны без величайшего упорства в упражнении, тем более при [развитии] памяти теория ничего не стоит, если она не подкрепляется прилежанием, усердием, трудом" (III, 23-24, §§38-40).
Уже в этом подчеркивании необходимости практических упражнений заключается протест против философской подготовки, за которую вступается Цицерон. Однако наиболее резкое опровержение вызывает со стороны автора риторики "К Гереннию" греческая система подбора примеров (exempla), который, подобно сравнениям и образам, в риторических школах имелись на любой случай целые вороха. Именно эта форма пользования готовым материалом, по мнению автора, особенно недостойна хорошего оратора. Он посвящает этому вопросу подробный экскурс в начале IV книги и придает ему настолько большое значение, что считает нужным изложить и серьезно раскритиковать все аргументы своих противников. "В тех случаях, - говорит он, - когда по ходу дела необходимы примеры, мы использовали свои собственные примеры и сделали это вопреки обычаю тех греков, которые писали на эту тему" (IV, 1, 1). Он издевается над теми, кто утверждает, что приводить примеры от себя, когда были великие поэты и ораторы, является признаком излишней самоуверенности (ср. IV, 2, 4 и 6, 9).
Автор недаром придает такое большое значение нахождению примеров: он сам большой мастер этого дела. Примеры, приводимые им, по меткости и ясности намного превосходят примеры, приводимые Цицероном даже в его поздних, совершеннейших риторических сочинениях. Наиболее же интересной чертой этого собрания примеров в IV книге риторики "К Гереннию" является их определенная политическая направленность демократического характера, правда, достаточно искусно замаскированная большим числом индифферентных примеров, но все же ясно заметная при последовательном чтении. Приведем наиболее яркие из этих примеров.
§ 22. "Обращаюсь к тебе, [Сципион] Африканский, чье имя даже после смерти является блеском и красой государства. Твои знаменитейшие внуки [Гракхи] своею кровью напоили жестокосердие своих врагов".
§ 31. "Тиберию Гракху, взявшемуся за управление государством, позорное убийство помешало продолжать его дело. Гая Гракха постигла подобная же гибель, вырвавшая этого мужа, более всех любившего родину, из лона государства. Сатурнина, излишне доверчивого, подлость злодеев с помощью преступления лишила жизни. Твоя кровь, Друз, обрызгала стены дома и лицо твоего отца. Сульпиция, которому еще недавно предоставляли всё, что угодно, через малый срок лишили не только жизни, но даже погребения".
§ 66. "Если бы теперь воскрес знаменитый Л. Брут и встал здесь перед вами, разве не сказал бы он вам; "Я изгнал царей, а вы ввели к себе тираннов; я создал свободу, которой не было, а вы ее, уже созданную, не хотите сохранить; я освободил родину, рискуя своей жизнью, а вы не заботитесь о том, чтобы быть свободными, хотя вам не грозит никакая опасность".
К концу сочинения автор приберег самые яркие примеры. В § 67 он дает сжатую сильную сентенцию: "Не полагайся слишком, Сатурнин, на благосклонность народа: Гракхи лежат неотмщенными"; наконец, в предпоследнем параграфе своей книги (§ 68) он приводит как пример наглядного драматического повествования довольно длинный рассказ о гибели Тиберия Гракха, в котором его убийца, Сципион Назика, описан в таких красках: "Преисполненный преступных намерений и злобных мыслей, он выбегает из Храма Юпитера: весь в поту, с горящими глазами, волосы дыбом, в измятой тоге, он бежит всё скорее, со многими спутниками...". После же убийства, "обрызганный кровью храбрейшего мужа, оглядываясь вокруг, как будто совершил величайший подвиг и радостно приветствуя своей преступной рукой поздравляющих его людей, он скрылся в храме Юпитера". Этот пример служит как бы заключением всей книги; именно он должен был особенно ярко запечатлеться в памяти ученика (или учеников). Но не только этот пример, а и слова (IV, 56, 69), подводящие еще раз итог содержанию всего сочинения, тоже скрывают в себе своеобразный намек, совсем не похожий на установку цицероновских сочинений. Автор противопоставляет себя и своего ученика тем, кто-либо недостаточно упражняется практически, либо не уверен в себе, либо не знает, каким путем идти. "Всех этих трудностей для нас не существует, - пишет он, - нас связывает дружба... мы верим в себя, потому что мы уже кое-чего достигли и потому, что есть нечто лучшее, к чему мы более упорно стремимся в жизни, так что даже если мы на ораторском поприще [in dicendo] не достигнем того, чего хотим, то нам будет недоставать лишь малой части для полноценнейшей жизни" [vitae perfectissimae].
Это патетическое заключение сухого учебного пособия по риторике невольно вызывает вопрос: что же то "лучшее, к чему мы стремимся", и кто же эти "мы", т. е. в каких кругах создана риторика "К Гереннию"? Наиболее вероятным ответом представляется следующий: риторика "К Гереннию" есть продукт именно тех "латинских" учителей красноречия, о которых так презрительно и враждебно говорит Цицерон устами Лициния Красса в трактате "Об ораторе". Вернее всего, она либо принадлежит Плотию Галлу, другу Мария, имевшему латинскую риторическую школу, или кому-то из воспитанников этой школы. Если принять это предположение, то многие особенности этого сочинения становятся понятны: оппозиция против греков и греческой пауки и философии была вполне закономерна среди приверженцев Мария, которому и самому греческая образованность была совершенно чужда; отсюда возникло стремление латинизировать всю греческую терминологию, что и сделано автором риторики "К Гереннию" очень удачно. Далее, для приверженца демократии риторика не является "искусством для искусства", он знает "то лучшее, к чему мы горячо стремимся в пашей жизни", - это борьба за права народа; если часто ораторские успехи даже и будут недостаточны, то это не уничтожит основной цели жизни - политической борьбы. Этим же объясняется особая тенденция в подборе примеров. Все эти разрозненные черты данного сочинения смыкаются в одно целое и дают полную картину тенденций латинского направления в риторике и полемики его с направлением греческим.
Относительно времени составления риторики "К Гереннию" точных данных пот; высказывались предположения, что она написана между 87 и 83 гг. во время господства марианцев в Италии. Однако, возможно, что тогда автор говорил бы более открыто. Может быть, ее следовало бы отнести к более раннему периоду, когда борьба между оптиматами и популярами велась еще не в самых резких формах, а именно - к концу 90-х или началу 80-х годов, когда латинские школы риторики то закрывались (декретом Красса в 92 г.), то снова возрождались. Именно в этот период вполне естественной является несколько маскированная, но понятная для посвященных демократическая тенденция той школы, где, по словам Красса "учили дерзости". Приведенные выше примеры из IV книги "К Гереннию", вероятно, на взгляд Красса, и были такими образцами "дерзости". Не раз в примерах высказывается и осуждение бесчеловечного метода войны и обращения с союзниками и покоренными народами; например, очень интересен длинный рассказ о жестоком и жадном полководце, имя которого не названо, но, вероятно, было известно.
Надо обратить внимание еще на одну стилистическую черту риторики "К Гереннию". Автор ее охотно пользуется в примерах изречениями, носящими характер поговорок, "летучих слов": "Проявляй себя миролюбивым по отношению к врагам, по отношению же к друзьям беспощадным" (IV, 45, 58); "Если собаки станут выполнять обязанности волков, чьей же защите мы доверим стада?" (IV, 34, 46); "Стихотворение есть говорящая картина, картина - молчаливое стихотворение" (IV, 28, 39). Очень хороши, к сожалению не поддающиеся переводу, примеры игры слов[1].
Из разобранных нами двух памятников ранней латинской риторики сочинение "К Гереннию" своей самобытностью, ясностью и оригинальностью стоит выше, чем сочинение Цицерона "О подборе материала", что вполне естественно. Слава Цицерона, как образцового оратора, еще ожидала его через много лет; по и его позднейшие, блестящие произведения носят совершенно иной характер, чем риторика "К Герепнию", этот оригинальный памятник недолго существовавших, но пропитанных демократическим боевым духом, латинских риторических школ.