ГЛАВА I. Геродот и марафонские гоплиты

В 490 году до н. э. персидский царь Дарий отправил армию и флот в Грецию, чтобы наказать Афины и Эретрию за помощь в ионийском восстании (499-494 гг.). Персы, ведомые изгнанным афинским тираном Гиппием, быстро завоевали Эретрию на острове Эвбея. Следующим шагом персов была переправа на материк в Марафон для похода на Афины; на другой стороне равнины им противостоял отряд афинян и их союзников из Платей, намеревавшихся преградить персам путь. Последующее сражение при Марафоне почти сразу же было окутано мифами и легендами как эпическая битва богов, героев и людей. Реконструкция того, что именно происходило на марафонском поле, остается серьезной научной задачей. Физические остатки немногочисленны, а современные исторические свидетельства не сохранились. К сожалению, в результате большинство историков полагаются на самый ранний источник повествования, часто сомнительную Историю Геродота. «Все знают, что повествование Геродота о Марафоне не айс», писал еще давно Гомм, «но это самый лучший рассказ о битве». Его вердикт совпадает с общепринятым мнением и вряд ли добавит отцу истории лайков.[1]
Поэтому мы должны спросить себя: возможно ли, опираясь на археологию и поздних авторов, восстановить более правдоподобный рассказ о битве, чем тот, который мы находим у Геродота? И кто именно были греки, сражавшиеся при Марафоне? В Геродоте и во многих современных литературных источниках Марафон предстает как чисто гоплитская победа, где не отводится никакой места ни легкой пехоте, ни флоту, сыгравшим важнейшую роль во время персидского вторжения 480/79 года. В этой книге я намерен заявить о существенном вкладе этих родов войск, в которых служили представители непривилегированных сословий. Я оставляю обсуждение литературных источников для последней главы, предпочитая сейчас окунуться в гущу событий.
Кратко перескажем рассказ Геродота о персидской экспедиции и битве (6.102-120). Готовясь к карательной экспедиции против Афин и Эретрии с 600 триерами, царь Дарий потребовал землю и воду с Эгины, врага Афин, и ряда других островов, так что афиняне опасались совместного эгино–персидского нападения на их город (6.49). Имея не более 50 собственных кораблей, афиняне были вынуждены одолжить 20 кораблей у коринфян для превентивной войны с эгинцами, которых они победили сначала на море, а затем на суше (6.89-92). Однако если эгинцы, казалось бы, на время были нейтрализованы, то вскоре они одержали ответную победу, захватив четыре афинских корабля с экипажами, вероятно, после того, как афиняне вернули Коринфу одолженные корабли (6.93). Но, несмотря на этот успех против Афин, в 490 году эгинцы не смогли оказать никакой помощи персам во время их вторжения. И персы, покорив враждебный Наксос, снова вышли в море, чтобы напасть на другие острова — государства, которые ранее подарили им землю и воду (6.49, 96)! По какой–то причине, которую нам хотелось бы узнать, они теряли драгоценное время, причаливая к этим предположительно дружественным островам, мобилизуя их войска на службу и беря в заложники детей (6.99). И прежде чем в конце концов выступить против Афин, своего главного врага, они расправились со слабыми Каристом и Эретрией в Эвбее, упустив любую возможность застать афинян врасплох.
Геродот, если и не может рассказать, что за сон приснился персидскому полководцу Датису на Миконосе по возвращении в Азию (6.188.1), то сообщает, что в ночь перед тем, как Гиппий повел персов на высадку из Эретрии в Марафоне, ему приснилось, что он спит со своей собственной матерью, что, по его мнению, означало, что ему предстоит вернуть свое положение в Афинах. Но на следующий день, когда он высадился, он чихнул с такой силой, что потерял в песке зуб, что, по его мнению, означало, что зуб завладел тем, что принадлежало ему. Персы выбрали Марафон для высадки потому, что он находился недалеко от Эретрии и давал хорошую почву для конницы (6.102). Когда весть о высадке достигла Афин, стратеги отправили гонца Филиппида за помощью в Спарту, куда он прибыл уже на следующий день. Спартанцы, хотя и были готовы помочь, заявили, что должны дождаться полнолуния, прежде чем выступить в поход. Афиняне — во главе со стратегами, а не с полемархом Каллимахом — почти сразу же отправились в Марафон, отказавшись от дебатов в собрании. У Платей в 479 году афиняне собрали 8 000 гоплитов плюс неопределенное количество лучников и других легковооруженных воинов (9.22.1, 28-29, 60.3). Наш историк не уточняет, что «афиняне», вышедшие к Марафону в 490 году, были все гоплитами ближнего боя, возможно, в количестве около 8 000 человек; но впечатление именно такое, так как о других вооруженных силах в его рассказе об этой битве не сказано ни слова. В Марафоне они расположились у святилища Геракла, и пока они там стояли, к ним присоединились платейцы, которые опять же, хотя и пришли «в полном составе», похоже, все были гоплитами. Персы, высадив своих людей и лошадей в Эретрии, сразу же начали атаку на стены города; выждав несколько дней после победы, они переправились в Аттику, оказывая сильное давление, уверенные, что с Афинами у них будет как и с Эретрией. Но мы не слышим, чтобы они сразу же после высадки у Марафона пытаясь пробить себе путь с равнины к Афинам, атаковали греков, занявших оборонительную позицию. Вместо этого произошла задержка. Тогда греки снова собрались, но не для того, чтобы отразить натиск персов, а для того, чтобы самим нанести удар на равнине. Как позже объяснит Ксерксу Мардоний (7.9.2b), греческий способ ведения войны заключался в том, чтобы найти самую лучшую и ровную равнину, спуститься на нее и сражаться.
Тем временем собрался военный совет, на котором мнения стратегов разделились: пятеро выступали против сражения, пятеро, включая Мильтиада, — за сражение. Затем Мильтиад обратился к полемарху Каллимаху с речью. В итоге этот офицер, назначенный только по жребию и не являвшийся главнокомандующим, отдал свой решающий голос в пользу сражения. После принятия решения последовала задержка на несколько дней, так как каждый из стратегов, выступавших за сражение, отдал свой день командования Мильтиаду. Тот принял его, но не вступал в бой, пока не наступил его собственный день. Тогда афиняне, не дожидаясь спартанского подкрепления, пробежали не менее восьми стадий или 1500 метров, опережая врага. «Персы подумали, что афиняне сошли с ума и превратились в самоубийц, когда увидели, что их мало и они бегут без поддержки ни всадников, ни лучников». Кроме того, афиняне были «первыми из известных нам греков, которые перешли на бег, и первыми, кто выдержал вид персидской одежды и людей, одетых по–мидийски. До этого дня даже имя персов вызывало у греков ужас». Не имея поддержки от конницы и лучников, афиняне, очевидно, были сплошь гоплитами в тяжелых доспехах, в отличие от персов. Правда, Геродот не упоминает персидскую конницу в бою, но персидских детей учили только трем вещам: верховой езде, стрельбе из лука и правдивости (1.136), а подготовка к кампании в Киликии включала специальные транспортные суда для конницы, и Марафон был выбран в качестве места высадки, потому что там была удобная местность для действий конницы. Он также не говорит прямо о присутствии лучников при Марафоне, но персы и саки представлены как лучники десять лет спустя при вторжении Ксеркса (7.61.1, 64.2). И удивление персов от отсутствия афинских лучников на Марафоне подразумевает наличие этих сил на их стороне. Таким образом, Марафон Геродота — это состязание храбрых греческих гоплитов против варварской конницы и лучников. [2] Греческие лучники и камнеметчики, которые не по–мужски сражаются на расстоянии, не имеют доли в славе Марафонской битвы Геродота.
Тяжелые гоплиты не были слишком измотаны после 1500‑метровой дистанции, чтобы сразу вступить в бой, и, сражаясь в течение долгого времени, они победили гораздо более многочисленного противника. Эпизел ослеп лишь от одного появления единственного персидского гоплита, засвидетельствованного в битве, гиганта, чья борода закрывала его щит — «я слышал, что он сам рассказал историю о том, что с ним произошло». Победив врага на равнине, греки преследовали его до моря, где в ходе боя захватили семь кораблей. Оставшиеся в живых персы сумели бежать, поспешно сев на оставшиеся суда и потеряв в сражении около 6 400 человек. Потери афинян составили 192 человека. Не отдохнув после забега на 1500 метров и упорной битвы на равнине и у кораблей, уцелевшие гоплиты начали если не настоящий марафонский забег на 42 км, то, по крайней мере, марш–бросок как только могли нести их ноги, обратно в Афины. (Их удивительная скорость напоминает афинян, которые в 506 году сначала победили беотийцев в битве на континентальной стороне Эврипа, убив до 700 человек, а затем в тот же день отправились в Эвбею, чтобы победить халкидян, 5.77.2). Прибыв в город после квазимарафонской гонки, воины разбили лагерь в святилище Геракла в Киносарге за стенами.
Что касается бежавших персов, то мы не знаем, какие планы они вынашивали, когда оказались в безопасности на кораблях, но затем они получили сигнал щитом, поданный, по мнению некоторых, сотрудничавшими с ними афинянами. По этому сигналу флот направился вокруг мыса Суний к Фалерону, чтобы совершить лобовую атаку на Афины, желая опередить афинян и, вероятно, надеясь на предателей в Афинах. Однако они нашли время для обхода острова Эгилия, чтобы забрать эретрийских пленников, которые были там размещены, и поэтому афинянам удалось поспешно вернуться в город до прибытия персов к Фалерону. Там персидский флот какое–то время стоял в море — а затем отчалил и исчез в направлении Азии. Геродот не совсем ясно объясняет причину их ухода, но, по–видимому, его персы не были настроены на новую битву с быстрыми афинскими гоплитами, которые в своем лагере на расстоянии около 4 км от Киносарга, очевидно, были замечены персами, словно они видели как Аргус. Таким образом, быстрые тяжелые копьеносцы выиграли два сражения: сначала долгое и трудное при Марафоне после забега на 1500 метров, а затем победу под Афинами после быстрого возвращения, напоминавшего настоящий марафонский забег. В год после Марафона Мильтиад отправился с флотом из 70 кораблей в экспедицию против Пароса (6.132), но этому флоту не отводится никакой роли ни в нейтрализации союзника Персии Эгины до Марафона, ни в том, что он заставил персидский флот повернуть назад от Фалерона после Марафона. Афинские гоплиты были не единственными скороходами: спартанский отряд из 2 000 человек, поспешно отправившийся в Аттику после полнолуния, прибыл уже на третий день пути из Спарты — но, увы, слишком поздно для битвы. Прежде чем снова отправиться домой, они дошли до Марафона, чтобы осмотреть поле битвы.
Гомм, безусловно, прав: рассказ Геродота о Марафоне не годится. Он считает, что обсуждение вопроса о том, следует ли нападать на врага, происходило в Афинах, а не в Марафоне, и что Мильтиад не мог произнести слова, которые приписывает ему Геродот. Он склоняется к мысли, что Каллимах на самом деле был главнокомандующим, а не только своего рода председателем совета стратегов. Гомм утверждает, что задержка перед битвой имела место, но не по той причине, которую приводит Геродот, а нападение, по его утверждению, было предпринято персами, а не греками. Другие ученые более уверенно считают полемарха главнокомандующим в 490 году, оспаривая, что он был назначен по жребию. И мало кто признает за правду персидскую армаду не менее чем в 600 триер, причудливые предзнаменования Гиппию, забег на 1500 метров в полном вооружении, [3] марш–бросок от Марафона до Киносарга, [4] страх греков от вида персидской одежды, ослепление Эпизела или соотношение потерь афинян и персов.
Если повествование Геродота не убеждает, то что мы упускаем до и после высадки персов при Марафоне? Что–то должно было вмешаться, чтобы объяснить, почему персы не получили помощи от Эгины, и почему другие острова, давшие землю и воду, пришлось принуждать к мобилизации и брать в заложники детей. Высадка у Марафона с большим количеством людей и лошадей не была делом нескольких часов, но после того, как они высадились, мы ожидаем, что персы — отнюдь не намереваясь развернуть свою конницу на подходящем поле боя — не стали бы терять время и дали бы отмашку Гиппию повести их в сторону Афин по прибрежной дороге и через Паллену. По крайней мере, с тех пор, как стало известно о первых операциях персов в Эвбее, высадка персов в Аттике была неминуема, скорее всего, у Марафона, где Гиппий и его отец Писистрат успешно высадились из Эретрии в 546 году. Поэтому афиняне и обратились за помощью к другим государствам, прося их прислать помощь в Афины, будь то подмога в обороне стен или поход вместе с афинянами, как только станет известно о месте предстоящей высадки персов. Поскольку спартанцы, в отличие от платейцев, еще не прибыли к тому моменту, когда стало известно о высадке у Марафона, оставался выбор: продолжать ждать их в городе, рискуя выдержать осаду, или отправиться в Марафон и ждать их там, тем самым преградив врагу путь и окружив его на равнине. Урок 546 года заключался в том, что Гиппию и врагу нельзя было позволить проскользнуть к городу через узкий проход между восточными склонами горы Агриелики и морем. Поэтому мы ожидаем, что афиняне и платейцы поспешат занять оборону либо вблизи южного выхода с равнины, либо в благоприятном месте дальше вглубь острова, откуда они смогут атаковать фланг врага в случае его попытки марша к городу. В любом случае, персам пришлось бы сначала справиться с греками на их оборонительной позиции. Для обороны такой позиции, как мы предполагаем, были важны все возможные источники рабочей силы, как богатые, так и бедные, свободные и несвободные, граждане и метеки. Неумелые камнеметчики и копьеносцы, а также профессиональные лучники и пращники были не менее полезны, чем тяжелая пехота. [5] В 480 году во время вторжения Ксеркса афиняне собрали легковооруженную пехоту и множество моряков. Мы сомневаемся, что всего за десять лет до этого, в год Марафона, они могли обратиться за помощью к другим государствам, если бы они использовали для обороны не больше своих людей, чем менее 10 000 гоплитов.
Как и ранее в Эретрии, мы ожидаем, что после высадки персидский полководец Датис предпримет немедленные действия. К своему разочарованию, заметив, что греческая армия уже выступила из Афин, чтобы блокировать его продвижение к городу, он решит начать атаку на оборонительную позицию до прибытия спартанской помощи. Если он будет отбит, то мы ожидаем, что он с основными силами пересядет на корабли и поплывет к Фалерону для фронтальной атаки на Афины, оставив в Марафоне тыловое охранение. Высадка людей и лошадей не могла быть осуществлена в мгновение ока, под давлением наседающего врага. Напротив, между неудачной атакой на греческую оборонительную позицию и упорядоченной высадкой должно было пройти некоторое время. Торопясь достичь города раньше афинской армии, Датис вряд ли стал бы забирать пленных из Эгилии — чтобы с ними возиться при высадке в Фалероне. Когда он прибыл в Фалерон и попытался высадиться на берег, трудно поверить, что он застал врасплох афинский флот, насчитывающий не менее 70 кораблей. И, несмотря на молчание Геродота, не верится, что до Марафона этот флот был абсолютно пассивен. Успешная упреждающая война против Эгины и других островов, давших землю и воду, лучше всего объясняет, почему Эгина не оказала персидским захватчикам никакой помощи и почему им пришлось брать в заложники детей с других островов. Короче говоря, существует заметное расхождение между тем, что мы могли бы разумно ожидать от битвы, и рассказом Геродота о ней.
Далее в гл.II я покажу, что более поздние источники на самом деле описывают битву, которую мы пропустили в Геродоте, когда вскоре после высадки у Марафона персы атаковали греческую оборонительную позицию, пытаясь прорваться к Афинам. Атака была отбита греками под командованием Каллимаха, полемарха. Предметом гл.III является последующая битва, когда греки под предводительством стратега Мильтиада перешли в наступление, разгромив на открытой равнине тех персов, которые остались у Марафона после высадки основных сил для фронтальной атаки на Афины с противоположного берега. В этой главе будет обсуждаться знаменитая картина «Марафон» в Пестрой стое и зависимость Геродота от нее как от источника. В этом контексте я поставлю под сомнение идею о Марафоне как о достижении исключительно гоплитов, где легкой пехоте и нерегулярным бойцам не отводится никакой роли. В гл.VI я буду утверждать, что афинский флот играл значительную роль как до, так и в 490 году. До этого в гл.IV я буду доказывать, что Афины в те времена действительно обладали значительным флотом, датируя знаменитый морской законопроект Фемистокла концом 490‑х годов (а не 483/2 г.), во время предмарафонской превентивной войны с союзником Персии — Эгиной. Я буду искать доказательства моего предположения, что новые триеры действительно использовались как для нейтрализации Эгины перед Марафонской битвой, так и против персидского флота у Фалерона после Марафона. Точно так же, как я утверждаю о двух битвах при Марафоне, я утверждаю, что Фемистокл выдвинул два военно–морских законопроекта: сначала знаменитый законопроект перед Марафоном, а затем второй законопроект перед Саламином. Второй законопроект станет предметом гл.V, в которой я покажу, что неверное толкование отрывка из «Athenaion politeia» Аристотеля лежит в основе большой научной путаницы в наши дни. Для лучшего понимания морской политики Фемистокла и войны с Эгиной нам рекомендуется обратиться к ученым, которые писали до находки любопытного трактата Аристотеля более ста лет назад. В заключительной гл.VII я скажу несколько слов о Геродоте в сопоставлении с так называемыми вторичными источниками, а также попытаюсь дать краткую историю 490‑х и 480‑х годов.


[1] Свобода: «Мы вынуждены снова и снова возвращаться к Геродоту». Мейер: «Все остальные сообщения (о Марафоне) не имеют самостоятельной ценности, а являются модификациями традиции, сохраненной Геродотом». Уэллс: «Рассказ Геродота о Марафоне — бесспорно, наш главный авторитет»… но «во многих пунктах дефектный, а в некоторых — прямо вводит в заблуждение». Морис: «(Геродот) почти наш единственный авторитет». Хигнетт обеспокоен тем, что «в некоторых последних работах, особенно в работах Лабарба, появилась тревожная тенденция пересматривать вторичные источники, даже наименее достоверные, в поисках нового освещения». Уотли считает, что «шансы на то, что самый ранний рассказ о греческой войне, которым мы располагаем, является лучшим, по–моему весьма велики», а Хигнетт присоединяется к его утверждению, что рассказ Геродота о Марафоне «единственный, который вообще чего–то стоит». Эренберг: «Шестая книга Геродота — почти единственный источник»; Лазенби: «Кроме Геродота, не так много свидетельств, которые стоит рассматривать». Лазенби называет Геродота «в основном трезвым» историком. Веер: «Сейчас общепризнано, что Геродот — наш лучший авторитет по битве при Марафоне». Эванс: «(Геродот) самый ранний и лучший отчет, и любая попытка реконструировать битву должна начинаться с него… То, что он говорит, вероятно, точно в той степени, в какой это возможно». Доэнгес: «Только краткий рассказ о битве (6.111-114) внушает доверие». В моем вкусе Бьюри: «Любой, кто критически прочитает рассказ Геродота, должен понять, что Геродот не имел ни малейшего представления о том, почему произошла битва, и имел очень неадекватное представление о том, как она происходила. Он собрал ряд подробностей, одни правдивые, другие абсурдные, которые, по мере того как он их рассказывает, возникают без всякой внутренней связи». Ср. Грин: «Эти презираемые всеми «поздние источники»… наряду с мусором могут содержать ценный материал». Лабарб: «единственный возможный метод — это анализ древних текстов как понимаешь, без предварительного плана». Также великие Дельбрюк, Бузольт и Белох в целом более критично относятся к Геродоту, представляя Марафонскую битву совсем не так, как он. Их отвергает преданный геродотовец Притчетт. Гриффитс, вероятно, включил бы Притчетта в число тех, кто «отбивает поклоны у алтаря Геродота».
[2] В Hdt. 7.61.1 оружие персов в 480 году перечислено как плетеные щиты, короткие копья, кинжалы, луки и стрелы, а в 5.97.1 Аристагор в 499 году объясняет, что персы не использовали ни щитов, ни копий; в 9.62.3 они называются anoploi, «без оружия», единственным настоящим оружием было оружие гоплита. Хартог: «в Греции персов считают варварами, то есть антигоплитами». Хартог, к сожалению, считает, что персидская кавалерия отсутствовала при Марафоне.
[3] Дельбрюк: «физически невозможно». Даже великий геродотовец Хигнетт отвергает и забег на 1500 метров, и избрание полемарха по жребию.
[4] Лиментани: «речь идет о красоте традиции, кульминацией которой является легенда о гоплите–бегуне».
[5] Ср. Хант: «Греки использовали все ресурсы, включая своих собственных рабов, чтобы противостоять угрозе их жизни и свободе, которую представляло персидское вторжение». Тем не менее, Хант с любопытством считает, что ни один из фетов не был вооружен для борьбы с персами. Иммервар говорит о «традиции, которая правильно представляла Марафон как великую победу гоплитов», а Видаль–Наке считает Марафон идеальным сражением гоплитов и утверждает, что, хотя в 490 году было более 30 000 потенциальных бойцов, «молодая демократия, столкнувшись с грозной опасностью, угрожавшей самому существованию города, сумела «мобилизовать» менее трети имеющейся у нее живой силы: в этом расточительстве есть что–то ужасающее». Но афиняне шли к Марафону не для того, чтобы сражаться с другими греками на равнине в обычной гоплитской битве; они, как и спартанцы при Фермопилах в 480 году, стремились остановить иностранное вторжение. Как легковооруженные илоты были полезны спартанцам при Фермопилах, так и воины–негоплиты были полезны афинянам при Марафоне. Лучники и пращники были полезны против конницы, по мнению Никия в Thuk. 6.22.
На знаменитой вазе из Киджи, датируемой примерно 650 годом до н. э., изображены две сразившиеся армии гоплитов. В сражении участвует молодой флейтист, но лучники или другие легковооруженные войска полностью отсутствуют. Я полагаю, что эта картина дает нам больше представления о гоплитской идеологии, чем о реальных греческих военных действиях в позднеархаическую эпоху.
Далее представлена вазовая картина, на которой нарисован полуобнаженный гоплит Форакион, собирающийся на войну. Он изображен между двумя лучниками в скифской одежде, которые явно собираются сопровождать его в битве. Настоящие лучники не стали бы носить этот скифский наряд, как и настоящие гоплиты не сражались бы полуголыми.

Далее мы имеем печальный итог битвы — надгробие с кладбища Ольвии, датируемое временем битвы при Марафоне. На стороне А этой потрепанной стелы изображен полуобнаженный гоплит Леокс, а на стороне Б — сопровождающий его лучник в скифской одежде. Лучник, очевидно, сражался рядом с Леоксом в битве и пал вместе с ним. Иногда нам говорят, что лучник — это не легковооруженный товарищ Леокса, а амазонка или варвар, убивший Леокса. Но такие фигуры вряд ли были удостоены изображения на надгробии благородного Леокса в Ольвии.