Cod. 262. Лисий
Речей Лисия, которого я тоже читал, насчитывается триста двадцать пять; но действительно его двести тридцать три, остальные предположительно. Среди них большинство судебных, он не выиграл всего в двух случаях, хотя одолел множество соперников.
Этот оратор очень краток, и в то же время очень убедителен. Он настолько выразителен[1], что никто другой не выглядит так же хорошо: поэтому кажется, что нет ничего проще, чем подражать ему, однако нет ничего сложнее этого. Он написал несколько судебных речей для частных лиц[2], которые те учили наизусть, и произносили как если бы они были сделаны ими самими. В дополнение к судебным речам он оставил нам торжественные речи для народа, панегирики, погребальные похвалы, послания, трактаты о любви и апологию Сократа. В большинстве своих выступлений он нравственно тверд и переходит на поучительную манеру, когда предъявляет некоторые из причин, которые естественным образом связаны с нравственностью. Ибо тогда он говорит не просто о сути дела, но сообщает причины и мотивы. Например, если мы вынуждены говорить жестокие истины, ранящие наших друзей или честных людей, то видим, что это необходимость, которая нам неприятна; если наоборот (вещи) для них приятные, мы обнаруживаем удовольствие, что в нашей власти дать истину, согласную с их наклонностью: одним словом, вас не убедить настолько, насколько вы принимаете причину всего. Но в выборе этих причин есть честь, которой он следовал бескорыстно. Один человек порядочный, а другой человек не имеющий столь полезной репутации. Не просто соблюсти справедливость между этими двумя, а сам Лисий находится зачастую в стороне.
Одна из самых красивых речей та, что он сделал против Диогитона[3], который был опекуном. Повествование ясное, простое и постоянно поддерживает атмосферу правдоподобия, чем и убеждает. Он не острословит, подобно некоторым ораторам, усиливая аргументы всякий раз и некстати, он себя оставляет для преследования, где под впечатлением красноречия он раскрывается лучше и лучше, во всей своей силе. В качестве вознаграждения мы отмечаем с самого начала его речи очень чистый стиль, восхищаемся ясностью, как в дикции, так и в рассуждениях: повествование идет последовательно и без задержек; оно простое, вы не найдете ничего не имеющего отношения к теме. Но каждому дано почувствовать порядок и красоту композиции: потому что кажется, что он говорит вещи простые и как они сами по себе представляются: однако мало–помалу он возвышается и незаметно его движение становится напыщенным. И мы не знаем, чему мы должны восхищаться больше всего в этой речи: изяществу ли дикции, красоте ли мысли, силе доказательств, изобретательности, компоновке и расположению всех частей речи.
Кое–кто предполагает, что его речь на священную оливу — произведение не подлинное; но если бы они внимательно посмотрели, они бы изменили свое мнение; потому что и вступление, и повествование, и доказательства, и заключение, все это достойно Лисия; в ней царит простота, и в то же время сила, которые в совокупности свойственны только этому оратору. Мы кроме того признаем в этой речи манеру свойственную скорее для энтимемы, чем для эпихеремы; бегло просматриваются основные пункты, не удлиняя речь излишними деталями; и, пожалуй, в конечном итоге краткость, которая не оставляет желать лучшего; качество в котором он не уступает самому Демосфену: но что касается красоте описаний, по этой части он не уступает ни Платону, ни Демосфену, ни Эсхину.
Другой талант особенный и свойственный ему — это употребление антитезы[4], многочисленной в его сюжетах, которые не имеют ничего софистического или изысканного: состоит это в том, чтобы так удачно повернуть период, чтобы все его члены были в равном соотношении между собой: чтобы писать в манере чистой, элегантной и цветистой. Павел из Мисии, не потрудившись изучить и понять эту речь Лисия о священной оливе, дерзко решил[5], что она была не совсем его, и он отбросил некоторые другие, которые были не менее красивы: чем и оказал плохую услугу потомству; так как эти труды, попавшие под подозрение, никто не позаботился сохранить и они пропали почти тотчас же, ошибка возобладала над правдой в этом случае, как и во многих других. У Лисия также есть достоинство трогательно и восхитительно приукрашивать темы, им обсуждаемые, когда он это делает мимоходом. Некоторые риторы говорили о нем, что он умело договаривался о снятии пунктов обвинений, но никоим образом не достигал той степени, куда они могли дойти: что касается меня, я думаю, они не правы.
Я не желаю никаких других доказательств своего мнения, чем сами речи, и в том числе та, что он сделал против Мнесиптолема, где он выдвинул обвинение настолько сильно, насколько это возможно. Цецилий не имеет причин также не сказать, что этот оратор был изобретателен в разделении, но не в компоновке, ибо наверняка он превосходен в этом настолько, как никто другой. Впрочем, Лисий был из Сиракуз[6]; его отцом был Кефал, сын Лисания, внук Кефала. В старости он застал молодого Демосфена. Две вещи привлекли его в Афины, желание увидеть столь знаменитый город, и слава Перикла, сына Ксантиппа. Сначала он был возвышен месте с детьми до всего того, что делает выдающимся гражданином: но вскоре Республика пожелала выслать колонию в Сибарис, он воспользовался этим случаем вместе с Полемархом, своим старшим братом, чтобы вступить в наследство их отца. В возрасте пятнадцати лет он вернулся на родину, он изучал риторику у Никия и Тисия, двух очень известных сиракузян. Наследник значительного состояния он держал хороший дом и жил в достатке и покое до архонтства Клеарха в Афинах. На следующих год он был обвинен в том, что сочувствовал проафинской партии; и под этим предлогом он был изгнан из страны с тремястами другими[7]. В крайности он бежал в Афины, когда город управлялся Четырьмястами правителями: это не дало ему поселиться окончательно. Когда Тридцать заговорщиков установили тиранию в Афинах, он прожил там еще семь лет, в конце которых он потерял своего брата, и лишенный имущества избежал смерти с большим трудом спасшись бегством в Мегару. Те что были в Филе не прекращали добиваться своих требований, в то время как он, полный усердия для государства, сделал для него большие услуги: он из своих средств обеспечил тысячу драхм и двести щитов. Совместно с Гермоном он собрал триста солдат и содержал их; наконец он уговорил Фрасидея из Элиды, своего гостеприимца и друга, выделить два таланта в помощь афинянам. Ввиду такого похвального поведения Фрасибул писал народу Афин с просьбой предоставить Лисию права гражданства по его возвращению, которое и было ему предоставлено: однако Архин обвинил Лисия в противозаконном получении этого права, прежде чем оно было подтверждено указом Сената: но Лисий не имел от этого пользы; он провел остаток дней в Афинах как если бы являлся гражданином, и умер в возрасте 83 лет, но другие говорят — 72.
[1] Это не кажется верным, судя по речам, оставленным Лисием. Демосфен более силен и энергичен. Дионисий Галикарнасский отмечает, что ему гораздо лучше удавались судебные речи, чем два других вида. Мы можем посмотреть решения, которые вынес этот оратор.
[2] В Афинах каждый преступник, или точнее говоря, каждый обвиняемый на суде, был вынужден защищать себя сам, то есть, сам говорить в свою защиту. Это закон значительно затруднял тех, кто не имел таланта выступать публично; поэтому они находили способ выйти из затруднения при помощи пера самых известных ораторов, выучив наизусть их речи, за которые они дорого платили. Когда Сократ был обвинен, Лисий сделал защитную речь от его имени, которая не сохранилась; но Сократ не позволил использовать ее; добропорядочный человек и истинный философ, он предпочел быть осужденным и потерять жизнь, чем нарушить законы своей страны.
[3] Дионисий Галикарнасский сделал анализ этой речи и предложил ее в качестве образца.
[4] Антитеза является одной из фигур, обладающим наибольшим эффектом: нелюбима он по той же самой причине, по которой и нравится. Эта фигура была в моде во времена Бальзака, Вольтера, С. Эвремонта, но сегодня мы больше придерживаемся естественности, и она почти изгнана из французского красноречия.
[5] Это место у Фотия замечательно! Оно учит нас, что всегда были наглые критики, которые навязывались своим современникам, и которые, пользуясь имеющимся влиянием на взгляды, осудили многие труды, не удовлетворяющие их вкусам, хотя бы и очень хорошие и достойные сохранения. Сегодня мы являемся свидетелями еще худшего; самонадеянные цензоры принялись отвергать в наш век просвещения лучшие произведения древности, и они весьма преуспели. Но разве с тех пор как мы перестали читать эти книги, или стали читать их меньше, художественная литература выиграла? Видим ли мы, что стиль наших французских писателей, которые сегодня отошли от манеры Цицерона и подлинных образцов, стал лучше?
[6] Плутарх говорит, что происходил он из Сиракуз, но родился в Афинах, что является более вероятным.
[7] По Плутарху «с тремя другими», эта ошибка затем передается в текст Фотия, что необходимо исправить и у первого, и у второго. Чтение «триста» основывается на Дионисии Галикарнасском и Диодоре.