Эпилог
Феопомп писал в критический момент в истории Греции и ее литературы. Если он видел проблемы эпохи в упрощенном, моральном плане, он может быть прощен теми, кто действительно понимает судьбоносные исторические события. Он был продуктом своей эпохи, которому вероятно не хватало гения, чтобы понять ее. Очевидно, потребность писать отвергает любое условие, требующее отражать истинные события во всем их особом разнообразии. Комфорт оказывается для автора важнее точности в деталях. Нельзя ничего сказать о его описаниях сражений, а его каламбуры и другие словесные излишества сами по себе не говорят о нем как о неумелом историке. Его главные повествования были вероятно в основном надежны, как показывает F103, но его готовность создавать сцены грязного разврата, главным образом, я подозреваю, собственной фантазией, по моему мнению не знает тормозов. Его сообщение о смерти Эвагора от рук кастрированного элейского экс-демократа после гаремной интриги, в которой и Эвагор, и его сын Пнитагор насиловали жену кипрского изгнанника без ведома друг друга, кажется мне диким проявлением больного воображения. Все там указывает на то, что факты стали публично известны только двадцать лет спустя, когда Феопомп так или иначе "обнаружил" их и опубликовал.
Возьмем еще два примера - сообщение о географии к северу от Олинфа в книге 21 и характеристику Филиппа. Во введении к Филиппике Феопомп хвастался своими обширными путешествиями, чтобы произвести впечатление на читателя. Он знал об Иссе, сиракузской колонии на Адриатике, но едва ли поверишь, что он посетил ее, если видишь, насколько неверно он понимал тамошнюю географию. Выглядит так, как будто он приготовился прервать важный репортаж о нападении на Олинф и посвятить очень существенную часть книги к продвижению географической теории, для чего он кажется принял теоретическое демифологизирование истории Ясона, однако толковал ее посредством основанных на слухах известиях В этом он немного отличался от большинства своих современников и многих людей любого другого периода. Более серьезно его изображение Филиппа. Оно основано на аутопсии, но искривлено под воздействием ненависти. Его Филипп был гротескной карикатурой, которую никакое количество положительной информации не исправило бы. Я предположил причины этой враждебности в главе 1.
Однако, не следует считать одного только Филиппа единственным объяснением Феопомповой меланхолии. Шокирующая судьба Дельф кажется вызывает у него отвращение больше, чем у любого другого автора его времени. В самом деле, удивительно видеть, как мало места занимает ограбление оракула в литературе, уцелевшей из четвертого столетия. Мне кажется, что почитание Феопомпом Дельф, которое я подозреваю, было в большой степени вплетено в Филиппику, раскрывало духовное банкротство материковых греков. Если они не могли объединиться, чтобы спасти целость своей самой древней и почитаемой святыни, какие шансы были у них против сатаны Филипппа Македонского?