Глава 3. Филиппика
Филиппика была magnum opus Феопомпа, пятьдесят восемь книг как правило плавно написанного исторического повествования, прерываемого отступлениями бесконечной длины, щедро окропленными классическим Феопомповым сарказмом. В едких моментах он видимо отказывался от гладкого стиля ради бурлящей напыщенности вперемежку с убогими каламбурами (Т20). Из цитат или фрагментов можно почерпнуть достаточно информации для воспроизведения контура структуры работы, довольно подробного "Оглавления", если хотите, но, прежде чем исследовать их, полезно рассмотреть, чем они являются и как они уцелели. Научный мир после времени Феопомпа в первую очередь озабочен риторикой. Ораторы процветают анекдотами, и древняя риторика кажется сохранялась их коллекциями, отобранными из старших авторов. Кто-то рылся в Филиппике в поисках серии набросков о неумеренных пьяницах и их буйных жизнях (Cp. FF185-7 (=Athen. 10.435 F-436 B c Aelian. VH 2.41). Список, который этот кто-то составлял, был существенным, но не исчерпывающимся. Возможно великие риторы, филологи, географы и лексикографы ставили своим "аспирантам" задачу обозрения древних работ типа Филиппики ради содержательных цитат и пряных анекдотов, чтобы уменьшить ошеломляющий ужас от речей, длящихся до пяти часов (ораторы), ради примеров хорошей и плохой грамматики или синтаксиса (филологи), ради редких названий мест или необычного правописания (географы), или ради новосочиненных слов или причудливого использования старых (лексикографы). Что ни говори, но эти компиляторы были иногда вполне усердны и отмечали источник каждого "лакомого кусочка" именем автора, названием работы и номером книги.
Современное собрание и устройство этих цитат по номерам книг создавались с 1829 г. Ученые сегодня признают 223 фрагмента из одной только Филиппики, представляющие приблизительно сорок восемь из пятидесяти восьми потерянных книг. Больше чем двести фрагментов, некоторые существенные, очевидно дадут твердые представления о содержании книг, но несколько слов предостережения будут кстати.
Номера книг, предоставляемые этими компиляторами, не всегда надежны. Действительно, любой тезис, который зависит от единственного элемента вроде числа в древнем тексте, берет на себя просчитанный риск. Вероятность того, что слова искренне сохранялись в течение двух тысячелетий или более, является вообще хорошей, часто превосходной, но никогда бесспорной. Слова в контексте восприимчивы к восстановлению. Если писец пишет "Герой атаковал своей лошадью", то исправить на "Герой атаковал на своей лошади" легко, и смысл цитаты не затронут, если автор добавляет "Гомер, книга 14", или "книга 24". Для числа стать поврежденным нетрудное дело, так как копиист не всегда рассматривал его как важную информацию, и было мало шансов, чтобы древний или византийский ученый проверил его точность или попытался проследить цитату и восстановить правильный номер. особенно из папирусного свитка, и трудно вообразить, чтобы кто-нибудь полез за цифрой даже в кодекс, если оратора или филолога интересовала сама цитата, а не ее точный источник и местоположение, и этот факт лучше всего иллюстрируют почти двести фрагментов в собрании Якоби с одним именем Феопомпа, но без указания (утерянного или опущенного) на сочинение и номер книги. Далее, могут подозреваться и непризнанные цитаты; например, у Страбона есть иногда близкие словесные параллели с известными фрагментами; возможно, Феопомп был источником для 1.3.21; 9.5.8, 16 и ср. 7.30 с F266, 14.1.20 с F59
Экспертизы текстов фрагментов подтверждают неопределенность. Существует действительно значительное количество фрагментов, где числа были утеряны из-за небрежности переписчика или где цифры не владели абсолютной уверенностью в себе. Что еще хуже, есть иногда причины сомневаться в надежности приписываний отрывков именно нашему Феопомпу. Был еще один Феопомп, комический поэт, с которым смешивали историка, а случай с подозрением на путаницу Феопомпа с Теофрастом, учеником Аристотеля и современником Феопомпа, отмечен в предыдущей главе. Однако, цель этих замечаний заключается в пропаганде осторожности, так что не отчаивайтесь. В числах сила, и фрагменты действительно попадают в шаблон и следуют модели Вообще говоря, они показывают контур хронологического рассмотрения карьеры Филиппа, прерывающейся экскурсами различной величины, иногда огромными.
Содержимое Филиппики
Таблица 1.
Содержание Филиппики
Книга |
Содержимое |
Даты |
|
Первая фаза. Филипп закрепляет свое положение. |
|
1 |
Введение. Ситуация в Греции во время воцарения Филиппа и вторжения претендентов, FF24-37, 381? 345? 286? 307? 310? 337? 348? 372? 279? 393? 352? 341? 181? (D. S. 16.2-3). |
360/59 |
2 |
Война с пеонами и иллирийцами, география Иллирии? FF38-41, 363? 235? (D. S. 16.4). |
359/58 |
3 |
Захват Амфиполя, F42, F30? Приобретение шахт у горы Пангей FF43-4. Ранняя история Фракии, вторжение Сесостриса Египетского FF46-7. (D. S. 16.8; Herodot. 2.102-108). |
357 |
3-4 |
Первое вторжение Филиппа в Фессалию, FF48-9. (Just. 3.18). |
357/6? |
4 |
Поражение Филиппа от Фракийского союза, F51? Захват Галоннеса, Meфоны, FF50, 52, 384? (Demosthen. On organization 13.23, c. Aristocrates 199; D. S. 16.22.3, 31.6, 34.3-5). |
356/3 |
5 |
Кампания Филиппа против Фер, покорение Пагас, FF53-8. (D. S. 16.14,31.6). |
354, 353 |
6 |
Ономарх противостоит Филиппу? FF60-61. Ситуация в Иония (Вторая Афинская Конфедерация?), F59, 305? (D. S. 15.28). |
353 |
7-8 |
Союзническая война — Афины теряют Вторую Афинскую Конфедерацию?F62. (D. S. 16.7.3-4, 21-2). |
(357-355) |
8 |
Филипп вовлечен в Священную войну, F63, 298? 336? (D. S.16.35) |
353?, 352? |
|
Пауза для отступлений. |
|
8-9 |
Чудеса, FF64-77, 392? 394? |
|
9 |
Описание дельфийской Амфиктионии, описательная география центральной Греции, FF78-82. Война с Керсоблептом Фракийским, FF83, 84. (D. S. 16.38.1; Schol. Aeschin. 2.81). |
352? |
|
Промежуточная фаза. Филипп готов к расширению. |
|
10 |
Филипп угрожает афинским интересам (D. S. 16.42-9?). Отступление «О демагогах», FF85-100, 261? |
|
11 |
Конец войны с Керсоблептом, F101. Результаты Союзнической войны? F102. |
|
|
Смута в западных сатрапиях. |
|
11 |
Введение к длинному отступлению о западных сатрапиях Персидской империи? F293? |
|
12 |
История восточных греков и западных сатрапий — царствование и убийство Эвагора I, FF103-4, 346? 351? (D. S. 14.98.1-4, 15.2-5, 8-12, 18-19, 20-1?) |
ок. 394/374 |
13 |
Египетское отпадение от Персии и смерть Агесилая, FF105-9, 321-3? (D. S. 15.29.1-4, 41-43, 90-93). Историческая география северо–западного побережья Малой Азии, FF110-12. |
360 |
14 |
Артаксеркс Ох всходит на трон, движется против Египта? F113. |
360/51? |
15 |
Общее восстание западных сатрапий с вовлечением Сидона, Кипра, FF114-16 (D. S. 16.40.3-45.6). Еще историческая география западного побережья Малой Азии, FF117-18. Отступление о политическом предательстве? FF119-20. |
351/0 |
16 |
История Карии (юго–западноге побережье Малой Азии). Мавсол ниспровергает демократию на острове Родос? F121. |
ок. 358? |
17 |
17. Хиосцы помогают Мавсолу в распространении его влияния, Союзническая война повторно «посещается»? FF122-3, 299? 297? |
ок. 355/51 |
18-19 |
Артаксеркс Ох покоряет Египет, FF124, 263? 368 (D. S. 16.46-51). |
346/3? |
|
Первая фаза македонского расширения. Афинский ответ терпит неудачу. |
|
20 |
Начало нападения Филиппа на Олинф, FF125-7, 266?375? (D. S. 16.52.9) |
350/49 |
21 |
Географическое отступление об областях к северу от Македонии, об Италии и Сицилии, Причерноморье, Адриатическом и Ионийском морях, и скитания Ясона и Медеи? FF125-33, 266? 375? 274? 285? 356? 317? Упоминание о Сицилии и ее тиранах вызывают сравнение с более умеренным правлением афинянина Писистрата? FF134-6. |
|
22-23 |
Война Филиппа с Олинфом, FF137-45. |
ок. 349 |
24 |
Олинфская война, вмешательство Филиппа в дела Эвбеи, FF146-9, 287? (D. S. 16.53.9) |
|
24 |
Восстание Эвбеи, FF147-51. Отступление в раннюю историю Эвбеи? F387? |
349 |
25 |
Конец Олинфской войны, «разоблачение» риторики Афинской империи, FF152-5, 306? 281? Филипп двигается, чтобы уладить Священную войну, FF156-8, 30 |
347 |
26 |
Разоблачение и казнь Филона? FF159,344? (D. S. 16.56). Филипп двигается против Керсоблепта во фракийский Херсонес, 160-1. Война против Гала, F162. Конец Священной войны, переговоры о Филократовом мире начинаются, FF164-5. (D. S. 16.57-64) |
346 |
27 |
Филократов мир заключен, F166. 360 360/51? |
346 |
|
Вторая промежуточная фаза. Филипп укрепляется. |
|
28-29 |
Нет фрагментов. |
|
30 |
Последствия Священной войны. История дельфийской Амфиктионии теперь под контролем Филиппа, FF167-70. |
|
31 |
Нет фрагментов (кроме F30?) |
|
|
Перерыв на второстепенные отступления. |
|
32-33 |
Союз Филиппа с Мессенией. Отступление в раннюю спартанскую и пелопоннескую историю, FF171-8, 311? 357? 350? |
|
34 |
Нет фрагментов. |
|
35 |
Историческая география северной Малой Азии и окрестностей? FF179, 388? 389? 370? |
|
36 |
F291? (но см. книгу 46). |
|
37 |
Нет фрагментов. |
|
38 |
Историческая география северной Малой Азии FF181, 363?? Филипп в Иллирии, F182 (D. S. 16.69.7) |
344/2 |
|
Филипп укрепляется. |
|
39 |
Филипп в Эпире, F183 |
344/2 |
|
Еще второстепенные отступления. |
|
39 |
Отступление в сицилийскую историю (через Тимолеонта?), FF184-7, 189-91, 358? 365? 371? 283? |
394-344/3 |
40 |
Сицилийское отступление продолжается, FF188, 192-3, 196. Возвращение в северный Пелопоннес, центральная Греция FF194-5. |
|
41 |
Нет фрагментов. |
|
42 |
Конец сицилийского отступления? F198. |
|
42-43 |
География дальнего запада: Гибралтар, Иберия, Галлия, Этрурия, FF199-205, 335? 354? Филипп в центральной Греции, FF206-7, 382? 319? |
343/2 |
|
Заключительная фаза консолидации. |
|
44 |
Реорганизация Фессалии в тетрархии Филиппом, FF208-9. (D. S. 16.69) |
344 |
|
Заключительная фаза завоеваний Филиппа. |
|
45 |
Отношения Филиппа с Фивами, отступление в раннюю фиванскую историю, FF210-12, и в Афины, F213. Филипп движется против восточной Фракии, готовится напасть на Византий, F214. (D. S. 16.71.1-2) |
343/2 |
46 |
Отношения Филиппа с Аркадией? F215. Филипп усиливается Фракией, женившись на фракийской принцессе Медее, F216. Смерть Гермея из Атарнея, F291. |
341 |
47-48 |
Начало войны между Филиппом и Афинами. Операции Пармениона и Антипатра во Фракии. Неудачные нападения Филиппа на Перинф и Византий, его захват афинского флота с зерном, FF217 - 22, 360? 292? (D. S. 16.74-77.2) |
340/39 |
49 |
Филипп готовится к заключительному откровенному обмену мнениями с греческими государствами, длинная резкая критика против него, FF223 - 5. |
|
50 |
Конец фракийской кампании F226. Пиратство Филиппа в Эгейском море? F227. |
|
51 |
Прелиминарии перед Херонеей, Демосфен сколачивает союз против Филиппа, FF229-31, 328? |
339/8 |
52 |
Причастность Спарты к союзу? Конец карьеры царя Архидама, FF232-4, 318? 312? |
|
53 |
Сражение при Херонее, FF236, 329? 385? (D. S. 16.84-88.2). |
338 |
54 |
Последствия Херонеи, F237. |
|
55 |
Филипп вступает в Пелопоннес, FF238-9. |
338 |
|
Заключительная консолидация. |
|
56 |
Отношения Филиппа с государствами Пелопоннеса, FF240-1 |
|
|
Отступление. |
|
|
Отступление об Аркадии? FF242-4 |
|
|
Заключение. Конец карьеры Филиппа |
|
57-58 |
Коринфский Союз установлен, Филипп объявляет войну Персии <338/7>, его убийство, FF245-6, 280? (D. S. 16.89-95) |
336 |
Когда Дионисий Галикарнасский приступил к своим "Римским древностям", он начал с предисловия, потому что по его словам он был обязан его написать. Это была стандартная процедура для историка. Однако, он заявил, что он не будет зацикливаться в прологе на похвалах себе и порицать других авторов, как поступали Анаксимен и Феопомп в своих сочинениях. Фотий знал и суммировал длительный пассаж, в котором Феопомп представился и сравнил себя в свою пользу с другими авторами (F25, см. также F345), и кажется, нет оснований сомневаться в том, что Фотий цитирует предисловие к Филиппике. В этом отрывке Феопомп назвал себя современником известного Исократа и малоизвестных Теодекта и Навкрата. Так как эти ораторы состязались с ним в произнесении надгробной речи Мавсолу, он вероятно упоминал это соревнование и хвастался своим успехом. Он утверждал, что четыре конкурента были ведущими ораторами века, но он и Навкрат затмили двух других, потому что Исократ и Теодект были вынуждены обучать риторике за плату, тогда как он и Навкрат, свободные от необходимости преподавать, могли посвящать все свое время охоте за мудростью и знаниями. Однако, он считает, что он должен занимать почетное место из-за своей объемистой литературной продукции, как исторической, так и чисто риторической. Он писал о предметах, значимость которых все еще признавалась, и едва ли какой важный эллинский город он не посетил. В каждом месте он выступал с декламациями и оставил прочную память о своем риторическом мастерстве. По словам двух других источников (Афинея и Дионисия Галикарнасского, FF26, 181), он подчеркнул огромную стоимость своих путешествий и достоверность, которую они давали его истории. Фотий заключает:
"Так он говорит о себе и объявляет, что выдающиеся авторы прежних времен в значительной степени уступают даже второразрядному стандарту его дней. Он утверждает, что это ясно и из лучших работ древних и современных ему авторов, и из того, что древние забыты, ибо по его словам литературные знания достигли значительного прогресса в его поколение".
Фотий удивляется, кого можно было бы иметь в виду под "выдающимися авторами прежних времен". Он задумывается на мгновение, но ему не приходит на ум ни один предыдущий историк, который, с чем он согласился бы, столь сильно уступал Феопомпу, но определенно не Геродот и Фукидид, если подразумевались они.
Ни Геродот, ни Фукидид не знакомили с собой так помпезно. Протрубив о собственной крутости, Феопомп вероятно перешел к делу и представил свою работу и основную тему. В какой-то момент, возможно в Филиппике и скорее всего в введении он признался, что будет рассказывать мифы (F381). Если это так, то вывода, что он намеренно отверг принцип Фукидида, трудно избежать. В своем знаменитом вступлении Фукидид предупредил своих читателей, чтобы они не ждали мифологии в его работе. Получается, Феопомп заявлял более близкое родство с Геродотом, который был известен своими чудесными отступлениями. Возможно, не упоминая Геродота или Фукидида по именам, он считал, что добьется большего успеха, чем Фукидид с одной стороны, если восстановит развлекательный элемент в истории, и чем Геродот с другой, если использует свои обширные "исследовательские" путешествия и описывая их в лучшем, "более современном" стиле (5).
Итак, Феопомп начинает с введения к своему предмету. Согласно Полибию (8.11.1 = F27), он обратился к Филиппу в качестве темы, потому что он воспринимается им как уникальная фигура, которую еще никогда не рождала Европа. Как будет показано в главе 5, он вероятно следовал общепринятой генеалогии (или, по крайней мере, ее версии), которая прослеживает Филиппа до Геракла, объявив его тем самым греком по происхождению (FF29, 279, 393), обладающим лучшей родословной, царем, как Полибий выставляет его, "рожденного с прекрасной природной склонностью стать совершенным мужем". Затем Полибий резюмирует Феопомпову характеристику Филиппа как бабника и алкоголика, который манипулировал своими друзьями и порабощал города предательством и силой. Большинство Полибиевых замечаний отражено в сохранившихся фрагментах. Афиней повторяет несколько пассажей с записью дикого пьянства Филиппа, и он и Полибий описывают манипуляции Филиппа со своими друзьями. О распутстве Филиппа фрагменты молчат, но нет никакой причины сомневаться относительно сообщения Полибия. Перипатетик Сатир перечислил восемь жен Филиппа, хотя его версия очевидно объясняло большинство ранних браков Филиппа политическими выгодами. Они цементировали ключевые союзы с иллирийцами, фракийцами, молоссами и фессалийцами (Athen. 13.557 B-E). Однако, описание Полибия звучит так, будто Феопомп рассматривал многоженство Филиппа не столько как инструмент империализма, сколько как разрушительное, патологическое принуждение, но эта точка зрения принята Сатиром и большинством других авторов только в связи с последним браком с Клеопатрой. В этом случае Филипп, как вообще предполагается, был сражен любовью. Союз был бы угрозой юному Александру относительно наследования, если бы Филипп произвел мужское потомство и кажется, что Олимпиада, мать Александра, тоже так считала. В 336 убийство Филиппа Павсанием, которое было вероятно спланировано "неизвестным или неизвестными", обеспечило трон для Александра и позволило Олимпиаде одержать победу над ее соперницей. В традиции Александр предан матери (Plut. Алекс. 25.6, 27.8), и вероятно Феопомп, который позировал и в других местах как агент и советник Александра, проследил, чтобы его сообщение о браках Филиппа удовлетворяло ее взглядам. Действительно, в некотором, теперь потерянном контексте он представил возможно отредактированную, стандартную генеалогию Олимпиады, которая прослеживала ее до Приама, царя Трои, с одной стороны, и до Ахиллеса, героя Илиады, с другой, и которая едва ли была ей неугодна (F355).
Введение, кажется, затянулось, но в конечном счете Феопомп обратился к своему рассказу. Подробное обсуждение возможного содержания Филиппики могло заполнить отдельную книгу. Таблица 1 - резюме содержания, основанного на плодах трудов Вихерса, Шранца, и Якоби. В нескольких случаях я немного расширил результаты этих ученых и в одном месте сделал смелое предположение, чтобы уладить спор о местоположении важного фрагмента 291 о Гермее Атарнейском.
Первые семь с половиной книг Филиппика очевидно касались блестящих начальных успехов Филиппа в закреплении за собой трона и затем его расширения территориями, захваченными в значительной степени за счет или к затруднению Афин: Амфиполем, горой Пангей (книга 3, FF42-4), Мефоной на побережье, и островом Галоннес (книга 4, FF50-2); сюда входили даже его операции в Пагасах, столь близких к северной оконечности Эвбеи (353? книга 5, FF53-8). Тем не менее, два или возможно три географических фрагмента из книги 6 кажется свидетельствуют о внезапной смене обстановки в Эгейском море и распаде Второй Афинской Архэ. Якоби расположил их как ему было удобно и не надо здесь ему слепо следовать. По-моему, правильный порядок - 60/61,59. Возьмем F61 из Стефана Византийского. В нем просто упоминается Эвемон, "город орхоменцев".
Было два места под названием Орхомен, один в Пелопоннесе (в Аркадии, только к северу от Мантинеи) и другой в Беотии (около границы с Фокидой), но только аркадскому городу принадлежал город под названием Эвемон. Приблизительно в 360 или немного прежде Эвемон и Орхомен объединились в симполитию. F60-явно ссылка на Аркадию ("Эвa, город Аркадии"), но действительно ли эти два фрагмента составляют в целом отступление о "ситуации в Пелопоннесе" как предполагает Якоби? Павсаний также знает об Эве, но он делает его деревней Коринфии (2.38.6). Там находилась часовня Полемократа, сына Махаона, "героического" врача в Илиаде, но она мало что значила и едва ли занимала центральное место в важных проблемах Пелопоннеса 350-х гг. Эвемон - также имя героя, отец гомеровского Эврипила, который был родом из южной Фессалии. Эва, со своей стороны (F60), наверняка также связана с южной Фессалией, но более отдаленно. Святыня Полемократа, упомянутая Павсанием, была местом исцеления, и терапевтические полномочия героя были очевидно унаследованы от его отца Махаона, фессалийца из Трикки. Махаон был сыном бога-целителя Асклепия, чей культ происходил из Фессалии. Поэтому и F61 об Эвемоне, и F60 об Эве могут разумно рассматриваться как часть отступления того рода, которым иногда балуется Феопомп (cр. F103) в конце длительного рассказа прежде чем начать новое повествование. Его темой была возможно легендарная история южной Фессалии вместе с некоторыми из своих культовых ассоциаций и связей с Аркадией.
Таблица 2. Главные повествования Феопомпа сравнительно с его основными оппонентами или источниками. |
F59 разительно меняет сцену и предмет. Место под названием Пигела - тема фрагмента, сохраненного александрийским лексикографом Гарпократионом. Он говорит, что место было в Ионии и получило свое имя (согласно Феопомпу в книге 6) от болезни ягодиц (греч. pygoi), подхваченной некоторыми из людей Агамемнона. Больные были оставлены там, обнаружили место и дали ему название. Немного более полная версия той же самой истории приводится Страбоном (14.1.20), который определяет место как самосское владение на материке, часть Эфесского побережья около Приены. Эта Пигела должна, конечно, быть идентифицирована с Фигелой из F305, который является надписью из Приены. Согласно этой надписи, группа экспертов была назначена решить, кому принадлежала Фигела. Они проконсультировались с различными Историями, включая Феопомпову, и пришли к заключению, что наиболее древние сообщения говорят в пользу самосцев. Различные написания легко объясняются. У местного ионийского диалекта была тенденция пропускать звуки "h", который процесс называется psilosis. Неразбериха с Пигелой - Фигелой этим не ограничивается. У Суды есть запись: "Пигелла - место, которое мы называем Фигелла, откуда ходит паром на Крит". Оно наверняка было намного южнее Феопомповой Фигелы и более удобным для критского парома. Форма Пигелла является ионийской разновидностью более обычной Фигеллы.
Рассмотрение F59 предполагает, что Пигела выловлена из подробного сообщения об Ионии и Эгейских островах, включая ее предысторию и территориальное распределение, иначе было бы трудно понять, как Феопомп мог быть приведен в качестве авторитетного источника о Фигеле как самосской собственности. Так как у сообщения этой природы нет никакого мыслимого места, прерывающего рассказ о событиях и культовых связях внутри и вокруг южной Фессалии, кажется вероятным, что F59 принадлежит более поздней части книги 6, части новой темы, которую Якоби разумно идентифицировал как ситуацию в Ионии. Мейер назначил F59 к Элленике, но под конец был склонен дать ему место в Филиппике и в контексте Союзнической войны, которую точку зрения я нашел (очевидно) более убедительной. Судя по Ксенофонту (Элленика 1.2.2), Пигела вероятно упоминалась в Феопомповой Элленике в связи с событиями 409, слишком рано для Элленики 6. Нет никаких фрагментов из книги 7, но обвинения в адрес византийцев и халкедонцев в податливости расслабляющим миражам демократии (F62) должны, конечно, быть взяты примерно из открытия книги 8. У византийцев была сперва демократия, и халкедонцы познакомились с нею через них. Что F62 принадлежит к началу книги 8, кажется трудно отрицать. Конец этой книги занимал экскурс, известный как "Чудеса", которые "перетекли" и в книгу 9 (FF77-8), тогда как почти наверняка предварялись возвращением в центральную Грецию и обстоятельствами Священной войны с описанием членства в дельфийской Амфиктионии (F63). Эта растановка оставляет лишь начало книги для упоминания о византийцах и халкедонцах. Демосфен упоминает об очевидной аннексии "Халкедона, который принадлежал царю, и Селимбрии, однажды нашего союзника" Византием в своей речи "За родосцев" (26, от года 353 или 351?), когда халкедонцы вероятно заполучили демократию, введенную им удачным ходом со стороны византийцев. Захват территории наиболее естественно связан с аннулированием афинской власти в регионе, другими словами, с Союзнической войной. Было сообщение об Ионии в некоторых деталях в конце книги 6. Нет ничего из книги 7, но византийцы захватили территорию в начале книги 8, вероятно используя в своих интересах полный крах афинской власти в Эгейском море. Поэтому наиболее вероятной темой для конца книги 6 и начала книги 7 была бы Вторая Афинская Архэ и ее роспуск вследствие успешного восстания союзников в 357-355. Далее, трудно не признать попытку видеть историческую причину в этом прыжке от вторжения Филиппа на побережье Фермейского залива, на Халкидский полуостров и южную Фессалию до распада афинской власти в Эгейском море. Филипп мог взять эти прибрежные места, потому что не было никакой морской силы для противостояния ему. Здесь тезис "вакуума власти". Согласно Плутарху, подобный случай обсуждался оратором и историком Каллисфеном, племянником Аристотеля и придворным историком Александра, пока он не сбился с истинного пути. На пиру македонцы попросили его выступить с речью, восхваляющей их, что он сделал с большим успехом и к их большому удовольствию. Затем они предположили, что хвалить великое легко, вот пусть он использует свою риторику, чтобы осудить тех же самых македонцев. В ответ Каллисфен предположительно продвинул тезис, что разногласие среди греков было причиной роста власти Филиппа. Он закончил цитатой из Еврипида: "Когда мятеж, всяк мерзкий чести собирает" (Plut. Alex. 53.5). Свой талант ритора он бесспорно доказал, но его чрезвычайная нехватка такта вероятно внесла немалый вклад в его окончательное уничтожение. Годы спустя греческий путешественник второго столетия Павсаний, у которого никогда не было хорошего слова для Филиппа, объяснил его завоевания как оппортунизм, использующий в своих интересах слабость и смуту в Греции после Пелопоннеской войны. Линия рассказа, представленного Феопомпом, выглядит прекрасно совместимой с видом аргумента, выдвинутым Каллисфеном и Павсанием.
Родной для Феопомпа Хиос был инициатором Союзнической войны, наряду с Косом, Родосом, и позже Византием (D. S. 16.7.3), но не ясно, одобрил ли он их действия. Византийцы, по крайней мере, были описаны как беспутные "завсегдатаи кабаков", и если F59 рассматривал местный территориальный спор между Самосом и Приеной или Эфесом, то возможно он подчеркнул преступную близорукость или мелкую жадность, приводящую к территориальным ссорам среди союзников, как причину Союзнической войны. Одним из главных пособников восстания был Мавсол из Карии. Феопомп, характеризовал его как человека, который сделает все что угодно за деньги (F299).
Феопомп не оправдывал Афины, конечно. Ибо есть причина расценивать уничтожающее нападение на политическое руководство Афин в конце книги 10 как объяснение сетований на неспособность Афин оказать эффективное сопротивление Филиппу в его более уязвимые первые годы. Отступление обширно изучено Коннором, и я намереваюсь добавить немного к его результатам. Оно сосредоточилось на афинских политических лидерах от Фемистокла до Гипербола (ок. 483-ок. 416) и опять от Каллистрата до Евбула (ок. 380-ок. 350). Нет точного указания на его границы, но Коннор дает основания считать, что определить их можно. Во-первых, фрагменты предполагают, что известные люди были затронуты в деталях, и если бы там было существенно больше политиков, то возможно, возникла бы проблема пространства, так как все отступление занимало только часть единственной книги. Во-вторых, у аргумента от молчания может быть здесь некоторый вес. Отступление было оправданно известным и, по всем сообщениям, сенсационным. После "Чудес" "О демагогах" наиболее приводимая часть всего Феопомпа. Афинские политические лидеры были, конечно, весьма интересны поздним компиляторам анекдотов и биографий. При этих обстоятельствах было бы странно, если бы в этом трактате подробно рассматривался какой-нибудь афинский политический деятель, который вообще не оставил опознаваемого следа в более поздних источниках.
Однако может быть известные субъекты отступлений иллюстрируют определенные темы. Коннор указывает на постоянные стремления коррумпированных лидеров покупать популярность собственными состояниями - Кимон (FF89, 90) - или казенными средствами - Евбул (F100) и вероятно Перикл - или захватывать деньги жадно - Фемистокл (F86), тот же Кимон (F90) и Клеон (F94). Жертвы их жадности не всегда определяются во фрагментах, но Феопомп вероятно идентифицировал их вообще как эгейских островитян и ионийцев. Он наверно знал историю Геродота в присвоении Фемистоклом взятки от эвбейцев (8.5) и прямо обвинял Клеона в получении пяти талантов от неуказанных "островитян" (F94), которые хотели, чтобы он убедил афинян облегчить им дань. Дальнейшая мысль, не подчеркнутая Коннором, состоит в том, что все политические деятели, которые, как известно, были включены в отступление, играли ключевые роли в формировании афинской имперской политики в отношении Эгейского моря и Ионии в то время, когда отчаяние не было повесткой дня и принимались реальные политические решения. Фигуры же как например Алкивиад, Фрасибул и Ификрат были вовлечены в эгейскую политику в отчаянные времена. Их действия в этой области были направлены прежде всего на сохранение открытого коридора для жизненно важных поставок зерна из Черного моря в Афины. Насколько известно, они не были включены в отступление. Другой демагог, который неизвестно был ли включен, Клеофон, с бессмысленным постоянством отстаивал во время Пелопоннеской войны политику, пагубную для Афин, но малозначительную в то время для Эгейского моря. Поэтому, очевидная структура отступления не лишена правдоподобия, учитывая, что оно было написано историком, который был родом с эгейского острова, а не из Афин.
В предыдущей главе я предположил, что замечания о Каллистрате и Евбуле совместимы с сочувствующим отношением ко Второй Афинской Архэ. Если это представление верно, то книга 10 закончилась доброжелательным рассмотрением недолговечной Второй Архэ или по крайней мере ее идеалов с последующей резкой критикой Евбула за разбазаривание столь похвально накопленных казенных средств на легкомыслия типа государственных праздников и за подрывающую общественную мораль деятельность (FF97-100). Так как это отступление следовало после сообщения о раннем македонском расширении и располагалось вероятно недалеко от рассказа о Союзнической войне и ее последствиях, то возможно на демагогов Феопомп пытался списать неспособность Афин поддержать своих союзников и использовать Архэ, чтобы оказать сопротивление Филиппу в самый решающий момент.
Фрагменты 101 (об отце Керсоблепта) и 102 назначены книге 11, и было бы хорошо увериться в их правильном порядке. Но независимо от очередности F102 более важен. Он указывает, что часть книги 11, скорее ее начало, продолжала комментарий об условиях в Афинах после победы союзников в Союзнической войне. "Фрагмент" является своеобразным. Это не цитата из Феопомпа, а утверждение, что он пиратски заимствовал раздел речи Исократа, Ареопагитика. Уже давно признано, что эта речь наверняка была написана Исократом во время или незадолго до Союзнической войны. Отчасти она имела целью прокомментировать плачевное на тот момент положение Афин и извлечь поучительные уроки из предполагаемых прошлых ошибок. Порфирий, который предоставляет информацию, говорит лишь, что плагиат начался со слов Исократа (Areopagiticus 4): "ничто или из хорошего или из плохого не посещает людей несмешанным" и так далее, но у него нет ничего, что раскрывает, где цитата закончилась. Предложение кончается словами: "но... богатство и власть посещаются и сопровождаются безумием и безумием необузданным; тогда как бедности и смирению присущи трезвость и большая умеренность; так что трудно решить, какой выбор предпочтительно завещать собственным детям", и здесь было бы очень удобно завершить отступление "О демагогах", но Исократ не останавливается и продолжает, на этот раз проводя параллели со спартанской историей:
"Ибо мы найдем, что от удела, который кажется низшим, состояния людей вообще продвигаются к лучшему условию, тогда как от удела, который кажется повыше, они обычно изменяются к худшему. Из этой правды я мог бы привести бесчисленные примеры из биографий отдельных мужей, так как они подвергаются самым частым превратностям; но случаи, которые более важны и более известны моим слушателям, можно извлечь из пережитого и нашим городом и лакедемонянами. Что касается афинян, то после того, как наш город был разорен варварами, мы стали, потому что мы беспокоились о будущем и обратили внимание на наши дела, передовых из эллинов: в то время как, когда мы предполагали, что наша власть была непобедима, мы едва избежали порабощения. Аналогично лакедемоняне, появившись в древние времена из темных и скромных городов, сделались, потому что они жили умеренно и под военной дисциплиной, владыками Пелопоннеса; тогда как позже, когда они стали зазнаваться и захватили власть на суше и на море, они попадали в те же самые опасности, что и мы". Сколько отсюда Феопомпа, неизвестно, но вполне в его духе.
Кажется, что книги 12 - 19 были посвящены греческим отношениям с бурными и часто нелояльными западными сатрапиями персидской империи от Даскилия на севере до Египта на юге, охватывающими пять десятилетий примерно с 394 до середины 340-х, когда Артаксеркс Ох наконец возвратил Египет (343). Прежде, чем оставить вводные книги Филиппики, я должен указать также, что, если мои предположения о расположении материала до сих пор верны, то вполне возможно, что первые девятнадцать книг Филиппики показывают структуру, известную как кольцевой состав, или разделение на группы. Первые пять книг являются, главным образом, рассказом о начале расширения Филиппа вперемежку с относительно краткими географическими отступлениями. Они "уравновешиваются" семью книгами с 12 до 19, рассказом о западной персидской истории, тоже украшенным относительно краткими географическими отступлениями. Книга 7, наряду с частями 6-й и 8-й была повествованием о Союзнической войне. Книга 8 обсуждала дельфийскую Амфиктионию, без сомнения в контексте Священной войны. Затем подоспели "Чудеса" и за ними было еще об Амфиктионии. Конец книги 10 и часть 11-й возвращались к Афинам после Союзнической войны, и наконец следовал новый рассказ о западной персидской истории. Короче говоря, тогда структура была вероятно следующая: длинный рассказ, Союзническая война, дельфийская Амфиктиония, "Чудеса", дельфийский Амфиктиония, Союзническая война, длинный рассказ.
Книга 12 Филиппика предоставляет другой ясный случай кольцевого состава. Ее содержание всесторонне резюмировал Фотий, чтобы доказать, что он прочитал ее и что она не была потеряна, как утверждал Менофан. F103 указывает, что главной темой книги 12 была карьера Эвагора I и особенно его восстание против персидского господства (ок. 390-ок. 380). Главный рассказ был об Акорисе, царе Египта, который заключал союзы в начале рассказа и заключал их в конце. Книга начинается с сообщения о союзе, который Акорис заключил между Египтом и Карфагеном (ок. 390); затем он "поддерживал Эвагора Кипрского в сопротивлении персидскому царю". Есть реминисценция о неожиданном воцарении Эвагора (ок. 411 или ранее) и уход в предысторию бронзового века, чтобы показать, что Кипр законно был частью эллинского мира, так как его однажды взял Агамемнон на пути к Трое или от Трои. Далее идет рассказ о восстании. Персидский царь вводит в дело силы против Эвагора, который побежден в морском сражении приблизительно в то же самое время, когда был подписан Анталкидов мир (387/6). (Речь идет о сражении при Китии, которое большинство ученых датируют 381). Там следует интрига с участием персидского верховного командования, и Эвагору удается продержаться, пока Нектанебид не наследовал Акорису на египетском троне (380). Наконец, Эвагор договаривается о почетной сдаче, но несколько лет спустя (374/3) он убит евнухом в какой-то непристойной гаремной интриге. Акорис вводится повторно, и Феопомп рассказывает, как он заключил союзы с Писидией и Аспендом на южном побережье Малой Азии. Это бесспорно ретроспективный кадр. Наиболее вероятное время для Акориса договариваться о союзах с областями южной Малой Азии было бы около начала его господства, куда относятся и его переговоры с Кипром. Возвращение к Акорису и его союзам завершает полный круг, приходя к началу кольцевого состава, в то время как упоминание об областях, с которыми Акорис заключил союз, возвещает следующую тему: географию и легендарную "предысторию" южной Малой Азии, непосредственно повторяя ретроспективный кадр к бронзовому веку при открытии рассказа. Этим книга заканчивается.
Лишь слабые проблески в содержании следующих книг уцелели. Смерть Агесилая (360, FF105-8) была рассказана в книге 13. Другие темы, которые ее охватывали, включали передачу острова Сироса Самосу неким Феагеном (F111) и что-то о добыче цинка около Трои (F112). Эта книга вероятно также включала двадцатилетний скетч от воцарения Нектенибида (380, F103) до времени посещения Агесилаем Египта. Если это так, то FF105-8 должно поместить в конце книги.
Посещение Агесилаем Египта надежно датировано 360. Два года спустя в 358 Артаксеркс II (по прозвищу Мнемон) умер, и Артаксеркс III (по прозвищу Ох) взошел на персидский трон. Мнемону не удалось подчинить Египет, и его контроль над другим западными сатрапиями не был закреплен. Со смертью Мемнона большинство этих сатрапий воспользовалось случаем, чтобы присоединиться к Египту в восстании. F113 из книги 14 говорит о непомерных расходах, которые несли персидские вельможи, когда им приходилось развлекать своего монарха. Возможно, контекст - молодой Ох, перемещающийся по своему царству в попытках восстановить порядок. Обстоятельных деталей недостает, и вообще нет никакой причины полагать, что Феопомп знал что-то из персидской истории или географии сверх того, что можно было бы почерпнуть из прибрежных общин, прямо доступных для греков.
Из книги 15 имеется семь фрагментов. Темой ее наверняка было восстание западных сатрапий, и F114 подтверждает это подозрение, упоминая Стратона, распутного правителя Сидона, и его конкурента в расточительстве, Никокла Кипрского. Соревнование в наслаждениях этих двух марионеток могло окончиться только ничьей. В результате оба правителя развратили себя богатством и властью, и оба плохо кончили. FF115-16 - просто названия кипрских мест. FF117 - 18 возвращают в Ионию, к Колофону или его окрестностям, описывая, как колофонцы сказочно разбогатели, продавая пурпурную краску. Однако, их богатство развратило их; они угодили в политическую смуту и оттуда в тиски тирана (cр. Strabo 14.1.29). F120 и вероятно F119 обосновываются на материке для рассказов о промакедонских предательствах. Повидимому морализаторство, дела Эгейского моря и коварный прогресс македонских успехов всегда занимали ум Феопомпа.
F121 из книги 16 упоминает коррумпированную олигархию во главе с Гегесилохом Родосским. Тот остров уже был демократией и союзником Афин до 357, когда он стал вожаком союзников во время Союзнической войны. Хорнблауэр предполагает, что удачный ход, который привел Гегесилоха к власти, имел место во время Союзнической войны и встретил пособником Мавсола Карийского, который был заинтересован в расширении собственной сферы влияния, в этом случае за счет Афин. Ученые, которые думают, что Феопомп вообще одобрял олигархии при сопоставлении их с демократическими государствами, могли бы хорошо обдумать этот фрагмент. Согласно F121 Гегесилох открыто играл на деньги со своими близкими друзьями, чтобы узнать, какая конкретно свободнорождённая женщина будет обижена и кто из проигравших силой приведет несчастную к победителю. Неизвестно, указал ли Феопомп, что женщины, которые намечались для оскорбления, являлись женами опозоренных бывших демократов. Выражает ли гнев фрагмента сочувствие автора к лишенным гражданских прав демократам, не разберешь, однако вряд ли историк считал Гегесилохову олигархию прогрессом по сравнению с прежним государственным строем родосцев. Предположение о выступлении Мавсола с бывшими афинскими союзниками может дополнить F123 из книги 17, который является вероятно частью полного описания попыток карийского царя воспользоваться афинской неудачей, чтобы расширить свою небольшую империю. Слишком самоуверенно возможно основываться на единственном топониме, Ассессе, но этот город недалеко от Милета, как известно, был одной из ключевых стратегических целей Мавсола. Другой фрагмент из книги 17, F122, упоминает известную хиосскую работорговлю. Хиосцы, родосцы и Мавсол, появляющиеся в рассказе об Эгейских событий в середине 350-х в одной компании, могут только подразумевать, что речь опять о Союзнической войне. Есть ли вероятность, что Феопомп рассказал эту войну дважды? Возможно было ошибкой совать сообщение о ней в 7-ю книгу. С другой стороны это было важное событие, имеющее отношение и к раннему феноменальному успеху Филиппа, и к судьбе прибрежных сатрапий, текущей теме. Большая часть их свободы была связана с отсутствием крепкой эллинской морской силы типа Афинского союза. Конечно, было бы возможно рассказать историю с двух точек зрения: во-первых, с точки зрения Афин и их неспособности держать Геллеспонт и не допустить Филиппа в Амфиполь, и во-вторых, с точки зрения мятежников и сатрапов вроде Мавсола, основных агентов войны в юго-восточном Эгейском море.
Предположение Якоби, что книги 18 и 19 касались окончательного покорения Артаксерксом Охом Египта (346-343), кажется разумным. Только один фрагмент положительно назначен этим книгам, F124 из книги 18. Предмет - Никострат из Аргоса, который описан как ярый льстец персидского царя. К счастью, Диодор (16.44.2) идентифицирует Никострата как командира трех тысяч аргосских солдат, посланных по требованию персидского царя, чтобы помочь ему повторно завоевать Египет. Диодор приписывает миссию Никострата на год 351/0, но вообще считается, что дата неправильная. Этот фрагмент о Никострате помогает установить контекст, но он также добавляет к пониманию взгляда Феопомпа на варваров. Это не только лесть, которая порицается; хуже то, что он хватил через край, ища "честь от варвара". Никострат был "лидером аргосского государства", который унаследовал "статус, деньги и много чего от его предков". Он был, короче говоря, правителем у греков, из тех людей, которых хиосцы рассматривали как все же природных господ, чрезмерно подлизывающихся к "варварам", а варвары более подходили для рабской жизни.
Если было какое-то послание в книгах 12 - 19, его не легко предугадать. Описание Якоби отступления как "персидской истории"возможно ошибочно. Огромное большинство фрагментов идентифицируются с местами в эгейских и прибрежных сообществах от Троады через Ионию, Карию, Родос и Кипр южную Малую Азию и Сидон вниз до Египта. Внимание поэтому сосредотачивалось очевидно на областях греко-персидского взаимодействия. Три фрагмента являются просто персидскими, но точного их местоположения не определишь. Один, F109, лексическая статья о послах как о "персидском слове", angaroi, что вероятно не больше, чем персидское неправильное произношение греческого слова angeloi, "вестники". Персы вероятно думали, что они лукавили, говоря по-гречески. Греки были не в состоянии признать неправильно произносимое слово своим собственным и относили его к персидскому языку. F113 говорит о богатой и дорогостоящей жизни Великого царя. Его местоположение, кажется, находится где-нибудь в сердце персидской империи. Наконец, F263, который должен принадлежать книге 18 или 19, немного менее расплывчат. Он описывает в насмешливых выражениях ошеломляющие потребности персидского царя, его двор и армию во время подготовки нападения на Египет. Запасов еды (возможно, на Кипре) было накоплено столько, что приближающиеся путники принимали их за холмы или горные кряжи.
Панэллинист вроде Исократа ухватился бы за тему щедрых ресурсов персидской империи и одновременно ее нехватки политического единства для защиты от греческого вторжения на территорию царя. Если Феопомп сочувствовал Второй Афинской Архэ, если он обращал особое внимание на неспособность персидского царя управлять своими западными сатрапиями и если он верил в пригодность варваров к рабству, то у него действительно были все задатки панэллиниста как у Исократа. Его отвращение к поведению Никострата, Никокла и Стратона весьма совместимо с точкой зрения, что греки как естественные главначальники должны держаться в стороне от рабской лести варварам и более того от их роскошной жизни. Далее, фрагменты явно выдают мнение автора, что раздираемая внутренними смутами персидская империя была спелым плодом для греков, чтобы его сорвать и что, если бы только они могли избежать раболепия перед варварами и объединиться в некую форму добровольной федерации типа Второй Афинской Архэ, тогда персидское богатство будет у них в кармане и нечего бояться Македонии или опасности откуда-либо еще.
Не было бы удивительно, если бы Феопомп думал о том пути. Однако, насколько другие греки чувствовали то же самое? Для них было бы легко согласиться в общем понятии, что эллины действительно не должны бороться с эллинами и что они добились бы большего успеха в объединении и разграблении уязвимой персидской империи. Проблема состояла в том, как это сделать. Апологет панэллинизма должен привести доводы в пользу лидера, объединителя, так как греки не показывали желания или способности объединяться добровольно. Кандидатами на гегемона в последние годы были Афины, Спарта, Ясон Ферский и Филипп. Были надежды на Вторую Архэ, но Афины потерпели неудачу, и впечатление историка от лакедемонского лидерства было не лучше, возможно хуже, несмотря на зарекомендованное спартанское воспитание, agoge. Момент славы Ясона Ферского был недолгим и относился к 370-м около времени сражения при Левктрах. Полибий жалуется в частности, что этот период в греческой истории был проигнорирован Феопомпом и оставлен ради Филиппа. В главах 4 и 5 я исследую свидетельства, которые предполагают, что Феопомп находил Филиппа и его внешнюю политику совершенно отвратительными. Если это так, то Феопомп не был никаким панэллинистом в любом специальном, исократовском смысле слова.
Более вероятно, что Феопомп был бы доволен, если отступление оставило общее впечатление греческой близорукости и некомпетентности в тот период, когда царь был почти не в состоянии контролировать свои западные области. Даже его форсированное покорение крошечного Кипра заняло десятилетие, и было достигнуто лишь переговорами, в которых Эвагору удалось добиться очень выгодных условий для бывшего мятежника. В ходе восстания карийский сатрап Гекатомн, которому поручили строить флот и атаковать Кипр, повиновался приказу, говорит Диодор (14.98.3-4), но и он по сообщениям посылал деньги Эвагору для поддержки его восстания (D. S. 15.2.3). Так как этот случай был уже известен Эфору, источнику Диодора, было бы удивительно, если бы Феопомп пропустил его. F105 из книги 13 также заслуживает внимания в этом контексте, потому что он показывает, что Никострат и Агесилай не были единственными греческими военными начальниками, которые фигурировали в этом рассказе. Был еще Хабрий, афинский стратег (Athen. 12.532A-B):
"Но он не мог жить в городе [Афинах], частично из-за своей распущенности и роскошного образа жизни и частично также из-за афинян, поскольку они суровы ко всем; следовательно их выдающиеся мужи предпочитали проживать вне города, Ификрат во Фракии, Конон на Кипре, Тимофей в Лесбосе, Харет в Сигее, и Хабрий непосредственно в Египте".
Хабрий ушел из Афин в Кипр, чтобы помочь Эвагору в его восстании (о чем повествуется в книге 12, см. F103); отсюда он пошел в Египет и помогал мятежникам и там, пока царь не заявил протест Афинам о нарушении Хабрием Анталкидова мира и не заставил афинян отозвать его. Диодор датирует отзыв Хабрия 377 (16.29.4). Он продолжает и говорит, что по возвращению Хабрия был послан Ификрат, на сей раз чтобы поддержать персидское дело. Приблизительно в 360 Агесилай должен был пойти авантюристом из Спарты для поддержки египетских мятежников, и опять в 340-х, Никострат из Аргоса отправился сражаться на стороне царя. Это похоже на поле с большим пространством риторического сенокоса о греках, неспособных объединиться и победить шатающуюся персидскую империю, но - скандал из скандалов - сражающихся то на одной стороне, то на другой, даже боровшихся друг с другом время от времени, чтобы сохранить империю. FF105, 113, 114, 124 и 263 являются возможно самыми простыми проблесками в том, что оратор Феопомп смог сделать с этим материалом, и когда отступление наконец закончилось, Ох, "регулирующий расходы", отвоевал Египет и стал контролировать свои западные области лучше, чем любой персидский царь с пятого столетия.
Следующие восемь книг, 20 - 27, были прежде всего посвящены повествованию о нападении Филиппа на Олинф, дальнейшей изоляции Афин в результате урегулирования Священной войны, и переговорах и заключении первого мирного договора между Афинами и Филиппом, Филократова мира. Краткий очерк олинфской истории поможет поместить эти фрагменты в контекст. Олинф находится на полуострове Халкидик около Македонии. Три "пальца" Халкидика выступают заметно на север Эгейского моря. После краха Афинской империи в 404 Олинф объединил полуостров в Халкидскую Лигу, которая была достаточно сильна, чтобы угрожать Македонии в 382. В том году Спарта как самозваный "полицейский" Царского мира и Македония объединялись, чтобы демонтировать Лигу в кампании, которая закончилась в 379. После этого времени Спарта была слишком занята Фивами и Мегалополем, чтобы вмешаться, и Лига возродилась как Феникс. В 360, году воцарения Филиппа, это была значительная сила, и у Филиппа был здравый смысл, чтобы вступить с ней в альянс. Лига соперничала с Афинами за контроль например над Потидеей и Амфиполем, и Филипп быстро увидел, что Олинф и Афины могли бы играть друг против друга. Однако, в 350 отношения Филиппа с Лигой были напряженными. Олинф становился приютом для изгнанных политических врагов Филиппа, и поэтому, говорит Феопомп, Филипп пересказал олинфянам "историю о войне и надменности" (F127 из книги 20). Содержание истории известно от баснописца второго столетия Бабрия в следующей версии:
"Боги переженились, и когда все они разделились на пары, бог войны был последним, которому предоставили спутницу. Следовательно, он женился на Гибрис [Надменности] и быстро с ней сошелся. Действительно, говорят, что он чрезвычайно влюбился в нее; он следует не отставая от нее всюду, куда она ни идет. В одиночку Гибрис не приходит к какому-либо народу или к городу, улыбаясь людям, так как Бой идет за ней по пятам".
Вероятная дата сообщения об этой истории была бы 350 или 349, год начала македонского вторжения. Олинф и Афины стали союзниками, но афинская помощь подоспела слишком поздно и в малом количестве. В 348 Олинф был снесен победоносными македонцами. С того времени больше не сомневались относительно истинного характера власти Филиппа, его потенциальной жестокости и афинской результативности. Фрагменты предлагают вполне обычный подход к рассказу в целом, за исключением двух интересных отступлений, к которым я возвращусь ниже. История вторжения Филиппа в олинфскую территорию была очевидно дана в значительных деталях, так как она заполнила или заняла части книг 20 (FF125-7) и 22 - 24 (FF137-46) и оканчивалась возможно в книге 25 (F152). FF147-51 упоминают места в Эвбее, и они несомненно отражают сообщение об отпадении острова от Афин (зима 349/8). Естественно подозревать, что восстание было вызвано Филиппом в попытке отвлечь Афины от посылки помощи осажденным олинфянам (17). Как Феопомп рассказал историю, однако, не известно.
Из двух самых бросающихся в глаза частей книг 20 - 27 одна является географическим трактатом об областях к северу от Македонии, Пеонии, и Иллирии, а вторая в виде резкой критики против Афин помещалась где-то в книге 25 недалеко от сообщения о заключении Филократова мира. Два фрагмента из этой диатрибы (FF154, 155) показывают, что Феопомп подвергал сомнению письменную версию соглашения с Дарием, царем Персии (речь идет вероятно о возобновлении так называемого "Каллиева мира" пятого столетия), на том основании, что оно было написано буквами четвертого столетия. Письмо было названо им ионийским или "самосским", и он привел дату и обстоятельства его введения в Афины на замену более старому аттическому письму неким Архином, который якобы убедил афинян принять его реформу "в архонтство Евклида" (403/2).
Третий фрагмент от этого отступления (F153) нападает на преувеличенные афинские претензии относительно сражения при Марафоне и ивестной "Платейской клятвы". Марафон (490) и Платеи (479) были ключевыми сухопутными сражениями в конгломерате, который вообще называют персидской войной, темой истории Геродота, и афиняне использовали свой вклад в тогдашние эллинские усилия, чтобы оправдать последующее приобретение империи. В книге 1 (73.2-5) Фукидид вложил речь в уста неназванных афинских послов в Спарте, мужей, которые, оказалось, были в Спарте в 432 как раз в то время, когда спартанцы и некоторые их союзники, например Коринф, обсуждали, нарушили ли Афины соглашение, которое существовало между двумя государствами. Результатом стала Пелопоннесская война (431-404). Афиняне признают, что их империя стала крайне непопулярной, но они настаивают, однако, что заслужили эту награду за свой вклад в греческие победы при Марафоне и Саламине (морское сражение 480). В четвертом столетии, когда афинское военно-морское превосходство было уже совсем не бесспорным, как веком прежде, возможно их изменение в риторическом акценте подальше от военно-морской победы и к заключительным, сухопутным решающим сражениям при Марафоне и Платеях, понятно.
Плутарх предоставляет немного больше информации о способе, которым афиняне оправдывали свою империю и стиль руководства, на что они чувствовали себя наделенными правом. В "Перикле" (c. 12) он заставляет афинского государственного деятеля не отчитываться перед союзниками в деньгах, собранных с них как дань, потому что афиняне "воевали за них и отгоняли варвара". Было бы интересно знать, где Плутарх получил эту информацию, но он широко читал источники пятого и четвертого столетий, и вполне разумно предположить, что она восходит по крайней мере к четвертому веку и была известна Феопомпу. Контекст Плутарха - знаменитая Периклова строительная программа 440-х-430-х, на которую тратились союзные деньги. Феопомп также, кажется, интересовался тем, как использовалась союзная денежная дань. Возможно, своевольный способ, применяемый здесь афинянами, спровоцировал его нападение на их политику в пятом столетии.
Феопомп был хиосцем, а хиосцам и другими островитянам и ионянам пришлось платить дань Персии в шестом столетии и в начале пятого, Афинам большую часть пятого, Спарте в четвертом и Афинам снова до Союзнической войны. В этом свете его чувствительность к поведению сборщиков дани была бы понятна. Возможно, это объясняет очевидное беспокойство о греческих жертвах, которое проникает в F153. Заметьте, сколько раз греки или греческое встречаются во "фрагменте", который является частично кратким пересказом и частично (последнее предложение) цитатой:
"Эллинская присяга, которую по словам афинян греки произнесли против варваров перед Платейской битвой, сфальсифицирована, как и соглашение афинян с царем Дарием против греков. Кроме того, сражение при Марафоне происходило не так, как его воспевают ... как и все другие вещи, о которых вопит город афинян, чтобы использовать их для обмана эллинов".
Как островитянин, Феопомп вполне возможно думал о греках как об ионянах и островитянах в первую очередь и как о материковых во вторую. Поскольку договор с Дарием временно продлил существование Афинской империи, легко видеть, как историк возможно описал это как действительные военные действия "против греков".
Сама Платейская клятва известна из стелы, найденной в аттических Ахарнах и датируемой приблизительно последней третью четвертого столетия. Сходный текст дан у Диодора (11.29.2), и его приводит также афинский оратор Ликург в речи, произнесенной в 330 (Против Леократа 81). В некоторых из версий текст присяги выглядит достаточно невинным. У Диодора это просто обещание со стороны солдат, что они исполнят свои обязанности в сражении и похоронят павших товарищей впоследствии, что нынешние союзники не будут разрушать города друг друга во время любой будущей войны, и что они оставят прибежища, разрушенные варваром, неотремонтированными как мемориал его кощунства. Ахарнская стела упоминает намерение наложить десятину на Фивы, без сомнения как военную компенсацию за переход к Персии. Ликургов текст идет дальше, упоминая намерение наложить десятину на все города, которые примкнули к царю. Это потенциально ядовито, ибо ионяне и островитяне были по необходимости субъектами персидской империи до окончания Платей. Возможно, некоторые ораторы цитировали эту последнюю версию присяги, предполагая, что "десятина" означала сбор дани и затем используя текст, чтобы "доказать", что сбор дани была священным правом афинян как наследников греческой гегемонии, которая началась так или иначе в дни перед Платеями. В отсутствие подтверждающих свидетельств, однако, это может только оставаться привлекательной возможностью. Это, конечно, помогло бы объяснить интерес а к присяге.
Вопрос о подлинности Каллиева мира вызвал бесконечные дебаты. Очень немного, действительно, известно о нем определенно. В недавнем исследовании Бэдиан утверждал, что мир сперва был обговорен Ксерксом и Каллием и ратифицирован ок. 463 только для того, чтобы быть нарушенным по наущению Перикла, который послал экспедицию против Кипра и Египта ок. 450. В конце этой кампании Каллий возобновил переговоры с Артаксерксом, и мир опять воцарился в 448. Наконец, после того как Дарий II вступил на трон в 420-х, для афинян стало необходимым подтвердить соглашение с новым царем. Это было сделано при посредстве малоизвестного Эпилика. Условия мира были описаны не совсем ясно риторами четвертого столетия. Ничто из написанного текста не уцелело. Из ораторов видно, что афиняне обязали персов не нападать на Архэ и особенно не вводить флот в эгейские воды. Со своей стороны афиняне обязались не разграблять территорию царя. Бэдиан утверждает, что был также пункт, по которому союзники должны были иметь определенную автономию, но даже если это верно, ничего не известно о его формулировке или способе, которым он должен был быть проведен в жизнь. Был ли или не был пункт об автономии, афинянам можно доверять в его толковании, и весь договор удовлетворял их собственным целям: царь признал Афинскую империю, как и признал за ними право управлять ею, как они считали целесообразным. Спартанцы участвовали в Платейской присяге и добровольно ушли из великого греческого союза против Персии всего через несколько лет после Платей, уступив афинянам гегемонию. Поэтому Каллиев, или конкретнее, Эпиликов мир происходил явно от Персии, тогда как платейская присяга и последующие события пришли явно из Спарты: признание права Афин на гегемонию.
Независимо от точности деталей, заключение Коннора, что отступление является атакой на внешнюю политику афинян пятого столетия, выглядит верным. Если мои предположения правильны, то надо добавить "особенно относительно империи пятого столетия". Будет полезно возвратиться теперь к контексту отступления, которое вероятно начиналось повествованием о последних годах Священной войны. Отступление вероятно также с нетерпением ожидало последующих событий, готовя читателя к провалу усилий Афин заключить союз с греками, чтобы не допустить Филиппа в южную Грецию.
Коннор также относит F156 к Священной войне четвертого века, но это является менее бесспорным. Была другая Священная война в пятом столетии (448 и после), в которой афиняне поддержали притязания фокейцев на контроль над Дельфами против дельфийцев, которые были поддержаны спартанцами, и именно это событие пятого столетия было упомянуто Феопомпом в книге 25. Однако, нет никакой нужды принимать, что контекст F156 был отступлением к внешней политике Афин пятого столетия. FF164 (из книги 26) и вероятно 166 (из книги 27) касаются дебатов в Афинах по вопросу, соглашаться ли на предложенный Филиппом мирный договор в 346, а книга 24 говорила о падении Олинфа (348). Этот расклад оставляет исторические события 347 книге 25, и ее главным предметом наверняка были заключительные этапы Священной войны четвертого столетия. Естественно расценить описание более ранней Священной войны как фон к основному предмету. Было бы привлекательно предположить, что рассказ Феопомпа о заключительных событиях Священной войны четвертого столетия следовал тому же самому общему образцу как и Диодоров (16.56-7), охватывающий 347 - 346. В начале конфликта, который вспыхнул в 357, фокейцы мало использовали дельфийские сокровища, чтобы финансировать военные действия, но в последующие годы, при Фалеке, наемном генерале, разграбление весьма усилилось. Диодор изо всех сил старается указать на то, что столь уважаемые греческие государства как Афины и Спарта не колебались принять священные сокровища (или деньги, начеканенные из них), и он отступает на мгновение к исторической спартанской связи с оракулом. Жадность была одной из любимых тем Феопомпа. Возможно, и он сделал отступление тогда, добавив к спартанской истории справку и об афинских деловых отношениях с оракулом заодно с описанием войны в пятом столетии, которая в свою очередь привела бы к рассмотрению афинской политики вообще в тот же самый период.
F157 упоминает гору под названием Гедилей. Она, согласно Демосфену (О посольстве 148), была местом, с которого фокейцы разграбляли территорию Фив в 347, тогда как Тильфоссей был другим плацдармом для их набегов, и его упоминание в F301 предполагает, что фрагмент также принадлежит этой книге. Страдания фиванцев были суровы (D. S. 16.56, 58.1 и Демосфен, О посольстве, 148), и им пришлось искать поддержки какого-нибудь союзника. Они обратились к Филиппу, и в результате небольшое количество македонских солдат вступило в Священную войну на стороне Фив. Феопомп вряд ли проигнорировал это важное прибытие македонских сил в южную Грецию. Македонское присутствие укрепило сопротивление фивян, и возможно в ответ фокейцы глубже залезли в сокровища оракула, чтобы финансировать свои собственные контрмеры. Когда-то ранее, возможно, когда Фивы сперва открыли переговоры с Филиппом, афиняне отправили по побуждению Евбула послов с целью создания антимакедонского союза с различными неуказанными эгейскими государствами. Послы возвратились с пустыми руками. Несмотря на некоторые начальные успехи во Фракии, вероятно в попытке отвлечь Филиппа далеко от южной Греции, афинские усилия против македонца теперь казалось обреченными. Новый проблеск надежды появился в конце 347, когда уже фокейцы, подвергнутые сильному нажиму, предложили занять ключевые стратегические города около Фермопильского прохода войсками Афин и Спарты. Последние предоставили свои силы для этой цели. Тревога от македонского присутствия в южной Греции была естественной. Эллис и Маркли утверждали, что еще один ряд посольств устремился веером из Афин по греческим городам, чтобы созвать конгресс и решить, должна ли быть война или мир. Эти посольства также, если они историчны, оказались бесплодными, как и попытка занять Фермопилы. Фалек, фокейский стратег, отказался передать крепости союзникам. Очевидно, он достиг условий с Филиппом, по которым ему и его наемникам был бы в конце концов предоставлен безопасный выход из области в обмен на их непосредственное сотрудничество с Македонией (D. S. 16.57-64).
Фактически все погибло, но афиняне все еще видели огонек надежды. Приблизительно в шестидесяти километрах к северо-востоку от Фермопил, около побережья Пагасийского залива был город под названием Гал. Он не был в лучших отношениях с Фарсалом, союзником Филиппа, и с афинской поддержкой со стороны моря мог надеяться выдержать осаду. Если место не заткнули бы с суши осадой, оно могло быть полезной базой, откуда можно было беспокоить левый фланг любого македонского марша в южную Грецию. Поэтому Филипп должен был передать силы и двух лучших полководцев в проблемные точки, созданные или поддерживаемые Афинами: Антипатра во Фракию, где тот "ожидал" (F160 из книги 26), и Пармениона, чтобы осадить Гал. Вполне вероятно именно к этому нападению на Гал относится известный "редакторский" фрагмент (F162 из книги 26), как предполагает Якоби. Там Феопомп резко критикует фессалийцев за то, что они дали "завоевать себя больше застольями, чем взятками".
Трудно увидеть, как Феопомп организовывал свой рассказ обо всех этих событиях. Маленький лексикографический F159 приписывает выражение "деревянные, священные предметы" двадцать шестой книге Феопомпа. F344 о посещении магнетом (или магнесийцем) Дельф (см. следующую главу) упоминает священные предметы, вполне вероятно из дерева, за которыми тщательно ухаживал бедный, но истово набожный Клеарх из Мефидрия, и Якоби предполагает, что возможно F344 является из книги 26 и доставляет контекст для лексической статьи F159. Весьма остроумно.
Если контекст здесь - Дельфы, то F159 возможно касался почитаемых предметов в святыне, разрушенной или ограбленной наемниками. Однако, орихалк (Ореева медь) из F158, описанный схолиастом как "вид меди, названной в честь ее первооткрывателя Орея" согласно некоторым властям, в то время как другие, "говорят, что он получил свое название от [Орея], скульптора, так ... Феопомп, книга 25", на деле подразумевает под собой скульптурные, вероятно посвятительные приношения в Дельфах. Вероятной причиной их появления в рассказе были бы истязания и казнь Филона после падения Олинфа у Диодора (16.55) и после успешного занятия фокейцами форпостов в Беотии (16.56.1-2), но до прибытия македонской поддержки Фивам (16.58). Очевидно, некоторые фокейцы были потрясены жадностью своих собственных наемников. Они низложили стратега Фалека (но только временно) и призвали его старшего администратора, Филона, предоставить бухгалтерский отчет. Степень грабежей якобы достигла угрожающих размеров, и так как Филон не сумел оправдаться, он был предан пыткам и казнен. Феопомп едва ли проигнорировал эту историю. Если моя интерпретация FF158 и 159 правильна, история наверняка заняла конец книги 25 и начало 26-й.
Однако существенная часть книги 26 наверняка была посвящена переговорам о Филократовом мире между Афинами и Филиппом. F165 указывает имена послов Филиппа, отправленных в Афины в этой связи, и комментарий Дидима к Демосфену в F164 приводит слова из речи, вложенной в уста Филократа в защиту предложенного соглашения. Эти два фрагмента оба из книги 26. F166, однако, также из Дидима, расположен им в книге 27, являясь цитатой из речи, произнесенной против мира и приписанной Аристофонту. Разумно поэтому прийти к заключению, что дебаты о том, соглашаться ли на договор, закончили книгу 26 и перешли в 27-ю.
Эти две две цитаты Дидима заслуживают внимания, поскольку дают драгоценный проблеск при подведении Феопомпом итогов отчаянного положения Афин. Стилистически они лишены сжатой резкости Фукидида. Если их предмет несколько мрачен, то стиль легок и изящен. Филократ (F164):
"Рассмотрите, кроме того, насколько мало у нас шансов добиться победы при том раскладе, что государство совсем не преуспевает внешнеполитически, но скорее многочисленные и великие опасности окружают нас. Мы знаем, что беотийцы и мегарцы недружелюбны к нам, из пелопоннесцев же одни склоняются к Фивам, другие к Спарте, тогда как родосцы и хиосцы со своими союзниками враждебны нашему городу и на деле говорят о дружбе с Филиппом".
И ответ Аристофонта (F166):
"Рассмотрите, насколько худшими трусами мы оказались бы, если бы пошли на этот мир и отказались от Амфиполя - мы, занимающие самый большой из всех эллинских городов, имеющие массу союзников, триста военных галер и собирающие доход почти в четыреста талантов. И кто тогда не осудит нас, если мы, тушуясь перед македонской силой, согласимся на что-либо несправедливое?"
Эти выступления показывают влияние резкой критики против афинской внешней политики в книге 25, так что читатель наверняка не удивился неизбежному провалу посольств в различные греческие государства. "Греки" не хотели больше афинской риторики, как и афинской гегемонии. Если Филократ отразил реальные факты предыдущего рассказа, то доводы Аристофонта выставлены пустым бахвальством с мечтаниями о потерянном почти восемьдесят лет назад Амфиполе и желанием видеть за спиной у Афин сонм союзников, которые в действительности были лишь призраками безвозвратного прошлого.
В следующих одиннадцати или двенадцати книгах информации слишком скудна даже для самой спекулятивной из реконструкций. Нет больше фрагментов из книги 27, вообще ни одного из 28-й и 29-й. Если главными героями в дебатах по подписанию мира были назначены Филократ и Аристофонт, можно только задаться вопросом о роли, отводимой Демосфену.
Большинство фрагментов, которые упоминают его, кажется привязано к событиям до и после Херонеи. Со столь скудной информацией было бы глупо сделать окончательные выводы.
Отступление "О демагогах" в книге 10 продемонстрировало потребность Афин в политике Демосфена, и у книги 11 вероятно был раздел, останавливающийся на депрессивном состоянии Афин после Союзнической войны (F102). Демосфен начинал становиться политически активным приблизительно в это время, и согласно всем сообщениям он был очень деятелен во время мирных переговоров 346 и впоследствии. Прискорбно, что нет никакого признака того, какие наблюдения, если они вообще имелись, Феопомп сделал о нем.
Книги 28 - 33 представлены во фрагментах в целом плохо, но если есть какая-либо тема, заметная вообще, это - общий обзор Греции и новые отношения Филиппа с ее различными регионами в месяцы и годы сразу после 346. Книга 30 возвращается к Дельфам и Амфиктионии. Действительно, идентификация фрагментом 168 Пил как самого раннего местопребывания Амфиктионии и F169 о "гиеромнемонах" (делегатах на съезд амфиктионов), предполагают, что он изложил полную историю Амфиктионии до момента, когда Филипп реорганизовал ее, вероятно чтобы подчеркнуть, насколько новые меры нарушили ее вековые традиции.
Из книги 31 нет никаких фрагментов, но восемь отрывков из книг 32 и 33 предлагают обширное описание и историю Пелопоннеса, особенно спартанское завоевание Мессении (ок. 8-го-ок. 7-го столетия до н. э.) и обращение мессенцев в илотов. Это отступление было вероятно вызвано цементированием союза Филиппа с Мессенией, освобожденной от спартанского господства в 370/69, когда Эпаминонд вторгся в Пелопоннес для поддержки мессенцев и аркадян, которые основали Мегалополь. С того времени мессенцы оставались независимыми от Спарты благодаря неприступности Мегалополя, спартанской слабости и мессенскому альянсу с Фивами. В 346, однако, Македония полностью затмила Фивы как "власть" в центральной Греции. Соответственно, мессенцы перенесли свою верность на Филиппа.
Поэтому центральная Греция является темой в книгах 30 и возможно 31, Пелопоннес в книгах 32 и 33, и отрывочные подсказки из следующих пяти книг раскрывают переход к северной Малой Азии и Иллирии. Следовательно, если бы Афины и их отношения с Филиппом в период после 346 рассматривались, то наиболее вероятно они обсуждались бы в книгах 27 - 29, где можно было бы развернуться для тщательного анализа афинской политики в эту важнейшую эпоху.
Если бы только там были некоторые подсказки. Можно было бы возразить, что я слишком осторожен. Конечно, Феопомп не проигнорировал бы столь важную тему, как и столь существенного сотрудника как Демосфен. Однако, в то время как древние часто с замечательным единодушем сходились в том, что произошло, они не всегда приходили к тому же согласию относительно тех, от кого это произошло. Например, когда Ксенофонт рассказывал о десятилетнем преобладании Фив (ок. 372 - 362), он умудрился упомянуть Эпаминонда, архитектора фиванской мощи и по всем другим сообщениям человека десятилетия, всего несколько раз и лишь в связи с его последним вторжением в Пелопоннес в 362.
Книги 34 - 38 очень плохо представлены. Только три коротких фрагмента уверенно определяются, и один (F180) из Стефана Византийского ничего не стоит, являясь названием города, общее местоположение которого выпало из текста. Из других двух F179 из книги 35 о царе Тисе из Пафлагонии на Черноморском побережье Малой Азии, который "снабжал свой стол сотней блюд, начиная с быка, когда обедал", и так вплоть до захвата и смерти в руках персидского царя. Он был захвачен Фарнабазом, местным персидским сатрапом до его перевода на египетский фронт в 380-х (D. S. 15.41 помещает это в 374/3). Поэтому фрагмент может предложить отступление о географии и истории Евксинского Понта истории от начала 370-х и вероятно ранее.
"Феопомп (F181 = Athen. 3.85A-B):
в своем сообщении о Клеархе, тиране Гераклеи на Понте, говоря в 38-й книге Историй, как он насильственно казнил много людей, давая большинству из них выпить аконит, продолжает: "когда все узнали про эту его круговую чашу, они никогда не выходили из дома, не поев руты, ибо поевшим ее не повредит питье аконита, который, говорит он, был назван от места Аконы близ Гераклеи".
Минимум две полные книги отделяют F179 (о Пафлагонии) от F181 (о Гераклее Понтийской). Вифиния же область, непосредственно примыкающая к Пафлагонии, и вряд ли Феопомпу потребовались две полные книги, чтобы пройти почти пятьсот километров вдоль южного побережья Понта. Можно много чего предположить: номер книги в одном из фрагментов мог быть неправильным; Феопомп мог отступить внутри своего отступления; эти два фрагмента могли даже быть изолированными отступлениями к неизвестному потерянному рассказу, у которого не было ничего общего с Понтийским морем.
Фрагменты являются неокончательными, но есть некоторые структурные особенности Филиппики, которые дают дальнейшее представление, что было необходимо полное отступление к истории и географии Евксина, чтобы завершить Филиппику. Рассматриваемые книги - подходящее, возможно единственное возможное место для приюта этого экскурса, как следующий раздел этой главы показывает.
После того, как Филипп реорганизовал дельфийскую Амфиктионию в 346 (FF167 - 70, книга 30), он предпринял дальнейшую Иллирийскую кампанию и вошел и реорганизовал Эпир (345 - 342). Упоминание об одном месте в Иллирии (F182, книга 38) и другом в Эпире (F183 со Страбоном 7.7.9; 9.5.2, книга 39) вероятно подразумевает, что этим занялся Феопомп. Однако, Филипп очевидно оставался в центре сцены возможно полторы книги, и затем автор переместился в западные части Средиземноморья для отступления с пятью книгами о Сиракузах, Сицилии, Италии, и быстром обзоре более отдаленных западных областей до Гибралтара, Испании и южной Франции (книги 38 - 43 включительно).
Несмотря на то, что о западе уцелело более двадцати фрагментов, нет ни одной ясной, различимой темы или точки зрения. Сиракузские фрагменты - или уничтожающие нападки на тиранов Дионисиев Старшего и Младшего и на членов их семей, или единственно топонимы из Стефана. Эта часть отступления привлекла охотников за анекдотами, упомянутых в начале этой главы. Какой-то составитель каталога известных пьяниц собрал их без труда из свитков Феопомпа. Большинство записей пришло из этого самого отступления: имена сиракузских тиранов и их близким родственников; но снабжение анекдотами едва ли могло быть главной целью Феопомпа.
Диодор действительно дает общее описание отступления (16.71.3), но оно только усугубляет беспорядок:
"Феопомп с Хиоса в своих Филиппиках составил три книги с сицилийской историей. Он начал с тирании Дионисия старшего, охватил 50 лет и окончил изгнанием Дионисия младшего (344/3). Есть три книги с сорок первой по сорок третью".
Кое-что здесь вызывает недоумение. Отступление, различаемое в фрагментах, оканчивается 43-й книгой точно, но к этому времени говорится уже не о сицилийской истории, но об Италии и дальнем западе. В то время как 344/3, изгнание Дионисия Младшего, является разумной датой для прекращения сиракузской части экскурса, 394/3 (если прибавить 50) не может быть стартовым плацдармом. Дионисий Старший пришел к власти приблизительно в 406, и будет казаться странным начинать рассказ с середины его господства. Наконец, Афиней, который кажется вообще надежным, назначает все свои сиракузские цитаты книгам 39 и 40. Диодор возможно не слишком знаком с этой частью Феопомпа. Он сам был сицилийцем и вероятно интересовался источниками для сицилийской истории, но недавние исследования показали, что он повидимому не использовал Феопомпа в качестве источника для своих собственных сицилийских разделов. Он возможно вспомнил, что сицилийский раздел заполнял собственно три книги и что отступление закончилось книгой 43. В этом случае единственной полезной информацией от Диодора была бы та, что западное отступление посвятило эквивалент из трех книг сицилийской истории и что две остающиеся книги касались тогда прочего западного Средиземноморья. Это может быть существенно верно. Кажется, что мероприятия Филиппа в Эпире перетекли из книги 38 в начало 39 (F183 со Страбоном 7.7.9, 9.5.2). Иначе, эти пять фрагментов с F185 до F190 - все сицилийские или сиракузские, и F191 (со Страбоном 6.3.5) определяет местоположение в южной Италии, которая находится поблизости и вряд ли будет не важна. Наиболее верное книга 40. Два фрагмента из нее заслуживают особого внимания в этом отношении. F195 - очевидная аномалия. Из Стефана, фрагмент просто называет Элевферис, беотийский город основанный афинскими героями Кофом и Эклом. Якоби подозревает номер книги в тексте Стефана, но только потому что дискуссия о колонии на афино-беотийской границе или рядом с ней выглядит неуместной в отступлении о сицилийской истории четвертого столетия. F194 показывает, как могут возникнуть эти аномалии и как может ввести в заблуждение одноразовая запись Стефана. В первой строке Стефан как всегда просто упоминает город Ахайи. Фрагмент приводит форму собственно прилагательного и цитирует Феопомпа, книгу 40. Дебаты сосредоточились бы на том, исправить ли номер книги или была ли какая-то причина для историка отвлечься на Ахайю, если не для дальнейшей цитаты из настоящего текста Феопомпа, который Стефан приводит вопреки своей обычной практике: "Вождями города были у сиракузян Афенид и Гераклид и у наемников димеец Архелай". Стефан цитирует строку, чтобы проверить классическую форму надлежащего дополнения "димеец", однако, цитата показывает, что выводы, которые, возможно, были сделаны только из первой строки в качестве руководства, будут неправильными. Темой были явно Сиракузы, не Ахайя. Остальные пять фрагментов являются сицилийскими. F192 о визите Фаракса, коррумпированного спартанца, и F193 о щедрых дарах, посланных в Дельфы сицилийскими тиранами пятого столетия Гелоном и Гиероном, делают отступление похожим на полное, обстоятельное сообщение с оглядками в прошлое. Дельфы кажется всегда занимали Феопомпа. Любопытно, что нет никаких фрагментов из книги 41, но F198 (из книги 42), другой сицилийский топоним, предполагает, что Сицилия была все еще в теме, если краткая запись опять не вводит в заблуждение, как возможно было с F194. Однако, после подсказки от Диодора кажется достаточно разумным предположить, что сицилийская часть отступления была точно описана как занимающая эквивалент трех книг; большую часть 39-й, всю 40-ю и 41-ю и начало 42-й, оставляя большую часть 42-й и 43-ю для Италии и дальнего запада.
Один из самых пространных фрагментов, который существует (F204), прибывает из книги 43 в виде длинного описания этрусков и их образа жизни. Окольным способом два других фрагмента могут быть добавлены к этому контексту. Климент Александрийский обнаружил в сорок третьей книге Филиппики сообщение, которое датировало Троянскую войну за пятьсот лет до времени Гомера (F205). Какая возможная связь могла быть между Гомером и темой этой части Филиппики? Может быть намек в замечании схолиаста (F354), согласно которому Феопомп оказал гомеровскому Одиссею большую честь умереть среди этрусков. FF206 и 207, оба из Гарпократиона, возвращают в южный Эпир, откуда началось отступление. Организация Якоби фрагментов выглядит здесь разумной. Было бы естественно возвратиться в Эпир в конце книги 43. Здесь был очевидный трамплин для отступления.
С F208 из книги 44 Филипп и реорганизация им Фессалии в тетрархии (344) вновь появляются как темы. Рассказ теперь неуклонно движется вперед к Херонее. Внезапно исчезают отступления любого размера. В самом деле, ни один фрагмент нельзя идентифицировать с уверенностью. Таблица 1 показывает возможное отступление к Аркадии в книге 56, но так можно лишь заключить из четырех географических названий. Весьма вероятно, что они отражают маршрут Филиппа в Пелопоннес или оттуда после Херонеи. Кажется разумным предположить, что создание Коринфского Союза (338/7), чем самым Филипп закрепил за собой южную Грецию, брак с Клеопатрой и убийство Филиппа Павсанием находились в книгах 57 и 58, но только два кратчайших фрагмента уцелели из 57-й и ничего из 58-й. Главный вопрос в последних пятнадцати книгах, о Филиппе и Демосфене, будет обсуждаться в последующих главах, я же обращаюсь к рассмотрению структуры Филиппики.
Структура Филиппики
Длинные отступления и их географическое отношение к македонской экспансии при Филиппе |
Можно утверждать с элементом правды, что история своего века лишь беспорядочно нагромождает события собственной эпохи. До определенной степени Филиппика следует контуру карьеры Филиппа: главный рассказ прослеживает Филиппову карьеру от борющегося молодого правителя до монарха-экспансиониста, страшного для всех военного силача, сраженного убийцей на взлете, и на весе его мощи держится громадный исторический труд. Однако, карьера Филиппа не полностью формировала работу, скорее она была как вешалка для пальто, с которого свисали обширные экскурсии в различные части греческого мира, на деле известные Филиппу только по слухам. Эти отступления все вместе заполняют приблизительно двадцать девять книг или половину всей работы, и способ, которым они прерывают основной рассказ, дают работе специфическую структуру.
Ранние книги, кажется, показывают стиль, известный как кольцевой состав, но более поздние фрагменты слишком скудны, чтобы проследить его продолжение с уверенностью. Вполне вероятно, что другие книги были структурированы так же, как книга 12. Например, отступление к дальнему западу начиналось после обсуждения интервенции Филиппа в Эпир в 345, и Феопомп возвратился в Эпир в конце того же отступления. Далее, географический и мифо-исторический экскурс в южную Малую Азию был отложен до окончания восстания Эвагора, точнее до его убийства спустя приблизительно шесть или семь лет со смерти Акориса и был помещен там, где он подчеркнул бы естественный перерыв в рассказе, несмотря на то, что союзы, заключенные Акорисом, были наиболее вероятно сколочены в начале его господства, хронологически где-то в начале рассказа. Однако, Феопомп возможно не всегда дожидался прихода естественных перерывов. У книги 12 также есть отступление к ранней истории в начале рассказа о восстании Эвагора, если отступление здесь правильное слово. Фотиево резюме книги проясняет мысль:
"Двенадцатая книга включает следующее: об Акорисе, царе египтян, как он заключил договор с Киреной и действовал от имени Эвагора Кипрского против персов, как Эвагор неожиданно овладел царством Кипра, подчинив Абдимона, правителя острова; как греки с Агамемноном взяли Кипр, изгнав Кинира и его последователей, потомками которых были амафусийцы".
"Отступление" о захвате Агамемноном Кипра актуально в том смысле, что оно делает остров частью эллинского мира с древнейших времен и объясняет, если не оправдывает, претензии грека Эвагора на законное правление в ущерб Абдимону, чье имя звучит как явно варварское.
С другой стороны отступление в конце истории продолжается, наращивает значимость и отчасти потому, что чем более оно отдаленно, тем менее относится к Кипру и Эвагору. Связь с рассказом является незначительной, скорее механической. Aкорис впоминается из первой части истории, и его союз с Писидией описывается. Цель состоит уже не в том, чтобы объяснить историю восстания Эвагора, но чтобы навести мост к рассказу о событиях на материке, или найти крюк, на который можно повесить отступление.
У больших отступлений есть особенности, специфические для них одних. Самое большое и самое известное, экскурсия к персидскому побережью (книги 12 - 19), является хорошим примером. Оно следует за рассказом, который заканчивает описание того, как Филипп закрепил за собой "лицевую" береговую линию Македонии. "Мостом" через Эгейское море к рассказу о востоке стал разваленный Второй Афинский Союз; отступление охватывало приблизительно пятьдесят лет с конца 390-х до 344/3, когда Ох вернул себе западное царство. Следующее самое известное отступление наверняка не начиналось, пока Филипп не закрепил за собой береговую линию с другой стороны Балканского полуострова после кровавой Далматинской и Иллирийской кампании (вероятно) 345 и переорганизации Эпира. Согласно Диодору, оно также охватывало пятьдесят лет, заканчиваясь в 344/3. "Мостом" же к рассказу о западе возможно был отъезд Тимолеонта из Коринфа в Сиракузы в 344 (F334). Тимолеонт пошел в Сиракузы скорее как авантюрист и сделал много, чтобы помочь грекам во время их войн с карфагенянами. Он способствовал изгнанию младшего Дионисия, и этим событием, как подразумевает Диодор, завершилось отступление (Plut. Timol. 13).
Среди проблем с описанием Диодором западного отступления, был факт, что приблизительный 394 не естественное место для начала рассказа о господстве Дионисия Старшего. Однако, Феопомпова Элленика завершалась Книдской навмахией в 394, что, конечно, делает конец 390-х разумным местом для него, чтобы начать сообщение о персидском побережье. С очевидным исключением захвата Эвагором кипрского трона, история этой области до этого времени наверняка охватывалась в Элленике. Почти то же самое вероятно и с сицилийской историей. Ксенофонт записывает, что сиракузяне активно сражались на стороне пелопоннесцев где-то с 413 (Элленика 1.1.18-31, 1.2.8-14, 3.4.1, 3.5.14). Его Элленика была намного реже Феопомповой. У него заняло лишь немногим более трех книги, чтобы добраться с 411 до 394. Феопомп написал двенадцать книг, чтобы охватить тот же промежуток. Щедрые порции сицилийской истории были бы единственным естественным наполнителем.
Короче говоря, эти два отступления начались приблизительно c 394, потому что оба они были продолжениями Элленики. У них были свои собственные отдельные причины завершиться в 344/3: Ох повторно завоевал Египет, Дионисий Младший был изгнан. Но возможно ли, что 344/3 мог иметь большую значимость? О Сицилии было намного больше что сказать с появлением Тимолеонта на сцене, случай, значение которого Феопомп едва ли проигнорировал и к которому я возвращусь в конце этого раздела.
Большие отступления, кажется, имеют отношение к экспансии Филиппа. Восточное отступление начинается, когда Филипп получил контроль над лицевым побережьем; то же самое верно для запада. В обоих случаях тема включает территорию, занятую или управляемую неэллинскими народами, но рассказ, кажется, не задержался на негреческой территории, и нет никаких свидетельств вообще, что Феопомп когда-либо удостаивал варваров историей. "Персидское отступление" реально относительно занятой греками персидской береговой линии. Точно так же три пятых "западного отступления" сфокусировано исключительно на греческой Сицилии, и остальная его часть вероятно сосредоточилась на греческих поселениях на юге Италии и Франции. Его интерес был прежде всего в греческом мире, и есть одна его часть пока еще неисследованная, Пропонтида и Черное море. Следуя образцу восточного и западного отступлений, возможность для экскурса в те области была бы предоставлена получением Филиппа контроля над смежным побережьем посредством вторжения и завоевания восточной Фракии и южного Скифского государства. Теперь не известно, как описал Феопомп аннексию Филиппом Фракии до Геллеспонта и Пропонтиды. Уже в 352/1 он, кажется, действовал против Керсоблепта (FF83, 84, 101?) в союзе с Византием и Перинфом, и так вошел в прямой контакт с побережьем Пропонтиды. Его последнее военное присутствие в области (лично) - провальное покушение на Перинф и затем на Византий (FF217-22, книги 47-8) в году 340/39. Это неудавшееся нападение сопровождалось успешным вторжением в Скифское государство (339), возможно рассказаном в книге 50 (F227?). Однако, нет никакого места для какого-либо отступления в окружающих книгах. С другой стороны Филипп был в регионе приблизительно семью годами ранее во время переговоров о Филократовом мире, которые были вероятно рассказаны в книге 26 (FF160-1). Поэтому, вскоре после книги 26 было бы также разумно ожидать Черноморское отступление, если бы Феопомп следовал форме, и в книгах 28 - 32 присутствие существенного отступления о народах и географии Черного моря кажется вероятным. Однако, ничего не известно о его характере и объеме. Конечно, Черноморская область существенно изучалась в Элленике, и если было отступление в Филиппике, это было, по всей вероятности, еще одно "обновление" Элленики. Соответственно, оно открылось бы событиями 390-х, но дата его завершения неизвестна.
Следующие общие заключения о вероятной структуре Филиппики до сих пор указываются через дискуссию: большие отступления были наиболее вероятными продолжениями Элленики, которая закончилась Книдом в 394; два известных отступления закончились 344/3; они были присоединены к карьере Филиппа довольно механически целесообразием первого повествования об успешном закреплении Филиппа на береговой линии, лежащей перед областью, которая будет исследоваться; они были географическими и историческими по содержанию, вообще исследующими греческие сообщества, но иногда равноправно и варварские внутренние районы; исторические сегменты сосредотачивались прежде всего, если не исключительно, на греках; своего рода механический "мост" (например как Вторая Афинская Архэ, переправа Тимолеонта из Коринфа на Сицилию) использовался для"входа" в отступление. Однако, невозможно предположить, чтобы "мост" возможно был наведен на предполагаемое Черноморское отступление.
Один дальнейший пункт появляется из рассмотрения структуры Филиппики. Если работа якобы о Филиппе и его карьере, то первые сорок три книги до 344/3 содержат больше отступающего материала в ущерб главному рассказу; по абсолютному контрасту последние пятнадцать книг следуют за линией карьеры Филиппа лишь с одним или возможно двумя короткими отступлениями. После 344/3 кажется больше не было греческой истории для Феопомпа. Значимым кажется, что с той даты эллинских дел больше не существовало как раздельного понятия; они стали Филипповыми делами. Феопомп любил игру слов, и в 360, когда Филипп пришел к власти, все еще была "Элленика, но к концу ее Филипп сделал их своими делами, "Филиппикой". Название книги - сознательная игра слов.
География в Филиппике.
Длинные отступления демонстрируют, что для Феопомпа было важно рассмотреть мир, с которым греки стали знакомыми, а именно, береговую линию всего Средиземноморья, особенно более северные части и возможно Черное море. В целом поэтому его географическая работа приняла форму того, что греки назвали Periodos Ges, объездом земли.
Другой аспект географии влечет за собой картографию земли. Существенные остатки двадцать первой книги показывают, что историк взялся за это предприятие. Он очевидно попытался сделать набросок словесной карты оттока Дуная и положения северной оконечности Адриатического моря относительно западной оконечности Евксина.
Порядок этой захватывающей книги трудно сперва разобрать. Многочисленные фрагменты ясно показывают, что Феопомп охватывал длину Ионийского и Адриатического морей от Сицилии до венетов, включая некоторую этнографию италийского полуострова (F132). Очевидно он включал землю, которую нужно было повторно посетить в большом пятикнижном западном отступлении, которое оказалось приблизительно на восемнадцать книг позже. К сожалению, связь этого отступления с более поздним не ясна. Кроме того, из фрагментов почти не угадаешь даже их правильный порядок в пределах книги. Однако, из контекста разумное предположение о внутреннем устройстве книги можно высказать. Непосредственно предыдущая 20-я книга начиналась с исторических событий 350/49, объявления войны Филиппом объединенной лиге Халкидского полуострова с его столицей в Олинфе. Феопомп уделил Олинфской войне большое внимание, которого она заслуживала. Он не заканчивал свой рассказ о ней до книги 25. Разрушение Олинфа позволило Филиппу закрепить за собой Македонию тем, что он устранил сильного соперника и отдал его землю и богатство в виде награды своим преданным приверженцам. Географическое местоположение этой главной операции было бы достойно внимания, поэтому едва будет удивительно видеть отступление о Халкидском полуострове и его окрестностях в начале рассказа о войне.
Однако, никто сегодня не был бы склонен считать Адриатику, устье Дуная и западное побережье Черного моря окрестностями Халкидского полуострова, но здесь - специфический пункт этой книги, поскольку здесь появляются Феопомповы результаты. Ключевой пассаж - F129 из географа Страбона (7.5.9). Страбон насмехается над многими неверными представлениями Феопомпа в географии, среди которых наиболее примечательно утверждение, что "моря [Адриатическое и Евксинское] соединены каналом". То, что он есть, Феопомп очевидно вывел из фасосской и хиосской керамики, найденной якобы "возле реки Нарон". Он также утверждал, что одно устье Истра (или Дуная) впадает в Адриатику, и что "оба моря" (по-видимому снова Адриатика и Евксин) были одновременно видимы с одной и той же горы.
Страбон кажется резюмирует значительный блок Феопомпа о географии области. Хиосская и фасосская глиняная посуда возле Нарона, реки с местонахождением в южном районе Далматского побережья (если Феопомп не написал Нарекс) очевидно использовались в качестве свидетельства солидной морской торговли между Адриатикой и Эгеидой. Феопомп наверняка отверг правдоподобный южный маршрут из Хиоса и Фасоса вокруг оконечности Пелопоннеса и на север мимо Коринфского залива и Коркиры или даже через Коринфский перешеек, известный древний diolkos. Возможно, он привел печально известное коварство Малейского и Мессенского мысов, двух самых страшных кладбищ Средиземноморья, чтобы отпугнуть от этой трассы. Кроме того другие источники показывают, что популярные сообщения сделали "эти два моря" видимыми с горы под названием Гем. Но Гем - фактически название внушительного горного хребта, который формировал границу между римскими областями Фракии на юге и Нижней Мезии на севере. С тамошнего места, вполне возможно, можно было бы увидеть Эгейское и Понтийское моря, но конечно, не Адриатическое, как Страбон старается указать. Похоже, Феопомп считал, что Адриатическое и Понтийское были гораздо ближе друг к другу, чем они есть на самом деле, на основании неправильно истолкованной информации о том, что может быть видно с горы Гем (или Дельфий, как он возможно назвал его). Он вывел дальнейше из предполагаемо найденной керамики, что наверняка была какая-то торговая связь с северной части Эгейского моря через Евксин до Адриатики. Банбери предположил, что Феопомп знал о регионе, называемом Истрия в северной Адриатике и принял, что он был назван так потому, что Истр (то есть Дунай) впадает и в Адриатическое море, и в Евксинское, обеспечивая тем самым необходимый канал. Если бы это было правдой, то могли бы вплывать в одно устье Истра из Черного моря и выплывать из другого в Адриатическое. Для этого возможно, Феопомп наверняка верил, что два моря были разделены узким перешейком где-то к северу от Олинфа на Халкидском полуострове. Изображенная близость двух морей была известна анонимному автору географии, написанной в стихах, датированной приблизительно 110 г. до н. э. Он описывает Адриатическое море как "разделяющий перешеек" с Понтийским морем. Трактат продолжает, что у Адриатического моря другой климат в отличие от Евксинского, несмотря на их близость. Он дает другие подробности о народах и островах вокруг северной Адриатики и упоминает, что там были люди, называемые энетами (венетами), которые были переселенцы из Пафлагонии, региона южного побережья Черного моря. Источником для всей этой информации приводится нигде более неизвестный Феопемпт. Общепринятое исправление его на Феопомпа признал и Якоби в F130.
Реконструкция Феопомпова протока Дуная |
Конечно, это замечание о близости морей ощутимый нонсенс. При 45 градусах северной широты, приблизительной широты устья Дуная, расстояние между морями более одиннадцати сотен километров. Как мог Феопомп так ошибиться? Невероятно, что он получил идею из какого-то предыдущего источника, писавшего в менее отесанную эпоху. Описание Геродотом Дуная никак не намекает на это странное представление (4.48). Нет и другого автора до Феопомпа, кому это можно приписать. Действительно, эмпирические данные, используемые в представлении Феопомпомом понятия показывают, что они не были основаны на полученной традиции, но нужно было привести доводы в виде новшества. Почему он считает необходимым это сделать? Свидетельства керамики вряд ли достаточно. Ведь был южный маршрут из Эгейского моря до Адриатики, маршрут, по которому можно действительно попасть туда.
Остальные два места в древней литературе, которые упоминают о двух устьях Дуная, связывают географическое понятие с легендарной историей о бегстве Ясона с Медеей от колхов после того как он захватил золотое руно. Феопомп, несомненно, воспринимал легенду о Ясоне так же серьезно, как и сообщение о скитаниях Агамемнона в различных частях Эгейского моря (FF103, 59). Согласно работе, название которой переводится примерно как "Об услышанных чудесах" (105) и найденной среди работ Аристотеля, но конечно ему не принадлежащей, Истр "разделяется, и одна его часть впадает в Понт, а другая в Адриатику". Далее продолжается дикое искривление географии: "ибо говорят, что Ясон вошел в Понт со стороны Кианейских скал [Боспор], но вышел через Истр, и приводят в подтверждение массу других свидетельств, и в частности показывают там жертвенники, посвященные Ясоном, и на одном из островов Адриатики храм Артемиды, воздвигнутый Медеей".
Естественно предполагать, что автор этого замечательного произведения порылся в Филиппике. Не менее девяти из его анекдотов (в том числе уже приведенная цитата) тесно параллельны фрагментам Филиппики (Сравните F267b с 126, F268 с 115, F269 с 125, F271 с 117, F274 с 119, F277 с 123, F316 с 127). Есть еще один пассаж, который имеет очевидное отношение к настоящему делу:
"Там, как говорят, есть гора между Менторикой и Истрией, называемая Дельфий, немалой высоты. Когда менторы, которые живут рядом с Адриатическим морем, поднимаются на эту вершину, они ясно видят суда, плывущие в Понт. Существует место в бреши посередине, куда, когда устраивается общий рынок, лесбосские, хиосские и фасосские товары привозятся торговцами, прибывшим с Понта, а коркирские амфоры пришедшими из Адриатики".
Это выглядит как более полная версия части аргумента, резюмированного Страбоном и приписанного Феопомпу (F130). Трудно понять, что за "место в бреши посередине", но это может быть неуклюжий способ ссылки на перешеек земли, разделяющей два моря в соответствии с "Феопемптом" (F130).
Эта картина географической конфигурации региона и сообщающееся разветвление Дуная, чтобы обеспечить судоходный канал, соединяющий два моря, по которому каналу Ясон бежал от колхов, питает версию спасения Ясона, изложенную Аполлонием Родосским в третьем веке до н. э. (Аргонавтика 282- 337, в 289 "Ионийское" должно быть неверно). Если это придумал Феопомп, то кажется поэтому, что идея быстро завоевала статус ортодоксальности.
Реконструкция книги 21 должна быть примерно следующего содержания, поэтому: она начиналась с объявления Филиппом войны Олинфу; событие было настолько важное, что полное сообщение о географическом положении Олинфа ощущалось обязательным; непосредственные прибрежные окрестности были хорошо известны грекам, но с продвижением исследований дальше на север они все больше и больше зависели бы от слухов; история, которая пришла к Феопомпу, была о горе, с которой были видны два моря; соображения относительно керамики и легенда о Ясоне заставили его сделать вывод, что эти моря были Евксинское и Адриатическое; алтари и святыни в местах Адриатического и Ионийского морей, якобы возведенные Ясоном и Медеей, свидетельствуют об их бегстве этим маршрутом; но единственным способом, которым Ясон мог достигнуть Адриатического моря из Евксинского, был какой-то судоходный канал, отсюда и расщепление Дуная. Аполлоний называет канал на Адриатической стороне не Нароном, а Нарексом (ст. 312). Эта линия повествования вероятно прослеживает южное бегство Ясона из Истрии в Коринф.
Эта реконструкция имеет свои привлекательные стороны, но многое из этого, в частности, точный порядок аргумента, остается весьма спекулятивным. Она просто выдвинуто как удобные объяснения фрагментов и другой соответствующей информации. Возможно, было бы целесообразно возвратиться к более подробному рассмотрению критики Страбона в поисках большего количества подсказок (7.5.9):
"Согласно Феопомпу древнее название [Ионийское море] произошло от имени человека [Иония см. F128 ], который правил областью - его семья была из Иссы - и Адрий произошел от названия реки. Расстояние от островов Либурнидов до Керавнских гор немного больше чем 2000 стадий [ок. 250 миль]. Феопомп измеряет длину всего [Адриатического] залива шестью днями плавания: вся длина Иллирии тридцать дней пешком. Я считаю, что это слишком долго. Он делает другие невероятные заявления. Он выводит, что два моря соединены каналом, из открытия хиосской и фасосской керамики в Нароне; он утверждает, что оба моря видны с определенной горы. Он утверждает, что один из островов Либурнидов достигает окружности 500 стадий и что Истр впадает одним из своих устьев в Адриатическое море".
Случайный ли это список Феопомповых географических ошибок, или бесценное отражение аргумента Феопомпа в точном порядке его представления? Для случайного списка оно обладает структурой: после обсуждения номенклатуры оно начинает с окрестностей северной оконечности Адриатического залива (Либурниды), а затем измеряет расстояние оттуда на юг до Керавнийских гор. Затем оно возвращается к самой северной оконечности Адриатического моря, к предполагаемому каналу, соединяющему два моря. Затем оно возвращается к Либурнидам для более детального расследования географического региона в целом, затем опять на север для заключения, что существует второе устье Дуная. Здесь может быть кольцевой состав: география, канал, география. Центральное утверждение, что был канал, соединяющий моря, повторяется в заключение экскурса, что и требовалось доказать.
Связь с Ясоном должна оставаться незначительной. Верно, что измерение длины Иллирии производится с севера на юг, и это было бы совместимо с направлением предполагаемого бегства Ясона, но увы, это все, географических фрагментов больше нет. С другой стороны, FF285 и 356, определенно показывают, что история Ясона и Медеи рассказывалась где-то у Феопомпа в деталях и было бы трудно думать о лучшем контексте для него, чем здесь. Возможно, следует добавить одно заключительное соображение. Обычно Феопомп не повторял себя и не вовращался к географической или повествовательной теме, уже однажды обсуждаемой. Следовательно, наложение этого отступления на предстоящий западный экскурс является чем-то вроде аномалии, что требует объяснения. Поиск по Адриатике следов визита Ясона, чтобы укрепить аргумент о предполагаемой конфигурации местности к северу от Олинфа что-нибудь и объяснил бы.
Проходя вдоль италийского побережья, Феопомп нашел повод упомянуть умбров (F132). Их образ жизни сравнивался с образом жизни лидийцев в Малой Азии, говорит Афиней (12.526 F-7 A). Однако не обязательно следовать предположению Якоби, что F317 принадлежит к этой книге. Он из Естественной истории Плиния (3.57). Плиний записал замечание Феопомпа о том, что Рим был захвачен кельтами как первое прямое указание в литературе на город Рим. Однако, если мое мнение о книге 21 является правильным, рассмотрение итальянского полуострова было беглым и вообще подчинено поиску нитей к проезду Ясона и Медеи. По мне лучше назначить F317 западному отступлению, книгам 42 или 43, где кельты, как известно, получили некоторое внимание.
Три других фрагмента из книги 21 (FF134-6) предполагают, что обсуждение тиранов и тирании было включено там где-то. Если предлагаемые прикидки верны, его можно было разместить ближе к концу, ибо первая часть, по-видимому географическое продолжение книги 20. Как только 21-я книга была завершена, Феопомп должен был вернуться к Филиппу и его войне за Олинф.
Возможно, стремление Ясона к власти в Коринфе, побудившее его к браку с дочерью коринфского царя и как следствие к разводу с Медеей, доставило автору повод порассуждать о тщетности политических амбиций; или возможно движение к югу итальянского полуострова слишком приблизило его к Сицилии, конкретно к сиракузским тиранам и их неумеренному пьянству (F134). По крайней мере, ему было приятно помнить, что не все тираны были расточительные выпивохи. Писистрат в Афинах настолько соответствовал этому образцу приличия, что он не нуждался ни в одном телохранителе (F135) и даже предусмотрительно предоставил афинянам полезное место для проведения досуга, гимнасий под названием Ликей (F136), может быть, рассматриваемый как благотворная альтернатива тавернам и борделям. Вот естественный "мост" для этого отступления. Ионий, который дал свое имя морю, родом из Иссы, колонизированной Дионисием Старшим Сиракузским (F128c). С книги 22 тема была еще раз Филипп и его нападение на Олинф.
Греки и негреки: этнография в Филиппике
Большинство греческих историков писало о негреках, или варварах, как они называли их. Факт, что негреки были смешаны вместе в один термин, предполагает определенное отсутствие дискриминации со стороны греков. Аристотель расценивал варваров как природных рабов и греков как естественных правителей; у его современника Феопомпа было схожее представление.
Различие между греками и варварами неизбежно занимало ум Геродота. Его взгляд на один народ,, скифов, был предметом недавнего исследования французского ученого Франсуа Артога. Он говорит о риторике "инаковости": способ, которым Геродот описывает Скифское государство и его людей показывает что-то о той земле и жителях, но он говорит намного больше о том, как Геродот определил "инаковость" или "неэллинство". Его описание скифов обеспечивает зеркальное или отрицательное изображение Геродота и его идеи "эллинства".
По большей части Геродот писал историю о греках и этнографию о варварах. У греков были война и политика их городов-государств. Они дали им историю. Варвары, например скифы и египтяне вели войны, но не имели никакой политики и отсюда никакой истории, несмотря на их значительную древность как народов. В отличие от них у персов действительно была история. Их знать, по крайней мере, не была аполитична, что Геродот изо всех сил старается утверждать на возражения его соотечественников греков. Самый известный случай - сложный политический спор, который он помещает в уста трех персидских грандов (3.80-81) в конце 520-х, когда по его словам они обсуждали, должна ли Персия иметь монархию или управляться олигархией или даже демократией.
Спустя столетие после Геродота, Аристотель уподоблял охоту на варваров ловле животных (Политика 1256b, 23-26), но нет никакой причины приписывать столь чрезвычайный взгляд Геродоту. В своем сообщении о сражении у Фермопил (480) он говорил о варварских воинах под персидской командованием как уступающих в храбрости грекам (7.210.2): "много людей они имели, но мало мужей". С другой стороны поведение греков объясняется Ксерксу изгнанным спартанцем Демаратом. Они не прислуживают там какому-либо господину, но охотно повинуются только законам своего государства, которым они будут повиноваться до смерти. В следующей схватке варвары посылаются в бой бичами как рабы, в то время как греки стоят насмерть в безнадежной ситуации. Спор между Ксерксом и Демаратом у Геродота выставляет военные конфликты как испытания для этих двух политических систем: персидской монархии и греческой политической свободы (7.101-4). Персы овладели проходом, но Геродот не оставляет сомнений, чья система порождала больше храбрости в людях.
Феопомпу несомненно понравилось бы быть в состоянии писать о виде героических греков, которые населяют историю Геродота. Увы, он жил в другое время. Его греки жили под общим (Анталкидовым) "миром" который был продиктован с персидского трона. Они предлагали себя как наемники Великому царю, чтобы поддержать его империю, или продавали свои услуги различным его фаворитам типа Мавсола и ссорились между собой в ущерб своим собственным союзам, или сражались за мятежных фараонов, но ничего не сделали для Эллады и для себя все вместе.
Феопомп, кажется, думал теми же категориями, но может ли его картина "варвара" быть вынесена в более острый центр? Рассматривал ли он варваров по-другому в отличие от греков?
Персидский царь был варваром. Два фрагмента, которые упоминают о нем, подчеркивают грандиозность его ресурсов или его империи. F113 приводит обычную стоимость одного его обеда: двадцать или тридцать талантов, примерно жалованье за две недели для всего пелопоннесского флота в последние годы Пелопоннеской войны (32).Также F263 заканчивается почти комическим описанием огромного количества царских провизий и запасов, сваленных в кучи невероятного размера, при подготовке к нападению на Египет. В обоих фрагментах Феопомп приглашает своих соотечественников смотреть на Великого царя и чувствовать себя карликами. Только немногие греки, которые были с Александром или один из его преемников возможно знали аналогичную роскошь. Иначе кто из них мог угощаться обедом за двадцать - тридцать талантов, и кто мог вообразить иметь столько мяса? Полный перевод F263 появился в главе 1. Там было предложено, чтобы рассказ Феопомпа воспринимался с иронией. Переход от великолепных сокровищ до приземленных груд мяса - преднамеренная перестановка нормального, кульминационного, риторического порядка. Пассаж открывается серией риторических вопросов, которые служат для того, чтобы подготовить чувствительного читателя к тону осмеяния и показать, что Феопомп хорошо знал об обычном порядке:
"Какой город или страна в Азии не отправили посольство царю? Какой продукт, произведенный землей или созданный человеческим умением, не был принесен ему в дар?"
Палатки и покрывала, которые он получил, будут полезны в полевой кампании, как и "бесчисленные несметные мириады оружия... греческого и варварского". Однако, он также получил "серебряные сосуды и золотые изделия, чаши и кубки, некоторые обитые драгоценностями, некоторые тщательно и прекрасно сработанные". Они украшали двор, но не поле битвы. Однако, сокровища царя были его оружием также, поскольку он должен был заплатить своим наемникам. Сколько иронии Феопомп находил в этом? Он, кажется, никогда не уклонялся от приписывания низким мотивам предоставление и получение "подарков", или "взяток", когда он обычно думал о них. С другой стороны ироническое отношение к царю примечательно. Есть пассажи, в которых рассматривается потрясающая показная роскошь греческих лидеров, но без всяких тонкостей. Они - однозначные, уничтожающие нападения.
Фактически во фрагментах, в которых затрагивается тема роскошного поведения, настроение и словарь меняются в зависимости от того, является ли предмет фрагмента греческим или варварским. Тонкая ирония F263 резко контрастирует с однозначным обвинением в расточительстве фессалийцев (F49), чье "эллинство" гарантировалось им как членам-учредителям дельфийской Амфиктионии (F63, под именем ахеян). Фрагменты о персидском царе сосредоточены на внешней демонстрации его богатства. Показная роскошь фессалийцев, с другой стороны, описана подробно изнутри осуждающим языком (Athen. 12.527 A):
"Они тратят время ... в вечной компании танцовщиц и флейтисток, в то время как другие проводят все дни в азартных играх, пьянстве и прочих пороках, и они больше интересуются наличием столов, уставленных всеми видами лакомств, чем стремлением к приличной жизни".
Конечно, предостережение необходимо. Больше персидского контекста могло бы изменить интерпретацию. Что Феопомп сказал бы о печально известных восточных гаремах?
Сохранился длинный пассаж, в котором обжорство, пьянство и сексуальные привычки другого варварского народа, этрусков, описаны подробно. В следующей главе я исследую способ Феопомпа в описании греческих излишеств. Его морализаторские диатрибы полны осуждающих выражений, когда речь идет о греках. Бражничество, игра в кости, чревоугодие и безответственные или социально-разрушительные сексуальные связи по-разному и постоянно описываются как отсутствие самоконтроля (ἀκρασία), нехватка самодисциплины (ἀκολασία), расточительство (ἀσωτία), сумасбродная испорченность (ἀσέλγεια), бешеная возбудимость (παρακίνησις) или даже умственное расстройство (μανία). В редкие одобрительные моменты человек показывает усердие (ἐπιμέλεια) или старательность (φιλοπονία), но этих слов не найдешь в фрагментах об этрусках. Несмотря на их очевидную тягу к личному удовлетворению, "склонность к наслаждениям" (ἡδυπάθεια) им не приписывается, а роскошь упомянута только однажды. Вместо этого описание беспристрастное, даже клиническое. Снова и снова Феопомп лишь подчеркивает, что у них кажется нет никакого понятия о скромности или стыде (αἰσχρόν, αἰσχύνομαι); точно так же можно прокомментировать случки животных на фермерском дворе (F204 = Athen. 12.517 D-18 B):
"И Феопомп в 43-й книге своих Историй говорит, что у этрусков в обычае пользоваться женщинами сообща; последние же весьма заботятся о своих телах и часто занимаются физическими упражнениями даже с мужчинами, иногда также друг с другом, поскольку для них не позор (αἰσχρόν) показывать себя обнаженной. Далее, они обедают не с собственными мужьями, а с любым кто попадется и потчуют вином всякого, кого пожелают. Они не просыхают от пьянства, но очень миловидны. Этруски воспитывают всех детей, которые рождаются, не зная, кто отец в каждом случае. Дети в свою очередь практикуют тот же самый образ жизни как и те, кто дал им воспитание, часто устраивая попойки и общаясь со всеми женщинами. Этруски ничуть не стыдятся, если их видят, как они делают это или как с ними делают это, поскольку совершать это открыто также их национальный обычай. И настолько они не испытывают тут каких-либо комплексов, что, говорят, когда этруск занимается сексом у себя дома, то его подробно расспрашивают, что он при этом чувствует, открыто называя акт неприличным словом. Когда же они собираются в товарищеском кругу или для семейных праздников, то поступают следующим образом: прежде всего, после того, как они прекращают пить и готовы лечь спать, слуги вводят к ним еще при свете ламп иногда проституток, иногда очень красивых мальчиков, иногда также их жен; и когда они насладятся ими, слуги представляют им крепких молодых людей, которые в свою очередь сходятся с ними. Они забавляются любовными интригами и иногда совокупляются прямо на глазах друг у друга, но в большинстве случаев за воздвигнутыми вокруг кроватей экранами; экраны эти сделаны из решетчатых палочек, на которые набрасывают одежды. С большой охотой они общаются, что и говорить, с женщинами, намного больше, однако, любят вступать в связь с мальчиками и подростками. Ибо в их стране мальчишки очень хорошенькие, потому что живут в роскоши и сохраняют тела гладкими. Фактически все варвары, которые живут на западе, удаляют волосы с тела посредством смоляных пластырей и бритвы. Для этой цели у этрусков, по крайней мере, существует много салонов, где клиентов обслуживают мастера, соответствующие нашим парикмахерам, и посетители, приходя туда, предоставляют себя полностью их услугам, не стесняясь ни зрителей, ни прохожих. Этот обычай используется даже среди многих греков, которые живут в Италии; он перешел к ним от самнитов и мессапиев".
Этот фрагмент иллюстрирует с замечательной ясностью использование Феопомпом того, что Артог называет "риторикой инаковости". У них нет никакой скромности; значит, у нас она есть (или должна быть). Они открыто выщипывают все тела в "парикмахерских"; мы же нет (за исключением того, что немногие из нас переняли это от них). Любопытно, он даже кажется прибегает к старому критерию расового дифференцирования. Их сексуальное влечение потрясает. Недостаток у них скромности ставит их вне периметра моральной оценки. Греки, которые знают стыд, могут потерять контроль над собой и действовать бесстыдно; варвары, которые не знают значения этого слова, не могут быть описаны как бесстыдные.
Я уже упомянул фрагмент (F122), в котором хиосцев называют первыми поработителями негреков. Нет никакой причины думать, что Феопомп имеет в виду это для дискредитации хиосцев. Напротив, он вероятно гордился этим. Он постарался указать, что спартанцы и фессалийцы упредили здесь хиосцев, но что они поработили греческие народы, в то время как хиосцы "приобрели варваров как домашнюю прислугу за определенную цену". Это не защита практики порабощения варваров, поскольку нет никакой причины полагать, что она критиковалась. Это просто констатация превосходства хиосского подхода к порабощению. Аргумент, кажется, предполагает представление Аристотеля о варварах, являющихся естественными рабами. Что делает историк, который признает эту точку зрения, когда он должен описать рабов в варварском обществе? Его выбор состоял бы в том, чтобы признать, что некоторые варвары могли стать правителями так или иначе; в противном случае их управление рабами было бы необъяснимо. Или он мог стремиться отрицать официальное учреждение рабства у варварских обществ, предпочитал не видеть любое различие в обществе, например связи раб-господин. Геродот даже аристократов вроде Гидарна кажется готов считать так или иначе рабами Ксеркса. Опять, в начале книги 4 он совсем не отвергает учреждения рабства у кочевых скифов (4.2-3). Однако, в той же самой книге (4.72) он отрицает даже знание о "купленных рабах" среди них. В более раннем пассаже он использовал нормальное греческое слово douloi для обозначения рабов, так же как и Феопомп в F122 (он также использует oiketai = "домашние рабы" в последнем предложении того фрагмента). Однако, в главе 72 Геродот покидает стандартную терминологию ради более неопределенного therapontes (прислужники), которые дежурят при царе, и даже редкого и весьма нейтрального diakonoi (также должного переводиться как "дежурные"). В своем описании этрусков Феопомп избегает слова douloi для обозначения их как "прислужников", выбирая вместо этого редкое diakonoi. Следовательно возможно, что он не хотел признавать учреждения купли-продажного рабства в этрусском обществе.
Более раскрывается утверждение Феопомпа, что этруски воспитывают всех своих детей, не зная, кто отец каждого. Это причудливое и очевидно ложное представление выводится возможно из преувеличенной, если не совершенно несоответствующей правде неразборчивости в половых связях среди этрусков. Результат же состоит в отрицании греческого понятия семьи (oikos) у этих "варварских" народов. Греческая oikos, с ее властью иметь рабов (oiketai), устраивать браки и завещать семейную собственность наследникам была основной единицей греческого общества. Если бы на месте Феопомпа я мог выдумывать лингвистические причуды, то Феопомп (и его соотечественники-греки, без сомнения) хотели рассматривать негреческие общества как anoikоi, социумы с отсутствием oikos, что оказалось возможным или возможно было вызвано их "бесстыдной" беспорядочностью. Без опознаваемых наследников не было бы никакой необходимости беспокоиться о передаче "семейной" собственности будущим поколениям; а без oikoi, "домостроя", не было бы никакого места для oiketai, "домашних рабов". Опять же это вполне согласно тому, что Артог называет риторикой "инаковости". Общество, определяемое как этрусское, является зеркально (в некотором роде, возможно идеализированным) греческим.
О варварах Феопомп говорит много, по крайней мере больше, чем на другие темы. Что-то наверняка обсуждалось им и о фракийцах. Фрагменты предполагают, что Феопомп подробно сообщал о фракийских войнах Филиппа. Фракийские топонимы распространяются во всех соответствующих местоположениях. Фракия или фракийцы упомянуты приблизительно в двадцати семи фрагментах, большинство из которых являются к сожалению однострочными записями. Гардинер - Гарден пытается заполнить вакуум вторжением Филиппа в Скифское государство Атея в 339 после неудавшихся попыток на Перинф и Византий и делает Феопомпа наиболее вероятным источником для историй об Атее и Филиппе, которые сообщались в поздней анекдотической литературе. Есть один существенный фрагмент о Котисе, фракийском царе, и еще F307, никуда не годная фрагментарная цитата на папирусе (возможно, из книги 1), в которой фракиец Керсоблепт помогал двум македонцам, Гераклиду и Пифону, сыновьям Архелая, набирать наемников. Кажется, что они захватили Милтокифа, сына Котиса, фракийского царя, но больше ничего не известно. Если Феопомп выразил суждение о ком-то из этих фракийцев касательно их храбрости, предательства, или распущенности, никакой намек на это не уцелел. Принимая во внимание, сколько греков было выбрано автором для уничтожающего упрека и нескольких припасенных слов одобрения, молчание о пороках фракийцев выглядит многозначительным.
Впрочем, есть фрагмент, описывающий причудливое поведение Котиса. Здесь одно из маленькой горстки очевидных "исключений" из правила дифференцированного отношения к варварам, большинство которых фактически подтверждает правило при ближайшем рассмотрении. F31 (= Athen. 12.531 E-532 A), сообщает, что Котис создал много увеселительных мест "с рощами красиво посаженных деревьев", которые он использовал в качестве "летних курортов". Затем его называют "наиболее склонным к удовольствиям и роскошной жизни из всех фракийских царей до его времени". Выглядит, как будто историк включил в работу свою моральную риторику. Однако, остальная часть фрагмента фактически подчеркивает блаженство и образ жизни Котиса. Этот пункт станет еще более ясным в следующем разделе этой главы, которая рассматривает чувствительность Феопомпа к идиллическим аспектам природы:
"Когда он путешествовал, то устраивал пиршественные залы в местах, осеняемых деревьями и орошаемых потоками. Всякий раз, бывая в регионе, он посещал эти места, приносил жертвы богам и держал двор. Так он жил благословенно и в целом счастливо до тех пор, пока не совершил святотатство в отношении Афины".
Его богохульство состояло в решении жениться на богине Афине. Он сделал приготовления и продолжил пьянствовать. Двоих посыльных отправили одного за другим посмотреть, была ли богиня в брачной палате, ожидая будущего жениха. Он застрелил их из своего лука, когда они возвратились с отрицательным ответом. У третьего хватило ума принести утвердительное сообщение. В другом случае тот же самый царь предположительно порезал свою жену на куски в приступе ревности. Другая ссылка на эту историю у Гарпократиона близко параллельна этой версии у Афинея. Несмотря на чрезвычайную краткость, словесные перепевки предполагают общий источник. Котис описывается как "впавший в состояние дикости и гнева", так что зарезал свою собственную жену, "которая родила ему детей". Ни расстройство, ни волнение при подаче материала нигде не прорывается. Его роскошная жизнь называется благословенной, а его акты безумной жестокости или описаны беспристрастно (как у Афинея) или просто названы "гневом и дикостью" (Гарпократион). Опять как будто речь идет о животном, то питающемся с блаженством из корыта, то обращающемся необъяснимо к внезапным припадкам порочного гнева.
К варварскому пьянству отношение также другое, чем к греческому. Поведение иллирийцев (F39 = Athen. 10.433 A-B) опять описывается нейтральным языком, когда одобрение некоторых из их актов воздержности может подразумеваться, но не показываться:
"Иллирийцы обедают и пьют сидя и даже приводят своих жен на вечеринки, и для женщин считается хорошим тоном поднимать тост за любого из гостей, кто бы он ни был. Они провожают своих мужей домой с попоек. У всех этих людей тяжелая жизнь, и когда они пьют, то подпоясывают свои животы широкими поясами, сперва слабо, но по мере того как питье становится более интенсивным, они стягивают пояса все теснее".
Феопомп возможно признавал существование смешанной категории людей, которых можно было бы назвать варваризованными греками или эллинизированными варварами. Двух важных лиц и одно иллирийское племя можно рассмотреть под этой рубрикой: Гермея из Атарнея, самого Филиппа и [ардиеев]. Гермей был предметом длинного, но испорченного патетикой пассажа в комментарии Дидима к Демосфену (F291). Он вероятно описывался как "вифинец родом", и поэтому негрек. К сожалению, национальность не восстановлена, и Якоби предпочел альтернативное чтение: "безобразный видом". Другие редакторы, однако, уверены, что видят "вифинца". Язык F291не имеет следов стандартной уничижительной моральной риторики Феопомпа, что возможно ввело в заблуждение Курта фон Фрица, который считал фрагмент восхваляющим. Гермей изучал философию в Афинах в Академии Платона, и кажется являлся близким другом Аристотеля. В 340-е у него повидимому была небольшая морская империя, базируемая в Атарнее на азиатском побережье напротив Лесбоса. В 341 он был предательски захвачен персами и казнен. Он был союзником Филиппа, и очевидно персы надеялись пытками узнать от него о планах Филиппа, но повидимому безуспешно.
Введение Дидима в фрагменте оставляет мало сомнений относительно его отрицательного тона, по крайней мере с Дидимовой точки зрения: "Некоторые характеризуют его [Гермея] в лучших выражениях, но другие в весьма худших. Среди последних Феопомп". Фрагмент определенно называл его евнухом, не оставляя сомнений, что Феопомп полагал, что тот был рабом когда-то. Он явился на территорию Атарнея не мирно, но силой. Он управлял "с большой коррупцией", фактически отравил некоторых [граждан?] и [покончил?] с другими [повешением?]. Он вступил в распри с хиосцами и митиленцами и "оскорбил большинство ионийцев". Он описывался как добыватель денег "за столом менялы". Суть последнего предложения фрагмента вполне ясна независимо от того, как каждый восстанавливает текст. Его "нечестивые и отвратительные" методы не сошли ему с рук; "его уволокли к царю, пытали и распяли, и так он закончил свою жизнь". Как и Котис, Гермей был способен на невежливость, и все редакторы восстанавливают "жесточайше" как наречие для описания его манеры контактировать с людьми. Слова о его обращении с ионийцами и островитянами, особенно с хиосцами звучат схоже с выражениями в антиафинском отступлении в книге 25, но нет никакого намека на риторику о самодисциплине или самоконтроле, которая проникает в рассмотрение известных греков. Обвинение в добывании денег напоминает характеризование другого варвара, который построил себе небольшую морскую империю, Мавсола, делавшего "все за деньги". Возможно, Феопомп считал расточительность греческим пороком, а жадность варварским.
При работе с варварами Феопомп предлагает несколько причудливое описание действительных людей, структурированное его концепцией и реалиями его собственного общества. Подобные образцы должны появиться, когда он описывает вымышленных людей, например меропов в "Чудесах". Эти описания показывают полярность морального взгляда Феопомпа. "Святоши" наслаждаются блаженством, но у них нет городов (poleis] и семей (oikoi); жизнь у них простая, сельская и благословенная богами. Они варвары, которые так или иначе знают стыд и следовательно в состоянии управлять своими жизнями. "Военщики", с другой стороны, являются империалистами, порабощают соседей, живут в городах; они больны и недовольны. Святоши достигают счастья, соединяя идеалы варварства (пастушеская простота) с идеалами эллинства (самоконтроль), в то время как Военщики ничего не соединяют и совершенно несчастны. Контраст между ними разрабатывает парадигму для этики самоконтроля. Точно так же [ардиеи], иллирийское племя, упомянутое в книге 2 (F40), представляют картину эллинизованных варваров на краю мира. Название восстанавлено в тексте и вероятно неверно. Флауэр предполагает, что ардиеи - правильное чтение в F40. Однако, это предположение наиболее сомнительно. Если прочитать более вероятное "автариаты", то у Филиппа не было никакого известного контакта с ними вообще. Афиней приводит название в двух отдельных случаях: здесь (10.443 B-C) и в кратком намеке (6.271E). В книге 6 они называются аркадянами, а в 10 ариеями. "Аркадяне" - невозможное чтение. Цитата из книги 2 Филиппики, где темой была Иллирия и, возможно, Эпир; нет никакой вероятной реки у аркадян, чтобы бросаться туда в в большом количестве; и что наиболее убедительно, едва ли могло быть кельтское вторжение в Аркадию, о котором сообщил бы Феопомп. "Aриеи" со своей стороны, неразборчиво. Казобон исправил ариеев на ардиеев, однакo Polyaenus (7.42) рассказывает ту же самую историю об автариатах. Итак, они были скорее автариаты, большое северное племя иллирийцев, живущее намного ближе к тому воображаемому перешейку между Адриатикой и Евксином, то есть, около границы, где кончаются знания и начинаются фантазии. (Иллирия примерно то же самое как современная Албания). У них было общество, однако, которое подражало греческому господством над большими количествами рабов. Из-за своего обжорства они попали под власть своих врагов. Этот фрагмент, помещенный в начале Филиппики и рассказывающий о событиях, происходивших на окраине мира в представлении Феопомпа, выглядит программным. Его цель состоит в том, чтобы риторически привести пример потери самоконтороля.
Филипп - последний пример. Если Гермей являлся эллинизованным варваром или скорее вифинцем, изображающим из себя грека, Филипп был противоположностью, греком с родословной, восходящей к Гераклу, который жил как варвар среди варваров. Этот пункт полностью рассматривается в главе 5.
Феопомп о природе
Столетия после смерти Феопомпа стали свидетелями появления спасенной литературы, сообщений о воображаемых Утопиях и известных Идиллий Феокрита, пастушеских стихов с персонажами в идеализированном пейзаже. Трудно сказать точно, насколько эта тенденция ожидалась в четвертом столетии, но есть видимые признаки во фрагментах Феопомпа охоты развлекаться буколической, если не сверхъестественной, мирностью лесов и потоков. Это не обязательно простая идеализация природы, ибо один из соответствующих пассажей, описание Возврата Нет в земле Меропиде, включает двойственное отношение к идиллической обстановке. Милейшая природа может быть зловещей. Человек, который поест фрукты с неправильного дерева, заканчивает свою жизнь в слезах и скорби. Для Котиса коллекционирование "прекрасно устроенных рощ, орошаемых потоками" и наслаждение ими были главными в его полной блаженства жизни, пока он не стал нечестивым и жестоким.
В Пестрых рассказах Элиана есть чрезвычайно красивое описание Темпы, долины реки Пеней, которая сокращается между удивительными пиками гор Оссы и Олимпа. К сожалению, Элиан не говорит, где он взял описание, но масса убеждающих подсказок указывают решительно на Феопомпа. Ученый Элий Теон говорит об описании фессалийской Темпы в девятой книге Филиппики; он описывает местоположение Темпы и упоминает немного топографии в словах, которые близко повторяют фактические фразы и выражения Элиана. Речь идет отчасти о предполагаемых исторических связях Темпы с Дельфами, полностью соответствующих теме для Филиппики 9. На этих разумных основаниях было выведено, что описание Элиана - близкий пересказ или цитата из текста Филиппики 9, процитированный Элием Теоном и Присцианом. Затяжное описание - замечательная часть поэтической риторики. Оно заслуживает быть приведенным полностью, только ради его неотвязной лирической красоты (Aelian 3.1 = Феопомп F80):
"Давайте опишем словами место, называемое Темпа, в Фессалии ... Оно расположено между двумя горами, Олимпом и Оссой. Эти две очень высокие горы, казалось бы, разделены друг от друга некоей божественной волей. Между ними лежит долина, длина которой составляет около сорока стадий [8 км] и ширина один плефр [30 м] или немного шире, если поискать. Река называемая Пеней, протекает через долину. С ним смешиваются другие потоки и делают его полноводным. Эта территория имеет места отдыха, богатые структурой и разнообразием, совсем не работы человеческих рук, но выращенные природой, которая стремилась украсить этот уголок при самом его появлении на свет. Плющ в изобилии и очень пышный процветает там, будто нежится и ползет вверх, цепляясь за вздымающиеся ввысь деревья наподобие виноградных лоз. Обилие каменного дуба растет на утесе и затеняет скалу. Сама скала полностью скрыта, и можно увидеть только зелень, радующую глаз. В гладких низинах найдешь пестрые рощи и частые беседки - приятные убежища от летней жары для обретения желанной прохлады. Многочисленные источники плещутся тут, и журчат ручейки с холодной и сладкой для питья влагой. Эти воды, как говорят, благотворны для любого, кто омоется в них с целью поправить личное здоровье. Птицы околдовывают своим пением здесь и там; особенно мелодичные певцы разнообразными концертами изгоняют усталость из прохожих и отпускают их отдохнувшими. Эти услады и места отдыха встречаются по обе стороны реки.
Через сердце Темпы течет Пеней; его движение неспешно и льется тягуче как оливковое масло. Глубокая тень от свисающих с прибрежных деревьев ветвей почти на весь день служит защитой от солнечных лучей для проплывающих на лодках туристов. Все люди, которые живут рядом, встречаются друг с другом, приносят жертвы, устраивают собрания и пьют вместе. От множества жертв и частых всесожжений естественно вкусные запахи доходят до путешественников, и плывущих, и идущих. Поэтому значимость удела, его долгая история и поднимающая настроение атмосфера придает ему неземной колорит. Там по словам фессалийцев Аполлон Пифийский был очищен в соответствии с приказанием Зевса, когда он застрелил Пифона, змея, который охранял Дельфы, когда Гея еще обладала святыней. Говорят, что сын Зевса и Лето отправился увенчанный темпейским лавром, и неся тот же лавр в правой руке, пришел в Дельфы и овладел оракулом. На том самом месте, где Аполлон надел венок и сорвал лавр, стоит жертвенник. Каждый девятый год дельфийцы организовывают шествие юношей из знатных семей и священного вождя, выбираемого из их числа. Придя и принеся великолепную жертву в Темпе, они плетут венки из того самого лавра, который когда-то облюбовал себе Бог, и возвращаются назад. Они идут по дороге, называемой Пифийский Путь. Она проходит через Фессалию, Пеласгию, гору Эту и по земле энианов, мелийцев, дорийцев и западных локров. Они сопровождают шествие песней и знаками уважения не менее, чем те, которые почитают носителей священных даров гипербореев тому же богу. Из того же лавра изготовляют венки для победителей на Пифийских играх. Вот мое сообщение о фессалийской Темпе".
Афоризмы
Феопомп был не только плодовитым автором историй; он также прославился в древности как совершенный оратор. Несколько его риторических работ, известных по одному лишь названию, отмечены в первой главе. Конечно, оратор в нем не затихал ни на миг, едва он взялся за историческое перо. Он составлял речи для своих персонажей, как и большинство других древних историков, и его уничтожающие атаки и редкие похвалы, направленные к его соотечественникам-грекам всюду по Элленике и Филиппике - понятно больше риторика чем история.
В начале этой главы я упоминал о собраниях анекдотов и афоризмов, удобных пособиях для спичрайтеров более поздней древности. Не удивительно найти афоризмы Феопомпа представленными среди уцелевших собраний. Конечно, ученые хватают эти афористичные "кусочки", падающие с ломящихся столов древних риторических участников пиров, с рвением голодающих собак, хотя они сожалеют о факте, что их положение ниже стола лишает возможности видеть, откуда любой фрагмент происходил. Вообще, цитаты вырваны из их контекста и либо сгруппированы по рубрикам одна за другой как железнодорожные вагоны и сохранены в виде антологий, либо попали в новый и чужой контекст, например в ученую обеденную болтовню, представленную Афинеем, и не обязательно отобраны из оригинальных работ, но во многих случаях из прежних антологий, теперь потерянных.
Эти вступительные замечания необходимы как предостережения против поспешного неправильного употребления шести афоризмов, собранных ниже. Они выглядят заманчивыми. Импульс состоит в том, чтобы рассмотреть их как неоценимые окна в уме Феопомпа или указатели к верной и точной оценке мысли, которая наполняет его работу. Однако, большинство из них не может использоваться так. Только два из этих шести назначены Филиппике, тогда как другие могли быть из нее, или из Элленики, или произнесены для какого-нибудь риторического яркого примера, с какой целью и по какому случаю, уже неизвестно. Даже в Филиппике замечание может быть составлено для персонажа, говорящего к конкретной ситуации. В этом случае афоризм столько же представляет ум Феопомпа, сколько строка или речь героя в драме представляет размышление драматурга. Только в одном случае, последнем в нижеприведенном списке, цитате из Полибия, есть достаточная информация, чтобы принять апофтегму как истинное представление об убеждениях историка. Но даже в этом случае к сожалению источник неясен. Комментарий Полибия оставляет мало сомнений, что он принадлежит истории, под которой он обычно имеет в виду Филиппику, но всегда есть возможность, что он пришел и из Элленики.
Еще раз я отступаю к принципу накопления. Совокупный вес этих афоризмов может быть добавлен к уцелевшим фрагментам и свидетельствам, чтобы укрепить бесспорное впечатление о Феопомпе как о разочарованном моралисте, использующем благоприятный момент, чтобы протестовать против испорченности и мотовства его времени, либо чтобы выразить свое отчаяние по поводу вездесущности этих человеческих слабостей собственными словами или через героев своей истории.
Первый пример дает соблазн расстаться с этими общими оговорками. Он создан в качестве типичного ностальгического сравнения экстравагантных обычаев, практикуемых "сегодня", с более сдержанными стандартами счастливого "вчера" (F36 = Афиней 6.275 B из книги 1):
"Ныне люди даже среднего достатка в состоянии ставить роскошный стол, либо иметь собственных поваров и много других слуг, или расходовать на повседневные нужды больше, чем те (т. е. древние) привыкли тратить на жертвоприношения и праздники".
Если это из чьей-либо речи, трудно вообразить себе ситуацию со столь радикальным суждением. Афиней четко назначает цитату книге 1 Филиппики. В ней вероятно Феопомп заложил основу для тем и идей, которые связывали бы его огромную работу вместе. Представив себя и Филиппа, Феопомп, кажется, включает в книгу 1 общий обзор эллинского и варварского мира, окружающего Македонию во время воцарения Филиппа, за которым следовали некоторые сообщения о борьбе Филиппа против ранних претендентов на македонский престол (D. S. 16.2-3). Короче говоря, нет никакой видимой ситуации или кризиса, на фоне которого эта ремарка могла быть комментарием, но для пресытившегося моралиста она выглядит вполне подходящим замечанием об эллинских делах на момент интронизации Филиппа. Если какой-либо бесконтекстный афоризм связать со взглядами Феопомпа на косвенных и априорных основаниях, следовательно это он.
Второй афоризм находится в книге 5. Темой книги кажется была военная операция Филиппа в Пагасах или вблизи Пагас в южной Фессалии. Было бы заманчиво видеть его в качестве еще одного обличения фессалийской расслабленности на этот раз в виде обвинения в переедании, но вот только заявление выдержано в языке, который звучит решительно пифагорейски, а Феопомп не был поклонником Пифагора. Но сначала фрагмент (F57 = Афиней 4.157 DE из книги 5).
"Многоедение, как и мясоедение лишает умы рассудительности и делает души более вялыми, заполняя их к тому же вспыльчивостью, ожесточением и неуклюжестью".
Подсказки к этому фрагменту предостерегают против употребления в пищу мяса и беспокоятся по поводу душевного здоровья, соображение, беспрецедентное в других фрагментах, которые вообще характеризуют излишества как признаки неконтролируемого или распутного поведения. Забота о душе была задачей философии в четвертом веке. Платон и его школа много сделали для ее разработки, как и пифагорейцы. Обе школы выступали за аскетический образ жизни, но, по Аристотелю, пифагорейцы особенно запрещали в отношении еды различные вещи, в том числе некоторые виды мяса и особые его сорта, и они кажется подчеркнуто избегали переедания. Некоторые более поздние предания приписывают пифагорейцам общее табу на употребление мяса. По этим причинам F57 может рассматриваться как настроенный пифагорейски. По какому поводу он влез в 5-й книгу, не распознать. Феопомп одобрил бы пропаганду самоконтроля, но детали выдвигаемых в ее поддержку аргументов о медлительности души и другого вреда, берущихся якобы от переедания, происходят вероятно из философии, к которой он не имел никакого сочувствия.
Следующие три афоризма, которые вполне могли быть выдержками из чьих-то выступлений, отражают собственные речи Феопомпа или слова, вложенные в уста исторических деятелей. В самом деле, F395 тесно перекликается со словами Фукидидова Перикла (2.45.1) в знаменитой надгробной речи.
F287 = Clem. Al. Strom. 6.2.21.4 [439, 14].
"Если кто-либо, избежав опасности, впредь не подвергает себя никакому риску, то неудивительно, что он так любит жизнь; теперь же, когда над нами нависла столь фатальная угроза, смерть в бою кажется гораздо предпочтительней".
F380 = Stob. 3.16.16.
"Если кто, приобретя наибольшие блага, проводит после жизнь в печали, тот из всех, кто был, кто есть и кто будет самый несчастный".
F395 = Theon. Prog. 1 (II 63, 18 Sp).
"Ибо мне известно, что многие к живым относятся с враждебностью, к мертвым же по прошествии лет ненависть убавляется".
Последний и самый важный из афоризмов происходит из длинной диатрибы Полибия против того, что он считает некомпетентностью историка Тимея (Polyb. 12.23-8). В ходе этой длительной атаки. Полибий приходит к вопросу о наилучшей подготовке для историописания. Тимей читал предыдущие литературные источники, но этого не было достаточно: ему следовало приобрести более широкий опыт, посещая места, про которые он говорит, и "расспрашивая живых свидетелей" (12.27.3). Он должен был проводить личное расследование, не считаясь с трудами и затратами. Преимущество данного подхода очевидна из заявлений других историков, утверждает Полибий. Эфор признавал превосходство знания от увиденного своими глазами и в F342 = Polyb 12.27.8-9):
"Феопомп говорит, что лучшие знания о войне имеет тот, кто присутствовал в большинстве сражений, что наиболее способный оратор тот, кто принял участие в наибольшем количестве дебатов, и то же самое в медицине и в навигации".
Ценность Полибиевых ремарок двояка. Во-первых, из них видно, что он не просто ссылается на полезный пассаж, но также приписывает убеждение Феопомпу посредством цитаты. Это значимо, потому что показывает, что Феопомп обращал внимание на важность "знания из первых рук" или "изучения на месте". Однако, "чем больше опыт и долговечность в профессии, тем больше авторитет у специалиста". Возможно, это подразумевает даже больше: "человек без опыта должен подчиниться эксперту". Во-вторых, Полибий, кажется, цитирует собственные заявления различных историков о своих методах, главным образом, без сомнения, из их введений. Возможно, и этот фрагмент должен быть назначен к введению, поэтому и связан с требованием, чтобы историк путешествовал повсюду для сбора информации. Однако может быть фрагмент помогает объяснить представления Феопомпа о ключевых вопросах.
Каламбуры и созвучия: Феопомп об игре слов
Игра слов ни в коем случае не редкость в древней литературе. И Геродот и Фукидид использовали их, и Горгий из Леонтин, оратор, софист и учитель Исократа упивался ими как привлекающими внимание стилистическими трюками. Нет уверенности, что древние каламбуры были предназначены для шуток. Феопомп особенно выглядит скорее лишенным чувства юмора. Есть моменты саркастической иронии в фрагментах, но шутливая игра слов предполагает беззаботность, которая едва ли подходит тому, что древние говорят о ворчливости Феопомпа.
Если фрагмент пересказ, то ни в коем случае не ясно, насколько там отражены подлинные слова автора. Даже цитаты не обязательно взяты прямо из Феопомпа; они могли стоять вне контекста. Однако, игра слов и созвучия встречаются в в небольшом количестве фрагментов с известной частотой и выглядит фирменной особенностью стиля Феопомпа. Дионисий говорит о перемешивании звуков у Феопомпа, и по мнению некоторых критиков стиля он даже штамповал новые слова оскорбительным для них способом. Следовательно, общее впечатление, переданное следующими примерами, вероятно будет надежным, даже если есть сомнения в подлинности конкретных случаев.
F113 (= Athen. 4.145A), дает пример созвучия согласных, используемого с целью подчеркнуть стоимость обеда царя Персии. Из того, как Афиней вводит фрагмент, кажется, что он указывает точные слова историка. Они бегут следующим образом: "Всякий раз, когда царь приходит к любому из своих вельмож на обед (deipnon), те тратят (dapanasthai) на застолье двадцать, иногда тридцать талантов". Созвучия падают на d, p и n в существительном deipnon и в глаголе dapanao. Существительное deipnon означает просто "еда" или "обед", но созвучие согласных в глаголе dapanao (=тратить, расходовать щедро) предполагает уравнивание между deipnon (обед) и dapane (щедрый расход, стоимость). Созвучие повторяется, как будто для акцента, в следующем предложении фрагмента. "Некоторые даже тратят намного больше (dapanosi), поскольку с давних времен каждый из их городов был обязан, в виде дани, угощать царя соответствующим своей величине обедом (deipnon)". Второе использование deipnon удаляет любое сомнение относительно намерения Феопомпа. Строго говоря, это не оцененный обед, но его стоимость (dapane) для каждого из городов. Второе использование deipnon полностью смешивает слово с dapane. Беспорядок выглядит надуманным.
Этот случай - пример изобретательности, чтобы подчеркнуть или заключить, что персидские царские обеды расточительно дороги. В F75 опять налицо второе использование одинакового слова: "[Святоши] опрокидывают [katastrephousi] свои собственные жизни... [Но Военщики] всегда на войне опрокидывают [katastrephontai] своих соседей". Я перевожу katastrephousi как "опрокидывают" в метафорическом смысле "кончать". В сельскохозяйственном контексте Ксенофонт (Oeconomicus 17.10) использует его в обозначении пахать или выращивать посеянное в почву семя. Применяет его и Феопомп, когда только что закончил описывать, как легко Святоши собирают свой урожай.
"Жители Святограда пребывают в мире и изобилии, не пашут и не сеют, получая плоды земли без плугов и быков. Они отличаются хорошим здоровьем, никогда не болеют и katastrephousi свои жизни в смехе и радости. Они настолько однозначно справедливы, что даже боги не брезгуют часто их посещать. Жители же Войны чрезвычайно воинственны. Рождаясь во всеоружии, они подчиняют своих соседей".
Прогрессия идей, кажется: Святоши не трудятся на земле (как благословенные богом); они не ворочают почву плугом, но опрокидывают (то есть, кончают) свои жизни в смехе и в счастье, живя вопреки норме. С другой стороны Военщики являются жестокими и опрокидывают своих соседей с целью их покорить. Однако, власть, которую они получают и осуществляют, не делает их счастливыми. Пункт проведен в жизнь посредством изобретенной игры слов, которая формирует мост из аграрного процветания Святош к милитаризму Военщиков, в то же самое время подчеркивая, насколько уникален "перевернутый" образ жизни Святош.
Итак, katastrephein, "опрокидывать", употребляется в метафорическом смысле "прекращать", так же как deipnon, "обед", приобретает значение "расходовать", dapane. Если значения могут быть изобретены для слов в специальном контексте, следовательно и слова могут быть изобретены для значений. Три примера дает F338, но примечателен в этом отношении F262, вообще достойный восхищения: "Филипп был отлично приспособлен к перевариванию фактов" (anankophagesai pragmata). Выдуманное, или по крайней мере чрезвычайно редкое слово anankophagesai собрано от двух корней ananke = "принуждение, потребность" и phagein "едят". Аристотель (Политика 1339) использует родственное существительное anankophagia, говоря о строгой диете атлетов. Кроме того, pragmata означает больше чем факты; оно используется при обсуждении политических вопросов или событий. Что тогда означает этот фрагмент? Возможно, здесь выражается восхищение политической самоотверженностью Филиппа; если это так, то он был бы единственным среди фрагментов. F237 из книги 54 описывает Филиппа как человека почти удивительной удачи; не признается ли здесь, что у него были определенные политические способности? Возможно, но тогда Феопомп употребил бы обычные для него "усердие"и "старательность". Зачем изобретать новый термин только для Филиппа, если цель не состояла в том, чтобы показать, что его политическая сообразительность не имела регулярного разнообразия? Одинаково возможно, что Феопомп пустил в ход сарказм. Не подразумевается ли тогда, что самым большим политическим инструментом Филиппа был его желудок? Так было бы понятнее в соответствии с представлениями о Филиппе в других фрагментах.
Вышеупомянутая игра слов взята из текстов, которые, кажется, разумно подлинны. Следующий является гораздо менее бесспорным. Он из схолиаста к Аристофанову "Миру" (ст. 363) и дает вводную информацию о предателе по имени Килликон. Феопомп процитирован в качестве источника; история очевидно рассказывалась в книге 13 (F111). Затем схолиаст объясняет, как Килликону, предавшему свой родной остров Сирос самосцам, отомстил Феаген:
"Некто Феаген из Сироса, гражданин острова, преданного Килликоном, был мясником в Самосе, куда он переехал очень давно и где проживал. Он весьма злился на предательство своей родины. Когда Килликон пришел к нему купить мяса, тот дал ему подержать (kratein) его под предлогом, чтобы было удобнее отрезать кусок. Килликон повиновался и держал (kratein снова). Тогда Феаген поднял свой мясницкий нож и отрубил руку Килликону со словами: "Ты не предашь другой город этой рукой".
Не ясно, насколько близко Схолиаст воспроизводит точную формулировку этого источника. Слово kratein не используется в значении "держаться, удерживать" в классическом греческом языке; оно обычно означает "управлять", "контролировать", "доминировать". Это могло поэтому быть выражение постклассического схолиаста, или позднеклассический Феопомп мог ожидаться быть использованным в этом пассаже. С другой стороны довольно привлекательно рассмотреть возможность того, что слово используется для указания на преднамеренную перестановку. Килликон, получая "обладание" куском мяса, подпадает под власть Феагена.
Более простая игра слов в других фрагментах, кажется, предназначена, чтобы подчеркнуть значение автора. Гегесилох с Родоса (F121) пустое место (axioma) в глазах сограждан, но считает себя достойным (axion) правления. [Ардиеи] (F40 из книги 2) предаются неконтролируемому (akratesteron) пьянству. Их нехватка самообладания (akrasiа) становится известной их врагам, кельтам, которые дают им обед, пропитанный коварным снадобьем, сделавшим их вконец неуправляемыми (akratores).
Есть времена, когда игра слов прекращает быть транспортным средством и становится водителем. Изображение двора Филиппа (F225 из книги 49) приписывает македонцам скандальную склонность к гомосексуализму. Включены ли они для какой-либо особой причины или просто подготавливают читателя к гротескной игре слов, которая закрывает описание их сексуальных привычек? Androphonoi по своей природе, по привычке они были andropornoi. Возможно, лучший способ произвести эту сырую игру слов состоял бы в том, чтобы перевести первое слово как "мужчины-убийцы", и второе "мужчины-любодеи", но действительно означает "мужчины-проститутки".
Несколькими строками раньше Феопомп высмеял двор Филиппа даже с более выразительной насмешкой. Филипп создал окружение последователей, которых он назвал своими компаньонами или друзьями, hetairoi. По правилам греческого языка это существительное является мужским. С изменением одной или двух букв в конце слова оно становится женского рода и принимает значение "проститутка" или "куртизанка". Естественно, Феопомп использовал возможность для каламбура, предлагаемую этим явлением: "Поэтому [из-за их оскорбительных сексуальных нравов] любой справедливо счел бы их не друзьями (hetairous), но подругами (hetairas)". Выглядит так, как будто эта игра слов была введена Феопомпом по крайней мере четырьмя книгами ранее. Была особая единица в армии Филиппа, называемая пешими товарищами (pezetairoi), или уничижительно "пешими бой-френдами". А в F213 (из книги 45) Феопомп высмеял нерадивого афинского стратега Харета как потакающего своим желаниям ленивца, обвиняя его в том, чтобы он брал с собой в военные экспедиции "флейтисток, арфисток и походных гетер (pezas hetairas). Как отметил Гриффит, это безошибочно уязвляло Филиппа и его pezetairoi.
Было бы интересно знать, насколько широко этот вид игры слов был распространен на самом деле. В случае с каламбуром на hetairoi вполне возможно, что привлекающая возможность покаламбурить повлияла на решение автора включить или подчеркнуть, даже присочинить описания сексуальных нравов македонского двора. Однако, может быть, есть еще один способ, которым игра слов в виде умозрительной этимологии существенно влияет на контент у историка. F13 из Элленики производит название спартанского крепостного класса, илотов (Heilot-) от эллинского слова helos (болото) и находит дом, по крайней мере для некоторых из них в месте, называемом Helos (Болото), которое было расположено рядом с Гифием в устье Еврота. "Этимология" была вероятно использована в качестве свидетельства в поддержку утверждения Феопомпа, что спартанское государство было основано на порабощении своих же греков.
Более грубым и самым забавным из всех является способ, которым история места может измениться в зависимости от того, как кто-то пожелает произнести его название. Пигела, произносимая на ионийском диалекте, производится от pygoi, "ягодицы" (F59). Феопомп очевидно производил так потому, что Агамемнон предположительно основал место, чтобы оставить там людей из своей команды после того, как у тех разболелись ягодицы. Однако, на других греческих диалектах оно произносится как Фигела (Город беглецов), "основанный беглецами, как название подразумевает" (Plin. N. H. 5.114).
Рассказ Феопомпа
Современное представление о Феопомпе искажено благодаря процессу отбора, сохранившего фрагменты. Большинство идентифицированных цитат было выбрано древними учеными или сплетниками ради их сенсационного содержания или стилистических примочек. Авторы, которые заимствовали из рассказа Феопомпа, например Помпей Трог местами и возможно иногда Плутарх, редко определяют свой источник. Кроме того, возможно было стилистическое влияние на некоторых более поздних историков (Тацит? Ливий?), но факты в значительной степени не поддаются восстановлению в отсутствие пространного и связного рассказа. Многие из фрагментов, особенно те, которые прибывают из Афинея, являются моральными суждениями о государствах или людях. Показывают ли они что-нибудь о природе исторического рассказа Феопомпа? Да, в ограниченной степени пооказывают, если принять во внимание замечания об интеграции и изоляции, введенные в главе 2. Вообще, много моральных оценок, повидимому, с разумной уверенностью были интегрированы в рассказ. Большинство из них - вероятно не изолированные суммирования, отступления, или некрологи, но прямые вторжения в важные моменты повествовательного потока. Их цель едва могла быть другой, кроме как направить реакцию читателей на поступки действующих лиц и их решения.
Пара поразительных примеров служат иллюстрациями. Два обвинения в адрес фессалийцев (FF49, 162) прибывают в места в Филиппике, где фесалийская поддержка для Филиппа была важна. F49 взят из книги 4, охватывающей события приблизительно 357/6, когда Филипп был все еще весьма уязвим, несмотря на его эффектные ранние победы над иллирийцами и пеонами и над различными конкурентами в борьбе за трон. Совместное сопротивление фессалийцев на суше в паре с неприятностями от афинского флота на море создало бы ему реальные проблемы. К счастью для него, однако, Афины были слишком отвлечены Союзнической войной, тогда как Фессалия разделилась, и екоторые из ее вождей были настроены дружелюбнo по отношению к Филиппу, желая македонской поддержки. Именно в этот момент фессалийцы атакуются автором как ленивые, потакающие своим желаниям алкоголики; фарсальцы же явно выбраны для оголтелой дискредитации. Вообще, они кажется были среди самых горячих сторонников Филиппа. Когда фессалийцы вновь появляются для дальнейшей суровой критики в книге 26, период ок. 347/6 является объектом исследования. К этому времени Филипп был намного сильнее, чем десятью годами ранее. Однако, история показала, что область Дельфы, в которую он теперь двигался, была потенциально религиозным и военным бочонком с порохом. Основательная поддержка от фессалийцев была крайне важна ему для захвата контроля над центральной греческой Амфиктионией. и она явилась, и опять фессалийцы проклинаются за вялое подчинение "шуту" (F162). Моральными обвинениями кажется Феопомп выражает отвращение к сотрудничеству фессалийцев с Филиппом. Они приглашают читателя видеть их поддержку Филиппу как коренившуюся в лености и поэтому должны вписываться в контент, чтобы управлять мнениями читателей относительно рассматриваемых решений. В главе 4 я укажу на многие подобные примеры. Заключение состоит в том, что эта форма манипуляции была особенностью стиля Феопомпа.
Для более точного представления о природе рассказа Феопомпа требуется наличие непрерывного пассажа, или позаимствованного из Феопомпа, или в большой степени от него зависящего. Некоторое время назад Феликс Якоби предположил (в комментарии к F283), что Юстин 21.1-5 является как раз этим расширенным пассажом, полученным из сообщения Феопомпа о карьере младшего Дионисия Сиракузского.
Работа Юстина - сокращение более ранней (и очевидно более полной) работы Помпея Трога. Поэтому она не раз удалялась от источника, и невозможно оценить насилие, сделанное по отношению к Трогу Юстиновой эпитомой. И при этом никогда не демонстрировалось, что Трог систематически следовал за любым источником. Его работа была названа "Историей Филиппа", что, кажется, ясно указывает на его стилистическую модель и на один из его источников, но отголоски Феопомпа вылезают спорадически всякий раз, когда они поддаются проверке. Если Феопомп был главным источником Трога в течение большой части середины четвертого столетия, он вероятно собирал материал и из других мест. Действительно, Юстин писал свою работу как антологию. Из пяти разделов, упомянутых Якоби, только второй и пятый надеются иметь хороший шанс быть взятыми из Филиппики. Раздел первый - только сообщение о приобретении власти Дионисием и мог быть адаптацией Тимея (ок.356-260 до н. э.) или любого другого сообщения о сицилийской истории, и раздел третий был назначен Тимею Пирсоном на вероятных, но не окончательных основаниях. Конечно, включение Тимеева материала не устраняет возможности, что и Феопомп сообщал об этом, но в то время как есть разумные основания подозревать влияние другого автора, раздел должен быть игнорирован как Феопомпов. Опять же, раздел четвертый дает краткое изложение кое-какой современной карфагенской истории. Он описывает попытку государственного переворота Ганнона, который запланировал убийство всего карфагенского сената в день свадьбы своей дочери. Заговор сорвался, и вторая попытка была также раскрыта. Ганнон был жестоко замучен и казнен, как и вся его семья. Здесь ясно иллюстрация жестокой варварской политики, но она вероятно не из Феопомпа. Ни один его фрагмент не касается существенно карфагенской политики, и Феопомп вообще не интересовался варварской историей. С другой стороны Юстин 21.2 и 5 действительно содержит эхо известных фрагментов и показывает интерес к вещам, типичным для Феопомпа. Эти два пассажа воспроизведены ниже и будут прерываться тут и там, чтобы указывать на очевидное эхо Феопомпа.
Юстин 21.2 (предмет - Дионисий Младший, короткий промежуток времени в его господство в Сиракузах):
"Когда его конкуренты были устранены, он впал в леность, стал отличаться от чрезмерного обжорства большой дородностью тела и заболел глазами, так что не мог переносить солнечного света, пыли и даже яркости дневного света".
Акцент на леность и чрезмерную леность (Lat. segnitia и nimia luxuria) походит на любимые проблемы Феопомпа: akrasia и truphē. Кроме того его дикая расточительность, которая привела к слепоте, была очевидно подчеркнута Феопомпом (F283a, b).
"Подозревая, что за эти слабости его презирают подданные, он принялся творить жестокости, заполняя не тюрьмы, как его отец, заключенными, но целые города трупами, вследствие чего стал не столько презираем всеми, сколько ненавидим".
Связь между безнравственностью и снижением рейтинга с ответом на это в виде тотального насилия, во-первых, показывает полную интеграцию моральных суждений с политическим рассказом и, во-вторых, является цепью рассуждений, которые кажутся легко сравнимы с F121 о Гегесилохе с Родоса, который из-за недостатка к нему уважения, обращается к бешеным сексуальным играм вместе с дружками. Точно так же FF224-5 объясняет политическое насилие Филиппа в качестве естественного продолжения его отчаянной аморальности.
"Когда сиракузяне впоследствии решили восстать против него, он долго колебался, следует ли ему сложить власть или противостоять им с оружием в руках, но был принужден солдатами, которые надеялись разграбить город, выйти на бой. Потерпев поражение и вторично попытав фортуну без лучшего успеха, он послал депутатов к народу Сиракуз с обещаниями, что уйдет в отставку, если они пришлют к нему лиц, с которыми он мог бы обсудить условия мира".
Снова влезает моральное суждение. Коррумпированный тиран (как Филипп) неспособен управлять своей армией. Жадность солдат лишает его выбора и угрожает разграблению его собственного города.
"Когда некоторые из главных граждан были отправлены с этой целью, он задержал их и затем, не боясь военных действий, послал свою армию опустошить город. Последующее сражение, которое долго не кончалось, произошло прямо в городе, но наконец горожане одолели солдат числом. Дионисию пришлось отступить, и опасаясь, что его блокируют в цитадели, он ушел оттуда тайно со всеми царскими принадлежностями в Италию".
Нехватка самоконтроля приводит к его позору и крушению. Однако, архизлодей находит, что другой ничего не подозревающий народ для эксплуатации:
"Принятый в изгнании своими союзниками локрами, он овладел цитаделью, как будто был их законным сувереном, и творил свои обычные произволы уже с ними. Он приказывал хватать жен первых лиц с целью насилия, забирал невест перед свадьбой, бесчестил их и затем возвращал женихам, тогда как самых богатых граждан или изгонял, или казнил, конфискуя их собственность".
Тема оскорбления почтенных женщин коррумпированным государственным деятелем тесно параллельна другим фрагментам (FF121, 143). Вообще, весь рассказ того рода, который естественно ожидать от Феопомпа. Никто не ангел. Дионисий коррумпирован, армия у него жадная, и локры кажутся невероятно пассивными и легковерными. Упрямое и успешное сопротивление сиракузян жадной армии не называется героическим.
В пятом разделе тот же самый Дионисий опять у власти в Сиракузах, и можно только задаться вопросом об источнике Трога (3.10 просто говорит, что он возвратился с помощью предательства):
"Дионисий тем временем, возвратив себе власть в Сиракузах и становясь каждый день все более репрессивным и жестоким по отношению к людям, был атакован новой группой заговорщиков. Сложив правление, он сдал город и армию сиракузянам и, получив разрешение взять с собой свою частную собственность, отправился в изгнание в Коринф, где, считая самое низкое состояние наиболее безопасным, он смирился с самыми подлыми условиями жизни".
Это преднамеренное унижение себя возможно более согласуется с Феопомповым сообщением истории, чем более широко читаемая версия у Тимея. Полибий (12.4a.2 = F341) говорит, что Тимей нападал на Феопомпа за то, что тот заставил Дионисия бежать из Сиракуз в Коринф на торговом судне (cр. D. S. 16.70.3), а не на военном. В предоставлении Дионисию военного корабля для переезда Тимей возможно дистанцировался от версии, которая подчеркивала выправляемые к лучшему обстоятельства прошлых лет жизни изгнанного тирана. Если это верно, версия Трога более совместима с Феопомпом, чем сообщение Тимея. Возвращаясь к Трогу, конец пятого раздела говорит о пустейшей жизни Дионисия в тавернах и среди проституток в выражениях, напоминающих известные дискурсы Феопомпа (FF20, 62, 143, 210, 213 и больше):
"Он не просто слонялся по улицам, но пьянствовал там; ему мало было показываться в тавернах и публичных домах, но он просиживал в них в течение целых дней. Он спорил с самыми пропащими личностями о простейших пустяках, ходил в лохмотьях и грязный, и скорее смешил других, чем смеялся над кем-то сам. Он околачивался на мясном рынке, пожирая глазами то, чего не мог купить; он пререкался со сводниками перед эдилами, и делал это так, что вызывал презрение, а не страх. Наконец, он стал учителем и учил детей прямо на перекрестках, чтобы или всегда замечаться публично теми, кто боялся его, или с большей охотой презираться теми, кто не боялся. Поскольку, хотя у него было все еще много пороков, особенных для тиранов, его поведение на тот момент было притворным, и он хитрил, что потерял чувство собственного достоинства, зная, насколько ненавистны имена тиранов, даже когда они лишены власти. Он старался поэтому уменьшить ненависть к своему прошлому презренностью настоящего, однако не благородными, а безопасными методами. Все же, несмотря на все эти искусства маскировки, он подвергся обвинению в стремлении к тирании и был оставлен на свободе только потому, что презирался" (F283 [b]).
В лучшем случае поэтому две части Юстина, исследованные выше, являются эпитомой адаптации рассказа Феопомпа и в худшем они есть иллюстрация типа беседы, которую предположительно Феопомп написал. Процесс эпитомизации вполне возможно концентрировал сенсационные и риторические эффекты. Более полная версия вероятно казалась более гладкой и менее тенденциозной.
Возможно было бы поучительно рассмотреть рваные остатки F291 в сравнении с частями Трога. Этот фрагмент происходит из комментария Дидима к Филиппикам Демосфена, и он дает краткое резюме жизни и карьеры Гермея из Атарнея, цитируя книгу ?6-ю, как источник (папирус не читается во многих местах). Якоби назначил его экспериментально книге 36, информация о содержании которой как нигде отрывочна, но ее временные рамки ок. 346 - 344. В это время Гермей находился на вершине власти и влияния, и он был в связи с Филиппом, если не в союзе. Здесь было бы подходящее время представить его рассказу. Однако, кажется лучше следовать большинству редакторов, которые находят 46 более подходящим номером, чтобы заполнить промежуток в папирусе, ибо она записывает события 341, года смерти Гермея от рук Великого царя (D. S. 16.52, который помещает события слишком рано). По всей вероятности, поэтому F291 - некролог и следуя условиям, установленным в начале главы 2, здесь заявление, изолированное от окружающего его рассказа. Однако, фрагмент - также самостоятельный рассказ с рождения (по одному чтению) до смерти и характеризует жизнь Гермея и царствование в нескольких ловких строках. Как некролог он, как ожидаемо, переполнен риторикой, но как рассказ, может, представит иногда элементы нормальной беседы Феопомпа. Я перевожу ненадежный, с пропусками текст в значительной степени восстановленный тейбнеровскими редакторами из печально изодранного папируса.
"Гермей выступил на этот путь, евнух и вифинец родом (или: безобразный видом) [короткий пробел] в-третьих [пробел], с Евбулом он взял Ассос и его башню и Атарней с окрестностями. Из всех людей этот человек совершил самые жестокие и злые вещи против всех - и своих граждан, и других, покончив с одними ядом и с другими петлей. Когда хиосцы и митиленцы поставили его во главе какой-то земли, за которую они спорили, он сыграл много пьяных трюков с неоплаченными военными экспедициями и жестоко оскорбил большинство ионийцев. Стяжатель и денежный меняла, он не утихомирился, когда хиосцы попали в беду [большой пробел] чтобы восстановить принятые ими государственные устройства. Однако, он совсем не спасся, и не вышел сухим из воды со своими нечестивыми и отвратительными манерами, но был арестован и отправлен к царю, где подвергся долгим пыткам и закончил жизнь распятым на кресте".