Лозунгом промакедонских группировок греческих полисов, выступивших против демократического правления, стал панэллинизм - своего рода идейный меч отмщения персам. Содержание этого лозунга на практике означало объединение эллинских городов под главенством Македонии. Но партикуляризм греческих городов-государств был одной из причин, препятствовавших единству их действий против чужеземного вмешательства, в данном случае - персидского. Афины, Спарта, Фивы, претендовавшие в разное время на роль гегемона, оказались неспособны достичь этого, так как не смогли преодолеть ни местничества, ни стремления к обособленности.
Греческие идеологи и сторонники панэллинизма (Исократ, Эсхин) увидели в Филиппе достойного правителя, способного разобраться в этой сложной обстановке и стать во главе "объединенной и замиренной" Греции. Было бы антиисторичным игнорировать социальные издержки этого лозунга. Однако логическим следствием панэллинской идеи был призыв отмщения персам, т.е. похода на Восток. В нем заключалась большая притягательная сила, ибо он удовлетворял не только правящие олигархические группировки греческих полисов, но отчасти и свободное неимущее население.
Содержание лозунга панэллинизма нельзя понять без знакомства с исторической обстановкой, сложившейся в IV в. до н.э., без глубокого анализа классовой структуры греческого общества. В ожесточенной внутренней борьбе эллинских городов четко прослеживаются классовые антагонизмы. Даже неполные свидетельства античной историографии дают возможность сделать вывод о непримиримой социальной борьбе внутри рабовладельческого общества, и не только между рабовладельцами и рабами, но и между свободными имущими и неимущими.
Еще задолго до времени Филиппа и Александра Македонского в древней Элладе существовали разнообразные формы рабовладельческого государства. По словам В. И. Ленина, "тогда уже возникает различие между монархией и республикой, между аристократией и демократией".[1]
Относительная легкость, с которой осуществились завоевательные планы Македонии в Греции, прежде всего была обусловлена тяжелым внутренним положением эллинских городов-государств, переживавших экономический застой, связанный с потерей рынков сбыта и затруднениями в плавании на Эгейском море. Соперничество Афин и Спарты за гегемонию в Греции привело к изнурительной Пелопоннесской войне (431-404 гг. до н.э.), обнажившей всю глубину социальных противоречий различных слоев греческого общества. Столкновение двух крупнейших объединений Греции - Пелопоннесского союза и Афинской Архэ - еще раз продемонстрировало слабость афинской рабовладельческой демократии и утрату войском прежних боевых качеств.
Пока наскоки Спарты носили спорадический характер, афиняне еще могли отбивать их. Но как только спартанцы повели себя активнее, захватив Декелею и начав систематическое завоевание Аттики, Афины стали терпеть поражения. В довершение 20 тыс. афинских рабов бежали в Спарту, что причинило непоправимый ущерб экономике Афин (Фукид., VII, 27). За военным поражением Афин в Пелопоннесской войне последовал временный подъем экономики, не означавший преодоления кризисных явлений. Неизлечимые недуги рабовладельческого строя стали давать свои негативные плоды: паразитический образ жизни неимущих граждан, существующих на раздачи, чувство неуверенности в завтрашнем дне, ростовщичество, пиратство, наемничество. Именно с этих пор происходит неуклонное нарастание кризисных явлений в греческом полисе, ослабленном войной и раздираемом внутренними смутами.
Результатом поражения Афин в Пелопоннесской войне явился распад Афинской Архэ - союза многих греческих городов-государств и островов Эгейского моря под главенством афинян. Членство в морском союзе было далеко не равноправным, поэтому многие полисы еще до этого стремились выйти из-под опеки Афин и вести самостоятельную политику.
Тенденции к расторжению союза с Афинами нашли поддержку у Македонии и Персии, равно заинтересованных в ослаблении афинской морской мощи. Происки карийского династа Мавзола на островах повлекли за собой выход многих союзников из Афинской Архэ. Хиос, Родос, Кос, Книд, Самос заключили союз с Карией, а их олигархические правители заняли враждебную позицию по отношению к Афинам.
Пелопоннесская война и крах Афинского морского союза вконец расстроили афинскую экономику, всецело зависевшую от рынков сбыта и притока новых рабов. Вряд ли Филипп отчетливо сознавал всю пагубность для Греции последствий захвата фракийского побережья, Геллеспонта и Халкидского полуострова, но он понимал, что эта политика подорвет военную и экономическую мощь Афин - его основного противника. Ведь столкновение Македонии и Афин в конечном счете было вызвано стремлением каждого из государств осуществлять захватническую политику. В некотором роде это было столкновение старого и нового - классической формы рабовладения и новой, эллинистической, только нарождающейся, но сметающей на своем пути полисные и этнические перегородки. Поэтому прогрессирующий упадок греческого полиса происходил на фоне военных неудач, распада союзов и невозможности сопротивления внешней силе. Все это были последствия кризиса, корни которого уходили в специфику эллинской экономики.
Показательна концепция кризиса демократического строя в Греции, свойственная немарксистской историографии, в том числе греческой[2], за немногим исключением отрицающей жизнеспособность такого строя вообще, независимо от эпохи, времени и социально-экономической формации. Хулители афинской демократии чернят ее вождей (Перикла, Эфиальта и др.) доказывая, что граждане потеряли интерес к общественной жизни и что это привело к вырождению демократии в тиранию. По их мнению, Перикл был тираном, опиравшимся на развращенных богатством афинян, потерявших достоинство и погрязших в зависти.
Решение этого вопроса дает известное указание Ф. Энгельса о том, что не демократия погубила Афины, а рабство, сделавшее труд свободного человека презренным[3]. Обилие военных конфликтов между греческими полисами во второй половине V в. до н.э. и особенно Пелопоннесская война дали огромный приток рабов греческого происхождения в качестве военной добычи и как результат ограбления захваченных городов. Но наряду с возросшим количеством рабов увеличилась площадь разоренных и покинутых земель, чьи владельцы - свободные крестьяне - нищали, не будучи в состоянии конкурировать с дешевым рабским трудом. Аналогичные явления наблюдались и в греческом ремесленном производстве в эргастериях, где труд свободного ремесленника вытеснялся рабским. Правда, это не означало, что свободный ремесленник или землепашец не мог найти работу. Работа была, но в понимании свободного гражданина полиса IV в. до н.э. она считалась низким, постыдным занятием, пригодным для "варваров" и рабов. В этом смысле характерна и официальная пропаганда того времени, считающая общественно полезный труд занятием, недостойным свободного гражданина.
Происходил процесс перераспределения материальных богатств: появились крупные рабовладельческие хозяйства, вобравшие в себя земли разорившихся свободных граждан, и большие эргастерии, где применялся труд рабов. Но низкая производительность рабского труда требовала постоянного их притока, ибо свободный гражданин не производил, а только потреблял. Это неизбежное противоречие рабовладельческого общества отчетливо проявилось в Греции в IV в. до н.э.
Афины в этом смысле наиболее типичный пример несоответствия производительных сил производственным отношениям. К IV в. до н.э. полис достиг предела возможного развития и неизбежно шел к упадку, так как его усилия, направленные на экстенсивное развитие, натолкнулись на точно такие же устремления растущего македонского государства, монолитного, централизованного, позже вступившего на путь рабовладения. Этому давлению извне греческий полис противостоять не смог: его материальные ресурсы далеко не отвечали тем претензиям, которые он предъявлял во внешней политике.
Политическая и социальная жизнь классического греческого города-государства строилась на основе замкнутого полисного коллектива, члены которого, свободные граждане, имели ряд привилегий по сравнению с другой, относительно свободной, группой населения - метеками.
Свободное население демократических полисов не облагалось прямыми налогами, но зажиточные граждане вносили эйсфору - затраты на военные нужды. Метеки платили подушную подать, не имели права владения землей и недвижимостью, исполняли литургии (общественные повинности). Освобождение от уплаты податей, принимаемое решением Экклесии демоса (Народного собрания), считалось большой привилегией, не говоря уже о предоставлении прав гражданства иноземцам, которые давались в исключительных случаях лицам, совершившим какое-либо деяние на благо полиса (Дем., XIII, 23). Но в каждом конкретном случае требовалось специальное постановление (псефизма) Народного собрания о принятии иноземца, часто изгнанника, в число граждан. Таков, например, был декрет в честь Эфрона Сикионского, который отдал все свое состояние и даже жизнь ради защиты Афин (Ditt., Syll2, 317). Практиковалось и "почетное гражданство" - политическая мера, способствовавшая привлечению на сторону Афин правителей союзных государств. Почетное афинское гражданство имели, в частности, эпирский царь Арриба (Ditt., Syll2, 228) и правитель одриссов Котис (Дем., XXIII, 118).
Материальную основу существования греческого города-государства составляли доходы полисной казны, слагавшиеся из различных видов поступлений: от разработок государственных рудников, эксплуатации дорог, от храмовых земель, подушной подати метеков и, самое главное, от торговых пошлин. Но всего этого было недостаточно в условиях прогрессирующей незанятости граждан, требовавших все новых подачек. В то же время доля частных богатств росла за счет разорения самих же граждан, за счет концентрации земель и богатств в руках немногих. Процветание ростовщичества говорило о накоплении огромных средств в частных руках и об обнищании многих несостоятельных граждан.
Общая сумма доходов афинского государства в начале IV в. до н.э. (она оставалась неизменной на протяжении всего столетия[4]), получаемая от налога на имущество и оцениваемая в 6 тыс. талантов (Дем., XIV, 11), 27; FGH, III, 328), не покрывала всех нужд. Поэтому основной темой выступлений демократических деятелей был вопрос об изыскании дополнительных средств и разумном их использовании.
Меры, принимавшиеся демократическими группировками, были только временным выходом. Кроме обычных хлебных раздач неимущим гражданам стала практиковаться выплата небольшого вознаграждения за участие в заседаниях Народного собрания, стали оплачиваться также выборные должности.
Но основной порок классического греческого полиса состоял в том, что он перестал удовлетворять запросы своих же граждан: богатым не обеспечивал спокойной жизни и не гарантировал от выступлений массы обездоленных, бедным не давал прожиточного минимума. А стремление преодолеть кризисные явления внешней экспансией в ущерб интересам других полисов наталкивалось на недовольство почти всех категорий граждан, не желавших нести дополнительное бремя военных расходов. Кроме того, Македония, со своей стороны, пресекала все попытки самостоятельных действий греческих городов-государств, постоянно сокращая их внешние владения.
Неизбежным спутником упадка экономики и политической жизни греческого полиса стало наемничество. Для IV в. до н.э. наемничество было таким же злом, как война, междоусобица, пиратство и набеги "варварских" племен, но вместе с тем нужда в наемниках была велика. Античная историография связывала развитие наемничества с бедностью населения полиса, с невозможностью иметь ополчение свободных граждан, содержавшееся на их собственные средства. Это совершенно справедливо: именно бедность толкнула неимущих в отряды воинов-профессионалов, куда их привлекала значительная плата и возможность обогащения за счет противника.
Потребность в хороших воинах была велика в Греции, ибо постоянные конфликты между городами требовали наличия боеспособного войска. В то же время обедневший гражданин мог обогатиться только за счет войны. Так в период заката демократического правления в Греции единственной гарантией жизни полиса (и весьма ненадежной) стало наемное войско, на содержание которого государство тратило огромные средства, получаемые от взносов состоятельных граждан.
Итак, IV век до н.э. был тем рубежом в жизни греческого полиса, на котором выявилась невозможность его дальнейшего развития на принципах автаркии и независимой политики.
Экономический застой вызвал кризис политический - нежелание граждан участвовать в общественной жизни, их индифферентность к внутренним и внешним делам государства. Поэтому поиски вывода эллинской экономики из кризисного состояния и проблемы социального размежевания стали предметом специального изучения многих идеологов того времени.
Критика демократического строя греческих полисов раздавалась уже в V в. до н.э., когда отмечалось несовершенство народного правления, якобы идущего на поводу у неимущих. Интересным документом эпохи Пелопоннесской войны является обличительный памфлет "О государстве афинян" (425 г. до н.э.), анонимный труд, принадлежащий, скорее всего, какому-то предшественнику Ксенофонта, хотя авторство ошибочно приписывалось самому Ксенофонту. Видимо, близость взглядов автора этого сочинения и Ксенофонта дала повод включить его в список трудов последнего. Лейтмотив трактата - несовершенство афинского государственного строя, при котором правит простой народ в ущерб интересам благородных, что вызывает, по мнению автора, неодобрение остальных греков (Псевдо-Ксен., I, 1).
В чем же порок демократического устройства? Да в том, что государством управляют многие, а не лучшие, и в результате возникает масса поводов для бесчинств и несправедливости, которых не бывает, когда у власти стоят избранные[5]. Вместе с тем олигархическое правление приемлемо лишь для избранных, так как все прочие по внешнему виду и одежде ничуть не лучше, чем рабы и метеки (Псевдо-Ксен., I, 10). Далее в трактате "О государстве афинян" развивается мысль, что те, в чьих руках при демократическом строе находится власть, заботятся только о себе, о своей выгоде, а не о справедливости, и действуют так, чтобы богатые становились беднее (Псевдо-Ксен., I, 13). Это недоброжелательство по отношению к зажиточным слоям населения предлагается устранить путем введения правления благородных и опытнейших, опирающихся на законы. В этих рассуждениях о пользе антидемократического строя прослеживается идеализация олигархических конституций "строя отцов", ставших идейным знаменем зажиточных слоев греческого античного общества.
Так за сто лет до появления "Афинской политии" Аристотеля (325 г. до н.э.), предложившего иные меры для выхода из кризисного состояния полиса, кто-то из предшественников Ксенофонта настойчиво убеждал заменить демократию олигархией с ее правлением обеспеченного меньшинства, в силу своего материального положения и происхождения якобы не склонного к злоупотреблениям.
Античные источники не дают возможности решить вполне определенно вопрос о кризисных явлениях греческого полиса. Для того чтобы понять бедственное положение греческих городов-государств, следует обратиться, хотя бы кратко, к взглядам виднейших представителей социальной мысли эпохи - Ксенофонта, Платона, Аристотеля, Исократа, Демосфена. Их взгляды прямо или косвенно связаны с панэллинским лозунгом, так как предложенные ими меры преодоления кризиса обнажают социальную сущность борьбы в полисах, общую идейную основу внутренней и внешней политики правящего класса греческих городов-государств.
Не подлежит сомнению, что пагубные последствия Декелейской войны для Афин, утрата ими ведущего положения среди греческих городов-государств оказали первостепенное влияние на воззрения современника этих событий - Ксенофонта, афинского аристократа, перешедшего на сторону спартанцев. Став приверженцем спартанских установлений, Ксенофонт восторгался военизированным строем Спарты, ее аристократическим правлением и особенно ритористическим воспитанием молодого поколения. Во всех произведениях Ксенофонта сквозит неприязнь к демократическому строю и любование лакедемонскими порядками.
Будучи сторонником практического, спартанского воспитания, которое в противоположность афинскому преследовало цели подготовки хорошего воина, Ксенофонт большое значение придавал труду, занятия которым дают физическую выносливость и жизненную закалку. Видимо, поэтому он благоволил к людям средней обеспеченности, обладавшим практическим умом, хозяйственной сметкой и выносливостью на случай войны.
Почему Ксенофонт придавал такое большое значение спартанской системе воспитания? Потому, что управление государством он отождествлял с умением организовать частное хозяйство. В его понимании, воспитанный в практическом духе деятель вполне может быть достойным и мудрым правителем, способным привести государство к процветанию. Этими мыслями проникнуты все произведения Ксенофонта. В них четко видна монархическая направленность автора. Центральное место в его схеме занимает мудрый правитель, образец добродетели и законности, стоящий над подданными, счастливо управляющий страной и ведущий ее по пути благоденствия.
Идеальная личность - основа всего мировоззрения Ксенофонта, и эта тема варьируется в большинстве его трудов. Характерен первый труд, "Киропедия", произведение политическое, содержащее апологию монархии, прославление великих дел персидского царя Кира Старшего, на которого автор перенес черты своего любимого героя - спартанского царя Агесилая. Выражая интересы олигархов, Ксенофонт ратовал за идеального правителя, который сможет укрепить пошатнувшееся положение зажиточных слоев греческого общества. Ксенофонт находил своих "мудрых" правителей и в Греции (Агесилай), и в Македонии (Филипп II), и на Востоке (персидские цари Кир Старший и Кир Младший).
Тема исканий новых политических форм нашла отражение даже в литературном творчестве того времени. Величайший греческий трагик Еврипид, в последние годы жизни порвавший с Афинами и находившийся при дворе македонского царя Архелая, заметно отошел от традиционного прославления демократического строя и осуждения монархии. В трагедии "Просительницы" Еврипид сочетает демократические взгляды с учением Сократа о достойном правителе, который мудро руководит демосом и проводит разумную внешнюю политику. Таков в этом произведении Тезей - умеренный правитель, подобный Солону. В другой трагедии, "Плисфен", Еврипид проводит мысль о необходимости правления разумного вождя (но не тирана), разделившего власть с народом. Так в воззрениях Еврипида отразились поиски универсальной демократии, в равной мере удовлетворяющей демос и среднеобеспеченные слои греческого общества. Интересно, что Ион Хиосский (VB. ДО Н.Э.) подметил в его творчестве стремление все пересмотреть (Афиней, XIII, 604е).
Теоретической разработкой основ наилучшего государственного строя-занимался и Платон (427-347 гг. до н.э.). Философ-идеалист, выразитель интересов афинских олигархов, Платон считал причиной бедственного положения страны незанятость граждан и перенаселение, когда массы разорившихся людей сидели без дела в городах и готовы были на всякие козни против богатых (Полития, 555а). Видя разделение свободных граждан на два враждебных лагеря, бедных и богатых, философ признавал аристократическую монархию лучшей формой правления (Полития, 422е - 423а). Идеальное государство Платона покоилось на трех классах: философах, воинах, ремесленниках и земледельцах, каждый из которых имел определенное назначение. Жизнь первых двух, "лучших", регулируется государством, наблюдающим за брачными связями и воспитанием детей, поскольку из их числа выйдут правители и воины. Средства к существованию им должны давать ремесленники и землепашцы, отстраненные от политической деятельности, но, в свою очередь, живущие за счет эксплуатации рабов. Эту схему рационального государственного устройства Платона К. Маркс назвал афинской идеализацией египетского кастового строя[6]. По убеждению Платона, во главе такого государства должно стоять царственное лицо, мудро пользующееся властью и управляющее согласно законам (Законы, VIII).
Характерно, что даже самому Платону идеальное государство, описанное ранее, в конце жизни показалось неосуществимым, так как сам он не встретил по-настоящему мудрых правителей-философов. По этой причине Платон на склоне лет предложил наилучшее аристократическое правление основывать на незыблемых законах, описанию которых он посвятил свой последний труд[7].
Наиболее полно и законченно, с учетом конкретных условий своего времени, высказал мысли о государстве Аристотель в "Политике", а также в "Афинской политии".
Государство у Аристотеля строилось на частной собственности и являлось продуктом человеческой природы, основой семейных и политических отношений. Все известные формы правления философ делил на правильные - монархия, аристократия, политая (умеренная демократия) и неправильные - тирания, олигархия, охлократия.
Взгляды Аристотеля на существо правления менялись, хотя в их основе всегда лежали рассуждения о добродетели граждан и лучшем распределении доходов между ними. В ранних сочинениях (например, в "Никомаховой этике") он разделял монархические воззрения, подобные платоновским (Политика, III, 11, 10-12, 1287в-1288а). Но Аристотель не одобрял спартанские порядки, так же как и афинские демократические "крайности", ведущие к охлократии - правлению массы обездоленных.
Судя по аристотелевской классификации форм государственного устройства, философ был приверженцем идеологии зажиточных классов греческого общества, обнаруживая добродетели и у монарха (правление одного), и у аристократии (правление немногих), и в политии (правление многих).
Средняя форма правления - полития, к признанию которой Аристотель подошел не сразу, - выражала его умеренно-демократические взгляды, совпадающие с позицией тех зажиточных слоев греческого общества, которые были более податливы на уступки своим неимущим согражданам. Полития как лучшая форма объединения граждан обеспечивала у Аристотеля приемлемое существование для богатых и бедных (Политика, IV, 9, 9, 1295в), осуществляя перераспределение материальных благ путем выплаты денежного вознаграждения за участие в общественной жизни, организации бесплатных зрелищ и раздач для неимущих. Все рассуждения Аристотеля строились на признании полисной организации лучшей формой существования граждан. Стагирит считал, что опора на средний торгово-земледельческий класс обеспечит прочность государства, где старшее поколение будет управлять страной, а младшее - нести военную службу.
Оставаясь защитником полисной системы, Аристотель пропагандировал идею небольшого замкнутого государства с ограниченным количеством свободных граждан, живущих за счет труда ремесленников и рабов.
Наиболее законченно эта теория прослеживается в "Политике", где обосновывается право эллинов быть господами других народов. Для Аристотеля греки - самые лучшие люди, обладающие по сравнению с другими наиболее совершенной формой человеческой организации - полисом, по своей природе предназначенным для благой жизни (Арист., Политика, I, 1,8, 1252в). Свободный гражданин, участвующий в управлении полисом и заседающий в суде, представлялся Аристотелю высшим существом, в силу своей исключительности по праву претендовавшим на особое Место в жизни.
Аристотель разделял всех людей на полноценных - эллинов и неполноценных - "варваров" и рабов. Выгодное географическое положение Греции и свойства эллинской натуры, т.е. умение подчиняться и властвовать, дают эллинам право господства над другими, для которых естественное состояние - рабство, а единственная форма правления - прочная тираническая власть, неприемлемая для греков, управляемых традицией и законом (Политика, III, 9, 3, 1285а). Из всего этого Аристотель делает следующий вывод: греки могли бы править миром, если бы были объединены в единое государство (Политика, VII, 6, 1, 1327в).
Аристотель предлагал вполне допустимую меру решения проблемы кризиса полиса - добиться согласия всех эллинов для установления гегемонии в мире. К согласию полисов призывали также Демосфен и Исократ, несмотря на различия своих политических платформ.
Следовательно, и для IV в. до н.э., времени перехода от классических форм рабовладения к эллинистическим, полис оставался единственной приемлемой формой организации свободных граждан. Поэтому все - Аристотель, Исократ, Демосфен - не переходили рубеж полисной идеологии, стремясь укрепить основы эллинского города-государства более гибкой внешней и внутренней политикой.
Небезынтересно отметить, что, будучи горячим сторонником полисных порядков, Аристотель нигде не высказывался ни против захватнической политики Македонии, ни против восточного похода, хотя его основные труды об обществе и формах государственной власти ("Политика", "Афинская политая") были написаны между 329 и 325 гг. до н.э., т.е. в самый разгар греко-македонского восточного похода.
Судя по воззрениям Аристотеля о превосходстве эллинов и их роли в мире, философ одобрительно относился к восточному походу против "варваров", предназначенных для рабской жизни. Ведь признание правомерности и необходимости греческой колонизации, начавшейся еще в VIII в. до н.э. и охватившей в VII-VI ее. до н.э. северную часть Эгейского моря (полуостров Халкидику), побережье Геллеспонта, Пропонтиды и Понта, никем не ставилось под сомнение. Даже Демосфен, признанный вождь афинской демократии, всегда старался подчеркнуть захватнический характер македонских войн, в результате которых греки лишились своих исконных владений на север от Халкидики. Поэтому поход на Восток, осуществленный под флагом отмщения персам и освобождения малоазийских греков, считался вполне законным предприятием.
Видимо, Аристотель, выражая интересы торгово-земледельческих группировок греческих городов-государств, не возражал против восточной экспансии. Конечно, при этом Стагирит имел в виду обеспечить греческие интересы (обогащение, создание колоний, развитие торговли), но отнюдь не мечтал о создании греко-восточной державы (к чему стремился Александр Македонский), в которой греки были бы низведены до положения "варваров". Возможно, взгляды философа были близки к точке зрения его племянника Каллисфена, участника похода и официального историографа, поплатившегося жизнью за критику восточной ориентации Александра. После гибели Каллисфена, по свидетельству античной историографии, Аристотель прекратил дружеские связи со своим бывшим воспитанником, не одобряя ни его поведения, ни его политики.
Аристотель оставался до конца приверженцем полисной структуры, не допускающим и мысли о сближении с "варварскими" народами. Все, что он предлагал, было направлено на укрепление экономических и социальных основ греческого города-государства в пору его заката, когда рушились устои классического рабовладения и намечались контуры новых, эллинистических отношений. Но даже средние слои свободного населения, менее всего пораженные социальными пороками, по мнению философа, переживали кризис, не имея возможности конкурировать с крупными хозяйствами и ремесленными эргастериями, находившимися в руках самых зажиточных слоев греческого общества.
Чрезвычайно ярко борьба взглядов на политическое устройство Эллады отразилась в ораторском искусстве IV в. до н.э., показавшем стремления различных социальных группировок свободного населения отстоять свое право на существование.
Неустойчивость экономики и изменчивость политической ситуации вызвали в Афинах образование различных группировок: лаконофильских, антифиванских, антиродосских, не очень устойчивых и подверженных паническим настроениям (Дем., XIX). Но наиболее отчетливо к середине IV в. до н.э. обрисовалось противостояние двух группировок свободных граждан: демократической и олигархической. Несмотря на различия интересов демократов и олигархов, цель у них была одна - укрепить основы полисной экономики и поднять боеспособность войска.
Выразителями интересов олигархической группировки были Исократ, Эсхин, Эвбул, Фокион, Демад, выступившие с критикой демократического правления, пассивного, по их мнению, в условиях экономического кризиса и обострения противоречий между богатством и бедностью, неспособного найти выход из создавшегося положения.
Анализ речей Исократа и его единомышленников показывает, как правящий класс греческого города-государства стремился прочить свои позиции и вместе с тем ослабить внутренние распри, ратуя за внешнюю экспансию, результатом которой должно быть сносное существование для бедняков и обогащение зажиточных. Крайние оценки деятельности Исократа в разное время, в соответствии с которыми афинский оратор представлялся то патриотом, то проводником македонской политики в Элладе, не выражали сущности взглядов этого защитника интересов олигархов, заинтересованных в твердой власти.
С беспокойством и страхом за будущее сообщал Исократ о положении в греческих городах: "Пираты хозяйничают на море, наемники захватывают города, а вместо того чтобы бороться с чужими за свою страну, граждане ведут междоусобные войны... города все чаще становятся военной добычей... в результате постоянных политических переворотов население городов живет в большем страхе, чем люди, подвергшиеся изгнанию" (Панегирик, 115-116). Современной ему эпохе тревог и внутренних распрей Исократ противопоставлял период ограниченной демократии VI в. до н.э., когда страной управляли "самые лучшие", которые пеклись о бедняках, предоставляя им землю в аренду и ссуды за небольшой процент. Общество, где зажиточные правили, а бедняки работали, оратор считал наилучшим (Ареопагитик, 59). Пример подобного правления он находил в Спарте с ее аристократическими порядками.
Во внутренней политике Исократ призывал к возрождению древних досолоновских установлений, предусматривавших опору на богатейших граждан, а во внешней - к объединению всех эллинов для похода против персов. Правда, это панэллинское единство Исократ вначале представлял себе как возвышение афинского государства, не раз игравшего в прошлом роль гегемона. Поэтому то, что предлагал оратор, должно было служить упрочению внутренних основ афинской державы и вместе с тем приобретению главенствующего положения в общеэллинской симмахии. Все эти мысли идеолога панэллинизма отражены в его первой речи "Панегирик", написанной к Олимпийским играм 380 г. до н.э. и призванной на исторических примерах доказать афинянам пагубность внутренних распрей и необходимость единства для осуществления восточного похода.
Однако внутренняя вражда и противоположность экономических интересов Афин, Спарты, Фив делали неосуществимой идею единства греков. Поэтому, пересмотрев свои взгляды, Исократ обратился к монархии. Выбор его пал на фессалийского тирана Ясона, стремившегося усилить Ферес за счет соседних областей и реорганизовать войско. Возможно, Ясон первый высказал мысль о слабости Персии и о возможности похода в Малую Азию. Но усиление Фереса обеспокоило знать в соседних фессалийских городах, поэтому Ясон вскоре пал жертвой заговора (370 г. до н.э.) во время подготовки пифийских празднеств (Ксен., Эллиника, VI, 4, 31). Другой возможный гегемон эллинского мира - Дионисий Старший, тиран Сиракузский, при дворе которого некоторое время жил Платон, носившийся с идеей "идеального правителя", также не оправдал надежд Исократа, ибо вскоре умер. Третьим возможным главой панэллинского союза оратор считал спартанского царя Архидама, которого он убеждал возглавить греков в походе на Восток, так как Лакедемон пользуется "хорошо организованной демократией" и имеет наилучшее управление (Ареопагитик, 61).
И, только окончательно разуверившись в возможности возродить былое могущество Эллады собственными силами, Исократ обратился к Филиппу Македонскому, который после заключения Филократова мира был признан главой общеэллинского союза.
Очень интересна для модификации политических взглядов Исократа его речь "Филипп", написанная вскоре после поражения греков у Херонеи. Ведь за свою долгую, почти столетнюю, жизнь, сумев пережить три поколения греков, Исократ был очевидцем и афинского могущества, и неудержимого падения Афин, приведшего к вынужденному отказу от независимости и к потере почти всех внешних владений, кроме Херсонеса фракийского. И вот, трезво оценивая ситуацию - возросшую мощь Македонии и прогрессирующее ослабление греческих сил, - Исократ оправдывает захват Филиппом Амфиполя, вроде бы действовавшего в интересах афинян (Филипп, 3). Он старается переместить интересы Македонии подальше от Эллады и направить Филиппа туда, где народы привыкли быть рабами, т.е. в Азию. Не отрицая важности Амфиполя для развития афинской экономики, оратор призывает граждан сплотиться и организовать новые колонии на Востоке в местах, более подходящих для привыкших властвовать греков[8]. А несколько позже Исократ уже прямо обращается к Филиппу с предложением перенести войну в Азию (Филипп, 9).
Только в македонском царе Исократ, наконец, обнаружил качества, необходимые для вождя эллинской симмахии, - превосходство ("ты приобрел такое богатство и могущество, как никто из эллинов") и умение убеждать и принуждать (Филипп, 15). Конечно, убеждение - для греков, а принуждение - для восточных "варваров".
Как уже упоминалось, типичным для общественной мысли IV в. до н.э. было деление народов на полноценных и неполноценных, первых - господствующих и вторых - подчиняющихся. Единственное различие в этом вопросе, делавшееся антимакедонскими и промакедонскими группировками, состояло в том, что демократы и македонян и Филиппа причисляли к "варварам", а олигархи отделяли его от остальной "варварской" массы и считали полноправным эллином, ведущим род от аргосских Гераклидов (Юстин, VII, 1; Диод., VII, 17).
Что же конкретно Исократ предлагал Филиппу? Опереться в своей политике "согласия" на важнейшие эллинские города - Аргос, Спарту, Фивы, Афины и тем самым избавить всех эллинов от "многих бед" (Филипп, 31; Панегирик, 64). В своей "миролюбивой" политике Филипп может полностью рассчитывать на поддержку Афин, так как олигархи уже уверились в правоте македонских усилий "примирения всех эллинов" и готовых во всем помогать царю. Цель Исократа состоит в том, чтобы избавить страну от неимущих, "скитающихся по свету", которых Филипп сможет набрать в войско и направить на Восток.
Таким образом, Исократ в своих речах "Панегирик", "Ареопагитик", Филипп" предложил способ решения неотложных внутренних и внешних задач и указал путь, следуя по которому Греция сумеет возродить былое могущество.
Но если вторая часть исократовской программы - поход на Восток, с тем чтобы захватить земли от Киликии до Синопы и поселить там тех, кто скитается, не имея средств к жизни, и готов вредить всем встречным Филипп, 120; О мире, 24; Панегирик, 168), - могла найти отклик во всех слоях греческого общества, то осуществление первой части - панэллинского единства греков - наталкивалось на различие узкоэкономических интересов отдельных городов-государств, а также на усилия демократических группировок, стремящихся воспрепятствовать захватнической политике Македонии в Элладе.
Исократ был только теоретиком. На практику интересы олигархических группировок проводили в жизнь его ближайшие единомышленники: Эвбул, Эсхин, Фокион, Демад, во многом несхожие между собой, но единые во мнении о необходимости такой внутренней и внешней политики, которая бы обеспечила преимущественное положение самых зажиточных слоев греческого общества.
Афинский финансист Эвбул требовал увеличения денежных раздач демосу за счет сокращения расходов на оборону. Такая политика заигрывания с массами и поощрения необлагаемых состояний олигархов была на руку Филиппу, ибо уменьшение средств, выделяемых на оборону, снижало боеспособность афинского войска. Подобные взгляды олигархической партии разделял и Эсхин - основной противник Демосфена, стремившегося усилить военную мощь Афин за счет использования зрелищных денег и средств материального поощрения в неизбежной войне с Филиппом.
Фокион, долгие годы бывший афинским стратегом, оценил военную мощь Македонии и призывал заключить союз с этой страной, постоянно предостерегая граждан от принятия необдуманных решений, которые могли бы раздражать Филиппа и тем принести вред интересам афинян (Плут., Фокион, 21). Типичным примиренцем был и Демад.
Антимакедонская группировка Афин, защищавшая интересы торговцев, ремесленников, средних и мелких собственников, упорно отстаивала демократические порядки. Выразителем этих настроений был оратор и политический деятель Демосфен, многие десятилетия боровшийся за сохранение ведущего положения Афин в эллинском мире.
Выступая за демократию, Демосфен не уставал пропагандировать полисную автаркию, опору на собственные силы и независимую политику города-государства. Все его речи были проникнуты искренней любовью к родине и страстным желанием вернуть порядки времен эллинской классики. Основная тема политических речей Демосфена - изыскание необходимых государству средств и создание немногочисленного боеспособного войска граждан, умеющего с сознанием долга защищать интересы города-государства.
В первой речи "О симмориях" (354 г. до н.э.) оратор предложил афинянам на утверждение проект нового законодательства об общественных обязанностях отдельных групп состоятельных граждан, финансирующих государственные мероприятия по постройке судов, их оснащению и т.д. В этой связи Демосфен выдвинул новую форму организации - симморий[9]. Из общего числа 1200 состоятельных граждан (установленного афинянами) 800 по различным причинам уклонялись от несения повинностей. Поэтому Демосфен предложил увеличить число зажиточных до 2 тыс., с тем чтобы было 1200 фактических участников общественных повинностей. Но разумные доводы оратора в пользу укрепления обороноспособности афинского государства не были приняты по причине резкой оппозиции олигархических кругов, противившихся расходованию дополнительных средств даже на оборону. Лишь спустя 14 лет, когда македонское войско уже находилось в Греции и реально угрожало Афинам, предложение Демосфена было осуществлено (340 г. до н.э.).
Другой, не менее интересный вопрос, поднятый в этой речи, - отношение к возможной агрессии Персии. С одной стороны, Демосфен указывает на нереальность персидской угрозы, ввиду того что начались антиперсидские выступления в Египте, Финикии и на Кипре, а с другой - подчеркивает, что только вторжение "варваров" сможет сплотить распыленные и враждующие греческие силы. "Я лично считаю царя (персидского. - Авт.), - говорит оратор, - общим врагом всех греков, но все-таки в этом еще не вижу основания, чтобы посоветовать вам совершенно одним без посторонней помощи начинать войну против него" (XIV, 3). Так уже в первой речи политического значения Демосфен указывал на маловероятность персидского вторжения и вместе с тем убеждал граждан готовиться к войне с внешним врагом.
В первой речи "Против Филиппа" (351 г. до н.э.), открывшей целый цикл политических выступлений афинского оратора против македонской захватнической политики и нечестной дипломатической игры Филиппа, Демосфен призывал граждан отказаться от беспечности и исполнить свой долг: богатым делать взносы, а людям призывного возраста идти в войско, так как Филипп перешел к угрозам и произносит кичливые речи (IV, 7, 9).
Демосфен не заблуждался относительно растущей македонской опасности для Греции, так как, начав планомерный захват греческих городов-колоний фракийского побережья - Мефоны (359 г. до н.э.), Пидны (357 г. до н.э.) и Амфиполя (357 г. до н.э.), Филипп твердо обосновался на побережье Фракии и у Геллеспонта (после удачных войн в Иллирии и Пеонии), подбираясь к халкидским городам и Византию.
Задача Демосфена состояла в том, чтобы побудить граждан к практической деятельности: подготовить флот в 50 триер и послать его на театр военных действий, а также образовать войско в количестве 2200 человек, причем в пехоте на 500 свободных граждан приходилось бы 1500 наемников, а в кавалерии - соответственно 50 и 150. Такое немногочисленное войско Демосфен предлагал создать для ведения небольших, локальных действий, а не для того, чтобы вступать в открытый бой с противником (IV, 23). Основной смысл речи - доказать афинянам, что "этот человек - наш враг, он стремится отнять у нас наше достояние - и с давних пор наносит вред всегда, когда мы в каком-нибудь деле рассчитываем на чью-то помощь со стороны" (IV, 50).
В этой первой "Филиппике", обличительной речи против македонского царя, позиция Демосфена прямо противоположна взглядам олигархических группировок, доказывающих, что захват македонянами Амфиполя отвечал интересам самих же афинян.
Речь "О мире" (348 г. до н.э.) была произнесена в драматические для Греции дни: Филипп уничтожил Олинф, вмешался в священную войну амфиктионов с фокийцами, разгромил последних, добился преимущественного положения в религиозном союзе и потребовал от афинян признания его особых прав в Дельфийском святилище. Но, несмотря на произвол Филиппа, Демосфен призывает граждан быть благоразумными и не начинать войны с Македонией в столь неблагоприятных условиях: Амфиполь в руках у македонян, в Херсонесе неспокойно, Кардия отпала, карийский сатрап убедил Хиос, Кос, Родос расторгнуть союз с Афинами, Византии задерживает торговые суда. "Поэтому неразумно и прямо-таки безрассудно,1- заключает оратор, - находясь в таких отношениях со всеми... сейчас разом против всех начать войну из-за тени в Дельфах" (V, 25).
Уже в древности некоторые авторы сомневались в подлинности этой речи Демосфена, призывающей к миру, в то время как ранее оратор всегда побуждал готовиться к неизбежной войне с Филиппом. На основании этого предположения некоторые исследователи, настроенные отрицательно к демократическому деятелю, говорили о нечеткости его политической программы. Но все же речь "О мире" не дает права утверждать подобное. Демосфен остался до конца дней своих непримиримым врагом Македонии, и если иногда он призывал к временному союзу с ней, то только в силу невозможности вести войну в неблагоприятных международных условиях.
Две следующие речи Демосфена, "О недобросовестном посольстве" (346 г. до н.э.) и вторая речь "Против Филиппа" (344 г. до н.э.), показывают различное отношение демократической и олигархической группировок к мирному договору с Македонией (Филократову миру).
Если промакедонская партия афинян приняла заключение мира без оговорок и сомнений, то антимакедонская - с большим недоверием и опаской. Причин для этого было более чем достаточно: уже подписав с Афинами мир, Филипп продолжил захват фракийского побережья, земель фессалийцев и напал на фокийцев. Поэтому Демосфен не без оснований заподозрил Филократа и Эсхина в измене, в сговоре с македонским царем.
Против Эсхина были выдвинуты три обвинения: поддержка предложения Филократа о невыгодном для Афин мире, преднамеренная проволочка в подписании мирного договора, в результате чего была потеряна Фракия, и заведомо ложное освещение намерений Филиппа в отношении Греции, что погубило фокийцев.
Известно, какое деятельное участие принял сам Демосфен в первом посольстве в Македонию, добиваясь для Афин справедливого мира. Но вторичное посольство в Пеллу, хотя и было в том же составе, недостаточно оперативно справилось со своей задачей - получить от Филиппа присягу по мирному договору. Видимо, македонский царь делал все возможное, чтобы затянуть этот вопрос, да и представители олигархической партии, которые составляли большинство, пошли на поводу у Филиппа. Не дав еще клятвы о сохранении мирного договора, Филипп сумел расширить свои владения в Фессалии и Фракии и уговорить послов не оказывать помощь Фокиде, так как он будто бы намеревался только обуздать спесивых фиванцев. Успокоенные заверениями о мире и дружбе, послы возвратились в Афины, а вскоре произошла фокидская катастрофа (346 г. до н.э.), показавшая многим легковерным политикам истинные намерения Филиппа.
Вся вина за нарушение, Филократова мира Македонией пала на Эсхина, сумевшего убедить афинян в миролюбивых намерениях Филиппа относительно их самих и фокийцев. Демократическая партия во главе с Демосфеном начала судебный процесс против Эсхина и Филократа, преднамеренно исказивших политику Филиппа в угоду македонским интересам и представивших македонского царя поборником мира, хотя он всегда помышлял только о войне.
Вообще вопрос о заключении Филократова мира до сих пор не очень ясен, несмотря на то что сохранились речи Демосфена и выступления Эсхина на эту тему. Но нельзя забывать, что речи двух непримиримых противников выдержаны в духе ораторского искусства своего времени, за приемами которого порой теряются сами события. Демосфен утверждал, что Филипп - варвар и враг афинян (Дем., XIX, 308), хотя сам, наверное, не очень этому верил. Ведь эллинская традиция еще до Демосфена выводила происхождение македонских царей от аргосских правителей, тем самым отделяя их от остальной массы македонских "варваров". Эсхин, со своей стороны, говорил совсем обратное: Филипп - эллин и друг греков. По словам Демосфена, Эсхин был негодный человек, никогда не сказавший ни слова правды (Дем., XIX, 340), он - злодей и богоненавистник (XIX, 95). А Эсхин, не скупясь на оскорбления, называл Демосфена сикофантом (Эсхин, II, 99, 114, 150).
Видимо, доказать вину Эсхина было не так-то просто, ибо Народное собрание его оправдало (большинством в 30 голосов), хотя Демосфен упорно настаивал на вынесении ему смертного приговора или атимии - лишения гражданской чести (Дем., XIX, 101, 262, 313).
В жестокой борьбе демократической и олигархической группировок по вопросу о мире с Македонией верх одержали сторонники промакедонской ориентации, приветствовавшие подписание мирного договора и пропагандировавшие "особое расположение" Филиппа к афинянам.
Во второй речи "Против Филиппа", которая по своей идейной направленности примыкает к предыдущей, Демосфен стремится убедить сограждан, что македонский царь - враг всех греков (VI, 2). Сетуя на объективные трудности проведения демократической политики, когда олигархические деятели искусственно создают множество препятствий, а афинские граждане произносят речи, в то время как Филипп предпочитает действовать, Демосфен указывает на недопустимое легкомыслие и беспечность жителей Афин, по своей близорукости не замечающих агрессивных действий македонского царя. Эта речь является как бы переходной к третьей речи "Против Филиппа", в которой оратор призывает к всегреческому единству для совместной борьбы против македонской экспансии.
Расцвет политической деятельности и ораторского искусства Демосфена приходится на 40-е годы IV в. до н.э., когда он еще был в состоянии направлять антимакедонскую внешнюю политику Афин. К этому времени относятся его самые гневные выступления, обличающие захватническую политику Филиппа. Без сомнения, фигура Демосфена - наиболее яркая в политической жизни той эпохи. И как всякий крупный политический деятель, он привлекал к себе внимание и единомышленников и противников, в равной мере ценивших его разящий ораторский талант. При изучении деятельности Демосфена не следует забывать двух его ипостасей - оратора и политика, причем всегда нужно видеть зависимость первого от второго, дабы не впасть в грех односторонности. Даже постановка вопроса о том, был ли Демосфен проводником персидских интересов в Греции, неправомерна, хотя эта точка зрения имела приверженцев среди зарубежных и русских историков[10].
Подобное заблуждение в оценке деятельности Демосфена восходит к свидетельству Плутарха о том, что Персии был выгоден союз с Афинами, так как "этот человек может отвлечь македонцев от Азии" (Плут., Дем., 19). Понятно, что в каждом античном свидетельстве не все истина, так как любой автор всегда защищает определенные классовые позиции. Для Плутарха оказалась неразрешимой загадкой "непоследовательность" вождя афинской демократии, пошедшего на союз с Персией против Македонии. Отрицая всякую возможность даже временного согласия с "варварским царем", Плутарх поставил это в связь с особым интересом персов к личности Демосфена. А из этого уже в новейшее время сделали вывод о проперсидской ориентации демократической группировки Афин.
Небезынтересна также иная точка зрения, сторонники которой ставят знак равенства между усилиями демократической партии и задачами Филиппа в Греции. Поскольку Демосфен всегда ратовал за единство греков, а официальная македонская пропаганда, поддерживавшаяся олигархами, действовала именно в этом направлении, появилась возможность отождествления конечных задач демократической партии и Филиппа, с той лишь разницей, что демократы хотели добиться этого с помощью Персии, а македонский царь - силой оружия и с помощью союза с самыми зажиточными слоями греческого общества[11].
В этой связи будет уместно сказать несколько слов о так называемом панэллинизме Демосфена. Чего он хотел? Единства греческого мира и обязательного укрепления эллинского города-государства, переживавшего застой экономики в кризис политической организации. Следовательно, призыв Демосфена к единению греков формально совпадал со стремлениями его противников - олигархов, добивавшихся того же самого. Суть различия их платформ заключалась в средствах и конечных целях, которые они перед собой ставили. Олигархи в лице своего теоретика Исократа давно уже отказались от панэллинского единства под главенством Афин[12] и, оценив прочность македонского завоевания, переметнулись на сторону Филиппа. Демократы подобное поведение считали предательством и еще надеялись собственными силами добиться единения греков при посредстве Афин. Практические меры, предложенные Демосфеном, - использование на оборону зрелищных денег, введение налога на имущество, уменьшение раздач - были направлены на укрепление основ демократического строя, но, поскольку затрагивали интересы состоятельных граждан, вызвали резкое противодействие олигархической группировки, не желавшей мириться с потерей своих привилегий. Демократы стремились достичь единства греков для отражения совместными усилиями постоянно возраставшей македонской угрозы, олигархи же силой македонского оружия хотели "сплотить" эллинов и совместно предпринять поход на Восток под лозунгом отмщения персам за разорение Греции в прошлом.
Не следует также забывать, что независимо от того, кому принадлежали бразды правления - олигархам или демократам, ничего не менялось в классовой основе и структуре афинского общества, остававшегося рабовладельческим. Однако демократическая группировка выражала чаяния более широких слоев свободных граждан среднего достатка, в то время как промакедонская партия отстаивала позиции олигархов, для которых Филипп был олицетворением твердой монархической власти и защитником их интересов.
Только обретя опору в олигархических деятелях, Филипп смог реализовать свою программу завоевания Греции. Нет оснований считать, что задача Филиппа была простой и не требовала определенных ухищрений и комбинированного использования различных методов борьбы: дипломатических и военных. Поэтапность македонского захвата греческих полисов фракийского побережья, Геллеспонта, Халкидского полуострова и городов собственно Греции свидетельствуете невозможности мгновенного завоевания Эллады, имевшей еще достаточно материальных и духовных ресурсов для отражения внешней опасности.
На это и делал ставку в своих призывах Демосфен, побуждая граждан к активным действиям ради интересов родины перед лицом грозного врага - Македонии. Нельзя утверждать, что усилия Демосфена были неплодными. Как раз их результат сказался при осаде Перинфа и Византия (340 г. до н.э.), где в подготовке отпора Филиппу принимал участие сам Демосфен, выезжавший на Геллеспонт для заключения мирного договора с Византией.
Таким образом, усилиями демократической партии была несколько приторможена македонская захватническая политика. Именно в это время большего успеха демократической группировки Демосфен выдвинул секретный план организации общеэллинской симмахии, которой посвящена его третья "Филиппика" (342 г. до н.э.). Оратор предлагает немедленно начать подготовку "триер, денег и воинов" (Дем., IX, 70) и только после этого отправить во все города Пелопоннеса, на Хиос, Родос и к царю персов посольства с предложением союза и совместной борьбы против Филиппа, с тем чтобы "не дать ему покорить все своей власти". Самим же афинянам следует готовиться к обороне и попутно "остальных греков созывать, собирать, осведомлять и убеждать" (Дем., IX, 73). Тон речи - боевой и приподнятый, ибо в реализации этого плана Демосфен видел залог независимого существования эллинского мира, сплотившегося перед лицом македонской агрессии.
Призыв к единению греков встретил широкий отклик в Элладе, хотя некоторые полисы и страшились нарушить союз с Филиппом, незадолго до того вернувшимся из неудачного скифского похода. Заняв выжидательную позицию по отношению к Греции, македонский царь продолжал готовиться к войне, развернув широкую промакедонскую кампанию в Элладе через своих приспешников-олигархов, расписывавших выгоды союза с Македонией. Демократическая группировка также не сидела сложа руки и предпринимала все возможное, чтобы убедить греков в важности единения и пагубности чужеземного вмешательства.
Как бы иллюстрацией опасений Демосфена, предупреждавшего о неизбежности македонского вторжения в Грецию, послужили события очередной священной войны между союзом амфиктионов и локрийским городом Амфиссой, незаконно присвоившим фокийские земли. Этот, казалось бы, местный инцидент олигархические друзья Македонии постарались превратить в общеэллинский конфликт, решить который сами греки якобы не могли без помощи Филиппа.
Маневр Эсхина, выступившего на заседании амфиктионии с предложением просить Филиппа о вмешательстве (Эсхин, III, 107, 125), сразу же был разгадан Демосфеном, квалифицировавшим его как акт предательства по отношению к грекам (Дем., XVIII, 149).
Пророчество Демосфена очень скоро оправдалось: Филипп вторгся в Грецию, захватил Элатею в Фокиде, разрушил Амфиссу и приблизился к Средней Греции, угрожая в первую очередь Афинам.
Накал политических страстей достиг апогея, здравый смысл и неумолимое возрастание претензий Македонии на Грецию сделали свое дело. Усилиями афинского посольства, возглавлявшегося Демосфеном, была достигнута договоренность о союзе с Фивами, крупнейшим после Афин государством Эллады.
С этого момента ввиду реальной угрозы порабощения греческие государства одно за другим стали примыкать к союзу Афин и Фив, уже видевших неизбежность военного столкновения с Македонией. За короткое время к ним присоединились Мегара, Коринф, Ахайя, Левкада, Керкира, предоставившие в распоряжение союза свои военные силы и финансы.
Видимо, вначале союзное войско действовало успешно, ибо Демосфен вспоминает о двух стычках с македонскими отрядами (одна в Фокиде, другая в Беотии), в которых греки одержали победу (XVIII, 216)[13]. Всеобщий энтузиазм и вера в правоту своего дела настолько овладели афинянами, что Ктесифонт, один из деятелей демократической партии, внес в Народное собрание предложение (336 г. до н.э.) об увенчании Демосфена золотым венком на празднике Дионисии в знак признания его великих заслуг перед народом (Дем., XVIII, 222). Естественно, промакедонская партия выступила с резкой критикой этого предложения, и, воспользовавшись правом его обжалования, Эсхин заявил от имени своих единомышленников, что Демосфен совсем не заслуживает этой награды (Эсхин, III, 12, 14).
Так в Афинах начался судебный процесс общеэллинского значения по делу об увенчании Демосфена золотым венком, а формально - против Ктесифон-та, внесшего это предложение. Понятно, что промакедонские деятели хотели не столько осудить Ктесифонта, сколько опорочить Демосфена как лидера демократов и тем самым подорвать престиж его партии. Речь "За Ктесифонта о венке" (335 г. до н.э.) - не только вершина ораторского мастерства Демосфена, но и боевая программа его партии, обзор всей его политической деятельности и ответ на выпад врагов из промакедонского лагеря, всячески старавшихся умалить личные заслуги непримиримого противника македонян. К слову сказать, процесс по делу об увенчании Демосфена был закончен только спустя шесть лет (в 330 г. до н.э.), когда уже не было в живых Филиппа и его сын Александр не менее жестоко, чем отец, расправлялся с вольнолюбивыми настроениями греков. Определенные объективные трудности македонского государства дали эллинам надежду на освобождение от чужеземной зависимости. В этих условиях был завершен процесс о венке, что положило конец политической карьере Эсхина. После этого он навсегда покинул Афины. Итог долголетней тяжбы противников и сторонников македонской ориентации закончился моральной победой сторонников Демосфена.
Но ни временные успехи антимакедонских сил, ни размах общеэллинской освободительной борьбы не принесли грекам победу на поле боя.
Чем же были вызваны неудачи демократического правления, несмотря на непримиримость Демосфена по отношению к противнику? Почему, критикуя его деятельность, часто говорят о политической близорукости? Специфика развития греческого полиса была связана с автаркией и экономической изоляцией. В условиях кризиса греческого города-государства эти достоинства прежнего времени превратились в тормоз для дальнейшего развития. Расцвет Греции пришелся на время правления Перикла, после которого начался процесс застоя, угасания.
27-летняя Пелопоннесская война, в которой наиболее могущественные эллинские объединения под эгидой Афин и Спарты пытались решить спор в пользу одного из них, как мы уже говорили, была следствием этого явления. Но внутренний кризис и ослабление военной мощи (при доминирующей роли наемников) настолько пагубно сказались на эллинской экономике, что и победители (спартанцы) и побежденные (афиняне) фактически оказались в одинаковом положении.
В условиях общего упадка Греции Македония и Персия начинают играть не последнюю роль в политических распрях олигархических и демократических кругов греческого общества.
Объективно будущее было за олигархами, верно сделавшими ставку на Филиппа, главу централизованного военизированного государства, провозгласившего захват своей внешней политикой. Поскольку интересы греческих олигархов и Филиппа принципиально совпадали, наиболее зажиточные слои греческих граждан пошли на потерю независимости, чтобы как-то уберечься от посягательств массы обездоленных.
В самом деле, равновесие внутренней жизни греческого полиса настолько нарушилось, что разорившиеся бедняки внушали больше страха, чем враги. Широко известное свидетельство Платона о том, что неимущие сидят без дела в городе, полные ненависти к богатым, скрывая злобные мысли против всех состоятельных граждан, не думают ни о чем, кроме общего ниспровержения (Полития, VIII, 555а), наглядно иллюстрирует остроту социальных конфликтов. Возможно, Платон несколько преувеличил картину вражды внутри гражданского коллектива греческого полиса в угоду своим консервативным взглядам, но все же он верно оценил пропасть между богатством и бедностью, столь характерную для любого классового общества[14].
В духе Платона оценивал положение эллинского города-государства и Исократ, идейный вождь греческих олигархов: "Вместо бывшего при нашей власти единодушия и взаимной имущественной выручки они дошли до такого распада связей между собой, что люди состоятельные охотнее бросили бы свое имущество в море, чем оказали помощь нуждающимся, а бедные меньше обрадовались бы находке клада, чем возможности силой захватить имущество богатых" (Исократ, Архидам, 67).
Понятно, что в этих условиях компромисс между неимущими и зажиточными был невозможен. Поэтому-то усилия Демосфена и демократической партии оказались тщетными в борьбе с объединенными силами Филиппа и греческих олигархов. Никакие благие намерения и патриотические призывы не могли сдержать распад афинского государства, приостановить рост Македонии. Поэтому-то в последней речи Демосфена, "О венке", в которой звучит мотив неизбежности и обреченности, вину за поражение греков у Херонеи он возложил на судьбу (Дем., XVIII, 192). "Возможно, - писал оратор, - демократы исполнили свой долг, долг храбрых, и родина воздаст всем равную честь - и тем, кто в прошлом вышел победителем, и тем, кто сложил голову в борьбе" (XVIII, 208)[15]. Это уже была лебединая песнь греческого полиса и его демократического правления, гибнущих под натиском грозной силы, несущей новые формы государственности и экономического единения. Условным водоразделом между старым - классическим и новым - эллинистическим была битва с Македонией объединенных греческих сил, в которой отчетливо проявились их военная слабость и невозможность дальнейшего развития на прежних основах.
Коринфский конгресс (338-337 гг. до н.э.), последовавший за разгромом греков в Херонейском сражении, явился формальным актом установления владычества Македонии в Элладе. Этим был положен конец и полисной автаркии, и демократической власти. Система городов-государств времен эллинской классики полностью пришла в упадок, и ей на смену шли новые формы политической организации рабовладельческого общества - эллинистические монархии Востока и крупные государственные союзы-объединения самой Греции.
Можно сказать, что Коринфский конгресс подвел итог предыдущему развитию Греции и наметил пути дальнейшей эволюции рабовладельческого способа производства.
Единственным подлинным документом Коринфского конгресса пока остается сохранившийся фрагмент аттической надписи, найденный на афинском Акрополе и содержащий заключительную часть клятвы городов-членов и перечень общин, вступивших в союз (Ditt., Syll3, 260). Другим, правда, косвенным, источником можно считать одну из речей Демосфена, включенную древними в список его трудов. Однако авторство Демосфена не установлено. Уже Либаний (IV в. н.э.) считал эту речь принадлежащей Гипериду, одному из деятелей демократической партии. Псевдодемосфеновская речь "О договоре с Александром" (335 г. до н.э.) разбирает вопрос о нарушении пунктов Коринфского соглашения, выработанных Филиппом и зафиксированных клятвой греческих городов и македонского царя. Поэтому, несмотря на то что хронологически речь примыкает к первым годам правления Александра, в смысловом отношении она принадлежит к событиям 338 г. до н.э., когда Филипп подписал "мирный и равноправный" договор с Грецией.
В силу того что фактический материал по истории Коринфского конгресса недостаточен, исследователи привлекают свидетельства позднейших авторов - Юстина (IX, 4-5), Диодора (XVI, 87-89), Плутарха (Фокион, 26), Арриана (I, 1,2), приводящих отрывочные данные относительно этого съезда или обновления его решений Александром и его преемниками.
Сопоставление подлинных документов эпохи (аттическая надпись и речь Псевдо-Демосфена) и античной литературной традиции (Юстин, Диодор, Плутарх, Арриан) дает возможность сделать вывод о политических целях Коринфского соглашения. В тексте сохранившейся аттической надписи указывается, что давший клятву не поднимет оружия против тех, кто участвует с ним в соглашении, а, напротив, будет всячески помогать своим союзникам предоставлением всевозможных средств (городов, крепостей, портов); он обязуется не предпринимать враждебных действий против Филиппа и его наследников, а также обещает бороться с нарушителями договора. В речи "О договоре с Александром" перечисляются основные пункты соглашения между греческими полисами и Македонией: провозглашение "всеобщего мира", а также свободы и автономии полисов. Следует отдать должное продуманной и гибкой политике Филиппа после Херонеи. Будучи победителем, македонский царь стремился закрепить свои военные успехи реальным подчинением Эллады, но делал это настолько хитро и осторожно, что создал у греков иллюзию равноправного партнерства; он сумел также стать устроителем и арбитром эллинских дел без нарушения традиционных форм правления в греческих городах.
Основной пункт соглашения, формально сохранявший автономию и суверенитет греческих полисов, должен был показать грекам благие намерения Филиппа по отношению к Элладе, его стремление сотрудничать, а не повелевать. Но разговорам о "равноправии" соответствовали иные дела: македонские гарнизоны стояли в Фивах, Халкидике, Коринфе, Амвракии, а там, где их не было, Филипп опирался на олигархических правителей, проводников его интересов (Фокида, Эвбея, Мегара, Акарнания). Правда, положение Афин было несколько лучше: там не было македонского гарнизона и афиняне сохранили почти все свои внешние владения, но на деле также были привязаны к македонской политике, ибо потеряли Херсонес Фракийский, а "пожалованный" им Ороп не возмещал потери, да и вызывал трения с беотийцами; включение Афин в новый македонский союз лишало их и былого владычества на море.
Следовательно, "свобода и автономия" Греции втом виде, каких понимал Филипп, очень напоминали диктат и устраивали Македонию, зафиксировавшую раздробленность эллинов в интересах собственной захватнической политики. Эту мысль настоятельно проводит автор речи "О договоре с Александром", подчеркивая, что в отношениях между Македонией и Грецией не. было ни равенства, ни справедливости. И даже "всеобщий мир", торжественно провозглашенный в Коринфе, нарушался самими македонянами, возвращавшими в города тиранов и их потомков вопреки условиям договора (Псевдо-Дем., XVII, 2-5).
Впрочем, Македонии также был нужен мир, ибо Филипп старался не обострять свои отношения с отдельными полисами. Он предпочел задобрить Афины и вроде бы не замечать Спарты, отказавшейся подписать мирный договор. Правда, уже Юстин указывал, что "Филипп определил условия мира (разрядка наша. - Авт.) для всей Греции сообразно с заслугами отдельных городов и образовал из всех их общий совет" (IX, 5, 2). Очевидно, римский историк не ошибался, когда считал Филиппа устроителем греческих дел в интересах македонской политики. Да и "заслуги отдельных государств" рассматривались с точки зрения лояльности к македонскому государству. Может быть, поэтому Спарта отвергла мир, навязанный победителем (Юстин, IX, 5, 3).
Последующие пункты договора говорили о наступлении политического мира между эллинскими городами, о запрещении казней, изгнания, передела земель, отмены долгов и освобождения рабов в целях переворота. За исполнением договора должен был наблюдать Союзный совет. Видимо, все то, о чем сообщали пункты Коринфского соглашения, происходило тогда в греческих полисах, поэтому эллинские олигархи в порядке самозащиты и в целях сохранения своих привилегий включили указанные статьи в договор, оберегая себя и свое имущество от непредвиденных случайностей.
Как же удалось Филиппу восстановить гражданский и политический мир в Элладе, чего безуспешно добивались демократические группировки? С одной стороны, демонстрацией военной силы, а с другой - повсеместной опорой на олигархические группировки, проводящие широкую кампанию в пользу Македонии. Об этом как раз писали Диодор и Юстин, подчеркивавшие, что без предварительной агитации и поддержки греческих олигархов Филипп вряд ли смог бы добиться успеха в Элладе (Диод., XVI, 87-89; Юстин, IX, 4, 8-10). Об этих олигархических деятелях, действовавших по указке Филиппа и округливших свое имущество благодаря царским подачкам, говорится в речи Псевдо-Демосфена, где содержится призыв к гражданам считать этих людей врагами отечества и вести с ними непримиримую борьбу (XVII, 11).
Конечно, одного провозглашения мира было недостаточно для утверждения македонского владычества в Греции, поэтому Филипп предложил подписать наступательное и оборонительное соглашение, передавшее в руки македонского царя воинские силы союзников и их флот. Только Юстин приводит данные о численности союзных эллинских сил: 200 тыс. пехоты и 15 тыс. конницы, не считая собственно македонских войск, а также отрядов "варваров" из покоренных Македонией племен (IX, 5, 6-7). Все эти греческие контингента отдавались в полное распоряжение македонского царя, названного гегемоном союза и стратегом-автократором на случай войны (IG, II/III2 236; Диод., XVI, 89; Полиб., IX, 33).
На первый взгляд заключенный в Коринфе договор подтвердил право избранного коллективного органа - Синедриона - осуществлять всю полноту власти административного и судебного характера на территории союза и вести наблюдение за исполнением принятых постановлений. По существу же македонский царь как гегемон обладал всей политической и военной властью в Греции и мог не считаться ни с общеэллинскими интересами, ни с интересами отдельных городов. Демосфен в речи "О венке" прямо называет Филиппа "вождем и распорядителем всего", а не союзником греков (XVIII, 201).
Следовательно, Коринфский конгресс подтвердил неравное партнерство, а право Македонии на зависимую Грецию. В этом смысле Коринфский союз напоминал прежние эллинские симмахии - Пелопоннесский союз и Афинскую Архэ, где вся полнота власти принадлежала государству-гегемону[16], которое к тому же определяло курс внешней политики. Правда, прежде Греция не знала столь крупного объединения, как Коринфский конгресс, пусть формально, но все же охвативший всю Элладу. В этом уже чувствовались ростки нового, неизвестного ранее в Греции явления.
Таким образом, следует признать несостоятельной известную точку зрения, что Коринфский конгресс явился торжеством панэллинской идеи, которая благодаря усилиям и гениальности Филиппа проложила дорогу национальному единству греков[17] и тем самым подготовила почву для распространения эллинизма на Восток. Правда, отдельные представители западноевропейской исторической науки высказывали здравые суждения о том, что политикой Филиппа руководили не интересы единства греков, а задачи развития македонского царства, поэтому объединение Греции скорее было насильственным, чем добровольным[18]. Но даже частичный отход от признания македонского царя "объединителем и устроителем" греческого мира не мешает некоторым историкам считать Филиппа главной фигурой своего времени, подготовившей завоевание Востока[19]. Марксистская наука никогда не увлекалась личными заслугами македонского царя, а обращалась к социально-политической стороне явления, рассматривая Коринфский конгресс как важный рубеж греко-македонских отношений, как результат подчинения Греции Македонией в угоду стремлениям наиболее зажиточных слоев эллинского правящего класса[20].
Исходя из свидетельств Юстина (IX, 5) и Диодора (XVI, 89), можно сделать вывод о том, что конгресс собирался дважды (осенью 338 г. до н.э. и в начале лета 337 г. до н.э.), так как сообщения римского историка относятся к первому этапу работы - установлению мира в Элладе и созданию общих вооруженных сил, а данные Диодора - к следующему этапу - принятию решения о совместном походе на Восток.
Восток всегда манил к себе эллинский мир богатством и роскошью. Древнегреческая мифология тесно переплетается с восточными сюжетами. Полное трагизма и пафоса борьбы сражение у стен Трои, где погибли эллинские мифические герои Ахилл и Патрокл, также произошло на Востоке.
Весь ход исторического развития средиземноморского мира, где с переменным успехом господствовали то эллины, то персы, неизбежно вел к обострению соперничества на морс и суше. Война с Персией диктовалась интересами македонской завоевательной политики. Вместе с тем она давала возможность греческой экономике выйти из кризисного состояния, на что указывали идеологи правящего класса, популяризировавшие идею похода против "восточных варваров". Например, Диодор отмечал, что еще до Коринфского конгресса Филипп распространял слухи о войне с Персией (XVI, 89), а Юстин связывал создание общеэллинских сухопутных и морских сил под главенством Македонии с подготовкой войны на Востоке: "Не было сомнения, что эти приготовления направлены против персидского государства" (IX, 5, 5).
Таким образом, и греческая и македонская пропаганда действовала в одном направлении и уже подготовила почву для принятия соответствующего решения. Предложение Филиппа о войне с Персией было встречено с энтузиазмом, и конгресс одобрил его (Диод., XVI, 89). Тогда же, очевидно, было принято решение о запрете эллинам служить наемниками в войске персов (Арр., I, 16,6; 111,23,8).
Подводя итоги работы Коринфского конгресса, следует подчеркнуть, что его решения имели два аспекта: внутренний - подчинение греческих городов македонскому влиянию и внешний - организацию греко-македонского похода на Восток. И то и другое было продиктовано интересами македонской державной политики. Ведь единение греков было не результатом внутреннего развития эллинского мира, а следствием военного поражения у Херонеи.
Филипп, будучи победителем, добился формального союза греческих государств для организации совместного восточного похода, стал гегемоном симмахии с неограниченными полномочиями политического руководителя и стратега. Характерно, что после гибели Филиппа этот союз вынужден был возрождать Александр, предварительно продемонстрировавший прежнюю мощь македонского оружия и строго наказавший фиванцев за свободомыслие.
Поход на Восток был логической ступенью экспансионистской македонской политики, уже ранее столкнувшейся с интересами персидской державы у Геллеспонта и Пропонтиды (при осаде Перинфа и Византия). Конфликт между Македонией и Персией был неизбежен, он был лишь несколько отсрочен из-за греческих дел. Теперь же, после заключения Коринфского соглашения, Филипп мог спокойно начать восточную кампанию, имея в своем распоряжении эллинские силы и опираясь на поддержку олигархических группировок, видящих в походе избавление от неимущих, которых "стали бояться больше, чем врагов" (Исократ, Архидам, 66).
Итак, восточный поход был предрешен, ибо в нем были заинтересованы все господствующие слои рабовладельческого общества Греции и Македонии. Социальная мысль Древней Греции только в восточной кампании видела спасение эллинского мира от внутренних смут и непрекращающихся войн. Разорившиеся греческие граждане также были заинтересованы в походе, предвидя возможность пойти в наемники или переселиться в богатые торговые города Малой Азии. А крепнущий рабовладельческий класс Македонии, пробивающий себе дорогу в Эгейском море, рассчитывал благодаря войне получить новые земли, денежные средства и рабов. Хотя интересы греческих городов-государств (преодоление внутреннего кризиса) и Македонии (внешняя экспансия) были различимы, настоятельная потребность начать восточную кампанию объединила их.
Ловко маскируя свои захватнические намерения, что было вообще характерно для македонской политики того времени, Филипп придал походу религиозную окраску панэллинского отмщения персам. Идейная направленность похода привела под македонские знамена множество греков и вместе с тем возбудила ненависть к эллинским наемникам, сражающимся в войске Дария.
Таким образом, выявились две цели восточной кампании - месть и освобождение малоазийских греков от персидской кабалы. С этим идейным знаменем начал восточный поход Филипп, под этим же стягом его продолжил Александр, на первых порах выступавший продолжателем дела своего отца.
Не откладывая надолго принятого в Коринфе решения и надеясь застать врасплох персов, Филипп уже весной 336 г. до н.э. послал в Малую Азию 10-тысячный передовой отряд под предводительством опытных полководцев Пармениона и Аттала, в задачу которых входила разведка вражеского побережья и закрепление на занятых рубежах (Диод., XVI, 91; Юстин, IX, 5, 8). Отряд беспрепятственно пересек Геллеспонт, высадился на побережье Малой Азии и дошел до Магнесии на Меандре, поджидая прихода основных союзных сил. Остров Хиос и торговые города малоазийского побережья Ки-зик и Эфес приняли македонскую сторону. Антиперсидская пропаганда освобождения малоазийских греков сразу же дала первые результаты.
В то время как передовые македонские части закрепились на побережье Малой Азии, а греческие союзники македонского царя готовились к выступлению на Восток, пришло известие об убийстве Филиппа на свадебном пиру его дочери, выданной замуж по политическим соображениям за Александра, царя эпирского.
Поскольку смерть Филиппа имела определенные последствия, затронув интересы Македонии, Греции и всего Востока, следует остановиться несколько подробнее на событиях, предшествовавших ей.
Будучи человеком невоздержанным, Филипп помимо Александра имел внебрачных детей, одним из которых был слабоумный Арридей. Видимо, этим увлечениям Филиппа его жена Олимпиада не придавала большого значения. Другое дело, когда Филипп решился в возрасте 47 лет связать себя узами законного брака с молоденькой Клеопатрой из знатного македонского рода, племянницей одного из военачальников - Аттала. Очевидно, царь не развелся с Олимпиадой, а только отдалил ее от себя; правда, Юстин сообщает о разводе (IX, 5, 9), но другие источники об этом ничего не пишут.
Олимпиада, женщина властная, ревнивая и раздражительная, демонического склада, игравшая позже не последнюю роль в интригах преемников Александра, затаила горькую обиду на мужа и настроила Александра против отца (Плут., Алекс, 9).
На свадебном пиру Аттал провозгласил тост за будущего законного наследника македонского престола от Клеопатры. Александр воспринял эти слова как оскорбление и швырнул чашу в обидчика. Пьяный Филипп в раздражении пытался убить сына, но споткнулся и упал, не дойдя до Александра.
После этого Александр и Олимпиада покинули Македонию: мать удалилась к своему брату Александру в Эпир, а сын - в Иллирию.
Похоже, что Филипп болезненно переживал разрыве Александром, которого считал своим наследником. Он первый сделал шаг к сближению, послав за сыном своего друга Демарата; Александр "примирился неохотно и вернулся в Македонию против своей воли" (Юстин, IX, 7, 6). Олимпиада, со своей стороны, жаждала мести и подбивала эпирского царя на войну с Македонией, чего не мог допустить Филипп, интенсивно готовившийся к восточному походу. Царь вышел из столь затруднительного положения очень просто, предложив в жены эпирскому Александру свою дочь Клеопатру. Этим он достигал внешнего примирения с Олимпиадой и безопасности македонских границ со стороны Эпира.
Другой эпизод показал, что Александр недоверчиво относился к отцу, боясь, что кто-либо из побочных детей царя будет претендовать на македонский трон, в чем убеждала его мать.
В канун начала похода в Малую Азию карийский сатрап Пиксодор, рассчитывавший втереться в доверие к Филиппу, предложил свою дочь в жены Арридею. Узнав об этом, Александр сам выразил желание породниться с сатрапом, чем вызвал крайний гнев Филиппа, упрекнувшего сына в стремлении стать зятем карийца, состоящего рабом у варварского царя (Плут., Алекс, 10).
Посчитав, что ближайшие друзья Александра - Гарпал, Неарх, Эригий и Птолемей - повинны в этом, Филипп выслал их из Македонии. Вторичная ссора Александра с Филиппом не привела к разрыву, но бросила тень взаимного неудовольствия на и без того уже омраченные отношения между отцом и сыном.
Послав отряд Пармениона и Аттала в Азию, Филипп торопился закончить дела в Македонии, с тем чтобы во главе остального войска выступить в поход.
Свадьба его дочери и эпирского царя праздновалась в Эгах, старой столице македонского царства, куда прибыли посольства из Афин и других городов Греции для увенчания македонского царя. В честь этого события афиняне даже приняли почетный декрет о том, что не предоставят убежища тому, кто изменит Филиппу, а выдадут его царю (Диод., XVI, 92). В Эги приехали также правители агриан, пеонов, одриссов, т.е. все, кто недавно подпал под власть Македонии и теперь торопился показать свою верность.
Свадебные празднества длились несколько дней, не было недостатка ни в представлениях, ни в состязаниях. На одно из этих зрелищ Филипп отправился в сопровождении двух Александров, зятя и сына, и в узком проходе, ведущем в театр, был сражен кинжалом своего телохранителя Павсания. Так свадебное пиршество обратилось в заупокойную тризну (Юстин, IX, 6, 4).
Известны свидетельства пяти античных авторов (Диодора, Юстина, Арриана, Плутарха, Курция), писавших о насильственной смерти Филиппа. Диодор пишет, что установление родственных отношений Филиппа с Атталом через брак с Клеопатрой (племянницей последнего) убедило обиженного Атталом Павсания в тщетности его надежд получить удовлетворение, поэтому он, ненавидя своего оскорбителя, убил македонского царя (XVI, 93, 94). Несколько иначе эти события описывают Юстин (IX, 6, 7) и Плутарх (Алекс, 10), не исключающие мотив личной мести Павсания, но добавляющие к ним старания Олимпиады и Александра, подстрекавших юношу на преступление из-за личной неприязни к Филиппу. Следовательно, в своем большинстве античные авторы выдвигали мотив личной мести (Павсания или Олимпиады и Александра, вступивших в сговор с телохранителем).
Но именно это, самое распространенное мнение относительно причин гибели Филиппа следует признать наиболее уязвимым, хотя оно и имеет приверженцев в современной историографии[21]. Прежде всего, неубедительна точка зрения о личной мести Павсания, мстящего не обидчику Атталу, а Филиппу, причем между моментом оскорбления, нанесенного телохранителю, и убийством македонского царя прошло значительное время. Еще более неправдоподобно предположение об активном участии в заговоре Олимпиады и Александра (Плут., Алекс, 10), причем первая представлена как соучастница покушения, подготовившая коней на случай бегства убийцы (Юстин, IX, 7,9). Свидетельства античных авторов, прежде всего Плутарха, говорят о том, что македонский царь тщательно готовил Александра к государственной деятельности, дав ему в учителя Аристотеля и постепенно вводя в курс македонских дел - внутренних и внешних. По этой причине ни отстраненный от власти Аминта, ни слабоумный Арридей не могли быть его конкурентами на македонский трон. Даже у Александра, несмотря на неоднократные стычки с отцом, не было причин подозревать его в вероломстве.
Правда, Олимпиада имела все основания питать неприязнь к мужу за частые измены и недостойный образ жизни (некоторые подробности поведения царя приводит Юстин), но все же она никак не могла быть заинтересована в заговоре против Филиппа, зная, каких трудов стоила борьба за единовластие.
Вообще образ Олимпиады дошедшие до нас источники рисуют в резко отрицательных тонах: она - властная, деспотичная, черствая и расчетливая женщина, постоянно вмешивающаяся вдела управления государством. Подозрительная от природы, Олимпиада во всем видела козни и из-за своего злодейского характера часто совершала всякие черные дела; так, она заставила Клеопатру (вторую жену Филиппа) умертвить своего младенца и затем повеситься (Юстин, IX, 7, 12).
Этот облик Олимпиады, скорее всего идущий от Феопомпа и Эфора, "злоречивых писателей", из трудов которых черпали свои сведения многие последующие греческие историки, утвердился как некий эталон в изображении жены Филиппа. Может быть, поэтому некоторые античные авторы (Юстин, Плутарх, Курций) считали Олимпиаду способной направить убийц против Филиппа. Кроме Павсания соучастниками заговора древние авторы называют трех братьев: Александра, Геромена и Аррабея из Линкестидов. К тому же и сам Павсаний происходил из знатного рода Орестидов.
Как уже упоминалось, только Филиппу удалось покончить с родоплеменной раздробленностью Македонии и заставить верхнемакедонских царьков отказаться от местнических настроений. Сопоставляя свидетельства различных авторов, нетрудно прийти к мысли, что представители местных династических родов, порицавшие централизаторскую политику Филиппа, были заинтересованы в его устранении. Тот факт, что после убийства македонского царя Аррабей и Геромен скрылись, говорит о том, что существовал заговор, участниками которого были представители знатных семейств верхнемакедонских провинций - Орестидов и Линкестидов. Мечтая о возврате утерянной власти, царьки Верхней Македонии действовали в своих собственных интересах, а также в интересах ближайших соседей Македонии - Иллирии, Фракии, Пеонии, незадолго до того покоренных Филиппом, но не забывших еще времена независимости. Положительный ответ на вопрос, были ли "варварские" соседи заинтересованы в устранении македонского царя, дают последовавшие за его гибелью события, когда иллирийцы, трибаллы, пеоны, скифы заволновались, готовясь напасть на Македонию.
Кроме недовольства политикой Филиппа, проявлявшегося многими знатными македонянами, сильное беспокойство в связи с действиями Филиппа наблюдалось в Греции. Правда, формально в Элладе наступил мир, а трения греческих полисов были отчасти сглажены совместной подготовкой похода на Восток, но не следует забывать, что антимакедонские силы, занявшие выжидательную позицию, еще не разуверились окончательно в результатах своей борьбы против Филиппа. Достаточно того, что Демосфен никогда не скрывал антипатии к македонскому царю, провозгласившему мир, который больше смахивал на войну (Дем., IX, 8).
Плутарх рассказывает о всеобщем ликовании, которое вызвало известие об убийстве Филиппа в Афинах, когда Демосфен торжественно появился в Народном собрании. Афиняне устраивали празднества, жертвоприношения и даже приняли решение наградить убийцу Филиппа венком (Плут., Демосфен, 22). Только благоразумный Фокион предостерегал от неверных шагов, говоря, что не стоит радоваться смерти (Плут., Фокион, 16).
Не могла остаться безучастной к тому, что делалось в непосредственной близости от ее границ, и Персия. Сам Филипп способствовал распространению слухов о готовящемся походе на Восток, преднамеренно создавая нервозную обстановку в стане противника. Уже при осаде Перинфа и Византия персидские сатрапы оказали помощь осажденным и вынудили македонские войска уйти от Пропонтиды. И Курций и Арриан пишут о причастности персидского царя Дария к убийству Филиппа.
Близка к истине и точка зрения Арриана, считавшего, что убийство Филиппа - не личная месть, а заговор определенных сил, заинтересованных в смерти македонского царя. В письме Александра к Дарию Арриан сообщает, что Филипп был убит заговорщиками, которых сплотили персы (II, 14, 5). В том же письме Александр упрекал царя Дария за вмешательство во внутренние дела Македонии и Греции, подчеркивая, что его послы подкупили сторонников македонской ориентации и постарались разрушить мир, установленный в Элладе (Арр., II, 14, 6). Следовательно, основное обвинение в подрывной деятельности Александр адресует персам, которые призывали греков к войне с Македонией, а также старались оказать денежную помощь некоторым греческим полисам.
Наивно было бы предполагать, что Коринфский конгресс своими решениями смог обеспечить Греции мирное развитие. Очевидно, и сам Филипп хорошо понимал, что Коринфское соглашение - только формальный акт признания его власти в Элладе. Поэтому он больше надеялся на стойкость своих гарнизонов и на верность олигархических деятелей промакедонской ориентации, чем на подтвержденные клятвами греков пункты мирного договора. Вероятно, расположение к македонскому царю других приверженцев олигархической партии (Эсхин, Фокион) также не было бескорыстным. Демосфен во многих речах указывал на нечестность этих политических деятелей, которые ради собственных выгод готовы предать родину.
Будучи победителем, Филипп делал в демагогических целях широковещательные заявления о сохранении в Элладе издавна существовавших порядков. Однако он первый стал их нарушать, требуя возвращения в греческие города бывших тиранов и олигархов. Оттого-то даже в условиях порабощенной Греции демократические группировки насколько могли боролись с македонским засильем.
Вполне допустимо, что сторонники демократии в Греции пошли на некоторое сближение с персами, но не ради измены эллинским интересам, а ради возможности использовать персидские силы против Македонии. Поэтому брошенное Эсхином Демосфену обвинение в том, что он купается в царском (т.е. персидском) золоте (Диод., XVII, 4, 8), видимо, неосновательно; вполне правдоподобно, что Персия в своем желании причинить вред Филиппу действовала через демократических лидеров, не допускавших никаких компромиссов с македонским царем.
Упрекая Демосфена в сговоре с персидским царем, его противники, видимо, стремились произвести большее впечатление на своих единомышленников и доказать им, что вождь афинской демократии действовал в интересах персидской политики. Именно так пытался представить дело Эсхин (III, 156, 239), но из речей самого Демосфена ясно, что он - непримиримый враг персов (Дем., XIV, 3). Здесь нельзя забывать, что, независимо от принадлежности к демократической или олигархической группировке, все представители социальной мысли Греции IV в. до н.э. в одинаковой мере считали "восточных варваров" неполноценными людьми, тиранами и угнетателями малоазийских греков. К тому же из памяти эллинов еще не изгладились греко-персидские войны, в которых борьба против Ахеменидов представлялась как единоборство с "неверными". О том, что подобные взгляды были преобладающими в жизни греческого мира, говорят дошедшие до нас труды историков, ораторов и философов (Ксенофонт, Платон, Аристотель, Исократ), широко трактующих вопрос о превосходстве эллинов.
Демосфен, сын своего века, полностью разделял эти воззрения. Поэтому вряд ли правомерно утверждение, что вождь афинской демократии был "недостойным" политиком, утверждение, которое высказывают многие новейшие исследователи, прославляющие завоевательную политику Филиппа и Александра[22].
Так в свете разрозненных данных античных авторов постепенно вырисовывается картина непримиримой внутренней борьбы в Греции, рост недовольства нейтралистской политикой Филиппа и обоснованная тревога персидского царя Дария, знавшего о подготовке греко-македонского похода на Восток, но еще недостаточно готового к отпору из-за частых выступлений против персидского засилья в Малой Азии и Египте. Отсюда напрашивается вывод, что Филипп стал жертвой политического заговора, инициаторами которого выступили Греция и Персия, а исполнителями стали враждебные царю представители царских родов Македонии, стремившиеся добиться децентрализации управления страной.
О том, что это было так, говорят последующие события, в которых отчетливо проявились непрочность созданного Филиппом "объединения" Эллады и эфемерность договоров и союзов, заключенных им с "варварскими" царями. Его смерть подняла такую волну антимакедонских настроений, что Александру пришлось заново усмирять северных соседей, предпринимать карательные экспедиции в Грецию и опять созывать Коринфский конгресс для подтверждения прав Македонии на Элладу. Понятно, что в этих условиях нечего было и помышлять о восточном походе. И лишь спустя два года Александр смог начать задуманную его отцом кампанию против Персии.
Интерес к афинской демократии и Демосфену не ослабевал вплоть до конца XIX в., пока буржуазная культура находилась на подъеме и ее идейные представители преклонялись перед демократическим устройством Афин и вождями греческого демоса[23].
Эпоха империализма выдвинула иные идеалы, и буржуазная историческая наука, провозгласившая войну движущей силой истории[24], обратилась к Филиппу II и Александру Македонскому - завоевателям древности.
Определенное место в исторической литературе занимают личность Филиппа и его роль в подготовке восточного похода под флагом панэллинских идей. Поэтому будет уместным сказать несколько слов о том, как смотрит немарксистская историческая наука на деятельность македонского царя, действительно много сделавшего для возвышения своего царства.
В освещении жизни и деятельности Филиппа встречаются две противоположные точки зрения: с одной стороны, преувеличение его заслуг как полководца и политического деятеля, с другой - умаление деятельности македонского царя, поработителя греков и разбойника. И та, и другая оценка восходит к античной историографии, хвалящей или порицающей царя в зависимости от позиции автора.
Древнегреческих историков мало занимала Македония до Филиппа, не игравшая сколько-нибудь значительной роли в жизни народов Балканского полуострова. Этим, очевидно, объясняется то обстоятельство, что связное изложение событий македонской истории начинается с правления Филиппа, когда Македония впервые заявила о себе грекам захватом эллинских колоний Потидеи и Мефоны на фракийском побережье Эгейского моря.
Современники Филиппа греческие историки Феопомп и Эфор осветили в своих сочинениях военно-политический аспект деятельности этого македонского царя. Труд Феопомпа ("Филиппика") в 58 книгах был посвящен македонской истории, в центре которой находился Филипп - величайший из всех царей Европы. Но в связи с тем что Македония с этого времени стала играть ведущую роль в жизни Балкан, сочинение Феопомпа, охватывавшее события македоно-греческого мира, выходило за рамки собственно Македонии и превращалось в историю народов, населявших Балканский полуостров. К сожалению, от сочинения Феопомпа сохранились только отрывки (250), собранные Мюллером в томе I "Фрагментов греческой истории" (FHG). Подобная участь постигла и сочинение Эфора, от "Всеобщей истории" которого до нас также дошли только фрагменты (157)[25]. Таким образом, исходным материалом для всего последующего литературного творчества по времени Филиппа были Феопомп и Эфор. От первого шла оценка личности македонского царя, а от второго - изложение военной истории. Оба они придавали особое значение моральным качествам царя.
О Филиппе писали также Анаксимен из Лампсака[26] и греческий аттидограф Филохор[27], о серьезности сочинения которого свидетельствует положительная оценка его Дионисием Галикарнасским.
Все это утрачено; единственным цельным источником остается 16-я книга "Исторической Библиотеки" Диодора, кратко излагающая македонскую историю. Но сицилийский историк, будучи компилятором, разнородные свидетельства своих предшественников (Эфор, Феопомп, Тимей, Полибий, Посидоний) использовал произвольно, допустив неточности и ошибки.
О Филиппе также писал римский историк Помпеи Трог, о сочинении которого нам известно по компиляции Юстина, сократившего огромный труд своего предшественника до одного тома, но оставивший его деление на 44 книги; в его основу было положено сочинение Феопомпа.
Подлинные документы эпохи - речи Демосфена, Исократа, Эсхина, - невзирая на тенденциозность их суждений, показывают социальный аспект событий, непримиримую борьбу внутри рабовладельческого класса, что почти совсем не отражено в литературных памятниках античности.
Общий недочет античной историографии - исключительное внимание к военно-политическому аспекту - превращается в порок у отдельных представителей современной историографии, акцентирующих все внимание на этой стороне событий и безмерно выпячивающих личные заслуги македонского царя[28].
Филипп как историческая личность до конца прошлого века не занимал историков, предпочитавших обращаться к блистательному веку Перикла, к походам Александра и к поразительным успехам Рима. Если и вспоминали о Филиппе, то только в связи с деятельностью Александра. Но долгая безвестность деяний Филиппа была всецело компенсирована в трудах многих западных исследователей, объявивших македонского царя инициатором практического воплощения идей Исократа о панэллинском единстве[29].
Больше всех в этом отношении стараются некоторые греческие историки, придающие особое, почти доминирующее значение личности Филиппа, ставящие ему в заслугу объединение греков и организацию восточного похода в целях распространения эллинской образованности. Они считают Филиппа истинным объединителем Греции[30].
Вообще стремление гипертрофировать личность Филиппа характерно для многих историков модернистского толка, находящих в древности "империалистические войны" и тенденции гегемонистского свойства у греческих городов- государств[31].
Подобные заблуждения и ложные выводы идут от одностороннего подхода к изучаемым явлениям, от пренебрежения главным - социально-экономическими условиями эпохи. Марксистская историческая наука принципиально по-новому ставит вопрос о роли и месте личности в истории, указывая, что в конечном счете те или иные события определяются социально-экономическими условиями жизни общества, а не только личностью, пусть даже самой одаренной[32].
Немецкий историк XIX в. И. Дройзен одним из первых взял на себя задачу восхваления македонской завоевательной политики и пропаганды особых целей Филиппа по отношению к покоренным народам. У Дройзена Филипп - объединитель греков, сумевший так хорошо организовать федеральное управление Элладой, что только оно гарантировало мир и спокойствие стране ради задач "великой национальной войны"[33].
Приняв как аксиому мнение И. Дройзена, его ученики и последователи с тех же апологетических позиций рассматривают вклад Филиппа в историческое развитие своей эпохи. Модернизируя исторический процесс, У. Вилькен и А. Даскалакис приписывают македонскому царю сознательное творение истории, будто бы совершаемое для единения и возвеличивания эллинского мира[34].
Таким образом, построения немарксистской историографии, за немногим исключением, сводятся к признанию непререкаемого авторитета Филиппа, выступившего в роли примирителя греков, не сумевших решить эту проблему собственными силами из-за "бесчестных демагогов", призывавших к борьбе с Македонией и называвших македонского царя "варваром" и "разрушителем эллинской свободы"[35]. Но Филипп, поднятый этими историками на пьедестал добродетели, был типичным завоевателем древности, действовавшим именно так не потому, что обладал "гениальным предвидением", а потому, что выражал интересы растущего македонского государства, выступившего за территориальные приобретения, наживу и увеличение притока рабов.
Интенсивное развитие античного общества было невозможно из-за низкого уровня производительных сил. По этой причине внешняя экспансия стала жизненно необходимой для пополнения источника рабочей силы. Этим в конечном счете объясняется обилие военных конфликтов в древности.
Сложившаяся к середине IV в. до н.э. на Балканах своеобразная ситуация, когда полисная Греция, раздираемая внутренними неурядицами, клонилась к закату, а молодое македонское государство бурно развивалось, создала у современников (Эфор, Феопомп) впечатление, что Филипп - главнейшая фигура своего времени, от желания которого зависел ход исторического развития не только Балкан, но и всей Европы[36].
Как указывал Ф. Энгельс, "античное государство было прежде всего государством рабовладельцев для подавления рабов"[37]. Следовательно, все внутренние реформы македонского государства, связанные с именем Филиппа, были направлены на укрепление позиций рабовладельческого класса и осуществлялись в его интересах.
В ряду важнейших мероприятий Филиппа следует указать на реорганизацию македонской армии, отличной по своей структуре от греческого ополчения. Попытки создать сильное войско делались еще предшественниками Филиппа (Архелай, Пердикка), но не могли быть доведены до конца из-за отсутствия экономических предпосылок.
Македонская фаланга, долгое время считавшаяся непобедимой, была создана Филиппом, использовавшим все достижения организационного построения греческих гоплитов, спартанского войска и наиболее совершенное для той эпохи вооружение. Регулярное пешее войско, набранное из Македонских крестьян по округам, составляло костяк армии. Этому факту отдельные историки придают особое значение, подчеркивая национальный характер войска, якобы уходящего корнями в македонский народ, монархический по духу[38]. Так, они ставят в заслугу только Филиппу организацию победоносного войска, покоящегося на двух основах - монархической власти и национальном единстве. Точно так же они трактуют и иные реформы македонского царя: организацию флота, унификацию монетного дела - все в интересах нации.
Но марксистский анализ внутренних реформ Филиппа показал, что все они были подчинены единственной цели - консолидации ресурсов страны для осуществления захватнических планов Македонии.
В трудах ряда современных историков стало общим местом противопоставлять Демосфена Филиппу, указывать на обреченность первого и прозорливость второго[39], верно понявшего дух своего времени - мечту о единстве греков во имя величайшей задачи распространения на Восток эллинизма, который, если бы не встретил противодействие Демосфена, охватил бы еще шире мир[40]. Вряд ли подобные рассуждения выдерживают критику. Все же важно подчеркнуть, что, невзирая на слабость позиций демократических группировок, призывавших к неосуществимому в условиях экономического кризиса Эллады единству греков, Демосфен одним из первых разглядел в деятельности македонского царя растущую опасность для судеб эллинского мира, постоянно указывал на неизбежность военного столкновения Греции с Македонией. Почти четверть века он отдал борьбе за право Греции на независимость, и не его вина в том, что замкнутость и автаркия эллинского полиса стали в то время тормозом экономического развития.
Упорная борьба демократических группировок против македонского засилья закончилась их поражением. Попытка антимакедонских деятелей во главе с Демосфеном возродить собственными силами былое величие Греции и отразить внешнюю опасность потерпела крах. Ничто не могло сдержать процесс распада греческих городов-государств, так же как и остановить экспансию Македонии, - это были объективные тенденции времени, ставшие основной причиной гибели эллинского классического полиса.
Величие Филиппа отдельные авторы усматривают по крайней мере в трех пунктах его деятельности: защита Греции от нашествия северных "варваров" (фракийцев, иллирийцев, пеонов); объединение всех эллинов и победа над узкоместническими интересами греческих полисов[41]; распространение эллинского духа на Восток, в земли, способные воспринять греческую образованность и поглотить избыток греческого населения[42].
После этого Филипп приступил к реализации второй части политической платформы Исократа - подготовке совместного похода на Восток, опять же не в своих корыстных интересах, а выражая чаяния всей греческой нации[43]. Гегемонистские настроения отдельных греческих полисов вынудили, по мнению Ю. Керста, македонского царя стать верховным вождем греков, поднявшимся выше партийных распрей Эллады и мечтавшим о ее процветании[44].
Как видно из рассуждений И. Дройзена и Р. Парибени, Филипп якобы всегда ставил перед собой благородные задачи возрождения и объединения "греческой нации", чего не понимали демократические группировки, призывавшие к бессмысленной борьбе с македонским царем вместо того, чтобы пойти ему навстречу и воспринять как высшее благо и его власть, и его мудрость[45].
Эти историки, взявшие на себя задачу прославления захватнической политики, не учитывают одного: при всем желании Филипп не мог действовать в интересах греков, ибо цели македонского правящего класса противоречили стремлению эллинов к независимости. Другое дело, что наиболее зажиточные представители греческого мира выступили с поддержкой македонской завоевательной политики, разгадав в ней силу, способную защитить богатых от посягательств неимущих.
Греческий автор X. Налчас особо выделяет заслуги македонского царя в консолидации македоно-греческих сил и организации всеэллинского похода мести, а также в придании эллинству "всеохватывающего характера". Стремясь затушевать захватнический характер готовящейся восточной войны, этот автор наделяет Филиппа чертами благородного мстителя, просветителя и гуманиста, якобы принявшего факел эллинской образованности из слабеющих рук греков и понесшего его на Восток для реализации культурной миссии греческой нации[46]. А в понимании У. Вилькена "империалистическая" программа Филиппа получила культурные цели и тем самым обрела множество достоинств[47].
В изображении указанных выше авторов Филипп предстает как величайший деятель своей эпохи, сумевший добиться в короткий срок возвышения Македонии, объединения греческих сил и начавший подготовку особой миссии эллинства; он не только идейный вдохновитель панэллинского единства, но и неутомимый труженик, стремившийся возродить величие эллинского духа и осуществить на деле его великое всемирное назначение. Характерно, что и деятельность Александра многие историки изучают под тем же углом зрения - безмерно восхваляют его личные достоинства и чернят всех, кто хотел воспрепятствовать осуществлению македонских захватов на Востоке.
Несмотря на некоторое различие в подходе к изучению переходной эпохи IV в. до н.э., многие историки-немарксисты как прошлого, так и настоящего оперируют одними и теми же аргументами, почерпнутыми из сочинений античных авторов апологетического направления, придающих особую, почти исключительную роль личности Филиппа.
Бесспорно, что на рубеже IV в. до н.э. Македонии принадлежало особое место в жизни античного мира. Причины этого явления следует искать в социально-экономических условиях развития молодого македонского государства и кризисе греческого полиса, а не только в личных достоинствах Филиппа.
Марксистская историческая наука дает исчерпывающий ответ на вопрос о причинах возвышения Македонии, упадка Греции и неизбежности ее завоевания Филиппом. Противоречия внутри античного общества показали невозможность существования полисной структуры как организующей и подавляющей силы. В этих условиях выходом могли быть только новые завоевания для создания более широкого рынка и воспроизведения старого процесса развития на более высокой ступени[48]. Эту роль выполнило македонское государство, устремившееся в жажде захватов далеко на Восток.