Текст "Агесилая" сохранился во множестве средневековых рукописей, из которых наибольшее значение имеет A (Codex Parisinus 1643, XV в.).
Настоящий перевод выполнен с древнегреческого по тексту в издании: Xenophonlis scripta minora, fasc. I, post L. Dindorf edidit Th. Thalheim. Lipsiae, 1910.
При работе над переводом и при составлении комментария были также использованы следующие издания: Xenophontis Agesilaus. Cum adnotatione et prolegomenis de auctore et indole libri eojidit C. G. Heiland. Lipsiae, 1841; Xenophontis Agesilaus. Recognovit et interpretatus est L. Breitenbach (Xenophontis opera omnia recensita et commentariis instructa, vol. IV, sect. 2) Gothae, 1846; Xenophons Agesilaus. Fur den Schulgebrauch erklart von O. Guthling. Leipzig, 1888.
Кроме того, для сравнения привлекались прежние переводы "Агесилая" в изданиях: Xenophontis scripta, quae supersunt. Graece et Latine. Parisiis, editore A. F. Didot, 1838; Oeuvres completes de Xenophon. Traductions <...>, revues et corrigees
Текст "Агесилая" сохранился во множестве средневековых рукописей, из которых наибольшее значение имеет A (Codex Parisinus 1643, XV в.).
Глава I
Я сознаю, что не легко составить похвальное слово Агесилаю, достойное его добродетелей и славы: но все же следует попытаться сделать это. Будет несправедливо, если только изза того, что добродетели Агесилая достигли совершенства, он не удостоится похвалы, даже если она и не вполне будет соответствовать его великим заслугам. О благородстве его происхождения что может свидетельствовать лучше и прекраснее, как не то, что и поныне, при перечислении предков, упоминается, какой он по счету потомок Геракла. И предки эти - не частные лица, а цари, происходящие от царей! [1] При этом никто не смог бы упрекнуть их, что хотя они и цари, но царствуют над ничтожным государством. Ведь в той же мере, в какой род их является в государстве наиславнейшим, настолько же славным является и само их государство в Элладе. Так что они выступают не первыми среди второстепенных, но управляют народом гегемонов [2]. Одинаковой похвалы заслуживают и отечество, и предки Агесилая. Ведь государство спартанцев никогда не пыталось свергнуть их с престола, проникшись завистью к их главенствующему положению, а сами цари никогда не стремились выйти за пределы тех полномочий, на условиях которых они с самого начала получили царскую власть. Поэтому нигде нельзя отыскать другого управления - демократии, олигархии, тирании или царской династии, - которое обладало бы такой непрерывной преемственностью власти, как в Спарте. Только здесь власть переходит без перерыва от одного поколения царей к другому [3].
О том, что Агесилай еще до того, как стать царем, был признан достойным царской власти, свидетельствует следующее. Когда царь Агис скончался и за право унаследовать его власть вступили в спор Леотихид, как сын Агиса, и Агесилай, как сын Архидама, спартанское государство постановило, что более достойным и по происхождению, и по личным качествам является Агесилай, предоставив ему царский престол [4]. Поскольку в могущественнейшем государстве Эллады самые доблестные мужи сочли его достойным высочайшей чести, - какие еще нужны свидетельства его добродетелей, которыми он обладал до того, как стать царем?
Перейду теперь к описанию его деяний за время царствования. Эти деяния, я полагаю, могут наияснейшим образом свидетельствовать о его нравах и характере. Ведь царскую власть Агесилай получил еще совсем юным [5]. Как только он вступил на царский престол, разнеслась весть о том, что персидский царь собрал многочисленное войско, сухопутное и морское, чтобы напасть на эллинов [6]. Когда спартанцы и их союзники стали обсуждать создавшееся положение, Агесилай предложил отправиться в Азию, если ему дадут тридцать спартанцев [7], две тысячи неодамодов [8] и отряд союзников числом до шести тысяч. Там он попытается установить мир - или же, если царь варваров проявит желание воевать, сделать так, чтобы отнять у него самую возможность начать поход против эллинов. Многих тут привело в восторг уже одно то, что Агесилай предложил упредить персидского царя, тогда как прежде персы первыми нападали на Элладу [9]. Казалось гораздо более предпочтительным напасть самим, вместо того, чтобы ожидать нападения персидского царя; самим разорять его государство, чем допустить ведение военных действий на эллинской земле. Однако самым прекрасным, как решили все, было то, что война будет вестись ради завоевания Азии, а не обороны Эллады. Агесилай, получив войско, отплыл [10]. Можно ли найти иную возможность наглядно представить его полководческий талант, если не рассказать по порядку обо всех совершенных им подвигах? Вот какой первый подвиг он совершил в Азии. Тиссаферн [11] договорился с Агесилаем, подкрепив договор клятвой, о следующем: если Агесилай заключит с ним перемирие до того, как вернутся послы, которых Тиссаферн собирается направить к персидскому царю, то он, Тиссаферн, добьется, чтобы находящиеся в Азии греческие города были объявлены свободными и независимыми. Агесилай, в свою очередь, поклялся в том, что будет верен этому договору, обусловив время его действия тремя месяцами. Тиссаферн сразу же нарушил условия договора, в верности которому он поклялся: вместо того, чтобы заботиться об установлении мира, он стал добиваться от персидского царя большого войска в добавление к тому, которое у него уже имелось. Агесилай же, хотя и узнал об этом, оставался верен условиям перемирия. Мне это представляется первым прекрасным подвигом, который совершил Агесилай. Изобличив Тиссаферна в клятвопреступлении, он сделал так, что все перестали ему верить. Что же касается самого Агесилая, то все увидели прежде всего, как он верен клятвам, как он не нарушает условий заключенного с ним договора. И это породило доверие, с которым и эллины и варвары заключали с ним договоры, если он на это соглашался.
Когда же Тиссаферн, возгордившись оттого, что к нему прибыло войско, объявил Агесилаю войну, если тот не покинет Азию, все прочие союзники и прибывшие с Агесилаем спартанцы были весьма удручены этим обстоятельством. Они считали войско, находившееся под командованием Агесилая, более слабым, чем подготовленная персидским царем армия. Агесилай же, напротив, с сияющим лицом приказал послам передать Тиссаферну следующее: он, Агесилай, весьма ему признателен за то, что Тиссаферн, нарушив клятвы, навлек на себя вражду богов и сделал их тем самым союзниками эллинов. После этого Агесилай сразу же передал своим воинам приказ собираться в поход. Городам, через которые он должен был проходить, направляясь с войсками в Карию, он повелел готовить рынки, на которых его воины могли бы купить себе припасы. Отправил он послания ионийцам, эолийцам и грекам, жившим в районе Геллеспонта, чтобы они все прислали ему подкрепления в Эфес.
Тиссаферн, зная, что у Агесилая нет конницы, а местность Карий неудобна для действий конницы, и полагая, что Агесилай разгневан на него за обман, решил, что Агесилай действительно предпримет нападение на его резиденцию в Карий. Поэтому он всю свою пехоту направил сюда, а конницу повел кружным путем в долину Меандра, считая, что у него достанет силы разгромить своей конницей войска эллинов до того, как они вторгнутся на территорию, неудобную для действий всадников. Агесилай же вместо того, чтобы направиться в Карию, неожиданно повернул и направился в противоположную сторону, на Фригию. Контингенты войск, двигавшиеся ему навстречу во время этого похода, он включал в состав своей армии. Агесилай подчинял города и, внезапно в них вторгаясь, захватывал множество ценностей. В том, что он поступал таким образом, проявилось и его полководческое искусство: так как война была уже объявлена, он имел право употребить обманный маневр. Это вполне соответствовало божественным установлениям; Тиссаферн же со своими хитростями оказался перед ним сущим ребенком.
Вполне благоразумным поступком со стороны Агесилая было и то, что он решил обогатить своих друзей. А именно, так как изза обилия захваченной добычи все продавалось по дешевке, он посоветовал своим друзьям покупать, сообщив им, что вскоре спустится к морю вместе с войском. Продавцам же добычи Агесилай приказал, чтобы они, записывая цены, по которым продавались захваченные трофеи, отдавали их. Таким способом все его друзья, ничего не потратив и не нанося ущерба государственной казне, приобрели множество ценностей. К этому еще надо добавить следующее. Когда перебежчики приходили к царю и, как это обычно бывает, изъявляли желание указать, где сокровища, он и здесь принимал меры, чтобы эти сокровища находили его друзья, которые одновременно и обогащались, и стяжали себе славу. Поэтому многие сразу же воспылали желанием заручиться его дружбой.
Хорошо зная, что опустошенная и разоренная страна не сможет долгое время содержать его войско и что, напротив, заселенная и регулярно засеваемая земля будет постоянно снабжать воинов припасами, Агесилай старался не только силой одолевать своих врагов, но и привлекать их на свою сторону кротким обхождением. Выступая перед своими воинами, он часто рекомендовал им не обращаться с пленными как с преступниками, но стеречь их, помня, что они тоже люди. Меняя места лагерных стоянок и узнавая о брошенных маленьких детях, принадлежавших купцам (многие продавали этих детей, так как считали невозможным возить их с собой и воспитывать), Агесилай часто проявлял заботу и о них, помещая детей в безопасные места. А пленным, оставляемым по причине их преклонного возраста, он приказывал заботиться об этих детях, чтобы их не разорвали собаки или волки. Поэтому не только те, кто узнавал о таких поступках Агесилая, но и сами пленные проникались к нему доверием.
Жителей городов, оказывавшихся в подчинении Агесилая, он освобождал от несения рабских повинностей. Он приказывал им исполнять лишь то, что обязаны делать свободные люди, повинующиеся властям. А те крепости, которые невозможно было взять силой, он завоевывал благодаря своему человеколюбию.
Так как на равнинной местности Фригии ему было трудно вести военные действия против конницы Фарнабаза [12], он принял решение создать собственную конницу, чтобы не пришлось спасаться бегством во время войны. С этой целью Агесилай приказал всем самым богатым гражданам в тамошних городах разводить коней. При этом он предупредил, что тот, кто доставит его войску коня, вооружение и хорошо обученного всадника, будет освобожден им от несения военной службы. Это заставило каждого со всевозможным старанием выполнять его приказ, как это бы сделал всякий, желающий отыскать человека, который согласился бы умирать вместо него. Он определил и города, обязанные поставлять ему всадников, полагая, что те из городов, где коневодство более всего было развито, должны обладать и лучшими всадниками. Это также было удивительным его деянием - то, что Агесилаю удалось создать конницу, и она сразу же оказалась сильной и способной оказать ему действенную поддержку.
Когда же наступила весна [13], он собрал все свое войско в Эфес. Чтобы подготовить воинов к ведению боевых действий, он назначил награды отрядам всадников, которые окажутся лучшими в искусстве верховой езды, и отрядам гоплитов,. которые добьются лучших результатов в боевой выучке. Он назначил также награды пельтастам и лучникам, которые проявят наилучшие успехи и подобающее мастерство в своем деле. Поэтому вскоре можно было увидеть гимнасии, переполненные упражняющимися, ипподром, где множество всадников занимались верховой ездой, метателей дротиков и стрелков из лука, старающихся попасть в цель. Благодаря этой деятельности Агесилая, город, в котором он находился, доставлял каждому, кто туда прибывал, зрелище, заслуживающее особого внимания. Рынок был полон всевозможных товаров - оружия, выставленных на продажу коней. Медники, плотники, кузнецы, кожевники, живописцы - все были заняты изготовлением оружия и доспехов, так что поистине весь город можно было принять за оружейную мастерскую. Каждый проникся в успех дела, видя Агесилая, а затем и остальных воинов, выходящими из гимнасиев с венками на голове и посвящающих затем эти венки богине Артемиде [14]. И действительно, можно ли было не преисполниться добрых надежд там, где люди почитают богов, предаются военным упражнениям, ревностно исполняют приказы военачальников?
Чтобы воспитать у своих воинов презрение к врагам, с которыми им предстояло сражаться, Агесилай приказал глашатаям продавать на рынке захваченных пиратами варваров обнаженными. Воины Агесилая, видя белизну их тел (ибо варвары никогда не раздевались), жирных и не привычных к тяжелому физическому труду (потому что те всегда ездили на повозках), приходили к мнению, что предстоящая война ничем не будет отличаться от войны с женщинами.
Агесилай также объявил воинам, что намерен вскоре повести их кратчайшим путем в плодороднейшие районы страны, рассчитывая, что и это заставит их усерднее закалять свое тело и укрепит их для будущих сражений. Тиссаферн решил, что Агесилай сказал это с целью еще раз его обмануть, что в действительности он теперь вторгнется в Карию. Поэтому Тиссаферн, как и в прошлый раз, повел свою пехоту в Карию, а коннице предназначил место в долине Меандра. Однако Агесилай не солгал, но двинулся сразу, как и объявил, в область Сард. Двигаясь в течение трех дней по стране, свободной от вражеских войск, он захватил большое количество продовольствия для своей армии.
На четвертый день появилась конница врага. Предводитель [15] приказал начальнику обоза перейти реку Пактол и разбить там лагерь. Сами же персы, заметив обозных из эллинского войска, рассеявшихся на местности с целью грабежа, перебили многих из них. Узнав об этом, Агесилай приказал своим всадникам прийти к ним на помощь. В свою очередь, персы, заметив всадников Агесилая, сгруппировали свои силы и выстроили против войска эллинов все свои многочисленные отряды всадников. Тут Агесилай; зная, что у противника все еще нет пехоты, в то время как у него самого все уже было готово к бою, счел этот момент самым подходящим для сражения, если только он сможет навязать его персам. Принеся жертвы богам, он сразу же повел фалангу в атаку против выстроившейся конницы врага. Тем из гоплитов, которым было по десяти лет от поры возмужания [16], он велел устремиться прямо на неприятеля, а пельтастам бегом двигаться впереди них. Всадникам также был отдан приказ атаковать врага, сам же он со всем остальным войском должен был следовать за ними. Удар греческих всадников приняли на себя лучшие воины персов; но когда на них обрушилась вся сила эллинского войска, персы подались назад. Одни из них попадали в реку, другие бежали с поля сражения. Преследуя их, греки захватили вражеский лагерь. Пельтасты, естественно, кинулись его грабить. Агесилай, окружив своими войсками обозы вражеской армии и свои собственные, разбил вокруг лагерь.
Прослышав о смятении в стане врагов, в поисках виновников поражения обвинявших друг друга, он двинулся на Сарды. Там он стал разорять окрестности города, сжигая строения и жилища. Одновременно он объявил жителям Сард, что желающие сохранить свободу должны явиться к нему как к союзнику. А если есть такие, которые претендуют на господство в Азии, пусть выйдут с оружием в руках против освободителей страны. Но так как никто не выступил из города, он беспрепятственно продолжал военные действия. Теперь он видел, как эллинам, до этого вынужденным пресмыкаться перед персидским царем, оказывают почет и уважение те, кто прежде угнетал их. Тех же, кто считал возможным наживаться даже за счет доходов, поступавших богам, Агесилай унизил настолько, что они и глаза не смели поднять на эллина. Землям друзей он обеспечил безопасность; напротив, на земле врагов он собрал такую богатую добычу, что смог в течение двух лет жертвовать дельфийскому святилищу более ста талантов.
Царь Персии решил, что виновником его неудач является сам Тиссаферн, и отправил Тифравста с приказом отрубить Тиссаферну голову. После этого дела варваров стали еще безнадежнее, а положение Агесилая укрепилось еще более. От всех народов являлись к нему посольства с предложениями дружбы, многие переходили на его сторону, чтобы добиться свободы, так что Агесилай стал во главе не только эллинских государств, но и многих варварских народов. Особого восхищения заслуживает он еще и по следующей причине. Хотя он стал повелителем многих государств на материке и властителем островов, после того как спартанское государство предоставило ему флот, несмотря на то, что слава его и могущество увеличились необыкновенно, и он смог бы добиться для себя любых благ, каких бы он ни захотел (особое значение при этом имел возникший у него замысел разгромить державу, пытавшуюся прежде завоевать Элладу), - итак, несмотря на все это, он не позволил себе увлечься ни одной из предоставлявшихся ему возможностей. Когда от властей его родины прибыл приказ оказать помощь отечеству [17], он исполнил его точно с такой же готовностью, как если бы он один стоял перед эфорами в отведенном им помещении [18]. Тем самым он ясно показал, что не променяет своей родины на весь мир, своих старых друзей. - на приобретенных вновь и что постыдным, хотя и безопасным, выгодам предпочитает справедливые и благородные действия, даже если они и сопряжены с опасностями. Нельзя не назвать деянием царя, заслуживающего самой высокой похвалы, и то, что Агесилай, застав государства, оказавшиеся со времени его отплытия под его властью, в состоянии междоусобной борьбы вследствие постоянно меняющегося там государственного строя, добился, никого при этом не изгоняя и не предавая смертной казни, того, что в этих государствах воцарились единодушие, всеобщее благоденствие и гражданский мир [19]. По этой причине, когда он покидал Азию, жившие там эллины были опечалены не только изза того, что лишались правителя: они скорбели так. как если бы их покидал отец или друг. А в конце они доказали всю искренность своей дружбы: они добровольно отправились вместе с ним на помощь спартанскому государству. Так поступали они, хорошо зная, что им придется воевать с противником, который ничуть не слабее их.
На этом закончились подвиги Агесилая, совершенные в Азии.
Перейдя Геллеспонт, Агесилай двинулся в путь через области, населенные теми же племенами, по земле которых некогда двигался персидский царь во время великого похода [20]. И путь, который царь варваров преодолевал целый год, Агесилай проделал менее чем за один месяц: он прилагал все силы к тому, чтобы не опоздать с прибытием на родину. Когда он пересек Македонию и прибыл в Фессалию, жители Ларисы.
Глава II
Краннона, Скотуссы и Фарсала, бывшие союзниками беотийцев, - словом, все фессалийцы, кроме политических изгнанников, стали нападать на его войско, двигаясь за ним вслед. Агесилай до этого вел войско выстроенным в каре; одна половина конницы двигалась у него в авангарде, другая - в арьергарде. Когда же фессалийцы, напав на арьергард, стали мешать его продвижению вперед, Агесилай переместил всадников, двигавшихся у него в авангарде, в арьергард, за исключением лишь тех, кто сопровождал лично его [21]. Когда враждующие армии выстроились друг против друга, фессалийцы, заметив, что местность неудобна для кавалерийской атаки против гоплитов, повернули назад и стали отходить. Спартанцы с большой осторожностью их преследовали.
Агесилай понял ошибку тех и других. Самым лучшим из сопровождавших его всадников он приказал изо всех сил преследовать фессалийцев, не давая им возможности перестроиться и встретить противника лицом к лицу. Этот же приказ Агесилая они должны были передать всем остальным воинам. Фессалийцы под натиском неожиданно напавших на них всадников Агесилая продолжали отступать. Те из фессалийцев, которые пытались встретить преследователей лицом к лицу, были застигнуты в тот момент, когда поворачивали своих коней. Гиппарх всадников из Фарсала, Полихарм, успел повернуть свой отряд лицом к противнику, но погиб в сражении. После этого фессалийцы обратились в беспорядочное бегство; часть их была перебита, другие - захвачены в плен. Продолжая бегство, они остановились только тогда, когда достигли горы Нартакия [22]. После этого Агесилай поставил трофей между Прантом и Нартакием; здесь он остановился, радуясь сознанию совершенного им подвига. Ведь он одержал победу над преисполненной высокомерия конницей фессалийцев с помощью всадников, набранных и обученных им самим.
На следующий день он перевалил через Ахейские горы во Фтии и в дальнейшем двигался уже по территории дружественной страны до самых границ Беотии. Там он столкнулся с выстроившимися войсками фи-ванцев, афинян, аргивян, коринфян, энианов, эвбейцев и обеих Локрид [23]. Агесилай не стал медлить, но перестроил свое войско на виду у врага. У него было полторы моры спартанцев [24], из местных союзников с ним выступали только орхоменцы и фокийцы. К этому еще надо добавить войско, которое он привел из Азии. Теперь я собираюсь рассказать не о том, будто Агесилай, имея меньшее по численности и более слабое войско, решился дать сражение, - ведь если бы я стал говорить подобное, я представил бы тем самым Агесилая безрассудным, а себя самого - глупцом, восхваляющим полководца, рискующего всем без какоголибо расчета, - но я прежде всего изумляюсь тому, как он сумел составить себе войско, ничуть не меньшее, чем войско противника, и так вооружить его, что оно все сверкало медью и пурпуром [25]. Агесилай заботился о здоровье воинов, чтобы они легко могли переносить самые разнообразные трудности, и делал все, чтобы сердца их преисполнились уверенности в превосходстве над любым противником, с кем бы ни пришлось сражаться. Он поддерживал в них дух соревнования, чтобы каждый стремился превзойти другого, и обнадеживал всех, обещая многочисленные блага, если они проявят храбрость в бою. Все это должно было, по его мнению, поднять боевой дух воинов в предстоящих сражениях. И в этом он не ошибся.
Теперь я расскажу о самом сражении - оно было совершенно беспримерным [26]. Войска сошлись на равнине под Коронеей, армия Агесилая двигалась со стороны Кефиса, а фиванцы и их союзники - со стороны Геликона. Как я мог видеть [27], выстроившиеся фаланги противников были совершенно равны по величине; то же можно сказать об отрядах всадников с той и другой стороны. Правым флангом командовал сам Агесилай, на крайнем левом фланге стояли орхоменцы. В рядах противников правый фланг занимали фиванцы, на левом фланге стояли аргивяне. Войска сходились в полном молчании. Когда расстояние, разделявшее их, уже равнялось одному стадию [28], фиванцы издали боевой клич и бегом ринулись в атаку. Когда противник находился уже на расстоянии трех плетров [29] от фаланги Агесилая, навстречу ему также бегом двинулись наемники, прибывшие под командованием Гериппида. Они состояли из воинов, вставших под его знамена еще на родине, некоторого числа наемников Кира, а также ионийцев, эолийцев и греков, живших по берегам Геллеспонта. Все они приняли участие в атаке, и сблизившись до расстояния, когда врага можно было достать копьем, опрокинули противника. Аргивяне также не выдержали натиска отряда, находившегося под командованием Агесилая, и побежали по направлению к Геликону. В этот момент, когда некоторые наемники уже хотели наградить Агесилая венком, ему доложили, что фиванцы изрубили мечами орхоменцев и прорвались к обозу. Агесилай тотчас же повернул фалангу и двинулся против них. Фиванцы, со своей стороны, заметив бегущих к Геликону своих союзников и желая прорваться к своим, стали храбро наступать. В этот момент Агесилай проявил себя, без всякого сомнения, отважным полководцем, хотя принятое им решение и не было самым безопасным. У него была возможность дать врагу прорваться, и затем, двигаясь следом, напасть на его арьергард. Но он так не поступил и встретился с фиванцами лицом к лицу. Столкнувшись щитами, они теснили друг друга, сражались, убивали и гибли. Не слышно было военных кличей, но не было и тишины: стоял тот шум, который сопровождает яростную битву. В конце концов части фиванцев удалось прорваться к Геликону, но многие из них при отступлении погибли. После того как войска под предводительством Areсилая одержали победу, его, раненого, пронесли перед фалангой. Тут подскакали всадники и, сообщив Агесилаю, что восемьдесят вооруженных воинов врага укрылись в храме, стали спрашивать, как с ними поступить [30]. Несмотря на многочисленные раны, нанесенные ему разнообразным оружием в различные места тела, Агесилай не забыл своего долга перед богами. Он приказал, чтобы укрывшимся в храме дать возможность уйти куда они хотят; при этом Агесилай запретил обижать их и повелел всадникам, сопровождавшим его, проводить этих воинов врага, пока они не окажутся в безопасности. Когда сражение окончилось, можно было увидеть, как земля на том месте, где войска сошлись, была сплошь обагрена кровью: трупы своих и вражеских воинов лежали вперемешку, а рядом с ними брошены проломленные щиты, разбитые панцири, кинжалы, одни из которых без ножен валялись на земле, другие торчали воткнутыми в тело, а некоторые были зажаты в руках убитых.
В этот день (ведь было уже очень поздно) воины Агесилая ограничились тем, что перетащили трупы врагов во внутрь расположения фаланги, поужинали и расположились на отдых. Рано утром Агесилай приказал полемарху Гилиду выстроить войско и поставить трофей; все воины должны были увенчать себя венками в честь божества, флейтистам было отдано распоряжение играть. Приказ Агесилая был выполнен. Между тем, фиванцы прислали вестника, прося заключить перемирие и выдать трупы убитых для погребения [31]. Перемирие было заключено, и Агесилай двинулся по направлению к дому, предпочтя царствовать в Спарте согласно спартанским законам и этим же законам подчиняться, чем быть, господином всей Азии.
После этого Агесилай узнал, что аргивяне собрали у себя дома урожай и, присоединив к себе Коринф, ведут военные действия, захватывая добычу. Он немедленно двинулся против них [32]. Опустошив всю землю аргивян, он перевалил оттуда через теснины, ведущие к Коринфу, и захватил стены, соединяющие этот город с Лехеем [33]. Открыв таким образом ворота в Пелопоннес, он вернулся в Спарту к празднику Гиакинтий [34] и принял участие в пении пэана божеству, заняв то место в хоре, которое указал ему устроитель.
Затем, когда до Агесилая дошло известие, что коринфяне согнали весь свой скот в Пирей и засевают и собирают урожай по всему Пирею, у него возникли большие опасения в связи со всем этим. Он решил, что беотийцы, выплыв из Кревсиды, легко проникнут через этот порт в Коринф; поэтому он отправился походом на Пирей [35]. Там он заметил, что порт этот охраняется многочисленным гарнизоном. Поэтому он после завтрака перенес свой лагерь ближе к Коринфу. Ночью он узнал, что из Пирея спешно были переброшены подкрепления в город, и поэтому на заре он повернул назад и захватил Пирей, оказавшийся без гарнизона, и все, что в нем было, а также укрепления, которые там были воздвигнуты. Совершив все это, он вернулся в Спарту.
После этих событий ахейцы предложили спартанскому государству заключить союз и упросили отправиться вместе с ними походом в Акарнанию. Когда акарнанцы напали на спартанцев в ущельях, Агесилай захватил вершины гор и завязал сражение с противником. Многих он перебил, воздвиг трофей и не прекратил военных действий, пока не заставил акарнанцев, этолийцев и аргивян стать друзьями ахейцев и даже вступить с ним самим в союз [36].
Враги Спарты прислали послов с предложениями мира [37], но Агесилай возражал против этого, пока не добился от Коринфа и Фив возвращения тех коринфян и фиванцев, которые были изгнаны за дружбу со Спартой. Позже он добился и от Флиунта, отправившись против этого города походом, что граждане этого города разрешили вернуться прежде изгнанным друзьям Спарты [38]. Может быть, ктонибудь станет, исходя из особых соображений, порицать Агесилая за это, но совершенно ясно, что все это он совершил во имя идеалов дружбы.
Когда враги Спарты в Фивах перебили находившихся там спартанцев, Агесилай выступил в их защиту и двинулся походом на Фивы [39]. Там он обнаружил, что вся страна перекопана рвами и перегорожена частоколами. Перейдя Киноскефалы [40], он стал опустошать всю страну до самых Фив. Он предложил фиванцам вступить в сражение на равнине или в горах, если они захотят. В следующее лето [41] он вновь отправился походом на Фивы. Форсировав рвы и частоколы у Скола [42], он разорил оставшуюся до этого нетронутой часть Беотии.
Успехами, выпавшими на долю Спарты, государство в равной мере было обязано и Агесилаю, и доблести своих сограждан; что же касается неудач, случившихся после этого, то никто не смог бы сказать, что они произошли при управлении Агесилая [43]. Когда спартанское государство потерпело поражение у Левктр и в Тегее противники с помощью мантинейцев перебили друзей и гостеприимцев Агесилая, в то время как все беотийцы, аркадяне и элейцы объединились воедино, Агесилай отправился в поход с одним лишь <спартанским войском> [44], хотя многие считали, что спартанцы уже надолго не смогут выступить за пределы своей земли.. Опустошив земли тех, кто перебил друзей Спарты, он вернулся домой [45]. Вскоре после этого, когда в поход против Спарты выступили все аркадяне, аргивяне, элейцы, беотийцы, вместе с ними жители Фокиды и обеих Локрид, фессалийцы, энианы, акарнанцы и эвбейцы, когда кроме этого восстали и рабы и многие из городов периэков, а спартанцы сами потеряли в битве при Левктрах не меньше, чем их осталось в живых, - несмотря на все это, Агесилай все же отстоял Спарту, хотя она и не была защищена стенами [46]. Там, где враги могли иметь превосходство, он старался уклониться от сражения; но там, где его сограждане могли рассчитывать на успех, он решительно выстраивал свои войска, чтобы сразиться с врагом. Агесилай учитывал, что, сражаясь на равнине, он рискует быть окруженным; напротив, подстерегая неприятеля в теснинах и в горах, он всегда возьмет над ним верх.
После того, как войско врагов покинуло пределы страны, кто не признал бы, что Агесилай в своей дальнейшей государственной деятельности проявил себя как самый мудрый политик? Возраст уже не позволял ему принимать участие в походах, пешим или на коне. Видя, что государство нуждается в деньгах, чтобы хотя частично сохранить своих союзников, он направил все свои силы на достижение этой цели. Если, оставаясь дома, он мог оказать в этом помощь государству, он не жалел усилий. Когда же возникала необходимость пуститься в дальний путь, он не боялся и не стыдился выступать в качестве посла, а не полководца, если только мог в чемлибо принести пользу своей родине. И даже когда он был послом, он совершал деяния, достойные великого полководца.
Автофрадат осадил в Ассе Ариобарзана [47], бывшего союзником (Спарты, но, испугавшись Агесилая, снял осаду и бежал. Точно так же Котис, осадив Сест, принадлежавший Ариобарзану, вынужден был снять осаду и уйти. Таким образом, Агесилай имел основания воздвигнуть трофей по случаю победы над врагом и после своего посольства. Мавсол осадил оба эти города с моря, командуя флотом в сто кораблей, но снял осаду и отплыл домой, - если не из страха перед Агесилаем, то, во всяком случае, сдавшись на его уговоры. Агесилай совершил поистине удивительные деяния: и те, кто считал себя ему обязанными, и те, кто были вынуждены бежать от его войск, - все давали ему деньги. И Tax [48], и Мавсол, который ради прежней дружбы с Агесилаем ссужал Спарту деньгами, отправляя его на родину, предоставили ему почетный эскорт.
Возраст Агесилая уже приближался к 80 годам. Узнав, что египетский царь собрался воевать с Персией и что он собрал под свои знамена множество всадников и пехотинцев, а также располагал при этом большими средствами, Агесилай весьма благосклонно отнесся к приглашению, которое ему было послано, и предложению взять на себя командование войсками [49]. Он полагал, что, отправившись в Египет, он тем самым отблагодарит египетского царя за оказанные им Спарте благодеяния, а также вновь вернет свободу живущим в Азии эллинам. Одновременно он отомстит персидскому царю как за прежние враждебные действия, так и за. то, что ныне, считаясь на словах союзником Спарты, он требовал освобождения Мессении [50]. Но после того как египетский царь пригласил его, но не предоставил ему командования, Агесилай оказался жестоко обманутым и стал раздумывать, как ему поступать в дальнейшем. В это время сначала от войска египетского царя, разделенного на две части, отпала значительная армия, затем и все остальные оставили его. И сам царь, струсив, бежал, спасая свою жизнь, в финикийский город Сидон. Разделившись на две части, египтяне избрали себе двух царей. Агесилай подумал, что если он останется нейтральным, то ни один из обоих претендентов не выплатит эллинам жалованья за службу и не предоставит рынка для снабжения эллинских воинов припасами; более того, тот, кто победит, непременно станет их врагом. Напротив, если он примет сторону одного из двух претендентов, то этот последний, добившись успеха, станет его другом. Рассудив дело таким образом, Агесилай встал со своими воинами под знамена того, кто казался более дружелюбно настроенным по отношению к эллинам. Одержав победу над другим, который относился к эллинам с ненавистью, он взял его в плен; первого же он поддержал [51]. Сделав его другом Спарты, Агесилай получил от него большую сумму денег и отплыл на родину, хотя была уже середина зимы [52]. Он спешил, боясь, что Спарта с приближением лета может оказаться не подготовленной к борьбе с врагами.
Глава III
До этого мы рассказывали о таких подвигах Агесилая, свидетелями которых были его многочисленные современники. Подобные деяния не нуждаются в том, чтобы истинность их доказывалась: о них достаточно лишь напомнить, и к ним сразу же проникаешься доверием. Теперь же я попытаюсь раскрыть величие его душевных качеств, благодаря которым ему удалось все это совершить и которые заставляли его всю жизнь стремиться ко всему прекрасному и ненавидеть все низкое. К божественным установлениям Агесилай относился с таким благочестием, что даже враги считали его клятвы и договорные обязательства более надежными, чем дружбу между ними самими. <Договариваясь о чемлибо друг с другом, они по большей части> [53] опасались сходиться в одно место, а ему они с готовностью вверяли свою жизнь. Чтобы ни у кого не возникло сомнений, я назову наиболее замечательных из числа тех, которые ему доверялись.
Перс Спифридат [54] узнал, что Фарнабаз, всеми силами добиваясь получить в жены царскую дочь, замыслил в то же время сделать его, Спифридата, дочь своей наложницей. Сочтя это тяжким оскорблением для себя, он перешел под знамена Агесилая, доверив ему и свою жену, и детей, и все свое войско.
Котис, правитель Пафлагонии, не подчинился персидскому царю [55], несмотря на то, что царь давал ему залоги верности и дружбы. Котис опасался, как бы ему, когда он окажется во власти царя, не пришлось расстаться с большой суммой денег или даже с самой жизнью. Напротив, договору с Агесилаем он полностью доверился, прибыл к нему в лагерь и заключил с ним оборонительный и наступательный союз. Он предпочел выступить в поход в союзе Агесилаем, имея под своим началом тысячу всадников и две тысячи пельтастов.
Вступил в переговоры с Агесилаем и Фарнабаз [56], договорившись с ним о том, что если его, Фарнабаза, не поставят во главе царского войска, он отложится от персидского царя. "А если я стану полководцем, - добавил Фарнабаз, - я буду бороться с тобой, Агесилай, не на жизнь, а на смерть". Говоря так, Фарнабаз нисколько не опасался того, что его предадут.
Столь великим и прекрасным качеством у всех людей, а особенно у полководца, является верность и честность, признаваемые всеми. Вот что я хотел рассказать о благочестии Агесилая.
Глава IV
Что же касается его благородства в денежных делах, то что может служить лучшим свидетельством этому, как не следующее: никто никогда не жаловался на то, что Агесилай у него чтонибудь отнял, и, напротив, очень многие уверяли, что он их весьма щедро одарил. Мог ли позариться на чужое и тем самым стяжать себе дурную славу тот, кому столь много удовольствия доставляло отдавать людям свое? Если бы он был корыстолюбив, он мог бы с гораздо меньшими хлопотами ограничиться простой бережливостью, не стремясь приобретать то, что ему не принадлежит.
И далее, мог ли покушаться на чужое (что карается по закону) тот человек, который более всего боялся оказаться неблагодарным (что даже неподсудно)? Агесилай же не только считал неблагодарность самым дурным свойством человека, но полагал позорным не отплатить за добро по возможности еще большим. И кто посмел бы обвинить его в попытке присвоить государственные деньги, когда даже то вознаграждение, которое полагалось ему, он передавал в пользу государства? И разве не может служить величайшим свидетельством его бескорыстия то, что он мог одалживать деньги у других, желая оказать помощь деньгами государству или своим друзьям? Если бы он продавал свои услуги или оказывал благодеяния за плату, никто не считал бы себя ему обязанным; но люди, которым оказали благодеяние безвозмездно, всегда рады помочь своему благодетелю и потому, что им оказали услугу, и потому, что их сочли достойными доверия и способными сохранить признательность. Что же удивительного в том, что Агесилай, который предпочел быть бедным, но сохранить благородство души, нежели разбогатеть несправедливыми способами, избегал постыдного и низкого корыстолюбия? И в самом деле, когда спартанское государство присудило ему все имущество Агиса, он отдал половину родственникам со стороны матери, так как знал о их бедственном положении.
То, что это правда, может подтвердить вся спартанская община. Когда Тифравст стал предлагать ему многочисленные подарки [57], лишь бы он ушел из страны, Агесилай ответил: "Тифравст, у нас принято хвалить того полководца, который обогащает не самого себя, а все свое войско. Что же касается имущества врагов, то мы предпочитаем отнимать его, как военную добычу, чем получать его в виде подарков".
Далее, видел ли ктонибудь Агесилая рабом одной из тех страстей, которые приобретают власть над многими людьми? Он полагал, что пьянства следует избегать так же, как безумия, а чревоугодия - так же, как любого другого проступка. Получая две порции во время общественного пиршества, Агесилай не оставлял себе ни одной: он не съедал полученной им доли, но делил ее между участниками пиршества. По его словам, царям Спарты предоставляется двойная порция не ради того, чтобы они были более сыты, а для того, чтобы они и за столом могли почтить того, кого они захотят [58].
Глава V
Агесилай всегда успешно боролся со сном и соразмерял свою потребность в нем сообразно обстоятельствам. А когда его ложе не оказывалось более скудным и убогим, чем у других, он явно этого стыдился, ибо считал, что полководцу приличествует отличаться от других не изнеженностью, но более суровым образом жизни. Агесилай всегда гордился тем, что летом подвергал себя чрезмерному воздействию солнца, а зимой - холода. А когда на долю войска выпадали тяжелые работы, он трудился больше, чем все остальные, ибо считал, что такие поступки полководца воодушевляют воинов и позволяют им легче переносить трудности. Одним словом, мы могли бы сказать, что Агесилай радовался, когда сталкивался с трудностями, и совершенно не допускал расхлябанности.
Что касается его воздержанности в любовных наслаждениях, то об этом следует упомянуть, если не ради чеголибо другого, то хотя бы ради следующего удивительного случая. Если бы Агесилай воздерживался от таких наслаждений, к которым не чувствовал бы влечения, каждый признал бы это качеством, свойственным всем людям вообще. Но разве не является вершиной благоразумия и воздержности, доходящей до мании, следующий случай? Агесилай был влюблен в Мегабата, сына Спифридата - так, как только может влюбиться сильная натура в прекрасного юношу. У персов же принято целовать тех, кого они особенно любят и почитают. Когда Мегабат попытался поцеловать Агесилая, тот напряг всю силу воли, чтобы уклониться от поцелуя. Считая себя глубоко оскорблен-ным, Мегабат после этого уже не пытался его поцеловать. Тогда Агесилай обратился к одному из друзей с просьбой помирить его с Мегабатом,: чтобы юноша вновь стал оказывать ему уважение и почет. Друг спросил Агесилая: поцелует ли он Мегабата, если удастся помирить их? Помолчав некоторое время, Агесилай ответил так: "Нет, даже если бы я сразу после этого стал самым красивым, самым сильным и самым быстроногим из всех людей на земле. Более того, клянусь всеми богами, что я скорее предпочел бы вновь выдержать эту тяжелую борьбу с самим собой. Пусть даже все, что я вижу, превратится в золото, я и за эту цену не дам своего согласия".
Я хорошо понимаю, что у некоторых возникнут сомнения по поводу истинности этого случая. Мне также представляется, что большинство людей способны скорее одолеть врага, чем подобную страсть. И хотя большинство людей имеет право относиться ко всему этому с недоверием, так как такие случаи известны лишь немногим, мы все очень хорошо знаем, что поступки выдающихся людей редко остаются в тени. Однако никто и никогда не заявлял, будто видел Агесилая совершившим бесчестный поступок, и даже если бы стал предполагать подобное, ему. никто бы не поверил. Находясь на чужбине, Агесилай никогда не занимал отдельного дома, но всегда располагался либо в храме, где совершенно невозможно заниматься бесчестными делами, либо у всех на виду, так что все становились свидетелями его беспорочного поведения. Если все, что я говорю здесь об Агесилае, неправда и вся Эллада уверена в противоположном, то моя похвальная речь не достигнет цели, я же накажу самого себя.
Глава VI
Как мне представляется, Агесилай неопровержимо доказал, что обладает мужеством и отвагой, ибо он всегда был готов выступить против самых сильных врагов, угрожавших его государству и Элладе. В борьбе против них он сам всегда шел впереди. Каждый раз, когда враги соглашались дать сражение, он не страхом повергал их в бегство и так добивался победы, но ставил трофей, одолев неприятеля в прямой и упорной битве, оставляя бессмертные памятники своей доблести, унося и сам на своем теле ясные свидетельства мужества, проявленного в бою. Поэтому желающие судить о его душевных качествах могли сделать это по личным наблюдениям, а не по слухам. Однако будет справедливо судить о военных подвигах Агесилая не только по трофеям, поставленным им; о его подвигах лучше всего свидетельствуют походы, которые он совершил. Победы его были ничуть не менее значительными, когда враги уклонялись от сражения; в этих случаях он добивался победы без риска и с большей пользой для государства и союзников Спарты. Ведь и во время гимнастических состязаний победивших благодаря отказу противника от борьбы награждают венками ничуть не менее тех, кто одержал победу в схватке с противником.
А какие из совершенных им деяний не свидетельствуют о его мудрости - его, всегда с величайшей готовностью исполнявшего волю отечества, оказывавшего помощь близким, приобретавшего самых верных друзей? Воины Агесилая одновременно и любили его, и повиновались ему. А что может так усилить боевую мощь фаланги, как порядок, создающийся благодаря воинской дисциплине и верности воинов полководцу, в основе которой лежит их любовь к нему? Враги не могли отказать ему в уважении, хотя и вынуждены были его ненавидеть. А союзникам он всегда помогал одерживать верх над противником, вводя его в заблуждение, когда представлялся подходящий случай, опережая его там, где требовалась быстрота, скрывая от него свои планы тогда, когда этого требовала польза дела. По отношению к врагам он действовал совершенно по-иному, чем к друзьям. Ночью он предпринимал все, на что отваживался днем, а днем делал то, что мог предпринимать ночью, очень часто оставляя всех в неведении относительно того, где он находится, куда собирается идти, что он намерен совершить. В результате такого образа действий крепости врага оказывались для него недостаточно крепкими: он их или обходил, или брал штурмом, или применял против них военные хитрости и обманы. Когда Агесилай отправлялся в поход, он вел свое войско таким строем, чтобы им легче было управлять, помня, что сражение может завязаться в любой момент, если этого захотят враги. Войско двигалось спокойным шагом, как ходят самые скромные девушки. Он знал, что такой порядок следования обеспечивает спокойствие, полное отсутствие страха, невозмутимость духа воинов и предохраняет от возможных ошибок; при таком порядке исключена возможность засад и козней врага. Поступая так, Агесилай всегда был страшен врагам, друзьям же он вселял в душу бодрость, уверенность и сознание собственной силы. Он прожил жизнь, окруженный почтительной боязнью врагов, никогда и ни в чем не упрекаемый согражданами, безупречный по отношению к друзьям, горячо любимый и восхваляемый всеми людьми.
Подробное описание того, насколько он был предан своему государству, заняло бы слишком много места. Как я полагаю, среди совершенных им деяний нет ни одного такого, которое бы об этом не свидетельствовало. Короче, все мы знаем, что Агесилай не жалел трудов, смело подвергался опасностям, не щадил ни средств, ни здоровья и не ссылался на преклонный возраст, когда ему представлялась возможность принести пользу государству. Одновременно он считал долгом истинного царя оказывать как можно больше благодеяний своим согражданам. К числу величайших услуг, оказанных отечеству, я отношу и то, что Агесилай, оставаясь самым могущественным человеком на своей родине, тщательнейшим образом соблюдал законы государства. Действительно, кто осмелился бы проявить непослушание, видя, как ревностно исполняет законы сам царь? Кто, считая себя ущемленным в правах, смог бы отважиться на то, чтобы изменить существующее положение в государстве, видя, как охотно соблюдает законы и подчиняется им сам Агесилай? А он даже к своим противникам в государстве относился так, как отец относится к детям: порицал их за ошибки, награждал, когда они совершали прекрасные поступки, приходил на помощь, когда случалась беда. Никого из своих сограждан он не считал врагом, проявляя добрую волю к тому, чтобы все вели себя достойным образом и заслужили похвалу. Спасение всех граждан было для него самой важной целью, а гибель человека, хоть скольконибудь достойного уважения, - личным несчастьем. Твердое соблюдение законов он считал залогом процветания своего отечества, а благоразумное поведение эллинов вообще - основой могущества Спарты. И если филэллинство считать достоинством, украшающим эллина, то кто и когда видел другого такого полководца, который смог бы отказаться от взятия города, если это было сопряжено с его разрушением, или считал бы нечестием для себя одержать победу в сражении с эллинским войском? Когда Агесилаю доставили известие, что в сражении у Коринфа погибли восемь спартанцев и почти десять тысяч врагов, он нисколько не обрадовался и, вздохнув, сказал: "Увы, какое горе постигло Элладу! [59] Ведь если бы ныне погибшие остались живы, их было бы вполне достаточно, чтобы одержать победу над всеми варварами!"
Глава VII
А когда изгнанные из Коринфа граждане стали убеждать его в том, что их город готов сдаться спартанцам, и указывали ему на средства, с помощью которых они надеялись овладеть укреплениями города, Агесилай отказался его штурмовать [60]. Он заявил при этом, что следует стремиться не к порабощению эллинского города, а к тому, чтобы его образумить: "Если мы будем уничтожать тех эллинов, кто совершает ошибки, то где мы найдем людей, чтобы одолеть варваров?" А если ненависть к персам считать прекрасным качеством, - ибо и в старину их царь [61] нападал на Элладу, чтобы ее поработить, и нынешний царь [62] поддерживает всех тех, с чьей помощью он рассчитывает более всего причинить ей вреда, и щедро одаривает людей, которые, как он надеется, за эти деньги причинят эллинам бесчисленные беды, и содействует заключению такого мира, с помощью которого он надеется посеять вечную вражду между эллинами [63], как это все теперь ясно, - то кто другой, кроме Агесилая, приложил столько стараний к тому, чтобы от персов отложились подвластные им народы, чтобы поддерживать восставших, вообще чтобы царь персов, сталкиваясь с внутренними затруднениями, не мог доставлять беспокойство эллинам? Даже в те времена, когда Спарта воевала с эллинами, Агесилай не забывал об общеэллинском благе, но пустился в море с целью причинить как можно больше зла варварам [64].
Глава VIII
Нельзя умолчать здесь и о его личном обаянии. Ведь в то время, когда он бывал осыпан почестями, обладал огромным влиянием, да к тому же еще и царской властью, и как царь был всеми любим и не имел недругов, никто никогда не видел его исполненным высокомерия. Напротив, всем поневоле бросались в глаза его любезность и готовность помочь друзьям.
С большим удовольствием он участвовал в разговорах о любовных историях, принимал близко к сердцу все, что касалось его друзей. Такие особенности его характера, как жизнерадостность, бодрость, веселость, привлекали к нему многих, стремившихся к общению с ним не столько ради того, чтобы чеголибо от него добиться, сколько ради приятного времяпрепровождения. Он менее всего был склонен к самовосхвалению, но, несмотря на это, благосклонно выслушивал тех, кто прославлял самого себя, полагая, что этим они никому не приносят вреда, но сама похвала обязывает их доблестно вести себя в будущих сражениях. Надо упомянуть и о том, как кстати проявил он великолепную гордость. Когда до него дошло письмо от персидского царя, которое доставил посланец, прибывший вместе со спартанцем Каллеём, - а в нем содержалось предложение заключить дружбу и гостеприимство, - Агесилай письма не принял [65]. Доставившему письмо он приказал передать царю, что не следует адресоваться к нему частным образом, и при этом добавил: "Если персидский царь докажет на деле, что является другом Спарты и проявит доброжелательность по отношению ко всей Элладе, тогда и я стану ему самым верным другом. Если же царь пытается строить козни, то пусть знает, что я никогда ему другом не стану, даже если получу от него множество писем". Я особенно хвалю Агесилая за то, что он пренебрег гостеприимством персидского царя, чтобы снискать себе тем самым симпатии эллинов. Восхищаюсь я и тем, что предметом гордости он считал не сокровища или власть над большим числом подданных, но обладание личными добродетелями и власть над доблестными людьми. Так же высоко я ценю его дальновидность, нашедшую свое выражение в том, что он считал благом для Эллады, если против персидского царя восстанет как можно больше сатрапов. Ни подарки персидского царя, ни его военная мощь, ни предложение заключить гостеприимство не могли оказать влияние на Агесилая, и он делал все, чтобы избежать упрека в неверности со стороны сатрапов, которые собирались отпасть от персов.
А кто не проникся бы восхищением перед его умеренностью? Персидский царь, например, старался собрать в свои сокровищницы все золото, все серебро, все ценные вещи, которыми обладали люди, полагая, что если он будет обладать большим количеством денег, то с их помощью сумеет подчинить себе всех. Агесилай же, напротив, устроил свой дом совершенно иначе, не нуждаясь в чемлибо подобном. Если кто этому не верит, пусть взглянет сам, как скромно выглядело жилище его, пусть посмотрит на двери его. При взгляде на них приходит в голову мысль, что это те же самые двери, которые поставил Аристодем, потомок Геракла, когда возвратился на родину [66]. Пусть желающие рассмотрят внутреннее убранство дома, вспомнят, как вел себя Агесилай на пиршествах; пусть послушают рассказы о том, как <дочь его> [67] отправлялась в Амиклы на обычном канатре [68]. Он так соразмерял свой расход с приходом, что совершенно не нуждался в добывании денег нечестными способами. Считается прекрасным деянием соорудить такую крепость, которая неприступна для врагов; но намного прекраснее, полагаю я, сделать неприступной для растлевающего влияния денег, наслаждений, страха свою собственную душу.
Глава IX
Теперь я скажу о том, как отличался его простой нрав и обхождение от чванства персидского царя. Последний стремился возвеличить себя тем, что редко появлялся на людях. Агесилай же, напротив, радовался тому, что был окружен людьми, считая, что только порок нуждается в скрытности; он полагал, что прекрасному образу жизни свет придает особый блеск. Персидский царь считал недоступность своей особы признаком величия, Агесилай же бывал рад каждому, кто хотел его посетить. Тот создавал себе славу особой медлительностью в делах, Агесилай же особенно радовался тогда, когда отпускал людей, быстро удовлетворив их просьбы. Достойно внимания и то, насколько более простыми и доступными были удовольствия Агесилая. Для персидского царя его люди обегают все земли, разыскивая ему самые лучшие вина; десятки тысяч трудятся, приготовляя ему самые вкусные блюда. Трудно рассказать о том, что делается, лишь бы он задремал. Напротив, для Агесилая любовь к труду сделала приятным любой оказывавшийся доступным напиток, любую случайно доставленную ему пищу. Любое ложе оказывалось ему достаточно удобным, чтобы спокойно на нем высыпаться. И все это не только доставляло ему удовольствие, но особенно наслаждался он сознанием того, что все эти предметы находятся у него под рукой. В то же время Агесилай имел возможность наблюдать, как для царя варваров, чтобы избавить его от дурного настроения, свозились со всех концов земли услаждающие напитки и яства. И что еще доставляло Агесидаю удовольствие, так это умение приспособляться к различным временам года. В то же время он видел, как царь варваров боялся и жары и холода по причине душевной слабости; он вел образ жизни, достойный не доблестных мужей, но самых жалких зверьков. А как не назвать прекрасной и поистине великолепной особенностью его образа жизни то, что дом свой Агесилай украсил предметами и устроил соответственно занятиям, достойным мужей! Он держал своры охотничьих собак, разводил породистых, годных к военной службе лошадей. Свою сестру Киниску он убедил разводить коней для конных ристаний. На состязаниях в беге колесниц Киниска одержала победу, и Агесилай благодаря этому ясно всем показал, что разведение подобных коней свидетельствует только о богатстве, а вовсе не о мужской доблести [69]. И разве не свидетельствует о благородстве его характера высказанное им мнение, что победа в беге колесниц ничуть не увеличит его славы? [70] Напротив, если он приобретет благорасположение своего государства, большое число верных друзей, если он станет первым благодетелем отечеству, соратникам и сокрушит врагов родины, именно тогда он одержит победу в самых прекрасных и величественных состязаниях и приобретет самую громкую славу как при жизни, так и после смерти.
Глава X
Вот за какие качества я восхваляю Агесилая. О нем нельзя говорить так, как говорят о человеке, нашедшем сокровище: "хотя он и стал более богатым, но от этого не стал более хозяйственным"; или как о стратеге, одержавшем победу над войском врага, но оказавшемся жертвой эпидемии, - "хотя этому стратегу сопутствовала удача, но от этого он не стал более опытным в искусстве вождения войск". Напротив, лишь тот может быть назван доблестным и совершенным мужем, кто оказывается самым неутомимым там, где надо усиленно трудиться, самым храбрым там, где требуется мужество, самым мудрым там, где необходимо держать совет. Если шнур и линейку следует признать прекрасным человеческим изобретением, с помощью которого создаются совершенные произведения архитектуры, то настолько же прекрасным примером, на мой взгляд, должны служить и добродетели Агесилая для всех, кто хочет стать доблестным мужем. Действительно, можно ли стать нечестивым, подражая благочестивому, или несправедливым, подражая справедливому, или наглецом, подражая скромному, или разгульным, подражая умеренному? Агесилай не так гордился царской властью, давшей ему право повелевать людьми, как властью над самим собой, и видел свою славу не столько в том, чтобы вести сограждан в бой против врага, сколько в том, чтобы вести их по пути добродетели. Пусть никто не назовет эту речь плачем на том основании, что Агесилай прославляется здесь уже после смерти; именно поэтому речь эта скорее является похвальным словом. Я хотел бы прежде всего возразить, что говорю здесь об Агесилае лишь то, что он слышал о себе и при жизни. И вообще, может ли чтолибо быть более чуждым погребальному плачу, чем жизнь, полная славы, и прекрасная смерть? И есть ли чтолибо более заслуживающее похвального слова, чем великолепные победы и вызывающие восхищение подвиги? Его можно с полным основанием назвать счастливым - его, который с детского возраста был влюблен в славу и стал самым знаменитым из всех современников! Будучи честолюбивым от природы, он прожил жизнь, со времени занятия царского престола не потерпев ни одного поражения. Достигнув самого преклонного возраста, до которого вообще доживают люди [71], он не совершил ни одного предосудительного поступка ни по отношению к тем, кем он правил, ни по отношению к тем, против которых он воевал.
Глава XI
Я хочу теперь в самых общих чертах представить добродетели Агесилая, чтобы похвальное слово о нем лучше запечатлевалось в памяти. Он почитал религиозные установления даже у врагов, полагая, что сделать своими союзниками богов вражеской страны не менее важно, чем богов дружественного государства. К умоляющим о защите и находящимся под покровительством божества он никогда не применял насилия, даже если они были врагами. Он считал абсурдным называть людей, грабящих храмы, святотатцами, и в то же время считать благочестивыми тех, кто отрывает умоляющих о защите от алтарей. Агесилай любил повторять, что боги, по его мнению, радуются благочестивым делам людей ничуть не меньше, чем жертвам, которые им приносят. Преуспевая, Агесилай никогда не относился к людям с презрением, но за все благодарил богов. Избегнув опасности и радуясь избавлению, он приносил богам гораздо большие жертвы, чем обещанные им в тот момент, когда он чегото опасался. Даже в смятенном состоянии духа он выглядел радостным и веселым, а будучи вознесен, оставался добрым и приветливым. С наибольшей симпатией он относился не к самым влиятельным из своих друзей, а к самым преданным, а ненавидел не тех, кто защищался от причиняемого им зла, а тех, кто проявлял неблагодарность, несмотря на оказанные им благодеяния. Ему доставляло удовольствие видеть, как корыстолюбивые люди превращались в бедняков; напротив, благородным людям он помогал разбогатеть, желая тем самым доказать, что добродетель вознаграждается лучше, чем порок. Он охотно общался со всякими людьми, но дружил лишь с благородными. Когда он слышал, как человека порицают или хвалят, он считал одинаково важным для себя получить ясное представление как о тех, кто произносил эти похвалы или порицания, так и о тех, кого порицали или хвалили. Людей, обманутых друзьями, он не порицал, но жестоко бранил тех, кого обманывали враги. Обмануть недоверчивого человека он почитал за ловкость, а доверчивого - бесчестным поступком.
Когда его хвалили люди, готовые одновременно и порицать то, что им не нравилось, он радовался и никогда не обижался на чистосердечное свободное суждение. Скрытных людей он остерегался, как остерегаются засады. Клеветников он ненавидел больше, чем воров, полагая, что утрата друга является большей потерей по сравнению с денежным ущербом.
Агесилай снисходительно относился к ошибкам, совершенным частными людьми; напротив, ошибкам государственных деятелей он придавал очень большое значение, считая, что частные лица своими ошибками приносят вред немногим, тогда как ошибки должностных лиц приводят к большим бедствиям. Царям подобало, по его мнению, быть не бездеятельными, но доблестными и прекрасными. Хотя многие и пытались воздвигнуть ему статуи, он всегда от этого уклонялся [72], но неустанно трудился, чтобы оставить память о своей деятельности; по его мнению, создание статуи зависело от скульптора и богатства лица, в честь которого она ставится, тогда как память о душе человека зависит от него самого и от добрых его качеств. В своем отношении к деньгам он был не только честным, но и щедрым человеком, считая необходимым признаком честности не трогать чужого, тогда как щедрый человек охотно дарит и свое. Всегда он опасался судьбы, полагая, что преуспевание в жизни еще не может быть названо счастьем, и только окончившие свой жизненный путь со славой могут быть названы поистине счастливыми. Знающий, что такое добродетель, должен был, по его мнению, нести большую ответственность за пренебрежение ею, чем не знающий. Он уважал только такую славу, которой человек добился благодаря своим личным заслугам. Лишь немногие, кажется мне, могли сравниться с ним в том, чтобы исполнение нравственного долга считать удовольствием, а не тяжкой обязанностью. Похвала доставляла ему больше радости, чем деньги. Но мужество, проявлявшееся им, было сопряжено скорее с осмотрительностью, чем с риском. И мудрость свою он больше доказывал на деле, чем в искусных речах.
В высшей степени добрый и приветливый к друзьям, врагам он был страшен. Упорный в тяжелом труде, он с удовольствием подчинялся чувству дружбы, питая более пристрастия к прекрасным делам, чем к прекрасным телам. Одерживая успехи, он мог сохранять умеренность, так же как в трудных и опасных предприятиях - бодрость духа. Обаяние его проявлялось не в умении сказать острое словцо, а в образе поведения, величие души- не в дерзости, а в суждении и мысли. Презирая кичливых людей, он был умереннейшим из умеренных. Он привлекал к себе внимание бедностью одежды, а войско его - сверкающим снаряжением. Ограничивая себя в необходимом, он щедро одарял друзей. Вдобавок к этому, он был самым опасным противником, но проявлял редкую гуманность, одержав победу. Врагам было невозможно его обмануть, по отношению же к друзьям он был самым доверчивым человеком. Постоянно оберегая своих друзей, он всегда стремился нанести ущерб противнику. Близкие называли Агесилая заботливым родственником, обязанные ему - надежным другом, те, которым он сам был обязан, - признательным человеком, ставшие жертвой обиды - защитником, а соратники по опасностям - первым после богов спасителем. Как мне представляется, он единственный из людей доказал, что телесная сила человека стареет, но сила духа доблестных мужей всегда остается юной. Он неустанно стремился стяжать себе великую и прекрасную <славу, даже тогда, когда> [73] тело его уже не могло соответствовать устремлениям и силе его духа. И действительно, разве не казалась его старость более привлекательной, чем юность любого другого человека? Кто, находясь в расцвете сил, бывал так страшен врагам, как Агесилай, находившийся уже на склоне своих лет? Чья кончина более всего обрадовала врагов, хотя умер он уже в старческом возрасте? Кто больше Агесилая мог вселять бодрость в союзников, хотя он уже заканчивал свой жизненный путь? По какому юноше друзья скорбели так сильно, как по Агесилаю, хотя он и скончался, достигнув глубокой старости? До такой степени с пользою для отчизны прожил свой век этот человек, что, даже и после смерти своей продолжая служить государству, достиг последнего и вечного пристанища [74], повсюду на земле оставив памятники своей доблести, а в отечестве своем удостоившись царского погребения.
[1] И предки эти — не частные лица, а цари, происходящие от царей! — Во главе Спарты стояли два царя, происходившие из двух царских фамилий Агиадов и Эврипонтидов. Родоначальниками этих фамилий считались потомки Геракла братья–близнецы Эври–сфен и Прокл, которые первыми стали царями в завоеванной дорийцами Лаконии. Свои родовые имена эти династии получили: первая — от сына Эврисфена Агиса, а вторая — от внука Прокла Эврипонта. Царь Агесилай принадлежал к династии Эврипонтидов.
[2] … управляют народом гегемонов. — Спартанцы добились гегемонии в Греции в результате победы над афинянами в Пелопоннесской войне (431—404 гг. до н. э.), затем лишились ее после поражения, нанесенного им фиванцами при Левктрах (371 г.); однако после нерешительного сражения при Мантинее (с теми же фиванцами, в 362 г.) они вновь укрепили свое положение, что и дает основание автору говорить здесь о гегемонии Спарты в настоящем времени.
[3] Только здесь власть переходит без перерыва от одного поколения царей к другому. — Незыблемый характер царской власти в Спарте Ксенофонт подчеркивает и в другом своем сочинении — «Лакедемонской политии» (15, 1).
[4] …спартанское государство постановило, что более достойным… является Агесилай, предоставив ему царский престол. — Агис и Агесилай оба были сыновьями царя Архидама, но от разных жен: старший Агис — от Ламбидо, а Агесилай — от Эвполии. Агису должен был наследовать, по обычаю, его сын Леотихид, однако, чистота происхождения этого последнего ставилась под сомнение (ходили слухи, что он был прижит женою Агиса от афинянина Алкивиада), и этим воспользовались его противники во главе с влиятельным военачальником Лисандром; Леотихид был отстранен от престолонаследия, и власть принял Агесилай. Подробнее см.: Xen. Hell., Ill, 3, 3, 1—4; Plut. Ages., 3; Lys., 22, 6—13; Ale, 23; 6—9; Paus., Ill, 8, 7—10; Nepos. Ages., 1,
[5] Ведь царскую власть Агесилай получил еще совсем юным. — Агесилай вступил на царство около 400 г.; поскольку в год его смерти — 361 г. — ему было около 80 лет (так у Ксенофонта, ниже, II, 28; по Плутарху, ему было 84 года [Ages., 40, 3]), то выходит, что он стал царем, когда ему было около сорока. По античным понятиям, он был еще человеком достаточно молодым.
[6] … персидский царь собрал многочисленное войско… чтобы напасть на эллинов. — Персидский царь Артаксеркс II Мнемон (404—359/358 гг.) не мог простить Спарте того, что она оказала поддержку его мятежному брату Киру Младшему (в 401 г.). С 400 г. Персия находилась в состоянии войны со Спартою. Известие об упоминаемых здесь приготовлениях персов было доставлено в Грецию сиракузянином Геродом в 397» г. Ср.: Xen. Hell., Ill, 4, 1; Plut. Ages., 6, 1; Nepos. Ages., 2, 1.
[7] … тридцать спартанцев… — Co времени Пелопоннесской войны спартанского царя на походе сопровождала группа спартиатов, составлявших своего рода военный совет. Первоначально их было десять (Thuc, V, 63, 4; Diod., XII, 78, 6, под 419/418 г.), при Агесилае состояло уже тридцать (ср. Xen. Hell., Ill, 4, 2 и 20; Diod., XIV, 79, I; Plut. Ages., 6, 4 сл.; Lys., 23, 4).
[8] … две тысячи неодамодов… — Неодамодами назывались в Спарте освобожденные на волю рабы–илоты. В позднеклассический период в Спарте для далеких походов использовались по большей части не сами граждане–спартиаты, а лично свободные, но неполноправные и зависимые неодамоды и периэки. Ср.: Xen. Hell., Ill, 1, 4 и V, 2, 24.
[9] … прежде персы первыми нападали на Элладу. — Имеются в виду походы на Грецию персидских царей Дария I в 492 и 490 и Ксеркса — в 480 г.
[10] Агесилай… отплыл. — Весной 396 г.
[11] Тиссаферн — сатрап Лидии и Карий, главнокомандующий персидскими войсками в Малой Азии.
[12] Фарнабаз — сатрап так называемой Великой Фригии (в глубине западной части Малой Азии).
[13] Когда же наступила весна… — Имеется в виду весна 395 г.
[14] Артемида. — Богиня Артемида особенно почиталась в Эфесе. Храм ее в этом городе отличался своими размерами и великолепием и относился древними к числу семи чудес света.
[15] Предводитель… — По свидетельству Ксенофонта (в «Греческой истории», III, 4, 25), «во время этой битвы Тиссаферн находился в Сардах», и, следовательно, командиром персидской конницы, вступившей тогда в бой с Агесилаем, был ктото другой; однако, согласно другим источникам, это был сам Тиссаферн (см. Hell. Оху., 11—12 Bartoletti; Diod., XIV, 80, 1—5; Plut. Ages., 10, 2—4; Paus., Ill, 9, 6). Какой версии отдать предпочтение? Это зависит только от нашего общего отношения к Ксенофонту как историку — других критериев нет.
[16] Тем из гоплитов, которым было по десяти лет от поры возмужания… — В Спарте все военнообязанные призывались на службу и обычно выстраивались в сражении по возрасту, причем отсчет призывного возраста велся от поры возмужания — 20 лет.
[17] Когда от властей его родины прибыл приказ оказать помощь отечеству… — Агесилай был отозван в Грецию в 394 г. в связи с выступлением там против Спарты целой коалиции греческих государств — Фив, Афин, Коринфа и Аргоса, которых поддерживала Персия (так называемая Коринфская война 395—387 гг.).
[18] … как если бы он один стоял перед эфорами в отведенном им помещении. — Высшей правительственной коллегией в Спарте были 5 эфоров, которые ежедневно собирались на свои заседания и для совместных трапез в специальном помещении (έφορεϊον) на городской площади. Власть и авторитет эфоров были столь велики, что цари приветствовали их стоя, тогда как они перед царями не обязаны были вставать.
[19] … в этих государствах воцарилось единодушие, всеобщее благоденствие и граждан–ский мир. — В результате Пелопоннесской войны гегемония над островными и прибрежными полисами в Эгеиде перешла от Афин к Спарте, которая повсеместно свергла демократии и привела к власти олигархов. Первоначально это было осуществлено всесильным полководцем Лисандром, который в «освобожденных», городах поставил спартанских наместников — гармостов и комитеты десяти — декархии из местных олигархов, — и тех и других из лично преданных ему людей. С падением влияния Лисандра и ликвидацией, по инициативе эфоров, созданной им системы Декархий, силы олигархов в греческих городах оказались ослаблены, и это привело к новой полосе смут. Упорядочение дел, проведенное в малоазийских городах Агесилаем, очевидно, имело в виду новое усиление олигархических группировок, которые, однако, теперь были ориентированы на служение не Лисандру, а царю Агесилаю и Спарте. Ср.: Xen. Hell., Ill, 4, 2 слл.; Plut. Lys., 23 сл.; Ages., 6 слл.; 15, 1; Nepos. Lys., 3, 1.
[20] … по земле которых некогда двигался персидский царь во время великого похода. — Имеется в виду поход Ксеркса на Грецию в 480 г.: выступив с огромным войском из Сард, Ксеркс пересек Лидию и Мисию, переправился через Геллеспонт и, двигаясь затем через земли фракийцев, македонян и фессалийцев, достиг Средней Греции.
[21] … за исключением лишь тех, кто сопровождал лично его. — Здесь, возможно, имеется в виду особый корпус спартанских всадников, которые набирались в числе 300 из лучших молодых спартиатов и на походе служили личной охраной царю, а в мирное время использовались для всякого рода охранной службы внутри государства. Ср.: Her., VIII, 124; Thuc, V, 72, 4; Xen. Lac. pol., 4, 1—4; 13, 6; Ephor. ap. Strab., X, 4, 18, p. 481—482 = FgrHist 70 F 149; ср. также выше, прим. 37 к I книге «Киропедии».
[22] Нартакий. — Гора Нартакий, как и упоминаемые ниже города Нартакий и Прант, — местности в Южной Фессалии, к югу от Фарсала.
[23] … обеих Локрид. — Имеются в виду Локрида Опунтская (Восточная) и Локрида Озольская (Западная).
[24] … полторы моры спартанцев… — Во времена Ксенофонта спартанское войско, состоявшее по преимуществу из пехоты, подразделялось на 6 мор во главе с полемархами; количество воинов в море достигало 600.
[25] … все сверкало медью и пурпуром. — Ср. выше, «Киропедия», VI, IV, 1 и прим.
[26] Теперь я расскажу о самом сражении… — Эта знаменитая битва при Коронее состоялась в августе 394 г.
[27] Как я мог видеть… — Ксенофонт, таким образом, свидетельствует, что он лично принимал участие в битве при Коронее. См. также: Plut. Ages., 18, 2; ср.: Xen. Anab., V, 3, 6; Diog. L., II, 51.
[28] … расстояние… уже равнялось одному стадию.. — т. е. 185 м.
[29] … на расстоянии трех плетров… — т. е. 90 м.
[30] … укрылись в храме… как с ними поступить. — Святилище, о котором идет речь, — храм Афины Итонийской. Намерение неприятельских воинов было неясно: они как–будто бы искали убежища в храме, однако, в отличие от простых молящих о защите, сохранили при себе оружие. Об этом эпизоде упоминают также Плутарх (Ages., 19, 2) и Корнелий Непот (Ages., 4, 6); о культе и святилище Афины Итонийской важно свидетельство Павсания (IX, 34, 1 сл.).
[31] … фиванцы прислали вестника, прося… выдать трупы убитых для погребения. — Своими действиями Агесилай хотел показать готовность спартанцев возобновить сражение (спартанские воины перед боем украшали себя венками в честь Аполлона и под звуки флейт затягивали боевую песню), однако неприятели вызова не приняли и просьбою о выдаче трупов для погребения подтвердили, что победа осталась за Агесилаем. Ср.: Plut. Ages., 19, 3 сл.
[32] Он немедленно двинулся против них. —В 391 г. Ср. также: Xen. Hell., IV, 4, 19; Plut. Ages., 21, 2.
[33] Лехей — гавань Коринфа, была соединена с городом Длинными стенами наподобие того, как Пирей соединялся с Афинами.
[34] Гиакинтии — праздник, который спартанцы торжественно справляли каждым летом в древнем центре Лаконии Амиклах в честь Аполлона и его любимца Гиакинта.
[35] Пирей — местность с гаванью на западном побережье Истма (Коринфского перешейка), Кревсида — гавань на противоположном беотийском побережье. Поход Агесилая, о котором здесь говорится, состоялся в 390 г. Ср. также: Xen. Hell., IV, 5, 1 слл.; Plut. Ages., 21, 3—22, 8.
[36] … и не прекратил военных действий, пока не заставил акарнанцев… вступить с ним самим в союз. — Действия Агесилая против акарнанцев относятся к 389—388 гг. Ср. также: Xen. Hell., IV, 6, 1—7, 1; Plut. Ages., 22, 9—11.
[37] Враги Спарты прислали послов с предложением мира… — Речь идет о заключении при персидском посредничестве так называемого Царского, или Анталкидова, мира, которым, наконец, закончилась Коринфская война (387/6 г.). Ср.: Xen. Hell., V, 1, 29—35; Diod., XIV 110.
[38] … разрешили вернуться прежде изгнанным друзьям Спарты. — По требованию Спарты флиунтяне вернули своих изгнанников еще в 383 г. (Xen. Hell., V, 2, 8— 10), но так как восстановление вернувшихся в их правах затягивалось, то в 381 г. Агесилай предпринял против Флиунта карательную экспедицию; после более чем полуторагодичной осады город был взят и поставлен под жесткий спартанский контроль (ibid., V, 3, 10—25).
[39] … двинулся походом на Фивы. — Зимой 379/378 г. в Фивах произошел переворот, в результате которого было. свергнуто олигархическое правительство сторонников Спарты, а спартанский гарнизон, который стоял на фиванском акрополе еще с 382 г., должен был покинуть город. В ответ еще в ту же зиму в Беотию вторгся спартанский царь Клеомброт, а летом 378 г. — Агесилай. Ср.: Xen. Hell., V, 4, 35—41; Diod., XV, 31-33.
[40] Киноскефалы (буквально «Собачьи головы») — горы в Беотии, между Фивами и озером Гиликой.
[41] В следующее лето… — лето 377 г. О втором походе Агесилая в Беотию ср.: Хео. Hell., V, 4, 47—55; Diod., XV, 34.
[42] Скол — город в Беотии, к востоку от Платей.
[43] …никто не смог бы сказать, что они произошли при управлении Агесилая. — При возвращении из 2–го похода в Беотию Агесилай тяжко заболел и, надолго оказавшись прикованным к постели, в последующих военных событиях прямого участия не принимал; еще в 371 г. он не оправился совершенно от своей болезни. См.: Хегь, HelL, V, 4, 58 и VI, 4, 18; Plut. Ages., 27, 1—3.
[44] … спартанским войском. — При переводе учтено дополнение П. Викториуса, τή Λακεδαιμοίων δυνάμει, принятое в текст Л. Диндорфом и Т. Тальгеймом.
[45] Опустошив земли тех, кто перебил друзей Спарты, он вернулся домой. — Летом 371 г., при очередном вторжении в Беотию, 10–тысячное спартанское войско под командованием царя Клеомброта потерпело страшное поражение при Левктрах (к юго–западу от Фив); погиб сам царь и с ним 400 из 700 полноправных спартиатов, участвовавших в походе. Это поражение оказалось роковым для Спарты: мощь Спартанского государства была подорвана, Пелопоннесский союз распался, а в ранее зависимых от Спарты городах происходили антиспартанские, демократические выступле–ния. В 370 г. одно из таких выступлений в аркадском городе Тегее закончилось решительной победой демократов. Спартанцы, выйдя, наконец, из оцепенения, в которое их повергла неудача при Левктрах, пытались воздействовать на события, но предпринятый с этой целью поход Агесилая успеха не имел. Ср.: Xen. HelL, VI, 5, 10— 21; Diod., XV, 62; Plut. Ages,, 30, 7.
[46] …Агесилай все же отстоял Спарту, хотя она и не была защищена стенами. — В этом параграфе речь идет о знаменитом вторжении в Лаконию, которое было произведено на рубеже 370—369 гг. беотийцами, аркадянами и их союзниками; возглавляли этот поход фиванские военачальники Эпаминонд и Пелопид. Об отчаянном положении Спарты и действиях Агесилая в тот момент ср. Xen. Hell., VI, 5, 23 слл.; Diod., XV, 62 слл.; Plut. Ages., 31 сл.; Nepos. Ages., 6.
[47] Автофрадат осадил в Ассе Ариобарзана… — На рубеже 70—60–х годов IV в. в Персии началось очередное сепаратистское движение: от царя Артаксеркса II сначала отложился Датам, сатрап Каппадокии, а затем Ариобарзан, сатрап Геллеспонтской Фригии (366 г.). Подавление мятежа было поручено Автофрадату, сатрапу Лидии, которому должны были помогать правитель Пафлагонии Котис и карийский династ Мавсол. Однако Ариобарзан с помощью афинян и спартанцев (упоминаемая здесь миссия Агесилая) сумел отразить удар (365 г.), после чего восстание охватило почти всю Малую Азию. К мятежникам присоединились Оронт, сатрап Ионии, Мавсол и, наконец, Автофрадат. Восставшие заключили союз с царем Египта Тахом и со Спартою (362 г.). Восстание было подавлено персидским царем лишь к 359/8 г. См.: Diod., XV, 90—92, под 362/361 г.; Nepos. Datam., 5 слл.; ср. также выше, «Киропедия», VIII, VIII, 4 и прим.
[48] Tax — царь Египта, второй фарарн 30–й династии (362—361 гг.); стремясь отстоять независимость своего государства от персов, поддерживал восставших малоазийских сатрапов.
[49] … Агесилай весьма благосклонно отнесся к приглашению… и предложению взять на себя командование войсками. — Экспедиция Агесилая в Египет относится к 361 г.
[50] …требовал освобождения Мессении. — По условиям Анталкидова мира 387/386 г. греческие города Малой Азии были вновь отданы под власть персидского царя, — а все прочие греческие общины были объявлены автономными. Спарта, ставшая при потворстве персов блюстительницей этого мира в Греции, и не подумала, конечно, предоставить автономию подвластной ей Мессении. Последняя обрела независимость лишь в результате беотийского вторжения в Пелопоннес в 370/369 г. Позднее персидская дипломатия в пику Спарте могла подтверждать право мессенцев на автономию ссылкою на условия Царского мира.
[51] … первого же он поддержал. — Смута среди египтян началась в тот момент, когда Tax и Агесилай двинулись в Сирию, чтобы поддержать отложившихся от персидского царя малоазийских сатрапов. Сначала вспыхнул мятеж в части египетских войск, которая провозгласила царем двоюродного брата Таха Нектанеба, а затем в Мендесе, в дельте Нила, был провозглашен еще один фараон. В этих условиях Агесилай принял сторону Нектанеба. Оставленный всеми, Tax, в конце концов, бежал к Артаксерксу, а Нектанеб при поддержке Агесилая устранил конкурента и утвердился в качестве египетского царя.
[52] … отплыл на родину, хотя была уже середина зимы. — Агесилай отправился обратно на родину зимой 361/360 г. Это путешествие было для него последним: на стоянке в так называемой Менелаевой гавани, на северном побережье Африки, он умер, и спутники доставили в Спарту его тело. Относительно египетской экспедиции и кончины Агесилая ср.: Diod., XV, 92—93; Plut. Ages., 36—40; Nepos. Ages., 8.
[53] Договариваясь… no большей части… — В тексте — лакуна, пропущено примерно 24 буквы. При переводе учтено дополнение, предложенное И. Г. Шнейдером: οϊτινες συντιθέμενοι άλλήλοις τά πολλά.
[54] Перс Спифридат… — Эпизод со Спифридатом, как и упоминаемые ниже два других эпизода с Котисом и Фарнабазом, относится ко времени азиатской кампании Агесилая 396—395 гг. О Спифридате ср.: Xen. Hell., Ill, 4, 10 и IV, 1, 2 слл.; Hell. Оху., 21, 3 слл. и 22, 1 Bartoletti; Plus. Ages., 8, 3 и 11, 2 слл.
[55] Котис… не подчинился персидскому царю… — Ср.: Xen. Hell., IV, 1, 2 слл.; Hell. Оху.. 22, 1—2 Bartoletti; Plut. Ages., II, 1 слл.
[56] Вступил в переговоры… и Фарнабаз… — Ср.: Xen. Hell., IV, I, 29 слл.; Plut. Ages., 12 сл.
[57] Когда Тифравст стал предлагать ему многочисленные подарки… — О Тифравсте. который в 395 г. сменил Тиссаферна на посту верховного персидского наместника в Малой Азии, упоминалось уже выше, I, 35; о нем и о его переговорах с Агесилаем ср. также: Xen. Hell., Ill, 4, 25 слл.; Hell. Оху., 13 Bartoletti; Diod., XIV, 80, 6— 8; Plut. Ages., 10, 5—8; Polyaen., VII, 16, 1.
[58] По его словам, царям Спарты предоставляется двойная порция… для того, чтобы они… могли почтить того, кого они захотят. — Ср. замечание Ксенофонта об обедах спартанских царей в другом его сочинении — «Лакедемонской политии» (15, 4): «Чтобы цари не питались дома, Ликург предписал им участвовать в общественных трапезах. Он разрешил им получать двойную порцию не для того, чтобы цари ели больше других, а для того, чтобы они могли почтить пищей того, кого пожелают».
[59] Увы, какое горе постигло Элладу! — Реплика Агесилая относится к результатам битвы при реке Немей (на границе Коринфа и Сикиона, в июле 394 г.). Известие об этом сражении Агесилай получил во Фракии, когда он спешил из Малой Азии в Грецию на помощь своим соотечественникам (ср. выше, I, 36 слл.). Об этой битве подробнее см.: Xen. Hell., IV, 2, 9—3, 1; Diod., XIV, 83, 1—2. Говоря о потерях сторон, Ксенофонт в «Агесилае» нарочно называет для спартанцев лишь число павших полноправных спартиатов. (между тем спартиаты составляли лишь незначительную часть лакедемонского войска), а для их врагов — общее и, конечно, сильно преувеличенное число всех погибших бойцов. Реплику Агесилая приводят также Плутарх (Ages., 16, 6) и Непот (Ages., 5, 2).
[60] …Агесилай отказался его штурмовать. — Этот эпизод также относится ко времени Коринфской войны; ср. выше, II, 18 сл. Реплику Агесилая повторяет Непот (Ages., 5, 3-4).
[61] … и в старину их царь… — Имеется в виду Дарий I или Ксеркс; ср. выше, I, 8 и прим.
[62] … и нынешний царь… — т. е. Артаксеркс II Мнемон.
[63] … содействует заключению такого мира… — Речь идет об Анталкидовом мире; ср. выше, II, 21 и прим.
[64] … пустился в море с целью причинить как можно больше зла варварам. — Имеются в виду последние экспедиции Агесилая на помощь Ариобарзану и в Египет; ср. выше, И, 26 слл.
[65] …Агесилай письма не принял. — Об обстоятельствах и времени этого эпизода более ничего не известно. Названный здесь Каллей, возможно, тождествен с лакедемонянином Каллием, о котором Ксенофонт упоминает в «Греческой истории» (IV, 1, 15). Самый эпизод — очевидно, со слов Ксенофонта — упоминают еще Плутарх (Ages., 23, 10; Apophth. Lac. Ages., 69, p. 213 de) и Элиан (V. h., X, 20).
[66] … Аристодем, потомок Геракла, когда возвратился на родину. — Согласно мифологической версии, официально принятой в Спарте, дорийцев привел в Лаконию праправнук Геракла Аристодем и он же первым стал царем в Спарте (ср. Her., VJ, 52), по общепринятой же версии Аристодем погиб еще до вторжения дорийцев в Пелопоннес и первыми царями Спарты стали его сыновья — близнецы Прокл и Эврисфен (см., например, Apollodor. Bibl., II, 8; ср. также выше, прим. 1).
[67] … дочь его (ή Θυγάτηρ αύτοϋ)… — Эти слова, отсутствующие в рукописях, впервые были внесены в текст, по указанию И. Казобона, И. К. Цойне в его издании «Агесилая» 1782 г.
[68] … на обычном канатре. — Канатр —: повозка с плетеным кузовом (от «канна» — тростник). Ср. свидетельство Плутарха: «Канатром лакедемоняне называют деревянные изображения грифов и полукозлов–полуоленей, в которых они возят своих дочерей во время торжественных шествий» (Plut. Ages., 19, 8, перевод К. П. Лампсакова; ср. также: Hesych., s. v. κάνναι, κάναθρα). Здесь имеются в виду ежегодные процессии в Амиклы на праздник Гиакинтий (ср. выше, II, 17 и прим.). От Плутарха, ссылающегося на официальные спартанские записи, мы знаем, что у Агесилая было две дочери — Эвполия и Ипполита (Plut. Ages., 19, 10).
[69] … показал, что разведение подобных коней свидетельствует только о богатстве, а вовсе не о мужской доблести. — На конных ристаниях победа присуждалась тому, кто был владельцем колесницы. Богатые люди, которые одни только и могли содержать скаковых лошадей, добивались побед, не участвуя непосредственно в состязании, а используя наемных возниц. Так могла поступить и сестра Агесилая Киниска, которая, по свидетельству Павсания, первая из женщин занялась содержанием скаковых лошадей и одержала победу в Олимпии (Paus., Ill, 8, 1 сл.; ср. также: Plut. Ages., 20, 1).
[70] … победа в беге колесниц… не увеличит его славы? — Сходную мысль о том, что честолюбие правителя должно быть направлено не на содержание спортивных колесниц, а на заботу о процветании своего государства, высказывает Ксенофонт и в «Гиероне» (11, 5 слл.).
[71] Достигнув самого преклонного возраста, до которого вообще доживают люди… — Агесилай достиг 80–летнего возраста; ср. выше, II, 28, а также Plut. Ages., 40, 3.
[72] ... он всегда от этого уклонялся... - О том, что Агесилай не желал, чтобы ему ставили статуи, и даже вообще запрещал создавать свои портретные изображения, свидетельствует и Плутарх (Ages., 2, 4; Reg. et imp. apophth. Ages., 12, p. 191d; Apophth, Lac. Ages, 26, p. 210 d. и 79, p. 215a). Цицерон, рассуждая о преимуществах увековечения средствами искусства или историоописания, справедливо заметил как раз по поводу Агесилая: "Спартанец Агесилай, не дозволивший изобразить себя ни в живописи, ни в изваянии, заслуживает упоминания не менее, нежели те, кто очень старался об этом; ведь одна книжка Ксенофонта, восхваляющая этого царя, легко превзошла все картины и статуи" (Ер. ad fam., V, 12, 7, перевод В. О. Горенштейна).
[73] … славу… когда… — В тексте — лакуна, пропущено 5 или 6 букв. При переводе учтено дополнение П. Викториуса δόξαν εϊ καί μή.
[74] … даже и после смерти своей продолжая служить государству, достиг последнего и вечного пристанища… — Посмертная услуга Агесилая своему отечеству состояла в доставке в Спарту — вместе с его телом — тех значительных сумм, которые он получил в Египте от Нектанеба; ср. выше, II, 31 и прим.