Работа является первым полным переводом на русский язык трактата «О гимнастике» греческого автора III в. н. э. Филострата. Это единственный сохранившийся античный трактат, посвященный атлетике. Основной упор в памятнике сделан на искусстве тренировки атлетов, рассматриваемой как научная дисциплина. Перевод сопровождается подробным комментарием.
Существовало несколько античных греческих авторов с именем Филострат. В византийской энциклопедии «Суда» указаны трое (Phi 421-423 Adler), все родственники: Филострат 2 является сыном Филострата 1 («лемносца»), а Филострат 3 (тоже «лемносец») — внучатым племянником, зятем и учеником Филострата 2. При этом, Филострaт 2 сознательно расположен в энциклопедии на первом месте, вероятно, как признание его большего значения. Посвященная ему статья такова:
«Филострат, сын Филострата (сына Вера), софиста с Лемноса, и сам, второй, софист. Занимался софистикой в Афинах, затем в Риме, в правление императора Севера и вплоть до Филиппа. Написал: «Речи», «Любовные письма», «Картины»[1] (или, лучше сказать, «Описания») в 4 книгах, «Агора», «Героик», «Рассуждения», «Козы, или о флейте», «Жизнь Аполлония Тианского» в 8 книгах, «Жизнь софистов» в 4 книгах, «Эпиграммы» и некоторые другие сочинения. Должен, однако, стоять первым».
Как видим, «О гимнастике» отсутствует в списке. Этот трактат «Суда» относит к отцу, то есть Филострату 1, где указан «Гимнастик, который о том, что совершается в Олимпии» (…Γυμναστικόν, ἔστι δὲ περὶ τῶν ἐν Ὀλυμπίᾳ ἐπιτελουμένων…). Это, очевидно, и есть то сочинение, которое нас интересует и которое в главной существующей рукописи озаглавлено «О гимнастике» (Περὶ γυμναστικῆς).
Однако статья «Суды» о Филострате 1 содержит трудность: в ней сказано, что этот автор жил во времена Нерона, который умер в 68 г. н. э., в то время как Септимий Север, основатель династии Северов, правил в 193–211 гг. н. э., а Филипп в 244–249 гг. н. э. Налицо явная ошибка. Далее, на основании упоминаний некоторых лиц в самом тексте, сочинение «О гимнастике» написано, самое раннее, в 210‑х годах, а скорее всего позже. Либо время жизни Филострата 1 указано в «Суде» неверно[2], либо указание, что он являлся отцом Филострата 2. В любом случае (и уж особенно во втором) авторство трактата «О гимнастике» следует все–таки отнести к Филострату 2. Это и есть общепринятая точка зрения на авторство трактата. Во–первых, время жизни Филострата 2 по «Суде» наилучшим образом подходит к внутренней датировке сочинения. Во–вторых, в тексте прослеживаются параллели с «Героикой», «Картинами» и «Жизнью Аполлония Тианского». В-третьих, в трех известных рукописях «О гимнастике» соседствует с «Героикой» в одной паре и с «Картинами» Филострата 2 в другой паре, то есть существовала, по меньшей мере, альтернативная «Суде» традиция, по которой автором «О гимнастике» был Филострат 2. Стоит отметить также, что в самой «Суде» содержится указание на то, что распределение сочинений по Филостратам уже тогда было небесспорно: в статье о Филострате 3 сказано, что некоторые приписывают «Жизни софистов» ему.
Итак, можно принять, что Филострат 2 и есть наш автор, а сочинение создано в первой половине III в. н. э. В самом тексте есть упоминание атлета Геликса в гл.46, убедительно отождествляемого с атлетом Геликсом, которого упоминает Кассий Дион, победителем на капитолийских играх в Риме в 219 г., что подтверждает эту датировку. Восторженная характеристика Геликса как удивительного атлета не могла основываться на победах одного олимпийского цикла (как считается, Геликс достиг своей первой олимпийской победы в 213 г., второй — в 217 г.), так что не вызывает сомнений, что Филострат писал трактат не ранее конца 210‑х годов. Верхней же границей служит правление Филиппа Араба (240‑е годы). Некоторые исследователи еще сужают эти временные рамки, пытаясь уловить интонацию, с которой Филострат описывает Геликса (а также Мандрогена в гл.23, близкого современника Геликса, насколько можно судить по их спортивным победам), и строя на этом предположения, сколько примерно лет спустя Филострат мог так писать. Нам лично такие построения кажутся не очень убедительными, да и лишними: нет никакой интересной проблемы, разрешению которой способствовала бы более точная датировка этого сочинения.
Жизнь Филострата приходится на начало глубокого кризиса империи. Яркой поворотной точкой было убийство Коммода, которое повлекло за собой убийство еще двух императоров подряд, захват Рима совсем не италийской по составу армией Септимия Севера и гражданскую войну. Эти события, если Филострат их застал, пришлись на начало его жизни. А затем, уже точно на его памяти, с убийства императора Каракаллы началась эпоха постоянных восстаний, провозглашений и убийств императоров, причем совсем не таких, каких хотела бы видеть интеллектуальная элита. Достаточно сказать, что Септимий Север стал последним умершим своей смертью императором на веку Филострата (а возможно, и единственным) и что те самые капитолийские игры 219 г., по которым датируется трактат, проводились при императоре Элагабале, религиозном фанатике вовсе не греко–римского воспитания, вскоре после этого убитом. Таким образом, ламентации Филострата об ухудшении атлетики со временем имеют корни куда более глубокие, чем спорт или риторическое «o tempora, o mores». При всем при этом, сочинения Филострата (не только «О гимнастике»), да и сочинения других авторов этого времени рисуют подчеркнуто мирную картину жизни. Если он чем–то и недоволен, то порчей искусства тренировки атлетов из–за вмешательства врачей в гимнастику, но и здесь он оптимистично настроен и считает, что это еще можно исправить. Это напоминание о том, что картина полной деградации и постоянной кровавой резни, возникающая от чтения истории кризиса III века, — лишь одна сторона медали, а для некоторых (или даже большинства) людей в империи жизнь шла своим чередом.
Для современного читателя название «О гимнастике» может быть обманчиво. Во–первых, это сочинение посвящено не гимнастике в современном смысле слова, а классической греческой атлетике, в которую входили бег, борьба, кулачный бой, панкратион (греческий боевой спорт, который сами греки описывали как комбинацию борьбы и кулачного боя), метание диска, метание дротика и прыжки в длину. Но это замечание необходимо только для читателя, совсем мало знакомого с античной культурой. Быть может, менее тривиально то, что гимнастикой называлось не искусство атлетов, а искусство тренировки атлетов; гимнасты — это не атлеты, а их тренеры. Более точное определение деятельности гимнастов (и, в частности, различие между ними и педотрибами, которых также можно назвать тренерами) представляет собой интересную проблему, на которую проливает дополнительный свет сочинение Филострата и которой мы коснемся в комментариях к переводу.
Сам Филострат был софистом, а не гимнастом, и на первый взгляд его обращение к теме атлетики может вызвать недоумение. Но дело в том, что греческая атлетика была явлением, так сказать, очень греческим. Для грека–интеллектуала, живущего в римской империи, она поэтому занимала совершенно особое положение. Атлетика была тем, что делало греков греками. В этом отношении она была схожа с философией. Точнее, она даже превосходила философию: греческую философию римляне перенимали довольно активно, а вот к атлетике они были, кажется, равнодушны. Если вольно применить к тем временам терминологию времен гораздо более недавних, атлетика для греков в империи была одним из средств национальной самоидентификации. Был в ней и элемент ностальгии по славному прошлому, «the glory that was Greece». Греки гордились великими атлетами древности примерно так же, как они гордились великими воинами древности с той разницей, что военная слава греков ушла в прошлое, а великие атлеты время от времени все еще продолжали появляться. Греческая атлетика, на современный взгляд, имела довольно военизированный оттенок. Не говоря уже о боевых видах спорта (в которых, кстати, в отличие от современных, постоянно лилась кровь и наносились увечья), даже в беге один из четырех его видов был бег в вооружении. И совсем не случайно Филострат уделяет больше всего внимания именно боевым видам спорта: кулачному бою, борьбе и панкратиону. Видимо, они представлялись ему наиболее мужественными.
История обнаружения трактата «О гимнастике» довольно оригинальна. В середине XIX века рукопись каким–то образом была приобретена Миноидисом (Константином) Минасом, известным собирателем древнегреческих рукописей. Он сделал по крайней мере две копии, а оригинал, как выяснилось впоследствии, оставил в Париже. Оригинал считался пропавшим до 1898 г. В течение этого периода текст неоднократно издавался (впервые в 1858 г. самим Минасом) на основании копий, а также фрагментов в иных рукописях. После обнаружения в 1898 г. оригинальной рукописи Минаса (Codex Parisinus Suppl. Gr. 1256, предположительно XIV века) текст был издан уже с ее учетом Юлиусом Ютнером в 1909. Это издание снабжено немецким переводом и комментарием очень высокого научного уровня. Впоследствии текст неоднократно переводился на многие языки, но на русский язык, насколько нам известно, переводился только фрагментарно.
Перевод делался в основном по тексту в издании Кенига, но с регулярным сопоставлением его с изданием Ютнера, а также, в ряде случаев, Дарамбера и Минаса.
1. Мудростью[3] будем считать такие предметы, как философствование и искусство говорить, а также занятия поэзией, музыкой, геометрией и, не побоюсь этого слова[4], астрономией, если не увлекаться ею чрезмерно[5]. Мудростью является командование войском, а также вся медицина и живопись, изобразительное искусство, различные виды изваяний, резьба по камню и по железу. Что касается всевозможных ремесел, то пусть к ним имеет отношение искусство, посредством которого правильно изготавливается какое–либо орудие или утварь, но мудростью следует называть лишь те занятия, о которых я сказал. Из ремесел я выделяю искусство кораблевождения, поскольку оно включает в себя знание звезд, ветров и сокрытого. Далее станет ясно, к чему я это говорю. Что же касается гимнастики[6], ее следует считать мудростью не хуже любого другого искусства. Существуют свидетельства, оставшиеся в назидание желающим заниматься ею, ведь в древности гимнастика производила и Милонов, и Гиппосфенов, и Полидамантов, и Промахов, и Главка[7], сына Демила, и атлетов, живших еще раньше их: это, разумеется, Пелей, а также Тесей и сам Геракл. Гимнастика времен наших отцов производила атлетов похуже, но все же замечательных и достойных того, чтобы их помнили. В нынешние же времена она довела атлетов до такого состояния, что у многих даже[8] любители гимнастики вызывают отвращение.
2. Мне представляется нужным изложить причины такого упадка, собрать все мне известное как для тренирующих, так и для тренируемых. Также нужно выступить в защиту природы, выставляемой в дурном свете, поскольку современные атлеты столь сильно отличаются от древних. Ибо природа и теперь производит львов не хуже, чем раньше. То же и с собаками, и с лошадями, и с быками. Остались прежними деревья, все такие же виноград и дары смоковницы. Ничто не изменилось в золоте, серебре и камнях. Все производится таким же, как и прежде, согласно установленному природой порядку. И какие бы ни были когда–то достоинства у атлетов — не природа их забрала прочь. Производит же она еще и теперь людей пылких, красивых и сообразительных, ибо эти качества — от природы. Однако неразумные упражнения и нерадивые занятия не дают природе проявить свою силу. Как это произошло, я покажу позднее, а сначала исследуем происхождение бега, кулачного боя, борьбы и прочего такого же, и когда и благодаря кому все они возникли. В этом мы будем повсеместно обращаться к [сведениям] элейцев[9], ведь о таких вещах нужно рассуждать исходя из наиболее точных сведений.
3. Итак, среди всех видов состязаний легкими являются следующие: стадий[10], длинный бег[11], бег с оружием, двойной пробег[12]. А тяжелые[13] – это панкратион, борьба, кулачный бой. Пятиборье же соединяет в себе оба эти вида, ведь борьба и метание диска — тяжелые состязания, а метание дротика, прыжки[14] и бег — легкие. До Ясона и Пелея за прыжки и за метание диска награждали венками по отдельности, и во времена плавания Арго можно было завоевать победу метанием дротика[15]. Сильнейшим метателем диска был Теламон, а сильнейшим метателем дротика — Линкей[16]. Сильнейшими в беге и прыжках были сыновья Борея[17]. Пелей в этих видах состязаний был вторым, но побеждал всех в борьбе. Рассказывают, что во время состязаний на Лемносе[18] Ясон объединил пять состязаний, чтобы угодить Пелею, и Пелей таким образом получил победу[19] и считался наиболее воинственным из своих современников как из–за доблести, которую он проявлял в сражениях, так и из–за занятий пятиборьем, которое столь близко к войне, что одно из состязаний в нем — метание дротика.
4. Происхождение длинного бега было вот какое. Глашатаи–бегуны из Аркадии расходились по Элладе как вестники по военным делам[20]. Им запрещалось ехать верхом, они должны были бежать сами. И вот то, что они то и дело пробегали за небольшую часть дня столько стадиев, сколько их в длинном беге, делало из них глашатаев–бегунов, а также служило упражнением для войны.
5. Изобретение же бега на один стадий было таково: когда элейцы совершали жертвоприношение, то по обычаю приношения помещались на жертвенник, но еще без огня. Бегуны находились на расстоянии стадия от жертвенника, перед которым стоял жрец с факелом, являвшийся судьей в состязании. Победитель поджигал жертвоприношение и уходил как олимпионик[21].
6. А после жертвоприношения элейцев надлежало и послам всех эллинов также совершить жертвоприношение. Чтобы их выход не прошел малозаметно, бегуны отбегали от жертвенника примерно на стадий, призывая эллинство, а затем вновь возвращались, провозглашая, что Эллада, конечно же, с радостью явится. Вот что можно сказать о двойном пробеге[22].
7. Бега с оружием проводятся во многих[23] местах и особенно в Немее. Их называют «вооруженным бегом» или же «конным бегом»[24]. Они посвящены семи — Тидею и его соратникам[25]. Олимпийское же состязание с оружием, по словам элейцев, возникло следующим образом. Элейцы вели войну с димейцами, войну столь ожесточенную, что даже олимпийских перемирий[26] в ней не было. И вот, когда элейцам случилось одержать победу в день состязаний, говорят, что один из гоплитов, участвовавших в сражении, вбежал на стадий, провозглашая известие о победе. Это правдоподобно, но я слышал то же и о дельфийцах, будто это случилось, когда они воевали с кем–то из фокийцев, и об аргивянах, когда им тяжко приходилось в войне с лакедемонянами, и о коринфянах, когда они воевали как в Пелопоннесе, так и за Истмом. Мне же самому дело о беге с оружием представляется иначе. Думаю, что его учредили с военными целями, а в состязания оно входит как знак начала военных действий: щит показывает, что перемирие[27] закончилось и пора вооружаться. И если внимательно слушаешь глашатая, то заметишь, что он перед всеми объявляет, что «раздающее награды состязание»[28] заканчивается, а труба возвещает Эниалия, призывая молодежь к оружию. Также это объявление глашатая приказывает забрать масло и унести его куда–нибудь прочь как прекратившим натираться маслом, а не как натирающимся им[29].
8. Лучшим бегом с оружием считался тот, что в Беотии и[, точнее,] в Платеях, как из–за длины пробега, так и из–за вооружения, достигавшего ног и покрывавшего тело атлета прямо как если бы он участвовал в сражении, а также и из–за того, что состязание было учреждено в память славного дела — битвы с медами, и из–за того, что эллины учредили его в пику варварам[30], и, наконец, из–за закона, который был принят в Платеях в отношении состязавшихся: тому из них, кто уже был раз увенчан и хотел снова принять участие в состязании, требовалось представить поручителей за свою жизнь, ибо в случае поражения ему предписывалась смерть[31].
9. Кулачный бой возник в Лаконии и некогда распространился даже к варварам бебрикам[32]. Лучшим же в нем был Полидевк, поэты воспевали его за это. Древние лакедемоняне дрались на кулаках, потому что шлемов у лакедемонян не было, сражаться в шлеме они считали неподобающим[33], и вместо шлема умелому воину служил щит. Чтобы защищаться от ударов в лицо и чтобы получающие такие удары могли выстоять, они упражнялись в кулачном бое и таким образом их лица привыкали к ударам. Но в дальнейшем они бросили заниматься кулачным боем, а равно и панкратионом, решив, что постыдно состязаться в таких схватках, в которых один человек, сдаваясь, покрывает Спарту позором малодушия[34].
10. Снаряжались для древнего кулачного боя вот каким образом. Четыре пальца продевались в строфион[35], так что они торчали из него настолько, чтобы их можно было свести вместе и получился бы кулак[36]. Пальцы были связаны веревками, намотанными для поддержки до локтя. Теперь–то это изменилось[37]: размягчив шкуры самых жирных коров, из них изготавливают кулачный ремень[38], с острым краем и выступающий вперед, а большой палец не сводят с остальными пальцами при ударе. Это для того, чтобы не было чрезмерных повреждений, так как рука не используется при нанесении удара целиком. По той же причине на стадиях[39] запрещают ремни из свиной кожи, считая, что причиняемые ими повреждения болезненны и заживают с трудом.
11. Борьбой и панкратионом стали заниматься ввиду их полезности для войны. Во–первых, это показало сражение при Марафоне, где афиняне сражались так, что это было близко похоже на борьбу[40]. Во–вторых, сражение при Фермопилах, где лакедемоняне, после того как изломались мечи и копья, много дрались голыми руками[41]. Из всех видов состязаний, какие только есть, панкратион стали ценить выше всего, хотя он и состоит из неполной борьбы и неполного кулачного боя. Впрочем, высоко ценить его стали в прочих местах, а элейцы «сильной» назвали борьбу (а равно и «жестокой»[42], по выражению поэтов), и не только из–за сплетений в борцовских схватках, где требуется телесная ловкость и гибкость, но также и из–за того, что у элейцев[43] состязаться [в борьбе] нужно трижды, потому что таково требуемое число падений[44].
И в панкратионе, и в кулачном бое элейцы считают неправильным давать венок за «непыльную победу», но борца в таком случае не прогоняют: закон говорит, что такая победа допустима только в «согнутой» и мучительной борьбе[45]. И причина такого требования мне лично ясна: ведь участвовать в состязании в Олимпии — великое дело, и тренировка для этого еще тяжелее обычного[46]. Так, в легкой атлетике участник длинного бега будет тренироваться, пробегая примерно восемь или десять стадиев[47], пятиборец будет тренироваться в каком–нибудь из легких видов атлетики, а бегуны — в двойном пробеге или в стадии, или и в обоих этих видах бега, двух из трех[48]. Трудного в этом ничего нет, способ тренировки в легкой атлетике один и тот же, тренируют ли элейцы или кто–нибудь другие. Тяжелый же атлет у элейцев упражняется летом, когда солнце сильнее всего высушивает грязь в долинах Аркадии. Он терпит пыль горячее песков Эфиопии и стойко переносит трудности, начав с полудня[49]. И изо всех этих многострадальных атлетов тяжелее всего приходится борцам. Ибо кулачный боец будет получать удары, и наносить их, и подступать голенями[50], только когда придет пора отправляться на стадий[51], а при тренировке он показывает [лишь] тень боя. Панкратиаст в настоящем состязании будет сражаться всеми способами, какие есть в панкратионе, но в тренировках — разными в разное время. А вот борьба одинакова и в предварительных схватках, и в состязании. Борец в каждом испытании показывает все, что знает и что может. Не зря борьбу называют «согнутой», ведь такова даже прямостоящая борьба[52]. Поэтому элейцы в этом, наиболее тренируемом, виде атлетики награждают венком даже за одни только тренировки.
12. [53] Все это вошло в состязания не сразу, а изобреталось в гимнастике и вводилось в обращение одно за другим. Ведь в первые тринадцать олимпиад олимпийские игры состояли только из бега на один стадий, и в них победили три элейца, семь мессенцев, коринфянин, димиец и клеонянин[54], все в разные олимпиады, и никто из них дважды. В четырнадцатую[55] олимпиаду появился двойной пробег, и победа в нем досталась элейцу Гипену. В следующую олимпиаду появилось состязание в длинном беге, а победил спартиат Аканф. Пятиборье для [взрослых] мужчин и борьба для [взрослых] мужчин были введены на восемнадцатой[56] олимпиаде: в борьбе победил лусиец Эврибат, а в «пяти»[57] – лаконец Лампид. Но есть и такие, кто пишут, что Эврибат тоже был спартиатом[58]. Двадцать третья[59] же олимпиада уже призвала [взрослых] мужчин к кулачному бою, а сильнейшим оказался смирнеец Ономаст. Сразившись на кулаках и победив, он славным деянием поставил Смирну в особое положение, ибо среди всех городов в Ионии и в Лидии, на Геллеспонте и во Фригии и среди всех народов, какие только есть в Азии, — среди них всех Смирна выдалась вперед и первой, как вышло, получила олимпийский венок. Также этот атлет написал правила кулачного боя, которыми элейцы пользовались ввиду разумности этого бойца. И аркадян[60] не смущало, что правила состязаний для них написал человек, явившийся из изнеженной Ионии.
А в тридцать третью олимпиаду был учрежден панкратион, которого до того еще не было, и победил сиракузянин Лигдамид. Этот сицилиец был настолько огромный, что его ступня была длиной в локоть. По крайней мере рассказывают, что он измерил стадий своими ступнями и их оказалось столько же, сколько в стадии насчитывается локтей[61].
13. Говорят, что пятиборье мальчиков появилось в тридцать восьмую олимпиаду[62], а победил лакедемонянин Эвтелид, и что после этого мальчики в Олимпии в этом виде атлетики больше не состязались. А победителем в стадии среди мальчиков в сорок шестую олимпиаду[63] – тогда такое состязание было впервые проведено — был красивый мальчик Полиместор, милетянин, быстротой ног превосходивший зайцев[64]. Что же касается кулачного боя мальчиков, то одни говорят, что ему положили начало в сорок первую олимпиаду[65] и что победил сибарит Филeт, а другие — что в шестидесятую[66], а победителем называют <Леокреонта>[67] с острова Кеоса.
Дамарет в шестьдесят пятую олимпиаду[68] стал, как передают, первым в беге с оружием. Я думаю, что он был гереец[69]. В сто сорок пятую олимпиаду был записан [победителем] мальчик–панкратиаст. Не знаю, почему так поздно вспомнили об этом виде состязания, который уже был в чести у других. Ведь это произошло уже в позднюю олимпиаду, когда Египту стали доставаться венки. И в этот раз победа выпала египтянину: победил египтянин Федим[70], и провозглашена была Навкратида. Мне кажется, что все эти виды состязаний не вошли бы в игры таким вот образом, одно за другим, а элейцы (да и все эллины) не занимались бы ими так усердно, если бы гимнастика не создала и не развила их. И эти победы атлетов принадлежат гимнастам не меньше, чем атлетам.
14. Так чем же следует считать гимнастику? Чем же еще ее полагать, как не мудростью, состоящей из врачебного искусства и искусства педотрибов[71], более всеобъемлющей, чем второе, и являющейся частью первого?[72] В какой степени она связана с обоими, я покажу. Все приемы борьбы, сколько их ни есть, покажет педотриб, объяснив, когда их применять, когда рваться вперед и когда умерить пыл, как защищаться и как одолеть защищающегося. Гимнаст также научит этим вещам атлета, если он их еще не знает. Но следует также понимать, когда в борьбе или панкратионе следует нападать, а когда избегать или обороняться против превосходящего противника. Ничего этого гимнасту в голову не придет, разве что он знает также и искусство педотрибов. Так что, с этой точки зрения, оба искусства равны. Но очищение жидкостей[73] тела, устранение лишнего, размягчение затвердевшего, наращивание чего–либо в теле, изменение или разогрев — это относится к мудрости гимнастов. Педотриб такого или не знает, или, если и знает, то будет плохо применять, работая с мальчиками, и таким образом подвергать мучениям невинную кровь свободных людей. Вот насколько гимнастика простирается сверх тех знаний, о которых было сказано. А с врачебным искусством гимнастика соотносится следующим образом. Все заболевания, именуемые катарами, отеками и нагноениями, а также все случаи священной болезни[74] врачи исцеляют либо ваннами, либо питьем, либо мазями, а гимнастика справляется с ними при помощи диеты и массажа. Но при переломах, ранениях, помутнении зрения или растяжении связок в какой–либо части тела надлежит обращаться к врачам, ибо гимнастика здесь ничем помочь не может.
15. Полагаю, что выше я показал, как гимнастика соотносится с обеими областями знания[75]. Но я здесь вижу еще и вот что. Никто не занимается всем врачебным искусством, но один разбирается в ранениях[76], другой — в лихорадках, третий — в глазных болезнях, а четвертый — в чахоточных заболеваниях. Правильно действовать даже в малой части врачебного искусства — это уже было бы немало, но[77] врачи говорят, что они знают это искусство целиком. Но никто не стал бы утверждать, что знает все гимнастическое искусство. Человек, сведущий в том, что относится к бегу, не будет знать то, что относится к борцам и панкратиастам, а знающий о тяжелых состязаниях окажется невежественным в других областях.
16. Таково положение этого искусства. Происхождением же своим оно обязано тому, что человек рождается со способностью к борьбе, кулачному бою и бегу в прямом положении[78]. Ведь ничего из вышеупомянутого не было бы, если бы не существовало то, что предшествовало ему, из чего оно произошло. И вот, как кузнечное искусство возникло от железа и меди, земледелие — от земли и ее плодов, а кораблевождение — от моря, точно так же, полагаю, и гимнастика наиболее родственна и близка по природе к людям. Передают и некое сказание, будто бы Прометей жил, когда гимнастика еще не существовала, и будто бы Прометей был первым, кто стал упражняться, а первым гимнастом, тренировавшим других, был Гермес, оказавший Прометею почет за это его изобретение. И будто первая палестра принадлежала Гермесу, а вылепленные Прометеем люди — это были те, кто упражнялись на глине[79]. Они считали, что вылеплены Прометеем [из глины][80], поскольку гимнастика делала их тела ловкими и хорошо сложенными.
17. В пифийских и истмийских играх, а также и в других местах по всей земле, где проводятся состязания, гимнаст натирает атлета маслом, будучи облачен в плащ, и никто его не разденет против его желания. В Олимпии же установлено, что он должен быть обнажен. По мнению некоторых, это из–за того, что элейцы хотят убедиться, что гимнаст способен стойко выносить летний зной. Элейцы же рассказывают о Ференике из Родоса[81], которая была дочерью кулачного бойца Диагора. Она выглядела настолько крепкой, что элейцы поначалу приняли ее за мужчину. Так вот, облачившись в плащ, она проникла в Олимпию и тренировала своего сына Пейсидора[82]. Тот был тоже кулачный боец, очень способный и ничуть не хуже своего деда. Когда же обнаружили обман, то, из уважения к Диагору и его детям, не стали убивать Ференику: ведь все члены ее семьи были олимпийскими победителями. Но был принят закон[83], согласно которому гимнаст должен быть раздет и не может отказаться от того, чтобы его осмотрели.
18. Гимнаст там[84] носит с собой также и стленгиду[85], и вот почему. В палестре атлет неизбежно покрывается пылью и подставляется лучам солнца[86]. И вот, чтобы это не нанесло вред его здоровью, стленгида служит атлету напоминанием об оливковом масле как бы говоря, что следует применять его так обильно, чтобы его приходилось соскребать с умастившегося атлета[87]. Есть и те, кто утверждают, что гимнаст в Олимпии заостренной стленгидой убил атлета, не выказавшего стойкости ради победы. Я допускаю это. Лучше ведь, чтобы [этому] верили, чем не верили. Итак, пусть стленгида будет мечом против негодных атлетов, а полномочия гимнаста в Олимпии, таким образом, кое в чем превосходят полномочия элланодика[88].
19. Лакедемоняне, которые считали состязания упражнениями для военных навыков, желали, чтобы гимнаст знал также и тактику. И не следует этому удивляться: ведь даже танцы — беззаботнейшее занятие мирного времени — лакедемоняне целиком применили для целей войны. Танцуя, они двигались таким образом, какой нужен, чтобы уклоняться от метательного оружия, или метать его самому, или подпрыгивать от земли, а также чтобы хорошо управляться со щитом.
20. Всего того, что гимнасты делали для атлетов (будь то в виде ободрения, порицания, угроз или обмана), слишком много, чтобы это можно было перечислить. Поэтому изложим лишь наиболее замечательное. Так, когда каристянин Главк в Олимпии робел ударов противника, гимнаст Тисий привел его к победе тем, что призвал его бить «как по сохе». Дело в том, что это означало удар правой рукой: рука эта у Главка была столь сильная, что он некогда, на Эвбее, распрямил погнувшийся наконечник сохи, ударив его правой рукой как молотом[89].
21. Панкратиаст Аррихион уже одержал победу в двух олимпиадах и боролся за венок в третьей. И когда он уже терял силы, гимнаст Эриксий возбудил в нем желание искать смерти тем, что крикнул извне: «Какой это прекрасный погребальный обряд: не отступить в Олимпии!»[90]
22. А o Промахe из Пеллены гимнаст узнал, что тот был влюблен. Когда олимпийские игры приближались, он сказал: «Промах, ты, кажется, влюблен?» Увидев, что Промах покраснел, он продолжал: «Я спросил это не для того, чтобы тебя пристыдить, а чтобы помочь тебе в этом деле. Я даже мог бы поговорить о тебе с этой женщиной». И он с ней не поговорил, но явился к атлету с известием, хоть и ложным, но наиболее желанным для влюбленного. «Она не посчитает тебя недостойным быть в числе любимых ею юношей, если ты победишь в Олимпии», — сказал он. И Промах, вдохновленный услышанным, не просто победил, а победил Полидаманта из Скотуссы, который до этого одолевал львов у перса Оха[91].
23. Магнесийца же Мандрогена я сам слышал, когда он говорил, что твердостью, которую он в юности проявлял в панкратионе, он обязан был своему гимнасту. Дело в том, рассказывал он, что его отец умер и забота о доме легла на его мать, которой пришлось заниматься и мужскими, и женскими делами. Гимнаст написал ей такое письмо: «Если услышишь, что твой сын мертв, то верь. Но если услышишь, что он побежден, то не верь.» Это письмо, как он утверждал, внушило ему такое благоговение, что он выказывал всю возможную храбрость, лишь бы не сделать своего гимнаста лжецом, а мать — обманутой[92].
24.[93] А египтянин Оптат победил в Платеях в беге притом, что у них, как я сказал, был закон, велевший прилюдно казнить побежденного, который до этого был победителем, и запрещавший ему участвовать в тренировках, прежде чем он представит поручителя за свою жизнь. И вот, когда никто не хотел брать на себя столь серьезное поручительство, его гимнаст предложил себя самого для выполнения закона, и этим дал атлету возможность[94] добыть вторую победу. Ведь тех, кто замыслил достигнуть великого, я думаю, обнадеживает, когда в них верят.
25. Поскольку примеры льются потоком, и мы смешиваем в них древнее с новым, то нам следовало бы перейти к рассмотрению самого гимнаста: каков он, и что ему нужно знать, чтобы помогать атлету. Итак, гимнасту не следует быть ни болтливым, ни неискушенным[95] в речи, чтобы он, с одной стороны, не убавлял праздной болтовней свое деятельное искусство, а с другой — не производил впечатления непросвещенного человека, занимаясь своим делом бессловесно. Пусть он также полностью овладеет физиогномикой. Я настаиваю на этом вот почему. Элланодик или амфиктион[96] судит о мальчике–атлете исходя из следующего: его племя и родина, его отец и род, свободнорожденный ли, и не незаконнорожденный[97] ли он. Далее, достаточно ли ему мало лет, не выходит ли он за пределы категории мальчиков[98]. Но что касается того, крепок он или нет, не пьяница ли, не обжора ли, отважен он или робок — даже если бы они знали, законы ничего не предписывают им на этот счет. Гимнасту же требуется знать это в точности, будучи, в некотором роде, судьей природы [атлета]. Следовательно, пусть он полностью владеет умением определять нрав по глазам. Это умение выявляет медлительность или порывистость человека, притворщик ли он, лишен ли выносливости, слаб ли. Ибо черные глаза означают один нрав, а голубые, или серые, или налитые кровью — другой. Далее, светло–коричневые[99] глаза, глаза в крапинку, выпуклые или глубоко посаженные — каждые из них показывают другой нрав. Природа ведь отметила времена года звездами, а нравы людей — глазами. А к рассмотрению их телесных характеристик можно подходить как в ваятельном искусстве. Лодыжка должна соответствовать запястью, предплечье — голени. Часть руки ниже плеча нужно сравнивать с бедром, а ягодицу — с плечом. Спину нужно рассматривать в отношении к животу. Грудь должна выдаваться [вперед], как и части тела ниже таза. А голова, придающая характер всему целому, должна быть соразмерна всему этому.
26. После вышесказанного, мы полагаем, следует переходить еще не к тренировке, а к раздеванию[100] тренируемого, подвергнуть рассмотрению его природу, из чего она складывается и для чего служит. Ведь если требуются собаки или лошади, то охотникам или наездникам следует рассуждать таким образом: поскольку собаки не все одного и того же вида, то и использовать их охотник должен не всех на всевозможную дичь, но одних — на одну, а других — на другую. Так же и из лошадей: одних нужно использовать для охоты, других — для войны, третьих — для состязаний в беге, четвертых — для колесниц, да и это не просто так, а исходя из того, на какой стороне и к какой части упряжи каждая лошадь подходит. [Как же] не различать людей, которые должны состязаться в Олимпии или в Пифо[101] за провозглашенные глашатаями награды, которых домогался сам Геракл? Таким образом, я настаиваю, что гимнаст должен быть сведущ в аналогии, которую я привел, а равно и в том, как человеческий нрав связан с жидкостями тела[102].
27. Но еще выше по старшинству мнение спартиата Ликурга. Ибо он, желая доставить Лакедемону воинственных атлетов, сказал, что девушки должны заниматься гимнастикой и что им должно быть позволено прилюдно бегать: очевидно, чтобы иметь здоровых детей, то есть чтобы девушки, благодаря укреплению своего тела, производили лучшее потомство. Ведь когда такая девушка выйдет замуж, она не станет чураться ношения воды или перемалывания зерна, так как привыкла к труду с юного возраста. А если она вдобавок вступит в брак с человеком молодым и тоже упражняющимся, то произведет лучшее потомство: и высокое, и сильное, и крепкого здоровья. Лакедемон столь многого достиг на войне, потому что браки заключались у них таким образом.
28. Итак, поскольку следует начинать с происхождения человека, гимнаст должен браться за мальчика–атлета, прежде всего обращая внимание на его родителей: сошлись ли они молодыми, в цветущем ли были виде[103], свободны ли от тех болезней, которые поселяются в жилах или глазницах, а также от тех, которые поражают уши и внутренности. Ибо такие болезни по своей природе могут присутствовать в теле незаметно и не проявляться в ребенке. Но когда ребенок становится юношей, потом мужчиной, потом пора его расцвета остается позади — тогда эти болезни проявляются и становятся очевидными из–за тех изменений, которые испытывает кровь, проходя через эти возраста. Молодость родителей, да еще если они сошлись, будучи в цветущем виде, придает атлету силу, неиспорченную кровь, крепость костей, чистоту телесных жидкостей и высокий рост. К этому я бы еще добавил, что это придает и красоту. Как можно проверить ребенка, ничего не зная о родителях, отсутствующих при его осмотре? Ведь все дело превратится в бессмыслицу, если мы станем разбираться, каковы у атлета отец и мать, когда этот атлет уже приступил к стадию и близок к получению маслины или лавра[104], тем более что родители, возможно, умерли, когда он был еще младенцем[105]. Требуется иметь такой подход, при котором мы, осмотрев обнаженного атлета, будем также иметь представление о его предках, в том, что его касается. Хотя такое заключение сделать отнюдь не легко и не просто, это все же не выходит за пределы возможного для искусства гимнаста. Итак, перехожу к его изложению.
29. Итак, я показал, какого рода потомство производит молодое и цветущее семя. Потомство же людей старшего возраста имеет вот какие признаки. У таких кожа тонкая, ключицы чашеобразные, вены набухшие, словно у людей после тяжелой работы, таз несоразмерный, а мышцы слабые. Когда они упражняются, то выделяются и по другим признакам. Ведь они и медлительны, и сыры кровью по причине холодности своего тела. Их пот покрывает всю поверхность их тела, вместо того чтобы оставаться на выпуклостях и во впадинах. От усилий у них не появляется румянец, пока не доведешь их до пота, они плохо умеют что–либо поднимать[106], и им требуются передышки. Устают они от усилий чрезмерно. Я лично их считаю наихудшими из всех, кто участвует в состязаниях (ведь они не обладают крепостью мужей), особенно в панкратионе и кулачном бое, ибо те, у кого даже кожа слабая, легко поддаются ударам и ранам. Их следует, тем не менее, тренировать, но тренирующий[107] должен им больше потакать[108], так как им это требуется в упражнениях и при нагрузках.
Если же окажется, что только один из родителей был стар, то недостатки будут похожими, но менее явными.
30. Доказательством нездорового состояния тела является кровь, ибо она тогда обязательна мутная и переполненная желчью. Такая кровь, даже если гимнаст ее освежит, меняется обратно и мутнеет. Ведь от того, что плохо по природе, происходят тяготы. Кое–что показывает и выступающее горло или лопатки. Или длинная шея, спускающаяся слишком далеко к тому месту, куда сходятся ключицы. Также и те, у кого ребра расположены слишком узко или, наоборот, расставлены чересчур широко, имеют многие признаки болезней. Ибо в первом случае у них неизбежно сжаты внутренности, и дыхание затруднено. Они с трудом переносят напряжение и постоянно страдают от плохого пищеварения. А во втором случае внутренности тяжелые, и из–за этого дыхание становится редким и слабым, делая их вялыми. Пища такими усваивается хуже, скорее увеличивая живот, чем питая тело.
Вот то, что касается детей, которым предстоит состязаться. Что же касается качеств, необходимых для каждого вида состязаний, то здесь нужно рассмотреть следующее.
31. Тому, кто предназначен состязаться в «пяти»[109], следует быть скорее тяжелым, чем легким, и скорее легким, чем тяжелым[110], а также высоким, плотного сложения, держащимся прямо; не слишком мускулистым, но и не недоразвитым. Ноги у него пусть будут лучше длинные, чем умеренные, а таз гибкий и легкий: это для поворотов при метании дротика и диска, а также и для прыжка[111]. Ибо он будет прыгать более безболезненно и ничего себе не сломает, если будет приседать при приземлении. Далее, ему требуются большие ладони и длинные пальцы. Ведь он будет гораздо лучше метать диск, если, благодаря размеру пальцев, край диска будет глубже охвачен рукой. И дротик ему будет так легче привести в движение, чем если бы он едва доставал до ремня[112] короткими пальцами.
32. У тех, кто предназначен для длинного бега, должны быть сильные плечи и шея, почти как в пятиборье. А ноги у них пусть будут тонкие и легкие, как у бегунов на один стадий. Ибо эти последние помогают движению ног руками при энергичном беге, так сказать, влекомые руками как крыльями. В длинном же беге бегуны действуют так только в конце, а все остальное время они движутся почти как при ходьбе, держа руки перед собой, для чего им требуются сильные плечи.
33. Различий между состязающимися в беге с оружием, в стадии и в двойном пробеге никто не делает уже с тех времен, когда родосец Леонид победил во всех этих трех видах бега на четырех олимпиадах[113]. Но тем не менее, следует проводить различие между теми, кто состязается лишь в одном из этих видов бега, и теми, кто состязается во всех сразу.
Дело в том, что тому, кто станет бежать с оружием, требуются большая грудная клетка, хорошо развитые плечи и приподнятые надплечья[114] для того, чтобы было удобно нести щит, поддерживаемый этими частями тела.
А среди бегунов на один стадий, поскольку это самое быстрое[115] из состязаний, самые лучшие — это те, кто имеет умеренное телосложение. А еще лучше[116] те, которые, хотя и не слишком большого размера, но чуть больше умеренных. Ибо слишком большие размеры ухудшают устойчивость тела, точно так же как у высоких растений. Телосложение должно быть плотное, ведь способность хорошо бежать основывается на способности хорошо стоять. Гармония их тела следующая: ноги в хорошем соответствии с плечами, грудь[117] менее, чем соразмерная, и с хорошо расположенными внутренностями, надколенные части легкие, голени[118] прямые, руки больше обычных. Их мышцы должны быть умеренными, ибо слишком большие мышцы — помеха для скорости.
Телосложение же тех, кто состязается в двойном пробеге, должно быть мощнее, чем у бегунов на один стадий, но легче, чем у бегунов с оружием. Те же, кто состязается во всех трех видах бега, должны быть составлены, совмещая в себе лучшие достоинства тех, кто состязается в каждом виде бега по отдельности. И пусть не подумают, что это нечто невозможное, ведь такие бегуны бывали и в наше время.
34. Кулачный боец пусть имеет крупные кисти рук[119] и хорошие предплечья, части рук от плеча до локтя[120] – мясистые, плечи — крепкие, шею — высокую. Что касается запястий, то более толстые позволяют наносить более тяжелые удары, а менее толстые — гибки и позволяют бить с легкостью. Пусть все это поддерживает хорошо развитый таз. Ведь вынесенные вперед руки выводят тело из равновесия, если только таз не поддерживает его в устойчивом положении.
Я считаю, что люди с толстыми голенями не годятся вообще ни для каких состязаний, а для кулачного боя в особенности. В самом деле, ведь, во–первых, они недостаточно ловки, чтобы подступить к голеням противника, а во–вторых, они сами уязвимы для подступившего противника[121]. Таким образом, пусть голени у них будут прямые и умеренного размера, а бедра расположены свободно, с промежутком между ними, ибо телосложение кулачного бойца лучше приспособлено для стремительных движений, если его бедра не соприкасаются.
Живот же для них лучше всего втянутый: ведь в таком случае они легки и обладают хорошим дыханием[122]. Есть, впрочем, для кулачного бойца некоторая польза и от [большого] живота, ибо он сдерживает фронтальные удары по корпусу[123], будучи выставлен навстречу натиску противника.
35. Перейдем к тем, кто будет бороться. Образцовый борец должен быть скорее высоким, чем умеренного роста, но телосложение его должно быть точно такое же, как при умеренном росте. Шею он должен иметь не высокую, но и не посаженную плотно на плечах, ибо это последнее свойство, хотя оно, конечно, и удобно для борьбы, придает человеку вид скорее уродливый, чем гимнастически развитый, по крайней мере на взгляд тех, кто знает, насколько приятнее и божественнее выглядят те из статуй Геракла, где он исполнен достоинства, а его голова не втянута в плечи. Пусть же шея стоит прямо, как у прекрасного, уверенного в себе коня, а основание горла пусть доходит до обеих ключиц. Хорошо присоединенные надплечья и приподнятые верхние части плеч придают будущему борцу массивность, цветущий вид и силу, и бороться он будет лучше. Ведь когда шею в борьбе гнут и сворачивают в сторону, такие плечи служат хорошей защитой. Посредством их голова получает поддержку от рук.
Хорошо меченные руки приносят пользу в борьбе. А «хорошо меченной»[124] я называю вот какую руку. Толстые вены начинаются из шеи и горла, и идут одна с каждой стороны. Затем, пройдя по плечам, они спускаются к кистям вдоль рук и предплечий, при этом они хорошо видны. Далее, те люди, у которых эти вены проходят на поверхности тела и проявляются сверх меры, не получают от них никаких сил, и вдобавок такие вены неприятно выглядят, словно варикозные. С другой стороны, у тех людей, у которых эти вены залегают глубоко и набухают слабо[125], они являются признаками легкого, правильного дыхания[126] кистей, омолаживают руки у пожилых, а у молодых показывают, что руки способны к сильным движениям и предвещают хорошую борьбу.
Грудь лучше выпуклая и выставленная вперед, ибо у таких людей внутренности как бы находятся во вместительном и изящном домике, в цветущем состоянии, исполненные силы, свободные от болезней, а в нужное время и воодушевленные. Красивы также и груди, выдающиеся вперед умеренно, сухощавые и четко очерченные, ибо они обладают силой и удобством. В борьбе они хотя и хуже тех первых, но лучше всех прочих.
Впалую грудь я считаю непригодной ни для обнажения[127], ни для тренировок, ибо такие люди страдают желудком, внутренности у них в плохом состоянии, и дыхание сдавленное.
Живот пусть будет стянутый в нижней своей части, ведь живот для борца — бесполезный груз. И пусть он располагается поверх такого паха, который тоже не дряблый, а довольно хорошо развитый. Ибо такой пах способен сдавить все, что только не придется в борьбе, а будучи сам сдавлен противником, причиняет больше трудностей противнику, чем противник ему.
Спины красивы прямые, но для гимнастики лучше покатые, так как они по природе более близки к позе, принимаемой в борьбе: сгорбленной[128] и склоненной вперед. Пусть разделяющий спину позвоночник будет не впалый, ибо в противном случае в нем будет недостаток спинного мозга, и позвонки в нем будут вывихнуты во время схватки борцов, и даже возможно, что они иногда будут несколько вдавлены внутрь тела. Но это скорее надо считать предположением, чем истиной.
Таз, расположенный между верхними и нижними членами тела наподобие оси, должен быть поворотливый и удобоповорачиваемый[129]. Этому способствует размер таза и даже, не побоюсь этого слова[130], его чрезмерная мясистость. Части же тела под тазом не должны быть ни плоскими, ни, наоборот, слишком большими, ибо первые лишены силы, а вторые не годятся для упражнений. Вместо этого пусть они выступают заметно, то есть так, как свойственно для будущего борца.
Хорошо изогнутые ребра, придающие груди выпуклость, делают борцов способными и к нападению, и к защите. Ибо с такими, когда они под противником, трудно справиться, а когда они на противнике, то их нелегко выдержать.
Ягодицы же, если узкие, то слабые, а если слишком широкие, то вялые. А такие, которые легко послушны движениям, хороши для чего угодно.
Хорошо развитое и повернутое наружу бедро обладает крепостью и приятным видом и хорошо несет на себе все тело, особенно если поддерживающая его голень совершенно не имеет наклона наружу и бедро опирается на прямостоящую надколенную часть.
Скошенные, вывернутые наружу, а не прямые лодыжки приводят к падениям, точно также как из–за косого основания падают даже устойчивые колонны.
Вот каков борец. В панкратионе он тоже будет хорош, по крайней мере в той его части, которая происходит на земле. Но в схватках руками[131] они хуже. Наиболее совершенные из панкратиастов те, кто, по сравнению с кулачными бойцами, сложены скорее как борцы, а по сравнению с борцами — как кулачные бойцы.
36. Прекрасны и те атлеты, которые велики в малом. Этим мы хотим сказать, что они по размерам уступают атлетам умеренного и квадратного телосложения, но при этом тело их составлено наподобие больших и развито, для их размеров, сверх обыкновенного, и особенно если они не сухощавы, а наоборот, выглядят даже немного мясистыми. Борьба для них — особенно подходящее занятие, ибо они поворотливы и ловки, крепки и легки, быстры и с равномерным натяжением[132] во всем теле. Даже будучи поставлены на голову, они способны выпутаться из множества трудных и неудобных положений в борьбе, как если бы стояли на ногах. В панкратионе же и кулачном бое они плохие бойцы, так как они ниже наносящего им удары противника и нелепо подскакивают вверх от земли всякий раз, когда наносят удар сами[133]. В качестве примера атлета, который велик в малом, укажем на изображения борца Марона, появившегося некогда на свет в Киликии[134].
<…>[135]
Тех из них, у кого большая грудь, также следует отвергнуть. Ибо и они тоже хорошо умеют выворачиваться <из [трудных] положений>[136] в борьбе, но в нападении они бесполезны, поскольку их тело грузно сидит на ногах. «Львы», «орлы», «щепки»[137] и те, которых называют «медведями», — таковы различные виды атлетов. «Львы» обладают хорошо развитой грудью и руками, но недостаточной задней частью тела. «Орлы» имеют <сходное>[138] с ними телосложение, но худы в паху, как стоящие прямо орлы. Атлеты обоих видов отличаются силой, крепостью и стремительностью, но они чаще падают духом от неудач. Удивляться этому не приходится, если задуматься о природе львов и орлов.
37. «Щепки» и «ремни»[139], и те и другие, обладают высоким ростом, длинными ногами и очень крупными руками, но различаются друг от друга в как мелочах, так и в более крупных деталях. Ибо первые выглядят твердыми, с четко видными мышцами и как бы разломанными на много частей (откуда, я думаю, и происходит их наименование). Вторые же более расслабленные, с гибким телом, уподобляемые поэтому кожаным ремням. Первые более решительны в схватках, а вторые лучше удерживают противника и увертливы.
38. Выносливые атлеты — те, кто обладают твердым телом, мускулистые, с узким <тазом>[140] и подвижным лицом. <Временами> они даже кажутся <непобедимыми>[141]. Из них более надежными являются флегматики, так как холерики могут даже впадать в бешенство по своей природной склонности.
39. Те же, кого уподобляют медведям, округлы, гибки и мясисты, и части их тела не так четко выделены. Они скорее покаты, чем прямы. В борьбе с ними трудно справиться, они хорошо умеют ускользать и очень увертливы. Дыхание у них бурное, словно у медведей на бегу.
40. Атлеты–амбидекстры, которых называют обоюдно–правыми, — редкое явление в природе. Они обладают неукротимой силой, неутомимы, и им трудно сопротивляться, так как эти свойства им сообщает сама обоюдно–правость их тела, исполненная силы сверх обычной меры. Расскажу, откуда это известно. Как я слышал от старших, египтянин Мис[142] был человечком небольшого роста, но борьба его превосходила всякое искусство. Когда он заболел, левая сторона его тела увеличилась в размерах. Он уже решил, что больше не сможет состязаться, но ему приснился сон, повелевший ему не отчаиваться из–за болезни, так как пораженные болезнью части его тела станут сильнее нетронутых и целых. И этот сон оказался истинным. Ибо благодаря поврежденным частям его тела от его приемов в борьбе стало трудно защищаться, так что в сплетениях он был трудным противником. Он извлек, таким образом, пользу из своей болезни за счет усиления в испорченных частях тела. Но это — чудо. Надо сказать, что это не что–то такое, что случается [постоянно], а нечто, что случилось [однажды] и что следует скорее считать каким–то великим знамением бога людям[143].
41. Конечно, в вопросе о соотношении между различными видами тела, тот или этот лучше, существуют даже небольшие споры среди тех, кто не рассмотрел дело логически. Но в том, что касается красисов[144], всех сколько их ни есть, никогда не ставилось и не должно ставиться под сомнение, что наилучшим красисом являются теплота и влажность.[145] Ибо такой красис, подобно роскошным статуям, состоит из чистого и беспримесного вещества. Те, в ком течет мало лимфы и желчи, свободны от грязи[146], мути и избытка жидкостей, легко переносят тяжелые нагрузки, имеют хорошее пищеварение и болеют редко, а излечиваются быстро. Они послушны и хорошо поддаются различным видам тренировки благодаря счастливому красису. Атлеты–холерики[147], хотя обладают теплотой, но сухи. Они бесплодны для упражняющих их, точно так же как горячие пески бесплодны для сеющих.
Тем не менее, они сильны своей быстрой сообразительностью, ибо ее у них в избытке. <Флегматики же медленнее>[148] в своих способностях из–за своей холодности. Их следует тренировать, держа в постоянном напряженном движении, холериков же — постепенно и с передышками, ибо первым требуется стрекало, а вторым узда. Первых нужно иссушать[149] пылью, а вторых увлажнять оливковым маслом.
42. Вот то, что мне следовало сказать о красисе в гимнастике нашего времени, ибо что касается древней гимнастики, то она даже не знала о красисе, а упражняла одну лишь силу. Под гимнастикой древние понимали какие угодно упражнения. Одни упражнялись, нося тяжелые грузы, другие — соревнуясь в быстроте с лошадьми и зайцами, третьи — распрямляя и сгибая железо, выкованное в куски большой толщины, четвертые — впрягаясь вместе с могучими волами, тянущими повозки. Иные смиряли быков, хватая их за шею, а иные — даже львов. Именно так поступали Полиместоры[150], Главки[151] и Алесии[152], а также Полидамант[153] из Скотуссы. Тисандра, кулачного бойца с Наксоса[154], когда он плавал вокруг мысов острова, руки несли через морские просторы, одновременно тренируя и его, и самих себя[155]. Они купались в реках и источниках и закаляли себя тем, что спали на земле, либо растягиваясь на шкурах, либо сооружая себе постель из собранной в лугах травы. Их едой был ячмень, а если все же хлеб из пшеницы, то из неочищенной и без закваски. Они питались мясом коров, быков, коз и оленей и жирно умащались маслом диких олив[156]. Поэтому они упражнялись, не болея, и долго не старели. Иные состязались в восьми олимпиадах, а иные и в девяти[157]. Они также хорошо умели сражаться с оружием. Они сражались за городские стены, и при этом не погибали там, а заслуживали награды за доблесть и трофеи, применяя свои военные навыки в гимнастике, а гимнастические — на войне.
43. Когда же все переменилось, сражающиеся превратились в невоинственных, деятельные в ленивых, твердые в расслабленных, а сицилийская изысканная кухня стала повсеместной, тогда–то стадии[158] пришли в упадок и особенно потому, что в гимнастику введено было угодничество[159]. Первой угодничество ввела медицина тем, что предложила свои советы. Это хорошее искусство, но слишком расслабляющее в применении к атлетам. Далее, она научила атлетов быть вялыми и наедаться перед упражнениями как ливийские или египетские мешки [с зерном]. Она принесла с собой кулинаров и поваров, приготовляющих сладкое, благодаря которым атлеты стали прожорливы и с большим животом. Ведь медицина угощала их маковым хлебом и хлебом из очищенной пшеницы. Она кормила их совершенно не подходящей им рыбой[160], рассуждая о том, как природа рыб зависит от того, в каких местах она живет в море: что в мутной воде рыба жирная, в каменистых местах — мягкая, в глубокой воде — мясистая; что те рыбы, которые кормятся листьями, щуплые, а те, что морской травой[161] – лишены питательности[162]. Также и о мясе свиней медицина рассказывает чудеса. Мясо свиней, которые паслись у моря, она велит считать негодным из–за морского чеснока, которым изобилуют морские берега и прибрежные пески. Приказывает она остерегаться и свиней, которые паслись вблизи рек, так как там они едят раков, а единственно употреблять мясо свиней, выкормленных кизилом[163] и желудями.
44. Когда атлеты роскошествуют таким образом, это обостряет их страсть к любовным делам. Но также из–за этого атлеты начали незаконно продавать и покупать победы. Одни продают свое доброе имя, думаю, из–за того, что очень нуждаются, а другие покупают легкую победу из–за своего изнеженного образа жизни. Законы о храмовых грабителях обрушивают свой гнев на того, кто похитит или уничтожит серебряное или золотое приношение богу, а венок Аполлона или Посейдона, за которые даже сами боги состязались изо всех сил[164], можно невозбранно продавать и невозбранно же покупать. Только лишь у элейцев олива остается неприкосновенной[165] согласно своей древней славе. Что же касается прочих состязаний, то мне достаточно рассказать об одном случае из многих, в котором содержится все. Мальчик победил в борьбе в истмийских играх, договорившись с одним из противников о победе за три тысячи[166]. На следующий день, когда они пришли в гимнасий, тот, второй, потребовал деньги, а первый заявил, что ничего ему не должен, потому что одолел его, сопротивляющегося. Не в состоянии разрешить спор, прибегли к клятве. Они явились в храм Истмийца[167], и тот, что отдал победу, прилюдно клялся, что продал принадлежащее богу состязание и что ему были обещаны три тысячи. И он признавался в этом ясным голосом и не <воздерживаясь от нечестивых слов>[168]. И чем более это верно (ведь дело происходило при свидетелях), тем более нечестиво и возмутительно. Он клялся в этом на Истме, на глазах у всей Эллады. Что же, в таком случае, может происходить в Ионии и <в Ази>и[169], в надругательство над состязаниями?
Я не снимаю ответственности за эту пагубу с самих гимнастов, ибо они являются на гимнастические упражнения с деньгами, ссужают их атлетам под больший процент, чем в ходу у купцов, путешествующих по морю[170]. О добром имени атлета они не думают, а становятся советниками по купле–продаже, заботясь о собственной выгоде, ибо они либо ссужают деньги покупающим [победу], либо забирают деньги у продавших. Вот то, что я могу сказать об этих торговцах, ибо они, в некотором роде, торгуют достоинствами атлетов, наживаясь на них.
45. Неправильно поступают они и вот в чем. Раздев мальчика–атлета, они тренируют его так, как будто он уже мужчина, веля ему упражняться на полный желудок, ходить между упражнениями и громко рыгать. Таким образом они, подобно плохим учителям, лишают мальчика его детской резвости, воспитывают в нем лень и промедление, учат его быть вялым и более робким, чем свойственно его возрасту. А следовало бы тренировать движения, как в палестре. Под этим я понимаю все движения ног, какие делают, когда разминают [шкуры], и все движения рук, какие делают, когда <месят [тесто]>[171]. Пусть мальчик также хлопает в ладоши, так как от этого тренировка станет более одушевленной[172]. Таким образом тренировался финикиец Геликс[173], и не только будучи в разряде мальчиков, но и перейдя в разряд мужчин. И он стал удивительным атлетом, опередив всех, кто, насколько я знаю, пользовался этим способом облегчить упражнения.
46. Не следует признавать и тетрады гимнастов, посредством которых все в гимнастике было совершенно загублено. Под тетрадой понимается четырехдневный цикл, по которому каждый день делается что–то свое. Первый день подготавливает атлета, второй напрягает, третий расслабляет, а четвертый действует средним образом. Подготовительные упражнения состоят из кратких нагрузок и быстрых движений. Они пробуждают атлета и готовят его к последующим тяготам. Напряженные упражнения — это настоящее испытание сил атлета. Расслабляющий день — время вернуться к размеренным движениям. А средний день для того, чтобы учиться не упускать увертывающегося противника[174] и увертываться самому.
Когда гимнасты тренируют согласно всей этой системе и повторяют тетрады таким образом по кругу, они не принимают в рассмотрение самого обнаженного атлета. Ведь на дело влияет еда, вино, питание тайком[175], тревога и усталость и еще многое другое, что–то вольно, а что–то невольно. Каким же образом мы поможем атлету против всего этого, если будем следовать тетрадам и назначать упражнения [заранее]?[176]
47. Объевшихся видно по тяжелому надбровью, стесненному дыханию, набухшим ключичным впадинам и немного вздувшимся бокам. Напившихся выдают чрезмерно большой живот, играющая[177] кровь и влажность на боках и на мышцах над коленями.
Тех, кто упражняется после любовных дел[178], можно определить по большему числу признаков. Их можно распознать по тому, что они выказывают меньшую силу, у них стеснено дыхание, в резких движениях они нерешительны, от нагрузок они сникают и прочее в том же роде. Когда же они раздеты, их выдают впалые ключицы, нескладный таз, обозначившиеся ребра и холодность крови. С такими как ни старайся, они никогда не получат венка в состязании. Их подглазья ослаблены, как и сердцебиение, как и пары их пота, как и их сон, который управляет пищеварением. Взгляд их блуждающих глаз выказывает похоть.
48. Те, у кого бывают влажные сны[179], что является очищением тела от избытка жизненных сил, имеют, тем не менее, бледный вид, потеют и выказывают некоторую слабость. Они освежены сном, их таз безупречен, дыхание достаточно. Их состояние сходно с теми, кто занимается любовными делами, но не одинаково. Первые очищают свое тело, вторые — расшатывают его. Верное свидетельство изнурения следующее: поверхность тела кажется нежнее обычного, кровеносные сосуды разбухшие, руки повисшие, мышцы иссохшие.
49. Далее, объевшихся, будь они легкими атлетами или участниками тяжелых состязаний, следует подвергнуть массажу движениями, направленными вниз, чтобы избавить важнейшие части тела от избытка. Пятиборцам нужно упражняться в каком–нибудь из легких видов атлетики, бегунам — без напряжения, расслабленно и с несколько увеличенным шагом. Кулачные бойцы пусть упражняются на расстоянии вытянутой руки, осторожно и как бы ступая по воздуху[180]. Борьба и панкратион тоже могут быть прямостоящими [как кулачный бой], но в них бывает необходимо и действовать лежа. Пусть же лежат, но на противнике, а не под ним, и ни в коем случае не кувыркаясь, чтобы не причинить какого–либо вреда телу.
Гимнасты пусть разминают как легких, так и тяжелых атлетов умеренным растиранием тела, и особенно его <верхней части>[181]. При этом, умащая их тело, нужно вытирать излишки [масла].
50. Чрезмерное количество вина в телах атлетов приводит к потоотделению при упражнениях со средними нагрузками. Таких чрезмерно выпивших атлетов нельзя тренировать слишком много, но нельзя и давать им расслабляться. Ибо лучше вывести из тела вредную жидкость, чтобы от нее не испортилась кровь. Так пусть гимнаст обтирает их и применяет к ним стленгиду, пользуясь ею умеренно, чтобы не останавливать излияние пота.
51. Если же атлет явился после любовных дел, его лучше не тренировать. Ибо разве такие атлеты, променявшие венки и провозглашения глашатаев на постыдное удовольствие, — мужи? Ну а уж если их тренировать, то, в качестве наказания, делать это нужно, подвергая испытаниям их силу и дыхание, ибо именно их особенно сокрушают любовные удовольствия.
Состояние атлетов с влажными снами также любовной природы, но, как я говорил, это не по их воле. Их нужно тренировать осторожно, давать им нарастить свои силы, так как именно сил–то у них и не хватает, и изгонять из них пот, поскольку его у них избыток. Пусть их упражнения носят предварительный характер и будут растянуты по времени, чтобы тренировалось их дыхание. Им требуется умеренное количество оливкового масла[182], причем смешанного с пылью, так как это средство и для сдерживания, и для расслабления тела.
52. Если атлеты тревожатся, нужно воздействовать также и на их разум словами ободрения и воодушевления. Тренируются пусть сходно с атлетами, страдающими от бессонницы или от плохого пищеварения. Таким хорошо подходят гармоничные упражнения, ибо пугливый разум более склонен выучивать то, чего следует избегать.
Изнурение может само по себе порождать болезни, и тем, кто тяжело потрудился на глине и[183] в палестре, нужно ограничиться расслабленным отдыхом. А тем, кто потрудился в пыли[184], нужно на следующий день дополнительно упражняться на глине с немного увеличенной нагрузкой[185]. Ибо полное расслабление после упражнений в пыли — плохой врач от изнурения, оно не восстанавливает силы, а подрывает их. Вот какова была бы мудрейшая гимнастика, обращающая все внимание на атлета.
53. Свидетельством о тетрадах, которые я уже осудил[186], служит также и оплошность, допущенная в случае с борцом Гереном[187], могила которого находится в Афинах, справа от дороги в Элевсин. Он был родом из Навкратиды[188], один из лучших борцов, как показывают <победы, которых он достиг>[189] в состязаниях. Случилось так, что он победил в Олимпии. На третий день после этого он пил[190] в честь своей победы, угощая некоторых своих знакомых лакомствами, к которым не привык, и не выспался. На следующий день, придя в гимнасий, он сообщил своему гимнасту, что у него несварение желудка[191] и он чувствует себя плохо. Тот пришел в ярость, выслушал его с гневом и бранил его за то, что он отлынивает и нарушает тетрады. Наконец, невежественно тренируя этого атлета, он причинил ему смерть, не назначая ему те упражнения, которые следовало бы назначать, даже если бы атлет ничего ему не говорил[192]. Таким образом, вред от этих тетрад, а равно и от неумелого и невежественного гимнаста, немалый. Ибо разве это не тяжкая оплошность: оставить стадии без такого атлета?
А что касается тех, кто придерживается тетрад, то как они будут пользоваться ими, когда прибудут в Олимпию?[193] Пыль там такая, как я уже говорил[194], порядок упражнений предписан, элланодик руководит упражнениями, не объявляя заранее, а как ему покажется нужным в данное время, причем бич грозит и гимнасту, если он как–нибудь нарушит приказания элланодиков. Приказывая, они не терпят возражений, так что тем, кто им перечит, угрожает изгнание с олимпийских игр.
Вот и все, что я скажу о тетрадах. Следуя сказанному, мы должны будем признать гимнастику мудростью и придадим силы атлетам, а стадии снова обретут молодость благодаря хорошим методам тренировки[195].
54. Галтер — изобретение пятиборцев, изобретен был для прыжков, от которых, естественно, и получил такое имя[196]. Ибо правила, считая прыжок особенно трудной частью состязания[197], предписывают подбадривать прыгуна флейтой[198] и облегчать ему задачу посредством галтера. Ведь галтеры надежно направляют руки, делают приземление устойчивым и с ясным отпечатком на земле. Из правил видно, насколько это ценно, так как по ним измерение прыжка не признается, если отпечаток нечеткий.
Длинные галтеры используются для упражнения плеч и рук, а сферические — еще и для пальцев[199]. Они должны быть предоставлены и легким, и тяжелым атлетам для всех упражнений, кроме предназначенных для восстановления сил.
55. Глиняная пыль годится для очищения тела и приведения излишеств к умеренности[200]. Пыль от черепков[201] полезна для открытия закрытых [пор на коже] и выделения пота, а асфальтовая — для согрева замерзших частей тела.
Черная и желтая разновидности пыли обе земляные и хороши для размягчения и подпитывания[202] тела. Желтая пыль также придает блеск, так что когда она на цветущем и тренированном теле, то оно приятнее на вид. Рассыпать же пыль нужно гибкими движениями запястья, сквозь пальцы, не посыпая, а рассеивая ее так, чтобы частицы пыли оседали на атлета[203].
56. Корик[204] должен быть подвешен для кулачных бойцов, но также, что гораздо важнее, для занимающихся панкратионом. Корик для кулачного боя должен быть легким, так как кулачный боец тренирует руки только для своевременного [удара]. Корик для панкратиастов должен быть тяжелее и больше, чтобы они могли тренироваться крепко стоять на ногах, выдерживая налет корика. Они также будут тренировать свои плечи и пальцы, нанося удары противнику. Пусть атлет бросается на корик головой[205] и проделывает все прочие прямостоящие действия панкратиона.
57. Что касается солнечных ванн, одни принимают их безрассудно, все при любом солнце, другие разумно и со знанием дела: не всегда, а только в самое лучшее время. При северном ветре или в безветренную погоду солнечные лучи чистые и теплые, поскольку они прибывают из безоблачного неба. При южном же ветре или в облачную погоду солнечные лучи влажные и обжигающие, способные скорее изнежить упражняющихся, чем согреть их. Итак, о днях, подходящих для солнечных ванн, я сказал.
Солнечные ванны нужны больше флегматикам, для того чтобы выпарить из них излишек жидкости. Холерикам их нужно избегать, чтобы не «поливать огонь огнем».
Более пожилые пусть принимают солнечные ванны, лежа на солнце неподвижно, как бы обжариваясь. Те же, кто в расцвете сил, пусть при этом ведут себя деятельно и выполняют все упражнения, какие предписывают элейцы[206].
Парные бани и натирание маслом по сухому телу, поскольку они относятся к более грубой разновидности гимнастики, оставим лакедемонянам, чьи упражнения непохожи ни на панкратион, ни на кулачный бой[207]. Сами лакедемоняне говорят, что упражняются таким образом не ради состязаний, а ради одной только телесной крепости, что и явствует из того, что они подвергаются ударам бича, ибо закон требует, чтобы их бичевали на алтаре[208].
Литература/References
Crowther N. B. 1990: The evidence for kicking in Greek boxing. The American Journal of Philology 111(2): 176-181.
Daremberg Ch. 1858: Le Traité de Philostrate sur la gymnastique. Paris. Harris H. 1964: Greek Athletes and Athletics. London.
Jüthner J. 1909: Philostratos über Gymnastik. Leipzig.
König J. 2014: Gymnasticus. Loeb Classical Library 521. Harvard University Press, Cambridge.
McCabe D. F. 1984: Miletos Inscriptions. Texts and List. «The Princeton Project on the Inscriptions of Anatolia», The Institute for Advanced Study, Princeton.
McCabe D. F. 1985: Didyma Inscriptions. Texts and List. «The Princeton Project on the Inscriptions of Anatolia», The Institute for Advanced Study. Princeton.
McCabe D. F. 1991: Magnesia Inscriptions. Texts and List. «The Princeton Project on the Inscriptions of Anatolia», The Institute for Advanced Study. Princeton.
Miller S. 2004: Ancient Greek Athletics. New Haven. Mynas M. 1858: Philostrate sur la gymnastique. Paris.
Poliakoff M. B. 1987: Combat Sports in the Ancient World. New Haven.
Rushkin I. 2022: O gipoteze, chto v drevnegrecheskom kulachnom boye primenyalis’ udary nogami [On the Conjecture about Kicking in Ancient Greek Boxing]. Problemy istorii, filologii, kul’tury [Problems of History, Philology and Culture] (in print).
Рушкин И. П. О гипотезе, что в древнегреческом кулачном бое применялись удары ногами. Проблемы истории, филологии, культуры. 2022 (в печати).