Книга I. О ЦАРЯХ (ΕΚ ΤΗΣ ΒΑΣΙΛΙΚΗΣ)

I. [Из Phot. Bibl., стр. 16b4B].
1. Начинается история с Энея, сына Анхиса, сына Кания, который во время Троянской войны был в расцвете своих сил, после же взятия Трои бежал и после долгого блуждания пристал к одному из берегов Италии, называемому Лаврентом[1], там показывают до сих пор и его лагерь, и морской берег от него называют Троей[2]. Над аборигинами[3], жившими здесь италами, властвовал тогда Фавн, сын Арея[4], который выдал замуж за Энея дочь свою Лавинию[5] и дал ему земли в окружности четыреста стадиев. Эней основал город и по имени жены назвал его Лавинием. Три года спустя, когда Фавн скончался, Эней в силу свойства принял власть над этой страной и аборигинов назвал латинами по имени своего тестя Латина Фавна. Еще три года спустя, когда началась война с рутулами, народом тирренского племени[6] из-за жены Энея Лавинии, которая раньше была сосватана за их царя, Эней в схватке был убит, и власть принял Эврилеонт, переименованный в Аскания, который был рожден Энеем от Креусы, дочери Приама, бывшей ему женой в Илионе. Некоторые же говорят, что Асканий родился у него от Лавинии, как преемник власти.
2. Когда же скончался Асканий на четвертый год после заселения Альбы[7] (ибо он выстроил город, назвав его Альбой[8], и переселил туда народ из Лавиния), власть принял Сильвий. Сыном Сильвия был, говорят, Эней Сильвий, сыном же Энея - Латин Сильвий, сыном же последнего - Капий, сыном же Капия был Капет, Капета же - Тиберин, а сыном Тиберина - Агриппа, сыном же последнего - Ромул. Он, говорят, был убит молнией; у него был сын Авентин, у Авентина же - Прока. Им всем было прозвище Сильвии. У Проки же родилось два сына, старший Нумитор, младший же - Амулий. Когда же старший принял власть от скончавшегося отца, младший преступно и насильственно завладел ею, отняв ее у брата. Эгеста, сына своего брата, он убивает, дочь же его, Рею Сильвию, делает жрицей[9], чтобы она оставалась бездетной; Нумитора же от покушения на его жизнь спасла мягкость его нрава и большая скромность. Но Сильвия противозаконно зачала. Амулий для наказания схватил ее и заключил в темницу, двух же сыновей, рожденных от нее, дал пастухам, чтобы бросить малюток в ближнюю реку; имя реке было Тибр, детям же - Ром[10] и Ромул, причем вели они свой род с материнской стороны от Энея, так как род отца был неизвестен[11], относясь с презрением к этому, они всегда более хвалились своим происхождением от Энея.
II. [Там же, стр. 15b22]. Первый том обнимает дела и деяния семи царей: Ромула, Нумы Помпилия, Анка ГостилияII. [12] и другого Анка, которого звали и Марцием, потомка Нумы, Тарквиния, Сервия Туллия и Тарквиния Луция, сына Тарквиния[13]. Первый из них, основавший и заселивший Рим, хотя и правил скорее патриархально, чем тиранически, однако был убит или, как говорят другие, исчез. Второй, процарствовав ничуть не хуже, чем первый, если даже не лучше, окончил свою жизнь, прожив...[14] Третий же был убит молнией. Четвертый окончил свою жизнь вследствие болезни. Пятый был зарезан пастухами, и шестой равным образом насильственно окончил свою жизнь, будучи убит. Седьмой же за свои беззаконные действия был изгнан из города и лишен царской власти[15]. После этого, по прекращении царской власти, власть была возложена на консулов[16].
III. [Suid. s. v. Τάτιος и φυλάξασα]. Она же, выждав момент, когда отца не было, обещает Татию предать укрепление.
IV. [Suid. s. V. λιθάζω]. По приказанию Татия сабиняне стали бросать в девушку свои золотые вещи, как камни, до тех пор, пока она, израненная ими, не была под ними погребена.
V. [U. т. е. Urs. Sel. de leg., стр. 334]. Войну Татия с Ромулом примирили жены римлян и дочери сабинян, явившись посредницами. Подойдя к валу укрепления своих родителей, они протягивали к ним руки, показывая своих малюток, которые уже были у них от мужей, и свидетельствовали за них, что те ничем против них не погрешили, поступая с ними насильственно. Они просили сабинян пожалеть самих себя и своих зятьев, своих внуков и дочерей, отказаться от этой преступной войны между родственниками или убить прежде всего их, которые являются виновницами войны. Сабиняне, отчасти вследствие сложившихся для них в то время затруднений, а вместе с тем из жалости к женщинам, сознавая уже, что римляне сделали это не из-за наглости, но в силу необходимости, согласились на переговоры. Рому л и Татий сошлись на дороге, которая с тех пор стала называться священной[17], и пришли к следующему: царствовать должны оба, и Татий, и Ромул, сабиняне же, участвовавшие тогда в походе с Татием, и если кто захочет, то и из других сабинян, переселяются на землю римлян на совершенно равных и одинаковых с римлянами правах.
VI. [Suid. s. v. ἰδιόξενος]. Предводитель же альбанцев Фуфетий, узнав об этом от своих личных друзей и гостей, сообщил Гостилию[18].
VII. [Там же, s. ν. βλάσφημος]. Некоторые же поносили его [Гостилия], как безрассудно возложившего все на троих мужей.
VIII. [Там же, s. v. δικαιοῦν]. Римляне считали, что надо заключить мир на условиях, которые жители Габий сочтут справедливыми.
IX. [Из анонимного грамматика; Bekk. An. стр. 180, 15]. Он [Тарквиний] покупает три книги за цену девяти.
X. [Suid. s. vv. ἀχρηστία и Ὁράτιος]. Гораций[19] же имел испорченные ноги и не получал консульства ни во время войны, ни во время мира из-за негодности ног[20].
XI. [Там же, s. v. προσήσεσθαι]. Консулы принесли клятву и сказали, что они скорее согласятся на все, чем примут назад Тарквиния.
XII. [Из сборника "О доблестях и пороках"[21]; Val. Exc. ex coll. Const. Porph. стр. 546]. [504 г. до н. э.] Тарквиний возбуждал сабинян против римлян. Но Клавдий[22], родом сабинянин из города Регилла[23], человек влиятельный, не допустил сабинян преступить соглашение; судимый впоследствии за это, он бежал в Рим с родственниками, друзьями и рабами в количестве пяти тысяч. Им всем римляне дали место для поселения и землю для обработки и сделали их гражданами. А Клавдия, проявившего себя блестящими подвигами в войне против сабинян, они зачислили в сенат; и установили новую филу[24], названную его именем.
XIII. [Suid. s. vv. ἔνσπονδος и πάρεσις]. [498 г.] Латины, будучи с римлянами в клятвенном союзе, ополчились на них... Латины же выставляли обвинения против римлян в том, что они, будучи по отношению к ним в клятвенном союзе и родственными им, преступили свою клятву[25].
XIV. [Из неизвестного грамматика; Bekk. An., стр. 130, 13]. Встретив всех.
XV. [Там же, стр. 146, 3]. Так как римляне не хотели слушать ни того, ни другого предложения.
XVI. [Suid. s. v. ἀψιμαχία; cp. An., стр. 148, 4]. Вначале были ссоры и небольшие драки, а затем уже стычки и вторжения в землю противников.
XVII. [Из неизвестного грамматика; An., стр. 170, 28]. Купив за большие деньги[26].

---

[1] Вероятно, позднейший vicus Augustanus Laurentium (It. Ant. 301) на месте современного Тор Патерно или Капокотто.
[2] Об этой Трое в Лации близ Лаврента говорят также Дионисий Галикарнасский (I. 53. 1) и Ливий (I. 1. 5).
[3] От латинского Aborigines — «исконные жители страны».
[4] Идентичное Марсу божество Луперкалий (Фавн Луперк) тесно связано своим именем, а также и культовой практикой, с древнепатрицианским родом Фабиев.
[5] По широко распространенной легендарной и эпической традиции отцом Лавинии является царь аборигинов Латин, с которым, впрочем, Аппиан и отождествляет несколькими строками ниже царя Фавна.
[6] Племя, локализуемое в области латинской Ардеи, упоминающееся лишь в связи с легендой об Энее и исторически не засвидетельствованное.
[7] Конъектура Хошеля; в рукописи: ὄκησιν после «поселения своего в Альбе».
[8] Альба Лонга латинских авторов (Ливий. I. 3; Варрон. О лат. языке. V. 144), считавшаяся древнейшим латинским городом.
[9] Т. е. весталкой.
[10] Соответствует Рему латинских авторов.
[11] Остальная часть фразы имеется только в позднейших рукописях.
[12] Тулл Гостилий других авторов, которому Аппиан придавал личное имя Анк, принадлежавшее в действительности его преемнику. См.: Last H. The Kings of Rome // CAH. VII. P. 370, ‒ который допускает возможность исторического существования обоих царей (Тулла Гостилия и Анка Марция).
[13] Ливий (I. 34. 1, ср.: Дионисий Галикарнасский. III. 46. 5) называет его Луцием Тарквинием Приском (Древним).
[14] Пропуск заполняется словами Дионисия Галикарнасского: II. 76: «прожив свыше 80 лет».
[15] Изгнание царя Луция Тарквиния Суперба из Рима традиция относит к 510 г. до н. э. (Ливий. I. 60. 2).
[16] Луций Юний Брут и Луций Тарквиний Коллатин (Ливий. I. 60).
[17] Sacra via, одна из древнейших центральных улиц Рима, шедшая от склона Капитолийского холма (Clivus Capitolinus) до царской курии у Палатина; на ней были расположены древнейшие святилища, в том числе храм Весты и храм Юпитера Статора.
[18] Речь идет о предложении последнего альбанского правителя ‒ диктатора (Ливий. I. 23. 4) или царя (I. 24. 2) ‒ Меттия Фуфетия римскому царю Туллу Гостилию решить спор между Альбой и Римом посредством единоборства Горациев и Куриациев (См.: Ливий. I. 22 сл.; Дионисий. III. 7. 1 сл.). Легенда эта, отражающая борьбу Рима за объединение Лация, связана с курганным некрополем, расположенным близ Рима у дороги к Альбе, в котором предание видело могилы Горациев и Куриациев (Ливий. I, 25. 14).
[19] Т. е. Гораций Коклес.
[20] Легендарный Гораций Коклес, сказания о котором связаны с древней статуей, стоявшей на Форуме (Авл Геллий. IV. 5. 1 сл.), погиб при защите pons Sublicius, по версии, изложенной у Полибия, и остался жив, по версии Тита Ливия (II. 10. 1 сл.), относящего это событие к войне с царем Клузия Порсенной (у Полибия о времени жизни Горация Коклеса точных сведений не имеется). Дионисий Галикарнасский (V. 24 сл.), придерживающийся версии Ливия, присовокупляет, первый из известных авторов, хромоту Коклеса, объясняющую отсутствие его имени в фастах. Этот же рассказ, очевидно, передавал и Аппиан.
[21] Eclogae de virtutibus ac vitiis, составленные в X в. при Константине Багрянородном из эксцерптов, извлеченных из Полибия и других древних авторов, писавших о римской истории.
[22] Appius Claudius Sabinus Inregillensis в Капитолийских фастах под 303 г. назван сыном Марка (Дионисий Галикарнасский. V. 49. 2; в противоречие со всей остальной традицией, называет Титом Клавдием), по сабински Attus Clausus (Ливий. II. 16. 4), консул 495 г. до н. э. вместе с Публием Сервилием Приском Структом (II. 21. 5).
[23] Исчезнувшее уже в древности сабинское поселение, локализуемое близ Морисконы, к северу от Тибура (RE. I A. 1. 472).
[24] Т. е. трибу.
[25] Договор Рима с Латинским союзом, о котором идет речь, воспроизведен у Дионисия Галикарнасского (VI. 95). Речь идет о полулегендарной войне Рима с Латинским союзом (Ливий. II. 19), закончившейся победой при Регильском озере, которую традиция относит к 496 г. до н. э.
[26] Последние четыре отрывка не могут быть точно отнесены к какому-либо определенному месту.

Книга II. ИТАЛИЙСКАЯ (ΕΚ ΤΗΣ ΙΤΑΛΙΚΗΣ)

Ι. [Suid. s. V. κληροῦχον]. Вольски же, не испуганные поражениями соседей, ополчились на римлян и осаждали их клерухов[1].
ΙΙ. [Там же. s. v. ἀπαξιῶν]. [491 г. до н. э.] Народ же не выбрал Марция[2], искавшего консульства, не потому, чтобы он считал его не достойным, но боясь его гордого высокомерия.
ΙΙΙ. [Там же, s. v. πίμπραται]. [498 г.] Марций, пылая гневом на римлян за то, что они приговорили его к изгнанию[3], и задумывая против них нечто весьма серьезное, обратился к вольскам.
IV. [Там же[4], s. v. ἀλλαξάμενος]. Что он приходит к ним, отказавшись от своего отечества и рода, сочтя все это за ничто и пожелав перейти на сторону вольсков против своего отечества[5].
V. [U. стр. 335]. [488 г.] 1. Когда Марций Кориолан был изгнан и бежал к вольскам и когда он, двинувшись походом против римлян, отстоял от Рима на сорок стадиев[6] и расположился здесь лагерем[7], народ стал грозить сенату передать укрепления врагам, если они не отправят послов для переговоров с Марцием. Сенат же с трудом согласился отправить к Марцию полномочных послов для заключения достойного римлян мира. Они прибыли в лагерь вольсков, предложили Марцию, слушавшему их вместе с вольсками[8], амнистию и возвращение на родину, если он прекратит войну, и напомнили ему о сенате, ничем против него не погрешившем. Он же, обвиняя народ во многих против него и против вольсков провинностях, объявил вместе с тем, что вольски заключат с ними мир, если они отдадут землю вольсков, которой они завладели, и города, и сделают их своими согражданами, как латинов. Пока же они, побежденные, продолжают владеть тем, что принадлежало победителям, он не видит, каким образом может быть заключен между ними мир. Он отпустил послов, узнавших это, и дал тридцать дней на рассмотрение этого дела. Обратившись же затем против других латинов, он за тридцать дней взял семь их городов и вернулся, чтобы выслушать ответ римлян.
2. Они же ответили, что если он выведет войско из земли римлян, то они пошлют к нему послов, которые заключат с ним договор на достойных условиях. Когда же он вновь отказался это сделать, они послали к нему десять других послов, которые должны были его просить, чтобы он не делал ничего недостойного своего отечества, чтобы соглашение произошло не на основе его предписания, а на добровольных началах, и чтобы он сделал это из уважения к отечеству, чтя высокое достоинство предков, ни в чем перед ним не виноватых. На это он им ответил только, чтобы они пришли через другие три дня, приняв иное, лучшее решение. Они послали к нему и жрецов, облаченных в священные одежды, чтобы просить его о том же; но он им сказал, что должно или выполнить приказанное, или больше к нему не являться. И вот римляне готовятся к осаде, приносят на стену камни и стрелы, чтобы сверху отражать Марция.
3. Валерия же, дочь Попликолы, ведя за собой многих женщин, пришла к матери Марция Ветурии и к жене его Волумнии[9], все они, одетые в траурные одежды, неся с собой маленьких детей для умилостивления, убеждали их пойти вместе с ними к Марцию и умолять его пощадить и их самих, и отечество. Они вышли с согласия сената, одни женщины, и направились в лагерь врагов. Марций, удивляясь благородной смелости римлян, которая присуща и римским женщинам, встретил приближающихся и, удалив из уважения к матери связки и секиры, подбежал и обнял ее, повел ее на собрание вольсков и предложил сказать, что им нужно.
4. Она же сказала, что, будучи матерью, она вместе с ним претерпела несправедливость его изгнания из города[10], но она видит, что римляне уже много претерпели от него, и достаточной карой он их покарал, так как их область, и притом столь значительная, опустошена, утрачено много городов, и так как римляне прибегают к последнему для них средству, заклинают и отправляют послами консулов и жрецов и, наконец, его мать и жену, желая несправедливость свою исправить амнистией и правом возвращения на родину. "Ты же не исцеляй зла злом неисцелимым, не пытайся причинять несчастия общие и для себя самого и для терпящих несправедливость. Куда понесешь ты свой огонь? После страны на город? После города на свой очаг? После своего очага на святилища? Окажи милость, сын мой, и мне и отчизне, взывающим к тебе". Так сказала она, Марций же не соглашался называть отчизной государство, изгнавшее его, но сказал, что так должно называть принявшее его; ибо ничто не мило, если оно несправедливо; не может быть чувства вражды к тем, кто делает добро; он предложил ей посмотреть на присутствующих, давших ему слово верности и взявших его от него, сделавших его своим гражданином, назначивших полководцем и поручивших ему свои дела. Он перечислил те почести, которых он был удостоен, и те клятвы, которыми он им поклялся, и предложил матери считать общими с ним врагов и друзей.
5. Когда он это еще говорил, она, исполнившись негодования и подняв руки к небу, призывала свидетелями родовых богов, что было отправлено уже два посольства женщин из Рима во время великих бедствий при царе Татии[11] и при Гае Марции, и из этих двух Татий, бывший иноземцем и поистине врагом, уступил женщинам, оказав им уважение, Марций же презирает посольство стольких женщин, в том числе и супруги своей, и матери. "После этого, - сказала она - ни одна другая мать, получив отказ от сына, не придет к необходимости пасть к его ногам; я же иду и на это: я припаду к твоим коленам". Говоря это, она бросилась перед ним на землю. Он же, заплакав, подбежал к ней, поднял ее и взволнованным голосом произнес: "Ты победила, о мать; но победой, от которой ты потеряешь сына". Сказав это, он увел войско, чтобы дать отчет вольскам и примирить оба народа: была некоторая надежда, что даже при таких условиях он убедит вольсков.
Побит же он бьш камнями ввиду зависти со стороны полководца вольсков Аттия[12].
Vb. [Suid. s. v. ἐδικαίου]. Марций не считал справедливым возражать ни на одно их обвинение.
VI. [Suid. s. vv. ἐλεεινός и ἀποφραδες ήμέραι]. Насколько они[13] заслуживают сожаления за свою гибель, настолько достойны хвалы за свою доблесть. Для римлян эта потеря была огромной и вследствие многочисленности погибших, и вследствие достоинства этого благородного дома и полной его гибели. И этот день они считают несчастным[14].
VII. [Там же, s. v. ἐθελοκάκως]. Войско не повиновалось своему полководцу[15] из-за недоброй памяти[16]: они намеренно плохо сражались и бежали, обвязав тела повязками, как раненые, снимали палатки и пытались уйти, упрекая своего полководца в неопытности[17].
VIII. [Из сборника "О доблестях и пороках"; Val. стр. 546] [395 г.]. Так как после взятия Вей[18] от Зевса были посланы неблагоприятные знамения, то прорицатели[19] сказали, что упущено нечто относящееся к благочестию; и тут Камилл[20] сообщил, что он забыл посвятить десятую часть добычи богу, давшему предсказание относительно озера[21]. И вот сенат приказал всем, получившим что-либо из Вей, самим оценить стоимость этого и под клятвой внести десятину; под влиянием богобоязненности сенат не задумался внести десятину и с земли, уже проданной, считая и ее военной добычей. На эти деньги в Дельфах был поставлен золотой кратер на медной подставке, и стоял он в сокровищнице римлян и массалиотов до тех пор, пока во время Фокейской войны Ономарх[22] не переплавил золото; подставка же стоит еще и теперь.
2. Самого Камилла некто обвинил перед народом[23], будто он является виновником тяжелых для города знамений и чудес, и народ, за многое враждебно относившийся к нему, оштрафовал его на пятьсот тысяч[24], не тронутый даже тем, что незадолго до суда у него умер сын. Деньги, конечно, за него внесли друзья, чтобы тело Камилла не подверглось бесчестию; сам же он, полный негодования, переселился в город ардеатов, обратившись к богам с Ахиллесовой мольбой, чтобы римляне в свое время в горе вновь вспомнили о Камилле. Так это и случилось с ним и притом лишь немного позже: когда кельты захватили Рим, народ прибег к помощи Камилла и вновь избрал его диктатором, как это написано в книге "О войне с кельтами".
IX. [Оттуда же. Val. стр. 549]. Марк Манлий[25], патриций, когда кельты произвели нашествие на Рим, спас его и удостоился величайших почестей. Впоследствии, узнав, что кредитор ведет в рабство старика, участвовавшего во многих походах, отдал за него долг и, прославляемый и благославляемый за это, он всем своим должникам отпустил их долги. Заслужив еще большую славу, он стал платить и за других должников. И вот, чувствуя себя превозносимым народным расположением, он предложил[26] уже общее снятие долгов или же считал возможным, чтобы народ отдал их кредиторам, продав для этого общественную землю, бывшую еще неразделенной.
X. [Из неизвестного грамматика, Bekk., An., стр. 120, 19]. Сдал в аренду за самую низкую цену[27].
XI. [Там же, стр. 146, 7]. Голод и моровая язва одновременно охватили римлян.
XΙΙ. [Там же, стр. 146, 24]. Убеждает наказать смертью.
XIII. [Там же, стр. 149, 5]. Цветущие счастьем при жизни обоих родителей.
XIV. [Там же, стр. 170, 29]. Чтобы было продано все из того, что он приобрел из тирании[28].
XV. [Там же, стр. 174, 7]. Вследствие этого он был лишен пищи.

---

[1] Отрывок относится к повествованию о легендарной войне римлян с вольсками (в 493-492 гг. до н. э., в изд. LCL. I. C. 143, указан 498 г.), во время которой римлянами были захвачены города Лонгулы и Кориолы.
[2] Кориолана.
[3] Речь идет о Гнее Марции Кориолане, удалившемся в изгнание ввиду осуждения его в куриатных комициях (ср.: Ливий. II. 35).
[4] Текст, по-видимому, испорчен.
[5] Отрывок из речи Гнея Марция, обращенной к Вольским сенаторам и их царю Аттию (.Аппиан. Ит. 5.5), Аттию Туллию (Ливий. II. 35) или Туллу Аттидию (Дионисий. VII. 57).
[6] 8 км.
[7] Традиция относит эту войну вольсков против римлян под совместным водительством царя вольсков Аттия и Гнея Марция Кориолана к 488 г. до н. э. (ср.: Дионисий. VIII. 1 сл.) и только у Ливия (II. 39. 9) — к 486 г.
[8] Конъектура Шульца: «вместе с первыми лицами из вольсков».
[9] У Плутарха (Кориолан. 11) мать Кориолана названа Волумнией, а жена Вергилией.
[10] Таков перевод при чтении ἐξελαυνομένῳ; но есть рукописи с чтением ὲξελαυνομένη; тогда перевод будет: «будучи сама изгнана из города».
[11] Ветурия имеет в виду мольбы сабинских женщин, ставших женами римлян, перед сабинянами, находившимися под начальством Тита Татия, во время его войны с Ромулом (см. выше: Bas. 5).
[12] Другие чтения: некоторые рукописи — Атгидия, Швайгаузер — Аттидия; Мендельсон (под вопросом) — Аттия Туллия.
[13] Т. е. Фабии.
[14] Речь идет о гибели Фабиев при Кремере во время первой войны с Вейями в 477 г. до н. э.
[15] Т. е. Аппию Клавдию.
[16] О его несправедливости.
[17] Рассказ связан с событиями, имевшими место во время войны с вольсками в 469 г. до н. э., описанной у Ливия (II. 59), когда римское войско под командой консула Аппия Клавдия потерпело постыдное поражение ввиду нежелания плебеев сражаться и понесло за это жестокое наказание.
[18] В 396 г. до н. э.
[19] Гаруспики.
[20] Марк Фурий Камилл, под водительством которого римлянами были взяты у этрусков Вейи и Фалерии.
[21] По преданию, было предсказано дельфийским оракулом, что римляне возьмут Вейи, если отведут воды Альбанского озера (ср. Ливий. V. 15), а в результате победы должны принести десятую часть добычи в дар дельфийскому храму (V. 16).
[22] Об Ономархе, вожде фокейцев в Священную войну, принявшем командование после брата Филомела в 353 г. до н. э. (см.: Диодор. XVI. 31 сл.).
[23] 391 г.
[24] Неясно, ассов или драхм. Скорее всего ассов.
[25] Марк Манлий Капитолийский, консул 392 г. до н. э., полулегендарный защитник Капитолия во время галльского нашествия и сторонник плебса (Ливий. V. 47; VI. 11 сл.).
[26] В сенате.
[27] Все дальнейшие фрагменты до конца книги не могут быть отнесены к какому-либо определенному месту.
[28] Конъектура: «из Тиррении», т. е. из Этрурии.

Книга III. О ВОЙНАХ С САМНИТАМИ (ΕΚ ΤΗΣ ΣΑΥΝΙΤΙΚΗΣ)

I. [Из сборника "О доблестях и пороках"; Val. Стр. 549].
1. Консулы [343 г. до н. э.] римлян Корнелий и Корвин[1], а также Деций[2], плебей по происхождению, победив самнитов, оставили кампанцам военную охрану против набегов самнитов. Стражи же эти, общаясь с кампанцами, ведшими распущенную и богатую жизнь, нравственно испортились, сами будучи бедными и страшась долгов ростовщикам в Риме, и стали завидовать тем, у кого было много всякого добра. В конце концов они составили заговор против своих хозяев, чтобы убив каждый своего, захватить их имущество и принудить их жен к браку с ними. И, может быть, они совершили бы столь позорное дело, если бы Мамерк[3], римский полководец, идя против самнитов, не узнал о замысле стражей и, скрыв, что он это знает, одних из них не обезоружил и отослал, как уже закончивших службу, а худшим из них не приказал под предлогом какой-то необходимости отправиться в Рим и вместе с ними послал трибуна, которому приказал незаметно следить за ними. И те и другие подозревали, что их намерения открыты, и около Таррацины отказались повиноваться трибуну и, освободив тех, кто занят был закованными на полях[4], и вооружив их, как и чем могли, пошли на Рим, будучи в количестве около 20 тысяч человек.
2. Когда они отстояли уже на один день пути от города, им навстречу вышел Валерий Корвин, и, став лагерем на Альбанских горах, выжидал спокойно дальнейших событий, обдумывая предстоящее дело и считая трудным сражаться с отчаявшимися людьми. Между тем обе стороны тайно сносились друг с другом, причем стражи жаловались и проливали слезы, как это бывает среди домашних и друзей, и сознавались в том, что они погрешили, причиной же выставляли долги, которыми они были обременены в Риме. Корвин, узнав это и колеблясь посягнуть на убийство стольких сограждан, посоветовал сенату снять долги с этих людей; преувеличивая опасность войны с ними, он выражал сомнение, сможет ли он победить стольких людей, с отчаянием вступающих в сражение; ему внушали подозрения их сношения и встречи; он боялся, что и его собственное войско не будет ему во всем верным, так как его воины были их родственниками и не менее их жаловались на долги. Если же его постигнет неудача, то опасность, говорил он, будет еще большей; да и победа, если он победит, будет крайне печальна для государства, так как она будет одержана над столькими соотечественниками. Сенат, убежденный этими доводами, постановил сложение долгов для всех римлян, а для тех, которые тогда восстали, также и прощение. И вот они, сложив оружие, вернулись в Рим.
II. [Оттуда же, там же, стр. 550] [340 г. до н. э.]. Такую же доблесть проявил и консул Манлий Торкват[5]. Его отец был скуп и не обращал на него должного внимания. Он держал его в деревне, заставляя работать со слугами и с ними питаться. Когда по многим обвинениям народный трибун Помпоний[6] подал на него жалобу в суд и собирался сказать нечто и о его недостойном обращении с сыном, этот Манлий, еще совсем юный, пришел, скрывая под платьем кинжал, в дом народного трибуна и попросил встретиться с ним наедине, будто бы желая сказать ему нечто важное для процесса. Принятый им, он начал говорить и запер двери, затем извлек кинжал и стал грозить народному трибуну, что убьет его, если тот не поклянется, что откажется от суда над отцом. Трибун поклялся и, изложив народу происшедшее, отказался от обвинения. Манлий же прославился таким поступком, восхваляемый за то, что он поступил таким образом по отношению к такому отцу.
III. [Suid., s. v. ἐρέθισμα]. Он же, насмехаясь над ним, вызывал его на единоборство. Тот некоторое время сдерживался, но затем, не имея сил переносить более его вызовов, поскакал к нему на коне[7].
IV. [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 338] [322 г.].
1. Самниты, вторгшись в область фрегелланов[8], разграбили ее, но римляне взяли восемьдесят одно поселение самнитов и давниев и, убив из них двадцать одну тысячу воинов, отбросили их от Фрегеллы[9]. И вновь самниты стали отправлять послов в Рим; они несли с собой трупы тех людей, которых они, по их словам, казнили, как бывших виновниками этой войны, и деньги, полученные будто бы от продажи их имущества. Ввиду этого сенат, считая, что самниты совершенно пали духом, решил, что терпящие такие бедствия уступят и в вопросе о своем подчинении. Но самниты принимали остальные условия римлян, хотя на некоторые они возражали, относительно же других просили об уменьшении или о снисхождении, или же предлагали передать их на обсуждение своих общин, относительно же подчинения они опять-таки не хотели даже слушать и говорили, что они пришли не для того, чтобы отдавать свои города, но чтобы договориться о дружбе. И вот, выкупив за деньги пленных, они удалились в гневе, уже на опыте убедившись, что дело идет об окончательном подчинении.
2. И римляне постановили не допускать еще посольств от самнитов, но воевать с ними войной непримиримой и без объявления[10], пока не подчинят их силой[11], бог, однако, воздал римлянам за такие надменные речи, и позже римляне были побеждены самнитами и проведены под ярмом[12]. Самниты под начальством Понтия[13] заперли их в очень узком месте и, когда римляне были подавлены голодом, их военачальники[14], отправив посольство, умоляли Понтия оказать римлянам такую милость, какую редко представляют счастливые обстоятельства. Но тот ответил, что не следует к нему больше отправлять послов, если они не выдадут оружие и себя самих. И был тогда плач, как будто при взятии города. Военачальники продержались еще несколько дней, опасаясь сделать что-либо недостойное своего города; но так как не находилось никакого средства для спасения, а голод их подавлял, между тем молодежи здесь было пятьдесят тысяч[15], и полководцы, опасаясь увидеть их всех погибшими, предали себя Понтию и умоляли его, захочет ли он всех их убить или продать в рабство, или сохранить до выкупа, ни в коем случае не подвергать тела несчастных бесчестию.
3. Понтий стал совещаться с отцом, вызвав его из Кавдия[16], причем ввиду старости отца доставили на повозке. И старец сказал: "Одно есть, сын мой, лекарство от великой вражды: чрезвычайность благодеяния или наказания. Действительно, наказания поражают ужасом, благодеяния же привлекают людей к оказывающим их. Знай, что эта победа, первая и величайшая, хранит в себе как некий клад будущее счастье, отпусти их всех невредимыми, не издеваясь над ними, не отнимая у них ничего, чтобы всецело оставалось за тобой величие благодеяния. Они, как я слыхал, очень дорожат своей честью. Но побеждаемые одними только благодеяниями, они будут соревноваться с тобой в оказании такой же милости. Ты можешь сделать это благодеяние залогом вечного мира. Если же тебя это не убеждает, убей всех их без исключения, не оставив даже вестника о таком избиении. Первое я предлагаю, что выбрал бы я сам, второе же - в случае крайней необходимости. Ведь римляне, если подвергнутся какому-либо оскорблению, будут всячески мстить тебе; а если они соберутся мстить, нанеси им прежде удар. Но ты не найдешь для этого лучшего случая, как истребив сразу пятьдесят тысяч юношей"[17].
4. Так он сказал, сын же возразил ему: "Что ты, отец, предлагаешь вещи, друг другу совершенно противоположные, я не удивляюсь; ведь сначала ты сказал, что предложишь две крайности. Я не стану убивать стольких мужей, боясь отмщения бога и стыдясь ненависти людей, и не отниму у обоих народов надежды на примирение друг с другом таким непоправимым злодеянием. Что же касается свободного отпуска их, даже мне самому не нравится, после того, как римляне причинили нам так много тяжелого и еще ныне владеют нашими землями и городами, отпустить этих захваченных нами совершенно невредимыми. Я этого не сделаю; ибо безрассудно неразумное человеколюбие. Посмотри же, оставив пока меня в стороне, и на мнение самнитов, дети которых, отцы и братья убиты римлянами и которые, лишенные имущества и денег, требуют удовлетворения; победивший по природе надменен, и все с жадностью смотрят на возможность получить выгоду. Кто, в самом деле, позволит мне не убить их, не продать, не наказать, но, как благодетелей, отпустить невредимыми? Итак, ввиду этого оставим крайности, так как одна не в моей власти, другой же, крайне бесчеловечной, я сам не принимаю; а чтобы и с римлян сбить сколько-нибудь гордости и по отношению к другим избегнуть людских обвинений, я отниму у них оружие, которым они всегда пользовались против нас, равно и деньги (и их ведь они имеют от нас), заставлю их пройти невредимо под ярмом, чем, как некиим актом позора, они и сами пользовались по отношению к другим, и установлю, чтобы был мир между нашими народами, а из всадников я отберу самых знатных заложниками соблюдения договора, пока весь народ не вынесет дополнительного постановления. Делая это, я думаю, что поступлю и как победитель, и как требует человеколюбие, и римляне, я думаю, будут удовлетворены, поскольку они и сами часто совершали это по отношению к другим, постоянно говоря, что они могут соперничать в доблести с кем угодно".
5. Пока Понтий это говорил, старец заплакал и, сев на повозку, отправился в Кавдий. Понтий же, призвав послов, спросил, есть ли с ними кто-либо из поручителей за мир[18]. Но у них не было никого, как у выступивших на войну непримиримую и без объявления. Тогда он приказал, чтобы послы передали консулам и другим начальникам войска и всей массе воинов следующее: "Мы всегда с римлянами заключали договоры о дружбе, которые вы сами нарушали, вступая в союз с нашими врагами - сидицинами[19]. Затем опять, когда снова между нами была установлена дружба, вы стали воевать с неаполитами, нашими соседями. И для нас не было тайной, что это было для вас приготовлением к захвату власти над всей Италией. Достигнув многого в прежних сражениях вследствие неопытности[20] наших полководцев, вы не выказали себя ни в чем умеренными по отношению к нам, не удовольствовались тем, что грабили страну, держали в своей власти чужие местности и города, посылали в них клерухов[21], но даже, когда мы дважды отправляли к вам послов, многое при этом уступая, вы надменно навязывали нам еще что-либо другое, требуя, чтобы мы полностью отказались от своей власти и подчинились вам не как заключающие договор, но как взятые вами в плен. И сверх этого вы постановили вести с нами эту войну, непримиримую и без объявления, против людей, бывших некогда вашими друзьями, против потомков сабинян, живущих вместе с вами[22]. Поэтому вследствие вашей жажды захватов не следует нам заключать с вами договора. Но я, уважая гнев богов, который вы презираете, и помня о родстве и бывшей некогда дружбе, даю каждому из вас возможность в одном одеянии невредимо пройти под ярмом, если вы поклянетесь отдать нам назад землю и все крепости, увести из городов ваших колонистов и никогда уже не воевать против самнитов".
6. Когда это было объявлено в лагере, то плач и стенание поднялись еще сильнее; ибо все считали, что хуже смерти этот позор прохождения под ярмом. Когда же они узнали и о всадниках[23], вновь еще сильнее заплакали. Но вследствие недостатка продовольствия они приняли эти условия и принесли клятву; и сам Понтий, и римские консулы, которых было два - Постумий и Ветурий, а также два казначея[24], четыре таксиарха[25], двенадцать военных трибунов, - все, которые остались начальниками после погибших. Когда были принесены клятвы, Понтий, разрушив часть укрепления и положив на два копья, воткнутые в землю, третье копье, предложил каждому из римлян пройти под ним. Он дал им и несколько вьючных животных для больных, и пищу, чтобы они могли дойти до Рима. Этот вид отпуска на волю, который здешние жители называют "пропустить под ярмом", имеет, мне кажется, то значение, чтобы опозорить подвергаемых подобному унижению как взятых в плен на войне.
7. Когда известие об этом несчастий пришло в город, поднялись рыдания и плач, как при всеобщей печали, причем женщины горько оплакивали позорно спасенных как умерших, сенат сложил с себя одежду с пурпурной каймой; торжества, браки и все другое тому подобное были запрещены на целый год, пока это бедствие не будет заглажено. Из выпущенных же одни бежали от стыда в поля, другие же ночью вошли в город; начальники же по необходимости вошли в город днем, и на них были возложены знаки их власти; но с тех пор они больше ничего не делали[26].
V. [Suid., s. v. ζῆλος] [290 г.]. Вследствие восхищения его доблестью за Дентатом[27] всюду следовал отряд отборных юношей в количестве восьмисот, готовых на все. И это было для сената большим затруднением при народных собраниях.
VI. [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 343] [283 г.]. Большое количество кельтов-сенонов[28] сражались в союзе с тирренами против римлян. Римляне отправили послов в города сенонов и жаловались, что, будучи связаны союзом, они служат как наемники против римлян. Но этих послов с жезлами глашатаев и священным одеянием Бритомарий[29] разрубил на многие куски и разбросал, обвиняя римлян в том, что его тец, когда он воевал в Тиррении[30], был убит римлянами. Консул Корнелий[31], узнав в пути об этом преступлении, оставил войну с тирренами и, со всей стремительностью пройдя через области сабинян и пицентинов, напал на города сенонов, предал их все огню и мечу, их женщин и детей обращал в рабство, всех же взрослых избивал, кроме Бритомария, которого, подвергнув жестоким мучениям, он провел в своем триумфе.
2. Из сенонов же все те, которые были в Тиррении[32], услыхав, что все сеноны истреблены, повели тирренов на Рим. Между тем произошло много событий: сеноны, не имея уже родных мест, куда бы они могли бежать, раздраженные всем происшедшим, напали на Домития[33] и погибли в большом количестве. Наконец же они в безумии уничтожили сами себя. Таково было наказание, понесенное сенонами за противозаконие по отношению к послам.
VII. [Оттуда же; U., стр. 343] [282 г.]. Корнелий[34] на десяти палубных кораблях осматривал Великую Элладу, когда бывший в это время в Таренте некий демагог Филохарид[35], позорно проживший свою жизнь и за это именовавшийся Таидой[36], напомнил тарентинцам старинный договор, чтобы римлянам не плавать дальше Лакинийского мыса[37], и, подстрекнув их, убедил напасть на Корнелия. И вот тарентинцы потопили четыре его корабля, а один захватили вместе с экипажем. Затем, обвиняя туриев, что они, будучи эллинами, прибегли к римлянам против них и что они являются более всего виноватыми в том, что римляне переступили свои границы, тарентинцы изгнали знатнейших из их жителей, город разграбили, а римский гарнизон отпустили, дав обещание неприкосновенности[38].
2. Узнав об этом, римляне отправили в Тарент послов, требуя, чтобы они вернули пленных, которых захватили не на войне, а когда они ехали для осмотра, а также из туриев тех, которых они изгнали, возвратили в город, и то, что они у них разграбили, или цену того, что потеряно, возместили; им же самим выдали виновникрв этого противозакония, если они хотят быть друзьями римлян. С большим трудом и проволочками они допустили послов на общее собрание, и когда те выступили, стали издеваться, что они не всегда хорошо говорили по гречески; смеялись они и над их одеждой, и над пурпурной каймой. А некто Филонид[39], человек, ведущий себя по-шутовски и любитель поглумиться, подойдя к Постумию, главе посольства, повернулся задом и, наклонившись вперед и подняв свою одежду, сневежничал на одежду посла[40]. И весь театр смеялся, как будто это было смешно. Постумий же, протянув запачканную одежду, сказал: "Большим количеством крови смоете это вы, радующиеся таким веселым зрелищам". И так как тарентинцы ничего не отвечали, послы удалились. А Постумий, не смыв бесчестия со своей одежды, показал ее римлянам.
3. Негодуя на это, народ приказал Эмилию[41], воевавшему с самнитами, вторгнуться в область тарентинцев и пригласить их вступить в переговоры на тех же условиях, которые предлагали послы, если же они не послушаются, воевать с ними всеми силами. И, действительно, он предложил это тарентинцам, и те уже не смеялись, видя войско, но разделились почти поровну во мнениях, пока кто-то не сказал им, затруднявшимся и продолжавшим рассуждать, что выдать кого-нибудь - это значит быть уже порабощенными, воевать же одним - опасно. Если же мы захотим и полностью обладать свободой, и воевать с равными силами, давайте призовем из Эпира царя Пирра и объявим его полководцем в этой войне. Так они и сделали[42].
VIII. [Из сборника "О доблестях и порока"; Val., стр. 553] [281 г.]. После кораблекрушения Пирр, царь Эпира, пристал к Таренту, и тарентинцы тогда особенно стали тяготиться приближенными царя, силой вселившимися к ним и открыто насиловавшими их жен и детей. Когда же Пирр прекратил их сисситии и другие сходки и увеселения, как неподобающие военному времени, и заставил их заниматься военными упражнениями, определив смерть тем, кто не будет этим заниматься, тогда, совсем подавленные непривычными трудами и приказами, тарентинцы стали убегать из своего города, как из чужого, в поля. Но царь запер ворота и поставил стражу. Тогда тарентинцы совершенно ясно увидали свое неразумие.
IX. [Оттуда же, там же] [280 г.]. Все те из римлян, которые находились в Регии для защиты и охраны города, чтобы он не потерпел чего-либо от врагов, и сами, и Деций[43], их начальник, позавидовав богатствам регинцев и подстерегши их, когда они пировали и веселились на празднике, перебили их и сошлись с их женами против их воли. Поводом к противозаконию они выставляли то, что регинцы якобы хотели предать гарнизон Пирру. И Деций вместо начальника гарнизона стал тираном и заключил дружбу с мамертинцами, которые жили на Сицилийском проливе и которые незадолго перед тем совершили то же самое преступление по отношению к своим хозяевам.
2. Когда же Деций стал страдать глазами и не доверял врачам, бывшим в Регии, его стал лечить вызванный им из Мессаны уроженец Регия, задолго до того переселившийся в Мессану, так что никто не знал, что он был регинцем. Этот врач[44] убедил его, Деция, для быстрейшего исцеления решиться вытерпеть горячие лекарства и, намазав его сжигающими и выедающими глаза мазями, велел ему терпеть боль, пока он не вернется, сам же тайно отплыл в Мессану. Деций, долгое время терпя боль, наконец смыл мазь и нашел, что он потерял зрение.
3. Посланный римлянами для упорядочения тамошних дел, Фабриций отдал город оставшимся еще в живых регинцам, а из гарнизона послал в Рим[45] виновников отпадения, где они были подвергнуты бичеванию посреди площади[46], головы у них были отрублены и тела выброшены непогребенными. Деций же, так как его, как слепого, стерегли без особого внимания[47], сам на себя наложил руки.
X. [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 345] [280 г.]. Победив римлян и нуждаясь в пополнении войска после ожесточенного сражения, а также надеясь, что римляне тогда скорее всего склонятся на переговоры, Пирр, царь Эпира, послал в Рим фессалийца Кинея[48], славившегося своим красноречием настолько, что его сравнивали с Демосфеном. Войдя в помещение сената, Киней говорил много похвального о царе и, в частности, указал на его умеренность и после борьбы, так как он не двинулся тотчас же ни на Рим, ни на лагерь побежденных, он предлагал им от имени Пирра мир, дружбу и союз, если они включат в эти условия тарентинцев, остальных же эллинов, живущих в Италии, оставят свободными и автономными, луканам же самнитам, давниям и бруттиям отдадут все то, чем они владеют от них, захватив на войне. Когда это совершится, говорил он, Пирр отдаст им пленников без выкупа.
2. Римляне долгое время были в раздумье, удивленные и славой Пирра, и понесенным поражением, пока Аппий Клавдий по прозвищу Цек[49], уже к этому времени ослепший, приказав своим сыновьям привести себя в помещение сената, не сказал: "Я печалился, что не вижу; ныне же печалюсь, что слышу. Никогда не желал я ни видеть, ни слышать подобных мнений от вас, которые из-за одной неудачи так внезапно забыли себя и того, кто причинил вам это бедствие, и его самого и призывавших его хотят сделать друзьями вместо врагов, а приобретения предков отдать луканам и бруттиям. Что другое это обозначает, как не то, что римляне становятся подданными македонян? И это некоторые осмеливаются называть миром вместо рабства?" Сказав многое другое, подобное этому, и возбудив их гнев, Аппий внес предложение, чтобы Пирр, если он нуждается в дружбе и союзе с римлянами, удалившись из Италии, прислал послов, пока же он находится здесь, не считать его ни другом, ни союзником, ни судьей, ни посредником для римлян.
3. И вот сенат ответил Кинею то же самое, что, говорил Аппий. Набиравшие два новых легиона для Левина[50] объявили так: "Если кто хочет заменить собой погибших, пусть записывается в войско". Киней, находившийся еще в Риме и видевший, как они, толкаясь, записывались в войско, сказал, как говорят, вернувшись к Пирру, что им приходится вести войну с гидрой[51]. Другие же говорят, что не Киней, а сам Пирр сказал это слово, видя войско римлян, более многочисленное, чем прежнее; дело в том, что и второй консул Корунканий[52] прибыл к Левину из Тиррении, со всеми силами. Говорят, также и другое сказал Киней о Риме на вопрос Пирра, а именно, что весь город состоит из полководцев, и когда Пирр удивился, то Киней, поправляя себя, сказал "Скорее из царей, чем из полководцев"[53]. Не встретив со стороны сената никакой склонности к миру, Пирр двинулся на Рим, опутошая все. На пути он успел дойти до города Анагнии, но так как его войско было уже отягощено добычей и большим количеством пленников, он, отложив битву, повернул в Кампанию, послав вперед слонов, и распределил войско на зимовку по городам.
4. Послы римлян просили его отпустить за выкуп римских пленников или взамен взять из тарентинцев и других его союзников тех, которые находятся в их руках. На это Пирр сказал, что согласно тому, что раньше говорил Киней, если они заключат договор, он даром отпустит пленников, но воюющим не даст против себя таких воинов и в таком количестве. Принял же он их по-царски и, узнав, что глава посольства Фабриций имеет большое влияние в городе, но что он очень беден, он старался сойтись с ним, говоря, что, если он устроит ему мир с римлянами, он возьмет его с собой в Эпир в качестве своего помощника по командованию войском и соучастника всех своих богатств. Он убеждал его уже сейчас взять деньги под предлогом, что он даст их тем, которые будут устраивать мир. Фабриций, засмеявшись, ничего ему не ответил об общественных делах, но сказал: "Моей откровенности не вынесет никто из твоих друзей, ни ты сам, о царь; мою же бедность я благославляю более, чем богатство тиранов, связанное со страхом". Другие же говорят, что он сказал не так, но что "как бы эпироты, усвоив мои нравы, не предпочли меня тебе".
3. Как бы он, однако, ни ответил, Пирр, удивляясь величию его духа, придумал другой путь для заключения мира и послал пленных на праздник Кроний[54] без охраны с тем условием, что, если город примет то, что предлагает Пирр, они остались бы дома и не считали бы себя пленными, если же он этого не примет, чтобы они, отпраздновав, вернулись к нему. Им всем, хотя они усиленно умоляли и побуждали к заключению мира, сенат приказал, отпраздновав, вернуться к Пирру в назначенный день и положил смерть тем, которые задержатся после этого дня. Они же и это все точно исполнили, и Пирр решил, что ему во всяком случае опять придется воевать[55].
XI. [Оттуда же, там же, стр. 348] [278 г.].
1. Пирра уже беспокоило положение дел с римлянами, смутили его и волнения у молоссов. Как раз в это время умер Агафокл, правитель Сицилии[56], дочь которого, Ланассу[57], Пирр имел среди жен, и потому стал поглядывать вместо Италии на этот остров, который был для него более родным. Но он стыдился оставить призвавших его без какого-либо мира. Обрадовавшись поэтому предлогу, который представился ему благодаря возвращенному ему изменнику-перебежчику[58], засвидетельствовать консулам свою благодарность, он послал в Рим Кинея[59], чтобы тот подтвердил признательность царя за спасение и взамен этого отвел пленных без выкупа, а в то же время всячески постарался заключить мир. Киней нес много подарков и мужчинам и женщинам, зная, что Рим любит деньги и любит подарки и что у римлян издревле женщины имеют большое значение.
2. Но относительно подарков они предостерегали друг друга, и говорят, что никто ничего не взял, ни мужчина, ни женщина. Ответили же они ему так же, как и в прошлый раз: пусть Пирр, уйдя из Италии, присылает к ним послов без подарков; ибо они не откажутся ни от каких справедливых его требований. Послов же они и сами принимали великолепно и отослали взамен Пирру пленных из тарентинцев и других его союзников[60]. Пирр после этого отплыл в Сицилию[61] со своими слонами и с восемью тысячами всадников, обещая своим союзникам, что из Сицилии он вернется в Италию. И он вернулся на третий год[62], так как карфагеняне изгнали его из Сицилии.
XII. [Из сборника "О доблестях и пороках"; Val., стр. 554].
1. После битвы и переговоров с римлянами Пирр переплыл в Сицилию, пообещав союзникам из Сицилии вернуться в Италию. И действительно, он вернулся на третий год, так как его изгнали оттуда карфагеняне, да и для сицилийцев он оказался тяжелым бременем благодаря постоям[63], хорегиям, поставленным им гарнизонам и наложенным им податям. Став богатым в результате этих поборов, Пирр отплыл в Регий на 110 палубных судах и на много большем числе грузовых и быстроходных; но карфагеняне, вступив с ним в морское сражение, потопили у него 70 кораблей, а остальные сделали неспособными к плаванию, исключая только двенадцать[64], с которыми Пирр бежал и наказал локров эпизефирских[65] за то, что они перебили его гарнизон и убили начальника его, чинивших по отношению к ним насилия[66]. Жестоко и свирепо убивая и грабя их, Пирр не воздержался даже от грабежа посвященных Персефоне даров, с насмешкой сказав, что несвоевременное богопочитание - то же, что суеверный страх, а собрать богатство без труда - дело благоразумия.
2. Когда он с награбленным вышел в открытое море, его захватила буря и одни из его кораблей потопила и уничтожила со всеми бывшими на них людьми, другие же выбросила на землю. Все же священные предметы волны пригнали к гавани локров, так что Пирр, хотя и поздно, почувствовав свое нечестие, возвратил эти вещи в святилище Персефоны и умилостивлял гнев богини многими жертвами. Но когда жертвоприношения оказались неблагоприятными, он еще больше обезумел и перебил дававших ему советы относительно святотатства или соглашавшихся с ним, когда он об этом говорил, или прислуживавших ему в этом деле. Вот какое бедствие постигло Пирра.

---

[1] Авл Корнелий Косс Арвина и Марк Валерий Корв, консулы 343 г. до н. э. (см. Ливий. VII. 28. 10).
[2] Публий Деций Мус, quinquevir mensarius в 352 г. до н. э.
[3] Видимо, по ошибке вместо «Марций» — Гай Марций Рутил, диктатор 356 г. до н. э. и четырежды консул, победитель этрусков при Приверне, см. также: Ливий. VII. 38; Дионисий. XV. 3.
[4] Т. е. рабов.
[5] T. Manlius Imperiosus Torquatus в фастах фигурирует как диктатор 353 и 349 гг. до н. э. Капитолийские фасты упоминают также о его третьей диктатуре под 320 г. (CIL. I (2). C. 21).
[6] Марк Помпоний у Цицерона (Об обязанностях. III. 112) и у Ливия (VII. 4. 1).
[7] См.: Саллюстий. Катилина 52, 33; Ливий. VIII. 7; Валерий Максим. II. 7. 6; Орозий. III. 9. 2.
[8] Т. е. окрестности городка Фрегеллы (на левом берегу реки Лириса, близ современного Чепрано).
[9] Ср.: Ливий. IX. 27; Диодор. XIX. 2.
[10] Через фециалов.
[11] Ср.: Ливий. VIII. 39; IX. 1.
[12] Речь идет о поражении римлян в Кавдинском ущелье в Самнии, близ современной Форкьи, в 321 г. до н. э.
[13] Гай Понтий, сын Геренния Понтия.
[14] Т. е. консулы.
[15] 40 тыс. у Дионисия Галикарнасского (XVI. 3). См.: Nissen H. Der Gaudinische Frieden // RM. NF. XXV (187). S. 1 ff.
[16] Укрепленный пункт в западной Самнии, между Капуей и Беневентом, на месте современного Монтезаркьо (Плиний. Ест. ист. III. 105).
[17] Ср.: Ливий. IX. 3.
[18] Т. е. фециалов. Ср. выше: 4, 1; Ливий. IX. 5.
[19] Область сидицинов, части племени осков была расположена между Латием и Кампанией.
[20] Рукописи: ἀπορίαν (недостатка).
[21] Т. е. колонистов.
[22] Ср.: Страбон, V. 14. 12; Варрон. О лат. яз. VII. 29.
[23] Которые должны были быть оставлены как заложники.
[24] Т. е. квесторы.
[25] Таксиархами у Полибия и в другом месте у Аппиана называются центурионы, у Дионисия Галикарнасского и Флавия Иосифа — военные трибуны, в данном случае подразумеваются, по-видимому, центурионы-примипилары, которых было как раз четыре по числу легионов двух консульских войск.
[26] Описание последовавших за этим событий см.: Ливий. IX. 6 сл.
[27] Маний Курий Дентат, победитель самнитов в 290 г. до н. э. Ср.: Валерий Максим. IV. 3. 5; Плиний. Ест. ист. XVIII. 18; Фронтин. Страт. IV. 3, 2.
[28] Часть галльского племени сенонов, живших между Сеной и Луарой, переселившаяся в Италию в IV в. до н. э. и занявшая северо-восточное побережье Апеннинского полуострова, вплоть до Эсиса (Птолемей. Геогр. III. 1. 19).
[29] Другое чтение: Βριττόμαρις; вождь кельтов-сенонов, о котором см. еще: Кельт. 11.
[30] Т. е. в Этрурии.
[31] Публий Корнелий Долабелла, консул 283 г. до н. э.
[32] Т. е. в Этрурии.
[33] Домиций Кальвин Максим, консул 283 г. вместе с Публием Корнелием Долабеллой.
[34] См.: Дион Кассий. Фр. 39. 5; Зонара. VIII. 2; Орозий. IV. 1.
[35] Этот вождь тарентинских демократов назван у Дионисия Галикарнасского (XIX. 4. 4) Энесием; во всяком случае именно Энесию Дионисий приписывает прозвище Таиды.
[36] Таис, имя знаменитой в древности гетеры.
[37] На восточном берегу Бруттия, в пятидесяти стадиях от Кротона (Страбон. VI. 1. 11).
[38] Ср.: Дионисий. XIX. 13; Валерий Максим. I. 6. 6; Страбон. VI. 1. 4.
[39] Ср.: Дионисий. XIX. 5. 2.
[40] Ср.: Дионисий. XIX. 5; Полибий. I. 6. 5. Посольство Постумия относится к 281 г. до н. э.
[41] Луций Эмилий Барбула, консул 281 г. до н. э.
[42] Ср.: Зонара. VIL 2; Юстин. XVIII. 1.1; Страбон. VI. 3. 4; Плутарх. Пирр. 13.
[43] Деций Юбеллий (так по Дионисию; в латинском начертании Вибеллий); по свидетельству Дионисия (XX. 4), кампанец по происхождению.
[44] Дионисий Галикарнасский (XX. 5. 1) именует этого мессенского врача Дексикратом, сообщая в остальном рассказ, воспроизводимый Аппианом.
[45] Деций владел Регием до 270 г. до н. э.
[46] Т. е. на форуме.
[47] Разночтение: ἐπιμελῶς (очень строго).
[48] Приближенный Пирра и, по Плутарху (Пирр. 14), блестящий оратор и дипломат.
[49] Перед тем, до его слепоты, называвшийся Crassus (Фронтин. Об акведуках. I. 5, ср.: Светоний. Тиберий. 2, с конъектурой Хиршфельда Claudius Crassus вместо Claudius Drusus (RE. III. 2. 2681), тем более обоснованной, что Друзов в республиканское время в роде Клавдиев не было), цензор 312 г. до н. э., прославившийся своей строительной и реформаторской деятельностью, консул 307 г. до н. э., позднее (год в точности неизвестен, см.: Ливий. X. 19. 17) также диктатор.
[50] Публий Валерий Левин, консул 280 г. до н. э., под командой которого находились римские войска, посланные против Пирра (Плутарх. Пирр. 16).
[51] По преданию, убитое Гераклом чудовище, у которого вместо каждой отрубленной головы вырастало две.
[52] Тиберий Корунканий, консул 28 г. до н. э. вместе с упомянутым ранее Левином.
[53] По Плутарху (Пирр. 19, ср. также: Флор. I. 18; Аммиан Марцеллин. XVI. 10.5), характеристика эта относится к римскому сенату, тогда как Юстин и Евтропий, подобно Ульпиану, распространяют ее на весь город (Юстин. XVIII. 2. 1: regum urbs; Евтропий. II. 15: regum patria).
[54] Римский праздник Сатурналий в декабре месяце.
[55] Ср. выше: 10.3 и примеч.
[56] 279 г. (Юстин, XXIII. 2. 6; Диодор. XXI. 16.4; Полибий. XII. 5. 3).
[57] Рукописи: Лапейя; она была выдана за Пирра Агафоклом в 295 г. до н. э. (Диодор. XXI. Фр. 2).
[58] Ср.: Геллий. III. 8; Ливий. XLII. 47,6.
[59] Ср. выше: 10. 4 и примеч.
[60] Ср. выше: 10. 4 и примеч.
[61] Осенью 278 до н. э. (Диодор. XXII. 8).
[62] Ср. также ниже: 12. 1. Пирр вернулся весной 275 г. до н. э. (Плутарх Пирр. 23; Юстин. XXIII. 5, 8).
[63] Конъектура Швейгаузера: ξεναγίαις (наборам солдат).
[64] Ср.: Плутарх. Пирр. 24; Павсаний. I. 12. 5 сл.
[65] Т. е. западных.
[66] В некоторых рукописях глагол «насильничать» (ὑβρίσαντες) отнесен к жителям Локров. За то время, пока Пирра не было в Италии, некоторые города, в частности, Кротон и Локры, вновь были завоеваны римлянами (Зонара. VIII. 6).

Книга IV. О ВОЙНАХ С КЕЛЬТАМИ (ΕΚ ΤΗΣ ΚΕΛΤΙΚΗΣ)

I. [Эпитома книги Аппиана "Кельтские дела"].
1. Кельты впервые напали на римлян и взяли Рим, за исключением Капитолия, и сожгли его[1]. Но Камилл победил их и изгнал[2] и, когда они вновь спустя некоторое время начали войну, опять-таки победил и в честь этой победы над ними справил триумф, будучи уже восьмидесяти лет[3]. И в третий раз войско кельтов обрушилось на Италию, но римляне полностью уничтожили его под предводительством Тита Квинтия[4]. После этого на римлян двинулись бойи, наиболее звероподобный кельтский народ, и их встретил с войском диктатор Гай Сульпиций[5], который, говорят, воспользовался такой военной хитростью: он приказал, чтобы построенные по фронту, выпустив копья, одновременно как можно быстрее опустились на землю, пока не бросят стоящие во втором, третьем и четвертом ряду, причем пустившие копья должны были каждый раз опускаться, чтобы копья следующих не попали в них; когда же бросят свои копья последние, все должны были вместе вскочить и с криком возможно скорее вступить в рукопашный бой; он полагал, что врагов поразит такая туча брошенных в них копий и быстрое после этого нападение. Копья же были не отличающиеся[6] от дротиков (римляне их называют "пилами") с четырехугольным древком до половины, тогда как другая половина копья была железная; четырехугольная и притом из мягкого железа, кроме самого наконечника. Бойи, таким образом, со всем войском погибли тогда от руки римлян.
2. Других же кельтов опять-таки победил Попиллий[7], а после него их разбил Камилл, сын известного Камилла[8]. Воздвиг за победу над кельтами трофеи и Папп Эмилий[9]. Перед началом же консульств Мария[10] в Италию и в Галлию вторглась огромная и воинственнейшая толпа кельтов, более всего страшных своим ростом, и победила нескольких римских консулов и разгромила их легионы. Посланный против них Марий всех их уничтожил[11]. Последние же и величайшие из военных действий, которые велись римлянами против галлов, - те, которые происходили под начальством Гая Цезаря[12]. За десять лет, которые он командовал, ему пришлось сражаться, если бы кто-либо собрал в одно отдельные битвы, больше чем с четырьмя миллионами человек диких мужей, и из этого числа один миллион был взят в плен, и один миллион человек был убит в боях. Он подчинил четыреста народов и свыше восьмисот городов, как отпадавших от римлян, так и впервые захваченных. До Мария воевал с кельтами и Фабий Максим Эмилиан[13], имея очень небольшое войско, и в одной битве истребил сто двадцать тысяч кельтов, потеряв из своих только пятнадцать человек. И это он совершил, страдая от недавней раны, обходя ряды и возбуждая дух воинов и уча их, как нужно сражаться с варварами, причем частью его несли на носилках, частью же он шел, поддерживаемый под руки.
3. Цезарь, начав воевать с ними, сперва победил гельветов и тигириев[14], бывших в числе приблизительно двухсот тысяч[15]. Из них тигирии, в прежнее время взяв в плен войско Пизона и Кассия, провели его под ярмом, как сообщает в хронике Павел Клавдий. Тигириев победил Лабиен, его помощник, остальных же и трикуров[16], помогавших им, - сам Цезарь; затем он победил и германцев, пришедших с Ариовистом[17], которые своим ростом превосходили самых огромных людей и нравом были дики и смелостью самыми неукротимыми, они презирали смерть вследствие надежды на воскресение, одинаково переносили жару и холод, при недостатке пищи пользовались травой, а лошади их поедали деревья. Но в битвах они, по-видимому, были не выносливы, ведя военные действия не по какому-либо плану или обладая знанием военного дела, но, подобно зверям, под влиянием слепой ярости, вследствие чего они и уступали искусству и терпению римлян. Действительно, германцы со страшной стремительностью нападали на последних и отбросили сразу всю их фалангу; но римляне удержались в строю, своими военными приемами преодолели их и в конце концов убили из них восемьдесят тысяч.
4. После этого Цезарь, напав на так называемых белгов, переходивших какую-то реку[18], убил стольких, что смог затем перейти реку, запруженную телами. Нервии[19] же заставили его отступить, внезапно напав на него, как раз когда он после дневного перехода разбивал лагерь, и перебили очень многих воинов, а также всех таксиархов и лохагов[20]; они окружили его самого, успевшего бежать на какой-то холм с телохранителями, но они были разбиты десятым легионом, напавшим на них с тыла, хотя было их до шестидесяти тысяч. Были же они потомками кимвров и тевтонов. Цезарь покорил также и аллоброгов[21]. Из усипетов и танхареев[22] четыреста тысяч были перебиты, и способных, и неспособных нести военную службу. Сукамбры своими пятьюстами всадниками обратили в бегство пять тысяч всадников Цезаря, внезапно напав на них, но после этого, побежденные, понесли заслуженную кару.
5. Первым из римлян Цезарь перешел через Рейн и на остров Британию, бывший больше величайшего материка и еще незнакомый тогдашним людям. Он переправился туда во время отлива; как только началось это движение моря, флот был увлечен волнами, сперва медленно, а затем все скорее; в конце концов Цезарь переправился в Британию со стремительной быстротой[23].
II. [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 349]. Когда у эллинов прошли уже 97 олимпиад[24], значительная часть кельтов, которые жили по обоим берегам Рейна и которым вследствие их многочисленности уже не хватало земли, поднялась для поисков других мест жительства; они перешли через Альпийский хребет и стали воевать с клузинами, владевшими лучшими землями тирренов. Клузины же, недавно заключившие договор с римлянами, прибегли к ним с просьбой о помощи. Римляне вместе с ними отправили послов, трех Фабиев[25], которые должны были заявить кельтам, чтобы они удалились из земли клузинов, как дружественной римлянам, и пригрозить им войной, если они не послушаются. Когда же кельты ответили, что они не боятся никого из людей, ничьих угроз и ничьего оружия, нуждаясь же в земле, они вовсе не интересуются делами римлян, римские послы Фабии побудили клузинов напасть на кельтов, неосмотрительно разбредшихся для грабежа страны. И, выступив вместе с ними, они убили большое количество кельтов, занятых грабежом фуража, причем сам посол римлян Квинт Фабий убил предводителя этой части и снял с него доспехи и, неся его оружие, вернулся в Клузий.
III. [Оттуда же, там же, стр. 350] [391 г. до н. э.]. Так как прибывшие из Рима Фабии убили многих кельтов, то царь кельтов Бренн[26], не приняв послов римлян, сам же выбрал своих послов специально как бы для устрашения римлян, несмотря на то, что все кельты были огромного роста, послы превосходили их; этих послов он отправил в Рим, требуя выдачи Фабиев, так как они, будучи послами, против общечеловеческих законов участвовали в войне. Он требовал, чтобы Фабии были выданы ему для наказания, если римляне не хотят быть соучастниками их проступка. Римляне признавали, что Фабии совершили ошибку, но из уважения к столь знатному роду они убеждали кельтов взыскать с них денежный штраф. Так как кельты не хотели слушать об этом, римляне выбрали Фабиев на годовую магистратуру военных трибунов[27], а посланным от кельтов сказали, что теперь они ничего не могут сделать с Фабиями, так как они уже стали магистратами. Они предложили им прийти на следующий год, если они будут еще гневаться. Бренн и все те из кельтов, которые были под его начальством, считая, что они подверглись оскорблению и с трудом перенося это, послали ко всем другим окрестным кельтам, прося их соединиться с ними для этой войны. И когда к ним многие прибыли, они, снявшись с лагеря, двинулись на Рим.
IV. [Suid. s.v. ὑφίσταται] [390 г. по хронологии Ливия]. Он[28] взялся пронести письмо через войско врагов в Капитолий.
V. [Из сборника "О доблестях и пороках"; Val., стр. 557]. Цедиций, принеся постановление сената об избрании его консулом, убеждал Камилла не гневаться при настоящих обстоятельствах на отечество за штраф, который оно некогда наложило на него. Но тот, прервав его, когда он еще говорил, сказал: "Я не стал бы молиться о том, чтобы римляне почувствовали нужду во мне, если бы ожидал, что они во мне будут нуждаться. Ныне же я молюсь более справедливой мольбой, чтобы я мог быть полезным отечеству в той мере на благо ему, в какой оно теперь испытывает несчастье".
VI. [Оттуда же, там же]. Кельты, у которых не было никакой возможности взойти на Капитолий, решили сидеть спокойно в надежде, что находящихся внутри они заставят сдаться голодом. И вот с Капитолия стал спускаться некий жрец по имени Дорсон[29], неся через стан врагов святыни в храм Гестии для ежегодно совершаемого ей жертвоприношения, видя же храм сожженным, он принес жертву на обычном месте и вновь вернулся назад через стан врагов, или пораженных его смелостью, или же изумленных благочестием его или обликом, который был священным. Решившийся подвергнуться опасности ради святынь, он был спасен самими врагами. Что это было так, говорит римский историк Кассий[30].
VII. [Там же, а также: Suid. s. v. ἄδην]. Кельты с излишеством наполняли себя вином и всем остальным, по природе будучи неукротимыми и владея землей, которая, если не говорить о плодах Деметры[31], была в других отношениях совершенно бесплодной. Тела у них, огромные и рыхлые, полные сырого мяса, из-за прожорливости и пьянства стали тяжелыми и грузными и оказались совершенно неспособными к бегству и трудам; из-за пота и одышки они быстро выдыхались всякий раз, когда им нужно было сделать что-либо трудное[32].
VIII. [Suid. s. v. ἱέντες]. Он[33] показал их обнаженными римлянам и сказал: "Таковы испускающие в битвах против вас громкий крик, гремящие оружием, размахивающие длинными мечами и своими распущенными волосами. Видя их безволие, их тело расслабленное и вялое, идите в бой".
IX. [Suid. s.v. νεαλής] [360 г.]. Народ смотрел на битву со стены и все время усталым посылал на смену другие, свежие силы. Кельты же, будучи утомлены и сталкиваясь с воинами, полными сил, бросились в нестройное бегство.
X. [Ibid. s.v. λιφαιμεῖ]. Полный негодования и истекая кровью, кельт преследовал Валерия[34], стремясь упасть вместе с ним; но так как Валерий все время шаг за шагом отступал, кельт упал лицом вниз. Это было второе единоборство с кельтами[35], которым весьма гордились римляне.
XI. [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 350] (283 г.). Народ сенонов был в договорных отношениях с римлянами, и тем не менее они в качестве наемников служили у тех, кто воевал против римлян. Сенат отправил послов с жалобой, что они, находясь в договорных отношениях, в качестве наемников воюют с римлянами. Но кельт Бритомарий, исполненный гнева на римлян из-за своего отца, который был убит ими в этой войне, когда он помогал этрускам, изрубил на мелкие куски этих послов, хотя у них в руках был и жезл глашатая и одеты они были в священное одеяние; части их тел он разбросал по равнине. Узнав об этом преступном деянии во время пути, Корнелий[36], вторгшись со всей поспешностью через земли сабинян и пицентинов в города сенонов, все предал огню и мечу, женщин и детей обратил в рабство, всех же взрослых мужчин полностью перебил, а всю страну опустошил и сделал на будущее время совсем необитаемой. Одного только Бритомария он увел пленником для позорной казни. Позднее же сеноны, не имея более родных мест, в которые они могли бы бежать, дерзко вступили в рукопашный бой с Домицием[37] и, побежденные им, в гневе безумно истребили самих себя. Такое возмездие постигло сенонов за противозаконие по отношению к послам.
XII. [Оттуда же, там же, стр. 351]. Начальники салиев[38], народа, побежденного римлянами, бежали к аллоброгам. Требуя их, римляне ополчились на аллоброгов, не выдававших их; предводительствовал римлянами Гней Домиций[39]. Когда он проходил по земле салиев, ему повстречался посол царя аллоброгов Битуита[40], одетый весьма роскошно; за ним следовали копьеносцы, пышно разодетые, и собаки, ибо тамошние варвары охраняются также и собаками. За ним следовал и певец-музыкант, воспевая на варварский лад славное происхождение, мужество и богатство царя Битуита, затем аллоброгов, затем самого посла. Из-за этого наиболее знатные из послов и водят их за собой. Но этот посол, прося снисхождения для начальников салиев, не добился успеха.
XIII. [Оттуда же, там же, стр. 352]. [113 г.] Многочисленный отряд тевтонов, грабя все на пути, вторгся в землю нориков, консул римский Папирий Карбон[41], боясь, как бы они не вторглись в Италию, занял альпийские проходы в той части, где они являются более всего узкими. Так как тевтоны не пытались нападать, он сам двинулся на них, обвиняя их в том, что они напали на нориков[42], бывших друзьями римлян; друзьями же римляне делали тех, которым они давали право называться друзьями, но относительно которых у них не было необходимости защищать их как друзей. Когда Карбон приближался, тевтоны отправили ему навстречу послов, заявляя, что они не знали о дружбе нориков с римлянами и что на будущее время они воздержатся от нападения; он же, похвалив послов и дав им проводников, тайно приказал этим вожатым вести их более длинной окружной дорогой. Сам же он, быстро пройдя кратчайшей дорогой и напав неожиданно на еще отдыхавших тевтонов, понес наказание за вероломство, потеряв очень многих из своего войска. И могло бы случиться, что он потерял бы всех, если бы густой туман, дождь и тяжкие удары грома, разразившиеся, когда битва еще продолжалась, не разделили их друг от друга и они, пораженные ужасом свыше, не прекратили боя. Но и римляне, бежав в леса, разделенные на небольшие отряды, сошлись едва на третий день. Тевтоны же ушли к галлам.
XIV. [Suid., s. vv. ἀφαύστος и Κίμβρος]. Он велел не прикасаться[43] к телам кимвров, пока не наступит день, думая, что на них много золота.
XV. [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 352]. [58 г.] Два народа - тигирии и гельветы - вторглись в Кельтику, принадлежавшую римлянам; узнав об их походе, Цезарь Гай огородил стеной все пространство вокруг реки Родана[44] более чем на 150 стадиев. Когда враги отправили к нему послов, чтобы попытаться заключить договор, он велел им дать заложников и деньги. Когда они ответили, что они привыкли это брать, а не давать, он, желая предупредить их соединение, послал на тигириев, бывших более малочисленными, Лабиена, а сам двинулся против гельветов, захватив с собой из горных галлов около 20 тысяч. Для Лабиена дело оказалось легким, так как он напал на тигириев неожиданно около реки, обратил их в бегство и рассеял большинство их в беспорядочном отступлении.
XVI. [Оттуда же, там же, стр. 353]. Ариовист, царь германцев, живших за Рейном, перейдя через реку еще до прибытия Цезаря[45], стал воевать с эдуями, которые были друзьями римлян. Но тогда, послушавшись приказания римлян, он отказался от войны с эдуями и просил, чтобы его сделали другом римлян. Это и случилось, когда сам Цезарь был консулом и внес это предложение[46].
XVII. [Оттуда же, там же]. Царь германцев Ариовист, ставший другом римлян[47], вступил в переговоры с Цезарем, но так как они разошлись друг с другом, он предложил снова сойтись для переговоров. Когда же Цезарь не согласился прийти, но послал первых лиц из галлов, Ариовист заковал послов в оковы. После этого Цезарь двинулся на него, грозя отмщением. Но страх напал на войско Цезаря из-за военной славы германцев.
XVIII. [Оттуда, там же]. [55 г.] Узипеты, германский народ, и танхреи[48] сперва, как говорят, своими восемьюстами всадниками обратили в бегство[49] до пяти тысяч всадников Цезаря. Цезарь же, задержав послов, которых они стали посылать к нему, напал на них и внезапно нанес им столь решительное поражение, что у них было убито четыреста тысяч. Кто-то из историков говорит, что Катон в Риме внес предложение выдать Цезаря варварам, как совершившего преступное деяние против пославших к нему в это время послов. Цезарь же в своих записках о каждодневных событиях говорит, что узипеты и танхреи, получившие приказание вернуться на старые свои места, сказали, что они отправили послов к изгнавшим их свевам и ждут ответа, а сами в этот промежуток до возвращения послов напали со своими восемьюстами всадниками, и потому обратили в бегство пять тысяч римлян. Когда же они снова прислали послов и извинялись за нарушение перемирия, то подозревая подобное же коварство, он напал на них, прежде чем дать какой-либо ответ.
XIX. [Suid. s.v. παρορκῆσαι]. Они прямо подстрекнули бретанов преступить клятву, выставляя обвинение, что хотя у них с римлянами и заключен договор, но войско все же осталось в их стране.
XX. [Ibid. s.v. δείσαντες]. Боясь за Цицерона[50], Цезарь повернул назад[51].
XXI. [Из Ватиканских манускриптов кардинала Маи; Mai, Script, vet. nov. coll. II, стр. 367]. Бриторей[52] соблазнил эдуев отложиться от римлян, и, когда Цезарь упрекнул их, они сказали, что старая дружба имеет преимущество первенства.
XXII. [Bekk An., стр. 170, 31]. Отправить посольство к Цезарю.
XXIII. [Там же, стр. 179, 1]. Полные подозрения по поводу случившегося.
XXIV. [suid. s.v. ἤιομεν]. Аппиан[53]. Аллоброги[54], народ галлов. Города их были трудно одолимы, так как вследствие прилива и отлива они каждый день становились то жителями материка[55], то островитянами. Воевали же они на кораблях. Но когда Гай Цезарь вокруг их городов вбил высокие сваи и на эти сваи наложил мостовые перекрытия, волны прилива благодаря сваям проходили под мостовыми перекрытиями, римлянам же это дело оказалось не страшным и требовавшим только настойчивости.
XXV. [Он же, s.v. διέφεροι;]. Аппиан[56]: кельты с давних времен указывали поводы к их вражде по отношению к римлянам.

---

[1] 390 г. до н. э. (по хронологии Ливия).
[2] См. выше: Ит., 8 и пример.
[3] Имеется в виду четвертый триумф Камилла в 367 г. до н. э. (год его пятой диктатуры).
[4] Т. Квинкций Пенн Капитолин Криспин, диктатор 361 г. до н. э. См.: Ливий. VII. 9. 22.
[5] Г. Суплиций Петик, был пять раз консулом (последний раз в 351 г. до н. э. Ливий. VII. 22. 2), диктатор и победитель галлов в 358 г. до н. э. VII. 12.8.
[6] Разночтение: «не похожие на дротики».
[7] М. Попиллий Ленат, консул 360 г. до н. э. Рассказ о его победе над галлами см.: Ливий. VII. 23.
[8] Луций Фурий Камилл, сын Марка Фурия Камилла, диктатор 350 г. до н. э. и консул 349 г. до н. э., когда он и победил кельтов. См. о нем: Ливий. VII. 24.
[9] Рукописи: «Павел». Луций Эмилий Папп, консул 225 г. до н. э.
[10] 105 г. до н. э.
[11] Речь идет о нашествии кимвров и тевтонов, с которыми римляне столкнулись впервые в 113 г. до н. э.; тевтоны были разбиты Марием в 102 г., кимвры — в 101 г.
[12] С 58 г. до н. э.
[13] Q. Fabius Maximus Allobrogicus, консул 121 г. до н. э., прозвище свое получил за победу над аллоброгами, которую и имеет в данном случае в виду Аппиан.
[14] Часть племени гельветов, известная римлянам еще со времени нашествия кимвров. См.: Страбон. VII. 2. 2.
[15] 58 г.
[16] Τρικόριοι Страбона (IV. 1. 11) — галльское альпийское племя, жившее по соседству с воконтиями.
[17] В 58 г. до н. э.
[18] В 57 г. до н. э.; река, которая имеется в виду, — Аксона (современный Экс).
[19] Одно из крупных племен галльской Бельгики, жившее между реками Сабой (Самбра) и Скальдой (Шельда) по соседству с треверами.
[20] Т. е., по-видимому, примипиларов и центурионов.
[21] Конъектура Э. Ханнаке (Аппиан и его источники. 1869. С. 126): «адуатуков».
[22] Т. е. тенктеров.
[23] В первый раз Цезарь переправился в 55 г. до н. э.
[24] Дионисий Галикарнасский (I. 74) относит нашествие кельтов на Рим к 98-й Олимпиаде, т. е. 388/387 г. до н. э.
[25] Сыновей Марка Фабия Амбуста.
[26] Кельтский вождь из племени правсиев (Страбон. IV. 1, 13), совершивший в 380 г. до н. э. вместе с другим кельтским вождем Аникорием набег на северную Грецию (Павсаний. X. 19. 7) и достигший в 279 г. Дельф (Страбон. IV. 1. 13; Ливий. XXXVIII. 15.16).
[27] Военных трибунов с консульской властью.
[28] Т. е. Цедиций.
[29] Г. Фабий Дорсуон у Ливия (V. 46) и Цезон Фабий у Диона Кассия (Фр. 24. 6).
[30] Луций Кассий Гемина — один из старейших римских анналистов, живший в середине II в. до н. э. (Цензорин. О дне рождения. XVII. 11).
[31] Т. е. о хлебе.
[32] Ср. описание скифов у Псевдо-Гиппократа (О воздухе. 26 сл.).
[33] Т. е. Камилл.
[34] Марк Валерий Корвин, получивший свое прозвище за победу над галльским силачом. Ср.: Ливий. VII. 26; Дионисий. XV. 1.
[35] Первое произошло между неким галльским силачом и Титом Манлием Торкватом (см. выше: Сами. 3), согласно традиции, в 361 г. до н. э. (Ливий. VII. 10).
[36] Долабелла.
[37] Т. е. с Домицием Кальвином.
[38] Saluvii или Salii латинских авторов (Ливий. Письма. LXI) — лигурийско-кельтское в Нарбонской Галлии, побежденное римлянами в 123-121 гг. до н. э.
[39] Гней Домиций Агенбарб, воевал с аллоброгами в 121 г. до н. э. в качестве проконсула.
[40] По-видимому, Аппиан ошибается: упомянутый Битуит был в действительности царем племени арвернов, союзников аллоброгов, сыном царя Луэрия (Страбон. IV. 2. 3). Ср.: Ливий. Письма. LXI.
[41] Гней Папирий Карбон, потерпевший поражение, по Страбону (V. 1. 8), от кимвров при Норее в современной Каринтии, в 113 г. до н. э.
[42] Таврисков.
[43] В изд.: LCL. I. С. 119, этот фрагмент отнесен к 113 г. до н. э., т. е., по-видимому, к битве при Норее; это, однако, мало вероятно, поскольку в этой битве, по Аппиану, участвовали только тевтоны; речь идет, видимо, о битве при Верцеллах в 101 г. до н. э. Ср.: Плутарх. Марцелл. 26.
[44] Т. е. Роны.
[45] Переход Ариовистом реки Рейна должен был иметь место около 70 г. до н. э. (Цезарь. Галльская война. I. 36).
[46] В 59 г. до н. э. Речь идет о признании римским сенатом Ариовиста дружественным царем (Цезарь. Галльская война. I. 49. 2; Плутарх. Цезарь. 19).
[47] 59 г. до н. э.
[48] Тенктеры.
[49] Ср. выше (1. 4), где эти действия приписываются сугамбрам.
[50] Подразумевается Квинт Цицерон.
[51] Относится к рассказу о восстании галльского племени нервиев в 54 г. до н. э.
[52] Вероятнее всего, имеется в виду вождь арвернов Верцингеториг, поднявший в 52 г. до н. э. восстание против Цезаря и склонивший к нему также эдуев.
[53] Так как все основания пропуска этого фрагмента Швайгхойзером неопределенны (см. толкования к этому месту), Мендельссон решил ни опускать его совершенно, ни включать в число определенных фрагментов; Кюстер весьма вероятно предположил, что данный отрывок относится в действительности к глоссе ἠπειρούμεναι.
[54] Речь идет не об аллюброгах, а о венетах, галльском племени, жившем в южной части современной Бретани, с которыми Цезарь вел войну в 56 г. до н. э. Ср.: Цезарь. Галльская война. III. 7 сл.
[55] ἠπειρούμεναι (делающиеся находящимися на суше).
[56] Швайгхойзер и Беккер отнесли этот фрагмент к числу фрагментов неопределенного местоположения, хотя, как кажется, он и относится к кельтской истории.

Книга V. О ВОЙНАХ В СИЦИЛИИ И НА ОСТАЛЬНЫХ ОСТРОВАХ (ΕΚ ΤΗΕ ΣΙΚΕΛΙΚΗΣ ΚΑΙ ΝΗΣΙΟΤΙΚΗΣ)

1. [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 354] [252 г. до н. э.]. Когда и римляне, и карфагеняне стали нуждаться в деньгах, то первые, истощенные военными расходами, не стали больше снаряжать флотов, но, набирая пешее войско, они каждый год посылали его в Ливию и Сицилию[1], карфагеняне же отправили посольство к Птолемею, сыну Птолемея, сына Лага, царю Египта, желая занять у него две тысячи талантов. У Птолемея же была дружба и с римлянами и с карфагенянами, поэтому он попытался примирить их друг с другом. Потерпев неудачу, он сказал, что следует помогать друзьям против врагов, но не против друзей.
II. [Оттуда же, там же]. Карфагеняне, дважды потерпев за это время поражение на суше и дважды на море, где они считали себя намного превосходящими римлян, и уже испытывая недостаток и в деньгах, и в кораблях, и в людях, стали просить у Лутация[2] перемирия и, получив его, отправили в Рим послов для переговоров о мире на умеренных, насколько это возможно, условиях[3]; с послами они отправили и консула Атилия Регула, бывшего у них пленником, чтобы он уговорил своих сограждан заключить мир на этих условиях. Он прибыл как пленник, одетый по-финикийски, и, отстав от послов в помещении сената, объяснил сенаторам, что дела карфагенян находятся в плачевном состоянии, и убедил их или решительно продолжать войну, или заключить мир на более выгодных условиях. Когда он добровольно вернулся в Карфаген, карфагеняне убили его, набивши повсюду железных гвоздей в доски, между которыми он стоял, так, чтобы он не мог нигде прислониться, сами же заключили мир с более значительными уступками с их стороны.
2. Условия, на которых они договорились, были следующие[4]: пленников из числа римлян и перебежчиков, сколько их ни было у карфагенян, тотчас отдать римлянам и отказаться в пользу римлян от Сицилии и других меньших островов, которые находились около Сицилии; карфагеняне, не должны начинать войну с сиракузянами или с тираном Сиракуз Гиероном, не должны набирать наемников в Италии, обязаны внести как контрибуцию римлянам за войну две тысячи эвбейских талантов в двадцать лет, привозя в Рим взнос каждого года. Эвбейский же талант имеет семь тысяч александрийских драхм. Этим окончилась первая война римлян и карфагенян из-за Сицилии, продолжавшаяся двадцать четыре года[5]. Во время этой войны у римлян погибло семьсот кораблей, у карфагенян - пятьсот. Таким образом, римляне овладели большей частью Сицилии, которой целиком раньше владели карфагеняне; на жителей острова они наложили подати и, распределив морские повинности между городами, стали посылать на Сицилию на каждый год претора. В вознаграждение за ту помощь, которую сиракузский тиран Гиерон оказал им в этой войне, они сделали его другом и союзником.
3. Когда окончилась эта война, кельты стали требовать от карфагенян полагавшейся им еще со времени войны Сицилии, и тех подарков, которые обещал им дать Гамилькар. Требовали того же и ливийцы; хотя они были подданными карфагенян, но со времени похода на Сицилию они возгордились, видя к тому же карфагенян слабыми и истощенными; ливийцы были раздражены на них за избиение трех тысяч своих сограждан, которых карфагеняне распяли за то, что они перешли на сторону римлян. Так как карфагеняне отказали и тем и другим, они соединенными силами взяли город Тинет[6] и Утику, которая является величайшим городом Ливии после Карфагена; двинувшись оттуда, они звали к отпадению остальную Ливию, убедили выступить вместе с ними некоторых из номадов и приняли к себе большое число бежавших рабов, а все владения карфагенян подвергли опустошению. Теснимые отовсюду войной, карфагеняне обратились за помощью против ливийцев к римлянам как к своим союзникам. Римляне им не послали войска, но разрешили получать себе продовольствие из Италии и Сицилии и, только для этой войны, набирать наемников в Италии[7]. Они отправили и послов в Ливию, не смогут ли те прекратить войну; послы возвратились, ничего не достигнув. И карфагеняне всеми силами принялись за эту войну.
III. [Из сборника "О доблестях и пороках; Val., стр. 558; Suid. s.v. Ἐπικύδης [214 г.]. Два брата, оба военачальники у сиракузян, Гиппократ и Эпикид, с давнего времени недовольные римлянами, так как они не могли втянуть Сиракузы в войну, бежали к леотинцам, враждовавшим с сиракузянами, и обвиняли своих сограждан в том, что в то время как Гиерон заключил мирный договор, касающийся всей Сицилии, одни сиракузяне хотят заключить лишь для себя новый договор с римлянами. Леотинцы пришли в негодование, а сиракузяне объявили, что, если кто принесет им голову Гиппократа или Эпикида, они дадут за это ему столько же весом золота; леотинцы же выбрали у себя Гиппократа военачальником.
VI. [Оттуда же, Val. там же] [212 г. до н. э.]. Сикелы, и раньше негодовавшие на жестокость полководца Марцелла[8], еще более были возбуждены тем обстоятельством, что он ворвался в Сиракузы, воспользовавшись предательством. Сикелы перешли на сторону Гиппократа и дали друг другу клятву не заключать мира[9] друг без друга. Они послали ему и продовольствие, и войско в количестве приблизительно до двадцати тысяч пеших и пяти тысяч всадников.
V. [Оттуда же, там же]. Ненавистному для всех[10] Марцеллу не верили без клятв. Поэтому, когда сдавались ему тавромении[11], он заключил с ними договор и поклялся, что он не поставит в город гарнизона и не будет производить из их среды набор.
VI. [Из сборника "О посольствах"; U. стр. 371]. Считалось, что критяне с самого начала благоприятно относились к Митридату, царствовавшему в Понте, и говорилось, что во время его войны с римлянами они посылали ему наемников. Считалось достоверным также, что критяне из расположения к Митридату содействовали морским разбойникам, наводнявшим тогда моря, и явно помогали им, когда их преследовал Марк Антоний[12]. Когда Антоний отправил к ним послов, критяне не обратили на них внимания и ответили надменно. За что Антоний начал с ними тотчас войну, но действовал не очень удачно, однако был прозван за свои действия "Критским". Этот Антоний был отцом Марка Антония, воевавшего позднее при Акции с Цезарем, названным Августом. Но когда римляне постановили начать войну с критянами, критяне отправили послов в Рим для переговоров о мире[13]. Римляне приказали выдать им Ластена, воевавшего с Антонием, передать все разбойничьи суда и всех пленников из римлян, которых они имели, дать триста заложников и заплатить четыре тысячи талантов серебра.
2. Так как критяне не приняли этих условий, против них был выбран стратегом Метелл[14]. И в битве при Кидонии Метелл победил Ластена, и, когда тот бежал в Кносс, Панарес[15] передал Метеллу Кидонию при условии, что он сам не потерпит ничего плохого. Когда Метелл осаждал Кносс, Ластен поджег свой дом, полный богатствами и бежал из Кносса. И вот критяне, послав к Помпею Великому, бывшему полководцем в войне с морскими разбойниками и Митридатовой войне[16], сказали, что, если он придет, они поручат себя ему. Он же, будучи тогда занят, велел Метеллу[17] покинуть остров, так как, по его словам, не должно дальше воевать со сдавшимися; ибо он сам придет и примет этот остров под власть Рима. Но Метелл, не подумав подчиниться, продолжал войну, пока не покорил этот остров, заключив с Ластеном договор на тех же условиях, как и с Панаресом. Он справил триумф[18] и был прозван Критским справедливее Антония, так как он подчинил остров.
VII. [Из сборника "О доблестях и пороках"; Val. стр. 588]. Клодий[19], родом патриций, прозванный Пульхром, т. е. красавцем, любил жену Гая Цезаря. Будучи еще безбородым, он оделся женщиной с головы до пят и как женщина пришел в дом Гая ночью, когда туда можно было входить одним женщинам, так как справлялись мистерии[20]. Потеряв провожавшую его служанку и будучи открыт другими по голосу, он был оттуда выгнан.

---

[1] Рассказ относится ко времени после 256 г. до н. э. но противоречит сообщению Полибия (I. 34 сл.). Ср., однако: Полибий. I. 39. 7 сл.
[2] Гай Лутаций Катул, консул 242 г. до н. э. победитель карфагенян в морском сражении при Эгатских островах 10 марта 241 г.
[3] Выражение ἐπὶ βραχυτέροις, необычное в классической прозе, другими истолковывается: «не предъявляя римлянам очень широких условий», «в возможно короткий срок».
[4] Ср.: Цицерон. Об обязанностях. III. 99 сл.; Авл Геллий. VII. 4. 1 сл.; Ливий. Эпитомы. XVIII.
[5] 264-241 гг. до н. э. Ср. Полибий. I. 63.
[6] Тунет (Tunis).
[7] Ср.: Полибий. I. 83. 9 сл.
[8] Марк Клавдий Марцелл, проявивший большую жестокость при взятии Леонтин в 214 г. до н. э. (Ливий. XXIV. 30).
[9] С римлянами.
[10] За свои грабительские действия в Сицилии; ср.: Ливий. XXVI. 29. 4 сл.
[11] Событие это должно быть отнесено к 211 г., когда, по взятии Сиракуз, Марцелл подчинил Риму и другие пункты восточной Сицилии (Ливий. XXV. 40 сл.).
[12] Марк Антоний в свою претуру (в 74 г. до н. э. — Веллей Патеркул. II. 31. 3) получил по распоряжению сената командование над силами, направленными для борьбы со средиземноморскими пиратами (Цицерон. В защиту Верреса. II. 8; III. 213).
[13] Эти переговоры должны были происходить в 69 г. до н. э. (Диодор. XI. L. 3 сл.).
[14] Квинт Цецилий Метелл, консул 69 г. до н. э.
[15] Другой вождь критян, вместе с Ластеном сопротивлявшийся Антонию и Метеллу (Веллей Патеркул. II. 344).
[16] В 67 г. до н. э. Помпей по lex Gabinia получил полномочия против пиратов (см.: Плутарх. Помпей. 25), в 66 г. по lex Manilia ему были даны полномочия для войны с Митридатом.
[17] Через своего легата Луция Октавия, с которым Метелл обошелся, как с врагом.
[18] В 62 г. до н. э.
[19] Публий Клодий, квестор 61 г. до н. э. и народный трибун 58 г.
[20] В честь богини Бона Деа (Цицерон. К Аттику. I. 12. 3).

Книга VI. ИБЕРИЙСКО-РИМСКИЕ ВОЙНЫ (ΙΒΕΡΙΚΗ)

1. Есть горный хребет Пирена, простирающийся от Тирренского моря до северного океана; живут тут на востоке кельты, которые теперь называются галатами или галлами; к западу иберы или кельтиберы, занимая кругом все те местности, которые идут начиная от Тирренского моря вдоль по [проливу и] Геракловым столпам до северного океана. Таким образом, Иберия омывается морями, за исключением одной стороны, где идет Пиренейский хребет, самый большой из всех гор Европы и, можно сказать, самый крутой из всех. Те, кто совершает плавание вдоль берегов Иберии, плавают по Тирренскому морю до Геракловых столпов, а в западный и северный океан они не проникают, кроме тех, которые плывут в Британию, да и то используя морские отливы. На эту переправу они употребляют полдня, а вообще ни римляне, ни другие народы, находящиеся под властью римлян не пытаются (плавать) по этому океану. Величина Иберии, - или как теперь некоторые вместо Иберии называют ее Испанией - очень значительна и для одной страны даже невероятна: ширину ее исчисляют в десятки тысяч стадий, а ширина ее соответствует ее длине. Населяет ее много народов, носящих разные названия. По ней протекает много судоходных рек.
2. Какие племена считались населявшими ее сначала, какие заняли ее потом, над этим я не задумывался, да и поскольку я описываю деяния римлян, этим я не интересовался. В общем, мне кажется, что в древности кельты, перейдя через Пиренеи, поселились тут, смешавшись (с местными иберами), откуда и вышло их имя "кельтиберы". Думается мне, что и финикияне, очень часто переплывавшие в Иберию по торговым делам, заселили некоторые местности Иберии. Равным образом и некоторые греки, плававшие в Тартесс[1] к царю Тартесса Аргантонию, осели в Иберии. Ведь царство Аргантония было в стране иберов, и Тартесс, как мне кажется, был тогда приморский город, тот который теперь называется Карпессом[2]. Святилище Геракла, находящееся у Столпов, как мне кажется, основали финикийцы, и до сих пор еще религиозное служение совершается там по финикийскому обряду, и сам бог у них не фаванский, а тирийский.
3. Все эти вопросы я оставляю тем, кто занимается древностями. Эту страну плодородную и изобилующую большими природными богатствами еще до римлян стали всячески (эксплуатировать и) захватывать под свою власть карфагеняне. Частью ее они уже владели, другую часть грабили, пока наконец римляне не прогнали их. То, чем владели карфагеняне в Иберии, римляне тотчас же взяли под свою власть; все же остальное было ими захвачено в течение долгого времени и с большим трудом; не раз происходили восстания, пока наконец римляне не захватили всего в свои руки и, разделив всю страну на три части, не стали посылать трех военачальников (пропреторов). Как они захватили каждую из этих частей и как они из-за этого воевали с карфагенянами, а после них с самими иберами и кельтиберами, - это составит содержание данной книги. Первая ее часть относится ко времени карфагенян; так как и это касалось истории Иберии, то мне показалось необходимым внести все это в описание войн в Иберии на том же основании, как и все столкновения, происшедшие между римлянами и карфагенянами из-за Сицилии, начиная с перехода римлян в Сицилию и захвата власти над нею, отнесены мною к описанию войн в Сицилии.
4. Первая война вне пределов Италии была у римлян с карфагенянами из-за Сицилии, и вели они ее в самой Сицилии; и эту вторую войну, из-за Иберии, они вели в Иберии; во время этой войны, переплыв море с большими войсками, они взаимно вторгались в чужие пределы - одни в Италию, другие в Ливию; они подвергали их опустошению. Началась эта война приблизительно в 140-ю олимпиаду, когда карфагеняне нарушили договор (с римлянами), заключенный после сицилийской войны. Нарушили же они его по следующему поводу.
Гамилькар, по прозванию Барка, будучи начальником карфагенских войск в Сицилии, обещал большие подарки кельтским наемникам и своим союзникам из ливийцев. После его удаления (из Сицилии) в Ливию они стали требовать их уплаты; из-за этого возгорелась у карфагенян ливийская война, в которой карфагеняне потерпели много тяжелого от самих ливийцев, а Сардинию должны были отдать римлянам в качестве штрафа за те убытки, которые были нанесены римским купцам во время этой ливийской войны. Когда из-за всего этого враги призвали Барку к суду, как виновного перед родиной за такие несчастия, то Барка привлек на свою сторону влиятельных в правительстве лиц, в числе которых был Гасдрубал, наиболее умевший добиваться расположения народа, - он был зятем Барки, - и не только избег суда, но даже когда началось какое-то восстание среди номадов, добился того, что был выбран вождем для ведения войны против них вместе с Ганноном, называемым Великим, хотя Гамилькар не сдал еще отчета по прежнему своему командованию.
5. При окончании этой войны, когда Ганнон вследствие какой-то клеветы, возведенной против него, был вызван в Карфаген, Гамилькар один остался во главе войска; он привлек к себе в качестве сотрудника своего зятя Гасдрубала и вместе с ним он перешел в Гадейру (Гадес) и, переправившись в Иберию через пролив, стал грабить иберов, ничем не провинившихся перед ним. Этим он создал для себя предлог, чтобы не быть дома, совершать военные походы и добиваться расположения народа. Ведь все, что он захватывал, он распределял между своими: часть тратил на войско, чтобы тем охотнее оно совершало с ним незаконные поступки, часть посылал в самый Карфаген, часть раздавал правителям карфагенским, которые покровительствовали ему. В конце концов против него поднялась часть иберийских царей и те, кто был среди народа наиболее могущественным; следующим образом они убили Гамилькара. Гоня перед собой телеги, наполненные дровами, в которые были запряжены быки, они сами с оружием в руках следовали за этими телегами. Увидав это и не поняв хитрости, ливийцы подняли смех. Когда же дело дошло до сражения, то иберы подожгли телеги, оставляя запряженными быков, и быстро погнали их на врагов; быки бросились в разные стороны, раскидывая огонь, это привело в беспорядок ливийцев. Так как строй карфагенян был нарушен, то иберы, напав на них, убили самого Барку и большое число защищавших его.
6. Карфагеняне, уже привыкшие к доходам из Иберии и крайне довольные ими, послали в Иберию другое войско и начальником всех войск они назначили Гасдрубала, зятя Барки, находившегося уже в Иберии. Своим помощником он назначил Ганнибала, немного времени спустя прославившегося своими воинскими успехами; он был сыном Барки и братом жены Гасдрубала и был уже с ним в Иберии, юный, любивший военное дело и любимый войском. Большую часть иберийских племен Гасдрубал привлек на свою сторону убеждением, - он обладал даром говорить убедительно; там же, где нужно было применить силу, он использовал юного Ганнибала, и, таким образом, он продвинулся от западного моря в центр страны до реки Ибера (Эбро), которая делит Иберию почти пополам, от Пиренейских гор отстоит дней на пять пути и впадает в северный океан.
7. Сагунтинцы (закинфяне), являясь колонией (с острова) Закинфа - они жили посредине между рекой Эбро и Пиренейскими горами - и все другие эллины, поселившиеся около так называемого Эмпория, а также по другим местам Иберии, боясь за себя, отправили посольства в Рим. Сенат, не желая, чтобы силы карфагенян очень увеличивались, отправил послов в Карфаген. И обе стороны договорились, что границей карфагенских владений в Иберии является река Эбро, что ни римляне не должны переходить через эту реку с целью войны, так как эти земли подчинены карфагенянам, ни карфагеняне не должны переходить Эбро, чтобы там вести войну, и что сагунтинцы и остальные живущие в Иберии эллины должны быть автономны и свободны. Это и было записано в мирном договоре между римлянами и карфагенянами.
8. Когда Гасдрубал на основании этого стал организовывать Иберию, бывшую под властью карфагенян, раб господина, которого он жестоко казнил, во время охоты убил его из засады. Уличенный в этом преступлении и подвергнутый жесточайшим пыткам, он был казнен Ганнибалом, а войско провозгласило своим полководцем Ганнибала. Хотя он был очень молод, но был ими сильно любим. И карфагенский сенат подтвердил это избрание. Те из домашних врагов Барки, которые боялись могущества Барки и Гасдрубала, как только узнали об их смерти, отнеслись с презрением к Ганнибалу, как к юноше и стали преследовать их друзей и сторонников обвинениями, выдвинутыми против них. Народ был на стороне обвинителей, злобствуя на обвиняемых за их тяжкую для народа власть, которой они пользовались при Барке и Гасдрубале. Кроме того многочисленные и крупные подарки, которые им посылали раньше Гасдрубал и Барка, они велели им сдать в казначейство, как полученные от врагов. Тогда они стали посылать к Ганнибалу с просьбой помочь им, указывая ему, что и сам он со стороны своих наследственных врагов будет поставлен в унизительное положение, если оставит без внимания тяжелое положение тех, кто на родине может ему содействовать.
9. Ганнибал и сам предвидел это уже раньше их и понимал, что судебные процессы против них - это начало заговора против него самого. Он считал недостойным для себя вечно со страхом терпеть эту вражду, как терпели ее его отец и шурин, и всю жизнь зависеть от изменчивости карфагенян, так легко плативших неблагодарностью после полученных ими благодеяний. Говорят, когда он был еще мальчиком, отец заставил его поклясться перед огнями алтаря и положенными на них жертвами, что он будет непримиримым врагом римлян, когда будет участвовать в управлении государством. Поэтому он решил, что ввергнув отечество в большие и длительные предприятия и заставив его находиться в состоянии беспокойства и страха, он тем себя и своих друзей поставил в безопасное положение. Он видел, что и Ливия, и та часть Иберии, которая была в подчинении у карфагенян, вполне спокойны. Если же он вновь начнет войну против римлян, чего он особенно желал, то ему казалось, что карфагеняне будут в великих заботах и страхах, а сам он если выиграет дело, достигнет бессмертной славы, сделав свою родину властительницей вселенной, так как после поражения римлян у карфагенян не будет больше равносильных противников; а если даже и потерпит неудачу, то и в этом случае его предприятие принесет ему великую славу.
10. Считая, что это будет блестящим началом, если он перейдет Эбро, он подбил турболетов, соседей сагунтинцев, обратиться к нему со слезными жалобами на сагунтинцев, будто они делают набеги на их страну и совершают по отношению к ним много других беззаконий. Они послушались его. Тогда Ганнибал отправил их послов в Карфаген, а сам в секретных письмах сообщал, что римляне подговаривают находящуюся под властью карфагенян Иберию отпасть от карфагенян, и что сагунтинцы содействуют в этом римлянам. Он вообще не переставал распространять эту ложь, сообщая много подобных сведений, пока наконец сенат не поручил ему действовать по отношению сагунтинцев так, как он признает нужным. Когда он получил такой предлог, он вновь добился, чтобы турболеты явились к нему с жалобами на сагунтинцев; тогда он вызвал к себе послов. Они явились[3]. Когда же Ганнибал приказал и тем, и другим доложить ему, в чем у них несогласия, сагунтинцы сказали, что они перенесут это дело на решение римлян. Разгневанный на эти слова, он немедленно выслал их из своего лагеря и в следующую ночь со всем войском перешел через Эбро, стал опустошать их страну, а против города выдвинул машины для штурма. Так как он не смог взять Сагунт приступом, то он окружил его рвом и стеной и, поместив вокруг сильный гарнизон, через короткие промежутки делал приступы.
11. Сагунтинцы, на которых обрушилось такое неожиданное несчастие - война без объявления - отправили послов в Рим. Сенат вместе с ними отправил послов, которые прежде всего должны были напомнить Ганнибалу о договоре; если же он не послушается, то плыть в Карфаген с жалобою на него. Когда эти послы приплыли в Иберию и хотели подняться от моря к лагерю, Ганнибал отказал им в позволении явиться к нему. И они отплыли в Карфаген вместе с сагунтинскими послами. Там они напомнили карфагенянам о договоре; карфагеняне же со своей стороны обвиняли сагунтинцев во многих неправильных действиях по отношению к своим подданным. Сагунтинские послы предложили им рассудить это дело, взяв в качестве (третейских) судей римлян; но карфагеняне ответили им, что не нуждаются в судебных разбирательствах, имея возможность оградить себя (от обид) оружием. Когда этот ответ был сообщен в Рим, то одни требовали немедленно идти на помощь сагунтинцам, другие же удерживали от этого, говоря, что в договоре они не значатся их союзниками, а записаны как автономные и свободные, и свободными же они остаются и тогда, когда они находятся в осаде. Это мнение одержало верх.
12. Когда сагунтинцы потеряли надежду на помощь римлян и голод стал жестоко их мучить, а в то же время и Ганнибал непрерывно теснил их осадой, - он слыхал, что этот город богат и что в нем много золота; поэтому он не прекращал осады, - они собрали, согласно приказу, все золото и серебро, которое было у них, государственное и частное, на площадь и сплавили его со свинцом и медью, чтобы сделать его бесполезным для Ганнибала, сами же, предпочитая погибнуть скорее с оружием в руках, чем от голода, глубокою ночью сделали стремительное нападение на сторожевые посты карфагенян, которые спокойно спали и не ожидали ничего подобного. Когда они вскочили от сна и начали среди шума и беспорядка вооружаться, а некоторые стали уже и сражаться, нападающие наносили им большой урон. Когда завязалось более крупное сражение, то из ливийцев погибло очень много, а сагунтинцы - все. Их жены, видя со стен конец своих мужей, одни бросались с крыш домов, другие накидывали на себя петли, а некоторые, убив предварительно своих детей, сами пронзали себя мечами. Таков был конец Сагунта, большого и могущественного города. Когда Ганнибал узнал, что они сделали с золотом, то в гневе он предал смерти еще оставшихся в живых взрослых, подвергнув их поруганию и мучениям. Что же касается города, то видя, что он у моря недалеко от Карфагена и что ему принадлежит очень плодородная область, Ганнибал вновь отстроил его и сделал карфагенской колонией. Ее теперь, думаю, называют Карфагеном-Спартагеной[4].
13. Римляне отправили послов в Карфаген, приказав им потребовать у карфагенян выдачи Ганнибала, как нарушившего договор, если они не считают это дело общим для всего государства. Если же они его не выдадут, то тотчас же объявить им войну. Они так и поступили: так как карфагеняне не выдали им Ганнибала, они объявили войну. Говорят, что это произошло следующим образом. Римский посол, встреченный ими насмешками, указав на складки тоги на груди, сказал: "Здесь я ношу для вас, карфагеняне, мир и войну; выбирайте, что из этих двух вы хотите". Они ему в ответ: "Что ты сам хочешь, то и давай". Когда он предложил им войну, они все в один голос воскликнули: "Принимаем!" И тотчас они послали к Ганнибалу приказ быстро и безбоязненно обойти всю Иберию, считая себя свободными от данных клятв. Ганнибал, обойдя все близлежащие племена, подчинил их своей власти или убедив их речами, или устрашив, или покорив силой оружия. Он собрал большое войско, не объясняя, с какою целью он это делает. Сам же замышляя напасть на Италию. Он отправлял посольства к галатам (галлам) и исследовал проходы через Альпийские горы. И действительно, немного спустя он по ним прошел, оставив в Иберии своего брата Гасдрубала.
14. (Римляне, предвидя, что им придется вести войну и в Иберии), и в Ливии, - они никогда не могли даже подумать, что карфагеняне когда-нибудь вторгнутся в Италию, собирались отправить Тиберия Семпрония Лонга на ста шестидесяти кораблях с двумя легионами войска в Ливию, - что совершил Лонг и прочие римские полководцы в Ливии, написано (мною) в книге о Карфагенских войнах, - а Публия Корнелия Сципиона они собирались направить в Иберию на шестидесяти кораблях с 10 тысячами пехоты и семьюстами всадниками; легатом при нем они велели отправиться брату его Гнею и Корнелию Сципиону. Из них Публий, узнав от массилийских купцов, что Ганнибал двинулся через Альпийские горы в Италию, боясь как бы он не напал на италийцев, неожиданно передав брату своему Гнею войска, предназначенные для Иберии, переплыл на пентере в Этрурию. То, что совершил он в Италии, а равно и другие военачальники, после него принявшие участие в этой войне, пока наконец на шестнадцатом году войны Ганнибал с трудом не был изгнан из Италии. Об этом повествует следующая книга, которая охватывает все деяния Ганнибала в Италии и потому так и называется: "Книга Римских войн с Ганнибалом".
15. Гней не совершил в Иберии, можно сказать, ничего замечательного, пока к нему не вернулся брат его Публий. Дело в том, что, когда кончился срок консульства Публия, против Ганнибала в Италии римляне послали других консулов, избранных после Публия, а его со званием проконсула вновь направили в Иберию. С этого времени оба эти Сципиона вели войну в Иберии. Против них с карфагенской стороны командовал войсками Гасдрубал, до тех пор пока карфагеняне, подвергшись нападению нумидийского царька Сифакса, не вызвали к себе Гасдрубала с частью находившихся под его командой войск. Оставшихся же Сципионы легко победили. Многие из городов добровольно перешли на их сторону: оба они были выдающиеся полководцы и обладали даром убедительных речей на собраниях привлекать людей на свою сторону.
16. Заключив с Сифаксом мир, карфагеняне вновь посылают в Иберию Гасдрубала с более многочисленным войском и 30 слонами, а вместе с ним двух других полководцев, Магона и другого Гасдрубала, сына Гисгона. С этого времени Сципионам война стала труднее, но и в этих условиях они побеждали. Много ими было убито ливийцев, много и слонов, до тех пор, пока с наступлением зимы ливийцы не зазимовали в Турдетании, а из Сципионов Гней стал зимним лагерем в Орсоне, а Публий в Кастолоне. Там ему было дано знать, что приближается Гасдрубал. Выйдя из города с небольшим отрядом для разведки карфагенского войска, он не заметил, как попал на самого Гасдрубала, который с конницей, окружив его и бывших с ним, всех перебил. Гней, ничего не зная о судьбе брата, послал своих воинов за хлебом. С ними встретился другой отряд ливийцев и завязалась битва. Услыхав об этом, Гней быстро выступил против них, как был, с отрядом легковооруженных. Карфагеняне, избив передовых, стали преследовать самого Гнея, пока он не скрылся в какой-то башне. Карфагеняне сожгли эту башню, а в ней сгорел и Сципион вместе с бывшими с ним.
17. Так погибли оба Сципиона, люди во всех отношениях выдающиеся; о них очень жалели иберы, которые под их влиянием перешли на сторону римлян. Бывшие в Риме, узнав обо всем этом, были очень огорчены и отправили в Иберию Марцелла, только что прибывшего из Сицилии, а вместе с ним и Клавдия, дав им [шестьдесят] кораблей, 1000 всадников[5], 10 тысяч пехоты и сколько нужно было снаряжения. Ими не было совершено ничего замечательного. Поэтому положение карфагенян укреплялось: они стали очень сильны и овладели почти всей Иберией, за короткое время заперши римлян в ущельях Пиренеев. Узнав об этом, римляне в городе еще более обеспокоились; они боялись, как бы в то время, как Ганнибал опустошает на широком пространстве всю южную Италию, эти карфагенские войска не вторглись в нее с другой стороны. Поэтому, хотя им хотелось отказаться от Иберии, сделать так они не могли из-за страха, как бы и эта война не перенеслась в Италию.
18. Они назначили день для выборов военачальника в Иберию, и, так как никто не выставил своей кандидатуры, их охватил еще больший страх; печаль и молчание нависли над собранием, как вдруг Корнелий Сципион, сын Публия Корнелия, убитого в Иберии, еще очень юный, - ему было всего 24 года, - но считавшийся очень благоразумным и даровитым, выступив на середину, произнес похвальную речь в честь своего отца и дяди и, оплакивая их печальную судьбу, заявил, что он является по наследству ближайшим из всех мстителем за отца, дядю и отечество. Он со всей силой и твердостью заявил между прочим, как бы охваченный божеским наитием, обещая, что овладеет не только Иберией, но вслед за ней и Ливией, и Карфагеном. Некоторые считали, что он пустословит, как это бывает у юношей, но он поднял удрученный дух народа, - испуганные всегда радуются обещаниям улучшения, - и был выбран военачальником в Иберию в надежде, что он совершит там нечто достойное своей решимости. Но старшие по возрасту назвали это не решительностью, а легкомыслием. Узнав об этом, Сципион вновь созвал их на собрание и опять-таки говорил о себе гордые речи. Затем он, сказав, что его (юный) возраст не должен служить препятствием для них (при его назначении), тем не менее заявил, что если кто из более старых хочет взять на себя это командование, то он охотно ему передаст его. Так как никого не нашлось, кто бы пожелал взять на себя такое поручение, еще более восхваляемый и вызывая к себе восхищение, он отправился из Италии с 10 тысячами пехоты и пятьюстами всадников: большего войска нельзя было послать, так как Ганнибал опустошал Италию. Он взял с собою и денег, и всякое другое снаряжение, и 28 военных судов, на которых он и переплыл в Иберию.
19. Взяв там остатки войска и соединив с теми, кого он привел с собою, он произвел обряды очищения над войском и выступил и перед ними со столь же торжественной и многообещающей речью. Тотчас пролетела молва по всей Иберии, тяготившейся властью карфагенян и жаждавшей доблести и великодушного отношения Сципионов, что к ним военачальником прибыл Сципион, сын Сципиона, по некоему божескому велению. Заметив такое мнение о себе, он делал вид, что во всем он поступает по указанию божества, дававшего ему советы. Узнав, что враги стоят четырьмя лагерями, находящимися на большом расстоянии один от другого, что в каждом было по 25 тысяч пехоты и по 2500 всадников, что в прежнем Сагунте, тогда уже называвшемся Новым Карфагеном, заготовлено много денег, хлеба, оружия, метательных стрел и кораблей, что там содержатся пленники и заложники со всей Иберии, а начальником гарнизона в этом городе является Магон с 10 тысячами карфагенян, Сципион решил сделать внезапное нападение прежде всего на этот город ввиду небольшого количества войск, бывших с Магоном, и огромности запасов; он полагал, что, захватив этот город, на всю Иберию наиболее славившийся своими серебряными рудниками, плодородием почв и большим богатством, он будет иметь твердый опорный пункт и на море, и на суше; да и переезд отсюда в Ливию самый короткий.
20. Побуждаемый этими соображениями, никому заранее ничего не сказав, куда он собирается двинуться, по заходе солнца он вывел войско и всю ночь вел его к Карфагену. На рассвете, поразив ужасом карфагенян, благодаря своему внезапному прибытию, он окружил город рвом, а на следующий день он стал готовиться к штурму. Всюду вокруг стен он поставил лестницы и машины, кроме одной части, где была самая низкая стена и где к ней подходило море и болото, и поэтому сторожа мало обращали на нее внимания. Ночью, снабдив (все машины) стрелами и камнями, а в гавани города поставив свои корабли, чтобы неприятельские корабли не могли оттуда бежать, - в своей самонадеянности он был вполне уверен, что возьмет город, - перед рассветом он поставил солдат к машинам, приказав одним попытаться, поднявшись на верх стен, вступить в бой с неприятелями сверху, другим пододвигать машины ближе к низу городских стен. Магон поставил свои десять тысяч у ворот, чтобы сделать внезапное нападение, когда будет благоприятный момент, вооружив их одними мечами, - в узком проходе пользоваться копьями было невозможно, - другим же он велел подняться на верх стен. И он со своей стороны, поставив там много метательных машин с камнями и стрелами, смело вел защиту. С обеих сторон поднялся крик и стали раздаваться слова поощрения; и те, и другие проявляли пыл и решительность, бросая камни, стрелы и дротики, одни - прямо руками, другие - при помощи машин, иные из пращей как у кого была привычка и возможность, они смело использовали все средства защиты и наступления.
21. Положение Сципиона ухудшалось и 10 тысяч карфагенян, которые стояли у ворот, бросившись с обнаженными мечами, напали на тех, кто двигал машины. Нанося большой урон, карфагеняне и сами терпели много, пока, наконец, дела римлян не выправились благодаря их упорству и выносливости. Ввиду происшедшей перемены и те, которые стояли на стенах, стали испытывать затруднения, и к ним уже приближались лестницы. Те из карфагенян, которые были вооружены мечами, быстро вбежав в ворота и заперев их, вскочили на стены. И вновь римлянам предстоял большой и тяжелый труд. В это время Сципион, который всюду сам присутствовал, громким голосом побуждая воинов, около полудня увидал, что там, где была низкая стена и примыкало болото, море начинает отходить. Это был ежедневный отлив. При приливе вода доходила до середины груди (сосков), при отливе же - до половины голеней. Увидав это и узнав о природных свойствах моря, каким оно бывает здесь в остальную часть дня, прежде чем вернется море, он быстро прошел по всем рядам римлян, громко крича: "Теперь время, воины! Теперь мне помощником явился бог! Идите к этой части стены! Море уступило нам место! Несите лестницы! Я иду впереди вас!"
22. И он первый, схватив какую-то лестницу, перенес ее через болото и стал подниматься на стену, когда еще никто на нее не поднимался. Но окружавшие его телохранители и все остальные воины удержали его, и сами, приставив много лестниц, стали стремительно взбираться на стены. С обеих сторон поднялся крик и началось стремительное нападение; много было здесь и успехов и неудач; в конце концов одолели все-таки римляне; они захватили несколько башен, на которые Сципион поставил воинов с трубами и военными рогами и велел им подбодрять своих воинов и производить шум, как будто бы город уже взят. В то время как другие, перебегая с места на место, наполняли все смятением, некоторые, спрыгнув со стены в город, открыли Сципиону городские ворота; он устремился сюда бегом со всем войском. Из тех, кто был внутри города, одни разбежались по домам, а Магон собрал свои десять тысяч на площади. Когда вскорости и эти были изрублены, он с небольшим отрядом отступил в крепость. Но Сципион быстро подошел и к этой крепости. Магон, видя, что он ничего не может сделать с побежденными и охваченными страхом воинами, сдался Сципиону.
23. Благодаря своей смелости и счастью взяв в один день богатый и могущественный город на четвертый день[6] после того, как он подошел к его стенам, Сципион страшно возвысился в глазах всех и еще больше утвердилось убеждение, что он все делает по указанию бога, да и сам он стал так думать и, начиная с этого времени, и в дальнейшей жизни распространял о себе такие слухи. Часто он уходил один в Капитолий и сидел там, закрыв двери храма, как будто узнавая, что-то от бога. Еще и поныне в торжественных шествиях статую одного только Сципиона выносят из Капитолия, а все остальные - с форума. Взяв этот город, своего рода склад всего, что нужно для войны и для мира, он нашел в нем много оружия, метательных стрел, военных машин, доков и 33 военных корабля, хлеба и всякого рода запасов, слоновой кости, золота и серебра, частью в виде изделий, частью чеканной монетой, частью в сплаве; он захватил там и заложников иберийских племен, и пленников, и всех тех, кто раньше был захвачен из числа самих римлян. На следующий день он стал приносить жертвы, справляя триумф по поводу этой победы, а к войску обратился с похвальной речью; после речи к воинам он воззвал к горожанам и, напомнив им о подвигах Сципионов, стал отпускать пленных по их государствам, желая приобрести себе расположение этих городов. Он дал самую большую награду тому, кто первый поднялся на стену, поднявшемуся вторым - половину, третьему - третью часть, пропорционально и всем остальным. Все остальное золото, серебро и слоновую кость он отправил в Рим на захваченных кораблях. В Риме были назначены жертвоприношения в течение трех дней: граждане радовались, что после многих бедствий и долгих тяжких лет вновь блеснуло им счастье, а вся Иберия и бывшие в ней пунийцы были поражены как величием, так и быстротой его смелого подвига.
24. Сципион оставил в Карфагене гарнизон и велел поднять ту часть стены, которая находилась со стороны морского прилива; остальную Иберию он подчинял власти римлян, частью обходя сам, частью посылая в отдельные области своих друзей; все, что оказывало ему сопротивление, он покорял себе силой. У карфагенян осталось двое полководцев, оба Гасдрубала. Один из них, сын Гамилькара, находился очень далеко, у кельтиберов, занимаясь набором солдат, другой же, сын Гисгона, разослал посольства по городам, оставшимся еще верными карфагенянам, прося их сохранить свою преданность Карфагену, так как скоро придет войско, бесчисленное по своему количеству; кроме того, второго Магона он послал в ближайшие местности набрать новых солдат, откуда только он сможет. Сам он вторгся в землю отпавших от карфагенян[7], и собирался осаждать один из их городов. Так как к нему пришел слух (о внезапном приближении) Сципиона, то он удалился в Бетику (Бэкилу) и стал лагерем перед городом. Здесь на следующий день он немедленно был побежден; Сципион захватил и его лагерь, и город Бетику.
25. Тогда Гасдрубал стал собирать остающееся еще в Иберии карфагенское войско к городу Кармоне, чтобы вместе всеми силами напасть на Сципиона. И к нему собралось много иберов, которых вел Магон, много нумидийцев, во главе которых стоял Масинисса. Из них Гасдрубал с пехотой расположился лагерем под прикрытием валов лагеря, а Масинисса и Магон, начальствовавшие у него над конницей, стали перед лагерем. При таком положении Сципион следующим образом разделил свою конницу: Делия он направил против Магона, а сам обратился против Масиниссы. Некоторое время для Сципиона сражение было очень тяжелое, так как нумидийцы, обстреляв его, отступали, а затем опять налетали. Когда же Сципион дал приказ преследовать их без перерыва после того, как они пустят свои стрелы, то нумидийцы, не имея возможности повернуться, бежали в лагерь. Сципион, отступив на десять стадий, остановился в крепко укрепленном лагере там, где он хотел. Все войско врагов состояло из 70 тысяч пехоты, пяти тысяч всадников и тридцати слонов. У Сципиона не было даже третьей части этого количества. Поэтому он некоторое время колебался, не начиная сражения, и ограничивался только небольшими стычками.
26. Когда у него начал ощущаться недостаток в продовольствии и стал чувствоваться голод в войске, Сципион счел для себя неприличным отступать. И вот, принеся жертвы и тотчас после жертвоприношения созвав все войско на собрание, со взором и внешним видом опять как будто охваченный божеским наитием, он заявил, что ему явился обычный божественный голос и повелел идти на врагов. Нужно в дерзании больше уповать на бога, чем на численность войска. Ведь и в прежних боях они одолели, опираясь на божью помощь, а не в силу своей многочисленности. В подтверждение своих слов он велел гадателям (гаруспикам) принести на собрании жертвы. Когда он это говорил, он увидал каких-то птиц, летевших мимо, и, полный воодушевления, с громким криком он, тотчас обратившись к солдатам и показывая на них, сказал, что и их боги послали ему как знамение победы. Он повернулся к ним, как бы в исступлении глядя и крича. И все войско, следуя фантазиям своего предводителя, оборачивавшегося то туда, то сюда, тоже поворачивалось вместе с ним, и все, воспламененные, считали победу уже у себя в руках. Когда Сципион увидал, что все настроены так, как он бы хотел, не стал откладывать дела, не позволил, чтобы спало воодушевление, но, как бы все еще находясь под божественным наитием, сказал, что необходимо при таких знамениях немедленно вступить в бой. Он велел им поесть и вооружаться и повел их прямо на врагов, не ожидавших ничего подобного, поручив команду над конницей Силану, а над пехотой Лелию и Марцию.
27. Гасдрубал, Магон и Масинисса при таком внезапном наступлении Сципиона, так как между ними было не более 10 стадий, хотя войско их еще ничего не ело, стали вооружаться со всей поспешностью среди смятения и крика. Когда одновременно произошло и конное, и пешее сражение, римская конница одержала победу при помощи такого же приема, как и в прошлый раз, преследуя и не давая передышки нумидийцам, привыкшим то отступать, то нападать. Благодаря близкому расстоянию им были бесполезны их дротики. Но пехота вследствие численного превосходства карфагенян была в тяжелом положении и в течение всего дня она терпела поражение. Хотя Сципион объезжал их и убеждал, дело не менялось до тех пор, пока он, передав своего коня сопровождавшему его рабу и взяв щит у кого-то из воинов, не бросился, как был, один, в середину между врагами с криком: "Помогайте, римляне, вашему Сципиону, находящемуся в опасности!" Тогда те, которые, стоя близко, увидали какой опасности он подвергается, а стоявшие далеко услыхали об этом, все вместе под влиянием стыда и в страхе за своего вождя бросились на врагов с криком "ура" ("алала") и великим напором, которого карфагеняне не выдержали и отступили, так как одновременно они стали уже терять и силы, не евши до самого вечера. И тут за короткое время произошло страшное их избиение. Таков был для Сципиона результат битвы при Кармоне, долгое время бывшей для него нерешительной и опасной. В ней римлян погибло 800 человек, а неприятелей 15 тысяч.
28. После этого карфагеняне все время спешно отступали, а Сципион их преследовал, нанося им поражения и причиняя всякого рода неприятности всякий раз, как их настигал. Когда же они заняли некое очень укрепленное местечко, где было много и воды, и продовольствия и где нужно было перейти только к длительной осаде, так как Сципиона звали другие неотложные дела, то он оставил Силана вести их осаду, сам же стал обходить остальную часть Иберии и подчинял ее римлянам. Осажденные Силаном карфагеняне вновь стали отступать по направлению к проливу, пока не прибыли к Гадейре, а Силан, насколько было у него сил, наносил им частичные поражения; затем он вернулся в (Новый) Карфаген и соединился со Сципионом. Гасдрубала же, сына Гамилькара, который еще набирал войска в районе северного океана, брат его Ганнибал настойчиво звал спешно вторгнуться в Италию. И вот он, чтобы обмануть Сципиона, перешел, двигаясь вдоль берегов северного океана, Пиренейские горы и пошел по земле галатов (галлов) с тем наемным войском, которое он набрал у кельтиберов.
Таким образом Гасдрубал шел в Италию, причем италийцы ничего не знали об его походе.
29. Луций, вернувшись из Рима, сообщил Сципиону, что в Риме имеют в виду направить его в качестве главнокомандующего в Ливию. Это было то, чего он сам желал больше всего, и надеясь, что это так и будет, он предварительно послал в Ливию на пяти кораблях Лелия к царю Сифаксу с подарками, чтобы напомнить ему о дружбе Сципионов к нему и с просьбой от имени римлян, чтобы, если они придут в Ливию, содействовать им как его союзникам. Сифакс обещал это сделать, принял подарки и, в свою очередь, послал от себя другие. Узнав об этом, карфагеняне и сами отправили к Сифаксу посольство, чтобы вести переговоры о союзе. Получив об этом известие и считая очень важным приобрести и закрепить для себя дружбу с Сифаксом против карфагенян, Сципион сам отправился к нему на двух кораблях вместе с Лелием.
30. Кода он приближался к берегу, карфагенские послы, еще бывшие у Сифакса, тайно от царя вышли против него на своих военных кораблях с враждебными целями. Но Сципион, пользуясь парусами, бесстрашно проплыл мимо них и пристал к берегу. Сифакс дружески принял их обоих и, встретившись с ним наедине, заключил союз и дал ему клятву, а затем отпустил назад, карфагенян же, которые опять хотели устроить ему засаду, он удерживал у себя, пока Сципион не оказался в безопасной для себя части моря. Такой опасности подвергся Сципион, когда он плыл к Сифаксу и при обратном плавании. Говорят, что на пиру у Сифакса он возлежал на одном ложе с Гасдрубалом. Гасдрубал, расспрашивая его о многом, был поражен его выдержкой и тактом и сказал своим друзьям, что этот человек внушает страх не только на войне, но и на пиру.
31. В это время некоторые из кельтиберов и иберов продолжали оставаться на службе у Магона, хотя их государства перешли на сторону римлян. Напав на них, Марций убил из них тысячу пятьсот человек, остальные разбежались от него по городам. Других семьсот всадников и шесть тысяч пехоты, которыми командовал Ганнон, он загнал на какой-то холм, откуда, лишенные всякого продовольствия, они отправили к Марцию послов вести переговоры о мире. Он велел им выдать ему Ганнона и перебежчиков и только тогда посылать своих послов. Они, действительно, схватили и выдали Ганнона, который был их начальником (он сам присутствовал тут и слушал это требование), и перебежчиков. Но Марций потребовал и пленных. Получив и этих, он велел им всем принести назначенное количество денег в некое место на равнине: не подобает, - говорил он, - чтобы просящие пощады занимали более возвышенные места. Когда они сошли на равнину, Марций сказал: "Вы совершили заслуживающее смерти, вы, родина которых находится под нашей властью, предпочли вместе с врагами воевать против нас; но я разрешаю вам, сложив оружие, уйти невредимыми". Тут все вместе закричали с негодованием, что оружия они не отдадут. Произошел сильный бой. Половина кельтиберов, совершивших чудеса храбрости, была перебита, а другая половина спаслась к Магону. Он недавно на шестидесяти военных кораблях прибыл, собираясь идти в лагерь Ганнона, но, услыхав о несчастной судьбе того, он отплыл в Гадейру и, страдая от голода, ожидал, что будет дальше.
32. В то время как Магон оставался в бездействии, Силан был послан Сципионом подчинить власти римлян город Кастакс. Так как жители этого города были настроены против него враждебно, он стал под его стенами лагерем и донес об этом Сципиону. Сципион, послав вперед некоторые осадные машины, сам шел следом. Но на пути он напал на город Илиргию. Она при прежнем Сципионе была дружественна римлянам, когда же он был убит, то жители этого города тайно перешли на сторону карфагенян. Приняв к себе в стены римское войско, считавшее, что этот город им еще дружествен, они предали их всех карфагенянам. В возмездие за это Сципион, исполненный к ним гнева, взял этот город в четыре часа. Он сам был ранен в шею, но не прекращал битвы, пока не одержал победы. Из-за него, хотя никто им этого не приказывал, римское войско, оставив без внимания грабеж, избило всех подряд жителей, и детей, и женщин, пока, наконец, весь город не был сравнен с землею. Прибыв в Кастакс, Сципион разделил войско на три части и сторожил город, но не начинал битвы, давая жителям возможность передумать: он уже слышал, что у них есть такое намерение. Они, действительно, напав на гарнизон, который им мешал, и одолев его, передали город Сципиону. Сципион поставил им другой гарнизон, а город поручил управлению одного из их граждан, пользовавшегося хорошей репутацией. Сам он удалился в Карфаген, послав Силана и Марция к самому проливу с тем, чтобы они грабили всячески эту область, как только могут.
33. Был город Астапа, всегда крепко державшийся на стороне карфагенян. Когда во время этого похода Марций осадил его, жители, ясно сознавая, что, если римляне их возьмут, то обратят в рабов, снесли на площадь все свое имущество, обложили дровами и на этот костер велели взойти детям и женам, затем они выбрали из своего числа пятьдесят храбрейших и заставили их поклясться, что, когда несомненно городу будет грозить захват, они убьют женщин и детей, подожгут костер и зарежут самих себя. Призвав свидетелями всего этого богов, они сделали стремительное нападение из города на Марция, ничего подобного не ожидавшего, поэтому его легковооруженных и всадников они обратили в бегство. Но когда явились во всем оружии тяжеловооруженные легионы, то, хотя астапейцы совершили много подвигов, ибо сражались они с отчаянием, все-таки римляне победили их благодаря своей многочисленности, так как в доблести астапейцы им не уступали. Они пали все, а выбранные пятьдесят зарезали женщин и детей и, зажегши костер, сами бросились туда, сделав победу для врагов бесплодной. Марций, пораженный доблестью астапейцев, не позволил произвести разрушение их домов.
34. После этого Сципион захворал, и во главе войска в лагере оставался Марций. Те из солдат, которые вследствие расточительности и разврата истратили все то, что они добыли, считая, что они не получили никакого вознаграждения за свои труды в силу того, что они ничего не имеют теперь, а что Сципион приписывает себе все их подвиги и славу, отпали от Марция и стали лагерем сами по себе. К ним сбежалось много народу из гарнизонов; пришли также и от Магона с деньгами и убеждали их перейти на сторону Магона. Они, действительно, взяли деньги, выбрали себе из своей среды предводителей и начальников и, устроив все остальное по собственному желанию, установили свои порядки и дали во всем взаимную клятву. Узнав об этом, Сципион посылает одни письма к восставшим, говоря, что вследствие болезни он не мог еще их вознаградить, а другие письма - другим, предлагая, чтобы они попытались переубедить тех, кто впал в такую ошибку. Наконец, всем вместе он посылает общее письмо, в случае, если бы они уже примирились, заявляя, что он хочет дать им заслуженные награды. Он велел им немедленно прибыть в Карфаген за хлебом.
35. Когда отпавшие познакомились с этими письмами, одни из них отнеслись к ним с подозрением, другие считали нужным верить и согласиться; в конце концов все вместе направились в Карфаген. Когда они подходили, Сципион поручил бывшим с ним сенаторам каждого из приходящих сюда начальников заговора принять, как будто друга, мягко и доброжелательно, с ним поговорить, пригласить к себе в дом и тайно от всех связать. Он поручил военным трибунам, чтобы каждый из них, имея при себе наиболее преданных воинов, вооруженных мечами, незаметно явился на рассвете и, заняв на некотором расстоянии один от другого удобные места на собрании, если кто будет подстрекать к возмущению, тотчас же рубить и колоть их, не ожидая приказания. Сам он, лишь только начался день, поднялся на кафедру и разослал глашатаев торопить на собрание. Хотя для воинов такое раннее приглашение на собрание было неожиданным, но они, стыдясь задерживать еще чувствовавшего себя больным главнокомандующего и считая, что он зовет их для раздачи наград, стали быстро собираться все вместе, одни не пристегнув своих мечей, а другие в одних только хитонах, не успев надеть на себя всей одежды.
36. Сципион, окруженный тайной охраной, прежде всего обратился к ним со словами порицания за то, что произошло, но затем сказал, что вину за все это он возлагает на одних только начальников, "которых я и накажу при вашем содействии". И с этими словами он велел служителям раздвинуть толпу. Они стали раздвигать, а сенаторы повели виновных мимо солдат на середину собрания. Когда арестованные стали взывать к солдатам, а их сотоварищи стали призывать подать им помощь, тех, которые громко подавали свой голос, трибуны тотчас же убивали. Вся толпа, увидав, что собрание оцеплено вооруженными, хранила сумрачное спокойствие. Сципион же тех, кого притащили на середину, велел наказать розгами, особенно сильно тех, кто взывал о помощи, затем, приказав прикрепить деревянными клиньями их шеи к земле, он велел отрубить им головы; остальным же он объявил, что им даруется прощение.
Так был усмирен мятеж в лагере Сципиона.
37. В это время Индибил, один из царьков, заключивших со Сципионом мирный договор, когда еще шел мятеж в римском войске, сделал набег на одну из областей, подчиненных Сципиону. Когда Сципион двинулся против него с войском, он смело выдержал бой с ним, убив тысячу двести римлян, но, потеряв своих до 20 тысяч, он отправил к Сципиону послов и просил о мире. И Сципион простил его, наложив на него денежный штраф.
Тайно от Гасдрубала переправился через пролив и Масинисса, заключил со Сципионом союз дружбы и клятвенно обязался, что будет ему помогать, если он придет с войском в Ливию. Масинисса поступил так, будучи человеком во всем остальном твердым своему слову, по следующей причине. Дочь Гасдрубала, когда Масинисса служил под его начальством, была просватана за Масиниссу. Но и царя Сифакса ранила стрела любви к девушке; карфагеняне, считая важным привлечь к себе Сифакса против римлян, выдали за него девушку, даже не уведомив об этом Гцсдрубала. Когда это совершилось, Гасдрубал скрыл все это от Масиниссы из стыда перед ним, Масинисса же, узнав об этом, заключил союз со Сципионом. Магон, командовавший карфагенским флотом, отчаявшись в данный момент получить удачу в Иберии, отплыл в Лигурию и там среди кельтов стал набирать войско.
Он находился там, когда гадейры, покинутые Магоном, сдались римлянам.
38. Начиная с этого времени, немного раньше 144-й олимпиады, у римлян установился обычай посылать ежегодно преторов для Иберии в захваченные под их власть области с тем, чтобы во время мира они были гармостами, или наместниками в ней. Оставив им небольшое войско, как бы уже при наступлении мира, Сципион поселил в городе, который в честь Италии он называл Италикой, демобилизованных вследствие ран воинов. Этот город - родина Траяна и Адриана, впоследствии правивших в Риме как единодержавные императоры. Сам же Сципион отплыл в Рим с небольшим флотом, великолепно оборудованным и переполненным пленниками, богатствами, оружием и разнообразной добычей. Рим устроил ему блестящую встречу; его всюду восхваляли, как человека невероятной славы, вследствие его молодости, вследствие быстроты и величия его подвигов; даже его завистники признавали, что данное им раньше столь легкомысленное обещание, он претворил в дело.
В то время как Сципион, вызывая всеобщее удивление, совершал свой триумф, Индибил, по уходе Сципиона, вновь изменил. Римские начальники (пропреторы) Иберии, собрав войско, сколько у них его было по гарнизонам, и получив другие вспомогательные отряды от подчиненных областей, нанесли ему поражение и убили его. Виновников измены они привлекли к суду и казнили, имущество их конфисковали, а на те племена, которые поднялись вместе с ним, они наложили денежный штраф, лишили их права иметь оружие, потребовали заложников и поставили у них более сильные гарнизоны.
Вот что случилось сейчас же после ухода Сципиона из этой страны, и на этом окончился первый поход римлян на Иберию.
39. Впоследствии, когда римляне воевали с кельтами около реки По и с Филиппом Македонским, иберы, воспользовавшись тем, что у римлян не было времени обращать на них внимание, вновь совершили переворот. Против них были посланы из Рима начальниками в этой войне Семпроний Тудитан и Марк Гельвий, после них Минуций. Так как движение становилось все шире, то после Минуция с большей военной силой был послан Катон; он был очень юн, но суров и трудолюбив и отличался таким умом и красноречием, что за его речи римляне называли его Демосфеном, зная, что лучшим у греков оратором был Демосфен.
40. Когда Катон пристал к берегам Иберии у так называемого Эмпория, враги со всех сторон собрались против него в количестве 40 тысяч. Дав короткий срок войску, чтобы привести себя в порядок, решив вступить с врагами в сражение, он отправил в Массалию все корабли, которые у него были, и указал войску, что не то страшно, что неприятели превосходят их численностью, - ведь смелость духа всегда преодолевает самую большую численность, - мно то, - говорил он, - что у нас нет кораблей, а значит, нет и надежды на спасение, если мы не победим". Сказав это, он тотчас повел их на бой, не исполнив войско надеждами на успех, как другие полководцы, но внушив ему страх. Когда начался рукопашный бой, он был всюду, ободряя, внушая отвагу. Когда битва шла с нерешительным результатом до позднего вечера и уже много пало и с той, и с другой стороны, он поднялся с тремя когортами оставленных в резерве войск на какой-то высокий холм, чтобы посмотреть на все поле битвы сразу. Когда он увидал свой центр особенно теснимым, он бросился к ним, сам в первых рядах подвергаясь опасности. Своим нападением и криком он привел в беспорядок врагов и положил тем начало победе. Преследуя врагов всю ночь, он овладел их лагерем и произвел среди них большое избиение. Когда он возвращался назад, сражавшиеся с ним сотоварищи, радуясь, восхваляли его как вождя в этой победе. После этого он дал войску отдых и продал добычу.
41. Когда к нему отовсюду стали приходить посольства, он потребовал еще других заложников и в каждое государство стал рассылать запечатанные письма, и тем, которые их несли, всем велел отдать их в один и тот же день. Он точно установил этот день, рассчитав, чтобы они могли дойти до самого отдаленного города. Каждое письмо приказывало властям этих городов срыть свои стены в тот самый день, когда они получат это письмо; а если они отложат выполнение этого хотя бы на один день, он грозил им обращением в рабство. Они, недавно побежденные в большом сражении, находясь в неведении, им ли одним или всем послан такой приказ, боялись, так как, если это относится к ним одним, то они ведь одни слишком слабы; если же ко всем, то как бы не оказаться позади всех, замедлив выполнение. У них не было времени обменяться друг с другом посольствами, они опасались и тех воинов, которые принесли эти письма и настаивали на их исполнении; поэтому все они, поставив выше всего свою личную безопасность, поспешно стали разрушать свои стены. А раз уже решили послушаться, то у них появилось стремление успеть сделать это скорее других.
Так все города, лежавшие по реке Эбро, в один день, по одному хитрому военному плану, сами разрушили свои собственные стены и, став на будущее время более доступными для римлян, на долгое время остались спокойными.
42. Позднее, спустя олимпиады четыре, около 150-й олимпиады, многие из иберов, не имея земли, отпали от римлян, в том числе и лузоны, которые жили около Эбро. Двинувшись против них с войском, консул Фульвий Флакк победил их в сражении. Многие из них рассеялись по городам. А те, кто совсем не имел земли и добывал средства к существованию, ведя бродячий образ жизни, все бежали в город Комплеги, который был недавно построен, укреплен и быстро разрастался. Сделав его своей военной базой, они обратились к Флакку с приказом дать им за каждого из убитых в прошлом бою по плащу, коню и мечу, а самому возможно скорее уходить из Иберии, прежде чем он испытает что-либо для себя тяжелое. Он ответил им, что принесет им много плащей, и следом за их послами подошел к городу и стал лагерем. Они же, вопреки своим угрозам, тотчас бежали оттуда и занялись грабежом соседних варваров. Они носят двойные толстые гиматии (накидки), застегивая их застежками, вместо хламид, и это они называют плащами (sagum).
43. Преемником Флакка по власти над войском прибыл Тиберий Семпроний Гракх. В это время 20 тыс. кельтиберов осаждали Каравис, город дружественный римлянам. По слухам его вот-вот должны были взять. Поэтому Гракх очень спешил прийти на помощь городу; но хотя он и зашел в тыл неприятелям, но не мог сообщить городу о своем прибытии. Тогда один из начальников конной части (турмы), Коминий, поразмыслив сам с собой и сообщив Гракху свой смелый план, застегнул по-иберийски свой плащ и, незаметно вмешавшись в ряды неприятельских фуражиров, вошел с ними как ибер в лагерь, а затем, перебежав в Каравис, сообщил им, что прибыл Гракх и идет к ним. Они действительно спаслись, выдержав осаду, пока на третий день к ним не пришел Гракх, и осаждавшие не удалились. Но в это время 20 тыс. человек из Комплег сделали набег на лагерь Гракха, неся в руках просительные ветви, а приблизившись, внезапно напали на него и привели римлян в беспорядок. Но Гракх искусно покинул на их власть свой лагерь и сделал вид, что бежал; затем, повернув назад, напал на занятых грабежом, очень многих убил, захватил Комплеги и окружные места. Он поселил здесь нуждающихся в земле и нарезал им участки.
Всем живущим здесь он дал точный устав и условия, на которых они в будущем могут оставаться друзьями римлян. Он сам принес клятву и получил от них присягу. Такого договора в позднейших войнах многие неоднократно и очень добивались. За это и в Иберии, и в Риме Гракх стал широко известен и блестяще справил свой триумф.
44. Немного лет спустя возгорелась в Иберии другая, тяжелая война по следующему поводу. Был город Сегеда в области кельтиберов, так называемых беллов, город большой и сильный. Он принял гракховы условия мира и союза с римлянами. Этот город переселил в свои стены более слабые города, воздвиг стену в сорок стадий в окружности и принуждал к этому союзу другое соседнее племя, титфов. Услыхав об этом, римский сенат запретил им воздвигать стену, потребовал уплаты налогов, которые были определены при Гракхе, и приказал участвовать в походах вместе с римлянами. Так действительно гласили пункты гракховского договора. Что касается возведения стен, то они сказали, что в силу гракховского договора запрещается кельтиберам строить новые города, но не укреплять уже существующие. Что же касается налогов и несения военной службы, то, сказали они, римляне сами после Гракха отказались от своих требований. И действительно, эти повинности были сложены, но сенат, давая такие привилегии, всегда прибавлял, что они будут действительны, "пока это будет угодно сенату и римскому народу".
45. Главнокомандующим против них был послан Нобилиор с войском без малого в 30 тысяч. Когда сегединцы узнали, что он приближается, так как они не успели еще закончить стену, они вместе с женами и детьми бежали в область аруаков (ареваков) и умоляли аруаков (ареваков) принять их к себе. И они приняли их и выбрали себе военачальником Кара из Сегеды, который считался человеком, хорошо знающим военное дело. На третий день после своего избрания он посадил в засаду 20 тысяч пехоты и 5 тысяч конницы и напал на проходивших мимо римлян, и в этой битве, долгое* время бывшей нерешительной, он одержал блестящую победу. Римляне потеряли до 6 тысяч римских граждан: столь великое несчастие постигло Рим в этот день. Когда после победы Кар преследовал врагов, не сохраняя порядка в своих войсках, римские всадники, охранявшие обоз, сделали на него нападение, и убили самого Кара, несмотря на то, что он совершил чудеса храбрости, и многих других вместе с ним. У кельтиберов было убито не меньше 6 тысяч. Наступившая ночь прекратила сражение. Это было в тот день, когда римляне справляют праздник в честь Гефеста (Вулкана). Потому-то с этого времени ни один римский полководец не начнет битвы в этот день, если не будет к этому принужден.
46. Аруаки тотчас же тою же ночью собрались в Нуманцию, которая у них была самым сильным городом, и выбрали себе вождями Амбона и Левкона. Три дня спустя пришел к ним Нобилиор и стал лагерем на расстоянии двадцати четырех стадий. К нему прибыло триста нумидийских всадников, которых послал к нему Масинисса, и десять слонов. Двинув свое войско против врагов, он вел этих животных позади, скрыв их в арьергарде. Когда начался рукопашный бой, то его солдаты расступились, и животные внезапно появились перед врагами. Кельтиберы, и сами, и их кони, никогда прежде не видавшие слонов на войне, пришли в смятение и бежали в город. Нобилиор повел этих слонов к самым стенам и вел удачно бой до тех пор, пока один из слонов, пораженный большим камнем, упавшим ему на голову, не пришел в ярость и, страшно заревев, не повернулся на своих же и стал убивать всякого, попадавшегося ему на пути, не разбирая врагов и друзей. Другие слоны, приведенные в беспокойство его ревом, все стали делать то же, что и он, топтать, рубить и подбрасывать кверху. Перепуганные слоны обыкновенно это и делают и всех считают своими врагами. Поэтому некоторые, чувствуя к ним из-за этого недоверие, называют их "общими врагами". Тут началось нестройное бегство римлян. Увидав все это, нумантинцы быстро вышли из-за стен и, преследуя, убили тысячи четыре воинов и трех слонов и захватили много оружия и военные знамена. Кельтиберов было здесь убито около двух тысяч.
47. Едва придя в себя после понесенного поражения, Нобилиор попытался завладеть провиантскими запасами врагов, собранными у города Аксиния, но не имел успеха и, потеряв также и здесь много воинов, ночью ушел в лагерь. Отсюда он послал Биезия[8], начальника конницы, за вспомогательным войском к какому-то соседнему племени, прося у них всадников. Они послали с ним отряд всадников. При их возвращении кельтиберы устроили против них засаду. Когда эта засада была обнаружена, союзники разбежались, а Биезий и с ним много римлян, храбро сражаясь, погибли. Ввиду таких частых поражений, постигавших римлян, [даже] город Хокилис, где у римлян хранились запасы продовольствия и деньги, перешел на сторону кельтиберов. Нобилиор, потеряв надежду в чем-либо добиться успеха, не доверяя никому, проводил зиму в лагере, устроив, насколько мог, крытые помещения; он держал запасы в самом лагере и страдал как от недостатка самих запасов, так и от снежных заносов и жестокости морозов, так что многие из воинов погибали, собирая дрова, а другие в самом лагере умирали от недостатка [питания] и холода.
48. В следующем году преемником Нобилиору по командованию был назначен Клавдий Марцелл. Он прибыл, имея с собой 8 тыс. пехоты и 500 всадников. Хотя и против него враги устроили засаду, но, двигаясь осторожно, он невредимо привел все войско к городу Хокилису и стал там лагерем. Будучи в военных делах искусным и счастливым полководцем, он тотчас заставил сдаться этот город и даровал ему прощение, потребовав от жителей нескольких заложников и тридцать талантов серебра. Узнав об его такой снисходительности и умеренности, нергобриги отправили к нему послов спросить, что они должны сделать, чтобы получить от него мир. Когда он велел им прислать сто всадников, которые должны будут служить у него, они обещали дать; но, с другой стороны, они напали на его арьергард и несколько пограбили его обоз. После этого прибыли те, которые по договору привели с собой сто всадников; относительно же случая в арьергарде они сказали, что это ошибка некоторых не знавших о договоре. Но Марцелл арестовал этих сто всадников, лошадей их продал и, пройдя по равнине, (разграбил ее и) добычу разделил между воинами, а город осадил. Увидав, что он пододвигает к стенам осадные орудия и делает насыпи, нергобриги послали к нему глашатая (его знаком вместо кадуцея была волчья шкура) и просили у него прощения. Но Марцелл сказал, что не простит их, если об этом прощении не будут просить вместе с ними все аруаки, беллы и титфии. Узнав об этом, данные племена охотно отправили к Марцеллу послов и просили его наложить на них умеренное наказание и разрешить принять формулу гракховского договора. Но на это возражали некоторые из местных племен, с которыми у них недавно была война.
49. Марцелл отправил послов и тех, и других, в Рим с тем, чтобы они [там, перед сенатом] препирались между собою, а от себя написал сенату, прося заключить этот договор: он хотел, чтобы эта война окончилась за время его командования, считая, что и за это он получит достойную славу. Из послов тех, которые были из дружественной страны, сенат допустил в город и встретил как друзей, а послы от врагов по обычаю остановились вне стен Рима. Отвергнув предложение о мире и недовольный тем, что они не сдались римлянам, как этого требовал от них Нобилиор, бывший главнокомандующим до Марцелла, сенат ответил, что решение сената сообщит им Марцелл. И тогда римляне в первый раз назначили войско в Иберию по жребию, а не по набору. Так как многие жаловались, что консулы несправедливо записывают в войска и некоторых лиц зачисляют в более легкие походы, было решено набрать это войско по жребию. Во главе этого войска был поставлен консул Лициний Лукулл; в качестве легата он имел при себе Корнелия Сципиона, который немного времени спустя взял Карфаген, а несколько позднее Нуманцию.
50. Пока Лукулл готовился к отправлению, Марцелл предупредил кельтиберов о предстоящей им войне и по их просьбе отдал им заложников. Того, кто в Риме выступал от имени кельтиберов, он частным образом пригласил к себе и долго беседовал с ним. Вследствие этого уже тогда явилось подозрение - оно подтвердилось многим в дальнейшем, - что он убеждал кельтиберов поручить себя его решению; к этому его побуждало желание закончить войну до прибытия Лукулла. Ведь после этой беседы пять тысяч аруаков заняли Нергобригу, а Марцелл удалился к Нуманции, стал там лагерем на расстоянии пяти стадий и преследовал их, загоняя в город до тех пор, пока вождь нумантинцев Литеннон, остановившись, не закричал, что он хочет вступить с Марцеллом в переговоры. Встретившись с ним, он сказал, что беллы, титфии и аруаки отдают себя в руки Марцелла. Марцелл с радостью услыхал это, потребовал от всех заложников и денег и, получив, отпустил их свободными.
Таким образом, война с беллами, титфиями и аруаками окончилась до прибытия Лукулла.
51. Лукулл, жаждая славы и по своей бедности нуждаясь в добыче, вторгся в пределы ваккеев, другого племени кельтиберов, которые были соседями аруаков, хотя он не имел на это мандата от сената, да и ваккеи не вели войны с римлянами и ни в чем не провинились по отношению к самому Лукуллу. Перейдя через реку, называемую Тагом, он подошел к городу, по имени Кавка, и стал там лагерем. Они спросили Лукулла, чего ради пришел он сюда, что ему нужно и почему надо вести войну. Он ответил, что пришел он, помогая карпетанцам, которых обижают ваккеи. Тогда они удалились в город, а на его воинов, занятых собиранием дров и фуража, они сделали нападение. Они убили многих, а остальных гнали до самого лагеря. Когда дошло до регулярного сражения, то ваккеи, похожие по своему вооружению на легковооруженные римские отряды, по большей части одолевали войска Лукулла до тех пор, пока у них не истощился запас дротиков; тогда они обратились в бегство, не будучи привычны к длительному (тяжеловооруженному) бою; и когда они, оттесненные, столпились у ворот, их было убито около трех тысяч.
52. На следующий день старейшины ваккеев, с венками на головах и неся как молящие ветви оливы, явились к Лукуллу и вновь спросили его, что им сделать, чтобы заслужить его дружбу. Он потребовал от них заложников и сто талантов серебра и приказал, чтобы их всадники участвовали в его походах. Когда он все это получил, он пожелал, чтобы ваккеи приняли в город гарнизон. Когда они и на это согласились, он ввел туда 2 тыс. отборных по своей доблести воинов, приказав им, как только войдут в город, занять стены. Когда этот двухтысячный отряд занял стены, то Лукулл ввел в город все остальное войско и трубным звуком дал знак к поголовному истреблению жителей, не щадя ни пола, ни возраста. Они, взывая к слову чести и к богам, свидетелям клятв, и понося римлян за неверность и предательство, погибали жестокой смертью. Из 20 тыс. человек через ворота на другой стороне города бежали очень немногие. Город Лукулл разграбил и тем покрыл имя римлян позором и поношением. Остальные варвары стали убегать с равнин - одни в недоступные горные места, другие в крепко защищенные города, унося с собой все, что возможно, и сжигая то, что оставалось, так, чтобы Лукулл уже ничего не мог себе найти для добычи.
53. Пройдя большое количество земель совершенно пустынных, Лукулл подошел к некоему городу Интеркации, куда сбежалось свыше 20 тыс. пехотинцев и 2 тыс. всадников. И им Лукулл, по неразумию, предложил заключить договор с ним; они же, позоря его, напоминали ему его поступок с ваккеями и спрашивали, дает ли он им тоже слово чести и верности? Как это всегда бывает с неправильно поступившими, вместо того, чтобы обвинять самого себя, он рассердился на бранивших его. Он дотла уничтожил все на их равнинах и, окружив город кольцом, стал делать большие насыпи и постоянно выводил войска, вызывая их на бой. Но они еще не выходили на правильное сражение и вели только мелкие стычки. Очень часто один из варваров выезжал верхом на коне в середину между войсками, в блестящем оружии, и вызывал желающего из римлян вступить с ним в единоборство; так как никто не отвечал на его вызов, то, издеваясь и делая презрительные жесты, он удалялся. Это происходило не раз. Сципиона это очень задело и, хотя он был очень молод, вскочив на коня, он принял этот вызов на единоборство и счастливо одолел этого огромного мужа, будучи сам небольшого роста.
54. Этот подвиг Сципиона поднял дух римлян. Однако ночью они были охвачены великими страхами: всадники варваров, которые до прибытия Лукулла ушли для заготовки фуража, не имея возможности войти в город, так как доступ к нему кругом был заперт осадившим его Лукуллом, мечась вокруг и поднимая крик, привели всех в волнение; запертые в городе отвечали им теми же криками. Ото всего этого римлян охватил всякого рода страх. Они страдали и от бессонницы во время охраны, и от необычайности местной пищи: у них не было вина, соли, уксуса, растительного масла; питаясь пшеницей и ячменем, большим количеством мяса оленей и зайцев, печеным без соли, они страдали расстройством желудка, и многие из них умирали от этого. Но наконец насыпь поднялась уже высоко, и стены врагов, потрясаемые осадными орудиями, отчасти уже развалились, - и римляне ворвались в город. Но вскоре они были вытеснены и, отступая, по незнанию места попали в какую-то цистерну с водой. Там их погибло много. Ночью варвары восстановили упавшие стены. Так как с обеих сторон несли достаточно страданий, так как голод мучил и тех, и других, то Сципион поручился перед варварами, что ничего не будет сделано против условий договора. Заслужив доверие в силу своей доблести, он дал возможность окончить эту войну на условиях, что интеркатийцы дадут Лукуллу 10 тыс. плащей, определенное количество мелкого скота и пятьдесят человек заложников. Золота же и серебра, которого требовал Лукулл, - ведь ради этого он и войну-то начал, полагая, что вся Иберия полна золотом и серебром, - он не получил: они их не имели, да кельтиберы их и не ценят.
55. Затем Лукулл двинулся на город Палланцию, который имел большую славу доблести, и многие бежали в этот город. Поэтому многие советовали Лукуллу уйти отсюда, не делая даже попытки его завоевать. Но он, узнав, что этот город богат золотом, не хотел уходить до тех пор, пока жители Палланции не стали теснить его частыми конными нападениями и не стали препятствовать ему добывать хлеб. Поставленный в затруднительное положение с продовольствием, Лукулл отступил, ведя войско, построенное в каре, причем даже тогда паллантийцы преследовали его до реки Дория, откуда паллантийцы ночью ушли назад, а Лукулл, перейдя в землю турдетан, там зазимовал. Это был конец войны с ваккеями, которую Лукулл вел без приказания римского народа. Но за это Лукулл не был даже привлечен к судебной ответственности.
56. В это же время жители другой части автономной Иберии, называемые лузитанами, под начальством Пуника стали грабить земли римских подданных и, обратив в бегство римских военачальников (пропреторов) Манилия и Кальпурния Пизона, убили до шести тысяч римлян, в их числе квестора Теренция Варрона. Воодушевленный этой победой, Пуник быстро прошел вплоть до океана и, присоединив к своему войску веттонов, стал осаждать римских подданных, так называемых бластофиникийцев ("отпрыски финикийцев"), которых, говорят, в этих местах поселил карфагенянин Ганнибал, выведя их в некотором количестве из Ливии, почему они и получили такое имя. Пуник, раненый камнем в голову, умер; его власть наследовал человек с именем Цезарь. Этот Цезарь вступил в бой с Муммием, прибывшим из Рима с другим войском, но, побежденный им, бежал. Но когда Муммий вел свои войска без боевого порядка, Цезарь, повернувшись, напал на него и убил до девяти тысяч человек. Он сохранил добычу, полученную при прежних грабежах, и свой собственный лагерь; напротив, римским лагерем он завладел и его разграбил, захватив много оружия и знамен. Впоследствии варвары в насмешку носили их по всей Кельтиберии.
57. С остальными пятью тысячами Муммий держался в лагере, занимаясь военными упражнениями. Естественно, что он боялся выйти в поле прежде, чем укрепит настроение своих солдат, испуганных поражением. Улучив момент, когда варвары уносили часть награбленной добычи, он неожиданно напал на них и, перебив многих, отнял добычу и знамена. Те из лузитанов, которые жили по ту сторону реки Тага, в свою очередь, начав войну с римлянами под начальством Кавцена, стали грабить кунеев, подданных римского народа, и взяли большой их город, Конисторгис. Они дошли до океана, у Геракловых столпов, и одни из них перешли в другую часть Ливии (?), а другие стали осаждать город Оцилу. Муммий с девятью тысячами пехоты и пятьюстами тысячами всадников убил до 15 тыс. из числа тех, кто опустошал эту землю, и некоторых других и освободил Оцилу от осады. Встретившись и с теми, которые несли то, что они раньше награбили, он перебил их всех, так что не осталось даже вестника этого поражения, который мог бы убежать и сообщить об этом. Раздав воинам добычу, которую можно было унести, остальное он сжег, посвятив богам войны.
Совершив такие подвиги, Муммий вернулся в Рим и справил триумф.
58. Его преемником в Иберии был Марк Атилий, который, сделав набег, убил семьсот человек лузитанцев и взял очень большой город, имя которому было Оксфраки. Всем этим он соседние области привел в такой страх, что все они сдались ему по договору. В числе их были некоторые племена веттонов, соседние с лузитанами. Когда Атилий вернулся назад, собираясь стать на зимние квартиры, все тотчас отпали и стали осаждать некоторых римских подданных. Стремясь спасти их от этой осады, преемник Атилия по командованию Сервий Гальба, пройдя в один день и ночь пятьсот стадий, внезапно является к лузитанам и тотчас же [не дав отдыха войскам] выстроил боевой строй, хотя войско его было утомлено. Счастливо обратив врагов в бегство, он, неопытный в военных делах, слишком далеко преследовал бегущих. Когда вследствие утомления солдат преследование шло слабо и беспорядочно, варвары, увидав их рассеянными и группами садившимися отдыхать, собравшись вместе, напали на римлян и убили тысяч семь. Гальба с бывшими около него всадниками бежал в город Кармону, куда стал собирать разбежавшихся; собрав тысяч двадцать союзников, перешел в область кунеев и зимовал в Конисторге.
59. Лукулл, который вел войну с ваккеями без разрешения римского народа, зимуя тогда в области турдетанов, услыхав, что лузитанцы напали на своих соседей, послав лучших из своих военачальников, убил до четырех тысяч лузитанов. Из других, прорвавшихся до пролива у Гадейры, он убил до тысячи пятисот человек, а остальных, бежавших вместе на какой-то холм, он окружил валом и взял бесчетное число людей. Пройдя по Лузитании, он по частям подверг ее разграблению. С другой стороны, грабил ее и Гальба. Когда некоторые из них прислали к нему послов и желали твердо выполнять то, что они обещали в силу договора с Атилием, его предшественником по командованию, но затем нарушили, он принял их и согласился на договор и сказал, что он сочувствует им, принужденным и заниматься грабежом, и воевать, и нарушать договоры из-за нужды. "Ваши неплодородные земли, - сказал он, - и ваша бедность побуждает вас к этому. Раз вы стали друзьями, то своим нуждающимся друзьям я дам хорошую землю и поселю вас, разделив на три части, среди богатого населения".
60. Надеясь на эти обещания, они покинули места, где находились, и собирались туда, куда им приказал Гальба. Он разделил их на три части и, указав каждой из этих частей отдельную долину, велел ждать его на этом месте, пока он не придет и не укажет им место для поселения. Когда он прибыл к первой части, он велел им, как друзьям, сложить оружие, а когда они сложили, он окружил их рвом и, послав на них часть своих воинов с мечами в руках, велел всех избить, хотя они плакали и взывали к имени богов и к святости данных клятв. Таким же образом со всей поспешностью он уничтожил и вторую, и третью часть, стараясь, чтобы они не узнали о беде, постигшей предшествовавших, на предательство ответив предательством, подражая в этом варварам, но недостойно римлян. Немногие из них бежали; в числе их был Вириат, который немного спустя стал вождем лузитанцев, истребил многих из римлян и совершил величайшие подвиги. Но так как это было позднее, то я и расскажу об этом позднее. Тогда же Гальба, о котором я говорил, являясь еще более алчным, чем Лукулл, немногое из добычи роздал солдатам, немного дал друзьям, все же остальное присвоил себе, хотя он являлся богатейшим из всех римлян. Говорят, что и во время мира он не отказывался от лжи и клятвопреступлений во имя наживы. Ненавидимый всеми и привлеченный к суду, он спасся от осуждения благодаря своему богатству.
61. Немного позднее те, кто ускользнул от этого беззаконного и коварного истребления, устроенного Лукуллом и Гальбой, собравшись вместе в числе тысяч десяти, сделали набег на область турдетанов. На них, занятых фуражировкой и грабежом, напал прибывший из Рима с новым войском Гай Ветилий. Присоединив те войска, которые оставались в Иберии, он получил всего до 10 тысяч; в бою многих из лузитанцев он убил, а остальных загнал в какое-то место, где в случае, если они останутся, им грозила гибель от голода, а если попытаются уйти, то - от римлян: настолько это место было неудобно. Поэтому они направили послов к Ветилию с молитвенными ветвями, прося у него земли для поселения и обещая, что с этого времени они будут во всем покорны римлянам. Ветилий обещал им дать, и на этом они тут же заключили договор. Но Вириат, бежавший от бесчестного избиения, произведенного Гальбой, бывший тогда в их среде, стал напоминать им о вероломстве и предательском образе действий римлян, о том, сколько раз, дав клятву [верности], они нападали на них, и что "все это войско - остатки тех из нас, которые бежали от клятвопреступлений Гальбы и Лукулла". Если они хотят его слушаться, сказал он, то есть надежда спастись и уйти из этого места.
62. Подняв у них настроение и внушив надежду на спасение, Вириат был выбран их начальником. Тогда он велел всем им выстроиться во фронт, как бы для битвы, и затем приказал, когда они увидят, что Он сел на коня, разбившись на массу групп, бежать, как кто может, по разным дорогам в город Триболу, и там его ожидать; тысяче же отборных воинов он велел оставаться с ним. Когда все это было сделано, одни из них бежали, как только Вириат вскочил на коня, Ветилий же, боясь преследовать их, разбившихся на много групп, обратился против Вириата, который стоял и выжидал, не представится ли какого благоприятного момента, и вступил с ним в сражение. Но Вириат, имея очень быстрых коней, все время его беспокоил, то отступая, то вновь останавливаясь и наступая; в таких быстрых передвижениях по этой равнине он провел весь этот и следующий день. Когда же он решил, что остальные бежавшие находятся в безопасности, тогда, двинувшись ночью по непроторенным дорогам, на своих крайне выносливых конях бежал в Триболу. Римляне не могли преследовать его с равной скоростью вследствие тяжести своего оружия, незнания путей и несходства по качеству коней. Таким образом сверх всякого ожидания Вириат спас войско, уже потерявшее уверенность в себе. Слава об этой военной хитрости распространилась среди тамошних варваров и высоко поставила его в их глазах, многие со всех сторон стали собираться к нему. Восемь лет воевал он с римлянами.
63. Но о войне с Вириатом, бывшей для римлян очень затруднительной и потребовавшей для ее окончания много сил, я решил рассказать отдельно, собрав все факты воедино, а также то и другое, что произошло в это же время в Иберии.
Преследуя Вириата, Ветилий двинулся на Триболу, Вириат же, скрыв по зарослям засаду, бежал. Когда Ветилий проехал эти заросли, то Вириат, повернувшись, сам стал нападать на него, и из засады выскочили те, которые были там скрыты. С обеих сторон они стали избивать римлян, брать их живыми в плен и сталкивать в пропасти. Был взят живым в плен и сам Ветилий; но взявший его в плен, не зная его в лицо, видя очень толстого старика, убил его, как ничего не стоящего. Из 10 тысяч римлян едва шесть тысяч успели бежать в Карпесс, город, расположенный у моря. Я лично считаю, что некогда эллинами он назывался Тартессом. В нем царствовал Аргантоний, который, говорят, дожил до ста пятидесяти лет. Бежавших в Карпесс квестор, который был с Ветилием, поставил по стенам, еще охваченных страхом. Затребовав и получив от беллов и титфиев 5 тысяч союзных воинов, он направил их против Вириата. Но он истребил их всех до одного, так что не осталось в живых даже, кто мог бы явиться вестником этого поражения. Квестор тихо сидел в этом городе, ожидая какой-либо помощи из Рима.
64. Вторгшись в Карпетанию, очень плодородную область, Вириат без жалости опустошал ее, пока не прибыл из Рима Гай Плавций с 10 тысяч пехоты и 1300 всадниками. Тогда Вириат опять притворно изобразил бегство, и когда Плавций послал около 4 тысяч воинов преследовать его, Вириат, повернувшись, уничтожил всех за исключением очень немногих. Перейдя реку Таг, он стал лагерем на горе, густо заросшей оливковыми деревьями; она называлась горой Афродиты. Там его захватил Плавций и, желая загладить свое поражение, вступил с ним в бой. Но он был побежден - причем произошло большое избиение - и беспорядочно бежал с войском в окружные города и в середине лета стал зимним лагерем, не смея никуда двинуться. А Вириат, безбоязненно проходя по всей стране, требовал у владельцев определенного налога со злаков, а от кого не получал, поля тех он опустошал.
65. Когда об этом узнали римляне в городе, они решили послать в Иберию Фабия Максима Эмилиана, сына того Эмилия Павла, который взял в плен македонского царя Персея, и поручили ему самому произвести набор. Зная, что римляне еще так недавно завоевали Карфаген и Элладу и привели к благополучному концу третью войну в Македонии, щадя людей, которые только что вернулись с этих войн, он стал набирать себе два легиона молодых новобранцев, еще не испытанных на войне; другое войско он потребовал от союзников и таким образом прибыл в Орсон в Иберии, имея всего 15 тысяч пехотинцев и около двух тысяч всадников. Не вступая еще в сражение, пока не получит войско, он отправился в Гадейру, переплыв пролив, чтобы там принести жертвы Гераклу. В это время Вириат, напав на некоторых его воинов, занятых собиранием дров, многих убил, а других поверг в ужас. Когда помощник главнокомандующего построил их в боевые ряды, то Вириат опять вторично победил их и захватил большую добычу. Когда вернулся Максим, то Вириат постоянно выстраивал свои боевые ряды, вызывая его на бой. Фабий не вступал с ними в сражение со всем войском, продолжая еще обучать своих, но по частям вступал часто с ним в стычки, испытывая силы неприятелей и внушая своим смелость. Отправляясь за фуражом, он всегда окружал легковооруженных тяжеловооруженными и сам с конницей провожал их, как, он видел, делал его отец Павел, с которым он участвовал в походе на Македонию. По окончании зимы уже с обученным войском он обращает в бегство Вириата, геройски защищавшегося, и из двух его городов один он разграбил, другой сжег; его самого, когда он бежал в некое местечко, по имени Бекор, он преследовал и убил многих. Он зимовал в Кордубе, второй год уже будучи начальником войск в этой войне.
Совершив эти подвиги, Эмилиан вернулся в Рим, а начальство принял Квинт Помпей, сын Авла.
66. С этого времени Вириат, не относясь уже с прежним презрением к римлянам, постарался отвлечь от союза с ними самые воинственные племена аруаков, титфиев и беллов. Эти племена сами по себе вели другую войну с римлянами, которую называют по имени одного их города "нумантинской", - войну долгую и для римлян трудную. Описание этой войны я соединю вместе с описанием войны с Вириатом. Вириат в той части Иберии, которая лежит за рекою Тагом, вступил в сражение со вторым римским полководцем Квинцием и, побежденный им, бежал на гору Афродиты. Повернув оттуда, он напал на врагов, убил из войска Квинция до тысячи человек и отнял несколько знамен; остальных он гнал до их лагеря; он выгнал гарнизон, бывший в Итукке, и опустошил страну баститанов, так как Квинций вследствие трусости и неопытности не пришел им на помощь: с середины осени он стал в Кордубе на зимние квартиры, часто высылая против Вириата Гая Марция, ибера, родом из города Италики.
67. На следующий год в качестве главнокомандующего на смену Квинту[9] прибыл брат Эмилиана, Фабий Максим Сервилиан, с двумя другими легионами римлян и с некоторыми союзными отрядами, всего в количестве 18 тысяч пехоты и 1600 всадников. Он послал к нумидийскому царю Миципсе приказ послать ему возможно скорее слонов, а сам быстро двинулся к Итукке, ведя войско частями. На дороге он столкнулся с Вириатом, напавшим на него с 6 тысячами воинов с криком и шумом, как всегда делают варвары, с длинными волосами, которыми они на войне, распустив их, всегда потрясают для устрашения перед лицом врагов. Сервилиан не испугался его, смело ему сопротивлялся и оттеснил его, не дав ему добиться никакого успеха. Когда же к нему подошла и остальная часть войска, а из Ливии прибыло десять слонов и триста всадников, он укрепил большой лагерь и сам первый выступил против Вириата. Он обратил его в бегство и далеко преследовал. Так как преследование шло нестройными рядами, а Вириат во время бегства это заметил, он повернул назад, и, убив до трех тысяч, остальных загнал в лагерь и сделал нападение на самый лагерь. Лишь немногие с трудом ему сопротивлялись у ворот, большинство же скрылось по палаткам вследствие страха и с трудом были выведены оттуда военачальником и трибунами. Тут проявил свою блестящую храбрость зять Лелия, Фанний. Наступившая ночь принесла римлянам избавление. Но Вириат, постоянно нападая и ночью, и днем, в самую жару, не упуская ни одного момента появиться неожиданно, со своими легковооруженными и на своих быстрых конях все время беспокоил неприятелей, пока наконец Сервилиан не вернулся назад, в Итукку.
68. Только тогда, ввиду недостатка продовольствия и имея меньшее по численности войско, Вириат, сжегши ночью лагерь, удалился в Лузитанию. Сервилиан, не успев захватить его при отступлении, вторгся в Бетурию и разграбил пять городов, которые помогали Вириату. После этого он двинулся с войском в область кунеев, а оттуда устремился вновь против Вириата в Лузитанию. Когда он шел этой дорогой, то на него напали двое главарей разбойников (партизан?) с 10 тысячами человек, Курий и Апулей, привели его войско в беспорядок и отобрали добычу. Курий в этом сражении был убит. Но немного времени спустя Сервилиан вновь вернул себе эту добычу и, кроме того, взял города Эскадию, Гемеллу и Оболколу, где Вириат поставил свои гарнизоны, другие разграбил, иным дал прощение. Захватив пленных до 10 тысяч, пятистам он отрубил головы, остальных продал в рабство. Захватив другого начальника разбойников (партизан?) Коннаба, сдавшегося ему добровольно, он, пощадив его одного, у всех, которые были с ним, отрубил руки.
69. Преследуя Вириата, Сервилиан окружил тесной осадой его город Эрисану. Ночью Вириат сумел прорваться в город и на рассвете напал на работающих. Они бежали, побросав даже заступы. Остальное войско, которое было выведено против него Сервилианом, Вириат точно так же обратил в бегство, преследовал и загнал на крутизны, откуда римлянам не было никакой возможности бежать. Не зазнавшись от такого успеха, но считая, что будет хорошо, если он положит конец войне при таких счастливых для него условиях, он заключил договор с римлянами, - и потом римский народ подтвердил условия этого договора, - а именно, что Вириат является другом римского народа, а все бывшие с ним владеют той землей, которая в данный момент у них в руках.
Таким образом, казалось, Вириат положил конец войне, для римлян бывшей очень тяжелой, завершенной теперь к общему благополучию.
70. Но на самом деле этот договор не сохранил своей силы даже на короткое время. Брат Сервилиана, заключившего такой договор, Цепион, явившись преемником его власти над войском, стал клеветать на этот договор и внушал, что он совершенно недостоин римского народа. И вот сенат сначала разрешил ему тайно наносить ущерб Вириату, в чем он найдет нужным. Но так как Цепион все время ему надоедал и писал настойчивые письма, сенат решил расторгнуть договор и опять открыто вести войну с Вириатом. Когда было получено такое ясное постановление сената, Цепион взял город Арсу, покинутую Вириатом, а Вириата, бежавшего и опустошавшего страну, захватил в области карпетанов, имея гораздо более многочисленное войско, чем у Вириата. Поэтому Вириат, не считая возможным вступать с ним в битву вследствие малочисленности [своего войска], сумел тайно вывести бо́льшую часть своего войска через какое-то незаметное ущелье, а сам, выстроив все остальное войско на каком-то холме, делал вид, что собирается вступить в бой. Когда же он заметил, что посланные вперед находятся в безопасности, он с необыкновенным презрением к римлянам помчался к своим с такой быстротой, что преследовавшие даже не заметили, где он проскочил. Цепион, двинувшись в область веттонов и калланков, стал опустошать их области.
71. Вириат не раз посылал к Цепиону по вопросу о мире самых верных своих друзей, Авдака, Диталкона и Минура. Подкупленные Цепионом большими подарками и многими обещаниями, они уговорились с ним убить Вириата. И действительно убили его следующим образом. Вследствие забот и трудов Вириат спал очень мало и по большей части спал вооруженный, чтобы, проснувшись, тотчас быть готовым ко всему. Даже среди ночи его друзьям можно было входить к нему. Так и тогда, по тому же обыкновению, Авдак и его сторонники, подстерегши благоприятный момент, когда он только что заснул, вошли к нему в палатку, как будто по какому-то важному делу, и убили его, нанеся удар в горло, так как он был в доспехах; другого места для нанесения раны не представлялось. Никем не замеченные вследствие того, что рана была смертельной, они бежали к Цепиону и потребовали наград. Он тут же разрешил им спокойно пользоваться, чем они владели, относительно же другого, о чем они просили, направил их в Рим. С наступлением дня близкие соратники Вириата и все остальное войско, думая, что он спит, удивлялись необычности столь долгого сна, пока некоторые не заметили, что он лежит мертвым в оружии. И тотчас по всему лагерю поднялись стенания и печаль; горевали и о нем, боялись и за самих себя; думали, в каком опасном положении находятся они и какого вождя лишились. Особенно им было больно, что они не находили тех, кто это сделал.
72. Великолепно украсив его труп, они сожгли Вириата на огромнейшем костре, принесли в честь него много жертв и, разделившись на маленькие отряды, и пехотинцы, и всадники, во всем вооружении двигаясь вокруг костра, по варварскому обычаю пели песни, прославляющие его подвиги. И все находились около костра до тех пор, пока не погас огонь. Совершив погребение и насыпав могильный холм, они у могилы устроили гладиаторские бои. Столь великую печаль оставил по себе Вириат. Среди варваров это был самый крупный военный вождь; при опасностях всякого рода он был более всех других готов подвергаться им, при дележе добычи он особенно стремился сохранить равенство. Он никогда не хотел брать себе бблыпую часть, хотя всегда и все это требовали; а то, что он и брал, он раздавал особенно отличившимся. Поэтому ему удалось дело столь трудное и никому из вождей еще не дававшееся легко, а именно: в течение восьми лет, пока шла эта война, в его войске, состоявшем из смешения стольких племен, не было никогда восстаний; оно было ему всегда послушно и быстро и чрезвычайно охотно подвергалось опасностям. По смерти Вириата они выбрали себе предводителем Тавтала и двинулись на Сагунт, который взял Ганнибал и опять его оборудовал и по имени своего родного города назвал Карфагеном. Отбитые оттуда при переходе через реку Бетис, они подверглись нападению и преследованию Цепиона, пока, наконец, Тавтал, находясь в тяжелом положении, не сдался сам и не сдал свое войско Цепиону, признав себя его подданным. Цепион отобрал у них оружие и дал им землю в достаточном количестве и достаточно плодородную, чтобы они не занимались больше грабежом из-за бедности.
Этим кончилась война с Вириатом.
73. По примеру тех подвигов, которые совершал Вириат, и другие отряды разбойников (партизан), быстро проходя по Лузитании, подвергали ее опустошению. Против них был направлен Секст (Децим?) Юний Брут; он отказался от мысли преследовать их в такой большой стране, границами которой являются такие [большие и] судоходные реки, как Таг, Лета ("река забвения"), Дорий и Бетис. Он считал, что ему трудно захватить быстро двигающиеся, как это бывает у грабителей (партизан), отряды; если он их не захватит, он полагал, что ему будет стыд; а если он их победит, то слава от этого будет ему невелика. Тогда он направился против их городов, полагая, что, во-первых, он их этим накажет, что, во-вторых, войску от этого будет много больше выгоды и что, наконец, грабители (партизаны) разойдутся по своим родным городам, если каждый из них подвергнется опасности. Держась такой точки зрения, он стал опустошать все дотла. Против него вместе со своими мужьями сражались женщины и вместе с ними погибали, не испуская даже в момент смерти ни одного стона или крика страха. Некоторые, захватив с собой, что могли, уходили в горы. По их просьбам, Брут даровал им прощение, но конфисковал часть имущества.
74. Затем, перейдя через Дорий, он прошел войной через бо́льшую часть страны и, потребовав от тех, кто добровольно ему сдавался, много заложников, он подошел к реке Лете. Он был первым из римлян, который задумал перейти эту реку. Перейдя и через эту реку и дойдя до другой реки, Нимия, он двинулся походом на бракаров, так как они разграбили те запасы, которые везлись к нему. Племя бракаров... (очень воинственное) и они сражаются вместе со своими вооруженными женщинами. Так же смело умирали и они, причем никто не обращался в бегство, никто не показывал тыла, не издавал ни одного стона. Те из женщин, которых брали в плен, одни налагали сами на себя руки, а иные своими собственными руками перед тем убивали и своих детей, считая смерть приятнее рабства. Было у них несколько городов, которые тогда сдались Бруту, но немного позднее опять отпадали. Брут был принужден снова покорять их.
75. Затем, когда он подошел к городу Талабриге, который часто заключал с ним договор и, часто отпадая, причинял ему много беспокойства, и тогда тоже талабриги стали приглашать его к себе и отдавали себя в полное его распоряжение. Тогда он прежде всего потребовал от них выдачи римских перебежчиков и пленных, и всего оружия, какое у них было, сверх того, еще заложников, а затем велел им самим с женами и детьми покинуть город. Когда они выполнили и это, он окружил их своим войском и обратился к ним с речью, перечисляя, сколько раз они отпадали от него и сколько войн вели против него. Он внушил им ужас, и у них явилось предположение, что он хочет сделать с ними что-то страшное, но он так и кончил этими угрозами. Потребовав у них выдачи коней, хлеба и денег, которые являлись общественными, все принадлежащие государству вещи он у них взял, а город, сверх всякого их ожидания, вновь отдал им на жительство.
После этих подвигов Брут вернулся в Рим. В своем рассказе о Вириате я объединил все то, что в это же время начали совершать, подражая ему, другие отряды грабителей (партизан).
76. Теперь мой рассказ возвращается к войне с аруаками и нумантинцами, которых Вириат подстрекнул к измене и отпадению. Против них из Рима был послан Цецилий Метелл с более многочисленным войском. Он подчинил себе аруаков, напав на них, занятых сбором жатвы, и поразив их своей быстротой, но у них оставались еще города Терманция и Нуманция. Нуманция стояла на обрыве, между двух рек и оврагов; ее окружали густые леса, и на равнину вела одна только дорога, движение по которой было затруднено вследствие рвов и остроконечных камней. Сами нумантинцы - их было всего тысяч восемь - были прекрасные всадники и пехотинцы. Несмотря на то, что их было так мало, вследствие своей доблести они причинили делу римлян очень много затруднений. По окончании зимы Метелл передал своему преемнику по командованию Квинту Помпею (Авлу) бывшее у него войско, 30 тысяч пехоты и 2 тысячи конницы, отлично обученных. Расположившись лагерем под Нуманцией, Помпей куда-то удалился. В это время нумантинцы, спустившись [с города], убили ехавших за ним[10] его всадников. Вернувшись, Помпей вывел в боевом порядке свои войска на равнину. Со своей стороны, нумантинцы спустились туда же, но потом стали мало-помалу отступать, как будто убегая, до тех пор, пока камнями и канавами Помпей...
77. Видя, что в ежедневных мелких стычках его войска несут постоянный урон от людей, гораздо более малочисленных, Помпей перешел к городу Терманции, как к делу, с точки зрения завоевания, гораздо более легкому. Но и здесь, вступив в сражение, он потерял семьсот человек, а его трибуна, везшего ему провиант, термантинцы обратили в бегство; наконец, в третий раз в один и тот же день попытав военное счастье, римляне были загнаны на крутизны и обрывы, и многие из них, пехотинцы и всадники с их конями, были сброшены в пропасти; остальные были так напуганы, что так и ночевали в оружии. На рассвете враги опять выстроились против них, выступили и римляне; целый день они сражались без решительного результата; сражающихся разлучила ночь. Отсюда Помпей двинулся против маленького городишки Малии, где был гарнизон нумантинцев. Жители Малии, уничтожив хитростью гарнизон, передали свой городок Помпею. Он потребовал у них выдачи оружия и заложников. После этого Помпей перешел в Седетанию, которую опустошал начальник грабителей (партизан) по имени Тангин. Помпей победил его и взял много пленных. Но такова была сила духа у этих разбойников (партизан), что из пленных никто не пожелал переносить рабства, но одни из них убивали себя, другие тех, кто их покупал, а иные во время плавания просверливали корабли (и тонули).
78. Отправившись вновь против Нуманции, Помпей стал отводить на равнину какую-то реку с тем, чтобы задушить город голодом. Но нумантинцы нападали на римлян, занятых работой, и, выбегая без трубных сигналов, большими отрядами, доставляли тяжелые минуты занятым работой. Они нападали и на тех, кто шел им на помощь из-за укреплений вала, и загоняли их обратно в лагерь. И на другие его отряды, которые отправлялись за хлебом, они сделали нападение и многих из них убили, в том числе военного трибуна Оппия; совершив нападение на римлян, копавших канал с другой стороны, они убили до 400 человек, вместе с их предводителем (префектом). При таких обстоятельствах прибыли к Помпею из Рима помощники, а для солдат преемники, - ведь для них служба продолжалась уже шесть лет. Но прибывшие воины были новобранцы, совсем еще необученные и неопытные в военном деле. Стыдясь своих неудач и желая снять с себя этот позор, Помпей всю зиму оставался в лагере. Войска, живя в некрытых помещениях, - а были сильные морозы, - впервые знакомившиеся с водой и воздухом этой страны, стали страдать желудочными болезнями, и некоторые из воинов погибли. Когда Помпей часть их отправил за хлебом, то нумантинцы, устроив засаду, стали вести бой, бросая камни и стрелы у самого римского лагеря, вызывая римлян на сражение, пока римляне, будучи не в силах вынести их дерзости, не выступили из лагеря; но тут появились бывшие в засаде. И погибло здесь много римлян и из простых воинов, но много и из числа знатных. Нумантинцы, встретив также возвращавшихся с фуражировки, многих из них убили.
79. Помпей, удрученный столькими несчастиями, вернулся в город со своими советниками с тем, чтобы там провести остальную часть зимы, ожидая, что с наступлением весны прибудет его преемник. И боясь обвинений (за плохое ведение дел) он тайно завел с нумантинцами переговоры об окончании войны. Они и сами, страдая от гибели многих храбрейших из своей среды, от бесплодия земли, недостатка продовольствия и продолжительности войны, затянувшейся на много сравнительно с их ожиданиями, тоже стали отправлять к Помпею послов. Он официально приказал им сдаться римлянам, - он говорил, что не знает других условий, которые будут сочтены римлянами достойными их, - а тайно обещал им сделать, что он собирался. Когда они с ним договорились и отдали себя в распоряжение римлян, он потребовал от них выдачи заложников, пленных и перебежчиков и все от них получил. Он потребовал и 30 талантов серебра. Часть их нумантинцы заплатили ему немедленно, а остальные Помпей согласился отсрочить. Когда явился его преемник Марк Попилий Ленат, то нумантинцы принесли ему остальные деньги; но Помпей, не боясь теперь войны, благодаря тому, что явился его преемник, и зная, что условия заключены позорные и без санкции римского народа, стал отказываться, что он заключал договор с нумантинцами. Те стали его уличать, ссылаясь на свидетелей, которые тогда присутствовали, и сенаторов, и начальников конницы, и военных трибунов самого Помпея. Тогда Попилий послал их в Рим, чтобы они там судились с Помпеем. Судебное дело шло там перед сенатом; нумантинцы и Помпей вступили во взаимные препирательства; но сенат решил продолжать войну с нумантинцами. И Попилий вторгся в пределы их соседей лузонов, но, ничего больше не совершив, так как прибыл его преемник по командованию Гостилий Манцин, он вернулся в Рим.
80. Манцин, не раз вступая в сражение с нумантинцами, постоянно терпел поражения и в конце концов, потеряв много воинов, бежал в свой лагерь. Так как распространился слух, оказавшийся ложным, что на помощь нумантинцам идут кантабры и ваккеи, он, охваченный страхом, ночью, не разводя огней, в полной темноте увел все свое войско и бежал в пустынное укрепление, устроенное еще Нобилиором. С наступлением дня, запертый в нем, без запасов, без укреплений, окруженный нумантинцами, грозившими перебить всех, если не будет заключен мир, он заключил его на равных и одинаковых правах для римлян и нумантинцев. Манцин дал им в этом клятву, но римляне в самом Риме страшно негодовали на такой позорнейший мир и послали в Иберию второго консула Эмилия Лепида, Манцина же отозвали в Рим на суд.
Вместе с ним отправились и нумантинские послы. Эмилий, в свою очередь, ожидая ответа из Рима и тяготясь бездействием, - ведь в то время многие добивались командования войсками, стремясь или к славе, или выгоде, или к триумфу, а вовсе не в целях пользы государства, - ложно обвинил ваккеев, будто в этой войне они доставляли продовольствие нумантинцам, стал опустошать их землю и осаждать их город Палланцию, - это был самый большой город у ваккеев, - хотя его жители ни в чем не провинились и не нарушили договора, и убедил принять участие в этом деле Брута, посланного против другой части Иберии, как мной было сказано раньше. Брут был его родственником.
81. Прибывшие к ним послы из Рима, Цинна и Цецилий, сказали, что сенат недоумевает, почему при стольких поражениях, полученных в Иберии, Эмилий начинает новую войну, и передали ему сенатское постановление, запрещающее Эмилию воевать с ваккеями. Так как он начал уже войну, полагая, что сенат этого не знал, не знал и того, что Брут принимает вместе с ним участие в этом деле и что ваккеи доставляли нумантинцам хлеб, деньги и войско, и учитывая, что отказ от этой войны будет иметь страшные для римлян последствия, а именно отпадение почти всей Иберии, если противники проникнуться презрением к римлянам как к испугавшимся этой войны, Эмилий отправил назад Цинну и его товарищей, не дав им выполнить порученного дела, и одновременно с ними послал сенату соответствующее донесение, выдвигая эти же точки зрения, а сам, укрепив свой лагерь, стал в нем сооружать осадные машины и заготовлять хлеб. В это время посланный для заготовки продовольствия Флакк, внезапно окруженный бывшим в засаде отрядом врагов, ловко избежал опасности, распространив слух, что Эмилий взял Паллантию; его войско подняло радостный крик, как при победе, а варвары, узнав о причине радости и приняв это за правду, удалились. Таким образом Флакк спас подвергавшееся опасности продовольствие.
82. Так как осада Палланции затягивалась, то у римлян почувствовался недостаток провианта, а затем их охватил и голод; они поели всех вьючных животных, и много людей умерло от недостатка питания. Оба вождя, Эмилий и Брут, долгое время крепились, но под давлением (необходимости) в ненастную ночь внезапно около времени последней стражи приказали сниматься с лагеря. Трибуны и старшие центурионы, обегая весь лагерь, торопили всех выполнить это до рассвета. Среди шума и беспорядка воины, наряду с другими, бросали своих раненых и больных, обнимавших их колени и умолявших не покидать их. Уход был нестройным и беспорядочным, скорее походившим на бегство. Паллантинцы, наседая со всех сторон, от зари до самого вечера причиняли им большой урон. С наступлением ночи римляне по частям стали валиться прямо на равнине, где кому как пришлось, без еды, выбившись из сил; а паллантинцы ушли назад, - как будто какой-то бог удалил их от римлян.
83. Так шли дела у Эмилия. Римляне, узнав об этом, сняли Эмилия с должности главнокомандующего и консула, так что в Рим он вернулся частным человеком, и наложили на него денежный штраф. Затем они разбирали дело Манцина и нумантинских послов. Последние ссылались на тот договор, который они заключили с Манцином; Манцин же всю вину за происшедшее переносил на Помпея, бывшего до него начальником войска, указывая, будто он оставил ему бездельное и не имеющее никакого снабжения войско, а потому его самого так часто побеждали; он указывал, что и Помпей заключил с нумантинцами такой же договор, как и он. Отсюда, сказал он, и эта война, решенная римлянами в нарушение того договора, оказалась для них такой роковой. Сенаторы в равной мере негодовали на обоих, но Помпей избег осуждения под предлогом, что его дело давно уже было решено сенатом. Манцина же они решили выдать нумантинцам, как заключившего с ними позорный договор без их согласия, на том же основании, как и некогда их отцы выдали самнитам двадцать вождей, тоже заключивших с ними договор без разрешения сената. Фурий отвез Манцина в Иберию и голым передал его нумантинцам, но они его не приняли. Против них вести войну был назначен Кальпурний Пизон. Он не пошел против Нуманции, но, вторгшись в землю паллантинцев и произведя небольшое опустошение, остальную часть своего командования провел на зимних квартирах в Карпетании.
84. В Риме народ был недоволен нумантинской войной, оказавшейся для него сверх ожиданий столь долгой и неудачной. Поэтому римляне выбрали во второй раз консулом Корнелия Сципиона, взявшего Карфаген, считая, что он один может покорить нумантинцев. И тогда он был еще моложе лет, назначенных для занятия должности консула. Но сенат вновь, подобно тому как при избрании его против карфагенян, постановил, чтобы народные трибуны отменили закон о возрасте и (вновь) восстановили его на следующий год. Таким образом, Сципион, снова выбранный консулом, отправился под Нуманцию, не взяв с собой по набору никакого войска, так как в это время шло много войн, да и в Иберии было много войска. Он взял с собой, по разрешению сената, только добровольцев, присланных ему в силу личного расположения отдельными государствами и царями, а из Рима своих клиентов и друзей, человек пятьсот, которых, соединив в один отряд, называл "отрядом друзей". Всех их, в количестве до четырех тысяч, он дал вести своему племяннику Бутеону, а сам с небольшой группой поехал вперед в Иберию к войску, слыша, что оно ведет жизнь бездельную, полную мятежей и разгула. Он хорошо знал, что не победит врагов, если не будет в силах победить недисциплинированность в рядах своих.
85. Прибыв в лагерь, он выгнал оттуда всех торговцев, проституток, прорицателей и всяких жертвоприносителей, к которым воины постоянно обращались, став суеверными вследствие частых неудач. И на будущее время он запретил ввозить сюда что-либо лишнее и совершать жертвоприношения с целью гаданий. Он велел также продать и повозки, и все то лишнее, что накладывалось на них, а также и вьючных животных, кроме тех, которых он лично разрешил оставить. Из посуды для постоянного употребления он не позволил никому иметь что-либо кроме вертела, медного горшка и одной чашки. Пищей он назначил им мясо вареное и жареное. Пользоваться мягкими постелями он запретил и первый спал на простой подстилке. Во время пути он запретил также садиться на мулов. "Какая польза, - говорил он, - для войны в человеке, который не может даже ходить?!" Когда воинам приходилось умащать тело или мыться в банях, они стали делать это сами, так как Сципион смеялся над такими, [которые пользовались помощью рабов], говоря, что "вот ослы, которые, не имея рук, нуждаются в помощи чистильщиков". Таким образом он скоро вернул воинов к выдержке, приучил их к уважению и страху к себе; он был малодоступен и не склонен оказывать милости, особенно противозаконные. Он неоднократно говорил: вожди, суровые и строго блюдущие закон, полезны для друзей, а легко поддающиеся и любящие (давать и получать) подарки - для врагов. Последних войско любит, но их не слушается; у первых же войско сурово, но повинуется и готово на все.
86. Но даже и теперь он не решился с таким войском вступить в открытый бой с врагами, прежде чем не укрепит их большими трудами. Для этого он проходил все ближайшие равнины и каждый день один за другим устраивал лагерь и разрушал его, выкапывал очень глубокие рвы и опять их засыпал, строил высокие стены и вновь сносил, сам от зари до самого вечера надзирая за всем. Во время пути, чтобы никто не расходился в разные стороны, как это было прежде, он вел войско, построенное в каре, и никто не имел права менять назначенного каждому места. Когда войско двигалось в пути, он объезжал его кругом и, большею частью находясь в арьергарде, заставлял больных садиться на коней вместо всадников, а лишнюю поклажу перекладывал с мулов на пехотинцев. Когда воины устраивали лагерь, то передовой отряд этого дня прямо с пути должен был становиться вокруг вала, а второй отряд конницы - объезжать кругом все это место. Все остальные распределяли между собой работу: одним было приказано копать рвы, другим сооружать стену, иным укреплять палатки, и количество времени для этих работ было точно определено и размерено.
87. Когда Сципион решил, что войско у него подвижно, слушается его и легко переносит труды, он передвинулся и стал близ Нуманции. Против гарнизона он не выставлял, как другие, передовых отрядов. Вообще он не разделял войска, боясь, что, потерпев в самом начале поражение, вызовет презрение к себе со стороны врагов, которые и так до сих пор относились к римлянам с достаточным презрением. Он не вступал в бой с врагами, еще изучая самый род войны, поджидая благоприятного момента и выясняя, на что обратится натиск нумантинцев. Всю область позади лагеря он очистил от всякого провианта, а хлеб скосил еще зеленым. Когда у него все это было использовано и приходилось ходить в места, лежавшие перед лагерем, то, хотя была более короткая дорога, ведшая в поле мимо стен Нуманции, и многие ему советовали ею воспользоваться, (он шел более далекой), говоря, что боится возвращения, так как враги будут налегке, придется ли им делать нападение из города или отступать в город. "Наши же, - говорил он, - будут возвращаться нагруженными, как ходившие на фуражировку, и утомленными, имея при себе добычу, повозки и багаж. Столкновение было бы неблагоприятным и не при равных условиях: если мы будем побеждены, то будем стоять перед большой опасностью, если же победим, то дело будет и не крупное, и для нас невыгодное. Бессмысленно рисковать из-за небольшой выгоды". И того, кто вступает в сражение, когда в этом нет необходимости, он считал полководцем ничего не стоящим, хорошим же того, кто подвергается опасности только в нужный момент. Делая сравнение, Сципион сказал, что и врачи не сразу прибегают к операциям и прижиганиям, пока не испробуют сначала лекарства. Сказав так, он велел проводникам вести по более далекой дороге. Он и сам, когда шли походы в места, находящиеся против лагеря, принимал в них участие, и позднее в область ваккеев, откуда нумантинцы покупали себе продовольствие. Там он все скашивал и уничтожал; то же, что было полезно для питания его лагеря, он собирал, все же излишнее он сваливал в кучи и сжигал.
88. На какой-то равнине у Палланции, называвшейся Копланием, скрыв за возвышенностями гор большой отряд, паллантинцы с другим отрядом открыто нападали на римлян, занятых фуражировкой. Сципион велел Рутилию Руфу, который тогда был военным трибуном, взяв четыре турмы всадников, двинуться, чтобы отогнать наседавших врагов, - впоследствии Сципион описал все эти события. Когда враги стали отступать, то Руф следовал за ними слишком горячо и вместе с бегущими врагами попал на тот холм, за которым была засада. Увидав ее, он велел всадникам больше уже не преследовать, и не вступать в сражение, но держа копья наготове, стоять и только отражать нападающих. Со своей стороны, Сципион, видя, что Рутилий заходит дальше указанного ему предела, испугавшись за него, тотчас же поспешно двинулся за ним и, как только наткнулся на засаду, разделил всадников на две части и приказал им, каждой части одной за другой, нападать на врагов и, пустив копья всем вместе, тотчас отступать, но не на то же самое место, а постоянно отступать все дальше и дальше и, таким образом, уходить от врагов. Благодаря такой тактике он вывел всадников на равнину и спас их. Когда он собрал своих всадников и намеревался уходить, ему нужно было на полпути переходить реку, трудную для переправы и илистую. Там враги устроили ему засаду. Узнав об этом, он повернул с прямой дороги и пошел по более длинной, но менее удобной для засад. Идя из-за жары ночью, он копал колодцы, в которых, по большей части, находил горькую воду. Таким образом из людей он не потерял никого; только несколько лошадей и вьючных животных погибло у него от жажды.
89. Проходя через область кавкеев, с которыми раньше так предательски поступил Лукулл, Сципион велел объявить, что кавкеи могут безбоязненно вернуться на свои места. Он двинулся дальше в область Нуманции, чтобы там зимовать; сюда из Ливии пришел к нему Югурта, внук Масиниссы, с 12 слонами и приставленными к ним лучниками и пращниками. Когда Сципион грабил и уничтожал все вокруг себя, против него была тайно устроена засада около одной деревни, которую почти всю окружала илистая топь, а с другой стороны был овраг; в нем незаметно скрылся отряд врагов. Сципион разделил свое войско, и одни из его воинов, войдя, стали грабить деревню, оставив свои знамена вне ее пределов, другие же в небольшом количестве ездили вокруг верхом. На них напали скрывавшиеся в засаде. Они стали отбиваться от врагов, Сципион же, - он случайно стоял перед деревней со знаменами, - звуком трубы стал вызывать находящихся в деревне и, прежде чем их собралось с тысячу человек, двинулся на помощь своим теснимым всадникам. Когда же из деревни набралось большое число вооруженных, он обратил в бегство неприятелей, но, конечно, не стал преследовать бегущих, а удалился в свой укрепленный лагерь. В этом сражении и с той, и с другой стороны убитых было мало.
90. Через некоторое время Сципион подвинул ближе к Нуманции оба свои лагеря: во главе одного он оставил своего брата Максима, другим командовал сам. Хотя нумантинцы часто выходили боевым строем и вызывали его на бой, он не обращал на них внимания, считая, что сражаться с людьми, бьющимися под давлением отчаяния, нет никакого смысла и что гораздо лучше запереть их в городе и взять голодом. Он устроил семь передовых постов, сделав осаду (более строгой и обратился к союзникам), предписав каждому, кого и сколько они должны прислать. Когда вызванные прибыли, он разделил их на много частей, поделил и собственное войско; затем, поставив отдельного начальника над каждою частью, приказал провести вокруг города ров и выстроить укрепленный вал. Окружность самой Нуманции была 24 стадии, а окружность проведенного рва больше, чем вдвое. Все это пространство он разделил на части, поручив их каждому из начальников. Он предупредил их, чтобы они в случае, если враги будут наступать, подали знак, днем высоко подняв на копье красное знамя, а ночью зажегши огонь, чтобы он и его брат Максим могли со всей поспешностью явиться им на помощь. Когда все это было сделано, как он приказал, и он вполне имел возможность отражать тех, кто захочет ему помешать, он вырыл второй ров, немного выше этого велел вбить в него колья и выстроить стену, ширина которой была восемь футов, высота же десять, не считая зубцов. Со всех сторон были воздвигнуты башни по стене на расстоянии плетра (120 шагов) одна от другой. Так как примыкающее сюда болото он не мог окружить стеною, он провел здесь насыпь одинаковой величины со стеной в глубину и в высоту, так что и она могла считаться за стену.
91. Таким образом Сципион, первый, как мне кажется, из военачальников, окружил своими укреплениями город, который не отказывался от сражения. Река Дурий, протекая у самых укреплений Нуманции, была очень полезна ее жителям для доставки продовольствия и пересылки людей, которые незаметно проплывали по ней или вплавь, или пользуясь маленькими челноками, или же прорывались на парусах, когда был сильный попутный ветер, или на веслах вниз по течению. Сципион не мог построить на этой реке мост, так как Дурий был широк и с очень сильным течением. Взамен моста он поставил на этой реке два укрепления. Из каждого из этих укреплений он спустил на реку длинные балки, привязанные канатами, и вытянул их во всю ширину реки. В эти балки были часто вделаны мечи и наконечники, которые под силой течения вертелись вместе с балками. Этим они не позволяли незаметно плыть ни по воде, ни под водой, ни на судах. Этого, главным образом, и желал Сципион, чтобы никто с жителями не соприкасался и никто к ним не приходил, и они не знали бы, что делается за их стенами. Он думал, что таким образом они останутся без продовольствия и без всякого снабжения.
92. Когда все было готово, когда на башнях были поставлены катапульты, бросающие стрелы и камни, а наверху укреплений у зубцов были собраны в большом количестве и камни, и стрелы, и копья, когда передовые посты занимали стрелки и пращники, Сципион по всему укреплению расположил близко один от другого вестников, которые и ночью, и днем, получая друг от друга сообщения, должны были доносить ему, что происходит, а по башням дал приказ, если что случится, первая башня, на которую будет сделано нападение, должна поднять знак, и тот же знак поднимают все остальные, когда заметят, что у первой начался бой. Это было сделано с той целью, чтобы волнение, поднявшееся по этому знаку, он мог скорее узнать, а более точные сведения получал бы от вестников. Вместе с местными силами у него было до 60 тысяч войска. Половину он назначил для охраны стены и на всякий случай, если где явится необходимость, а 20 тысяч должны были сражаться у стен, если это будет нужно, и остальные 10 тысяч были в запасе. И для них, для каждого, было назначено определенное место: менять его без разрешения было запрещено. Каждый должен был бежать к назначенному ему месту, когда давался знак начала какого-либо наступления.
С таким старанием и точностью все было устроено Сципионом.
93. Нумантинцы часто делали нападение на охраняющих укрепления по частям, то с одной, то с другой стороны. Но вид того, с какой быстротой немедленно защищающиеся являлись на свои места, был поразителен, всюду высоко поднимались знаки тревоги, всюду мчались вестники: те, кто должен был сражаться со стен, немедленно поднимались на стены; со всех башен слышался призывный звук труб, так что весь круг укреплений, в окружности охватывавший пятьдесят стадий, тотчас же на всех врагов наводил величайший страх. И весь этот круг Сципион объезжал каждый день и ночь, наблюдая за ним.
Заперев так врагов, Сципион считал, что у них сил хватит ненадолго, так как у них уже не было возможности получать ни продовольствия, ни оружия, ни помощи.
94. В это время один нумантинец Ретоген, по прозвищу Каравний, лучший по доблести из нумантинцев, подговорив пять человек друзей со столькими же слугами и конями, в ненастную ночь незаметно перешел через пространство между городом и укреплениями римлян, неся с собой складную лестницу [11] (сходни); он и его друзья успели вскочить на укрепления и, перебив сторожей и справа, и слева от себя, слуг своих отпустили назад, а на лошадей, которых они перевели по этой лестнице (по сходням), сели верхом и поехали в город аруаков с молитвенными ветвями в руках, прося их оказать помощь нумантинцам, своим родичам. Но некоторые из аруаков не стали даже слушать их, а в страхе перед римлянами тотчас выслали их от себя. Впрочем был город Лутия, очень богатый, лежавший от Нуманции на расстоянии трехсот стадий; ее молодежь стояла горячо на стороне нумантинцев и тянула город к союзу с ними. Об этом старейшины тайно донесли Сципиону. Получив это известие в восьмом часу дня (четыре часа пополудни), он тотчас же двинулся с очень большим числом легковооруженных и на рассвете, окружив Лутию своими сторожевыми отрядами, он потребовал выдачи зачинщиков из молодежи. Когда жители стали говорить, что юноши уже скрылись из города, Сципион объявил, что разграбит город, если не получит этих лиц. Испугавшись, они привели их, числом до четырехсот. Сципион велел отрубить им руки. Затем он поставит гарнизон и, быстро пройдя обратно расстояние, с наступлением следующего утра явился в свой лагерь.
95. Страдая от голода, нумантинцы послали пять человек к Сципиону с поручением узнать, отнесется ли он с известной умеренностью и снисходительностью к ним, если они ему сдадутся. Их глава Авар много и высокопарно говорил о решимости и храбрости нумантинцев, прибавив, что даже теперь, претерпевая такие бедствия во имя жен и детей, во имя унаследованной от отцов свободы, они не совершили ничего, что можно было бы поставить им в вину. "Потому-то особенно тебе, о Сципион, - сказал он, - человеку, исполненному великой доблести, следовало бы пощадить этот великодушный и храбрый род людей и предложить нам из всех тяжких условий сдачи самые человечные, которые мы будем в состоянии перенести, подвергшись таким переменам судьбы, недавно еще совсем иной. Таким образом, это зависит уже не от нас, а от тебя, захочешь ли ты принять сдачу города, предъявив умеренные требования, или безучастно видеть, как, сражаясь, мы все погибнем". Так сказал Авар. Зная от пленных о положении дел в городе, Сципион им ответил только то, что они должны отдать себя в распоряжение римлян и вместе с оружием сдать город. Когда этот ответ был сообщен осажденным, нумантинцы, и раньше вспыльчивые в гневе, как люди, пользовавшиеся всегда полной свободой и не привыкшие подчиняться приказаниям, а тогда вследствие несчастий ставшие еще более дикими и обезумевшими, убили Авара и бывших с ним пять послов, как вестников бедствий и, по их мнению, конечно, устроивших безопасно свои личные дела у Сципиона.
96. Немного времени спустя, когда у осажденных получился полный недостаток съестных припасов, не имея ни плодов земли, ни скота, ни травы, сначала они, как и некоторые другие, под давлением военной нужды, жевали разваренную кожу, но когда не стало у них и таких кож, они стали пожирать вареное человеческое мясо. В начале в кухнях разрубались тела умерших, но затем, пренебрегая мясом больных, более сильные стали насильственно убивать более слабых. Не было того бедствия, которого бы они ни испытали; они одичали духом от такой пищи и телом стали похожи на зверей от голода и чумы, покрытые волосами и грязью[12]. В таком виде они сдались Сципиону. Он велел им в этот день снести оружие, куда он им указал, а на следующий день прийти на другое место. Но они просили отложить это еще на день, признавшись, что многие еще охвачены жаждой свободы и хотят сами своей рукой покончить расчеты с жизнью. Поэтому они просили отсрочки на один день, чтобы устроить свою смерть.
97. Столь велика была любовь к свободе и человеческому достоинству в этом варварском и небольшом городе. Хотя во время мира их было всего восемь тысяч человек, сколько и сколь жестоких поражений не нанесли они только римлянам! Сколько договоров они заключили с ними на равноправных условиях! А таких договоров римляне никому не позволяли заключать с собою. Сколько раз вызывали они на бой, да еще такого полководца, который последним вел их осаду, осаждая их с 60-тысячным войском! Но он, конечно, оказался более искусным полководцем, чем они, и не пожелал вступить в сражение с этими чудовищами, доконав их голодом, этим непобедимым бедствием - только им одним можно было победить нумантинцев, им одним они и были побеждены.
Я решил рассказать все это о нумантинцах, видя, несмотря на их малочисленность, какую выносливость в несчастиях проявили они, какие подвиги они совершили и как долго переносили они осаду. Прежде всего некоторые из них добровольно сами на себя наложили руки различными способами; а остальные на третий день после этого вышли из города и явились в назначенное место в ужасном виде, не похожие на людей, с нечистыми телами, заросшие волосами, с длинными ногтями, все полные грязи. От них исходила ужасная вонь; одежда на них висела не менее грязная и не менее вонючая. В таком виде они даже врагам казались жалкими, но взоры их были страшны для смотрящих на них: мрачно[13] глядели они на врагов, полные гнева и печали, измученные трудами и сознанием, что они поедали друг друга.
98. Оставив из них пятьдесят человек для триумфа, всех остальных Сципион продал, а город сравнял с землею. Этот римский полководец взял два самых трудных для завоевания города: во-первых, Карфаген, на основании постановления самих римлян, из-за величины города и его могущества, плодородия земли и удобного положения на море, во-вторых, Нуманцию, город маленький и малонаселенный, об уничтожении которого римляне до тех пор не выносили никакого решения. Его Сципион разрушил по собственному решению, или считая это полезным для Рима, или по отношению ко всему, что он захватил, чувствуя крайний гнев и злобу, или, как полагают некоторые, думая, что великая слава достигается великими несчастиями других. Ведь и до сих пор римляне называют его Африканским и Нумантинским, в память тех бедствий, которые он заставил пережить оба эти города. Тогда же, разделив землю нумантинцев между ближайшими соседями, проведя собрания с участием других городов и общин, высказав свое порицание или наложив денежный штраф, если он кого-либо находил подозрительным, Сципион отплыл домой.
99. Римляне, по обычаю, в те части присоединенной Иберии, которую захватил Сципион или раньше до Сципиона завоевал и подчинил Брут, послали комиссию из десяти сенаторов, чтобы они устроили эти места и успокоили. Позднее, когда в Иберии произошли новые мятежи, был выбран главнокомандующим Кальпурний Пизон. Его преемником был Сервий Гальба. Но когда кимвры двинулись на Италию, а в Сицилии возгорелась вторая война с рабами, римляне не посылали войск в Иберию, занятые этими войнами, но отправляли послов, которые должны были уладить эту войну какими средствами они только найдут возможным. Но когда кимвры были изгнаны из Италии, Тит Дидий, отправленный в Иберию, перебил до 20 тысяч аруаков; их город Термес, очень большой и всегда непокорный римлянам, он перевел с высоких и труднодоступных гор на равнину и велел жить, не обнося его стенами. Осадив Коленду, он взял ее на девятый месяц, принудив ее сдаться, и всех жителей с детьми и женами продал в рабство.
100. Другой город, рядом с Колендой, занимали различные выходцы из кельтиберов, которых пять лет тому назад, с согласия сената, поселил здесь Марк Марий в награду за ту помощь, которую они оказали ему против лузитанов. Но вследствие бедности они занимались грабежом. Решив их уничтожить, с согласия комиссии из десяти сенаторов, еще бывшей в Иберии, Дидий сказал виднейшим из них, что он хочет ввиду их бедности дать им область Коленды. Видя, что они очень обрадованы, он велел им, сообщив это народу, прийти с женами и детьми, чтобы размежевать землю. Когда они прибыли, он велел воинам выйти из укреплений лагеря, а тем, против кого он устраивал засаду, войти внутрь под предлогом, что там, внутри, он хочет переписать всю массу, отдельно мужчин, отдельно детей и женщин, чтобы знать, сколько земли им надо дать. Когда они зашли за ров и за укрепленный вал, окружив их войском, Дидий всех перебил. И за это Дидий получил триумф. Когда кельтиберы вновь отпали от римлян, против них был послан Флакк. Он убил из них 20 тысяч. В городе Бельгеде народ, стремясь к отпадению, ввиду колебания сенаторов, сжег их вместе со зданием совета. Явившийся туда Флакк казнил зачинщиков.
101. Вот что нашел я интересного из совершенного тогда римлянами против иберов. Впоследствии, когда в Риме началась междоусобная война между Суллой и Цинной и в ряде междоусобных войн и походов они шли друг на друга, терзая родину, Квинт Серторий, выбранный партией Цинны в правители Иберии, поднял эту самую Иберию против римлян. Собрав большое войско и устроив сенат из своих личных друзей в подражание римскому сенату, он с большой смелостью и блестящей обдуманностью выступал против Рима; и в других отношениях, с точки зрения энергии, он был очень славен, так что испуганный сенат выбрал из своей среды пользовавшихся наибольшей славой полководцев Цецилия Метелла, дав ему большое войско, а следом за ним Гнея Помпея с другим войском, чтобы они всякими возможными средствами избавили от этой войны Италию, которая тогда особенно страдала вследствие борьбы двух партий. Но Перперна, один из сотоварищей Сертория по восстанию, убил его, и вместо него объявил себя вождем восстания. В битве Помпей убил Перперну, и на этом окончилась данная война, внушившая такой большой страх римлянам. Более подробно об этом будет рассказано в изложении гражданских войн Суллы.
102. После смерти Суллы начальником войск в Иберии был назначен Гай Цезарь с правом вести войну, с кем он найдет нужным. Всех, кто в Иберии волновался, или еще не был во власти римлян, всех их он силой оружия принудил покориться. Некоторых снова отпавших от римлян покорил Октавий, сын Гая, получивший имя Августа. С этого времени, как мне кажется, римляне разделили Иберию, - или Испанию, как отныне они стали ее называть, - на три части и направляли туда военачальников, двух ежегодно избираемых и командируемых сенатом, а третьего посылает император на время, какое ему угодно.

---

[1] О месте расположения этого города существуют различные мнения, однако очевидно, что это был один из древнейших и богатейших центров испанской цивилизации, погибший около 500 г. до н. э. в связи с финикийским завоеванием и основанием города Гадеса.
[2] Другое название этого племени — карпенаты.
[3] Другое чтение: «они прибыли в количестве 15 человек».
[4] То есть «производящий травы», имеется в виду Новый Карфаген.
[5] Другое чтение: две тысячи.
[6] По конъектуре Ниппердея: «второй».
[7] «Лерсагентов» (Бек); «лузитанцев» (Швейгхейзер); «карпетанцев» (Ниппердей).
[8] У Секунда он называется Блезием, совершенно неизвестная личность.
[9] См. главу 66; колебание имен вызвало большую литературу: Моммзен Т. Римская история. М.; Л., 1936. Т. 2. С. 6.
[10] Критически трудное место. Другие переводы: «убили сто из его всадников»; «ехавших здесь». Профессор Н. И. Новосадский предлагает читать μεταθέοντες; тогда перевод получается: «Нумантинцы, двинувшись за ним, перебили его всадников».
[11] Другое чтение: «сколоченную из сплошных досок».
[12] Конъектура Ниппердея. Место испорченное.
[13] По конъектуре Стефана.

Книга VII. ВОЙНА С ГАННИБАЛОМ (ΑΝΝΙΒΑΙΚΗ)

Ι.1. В этом сочинении излагается, что карфагенянин Ганнибал, вторгшись из Иберии в Италию, испытал от римлян в течение шестнадцати лет, которые он там непрерывно воевал, пока карфагеняне, подвергаясь опасности в своем собственном городе, не призвали его в свои владения, а римляне не изгнали его. Какая же у Ганнибала была истинная причина вторжения и какой внешний предлог, в высшей степени точно показано в Иберийском сочинении; однако я опишу это и здесь для напоминания.
2. Гамилькар, который был прозван Баркой, отец этого Ганнибала, был начальником войск карфагенян в Сицилии, когда римляне и карфагеняне сражались друг с другом из-за этого острова[1]. Ввиду распространившегося мнения, что он плохо вел дела, он подвергался преследованиям со стороны врагов, и, боясь исхода суда, устроил так, что до сдачи отчета о своих действиях он был выбран полководцем против номадов. Оказавшись же полезным в этой войне и ублаготворив войско грабежами и подарками, он повел его без разрешения общины карфагенян к Гадейрам и переправился через пролив в Иберию[2], откуда он стал посылать богатую добычу в Карфаген, ублаготворяя народ, чтобы, если возможно, он не сердился на него за командование в Сицилии, а так как он приобрел большую область, слава его была велика, и он внушил карфагенянам желание овладеть всей Иберией, как будто это было легким делом. Закинфяне[3] же, и все другие эллины, бывшие в Иберии, прибегают к помощи римлян, и карфагенянам определена граница их владений в Иберии: они не должны переходить реки Ибера; и это было вписано в договор между римлянами и карфагенянами[4]. После же этого, организовав находящуюся под властью карфагенян Иберию, Барка гибнет, пав в каком-то сражении[5], и полководцем после него становится Гасдрубал, зять Барки. Последнего на охоте убивает[6] некий слуга[7], господина которого Гасдрубал казнил.
3. [220 г. до н. э.] Третьим после них полководцем в борьбе с иберами провозглашается войском вот этот Ганнибал, считавшийся воинственным и опытным в военных делах; он был сыном Барки и братом жены Гасдрубала; он был очень юным и еще как подросток постоянно находился при отце и зяте. И народ карфагенян постановил вручить ему командование[8]. Таким образом, Ганнибал, о котором я пишу далее, становится полководцем карфагенян в области иберов; когда же враги Барки и Гасдрубала стали преследовать их друзей и презирали этого Ганнибала, как еще слишком молодого, Ганнибал, полагая, что это начало похода против него, и считая, что лично он будет в безопасности, если его отечество будет испытывать страх, стал приходить к мысли ввергнуть их в какую-либо великую войну. Он предполагал, как это и оказалось на деле, что война между римлянами и карфагенянами будет длительной, ему же принесет великую славу сама попытка, даже если бы случилось, что он потерпит в ней неудачу; говорили, что когда он был еще мальчиком, отец заставил его поклясться у алтарей, что он никогда не перестанет вредить римлянам. Ввиду всего этого он задумал в нарушение договора перейти Ибер, и для того, чтобы иметь предлог, он подговорил некоторых выступить с обвинением против закинфян[9]. Написав об этом тотчас же в Карфаген и прибавив, что римляне тайком вооружают Иберию к отпадению от них, он получил от карфагенян разрешение действовать, как он найдет нужным. И вот, перейдя Ибер, он до основания разрушил город закинфян, вследствие чего был нарушен договор между римлянами и карфагенянами, заключенный ими после войны в Сицилии.
4. [218 г.] Все, что сделали в Иберии сам Ганнибал и бывшие после него другие полководцы карфагенян и римлян, излагается в книге об Иберийских войнах[10]; навербовав дополнительно как можно больше воинов из кельтиберов, ливийцев и других народов и передав наблюдение за Иберией брату своему Гасдрубалу, он перешел через Пиренейские горы в страну кельтов, ныне называемую Галатией[11], ведя с собой 90 тысяч пехотинцев, до 12 тысяч всадников и тридцать семь слонов. Из галатов одних подкупив, других уговорив, иных же принудив силой, он прошел через их страну. Подступив к Альпийским горам и не находя ни одной дороги, по которой он мог бы пройти или подняться на горы (так как они очень отвесны), он все же, исполненный смелости, взобрался и на них; сильно страдая от глубокого снега и холода, рубя и поджигая лес, золу же поливая водой или уксусом, и ставшие вследствие этого ломкими скалы разбивая железными колунами, он проложил себе таким образом дорогу, по которой и теперь ходят через горы и которая называется проходом Ганнибала. Поскольку у него уже ощущался недостаток в продовольствии, он стал торопиться, причем ему удавалось скрыть все это от римлян до тех пор, пока он не прибыл в Италию; с трудом лишь на шестой месяц, после того как он двинулся из Иберии, потеряв многих, он спустился с гор на равнину.
ΙΙ.5. Передохнув немного, он направился в Таврасию, город кельтов. Взяв его штурмом, он для устрашения кельтов перебил пленных и, придя к реке Эридану, ныне называемому Падом, где римляне воевали с кельтами, именовавшимися бойями[12], стал лагерем. Римский консул Публий Корнелий Сципион[13], воевавший с карфагенянами в Иберии, узнав о вторжении Ганнибала в Италию, тоже оставив[14] своего брата Гнея Корнелия Сципиона для устройства дел в Иберии, переплыл в Тиррению; двинувшись оттуда и собирая по дороге сколько мог союзников, он успел раньше Ганнибала подойти к Паду[15]. Он отправил в Рим Манлия[16] и Атилия[17], которые воевали с бойями, так как в присутствии консула им уже не полагалось командовать; сам же, взяв от них войско, стал выстраивать его для сражения с Ганнибалом. Когда произошел бой[18] легковооруженных и всадников, римляне, окруженные ливийцами, бежали в лагерь и с наступлением ночи удалились в сильно укрепленную Плаценцию, перейдя Пад по мостам и разрушив их за собой. В свою очередь и Ганнибал, перекинув мосты через реку, перешел ее.
6. Это дело, совершившееся почти непосредственно после перехода Альпийских гор, сразу подняло у живущих там кельтов славу Ганнибала как непобедимого полководца и человека, пользующегося блестящим счастьем. Так как это были варвары, а кроме того исполненные к нему благоговейным страхом, Ганнибал, считая, что их можно обмануть по этим двум причинам, каждый день менял одеяние и прическу волос, постоянно прибегая все к новым и новым[19] выдумкам; когда он проходил среди народов, кельты, видя его то стариком, то юношей, то человеком средних лет, постоянно меняющим свой облик, удивляясь, считали, что он причастен божественной природе.
Второй консул Семпроний[20], будучи в это время в Сицилии и узнав о происшествии, прибыл на кораблях к Сципиону и стал лагерем на расстоянии сорока стадиев[21] от него. Они намеревались на следующий день вступить в сражение. Между противниками протекала река Требия, которую римляне перешли до рассвета, погрузившись по грудь, а это было время зимнего солнцестояния, шел дождь и было холодно. Ганнибал же велел войску отдыхать до второго часа дня[22] и только тогда вывел его в сражение.
7. Боевой строй обоих войск был следующий: конница и того, и другого консула[23] занимала крылья по обе стороны фаланги пехотинцев. Ганнибал против всадников поставил слонов, а против фаланги[24] - пехотинцев; всадникам же он велел держаться спокойно позади слонов, пока он сам не даст им какого-либо приказа. Когда все вступили в бой, кони римлян бросились прочь от слонов, не вынося ни их вида, ни запаха. Пехотинцы же, хотя они и были измучены и вялы от холода, перехода через реку и бессонницы, однако смело напали на зверей, стали наносить им раны, а некоторые даже подрезали жилы и уже заставили вражеских пехотинцев отступить. Увидев это, Ганнибал дал коннице приказ зайти врагам в тыл. Так как римские всадники только что были рассеяны слонами и пехотинцы остались одни, причем попали в тяжелое положение и боялись окружения, отовсюду началось бегство в лагери. И некоторые римские воины погибли, настигнутые, как пехотинцы, всадниками, другие - вследствие поднявшихся вод реки: так как солнце растопило снег, река текла громадным потоком и нельзя было ни стать вследствие глубины, ни плыть вследствие тяжести оружия. Следуя за ними и заклиная их остановиться, будучи сам ранен[25], Сципион едва не погиб и с трудом спасся в Кремону, унесенный туда на руках. Недалеко от Плаценции была небольшая стоянка для кораблей, напав на которую Ганнибал потерял четыреста воинов и сам был ранен[26]. С этого времени все стали на зимние квартиры: Сципион в Кремоне и Плаценции, Ганнибал - около Пада.
8. Римляне, находившиеся в городе, узнав о происшедшем и в третий раз уже потерпев поражение около Пада (ведь еще до Ганнибала они были побеждены бойями), стали собирать другое войско из своей среды с тем, чтобы с находящимися около Пада было тринадцать легионов, и от союзников потребовали вновь воинов в двойном количестве. Уже тогда легион у них имел пять тысяч пехотинцев и триста всадников[27]. Из них одних они послали в Иберию, других - в Сардинию, так как и там шла война, третьих - в Сицилию. Но большинство вели против Ганнибала выбранные после Сципиона и Семпрония консулами Гней Сервилий и Гай Фламиний[28]. Из них Сервилий, поспешивший к Паду, принял командование от Сципиона (Сципион, назначенный проконсулом[29], отплыл в Иберию), Фламиний же с 30 тысячами пехотинцев и тремя тысячами всадников[30] охранял Италию, расположенную внутри Апеннинских гор, которую одну и следовало бы назвать собственно Италией. Апеннины выходят из середины Альп по направлению к морю, и все то, что лежит направо от них, является настоящей Италией, то же, что налево и склоняется к Ионийскому морю[31] теперь и это - Италия, потому что и Тиррения стала теперь Италией, но одни из ее областей, по обе стороны Ионийского полуострова, населены эллинами, а остальные - кельтами, теми, которые впервые, напав на Рим, сожгли город. Когда же, изгоняя их, Камилл преследовал кельтов до Апеннинских гор, они, как мне кажется, перевалив через эти горы, вместо своей родины поселились у Ионийского моря; и эту часть страны еще и теперь так называют - Галатская Италия[32].
9. Итак, римляне разделили значительные свои военные силы на много частей и вели одновременно войну в разных местах; заметив это, Ганнибал с началом весны, ускользнув от противников[33], стал опустошать Тиррению и постепенно приближаться к Риму. Когда он стал подходить ближе, римлян охватил страх, так как у них не было боеспособного войска. Однако из оставшихся граждан они вооружили восемь тысяч, во главе их поставили Центения, одного из выдающихся частных лиц, так как начальства не было налицо, и послали его в страну омбриков[34] к Плейстинскому озеру[35], чтобы он занял узкие проходы, которые представляют собой ближайшую дорогу к Риму. В то же время и Фламиний, охранявший с 30 тысячами войск внутреннюю Италию, заметив быстроту Ганнибала, быстро, не давая отдыха войску, переменил свою позицию. Отчасти боясь за город, да и сам будучи неопытным в военном деле, избранный на эту высокую должность[36] благодаря заискиваниям перед народом, он торопился вступить в сражение с Ганнибалом.
10. Последний, заметив его поспешность и неопытность, укрылся за некоей горой и озером[37] и, скрыв легковооруженных всадников в горном проходе, разбил лагерь. Фламиний, увидя его на рассвете, немного приостановился, давая войску отдохнуть от марша, пока он укрепит лагерь, после же этого тотчас повел их, страдавших от бессонницы и тяжелого труда, в битву. Но когда появились из засады враги, Фламиний, оказавшись в середине между горой, озером и врагами, погиб и сам, и с ним двадцать тысяч воинов. Остальных в числе десяти тысяч, бежавших вместе в какое-то укрепленное местечко, помощник Ганнибала Магарбал, тоже имевший величайшую славу как полководец, не имея возможности легко захватить их силой и не считая нужным сражаться с отчаявшимися, убедил сложить оружие, обещая отпустить, куда они хотят. Когда они сложили оружие, он, взяв их, безоружными привел к Ганнибалу. Тот же, сказав, что Магарбал не был уполномочен без него заключать такой договор, тех из пленных, которые были из числа союзников, проявив чрезвычайную доброту, отпустил домой, стремясь таким человеколюбием привлечь их города, тех же, которые были из римлян, стал содержать в оковах[38]. Отдав добычу участвовавшим вместе с ним в походе кельтам, чтобы и их привлечь этой выгодой, он двинулся дальше, в то время как стоявший в области Пада полководец Сервилий, узнав уже о происшедшем, с сорока тысячами поспешил в Тиррению, а Центений с восемью тысячами занял уже ущелье.
11. Ганнибал, увидев перед собой Плейстинское озеро и над ним гору и Центения, овладевшего горным проходом между ними, стал старательно расспрашивать проводников, нет ли какого-либо обходного пути. Когда они сказали, что торной дороги никакой нет, но все только кручи и ущелья, он все-таки послал этим путем легковооруженных и с ними Магарбала, чтобы ночью обойти гору. Прикинув, что они могли уже обойти гору, Ганнибал напал на Центения с фронта[39]. Когда с обеих сторон начался бой[40], Магарбал, проявив особое рвение, показался на вершине горы над ними и поднял боевой клич. Тотчас же началось бегство римлян и избиение попавших в окружение: три тысячи пало, восемьсот попало в плен; остальным с трудом удалось бежать. Бывшие в городе, узнав о случившемся и испугавшись, как бы Ганнибал немедленно не подошел к городу, стали сносить камни на стену и вооружать стариков; испытывая же недостаток в оружии, они стали брать из святилищ взятое как добычу в прежних войнах оружие, висевшее в них как украшение; и, как это бывало в минуты крайней опасности, они выбрали диктатором Фабия Максима[41].
III. 12. Но Ганнибал, которого бог отвратил от этого намерения, повернул опять к Ионийскому морю и, идя по побережью, все предавал опустошению, забирая большую добычу. Консул Сервилий, следуя параллельно за ним, прибыл в Аримин, находясь на один день пути от Ганнибала; там он задержал свое войско и ободрил дружественных еще кельтов, пока диктатор Фабий Максим[42], прибыв туда, не отослал Сервилия в Рим, так как по избрании диктатора тот уже не был ни консулом, ни полководцем, сам же, следуя по пятам за Ганнибалом, не вступал с ним в сражения, хотя тот часто его вызывал на это, но не позволял Ганнибалу осаждать какой бы то ни было город, сторожа и мешая ему. Так как страна была опустошена, то Ганнибал стал испытывать недостаток в продовольствии, и, опять обходя ее, каждый день выстраивал войско в боевом порядке, вызывая на бой противника. Но Фабий не вступал с ним в сражение, хотя Минуций Руф, который был у него начальником конницы, порицал его и даже писал в Рим друзьям, что Фабий медлит со сражением вследствие своей трусости. Когда Фабий временно отлучился в Рим ради каких-то жертвоприношений, Минуций, начальствуя над войсками, завязал как-то битву с Ганнибалом и, считая, что победил, тем решительнее написал донесение в Рим сенату, обвиняя Фабия, что он не хочет победить. И сенат постановил, когда Фабий уже вернулся в лагерь, чтобы начальник конницы имел с ним одинаковую власть[43].
13. И вот они, поделив войско, располагались лагерями близко друг от друга, причем каждый оставался при своем мнении: Фабий считал, что Ганнибала надо истощать промедлением и постараться не испытывать от него никаких поражений, Минуций - что надо решить дело битвой. Когда Минуций вступил в битву, Фабий, предвидя, что случится, поставил свое войско неподвижно и воинов Минуция, обращенных в бегство, принимал под свою защиту, воинов же Ганнибала, преследовавших бегущих, оттеснил. Фабий этим облегчил для Минуция постигшее его несчастье, нисколько не питая на него зла за клевету[44]. Минуций же, сознав свою неопытность, сложил власть и свою часть войска передал Фабию[45], который считал, что для вступления в битву с человеком, который является мастером военного дела, есть только одно обстоятельство - необходимость. Об этом впоследствии часто вспоминал Август, который и сам не любил быстро решаться на сражения, предпочитая пользоваться скорее искусством, чем смелостью. Фабий опять, как и прежде, сторожил Ганнибала и мешал ему опустошать страну, не вступая с ним в сражение всем войском, но нападая только на рассеявшихся отдельными отрядами фуражиров и вполне определенно зная, что скоро Ганнибал будет испытывать недостаток продовольствия.
14. Когда оба войска приблизились к узкому горному проходу[46], которого Ганнибал не предвидел, Фабий, послав вперед четыре тысячи воинов, занял его, а сам с остальными стал лагерем на укрепленном холме с другой стороны. Ганнибал же, когда заметил, что он попал в середину между Фабием и теми, которые стерегли теснины, почувствовал страх, как никогда раньше: он не видел никакого другого прохода - все состояло из отвесных и непроходимых скал, и он не надеялся победить Фабия или стоящих у теснины ввиду укрепленности их позиций. Находясь в таком безвыходном положении, Ганнибал перерезал бывших у него числом до пяти тысяч пленных, чтобы они в момент опасности не подняли восстания, быкам же, которые у него были в лагере (а их было большое количество), к их рогам он привязал факелы и, с наступлением ночи зажегши эти факелы, другие огни в лагере потушил и велел хранить глубокое молчание, самым же смелым из юношей приказал гнать быков со всей поспешностью вверх на те крутизны, которые были посередине между лагерем Фабия и ущельем. Быки, подгоняемые гнавшими их, а также из-за огня, который их жег, обезумев, изо всех сил лезли на крутизны, потом падали и снова лезли.
15. Римляне и с той и с другой стороны, видя, что в лагере Ганнибала темно и тихо, а в горах много всяких огней, не могли, как это бывает ночью, точно понять, что происходит. Фабий подозревал здесь какую-то хитрость Ганнибала, но не мог разгадать ее, держал войско неподвижно, считая, что ночью все подозрительно, стоявшие же в теснинах предположили, чего и хотел Ганнибал, а именно что он, попав в затруднительное положение, бежит, пробиваясь вверх по кручам; поэтому они покинули свои места и бросились туда, где появлялся огонь, рассчитывая захватить там Ганнибала, которому приходилось плохо. Как только Ганнибал увидел, что они спустились из теснин, он быстро бросился в эти теснины с самыми быстрыми из своих воинов, без света и в полном молчании, чтобы остаться незамеченными; захватив их и укрепившись там, он дал знак трубой, и лагерь ответил ему громким криком, и внезапно всюду появился огонь. Только тогда римляне заметили обман; остальное же войско Ганнибала и те, которые гнали быков, безболезненно прошли к теснинам. Собрав их, он двинулся дальше. Так, сверх ожидания, Ганнибал тогда уцелел и сам, и спас свое войско, и, двинувшись в Геронию[47], находившуюся в Япигии, которая была полна хлебом, взял ее и, имея всего в изобилии, спокойно зимовал.
16. Фабий, и после этого продолжая придерживаться своей тактики, следовал за ним и стал лагерем на расстоянии десяти стадий от Геронии, имея между собой и Ганнибалом реку Ауфид[48]. Так как окончились шесть месяцев, на которые римляне выбирают диктаторов, то консулы Сервилий и Атилий[49] вернулись к исполнению своих обязанностей и прибыли в лагерь, а Фабий отбыл в Рим[50]. В течение этой зимы у Ганнибала и у римлян были постоянные стычки между легковооруженными; и в них римляне оказывались более счастливыми, более храбрыми. Ганнибал всегда сообщал карфагенянам о происходящем, преувеличивая свои успехи, но тогда, так как у него погибло много воинов, он почувствовал недостаток в людях и просил войска и денег. Но враги, преследовавшие злыми насмешками все начинания Ганнибала, и тогда язвительно ответили, что они не понимают в чем дело, ведь побеждающие не просят денег, но посылают их на родину, а Ганнибал просит, говоря в то же время, что побеждает; под их влиянием карфагеняне не посылали ему ни войска, ни денег, и Ганнибал, оплакивая это, писал в Иберию своему брату Гасдрубалу, убеждая его в начале лета с войсками, какие только он может набрать, и деньгами вторгнуться в Италию и опустошить северные ее части, чтобы вся она была предана разграблению и римляне были ими поставлены в тяжелое положение с обеих сторон.
17. В таком положении были дела Ганнибала, римляне же, глубоко уязвленные размерами поражения Фламиния и Центения[51], как претерпевшие нечто недостойное их и противное разуму и ужасное, и вообще не желая переносить войну, которая велась на их территории, полные гнева против Ганнибала, набрали в Риме четыре легиона воинов и отовсюду собирали союзников, направляя их в Япигию[52]. Они выбрали консулами за военную славу Луция Эмилия, перед тем воевавшего с иллирийцами, а за заискивание перед народом - Теренция Варрона, который с обычным для него тщеславием давал им много обещаний. А когда консулов провожали на войну, их просили решить войну битвой и не истощать государство долго затянувшейся войной, непрерывной военной службой, денежными взносами, голодом и бесплодием опустошенной земли. Они, взяв с собой войско, находившееся в Япигии, и имея всего 70 тысяч пехотинцев и 6 тысяч всадников, стали лагерем около одной деревни, называемой Каннами[53]. Ганнибал разбил лагерь напротив римлян[54]. Будучи по природе воинственным и не вынося бездействия, особенно в это время, под давлением недостатка во всем, Ганнибал постоянно выстраивал войско для битвы, боясь, как бы наемники не перебежали из-за неуплаты жалования, или не разбрелись, добывая продовольствие. Поэтому он вызывал неприятелей на сражение.
18. Точка зрения консулов была следующей: Эмилий полагал, что надо медлить, истощая Ганнибала, который не будет в состоянии дальше выдержать вследствие недостатка продовольствия, и не вступать в сражение с полководцем и войском, вышколенным войнами и счастьем[55], Теренций же, как и полагается человеку, заискивающему перед народом, полагал, что надо помнить о том, что наказал им народ, когда они отправлялись на войну, и возможно скорее решить войну битвой. К мнению Эмилия присоединялся консул прошлого года, Сервилий, еще оставшийся при войске, к Теренцию же - все находившиеся в войске сенаторы и так называемые всадники[56]. Они спорили друг с другом, а Ганнибал, напав на вышедших за сеном и дровами, притворно сделал вид, что он побежден, и вот во время последней стражи[57] двинул всю массу войска, как будто решил отступить. Видя это, Теренций вывел войско, чтобы преследовать бегущего Ганнибала, хотя Эмилий и тогда отговаривал его от этого намерения. Но так как он не послушался, Эмилий сам по себе стал производить птицегадания[58], как это в обычае у римлян, и, послав к находившемуся уже в пути Теренцию, сказал, что день оказывается неблагоприятным. Тот вернулся, боясь показать, что он не повинуется птицегаданиям, но на глазах всего войска рвал на себе волосы и негодовал, как лишенный победы вследствие зависти своего сотоварища. И все войско негодовало вместе с ним.
IV. 19. Потерпев неудачу в своей попытке, Ганнибал тотчас же вернулся в лагерь, чем и открыл свой коварный план; однако и это не научило Теренция относиться с подозрением ко всем действиям Ганнибала, но, как он был в оружии[59], ворвавшись в преторий[60], к тому же в присутствии членов сената, примипилариев и военных трибунов, он обвинял Эмилия, что тот воспользовался птицегаданием как предлогом и лишил Рим явной победы, уклонившись из-за трусости или завидуя ему из-за соперничества. Когда он так кричал, охваченный гневом, стоявшее вокруг палатки войско слушало и поносило Эмилия. Последний напрасно приводил разумные доводы находящимся внутри палатки, но так как на сторону Теренция, кроме Сервилия, стали все остальные, он уступил. И на следующий день он сам выстроил войска, предводительствуя ими, ибо Теренций уступил ему это право. Ганнибал это заметил, но тогда не вышел против них (так как еще не сделал надлежащих распоряжений для битвы), на следующий же день оба войска спустились на равнину. Римляне были построены в три ряда, отстоящих друг от друга на небольшое расстояние, причем каждая часть их имела пеших в центре, а легковооруженных и всадников - с обеих сторон. Полководцы же стояли так: в центре Эмилий, на левом фланге Сервилий, Теренций же - с теми, которые стояли на правом фланге, каждый имел при себе по тысяче отборных всадников, чтобы они помогали попавшим в затруднительное положение. Так построились римляне.
20. Ганнибал, зная прежде всего, что в этой местности регулярно после полудня начинал дуть юго-восточный ветер, поднимавший тучи пыли, занял такое место, где ветер дул бы им в спину; затем он заранее поместил в засаду на холм, поросший кустарником и изрезанный оврагами, всадников и легковооруженных, которым приказал, когда фаланги[61] сомкнутся и когда завяжется горячее дело и когда начнет дуть ветер, оказаться в тылу у неприятелей. А пятистам кельтиберам он велел вдобавок к длинным мечам надеть под одежду другие, более короткие мечи, сказав, что он сам, когда нужно, даст знак, что им делать. Все войско он также разделил на три части и всадников поставил на флангах широко растянутым строем, чтобы, если будет возможность, окружить врага. На правом крыле он поставил своего брата Магона, на другом - племянника Ганнона; середину же он занял сам, так как ему была известна опытность Эмилия. С ним было две тысячи отборных всадников, а Магарбал, имея тысячу других, оставался в резерве, чтобы помочь, если увидит, что свои попали где-нибудь в затруднительное положение. Действуя так, он затягивал время до второй половины дня[62], ожидая, чтобы поскорее начался ветер.
21. Когда и на той и на другой стороне все было приведено в надлежащий порядок, полководцы объезжали ряды, воодушевляя своих, и напоминали: о родителях, детях и женах, о бывших раньше поражениях, и говоря, что в этой битве будет решаться вопрос об их спасении; Ганнибал же напоминал о прежних победах над этими же людьми, говоря, что позорно позволить побежденным победить своих победителей. Когда же зазвучали трубы и фаланги подняли крик, сперва легковооруженные стрелки, пращники и камнеметатели с обеих сторон, выбежав на середину, начали между собой сражение, после же них двинулись в бой и фаланги. Много тут было и крови, и поту, так как с обеих сторон сражались с воодушевлением. В это время Ганнибал дает сигнал всадникам окружить вражеские фаланги, но римские всадники, хотя их было меньше, чем врагов, храбро сопротивлялись им и, растянув свой строй так, что он стал очень тонким, тем не менее бились очень решительно, и особенно те, кто стояли на левом фланге по направлению к морю. Поэтому Ганнибал и Магарбал вместе пустили на них тех всадников, которых имели вокруг себя, считая, что они своим ужасным варварским криком устрашат противников. Но те и их встретили твердо и без страха.
22. Поскольку и эта попытка потерпела неудачу, Ганнибал дал знак пятистам кельтиберам[63]. Они, выбежав из строя, бросились к римлянам и протягивали им щиты, копья и мечи, которые были у них на виду, как будто они были перебежчиками. Сервилий, похвалив их, тотчас взял у них оружие и поставил их назад в одной, как он думал, одежде; он не считал целесообразным связывать перебежчиков на глазах врагов и не подозревал их, видя их в одних хитонах, да и времени подходящего не было среди такого напряженного боя. Другие отряды ливийцев, подняв сильный крик, сделали вид, что они бегут к горам. Этот крик был знаком для скрывавшихся в оврагах, чтобы они бросились на преследующих. И тотчас же легковооруженные и всадники показались из засады; одновременно поднялся сильный и удушливый ветер, с тучей пыли, дуя в лицо римлян; и это мешало им более всего видеть, что делается впереди у врагов. И удары копий и стрел у римлян во всех отношениях были слабее из-за противного ветра, у врагов же удары были более меткими, так как ветер подталкивал бросаемое ими оружие. Римские же солдаты, не видя ничего перед собой, не могли ни уклониться от ударов, ни сами как следует бросать, сталкиваясь друг с другом; их ряды приходили в полное замешательство.
23. Тогда, видя, что наступил указанный им момент, те пятьсот кельтиберов, вытащив из-за пазух короткие мечи, убили первыми тех, позади которых они стояли; затем, схватив их более длинные мечи, щиты и копья, они напали по всей линии, устремляясь от одних на других, не щадя себя; они-то и произвели главным образом наибольшее избиение, так как стояли позади всех. Большие и ужасные беды поразили тогда римлян: с фронта их теснили враги, с флангов они были окружены бывшими в засаде и избивались неприятелями, перемешавшимися с ними. Они не могли повернуться против последних из-за наступавших на них с фронта, да и узнать их было нелегко, так как у них были римские щиты. Сверх всего прочего римлянам особенно мешала пыль, так что они даже не могли понять, что происходит, но, как бывает при замешательстве и страхе, им все представлялось в больших размерах: им казалось, что и бывших в засаде было гораздо больше, также и относительно пятисот: хотя они знали, что их пятьсот, но им казалось, что все римское войско окружено всадниками и перебежчиками; и вот, повернув тыл, они беспорядочно побежали; первыми те, которые были на правом фланге, причем Теренций сам показал им пример к бегству; после же них - стоявшие на левом фланге, начальник которых Сервилий бросился к Эмилию, и около них собрались все лучшие из всадников и пехотинцев, около десяти тысяч.
24. Полководцы, а за ними все, которые были на конях, соскочили с них, стали сражаться пешими, окруженные всадниками Ганнибала. И много блестящих подвигов совершили они, будучи опытными и храбрыми и, находясь в безвыходном положении, нападая на врагов, исполненные гнева; их истребляли отовсюду, и, разъезжая верхом вокруг них, Ганнибал то подстрекал своих, призывая покончить с этим остатком, чтобы довершить свою победу, то стыдил и упрекал, что, победив такое множество, они не могут одолеть немногих. Римляне же, пока с ними были Эмилий и Сервилий, и сами нанося удары и терпя большой урон, все же оставались в строю; когда же пали их полководцы, они, сильным натиском пробившись через середину врага, стали разбегаться в разные стороны, одни - в лагери, которых были два, куда уже собрались бежавшие до них; и всех их оказалось около пятнадцати тысяч: Ганнибал, окружив лагерь, приставил к ним стражу; другие - около двух тысяч - бежали в Канны. Эти две тысячи сдались Ганнибалу. Немногие бежали в Канусий, а остальные в одиночку рассыпались по лесам.
25. Таков был конец битвы Ганнибала и римлян при Каннах, начавшейся немного позднее второго часа[64], закончившейся же незадолго до двух часов ночи[65]; она еще и ныне известна у римлян как великое бедствие, так как в эти часы у них погибло пятьдесят тысяч[66], большое число было взято в плен живыми, погибли и многие из сенаторов, и с ними все военные трибуны и центурионы, а из самих полководцев два лучших. Самый же худший, бывший виновником этого несчастия, как только началось бегство, сам первый скрылся. Римляне, воюя уже два года с Ганнибалом в Италии, потеряли из своих граждан и от союзников до 100 тысяч человек.
26. Ганнибал, одержав столь блестящую и редкую победу, применив в один день четыре стратегических хитрости: силу ветра, притворный переход перебежчиков, притворное бегство и скрытую в оврагах засаду, - тотчас же после боя отправился осматривать убитых и, видя убитыми лучших из своих друзей, застонал и, заплакав, сказал, что ему не нужно другой такой победы. Говорят, что и до него такие же слова сказал Пирр, царь Эпира, который тоже одолел римлян в Италии с подобными же потерями[67]. Из бежавших с поля битвы те, которые собрались в большом лагере, вечером, выбрав себе предводителем Публия Семпрония, прорвались силой через охрану, поставленную Ганнибалом, но заснувшую от усталости, и около полуночи быстро дошли до Канусия в числе около десяти тысяч; пять тысяч же собравшихся в меньшем лагере, на следующий день были взяты в плен Ганнибалом. Теренций, собрав остатки войска, попытался убитых отчаянием ободрить и, поставив им начальником Сципиона - одного из военных трибунов, - быстро уехал в Рим.
V. 27. В Риме же, когда пришло известие о несчастий, некоторые на улицах оплакивали своих близких, называя их по именам, и с воплями ожидали, что они сами вот-вот будут взяты в плен, женщины с детьми молились в храмах, чтобы наконец прекратились эти несчастий для государства, магистраты жертвоприношениями и обетами старались умилостивить богов, умоляя их, если над государством за что-нибудь тяготеет их гнев, чтобы они удовлетворились происшедшим. Сенат послал в Дельфы Квинта Фабия, историка этих событий[68], чтобы вопросить о настоящем положении дел; с разрешения хозяев сенат освободил до восьми тысяч рабов[69] и велел всем находящимся в городе готовить оружие и луки; даже при таком положении дел сенату удалось собрать некоторое количество воинов из союзников. Клавдия Марцелла, который должен был плыть в Сицилию, сенат, переменив решение, направил на войну с Ганнибалом. Марцелл дал часть флота своему сотоварищу Фурию[70] и послал его в Сицилию; сам же, ведя рабов и тех, кого и сколько он мог собрать из граждан или союзников, всего до 10 тысяч пехотинцев, и две тысячи всадников, двинулся в Теан и следил, что собирается делать Ганнибал.
28. Когда Ганнибал дал пленным позволение отправить в Рим послов относительно их участи: не захотят ли находящиеся в городе выкупить их за деньги. Выбранных пленными трех послов во главе с Гнеем Семпронием он заставил поклясться в случае отказа римлян вернуться к нему. Родственники взятых в плен, обступив здание сената, заявляли, что каждый из них выкупит родных за свои деньги, и умоляли сенат разрешить им это, и народ вместе с ними плакал и просил; из сенаторов одни не считали правильным при столь больших несчастиях вредить государству потерей еще стольких граждан, освобождать рабов и пренебрегать возможностью освободить свободных[71], другие же полагали, что не следует такой жалостью приучать солдат к бегству, но заставлять или сражаясь побеждать, или умирать, чтобы не могло сложиться убеждение, что беглец может заслужить жалость даже со стороны своих близких. Было приведено много примеров из прошлого для доказательства обоих мнений, и сенат не разрешил родственникам выкупить пленных, полагая, что при многих предстоящих еще опасностях не принесет пользы на будущее проявление в настоящее время человеколюбия; жестокость же, пусть бы она казалась и печальной, будет полезна для будущего, а в настоящее время смелостью решения поразит Ганнибала. Итак, Семпроний и бывшие с ним двое из пленных вернулись к Ганнибалу. Некоторых из пленных Ганнибал тогда продал, некоторых же, охваченный гневом, велел убить, запрудил их телами реку и по такому мосту перешел через нее. Всех же тех, кто принадлежал к сенаторам и вообще к знатным, он заставил вступить друг с другом в единоборство, отцов с сыновьями, братьев с братьями, не упуская ни одного случая проявлять презрительную жестокость, причем ливийцы были зрителями этого зрелища.
29. После этого, придя в область, подвластную римлянам, он опустошил ее и пододвинул осадные машины к Петелии[72]. Петелинов было немного, но они смело вместе с женами выступили против Ганнибала и совершили много славных подвигов. Они постоянно сжигали его машины, причем их жены сражались не менее мужественно, чем они. Становясь после каждого боя все малочисленнее, они больше всего страдали от голода. Заметив это, Ганнибал окружил их линией укреплений и поставил Ганнона[73] во главе осады. Осажденные, поскольку их бедственное положение стало затягиваться, сначала выгнали бесполезных для сражений людей в пространство за своими укреплениями и смотрели на них, избиваемых Ганноном, без печали, считая, что, умирая, они получают лучшую долю. На этом же основании и остальные, доведенные до полного истощения, сделали вылазки против врагов, причем они и тогда совершили много славных подвигов, но, не будучи в силах из-за отсутствия пищи и слабости даже вернуться в город, они все были истреблены ливийцами. Ганнон взял город, причем из него бежали при этих обстоятельствах те немногие, которые могли бежать. Римляне, восхищенные их расположением к себе и невероятной решимостью, старательно собрали их, рассеявшихся по разным местам, и в количестве около восьмисот человек, вернули и поселили после этой войны вновь на их родине.
30. [215 г.] Так как всадники-кельтиберы, которые служили наемниками у Ганнибала, прекрасно сражались, то римские полководцы в Иберии, попросив у городов, бывших под их властью, столько же других[74] всадников, послали их в Италию в противовес тем, которые были там у Ганнибала; они, встречаясь с соплеменниками, поскольку они стали лагерем близко от Ганнибала, привлекали их на свою сторону. Когда многие из них перешли к римлянам, как перебежчики, или просто бежали, то и оставшиеся не были верны Ганнибалу, подозреваемые им и сами подозревая его. Вот с этого-то времени дела у Ганнибала и пошли хуже.
31. Есть город в Давнии - Аргириппы[75], который, как говорят, основал Диомед Аргосский. Некто Дасий, считавшийся потомком Диомеда, человек неустойчивый в своих убеждениях и недостойный Диомеда, после того как римляне потерпели около Канн большое поражение, побудил отечество отложиться от римлян к ливийцам[76]. Тогда же, когда у Ганнибала дела пошли плохо, он тайно верхом съездил в Рим и, введенный в сенат, сказал, что может исправить[77] свою ошибку и вновь привлечь город на сторону римлян. Сенаторы же чуть его не убили и тотчас же выгнали из города. Он же, боясь и их и Ганнибала, скитался по стране, а его жену и детей Ганнибал сжег живыми, а Аргириппы, так как нашлись другие, сдавшие их, Фабий Максим[78] взял ночью[79] и, перебив всех ливийцев, которых нашел там, поставил в городе гарнизон.
VI.32 [212 г.] А Тарент, в котором римляне держали гарнизон, вот каким образом предал Кононей[80]. Кононей привык заниматься охотой и, всегда принося что-либо начальнику римского гарнизона Ливию[81], сделался поэтому его приятелем. Так как в стране шла война, он сказал, что должно охотиться ночью и ночью приносить добычу. Поэтому, так как ночью ему отпирали ворота, он, условившись с Ганнибалом и взяв у него воинов, одних скрыл в какой-то заросли, вблизи города, другим велел следовать за собой на небольшом расстоянии, а третьим, одетым охотниками, - подойти вместе с ним, надев панцири и мечи под одежду. Дав им нести на шестах кабана, ночью он подошел к воротам. Когда стража, как обычно открыла ему ворота, вошедшие вместе с ним тотчас убили открывших ворота, а следовавшие за Кононеем спешно ворвались с ними, приняли тех, которые вышли из заросли, и открыли ворота Ганнибалу. Он, войдя внутрь, быстро овладел остальным городом и, привлекши на свою сторону тарентинцев, осадил акрополь, еще охраняемый римским гарнизоном.
33. Вот каким образом Кононей предал Тарент; римлян, которые занимали акрополь, было до пяти тысяч, и к ним присоединились некоторые из тарентинцев; также начальник гарнизона в Метапонте[82] прибыл сюда с половиной своего гарнизона; у них был большой запас стрел и орудий, так что они могли легко со стен отражать Ганнибала. Но и у Ганнибала всего этого было в большом количестве. Итак, подведя башни, катапульты и черепахи, он раскачал некоторые из стен, серпами, привязанными к канатам, сорвал зубцы и обнажил стену. Римляне, пуская камни в машины, многие из них уничтожали, петлями отводили серпы, и, часто и внезапно делая вылазки, они всегда возвращались после того, как вносили какой-либо беспорядок в ряды врагов и из них многих убивали. Однажды, заметив, что поднялся сильный ветер, они стали бросать со стен зажженные факелы, паклю и смолу на машины, а другие, сверх того сделав вылазку, подожгли их. Отказавшись от этой попытки, Ганнибал обложил город укреплениями, кроме той части, которая подходила к морю, так как это было невозможно. И, передав Ганнону[83] руководство осадой, он удалился в область япигов.
34. У тарентинцев есть гавани, обращенные к северу, если въезжать с моря через пролив[84], причем пролив этот запирался мостами[85]; тогда они были в руках римского гарнизона, который сам получал продовольствие с моря, а тарентинцам препятствовал снабжаться таким образом. Поэтому тарентинцы испытывали недостаток в продовольствии, пока, придя к ним, Ганнибал не научил их, перекопав проезжую дорогу, которая шла посередине города от гаваней к южному морю, сделать, таким образом, другой проход. Сделав это, они стали получать продовольствие, и, так как римский гарнизон не имел кораблей, тарентинцы своими триерами, подплывая под стену[86], особенно когда не было сильного ветра, вредили римлянам: подвозившееся им продовольствие они отнимали, и римляне стали испытывать в нем недостаток. И когда фурийцы[87] послали им на кораблях хлеб и триеры для охраны кораблей, тарентинцы и бывшие с ними ливийцы, узнав об этом и устроив засаду, захватили все корабли и с этим хлебом, и с самими людьми. Когда фурийцы стали часто посылать посольства и просить освободить захваченных в плен, тарентийцы старались приходивших к ним привлечь на сторону Ганнибала. И Ганнибал всех фурийцев, которых он имел пленниками, тотчас освободил. Они же силой заставили своих сограждан открыть ворота Ганнону. И вот фурийцы, желая сохранить Тарент для римлян, незаметно сами оказались под властью карфагенян; бывший же в городе римский гарнизон тайно уплыл в Брентесий[88].
35. [211 г.] Метапонтцы же, когда их начальник гарнизона ушел в Тарент, уведя половину своих воинов, перебили остальных, уже малочисленных, и примкнули к Ганнибалу. Присоединилась и Гераклея[89], лежавшая между метапонтцами и фурийцами[90], скорее от страха, чем сознательно. Дела Ганнибала вновь стали лучше. В следующем году также некоторые из луканов отпали от римлян; проконсул Семпроний Гракх[91], двинувшись против них, воевал с ними. Некий лукан, из тех, что еще оставались под властью римлян, по имени Флавий[92], считавшийся другом и гостем Гракха, решив предать его, убедил его прийти в какое-то местечко, чтобы заключить договор с полководцами луканов: якобы они раскаялись и хотят дать и получить обещания в верности. Ничего не подозревая, Гракх последовал за ним с тридцатью всадниками. Когда же его окружило большое число номадов, появившихся из засады, и Флавий ускакал к ним, Гракх, поняв его предательство, спешившись и совершив много подвигов, был изрублен со всеми своими спутниками, кроме троих: их одних взял в плен Ганнибал, хотя он приложил много усилий, чтобы взять живым римского проконсула. Хотя он так недостойно попал в засаду, но все же восхищенный доблестью его кончины, Ганнибал похоронил его[93], а кости послал римлянам. После этого сам он провел лето в области япигов и старался собрать побольше хлеба.
36. Когда же римляне решили напасть на капуанцев, Ганнибал послал Ганнона[94] с тысячью пехотинцев и тысячью всадников, чтобы он ночью вошел в Капую. Он и вошел незаметно для римлян, и они с наступлением дня, как только увидели на стенах более многочисленных защитников, поняли происшедшее и тотчас же отошли от города, но сперва собрали еще не сжатый хлеб капуанцев и других кампанцев. Когда кампанцы стали на это плакаться, Ганнибал сказал, что он имеет много хлеба в Япигии, и велел, послав за ним, брать, сколько они хотят. Они же послали не только вьючных животных и мужчин, но и женщин и детей, чтобы носить хлеб, не боясь уже ничего во время пути, так как в их область перешел из области япигов Ганнибал и стал лагерем у реки Калора[95], близ Беневента, жителей которого одних боялись капуанцы, так как те еще оставались союзниками римлян. Но тогда, в присутствии Ганнибала, капуанцы презирали всех.
37. [212 г.] Случилось, что Ганнибал, так как его вызвал Ганнон, ушел в область луканов, оставив большую часть снаряжения в лагере у Беневента с малой охраной; тогда один из римских консулов, командовавших войсками, - а их было два, Фульвий Флакк и Клавдий Аппий[96], - узнав об этом, напал на кампанцев, перевозивших хлеб, и, так как они не были к этому подготовлены, многих перебил, а хлеб отдал жителям Беневента; он взял и лагерь Ганнибала, и все заготовленное в нем разграбил и, так как Ганнибал был еще в области луканов, окружил рвом Капую и за рвом обвел всю Капую по кругу стеной. Сделав вне этого укрепления другое, пространство между ними римляне сделали лагерем. Стенные выступы у них были обращены одни в сторону осаждаемых капуанцев, другие - в сторону поступающих извне, причем вид этого лагеря был наподобие большого города, имевшего в середине меньший. От внутренней стены кругового укрепления до Капуи расстояние было самое большее два стадия[97]; на этом пространстве каждый день, когда лучшие воины обеих сторон вызывали друг друга, происходило много столкновений и схваток, много единоборств, как в театре, окруженном стенами. Некий капуанец, по имени Таврея[98], убегал во время единоборства от одного из римлян - Клавдия Аселла[99], избавляясь от опасности, пока Аселл, натолкнувшись на стены капуанцев и не имея возможности на полном скаку повернуть коня, не ворвался стремительно через вражеские ворота в Капую и, проскакав через весь город, не выскочил через другие ворота к римлянам, стоявшим на другой стороне.
38. [211 г.] И так он спасся, совершенно невероятным образом. Ганнибал же обманувшись в успехе дела, из-за которого был вызван в область луканов, обратился к Капуе, считая очень важным, чтобы такой большой и удачно расположенный город не оказался под властью римлян. Напав на круговое укрепление, но ничего не достигнув и не представляя, каким образом можно послать в город или хлеб, или войско, так как никто из тех, кто находился в городе, не мог к нему выйти из-за укрепления, охватывавшего город со всех сторон, он спешно двинулся со всем войском на Рим, узнав, что и римляне уже страдают от голода, а также надеясь, что этим он отвлечет римлян от Капуи или сам сделает нечто большее, чем освобождение Капуи. Стремительным походом пройдя земли многих враждебных народов, из которых одни не могли его удержать, а другие не делали даже попытки сопротивляться ему, он стал лагерем в тридцати двух стадиях[100] от Рима, на реке Аниене[101].
39. Город пришел в такое смятение, как никогда раньше; своего войска у них не было никакого (все, какое было, находилось, тогда в Кампании), тогда как внезапно на них напали столь большое вражеское войско и полководец доблестный и счастливый, не терпевший поражений. Однако те из способных носить оружие, которые были в городе, стали охранять ворота, старики поднялись на стену, женщины и дети подносили камни и стрелы. Бывшие в полях сбегались в город. Крик, плач, моления и взаимные подбадривания смешались в общий гул. Были из них и такие, которые, выйдя из города, стали разрушать мост на Аниене. Некогда римляне, укрепив один маленький городок в области айканов[102], назвали его от своей метрополии Альбой[103], со временем вследствие небрежности произношения или порчи языка или для отличия от албанов они стали называть их альбесеями[104]. Из этих вот альбесеев тогда бегом примчались в Рим две тысячи человек, чтобы вместе пережить опасность, и, как только они прибыли, они вооружились и стали охранять ворота. Такое рвение из всех колоний проявил один только этот маленький городок, подобно тому, как и к афинянам в битве при Марафоне маленький город платейцев пришел на помощь, чтобы принять участие в защите от грозившей тогда опасности[105].
40. Из римских полководцев Аппий остался у Капуи, так как казалось, что он и один сумеет взять Капую, а Фульвий Флакк[106], двинувшись другими, чем Ганнибал, путями с невероятной быстротой, стал лагерем против Ганнибала, имея между собой и им реку Аниен. Ганнибал, найдя мост разрушенным, а Фульвия засевшим против него на другом берегу, решил обойти реку у ее истоков. Фульвий шел параллельно с ним по другому берегу, но Ганнибал и здесь его обманул, оставив всадников-номадов, которые по уходе войск перешли Аниен и стали опустошать поля римлян. Оказавшись у самого Рима и устрашив его, они, как им было приказано, вернулись к Ганнибалу. Сам же он, когда обошел истоки реки и до Рима осталось недалеко, как говорят, ночью с тремя телохранителями тайно осмотрел город, и, несмотря на то, что он заметил недостаток войска и охватившее всех смятение, он повернул обратно к Капуе[107]: или бог, как и в других случаях, и тогда отнял у него разум, или испугавшись доблести и счастья этого города, или, как он сам говорил советовавшим ему напасть на город, не желая кончать войны из страха перед карфагенянами, ибо тогда ему пришлось бы сложить командование. Ведь войско Фульвия ни в какой степени не могло равняться с войском Ганнибала. Фульвий следовал за уходившим Ганнибалом, мешая ему запасать фураж и остерегаясь подвергнуться нападению из засады.
VII.41. Выждав безлунную ночь и заметив, что Фульвий вечером не успел построить стены, но, выкопав ров, оставив промежутки вместо ворот и сделав вместо стены насыпь, успокоился. Ганнибал тайно послал на естественно укрепленный холм, поднимавшийся над римским лагерем, всадников, которым сказал, чтобы они временно держались спокойно, пока римляне не начнут занимать холм, как свободный от людей, и посадив на слонов индийцев, приказал им прорваться в лагерь Фульвия через промежутки, оставленные для ворот, а, как только смогут, и через насыпи. И, приказав некоторым трубачам и горнистам следовать за ними на небольшом расстоянии, он прибавил к этому, что, когда они окажутся внутри лагеря, они должны, разбежавшись, произвести возможно большее смятение, чтобы показалось, что их очень много, другие же кричать по-латыни, что Фульвий, полководец римлян, приказывает, оставив лагерь, взойти на близлежащий холм[108]. Такова была военная хитрость Ганнибала, и в начале этого предприятия все шло так, как он и задумал; и слоны вошли, затоптав сторожей, и трубачи делали свое дело, и смятение, неожиданно охватившее римлян, поднимавшихся со сна в темноте ночи, было ужасающим, слыша же от говоривших по-латыни, что приказано бежать на холм, они готовы были это выполнить.
42. Фульвий же, всегда ожидая какой-нибудь засады и подозревая что-либо подобное во всех действиях Ганнибала, или по врожденной ему рассудительности, или осененный божественным наитием, или получив точные сведения от пленника, Фульвий поспешно поставил трибунов на дорогах, ведших на холм, чтобы задерживать тех, которые по ним уже неслись туда, и разъяснять им, что этот приказ дал не римский полководец, а Ганнибал, устроивший там засаду. Сам же он, поставив на насыпях через короткие промежутки стражей, чтобы никто не вторгнулся извне, ходил по лагерю вместе с другими и громко сообщал, что все обстоит спокойно, и что тех, которые вошли вместе со слонами, немного. Он велел повсюду зажечь факелы и развести костры, и тогда стала ясной малочисленность вошедших, так что римляне, совершенно проникнувшись к ним презрением и, перейдя от прежнего страха к гневу легко перебили их, так как они были безоружны и малочисленны. Слоны, не имея свободного пространства, чтобы повернуться запутывались между палаток и бараков; в узком пространстве огромные их тела представляли прекрасную цель для ударов; в конце концов, страдая от ран, придя в ярость[109], не имея возможности броситься на врагов, они скинули с себя своих вожаков, затоптали их в бешенстве и с ревом, и, совершенно обезумев, вырвались из лагеря. Так Фульвий Флакк, благодаря разумной твердости и искусству, встретившись с внезапной засадой, обошел Ганнибала и сохранил свое войско, всегда боявшееся козней Ганнибала[110].
43. Потерпев неудачу в своей попытке, Ганнибал, перейдя в область луканов, зазимовал; и этот свирепый воин предался непривычной для него роскоши и любовным наслаждениям. И тотчас у него за малое время все переменилось. Фульвий возвратился в Капую к своему сотоварищу-полководцу, и оба стали усиленно теснить капуанцев, торопясь взять город зимой, пока Ганнибал отсутствовал. Капуанцы же, поскольку запасы продовольствия были у них исчерпаны и неоткуда было подвести другие, отдали себя в руки консулов; сдались им и те из ливийцев, которые стояли как гарнизон, с самими полководцами, Ганноном (не тем, который был в Лукании[111]) и Бостаром[112]. Римляне поставили в городе свой гарнизон и сколько ни нашли перебежчиков, у всех у них отрубили руки; из ливийцев знатных послали в Рим, остальных продали. Из самих капуанцев, наиболее виновных в отпадении они казнили, у остальных отняли только землю: вся она вокруг Капуи очень плодородна, так как это равнина. Так Капуя вновь перешла в руки римлян, и этим у ливийцев для ведения войны в Италии было отнято большое преимущество.
44. [210 г.] В области бруттийцев, которая составляет часть Италии[113], один человек из занятого ливийцами города Тисии[114], привыкший всегда грабить и доставлять добычу начальнику гарнизона, а вследствие этого ставший ему во всех отношениях приятелем и почти сотоварищем по власти, страдал, видя, как солдаты гарнизона насильничают над его отечеством. Поэтому, столковавшись с римским военачальником и дав, и получив от него клятвы в верности, он всякий раз приводил в крепость как пленников несколько римских солдат, а их оружие приносил как добычу. Когда их оказалось довольно много, он освободил и вооружил их, уничтожил гарнизон ливийцев и ввел другой от римлян. Когда немного позднее мимо них проходил Ганнибал, солдаты римского гарнизона, пораженные страхом, бежали в Регий, а тисиаты предали себя Ганнибалу. Виновников отпадения Ганнибал сжег, а в городе поставил другой гарнизон.
45. В городе япигов Салапии[115], подвластном ливийцам, было два человека, выдающихся из числа других родом, богатством и могуществом, но во многом отличных друг от друга. Из них Дасий стоял на стороне ливийцев, а Блатий - на стороне римлян. Пока дела Ганнибала процветали, Блатий бездействовал; когда же дела римлян стали поправляться и многие из их владений они вновь вернули, Блатий стал убеждать своего врага объединиться с ним в заботах только об отечестве, чтобы не претерпеть чего-нибудь ужасного, когда римляне возьмут силой их город. Тот, сделав вид, что соглашается, донес об этом Ганнибалу. И судил их Ганнибал, причем Дасий обвинял, Блатий защищался и говорил, что он подвергся навету вследствие вражды; уже и раньше предвидя это, Блатий дерзнул произнести такую речь перед врагом, считая, что его обвинителю не будет веры вследствие их взаимной вражды. Ганнибал, полагая, что не должно ни оставлять такого дела без внимания, ни сразу поверить сказанному врагом обвиняемого, отослал их, чтобы самому с собой обдумать это дело. Так как выход был очень узким, Блатий незаметно для других сказал Дасию: "Не будешь, приятель, спасать отечество?" Дасий же, немедленно, закричав, сообщил это Ганнибалу.
46. Тогда Блатий, жалуясь и этим еще больше вызывая к себе доверие, сказал, что он является жертвой заговора хитрого врага. "Этот, - сказал он, - теперешний коварный замысел освобождает меня и от прежнего подозрения, если какое-нибудь было. Ведь кто и прежде мог бы доверить врагу такое дело, и теперь, если раньше он и поступил необдуманно, вновь во второй раз решился бы сказать то же самое человеку, недостойному доверия, выступившему обвинителем в этом самом деле, переживая еще опасность, находясь под судом и отрицая свою виновность, и при этом еще сказать в суде, где многие могли слышать, да и обвинитель равным образом тотчас же сообщил бы это? И если бы даже он внезапно оказался, говорил он, благорасположенным и дружественным, то в чем он мог бы оказаться мне полезным в борьбе за отечество? Чего бы я требовал от него, который ничем не может мне помочь?" Мне кажется, что Блатий, опять предвидя все, что случилось, шепнул на ухо Дасию эту фразу и вызвал к нему еще большее недоверие; вследствие этого и Ганнибал стал меньше доверять сказанному ранее Дасием. Но даже и теперь, избежав суда, Блатий не переставал переубеждать врага, одновременно презирая его, как ставшего недостойным доверия во всех отношениях. Дасий же вновь сделал вид, что соглашается, и просил указать ход задуманного отпадения. Ничего не опасаясь, Блатий сказал: "Я спешно уеду в один из римских лагерей", - указав ему один из самых далеких, - "и, взяв войско, приведу сюда; ибо начальник того войска мне друг; ты же оставайся у меня здесь и наблюдай за внутренней жизнью города".
47. Так он сказал, и тотчас же быстро уехал, тайно от Дасия, не в тот, на который он указал, лагерь, а в Рим, куда дорога была короче. Дав сенату заложником сына, он попросил тысячу всадников, с которыми спешно возвратился, предвидя, что должно произойти. Дасий, не видя врага в следующие дни, решил, что тот выполняет то, о чем ему сообщил, как будто уже вполне доверяя ему. Итак, сочтя, что действительно Блатий отправился в тот более отдаленный лагерь, Дасий быстро отправился к Ганнибалу, рассчитывая, что сумеет вернуться раньше него; при этом он сказал: "Теперь я предам тебе Блатия с поличным, когда он будет вводить в город войско". Изложив происшедшее и взяв несколько воинов, он с поспешностью вернулся в родной город, полагая, что Блатий еще далеко. Но тот был уже в городе, только что туда прибыл, и, перебив гарнизон из ливийцев, бывший немногочисленным, стерег, чтобы никто не вышел из города; все остальные ворота он запер, те же, через которые должен был войти Дасий, одни оставил открытыми. И часть стены, которая прилегала к ним, он всю привел в такое состояние, чтобы она не вызывала подозрения; внутри же все было так перерыто рвами, чтобы ворвавшиеся за ворота не могли разбежаться по всему городу. Когда Дасий увидел ворота открытыми, он обрадовался, сочтя, что он предупредил врага, и, полный веселья, въехал в город. Блатий же, закрыв ворота, убил его и въехавших с ним, оттеснив их в узкое пространство, так что вследствие рвов они не имели возможности бежать. Лишь немногие из них, перескочив через стену, бежали.
VIII. 48. Так Блатий одолел Дасия, трижды применив против него коварство[116]. В это время Фульвий[117], римский консул, осаждал Эрдонию[118]; вечером незаметно для него сюда подошел Ганнибал и, став поблизости, велел не зажигать огней и хранить молчание. Около рассвета, когда к тому же поднялся туман, он послал всадников напасть на римский лагерь. Римляне стали их отражать, правда, с некоторым смятением, как только что вставшие от сна, но храбро, так как видели перед собой немногих, откуда-то к ним явившихся. Ганнибал же обошел город по другую сторону, чтобы одновременно и осмотреть место и внушить надежду находящимся внутри, пока во время обхода, или предвидя это, или случайно, он не столкнулся с римлянами и не окружил их. Тотчас же попав под перекрестные удары, они, безжалостно избиваемые врагами, погибали в большом количестве; было убито из них до восьми тысяч и сам консул Фульвий. Остальные, вскочив на какую-то насыпь перед лагерем, храбро отбиваясь, сохранили ее и помешали Ганнибалу взять лагерь[119].
49. После этого римляне опустошали страну отпавших япигов, Ганнибал же - область кампанцев, перешедших на сторону римлян, кроме одной Ателлы[120]. Жителей ее он поселил в Фурии, чтобы избавить их от бедствий войны, которую вели бруттии, луканы и япиги. Римляне поселили в Ателлу[121] изгнанных из Нуцерии[122] и, напав на еще подвластную Ганнибалу Авлонию[123], взяли ее и, делая набеги, опустошали землю бруттиев. Тарент, где гарнизоном командовал Карталон[124], они осадили с суши и с моря[125]. Так как карфагенян в наличности было мало, Карталон взял в гарнизон бруттиев. Начальник этих бруттиев был влюблен в женщину, брат которой, находясь в войске римлян, устроил через сестру, чтобы начальник сдался римлянам, когда они подведут осадные машины к той части стены, где он командовал. Вот каким образом римляне взяли Тарент, место, весьма важное для ведения войны и на земле, и на море.
50. Ганнибал торопился к Таренту, но узнав, что он взят, очень огорченный, отправился в Фурии, а оттуда в Венузию[126], где против него стали лагерем Клавдий Марцелл[127], захвативший Сицилию, бывший тогда в пятый раз консулом, и Тит Криспин[128], но они не решились начать битву[129]. Но Марцелл, увидев, как номады забирают какую-то добычу, и решив, что этих грабителей мало, быстро напал на них с тремястами всадников, полный презрения, причем сам он шел впереди, будучи отважен в битвах и всегда готовый на опасность. Но когда внезапно появилось много ливийцев, отовсюду напавших на него, те из римлян, которые были в тылу, первыми бросились бежать. Марцелл же, считая, что они следуют за ним, продолжал храбро сражаться, пока, пораженный дротиком, не был убит[130]. Ганнибал, став около его тела, когда увидел раны, которые все были на груди, похвалил его как воина, но упрекнул как полководца. Сняв с его руки перстень с печатью, он торжественно предал его тело сожжению, а кости отослал сыну в лагерь римлян.
51. Гневаясь на салапинов, Ганнибал поспешно, прежде чем смерть Марцелла стала многим известна, запечатал письмо Марцелла печатью и послал это письмо отнести римского перебежчика, который должен был сообщить, что за ним идет войско Марцелла и что Марцелл велит его принять. Но жители Салапии только что получили письмо Криспина, разославшего всем уведомление, что печатью Марцелла овладел Ганнибал. Итак, вестника, чтобы, оставаясь, он не узнал, что они хотят сделать, они отослали, обещав сделать то, что приказано, сами же, вооружившись, ждали на стенах очередного коварства. Когда подошел Ганнибал с номадами, которых он вооружил римским оружием, они при помощи военного приспособления подняли ворота, как будто действительно радуясь прибытию Марцелла, и, приняв внутрь столько, сколько они легко могли одолеть, они вновь при помощи того же приспособления опустили ворота. Вошедших они убили, а стоявших еще вне стен они сверху стали поражать и наносить им раны. И, потерпев неудачу в этой второй попытке взять город, Ганнибал отошел[131].
52. [207 г.] В это время и Гасдрубал, брат Ганнибала, с войском, которое он набрал в области кельтиберов, переправился в Италию и, так как кельты приняли его дружелюбно, перешел Альпийские горы, пройденные ранее Ганнибалом, в два месяца, а до того эта дорога потребовала у Ганнибала шесть месяцев. Он вторгся в Тиррению, ведя за собой 48 тыс. пехотинцев, 8 тыс. всадников и пятнадцать слонов. Он отправил брату письмо, извещая, что он прибыл. Так как письмо было перехвачено римлянами, то консулы Салинатор и Нерон[132], узнав из письма количество его войска, соединили вместе все свои силы и стали против него лагерем у города Сен[133]. Гасдрубал, вовсе не желая сражаться, но торопясь соединиться с братом, уклонялся от боя. И ночью, снявшись с лагеря, он двигался по болотам и топям около трудно переходимой реки, пока с наступлением дня римляне не захватили воинов Гасдрубала, находящихся в беспорядке и усталых от бессонницы и усилий, и многих из них вместе с начальниками, когда они еще собирались и строились, перебили, и в числе их самого Гасдрубала; многих они взяли в плен[134] и освободили Италию от великого страха, так как Ганнибал стал бы для них непобедим, если бы присоединил к своему и это войско.
53. Мне кажется, что бог вознаградил римлян за поражение при Каннах этой победой, которая недалеко отстояла от него по времени и в некотором отношении была ему равноценной, так как в обоих сражениях погибли полководцы и количество погибшего войска было очень близко и в том и в другом случае; и пленных было много, одинаково в той и в другой битве; в обоих случаях неприятели овладели лагерем и богатыми запасами противной стороны. Так попеременно Рим испытал и счастье, и несчастье. Из кельтиберов же те, которые бежали из этого поражения, одни ушли домой, другие - к Ганнибалу.
54. Ганнибал был тяжело поражен внезапной гибелью брата и столь большого войска из-за незнакомства с дорогами. Имея уже четырнадцать лет непрерывных трудов, с тех пор, как он начал воевать с римлянами в Италии, выбитый отовсюду, что он захватил раньше, он удалился в область бруттиев, народа, который один остался ему подвластным, и, ожидая новых войск, которые должны были прийти из Карфагена, бездействовал. И действительно, они (т. е. карфагеняне) послали ему сто "круглых" грузовых судов, на которых был хлеб, войско и деньги, но так как ни один корабль с веслами их не сопровождал, ветер занес их в Сардинию, и военачальник Сардинии, выплыв против них на длинных кораблях[135], двадцать из них потопил, шестьдесят захватил; остальные карфагеняне бежали в Карфаген. Поэтому Ганнибал, еще более испытывая недостаток во всем и не надеясь на помощь от карфагенян, так как даже Магон[136], набиравший наемников среди кельтов и лигуров, ему не посылал ничего, но выжидал, как в будущем сложатся дела, предвидя, что он (т. е. Ганнибал) не сможет больше оставаться в Италии, - стал относиться без внимания даже к бруттиям, ставшим ему почти что чужими, накладывал на них очень большие поборы и переселил их из укрепленных городов в равнины, как собирающихся отпасть от него; многих из людей, обвинив, он казнил, чтобы присвоить их имущество.
IX.55. В таком положении он находился, в Риме же были выбраны консулами Лициний Красс и Публий Сципион, завоевавший Иберию[137], из них Красс стал лагерем против Ганнибала в области япигов, Сципион же убеждал народ, что они никогда не избавятся ни от карфагенян, ни от Ганнибала, которые мучат и истощают их в Италии, если римское войско не перейдет в Ливию и не поставит карфагенян перед опасностью у себя дома. Настойчиво им это доказав и убедив колебавшихся, Сципион был сам выбран полководцем для похода в Ливию и тотчас отплыл в Сицилию. Собрав там войско и обучив его, он внезапно отплыл в Локры, находящиеся в Италии, охраняемые гарнизоном Ганнибала; истребив этот гарнизон и передав город Племинию[138], сам переправился в Ливию. Племиний, проявив по отношению к локрам всякого рода распущенность, оскорбительность обращения и жестокость, ограбил, наконец, и святилище Персефоны. Римляне казнили в тюрьме[139] его и его друзей, участвовавших в его преступлениях, их имущество отдали локрам, чтобы поместить в сокровищницу богини и, разыскав все другое из украденного, что могли, остальное возместили богине из своего общественного казначейства.
56. [204 г.] В то же самое время Красс привлек на свою сторону от Ганнибала Консентию[140], большой город бруттиев, и шесть других. И так как в Риме от Зевса[141] были страшные знамения, десять мужей[142], просмотрев Сивиллины книги, сказали, что в Песинунт во Фригии, где фригийцы почитают Матерь богов, на этих днях нечто упадет с неба, и что это должно привезти в Рим. Немного времени спустя было дано знать, что там упало изображение богини, и оно было доставлено в Рим. И ныне праздник Матери богов справляется в тот день, в который изображение было тогда привезено. Говорят, что корабль, который вез его, завязнув в иле реки Тибра, никакими средствами не мог быть сдвинут с места, пока, после того как прорицатели сказали, что он пойдет только в том случае, если его потащит женщина, чистая от общения с другими мужами, Клавдия Квинта[143], на которой тяготело обвинение в прелюбодеянии, но которая еще не подверглась суду, хотя ее роскошная жизнь и как будто бы вполне подтверждала его, не обратилась к богине с большой молитвой относительно своей невинности[144] и не привязала ленту от своего головного убора к кораблю. И богиня последовала. Клавдия, таким образом, вместо позорнейшей славы получила самую лучшую; но римлянам и до случая с Клавдией Сивиллины книги приказывали привезти изображение из Фригии руками лучшего из них; они отправили тогда считавшегося лучшим у них Сципиона, прозвищем Назику[145], это был сын Гнея Сципиона, начальствовавшего в Иберии и павшего в ней, двоюродный брат Сципиона, отнявшего гегемонию у карфагенян и первого прозванного Африканским. Так явилась в Рим богиня, благодаря лучшим мужам и женам[146].
57. Когда в Ливии карфагеняне стали постоянно терпеть поражения от этого самого Сципиона, все из бруттиев, которые узнали это, отпали от Ганнибала и одни избивали, другие изгоняли его гарнизоны. Не имевшие же возможности сделать ни того, ни другого, тайно отправляли послов к сенату, указывая на свою необходимость подчиняться Ганнибалу и на свое желание перейти на сторону римлян. Ганнибал прибыл с войском в Петелию[147], которую еще не занимали петелины; изгнав их, он еще раньше передал город бруттиям. Он обвинял их, что они отправили послов в Рим; когда же они отрицали это, он притворился, что верит им, "а чтобы, - сказал он, - вы не находились даже под подозрением", он передал наиболее влиятельных номадам, чтобы стеречь каждого из них отдельно, у населения же отобрал оружие, а рабов, вооружив, поставил сторожами города. Приходя и в другие города, он поступал подобным образом. Выбрав из фурийцев три тысячи наиболее расположенных к карфагенянам, и пятьсот других из деревень, остальных он дал войску на разграбление. Оставив в городе сильный гарнизон, он переселил эти три тысячи пятьсот в Кротон, считая, что город расположен очень удачно, и сделав его себе казнохранилищем и исходным пунктом для походов на другие города.
58. [203 г.] Когда же карфагеняне стали призывать его как можно скорее прийти на помощь Отечеству, которое находится в опасности вследствие наступления Сципиона, и, чтобы он не медлил, послали к нему начальника флота Гасдрубала[148], Ганнибал, хотя и был охвачен и скорбью, и гневом, давно испытав по опыту недоверие и неблагодарность карфагенян к своим начальникам, и вместе с тем боялся обвинения за эту войну, как первый напавший на римлян в Иберии[149], однако решил ввиду необходимости следовать за Гасдрубалом и стал готовить много кораблей, так как Италия обладала прекрасным лесом. Пренебрегая подвластными ему еще городами, как чужими, он решил все их разграбить и, обогатив войско, расположить его к себе на случай нареканий на него в Карфагене. Но, стыдясь сам нарушать договоры, он посылал начальника флота Гасдрубала под предлогом осмотра гарнизонов. Тот же, входя в каждый город, приказывал жителям его, чтобы они и их рабы, взяв сколько могут, удалились из города, а остальное отдавал на разграбление. Некоторые из них, узнав об этом, нападали на солдат гарнизонов, прежде чем приходил Гасдрубал, и бывало, что кое-где побеждали города, а кое-где солдаты гарнизона, и происходила повсеместная резня, насилие над женщинами, увод в плен девушек, и все, что бывает в городах, взятых во время войны.
59. Сам же Ганнибал, зная, что воевавшие вместе с ним из италиков были хорошо обучены, убеждал их многими обещаниями отправиться с ним на войну в Ливию. Из них боявшиеся наказания за свои преступления по отношению к родным городам последовали за ним, охотно покидая родную землю, те же, которые ничем не погрешили против родины, колебались. И вот, собрав тех, которые требовали, чтобы их оставили, под предлогом, что он хочет им нечто сказать или поблагодарить за прошлое, или дать указание на будущее, он внезапно окружил их вооруженным войском и приказал своим выбрать из них, сколько они хотят, рабов. Когда одни выбрали, другие же стыдились порабощать себе своих боевых товарищей, совершивших вместе с ними столько подвигов, Ганнибал велел всех оставшихся перебить, чтобы такие храбрые люди не оказались полезными для римлян. Он перерезал у них сверх того и до четырех тысяч коней и множество вьючных животных, не имея возможности увезти все это в Ливию.
60. После этого, посадив все войско на корабли, он ожидал попутного ветра, оставив на земле немногих для охраны. Петелины и с ними другие италийцы напали на них и, перерезав некоторых из них убежали. И вот Ганнибал отплыл в Ливию, после того как он целых шестнадцать лет опустошал Италию, заставил людей испытывать тысячи бедствий и часто доводил их до крайней опасности, а подвластным ему и союзникам чинил насилие как врагам; да ведь и раньше руководясь в обращении с ними не столько расположением к ним, сколько пользой для себя, он и теперь, не имея больше ничего, чем бы он мог воспользоваться от них, отнесся к ним бессердечно, как к врагам.
61. Когда Ганнибал отплыл, сенат всем другим народам Италии, которые перешли на его сторону, простил прошлое и объявил амнистию, и только у бруттиев, которые до конца были более всех преданы Ганнибалу, он отнял много земель и оружие, какое еще оставалось, после того как отобрал у них Ганнибал, и на будущее время сенат запретил бруттиям служить в войсках, как людям, которые не являются свободными, но велел следовать в качестве слуг за консулами и преторами, отправляющимися для управления народами[150], для выполнения государственных работ в качестве служителей. Таков был конец вторжения Ганнибала в Италию[151].

---

[1] В I Пуническую войну, в 246-241 гг. до н. э.
[2] В 237 г. до н. э. (ср.: Полибий. II. 1. 5).
[3] Сагунтинцы.
[4] Ср.: Полибий. II. 13. 7.
[5] При осаде Гелики (Диодор. XXV. 14) в 229/228 г. до н. э.
[6] В 221 г. до н. э. (Ливий. XXI. 2. 3).
[7] Кельтский раб (Полибий. II. 35. 2).
[8] Тотчас же после смерти Гасдрубала, т. е. в 221 г. до н. э. (Полибий. II. 36. 1).
[9] Сагунтинцев; 219 г. до н. э.
[10] См. Ибер. 1 сл.
[11] Т. е. Галлией.
[12] См. Кельт. 1; Ибер. 8.
[13] Сын Луция Корнелия Сципиона, консул 218 г. до н. э.
[14] Подобно Ганнибалу.
[15] И его перейти.
[16] Луций Манлий Вульсон, претор 218 г. до н. э.
[17] Гай Атилий Серран, претор 218 г. до н. э.
[18] Имеется в виду сражение при Верцеллах (Ливий. XXI. 45. 3; Полибий. X.3).
[19] Конъектура Херманна.
[20] Тиберий Семпроний Лонг, консул 218 г. до н. э. (Полибий. III. 41. 2 сл.; Ливий. XXI. 17. 1 сл.).
[21] 8 км.
[22] 7 часов утра
[23] Вставка по конъектуре Швайгхойзера.
[24] Т. е. легионов.
[25] Эта рана была им получена (Полибий. X. 3. 4; Ливий. XXI. 45. 3 сл.) при Верцеллах.
[26] Речь идет о сражении у гавани Плаценции зимой 218-217 гг., ср.: Ливий. XXI.57.
[27] Ср.: Ливий. XXI. 17. 3; XXII. 36. 2; Полибий. III. 107. 10.
[28] 217 г. до н. э. Гней Сервилий Гемин (Ливий. XXII. 1. 4) и Гай Фламиний во второй раз; его первый консулат — в 223 г. до н. э. (RE. VI. 2. 2497).
[29] Назначение Сципиона в Испанию состоялось еще в 218 г., но поход Ганнибала заставил его вернуться назад. В 217 г. события в Италии вынудили сенат к продлению его консульских полномочий (Ливий. XXII. 22. 1; ср. Полибий. III. 97. 1 сл.).
[30] Ср.: Ливий, XXII. 7. 2; Полибий. III. 84.7; 85. 1.
[31] Т. е. Адриатическому.
[32] Цизальпинская Галлия, или Gallia Citerior латинских авторов, организованная в самостоятельную провинцию во времена Суллы.
[33] Непонятное чтение ἄλλους Швайгхойзер заменяет словом πολεμίους — «врагов», Мендельссон — более удачным ἀντιπάλους — «противников».
[34] Т. е. умбров.
[35] Конъектура Клувера: «к Перусине». Плейстинское озеро локализуется близ современного городка Плестья в Умбрии.
[36] Консула.
[37] Тразименским.
[38] Ср.: Полибий. III. 85. 9 сл.; Ливий. XXII. 6. 12.
[39] Ср. выше, 9, и примеч.
[40] Мендельссон предлагал отнести πάνυ προθύμως к этому «бою». Тогда перевод: «когда с обеих сторон начался бой с большим воодушевлением, Магарбал показался на вершине горы…»
[41] Квинт Фабий Максим Веррукос, прозванный Кунктатором.
[42] Ср.: Полибий. III. 88. 8.
[43] Марк Минуций Руф, приданный Фабию в качестве начальника конницы не обычным образом, по назначению самого диктатора, а по определению народного собрания (συνάρχων еще до битвы при Геронии: Полибий. III. 87. 9; Ливий. XXII. 8. 6; ср.: Полибий. III. 8).
[44] Ср.: Полибий. III. 104 сл.
[45] См.: Ливий. XXII. 29. 7 сл.; Плутарх. Фабий. 13. 1 сл.; Полибий. III. 106. 1.
[46] Ср.: Полибий. III. 92. 10 сл.
[47] Геруний, или Героний других авторов (Полибий. V. 108. 10), в Апулии (Ливий. XXII. 18. 39), близ современного Кастель Драгонара.
[48] Также Ауфидий (Птолемей. III. 115), главная река Апулии современная Офанто.
[49] Марк Атилий Регул, назначенный Фабием на место умершего Фламиния. Ср.: Ливий. XXII. 26. 7; Полибий. III. 106. 2.
[50] В начале 216 г. до н. э. (Полибий. III. 16. 1).
[51] См. выше, 10 сл.
[52] 216 г. до н. э.
[53] В Апулии, на правом берегу Ауфида, недалеко от Адриатического побережья. По Полибию (III. 107. 9 сл.), римляне имели под Каннами около 90 000 войска, по Ливию (XXII. 26. 3) — 87 200.
[54] Ганнибал занимал акрополь Канн (Полибий. III. 107. 2).
[55] Ряд конъектур: Швайгхойзер: «вышколенным войной и возгородившимся победами»; Наук: «вступать в сражение с этим храбрым войском, вышколенным…»
[56] Т. е. представители всаднического сословия.
[57] 3—6 часов утра.
[58] Ауспиции.
[59] Эти слова у некоторых ученых вызывают сомнения.
[60] Палатку консула.
[61] Т. е. тяжеловооруженная пехота обоих войск.
[62] Английский переводчик переводит: «около второго часа», т. е. примерно в восьмом часу утра; в этом случае у Аппиана получается противоречие с началом главы, где он указал, что удушливый ветер, которого ждал Ганнибал, подымется около полудня.
[63] См. выше, 20.
[64] 8 часов утра. Ср. выше, 20, где говорится, что сражение началось после полудня.
[65] 8 часов вечера.
[66] По словам Полибия (III. 117. 4), число убитых достигало 70 тысяч и в плен попало около 10 тысяч (III. 117. 3). Ливий (XXII. 49) насчитывает более 47 тысяч убитых и 4500 пленных.
[67] См.: Плутарх. Пирр. 21.
[68] Один из древнейших римских анналистов — Квинт Фабий Пиктор, бывший, видимо, во время II Пунической войны одним из децемвиров sacris faciundis (см.: Ливий. XXII. 57. 5).
[69] Ливий (XXIII. 57. 10) сообщает о наборе восьми тысяч сильных юношей из рабов, выкупленных на общественный счет ввиду недостатка солдат.
[70] Марк Клавдий Марцелл, знаменитый полководец, и Публий Фурий Фил — преторы 216 г. до н. э.
[71] Некоторые после этого слова прибавляют: «попавших в рабство». Мендельссон одобряет эту конъектуру.
[72] Греческая колония в Бруттии на берегу Тарентского залива.
[73] Племянника своего, о котором см. выше, 20.
[74] олебание рукописей (τοσούσδε и τοιούσδε): во втором случае перевод: «таких же по качеству».
[75] Арпы (Ἄρποι) в Апулии, к востоку от горы Гаргана. Город, по преданию, назван был Диомедом [Ἄργος ἵππιον (см. Сервий. Комм, к Энеиде, XI. 246) откуда будто бы произошло и его другое, нумизматически не засвидетельствованное наименование Ἀργύριππα.
[76] 213 г. до н. э.
[77] Конъектура Наука: «что исправил…»
[78] Квинт Фабий Максим, сын Фабия Максима Кунктатора, консул 213 г.; ср. Ливий, XXIV, 45, 1 сл.; XXV, 15, 1; Фронтин. Страт. III, 9, 2.
[79] 212 г. до н. э.
[80] Под этим именем он фигурирует также: Фронтин. Страт. III. 3, 6; 17, 3; у Полибия (VIII, 26 сл.) и Ливия (XXV. 7. 10) — Филемон.
[81] В рукописи «Юнию», по-видимому, описка, вместо «Ливию», как звучит имя префекта римского гарнизона в Таренте у Полибия (VIII. 27. 7) и Ливия (XXV. 7. 20), которые расходятся, однако, относительно его преномена. Полностью имя его засвидетельствовано лишь у Ливия, (XXVII. 34. 7): Марк Ливий Макат.
[82] Греческий город, ахейская колония в Тарентском заливе, на месте современного Торре ди Маре, основанный около 700 г. до н. э.
[83] См. о нем выше, 20, 29.
[84] Место считается испорченным и вызвало ряд конъектур и вставок, как кажется, ненужных, если иметь в виду стиль Аппиана.
[85] Об этих мостах или мосте, соответствующем современному Понто ди Наполи, соединяющему Маре грандо и Маре пикколо Тарентского порта, упоминает Страбон (VI. 278); о существовании его можно заключить также из Полибия, VIII. 36. 5 сл.
[86] Добавлено по конъектуре Мендельссона.
[87] Жители греческой колонии, основанной в 443 г. до н. э. на луканском берегу, у современного Терра Нуова.
[88] Римский Брундизий (современный Бриндизи), крупный порт на Адриатическом берегу в Колабрии, город саллентинов, позднее колонизованный греками и, по преданию, основанный Диомедом (Юстин. XII. 2).
[89] Греческий город на Тарентском заливе, к югу от Метапонта, на месте современного Поликоро, основанный тарентинцами (Диодор. XII. 36).
[90] Переведено по конъектуре; рукописи: тарентинцами.
[91] Тиберий Семпроний Гракх, консул во второй раз в 214 г. до н. э. Поскольку он назван у Аппиана проконсулом, событие это должно относиться к 212 г. до н. э. (Ливий. XXV. 17. 3 сл.; ср. Карштедт. История Карфагена. 1913. III. С. 263).
[92] У Ливия (XXIV. 16. 5) Флав; ср. Валерий Максим. I. 6. 8.
[93] Текст дает: «похоронили» (ἔθαψε), но, по-видимому, тут имеется в виду сожжение.
[94] Этот Ганнон не идентичен ранее упоминавшемуся племяннику Ганнибала. См. о нем выше, 43.
[95] Приток Вольтурна, современная Калоре.
[96] Переведено по конъектуре; рукописи говорят о Клавдии и Аннии. Квинт Фульвий Флакк в третий раз и Анний Клавдий Пульхр, консулы 212 г., полномочия которых были продлены на следующий год для окончания осады Капуи (Ливий. XXV. 43. 13).
[97] 400 м.
[98] Церрин Вибеллий Таврея (Ливий. XIII. 47. 8).
[99] Ливий относит эпизод о Таврее и Клавдии Аселле к 215 г. до н. э. Под 212 г. (XXV. 18. 4 сл.) он рассказывает другой эпизод, в котором речь идет о единоборстве под стенами Капуи Тита Квинтия Криспина и кампанца Бадия. Клавдий Квадригарий (фр. 56P) знает подобный последнему эпизод, где фигурируют Таврея и некий Арторий.
[100] 6,4 км.
[101] В рукописях колебание между Аниентом и Аниеном; последнее наименование представляет собой более древнюю форму наименования реки, называвшейся позднее Анионом (cp. RE. I. Bd. 2, 2211), притока Тибра в Нации, современного Тевероне или Аниене.
[102] Т. е. эквов. Горное племя в средней Италии, находившееся в период ранней республики во враждебных отношениях с Римом и окончательно покоренное в 304 г. до н. э. Семпронием Софом (Диодор. XX. 101).
[103] Альба Фуцента, на границе области марсов, в качестве римской колонии под этим именем известна со времени окончания II Самнитской войны (304 г. до н. э.).
[104] Греческое Ἁλβησεῖς происходит, очевидно, от латинского Albenses.
[105] См.: Геродот. IV. 108.
[106] Рукописи и здесь, и далее: «Клавдий Флакк».
[107] Летом 211 г. до н. э.
[108] Ср.: Ливий. XXVI. 6. 11 сл., где речь идет о подобном приеме, употребленном при осаде Капуи карфагенянами.
[109] Конъектура Наука: «придя в беспорядок» (ἀτακτοῦντες).
[110] Ср.: Ливий. XXVI. 8. 1 сл.; Полибий. IX. 5. 1 сл.
[111] См. о нем выше, 36; Ливий. XXVI. 1. 2.
[112] Рукопись «Ботой», конъектуры: «Бостой», «Бостаром»; также Бостар у Ливия (XXVI. 5. 6).
[113] Эта фраза вызвала ряд конъектур: «которая составляет крайнюю часть Италии»; «которая составляет часть древней Италии»; «которая составляет часть Италии, которая только одна так и называлась»; «которая составляет предел Италии».
[114] Крепость неподалеку от Регия, вероятно, идентичная Исии Диодора (XXXV. 2. 13).
[115] Конъектура Пальмера; рукопись: «Салатии». Также Сальпия (Витрувий. I. 4. 12) и Эльпия (у греческих авторов), родосская колония близ современной Поста ди Сальпи, к югу от Арп.
[116] Ср.: Ливий. XXVI. 38. 6 сл.
[117] Гней Фульвий Центумал, консул 211 г., военные полномочия которого были продлены на 210 г. — время, к которому должны быть отнесены описываемые события. Ср.: Ливий. XXVI. 28. 9.
[118] Иначе Гердонию, апулийское укрепленное поселение (Плиний. Ест. ист. III. 105) на месте современной Ордоны, существовавшее, судя по керамическим находкам (RM. 1908. S. 184), уже в V в. до н. э.
[119] Ср.: Ливий. XXVII. 1.4сл.
[120] Осский город тирренского побережья между Неаполем и Капуей, у современной Аверсы.
[121] Т. е. на территорию Ателлы, оставшуюся свободной после переселения ателаев в Фурии.
[122] Ср.: Диодор. XIX. 65; Ливий. XXVII. 3. Нуцерия была расположена неподалеку от побережья на реке Сарне, близ современной Ночеры.
[123] Вероятно, идентична с Авлоном, местностью близ Тарента (Гораций. Стих., ΙΙ. 4. 16).
[124] Об этом военачальнике Ганнибала, имя которого известно и в связи с более ранними эпизодами II Пунической войны, см. у Ливия (XXII. 15. 5 сл.; 49. 13 сл.; 58. 7), по словам которого, он погиб при взятии Тарента римлянами (XXVII. 16).
[125] 209 г. до н. э.
[126] Город в Апулии на Ауфиде, современная Веноза (см. Ливий. XXVII. 10. 20).
[127] См. выше, 27.
[128] Тит Квинкций Криспин, консул 208 г. до н. э. (Ливий. XXVII. 22. 1).
[129] 208 г. до н. э.
[130] По Полибию (X. 32. 1 сл.), Марцелл был убит в засаде близ Петелии, откуда товарищ его Криспин ускользнул, тяжело раненный.
[131] Ср.: Ливий. XXVII. 28. 4 сл.
[132] Марк Ливий Салинатор и Гай Клавдий Нерон, консулы 207 г. до н. э.
[133] Sena Gallica, укрепленный город на умбрском берегу Адриатики, при устье одноименной реки Сена (Птолемей Геогр. II. 19. 1).
[134] Ср.: Ливий. XXVII. 43 сл.; Полибий. XI. 1. 5 сл.
[135] Военных.
[136] См. выше, 20.
[137] Консулы 205 г. до н. э. Публий Лициний Красс и Публий Корнелий Сципион, руководивший военными операциями в Испании в 211-206 гг. до н. э.
[138] Легат Сципиона, о действиях его см. также: Ливий. XXIX. 8 сл.
[139] По Ливию (XXIX. 22. 9) и Диодору (XXVI. 4. 6) Племиний умер в тюрьме своей смертью.
[140] Главный город Бруттия, современная Консенца (Плиний. Ест. ист. III. 72).
[141] Уайт считает возможным, наряду с буквальным, другой перевод: «на небе».
[142] Децемвиры.
[143] Progenies, т. е. вероятно, внучка Аппия Клавдия Цека (Цицерон, 34). Основанием для излагаемого Аппианом анекдота, расцвеченного также поэтами (Овидий. Фасты. IV. 305 сл.), послужил факт, переданный у Ливия (XXIX. 14. 123).
[144] Конъектура; рукописи: «относительно своей виновности».
[145] «Остроносый» (Арнобий. VI. 10).
[146] Весселинг (на основании Диодора: II. 605) делает поправку: «руками лучшего мужа и женщины». Об этом эпизоде ср.: Ливий. XXIX. 14. 8 сл.
[147] Ср. выше 29.
[148] Ср.: Ливий. XXIX. 34.
[149] Последние слова от «напавший» Мендельссон считает подозрительными.
[150] Т. е. провинциями.
[151] После этого в рукописях следует крайне неясная фраза: и в этой войне карфагенян было пятьдесят два года». Некоторые хотят, исправляя ее, истолковать так: «затем эта вторая война римлян с карфагенянами шла еще два года и закончилась миром, продолжавшимся пятьдесят лет».

Книга VIII. (Часть 1). ПУНИЧЕСКИЕ ВОЙНЫ (ΛΙΒΥΚΗ)

I.1. Карфаген, находящийся в Африке, основали финикийцы за пятьдесят лет до взятия И л иона[1], ойкистами же его были Зор и Кархедон, как говорят эллины[2], а как считают римляне и сами карфагеняне - Дидона, происходящая из Тира[3], мужа которой убил Пигмалион, бывший тираном Тира, причем он скрыл это дело. Но Дидона узнала об убийстве из сновидения и с большими сокровищами и людьми, которые бежали от тирании Пигмалиона, она на кораблях прибыла к тому месту Ливии, где теперь находится Карфаген. Не допущенные к высадке ливийцами, они стали просить разрешения взять для поселения столько земли, сколько может охватить бычья шкура. Ливийцы стали смеяться, что финикийцы просят такую малость, и к тому же они стыдились отказать в такой ничтожной просьбе. Однако же они недоумевали, как может поместиться город на столь малом пространстве, и, желая увидать, что это у них за хитрость, они согласились дать, сколько они просили, и поклялись в этом. Прибывшие же, разрезав шкуру быка в виде одного очень узкого ремня, охватили им то место, где ныне находится акрополь карфагенян; поэтому он и называется Бирса[4].
2. С течением времени, двигаясь отсюда и превосходя окрестных жителей в военном деле, а также пользуясь кораблями и направив, как финикийцы, свою деятельность в сторону моря, они раскинули город вне Бирсы. Постепенно достигнув могущества, они овладели Ливией и большим пространством моря; они стали вести внешние войны, совершая походы в Сицилию, на Сардинию и другие острова, которые находятся на этом море, а также в Иберию. Очень часто они начали посылать и колонии, и могущество их в военном отношении стало равно эллинскому, по богатству же находилось на втором месте после персидского. По прошествии семисот лет от синойкизма римляне отняли у них Сицилию[5] и Сардинию, а после второй войны - и Иберию. Вторгаясь в пределы противника с огромными войсками, карфагеняне, когда предводительствовал ими Ганнибал, непрерывно в течение шестнадцати лет опустошали Италию, а римляне - Ливию, когда их предводителем был Корнелий Сципион Старший[6], пока не лишили карфагенян гегемонии, и кораблей, и слонов и не приказали им внести в определенное время огромную сумму денег. Это второе перемирие между римлянами и карфагенянами продолжалось около пятидесяти лет, пока, нарушив его, они не вступили друг с другом в третью и последнюю войну, в которой римляне, когда их полководцем был Сципион Младший, разрушили Карфаген и постановили предать проклятию это место. Но затем они снова населили его своими собственными людьми, поселив их очень близко от прежнего Карфагена, так как это место было самым удобным в Ливии. Из этого то, что произошло в Сицилии, излагается в книге о сицилийских делах[7], произошедшее же в Иберии - в книге об Испанских войнах[8], а все то, что сделал Ганнибал, вторгшись в Италию, изложено в книге о войне с Ганнибалом[9], произошедшее же с самого начала в Ливии содержит эта книга.
3. [256 г. до н. э.] Римляне начали вести военные дела в Ливии во время Сицилийской войны[10]: прибыв в Ливию на трехстах пятидесяти кораблях, взяв несколько городов и оставив полководцем при войске Атилия Регула[11], который захватил еще двести других городов, перешедших к нему из-за ненависти к карфагенянам[12], и, продолжая наступление, опустошал страну. Карфагеняне стали просить лакедемонян прислать к ним военачальника, полагая, что они несут поражения вследствие отсутствия надлежащей военной власти. Лакедемоняне послали им Ксантиппа[13]. Атилий же, который стоял лагерем около озера, двинулся на врагов вокруг озера в самую жару; его войско страдало от тяжести вооружения, жажды, духоты и изнурительного пути, к тому же с крутых холмов сверху его поражали камнями и стрелами[14]. Когда к вечеру он приблизился к врагам и их разделяла только река, он тотчас перешел реку, чтобы и этим испугать Ксантиппа[15], но тот вывел через ворота из лагеря выстроенные в боевом порядке войско, надеясь, что он одолеет уставшего и пострадавшего в пути врага и что самая ночь окажет помощь победителям. И действительно, Ксантипп не обманулся в этой надежде: из 30 тысяч человек, которых вел Атилий, немногие[16] с трудом бежали в город Аспиду[17], все же остальные - одни погибли, другие же были взяты в плен. И в их числе стал пленником также и сам военачальник Атилий, бывший консулом.
4. Именно его немного спустя карфагеняне, устав от войны, послали в Рим вместе со своими послами с тем, чтобы он добился для них перемирия или же вернулся; и Атилий Регул, убедив на тайной встрече высших магистратов римлян твердо продолжать войну, вернулся на ожидавшую его гибель; карфагеняне казнили его, посадив в клетку с торчащими отовсюду гвоздями[18]. А для Ксантиппа его счастливая победа была началом несчастий: карфагеняне, чтобы не казалось, что столь славная победа была делом лакедемонян, сделав вид, что хотят почтить его многими дарами и отправить в Лакедемон на триерах, поручили начальникам триер утопить его вместе с плывшими с ним лаконцами[19]. Таким образом он понес наказание за свой подвиг, и таковы были успехи и неудачи римлян в первую войну в Ливии, пока карфагеняне не отдали римлянам Сицилии[20]. А как отдали, рассказано в книге о сицилийских делах[21].
5. После этого у римлян и карфагенян был мир между собой, ливийцы же, которые, будучи подданными карфагенян, воевали вместе с ними в Сицилии, и из кельтов те, которые служили у них за плату, заявляя против карфагенян жалобы за невыплату жалования и невыполнение обещаний, стали воевать с ними весьма упорно[22]. Карфагеняне взывали о помощи к римлянам, так как они считались друзьями, и римляне им разрешили на одну войну набирать наемников в Италии, так как в договоре было запрещено и это. Послали они и посредников для установления мира, которых ливийцы не послушались, но заявили, что их города будут подвластны римлянам, если те захотят; но римляне не приняли их. Устроив благодаря многочисленному флоту блокаду городов, карфагеняне отняли у ливийцев возможность подвоза хлеба с моря. И так как и земля оставалась незасеянной, как это бывает во время войны, они победили ливийцев голодом, купцов же, которые плыли мимо, они грабили вследствие недостатка средств для жизни; купцов же римских, убивая, бросали в море, чтобы скрыть преступление[23]. И долгое время они это скрывали. Когда же совершаемое ими открылось, и римляне стали требовать возмещения, они отказывались, пока, после того, как римляне постановили идти против них войной, они не отдали в возмещение Сардон[24]. И это было вписано в прежнее соглашение[25].
II. 6. Немного времени спустя[26] карфагеняне начали свои походы на Иберию и по частям подчиняли ее своей власти, пока закинфяне[27] не обратились за помощью к римлянам, и карфагенянам в Иберии не была назначена граница с приказом не переходить за черту реки Ибера[28]. И этот договор карфагеняне нарушили, перейдя Ибер под начальством Ганнибала. Когда они в Иберии переправились на тот берег, то Ганнибал, предоставив власть над войсками в Иберии другим, сам вторгся в Италию; римские полководцы в Иберии, двое братьев Публий Корнелий Сципион и Гней Корнелий Сципион, проявив себя блестящими победами, оба погибли в сражении с врагами. Полководцы, которые были после них, действовали плохо, пока Сципион, сын того Публия Сципиона, который погиб в Иберии, приплыв туда[29] и внушив всем, что он прибыл по воле божества и что относительно всего он пользуется божественным внушением, не стал одерживать блестящие победы; достигнув вследствие этого большой славы, он передал командование посланным ему на смену, а вернувшись в Рим, просил послать его полководцем в Ливию, чтобы заставить Ганнибала уйти из Италии и наказать карфагенян в их собственном отечестве[30].
7. [205 г.] Из лиц, руководивших государством, некоторые возражали против этого, говоря, что неразумно в то время, как Италия опустела от столь значительных в последнее время войн, когда ее еще опустошает Ганнибал, когда Магон на флангах набирает против нее наемниками лигуров и кельтов[31], затевать поход в Ливию, что нечего протягивать руки к чужим землям, прежде чем не будет освобождена родная страна от настоящих бедствий; другие же думали, что карфагеняне, будучи теперь свободными от страха, ничем не беспокоимые дома, будут крепко держаться в Италии, но если у них начнется война на их родной земле, они пошлют и за Ганнибалом. Поэтому одержало верх мнение - отправить в Ливию Сципиона, хотя ему и не разрешили набирать войско в Италии, страдавшей еще от Ганнибала; добровольцев же, если такие есть, разрешили вести с собой и использовать тех, которые находились еще в Сицилии. Ему дали также возможность снарядить десять триер и набрать для них экипаж, а также воспользоваться триерами, бывшими в Сицилии. Не дали и денег, кроме тех, которые по дружбе кто-нибудь захочет дать Сципиону[32]. Так незаботливо отнеслись вначале римляне к этой войне, оказавшейся для них вскоре величайшей и славнейшей.
8. А Сципион, как бы издавна предназначенный божественной волей на гибель Карфагена[33]-[34], собрав кое-каких всадников и пехотинцев, самое большее до 7 тысяч, переплыл в Сицилию, имея около себя триста отборных юношей, которым он велел следовать за собой без оружия. Набрав еще триста из богатых сицилийцев, он велел им прийти в определенный день с оружием и конями, самыми лучшими. Когда они прибыли, он предложил им, что если бы кто из них захотел, то он может дать вместо себя заместителя для военной службы. Когда все приняли его предложение, он вывел к ним триста своих, не имевших оружия, и приказал сицилийцам снарядить их вооружением. Они охотно стали передавать оружие и коней. Таким образом, Сципиону удалось иметь вместо сицилийцев триста юных италийцев, прекрасно снаряженных чужими конями и оружием, почувствовавших к нему за это сразу большую признательность; ими и впоследствии он пользовался во всем, как наиболее преданными ему[35].
9. Узнав это, карфагеняне послали Гасдрубала, сына Гескона[36], на охоту за слонами, а Магону, набиравшему наемников в Лигистине[37], послали пехотинцев до 6 тысяч, восемьсот всадников и семь слонов и приказали ему, присоединив сколько сможет других войск, вторгнуться в Тиррению, чтобы отвлечь Сципиона от Ливии. Но Магон и тогда продолжал медлить, не имея возможности соединиться с Ганнибалом, далеко отстоявшим от него, и все время выжидая[38] будущих событий. Гасдрубал, вернувшись с охоты, стал набирать из карфагенян и ливийцев пехотинцев, числом тех и других до 6 тысяч, и шестьсот всадников; он купил до 5 тысяч рабов, чтобы посадить их грести во флоте; он взял две тысячи всадников, кроме того, он вербовал и наемников, и всех обучал, находясь в двухстах стадиях от номадов Карфагена.
10. У номадов же в Ливии было много царей, каждый над своей частью, выше же всех был Сифакс[39], имевший и у других племен исключительный почет. С другой стороны, у массилиев[40], очень сильного племени, был сын царя Массанасса [Масинисса - далее][41], который вырос и воспитался в Карфагене; так как он был прекрасен по внешности и благороден характером, Гасдрубал, сын Гескона, не уступающий никому из карфагенян, предназначил ему в жены дочь, хотя Масинисса был номад, а он карфагенянин. Сосватав их, он, отправляясь полководцем в Иберию, взял с собой и юношу. Сифакс же, охваченный любовью к этой девушке, стал грабить владения карфагенян и Сципиону, приплывшему к нему из Иберии, обещал быть союзником, когда тот пойдет на карфагенян[42]. Заметив это и считая очень важным приобрести Сифакса в качестве союзника для войны против римлян, карфагеняне отдали ему девушку без ведома Гасдрубала и Масиниссы, бывших в Иберии. Чрезвычайно страдая от этого, Масинисса в свою очередь заключил союз в Иберии со Сципионом тайно, как он думал, от Гасдрубала[43]. Узнав об этом, Гасдрубал был глубоко оскорблен за юношу и за дочь, которые оба подверглись оскорблению, но хотел вместе с тем помочь отечеству, устранив Масиниссу, и когда последний возвращался в Ливию из Иберии, вследствие смерти отца, он послал с ним в качестве провожатых всадников, которым приказал незаметно устроить на него покушение и убить его, как сумеют.
11. Заметив это, Масинисса ускользнул от них и старался укрепить унаследованную власть, собирая всадников, у которых и днем, и ночью было одно дело: действуя большим количеством дротиков, все время налетать и отступать, и опять налетать. И вся битва у них состоит в бегстве и преследовании. Эти номады умеют и переносить голод, и зачастую питаться травой вместо хлеба; а пьют они вообще только воду. И конь у них совершенно не знает даже вкуса овса, всегда питаясь травой, пьет же с большими промежутками. Собрав таких всадников до 20 тысяч, Масинисса выводил их на охоту или на грабеж других народов: он полагал, что это является и выгодным делом, и военным упражнением. Карфагеняне и Сифакс, считая, что приготовления юноши направлены против них (так как они не могли не сознавать, что оскорбили его), решили воевать сначала с ним, пока не прикончат, и тогда уже встретиться с римлянами.
12. Сифакс и карфагеняне намного превосходили его численностью, но отправились они в поход с повозками и тяжелым багажом для всякого рода роскошной жизни; Масинисса же для всех был примером перенесения трудностей, у него была только конница и не было ни вьючных животных, ни продовольствия. Поэтому он легко и отступал, и нападал, и отступал в недоступные места. Часто, уже будучи окружен, он разделял войско на мелкие отряды, чтобы они убегали по частям, кто как может. Сам же он скрывался где-либо с немногими, пока ночью или вечером к нему в назначенное место не собирался весь отряд. Однажды он сам-третей скрывался, спрятавшись в пещере, когда вокруг пещеры стояли лагерем враги. Он не имел определенного места для лагеря, но все его военное искусство более всего состояло в том, чтобы скрывать, где и когда он бывает. Поэтому враги не имели возможности непрерывно[44] нападать на него, но только отражали его нападения. Что бы им ни захватывалось под вечер - местечко, деревня или город, - все давало ему возможность получать продовольствие каждый день; грабя все, он разделял награбленное между всеми. Поэтому к нему стекались многие из номадов, хотя он не платил определенного жалования зачисленным в строй, но они получали значительные выгоды.
III. 13. [204 г.] Так Масинисса воевал с карфагенянами. Сципион же, когда у него было все приведено в надлежащий порядок в Сицилии, принес жертвы Зевсу и Посейдону и отправился в Ливию на пятидесяти двух длинных кораблях, на четырехстах грузовых; много следовало за ним разведочных и мелких судов. Он вел войско в количестве 16 тысяч пеших и тысячи шестисот всадников[45]. Вез он с собой метательное и оборонительное оружие, разнообразные машины и много продовольствия. Так совершил свою переправу Сципион. Узнав об этом, карфагеняне и Сифакс решили в настоящий момент обмануть Масиниссу и притворно заключить[46] с ним дружбу до того времени, пока они не одолеют Сципиона. Масинисса не мог не знать, что его собираются обмануть; отвечая на коварство коварством и сообщая все Сципиону, он прибыл к Гасдрубалу, как заключивший с ним мир, со своими всадниками. И они стали лагерем недалеко друг от друга, около города Утики: Гасдрубал с Сифаксом и отдельно Масинисса; около Утики стал лагерем и Сципион, занесенный сюда ветрами. Гасдрубал отстоял от него на небольшое расстояние, имея войска до 20 тысяч пехотинцев семи тысяч всадников и ста сорока слонов[47].
14. Между тем Сифакс, или боясь, или оказавшись отчасти неверным по отношению к обеим сторонам, под предлогом, что соседние варвары проявляют враждебные действия против его державы, уехал домой; а Сципион стал посылать небольшие отряды, чтобы вступать в схватки с Гасдрубалом, и даже из городов некоторые присоединились к нему. Ночью тайно Масинисса прибыл в лагерь Сципиона и, дружески принятый, научил его на следующий день послать не более пяти тысяч человек в засаду, небольшую крепость, отстоявшую от Утики стадиев на тридцать, где есть башня, выстроенная тираном сиракузян Агафоклом[48]. С наступлением дня Масинисса стал убеждать Гасдрубала послать начальника конницы Ганнона разведать число врагов и быстро занять Утику, чтобы ввиду приближения врагов ее жители не устроили какого-нибудь переворота, а сам обещал, если ему будет приказано, следовать за ним. И вот Ганнон повел тысячу отборных карфагенских всадников и некоторое количество ливийцев, Масинисса же вел своих номадов; как только они прибыли к башне и Ганнон с небольшим числом всадников поскакал в Утику, появилась некоторая часть тех, которые находились в засаде, и Масинисса велел стоящему во главе карфагенских всадников напасть на врагов, так как[49], говорил он, их мало. И сам следовал на близком расстоянии, как бы собираясь помогать им. Когда ливийцы оказались в середине между римлянами и Масиниссой, бывшие в засаде появились в большем количестве и с обеих сторон, перекололи их копьями, римляне с одной стороны, Масинисса - с другой, кроме четырехсот, которые были взяты в плен[50]. Когда все это было закончено, Масинисса спешно двинулся, как друг, навстречу возвращающемуся[51] Ганнону; захватив Ганнона, он отвел его в лагерь Сципиона и отдал его Гасдрубалу в обмен на свою мать.
15. После этого Сципион и Масинисса опустошали страну и освобождали тех из римлян, которые скованными, копали землю в полях; они были присланы Ганнибалом из Иберии или Сицилии, или из самой Италии. Когда они осаждали большой город, которому было название Лоха[52], и перенесли много трудностей, и когда уже были приставлены к стенам лестницы, жители Лоха через глашатаев дали знать, что, если они получат обещание сохранить им жизнь, они покинут город. И Сципион приказал трубить отбой, чтобы отозвать войско; но воины от гнева за то, что они претерпели, не послушались приказа и, взойдя на стены, стали избивать женщин и детей; оставшихся в живых жителей Лохи Сципион отпустил невредимыми, а войско лишил добычи, относительно же центурионов, которые оказались виновными в непослушании, велел перед всем собранием солдат бросить жребий и троих, на которых пал жребий, наказал смертью. Совершив это, он стал опять грабить страну. Гасдрубал же устроил им засаду, послав начальника конницы Магона с фронта, сам же двинувшись с тыла. Оказавшись между ними, Сципион и Масинисса разделили между собой командование боем и, обратившись каждый из них на каждого из врагов, убили пять тысяч ливийцев, тысячу восемьсот взяли в плен, остальных же загнали в скалы.
16. Тотчас после этого Сципион напал и с суши и с моря на Утику; соединив две пентеры, он поставил на них башню, откуда и посылал на врага стрелы в три локтя длиной, большие камни, и тем причинил врагам много потерь, но и сам взамен много потерпел, так как его корабли разбивались; он воздвиг большие валы и, когда ему удавалось приблизиться, громил стену таранами, срезая косами шкуры и все другое, что было повешено на ней в качестве прикрытия. Жители города подрывали насыпи, отводили петлями косы и ослабляли силу таранов, набрасывая наискось бревна; они делали вылазки с огнем на машины, когда им удавалось подстеречь дуновение ветра в их сторону. Поэтому Сципион, отказавшись от мысли взять таким образом город, перешел к его осаде.
17. Сифакс, узнав о происходящем, пришел с войском и остановился недалеко от Гасдрубала. Еще притворяясь, что он друг обеим сторонам, и решив затянуть войну, пока у карфагенян не появятся другие уже строящиеся корабли и не придут какие-либо наемники из кельтов и лигуров, он попытался стать посредником в переговорах и считал справедливым, чтобы ни римляне не вторгались воевать в Ливию, ни карфагеняне в Италию и чтобы римляне удержали Сицилию, Сардинию и, если они имеют, какие-либо другие острова, а также Иберию. Если же кто отвергнет эти условия, он будет союзником, сказал он, тех, кто их примет[53]. Он одновременно делал это и пытался привлечь к себе Масиниссу, обещая закрепить за ним державу массилиев и из дочерей, а их было три, отдать за него замуж, какую он захочет. Тот, кто должен был это сказать Масиниссе, имел с собой и золото, чтобы, если Масинисса не будет им убежден, дать тому из его слуг, который пообещает убить Масиниссу. Посланный, не убедив Масиниссу, дал кому-то золото для убийства Масиниссы; тот же, взяв золото, показал его Масиниссе и уличил давшего.
18. [203 г.] Сифакс, не надеясь после этого, что сможет долее обманывать, явно соединился с карфагенянами и взял с помощью предательства город Толунт, находившийся внутри страны[54], где было военное снаряжение римлян и много хлеба, из охранявших его перебил он тех, кто не захотел уйти под охраной договора, и вызвал к себе многих других из номадов. Имелись у них уже и наемники, и корабли их находились в полном порядке, так что было решено воевать так, чтобы Сифкас двинулся на осаждавших Утику, а Гасдрубал же - на лагерь Сципиона. Корабли они решили направить против кораблей, и произойти это все должно было на следующий день одновременно, чтобы римляне не могли противостоять им ввиду малочисленности.
IV. 19. Узнав об этом уже ночью от каких-то номадов, Масинисса передал это Сципиону. Последний испугался и опасался, что войско, разделенное у него на много частей, окажется всюду слабейшим. Поэтому тотчас же ночью он созвал совещание начальников, и, так как все затруднялись, он после долгого раздумья сказал: "Нам нужны, о друзья, быстрота и смелость и отчаянная битва. Предупредим врагов, напав на них. Сколько выгод мы из этого извлечем, вы уже сами поймете. Их поразит неожиданность нашего появления и самая невероятность поступка, что мы, будучи малочисленнее их, нападаем первыми; мы будем оперировать не разбитым на многие части войском, но собранным вместе, и поведем его не на всех врагов сразу, но на тех, кого мы выберем первыми. Каждый из них стоит сам по себе; и мы будем, сражаясь с ними по частям, равны им по численности, смелостью же и счастьем мы превосходим их. И если бог даст нам одолеть первых, к остальным мы сможем отнестись с презрением. На кого же из них прежде всего надо напасть, какое время и какой будет способ нападения, если вам угодно, я скажу вам свое мнение".
20. Когда все согласно просили его об этом, он сказал: "Что касается времени, то надо действовать тотчас после этого совещания, пока еще ночь, когда и наше нападение будет для врагов страшнее, когда у них ничего не будет готово и когда никто из их союзников не сможет им помочь в темноте. Только так предупредим мы их планы, поскольку нам известно, что на следующий день они нападут на нас. У них три лагеря, корабли далеко, и нельзя ночью нападать на корабли. Гасдрубал же и Сифакс недалеко друг от друга. Из этих двоих Гасдрубал является главой войны, Сифакс же ночью не решится ни на какой труд, как варвар, изнеженный и полный страха. Итак, мы нападем на Гасдрубала со всем войском; этому вот Масиниссе поручим устроить засаду против Сифакса, если бы тот все же сверх ожидания вышел из лагеря. Мы, пехотинцы, отправимся к валу Гасдрубала и, окружив его, нападем со всех сторон с доброй надеждой и со стремительной смелостью: настоящие обстоятельства требуют более всего этих двух качеств. Всадников (ведь, пока ночь, ими пользоваться нельзя) я пошлю вперед окружить лагерь врагов на более далеком расстоянии, чтобы, если мы уступим силе, они приняли и прикрыли нас и мы могли прибегнуть к их дружеской помощи, если же мы одолеем, преследовали бы их выбегающих и приканчивали их".
21. Сказав это и распустив начальников для вооружения войска, он сам стал приносить жертвы Смелости и Страху[55], чтобы ничто, как это бывает ночью, не навело паники на его войско, но чтобы войско у него выказало возможно большую храбрость. Приблизительно в третью стражу[56] он дал знак к выступлению приглушенным звуком труб, и столь значительное войско стало двигаться в глубоком молчании, пока всадники не окружили врагов, а пехотинцы не подошли ко рву. Тогда со смешанным криком, затрубив сразу во все трубы и рожки для устрашения врагов, они столкнули сторожей со сторожевых постов, стали засыпать ров и вытаскивать столбы лагерной ограды. Самые смелые, прорвавшись вперед, подожгли несколько палаток. Ливийцы, пораженные страхом, вскакивали со сна, хватались за оружие и беспорядочно неслись строиться в ряды; из-за шума они не слушали приказаний, да и сам полководец не знал точно, что происходит. Между тем их, вскочивших на ноги, еще не успевших вооружиться и приведенных в смятение, римляне захватывали, поджигали еще большее число палаток, и бывших на ногах убивали. Для ливийцев же крик врагов, их вид и действия были очень страшны, как это бывает ночью и вследствие неведения происходящего бедствия. Считая, что лагерь взят, страшась огня подожженных палаток, они сами выбегали из них и устремлялись на равнину, как в более безопасное место. Отсюда вразброд, как кому удавалось, они разбегались в беспорядке и, натыкаясь на римских всадников, которые стояли вокруг лагеря, погибали.
22. Сифакс, еще ночью услышав крик и увидев огонь, не вышел из лагеря, но послал некоторых из всадников помочь Гасдрубалу; однако Масинисса, внезапно напав на них, произвел большое избиение. С наступлением дня, узнав, что Гасдрубал уже бежал, что из его войска одни погибли, другие взяты в плен врагами, а остальные рассеялись, и что римляне владеют его лагерем со всем снаряжением, Сифакс снялся с лагеря, бросившись бежать в смятении внутрь страны и оставив все, полагая, что тотчас после преследования карфагенян Сципион явится, чтобы напасть на него. Поэтому и его лагерь со всем снаряжением, в нем находившимся, захватил Масинисса.
23. Таким образом, римляне, благодаря одной только смелости, в незначительную часть ночи овладели сразу двумя лагерями и победили два войска, гораздо более многочисленных, чем их собственное. Римлян погибло около ста человек, а врагов - без малого 30 тысяч; в плен было взято две тысячи четыреста. Из всадников шестьсот сдались Сципиону, возвращающемуся после победы. Из слонов одни были убиты, другие ранены. Сципион овладел множеством оружия, золота, серебра и слоновой кости, конями, номадскими и другими, и поставил благодаря этой победе, оказавшейся столь блестящей, на колени все могущество карфагенян. Войску он роздал подарки за храбрость, а все наиболее значительное из добычи отправил в Рим. Войско же он продолжал старательно обучать, ожидая, что тотчас прибудут из Италии Ганнибал и из области лигуров - Магон[57].
24. Этим был занят Сципион[58], Гасдрубал же, полководец карфагенян, раненый, убежал во время ночной битвы с пятьюстами всадников, а Анду[59], стал собирать там кое-каких наемников, успевших вырваться из этой битвы, и номадов и призывал рабов, давая им свободу; узнав, что карфагеняне приговорили его к смерти, как плохо начальствовавшего войском, и выбрали полководцем Ганнона, сына Бомилькара[60], он, составляя свое собственное войско присоединил к нему разбойников, грабил для пропитания, обучая тех, кого имел, - около трех тысяч всадников и восьми тысяч пехотинцев, ведь единственная надежда его теперь осталась в военных действиях. И вот, делая это, он долго оставался незамеченным ни римлянами, ни карфагенянами. Между тем, Сципион повел вооруженное войско на самый Карфаген и надменно вызывал карфагенян на битву, но никто не вышел к нему. А начальник карфагенского флота Гамилькар с сотней кораблей поспешно двинулся к корабельной стоянке Сципиона, надеясь предупредить его возвращение и бывшие там у римлян двадцать триер легко захватить своими ста кораблями.
25. Когда Сципион заметил, что Гамилькар вышел в море, он послал вперед людей загородить устье гавани грузовыми судами, поставленными на якоря, оставив некоторые промежутки, чтобы через них, как через ворота, выходили триеры, когда представится благоприятный случай; кроме того, он велел связать корабли мачтами и тесно соединить между собой в виде стены. Застав их за этим делом, Сципион, вернувшись, сам принялся за работу, и, так как карфагеняне поражались и с кораблей, и с земли, и со стены, их корабли были повреждены; усталые, они вечером отплыли назад. Когда же они отходили, римские суда их преследовали, выезжая через промежутки и отступая, когда подвергались нападению. Один корабль, без людей, они взяли на буксир и привели к Сципиону[61]. После этого и те и другие стали на зимовку. Римлянам подвозился провиант по морю в большом количестве, жители же Утики и карфагеняне, голодая, грабили купцов, пока другие корабли римлян, посланные Сципиону, не стали выслеживать врагов и мешать разбоям. Карфагеняне уже сильно страдали от голода.
V.26. В ту же зиму, когда Сифакс находился поблизости, Масинисса попросил у Сципиона, в дополнение к собственному войску, третью часть римского и, получив ее (римлянами предводительствовал Лелий)[62], стал преследовать Сифакса. Тот все время ускользал от них, пока, наконец, замеченный около какой-то реки, не был вынужден построиться для битвы. Номады с обеих сторон, по своему обычаю, выпускали друг против друга великое множество стрел и копий, римляне же, выдвинув вперед щиты, наступали. Видя Масиниссу, Сифакс в гневе бросился на него; тот же в свою очередь радостно поскакал навстречу. Когда вокруг обоих загорелся сильный бой, люди Сифакса, обратившись в бегство, стали переплывать реку; тут кто-то ранил коня самого Сифакса, и он сбросил с себя своего господина; Масинисса, налетев, взял в плен самого Сифакса и одного из его сыновей и тотчас же отправил их к Сципиону. В этой битве со стороны Сифакса было убито 10 тысяч, со стороны римлян - семьдесят пять, а у Масиниссы - триста человек. И пленных из войска Сифакса оказалось четыре тысячи. В их числе было две тысячи пятьсот массилиев, перешедших к Сифаксу от Масиниссы; их Масинисса по этой причине выпросил у Делия и, получив, перерезал.
27. После этого они двинулись к массилиям и в царство Сифакса; первых они опять подчинили власти Масиниссы, а вторых[63] привлекли на свою сторону, принудив непокорных силой. Прибыли к ним и послы из Цирты[64], передавая им дворец Сифакса, специально же к Масиниссе прибыли другие послы от Софонибы[65], жены Сифакса, рассказать о ее браке по принуждению. Приняв с радостью Софонибу, Масинисса женился на ней; отправляясь сам к Сципиону, он, уже предвидя будущее, оставил ее в Цирте. Сципион же спрашивал Сифакса: "Какой демон заставил тебя, бывшего мне другом и побуждавшего меня прийти в Ливию, обмануть богов, которыми ты клялся, обмануть вместе с богами римлян и предпочесть воевать в союзе с карфагенянами вместо союза с римлянами, которые недавно помогли тебе против карфагенян?..." Тот же сказал: "Софониба, дочь Гасдрубала, которую я полюбил себе на гибель. Она сильно любит свое отечество и способна всякого склонить к тому, чего она хочет. Она меня из вашего друга сделала другом своего отечества и из такого счастья ввергла в это бедствие. Тебя же я предупреждаю, ибо нужно, чтобы став вашим другом и избавившись от влияния Софонибы, я хранил бы теперь вам твердую верность: берегись Софонибы, чтобы она не увлекла Масиниссу к тому, чего она хочет. Нечего надеяться, что эта женщина[66] перейдет когда-либо на сторону римлян: так сильно она любит свой город".
28. Так он изрекал, или говоря правду, или из-за ревности и желая как можно больше повредить Масиниссе; Сципион же привлекал Сифакса, казавшегося разумным и знающим страну, к обсуждению государственных вопросов и прислушивался к его мнениям и советам, подобно тому, как Кир пользовался советами Креза Лидийского[67], а когда прибыл Лелий и сказал, что он от многих узнал то же самое о Софонибе, Сципион приказал Масиниссе передать жену Сифакса римлянам. Когда же Масинисса стал умолять и рассказывать, какие у него были с ней в прежнее время отношения, Сципион еще более резко приказал ему ничего не брать самовольно из римской добычи, но, отдав ее, просить и убеждать вернуть ее ему, если можно. Масинисса отправился тогда с несколькими римлянами, чтобы передать им Софонибу. Но, тайно неся ей яд, он первый встретился с ней, рассказал о положении дел и предложил или выпить яд, или добровольно отдаться в рабство римлянам. И, не сказав больше ничего, он погнал коня. Она же, показав кормилице килик и попросив не оплакивать ее, так славно умирающую, выпила яд. Масинисса, показав ее тело прибывшим римлянам и похоронив по-царски, вернулся к Сципиону. Последний, похвалив его и утешив, говоря, что он избавился от плохой женщины, увенчал его за поход на Сифакса и одарил многими дарами. Когда Сифакс был привезен в Рим, то некоторые предлагали сохранить ему жизнь, так как он был им другом и союзником, когда они воевали в Иберии, другие же предлагали его наказать, так как он поднял оружие против друзей. Но Сифакс, захворав от огорчения, умер[68].
29. Гасдрубал же, когда хорошо обучил бывших с ним, послал к полководцу карфагенян Ганнону одного человека, требуя, чтобы Ганнон принял его участником в командовании. Он указал, что многие иберы находятся в войске Сципиона против воли; и что если кто-нибудь подкупит их золотом и обещаниями, они подожгут лагерь Сципиона. Он сказал, что и сам он, если узнает вперед время действия, явится туда. Вот что говорил Гасдрубал. Ганнон же, имея коварные намерения против Гасдрубала, все же не считал это предприятие безнадежным, но послал с золотом в лагерь Сципиона под видом перебежчика верного ему человека. Он, вызывая к себе доверие, встречался с каждым из воинов, многих подкупил и, назначив им день, ушел назад. И Ганнон передал Гасдрубалу о назначенном дне. Когда Сципион приносил жертвы, они указывали ему опасность от пожара; поэтому он разослал людей по всему лагерю, чтобы каждый, кто видел какой-либо огонь, горевший очень сильно, прекращал его. И опять в продолжение многих дней он приносил жертвы. И, так как жертвы не переставали указывать на пожар, он беспокоился и подумывал о том, чтобы перенести лагерь.
30. Между тем, слуга одного римского всадника, родом ибер, заподозрив нечто относительно задуманной измены, притворился соучастником, пока не узнал всего, и тогда донес об этом господину, который отвел его к Сципиону, и там он уличил всех. Сципион всех казнил и трупы их выбросил перед лагерем. Ганнону, бывшему очень близко, это стало известно, и он не пошел в назначенное место, Гасдрубал же, не зная этого, явился. Когда же он увидел множество мертвых, он понял происшедшее и удалился. И Ганнон стал на него клеветать перед народом, будто он явился к Сципиону, чтобы сдаться, а тот его не принял. Из-за этого Гасдрубал стал еще более ненавистен карфагенянам; в то же самое время Гамилькар, внезапно напав на корабли римлян, захватил одну триеру и шесть грузовых судов, Ганнон же, напав на осаждавших Утику, был отбит. Так как осада была длительной, Сципион снял ее, не достигнув ничего, а машины переправил к городу Гиппону[69]. Но так как и здесь ему ничто не удавалось, то, сжегши машины, как бесполезные, он стал быстро передвигаться по стране, одних привлекая к дружбе, других же грабя.
VI.31. Карфагеняне, недовольные неудачами, выбрали Ганнибала военачальником с неограниченными полномочиями и послали начальника флота[70] с кораблями, чтобы побудить его к скорейшей переправе в Ливию. Одновременно с этим они отправили послов к Сципиону относительно мира, считая, что во всяком случае они добьются чего-нибудь одного: или получат мир, или затянут время, пока не прибудет Ганнибал. Сципион дал им перемирие, и, получив от них средства для содержания войска, разрешил им отрядить послов в Рим; они отправили послов, которые остановились вне стен, как являвшиеся еще врагами, и, введенные в сенат, стали просить о возможности получить прощение. Из сенаторов же одни напоминали о вероломстве карфагенян, о том, сколько раз они заключали соглашения и преступали их, о том, сколько страшного сделал Ганнибал римлянам и союзникам римлян и в Иберии, и в Италии; другие же указывали, что мир будет полезен римлянам не меньше, чем карфагенянам, так как Италия истощена столькими войнами; они последовательно излагали, что будущее полно опасностей, когда против Сципиона немедленно двинутся с огромными войсками Ганнибал из Италии, Магон из области лигуров и Ганнон из-под Карфагена.
32. Будучи в нерешительности, сенат послал Сципиону советников, с которыми он мог бы обсудить и выполнить то, что он найдет полезным. Он согласился на мир с карфагенянами на следующих условиях: Магону немедленно отплыть из области лигуров и на остальное время карфагенянам не набирать наемников, иметь длинных кораблей не более тридцати, не вмешиваться в чужие дела, ограничиваясь тем, что находится в пределах так называемых финикийских рвов[71], отдать римлянам скольких они имеют из них пленных и перебежчиков, внести им тысячу шестьсот талантов серебра[72] в определенное время; Масиниссе - владеть массилиями и всем, чем может, из царства Сифакса. На этом они договорились друг с другом. И послы отплыли, одни в Рим, чтобы принять клятву от консулов, другие из Рима в Карфаген, и власти карфагенян поклялись им. Масиниссе же римляне в знак признательности за союз послали венок из золота, золотую печать, курульное кресло из слоновой кости, порфиру, римскую одежду, златоуздого коня и полное вооружение.
33. Пока все это еще происходило, Ганнибал против воли плыл в Карфаген, предвидя неверность народа к своим правителям и быструю переменчивость его настроений. Сомневаясь еще, будет ли заключен мир, а если это и случится, хорошо зная, что он будет соблюдаться недолго, он прибыл в Гадрумет[73], город Ливии, стал собирать хлеб, разослал людей для покупки коней и привлек к дружбе царя номадов, называемых ареакидами[74]. Четыре же тысячи всадников, которые явились к нему в качестве перебежчиков и которые, будучи подчинены некогда Сифаксу, оказались теперь под властью Масиниссы, он, заподозрив в предательстве, велел перебить, а коней роздал войску. Прибыл к нему и другой царек Месотил[75] с тысячью всадников и Вермина, второй сын Сифакса, правивший еще над большей частью отцовского царства[76]. Города Масиниссы Сципион подчинил себе одни добровольно, другие же силой. Так, Нарку[77] он взял хитростью следующим образом. Пользуясь их рынком[78], он посылал в их город своих людей, как к друзьям. Когда же он решил напасть на них, он послал большое число воинов, тайно имевших при себе ножи, которым велел хорошо обращаться с торгующими, пока они не услышат звуки труб, тогда же нападать на всех, кто попадется им навстречу, и охранять для него ворота.
34. Так была взята Нарка. Карфагеняне же, хотя и заключили соглашение, когда Сципион находился еще на их территории, а их собственные послы не вернулись еще из Рима, разграбили продовольствие, предназначавшееся Сципиону и занесенное ветрами в Карфаген, а сопровождавших его заключили в оковы; хотя буле[79] всячески грозило им и убеждало не нарушать только что заключенного перемирия, они поносили и соглашение, как заключенное несправедливо, и говорили, что голод их беспокоит больше, чем нарушение договора. Сципион между тем не считал достойным возобновлять войну после заключения договора, но требовал удовлетворения, как от друзей, нарушивших обязательства. Но они хотели схватить и послов его, чтобы держать их, пока не вернутся к ним из Рима их собственные послы. Но Ганнон Великий и Гасдрубал Козел[80] вырвали их из рук толпы и отослали в сопровождении двух триер; но другие убедили начальника флота Гасдрубала, стоявшего у мыса Аполлона, как только уйдут сопровождающие триеры, напасть на послов Сципиона. Он напал, и из послов некоторые были убиты стрелами, остальные же ранены и, гребя изо всех сил, успели войти в гавань своего лагеря и соскочили с корабля, уже захватывавшегося врагами: настолько близка была для них возможность стать пленниками.
35. Когда в самом Риме узнали об этом, то было отдано приказание, чтобы послы карфагенян, которые там еще находились по вопросу о мире, немедленно отплыли назад как враги. Они отплыли и бурей были занесены в лагерь Сципиона; начальнику флота, спросившему о них, что должно делать с ними, Сципион сказал: "Не позволять ничего подобного карфагенскому вероломству, но отпустить их невредимыми". Герусия, узнав об этом, упрекала народ, сравнивая эти два поступка, и советовала и теперь просить Сципиона сохранить соглашение и получить от карфагенян удовлетворение за совершенную несправедливость. Но они, уже давно недовольные и самой герусией за плохое ведение дел, за то, что она не предвидела как следует, что для них полезно, подстрекаемые народными льстецами и возбуждаемые бессмысленными надеждами, призывали Ганнибала с войском, какое у него было.
36. [202 г.] Он же, видя размеры войны, приказал им призвать Гасдрубала с бывшими при нем силами. И вот Гасдрубал, освобожденный от произнесенного над ним приговора, передал войско Ганнибалу, но даже и теперь не решался показываться карфагенянам, но скрывался в городе; Сципион же, поставив корабли поблизости от Карфагена, препятствовал доставке карфагенянам с моря продовольствия, причем и с суши они не могли получать много продуктов, так как земля из-за войны была незасеяна. В те же дни произошло конное сражение Ганнибала и Сципиона около Замы[81], в котором Сципион получил перевес[82]; в следующие дни были взаимные столкновения легковооруженных, пока Сципион, заметив, что Ганнибал испытывает сильный недостаток продовольствия и ожидает его подвоза, не послал ночью трибуна Ферма[83] против тех, кто вез это продовольствие. Ферм, заняв холм в узком проходе, убил до четырех тысяч ливийцев и столько же взял живыми в плен, а продовольствие доставил Сципиону.
37. Доведенный до крайности недостатком продовольствия и обдумывая, как может разрешиться настоящее положение дел, Ганнибал отправил к Масиниссе послов, напоминая ему, о его жизни и воспитании в Карфагене и призывая помочь ему заключить договор со Сципионом, ибо прежние проступки были, говорил он, проступками народа и тех, кто еще неразумнее народа. Масинисса, действительно выросший и воспитанный в Карфагене, питая уважение к достоинству города и будучи другом еще многим из тех, кто там жил, обратился с просьбой с Сципиону и примирил их опять на тех условиях, что карфагеняне отдают корабли и людей, которых они взяли, когда те везли продовольствие римлянам, возвращают все разграбленное или же возмещают потерянное по цене, какую установит Сципион, и, как штраф за совершенную несправедливость, вносят тысячу талантов; таково было соглашение; было заключено перемирие, пока карфагеняне не узнают этих условий. Так пришло к Ганнибалу неожиданное спасение[84].
VII.38. Буле карфагенян с большим удовольствием одобрило этот договор и убеждало народ держаться этих решений, указывая на положение, тяжелое во всех отношениях, на теперешний недостаток войска, денег и продовольствия. Но, как это ей свойственно, чернь неразумно полагала, что карфагенские полководцы в своих интересах заключили с римлянами этот договор, чтобы с их помощью властвовать над отечеством: "Что теперь делает Ганнибал, незадолго до этого сделал, - говорили они, - и Гасдрубал, который, сдав лагерь ночью врагам, через небольшой промежуток времени захотел и самого себя отдать Сципиону, приблизившись для этого к его лагерю, а теперь скрывается в городе". Когда при этих словах поднялись крик и смятение, некоторые, покинув народное собрание, стали, обходя город, искать Гасдрубала. Но он успел раньше бежать в гробницу отца и там, приняв яд, лишил себя жизни: однако они извлекли оттуда его труп и, отрубив ему голову, стали носить его на копье по городу. Так Гасдрубал и в первый раз был изгнан несправедливо, и вторично ложно оклеветан Ганноном и тогда был присужден карфагенянами к смерти, и даже после смерти подвергся с их стороны таким оскорблениям[85].
39. Карфагеняне приказали Ганнибалу прервать перемирие, воевать со Сципионом и ввиду недостатка продовольствия возможно скорее решить войну сражением. Ганнибал, послав сообщить об этом Сципиону, прекратил перемирие, а Сципион, напав тотчас же на большой город Парт[86], взял его и переместил лагерь ближе к Ганнибалу. Тот снялся с лагеря, послав к римлянам трех разведчиков, которых Сципион взял в плен, но не убил, как обычно убивают разведчиков, а, приказав провести их по лагерю, по арсеналам и машинам и показать им обучаемое войско, отпустил их, чтобы они обо всем рассказали Ганнибалу. А Ганнибал решил еще раз сойтись для переговоров со Сципионом и, сойдясь, стал говорить, что карфагеняне вознегодовали на прежний мир из-за денег, и если это устранить, а римляне сочли бы достаточным владеть только Сицилией, Иберией и островами, над которыми они властвуют, то соглашение будет твердым. Сципион ему ответил: "Много выгоды будет у Ганнибала за бегство из Италии, если он получит от Сципиона согласие на это". И запретил еще раз посылать к нему послов. После взаимных угроз они отправились каждый в свой лагерь.
40. Поблизости был город Килла[87] и около него холм, удобный для разбивки лагеря; имея намерение захватить его, Ганнибал послал некоторых людей разместить на нем лагерь и, тотчас снявшись с места, двинулся, как будто имея уже холм в своих руках. Но так как Сципион его предупредил и раньше захватил холм, то, не допущенный туда, он всю ночь провел посреди равнины, лишенной воды, все время копая колодцы; его войско, выгребая песок, с трудом находило себе немного мутной воды для питья; без отдыха и пищи, некоторые даже в оружии, его воины провели ночь. Заметив это, Сципион на самом рассвете двинулся на них, утомленных дорогой, бессонницей и жаждой. Ганнибал был недоволен, что ему приходится вступать в сражение не тогда, когда ему бы хотелось, но видел, что если он останется на месте, то будет страдать от отсутствия воды; а если будет отступать, то этим он подымет дух у неприятелей и они, нападающие на него с тыла, причинят ему много неприятностей. Поэтому Ганнибалу необходимо было вступить в сражение. Он тотчас же построил свое войско, имея до 50 тысяч человек и восемьдесят слонов[88]. Стараясь внушить наибольший страх, он поставил первыми слонов с промежутками по всему фронту. За ними находилась третья часть войска, кельты и лигуры; с ними всюду были перемешаны стрелки и пращники, маврусии и гимнесии. Позади них находилась вторая линия, карфагеняне и ливийцы. Третьими же были все, кто последовал за ними из Италии. На них он особенно полагался, так как им приходилось особенно бояться победы римлян. Конница стояла на флангах.
41. Так выстроил свое войско Ганнибал, у Сципиона же было около 23 тысяч пехотинцев, а всадников из италийцев и римлян - тысяча пятьсот[89]. Вместе с ним сражался и Масинисса со многими всадниками-номадами и другой царек Дакама[90] с шестьюстами всадников. Пехоту и Сципион, подобно Ганнибалу, построил в три линии, и все отряды поставил правильно друг за другом, чтобы между ними легко могли проезжать всадники. По фронту каждого отряда он поставил лучших бойцов, которые должны были бросать руками, как стрелы катапульты, в подходивших слонов толстые древка в два локтя длиной, крепкие и в своей большей части обитые железом. И им, и остальным пехотинцам было приказано уклоняться от нападения зверей и, разбегаясь, постоянно бросать в них дротики или, приближаясь возможно ближе, подрезать им жилы на ногах. Так были построены у Сципиона пехотинцы; всадников номадских, привычных переносить вид и запах слонов, он поставил на флангах, италийских же, ввиду их непривычки к этому, - позади всех, они готовы были двинуться через промежутки, когда пехотинцы выдержат первый натиск слонов. У каждого из этих всадников был помощник, несший большое количество дротиков, которыми он собирался отражать зверей. Так обстояло у него дело с конницей; командование правым флангом он передал Лелию, а левым - Октавию[91]. В середине стоял он сам, как и Ганнибал, ввиду взаимного уважения к доблести друг друга, имея около себя всадников, чтобы помогать там, где они увидят своих попавшими в тяжелое положение: Ганнибал - четыре тысячи, Сципион - две тысячи и триста италийцев, которых он сам вооружил в Сицилии.
42. Когда у них было все готово, каждый стал объезжать своих, ободряя их; Сципион на глазах у воинов призывал богов, которых оскорбляли карфагеняне всякий раз, когда нарушали соглашение, и просил войско смотреть не на множество врагов, а на свою доблесть, которой они и раньше одолели этих же врагов, хотя их на этой же земле было и больше. Если и у победивших есть по отношению к будущему страх и неуверенность, или колебание, насколько больше необходимо должно быть это у побежденных. Так возбуждал своих Сципион и успокаивал их относительно малочисленности; Ганнибал же напоминал своим о делах, совершенных ими в Италии, сколько блестящего и великого они сделали, не против номадов, но против всех италийцев в Италии, и с того места, где стоял, указывал на малочисленность врагов и призывал их, чтобы они, будучи более многочисленными, не показали себя на родной земле худшими, чем менее многочисленные враги. Каждый выставлял своим опасность и величие настоящего состязания: Ганнибал, указывая, что это состязание решает судьбу Карфагена и всей Ливии, быть ли ей в рабстве в случае поражения или в дальнейшем властвовать над всем, что они захватили, Сципион же - что в случае поражения для римлян нет даже безопасного отступления, если же они победят, их государство станет еще более могущественным, им самим это даст отдых от настоящих трудов, возможность вернуться домой и славу на будущее время.
43. Так, каждый воодушевляя своих, они начали битву - Ганнибал, подав знак к наступлению трубами, Сципион, приказав ответить тем же. Когда войска сошлись, начали сражение слоны, снаряженные для внушения ужаса и возбуждаемые уколами стрекал со стороны тех, кто на них сидел; но всадники-номады, носясь вокруг них, метали в них дротики один за другим, пока вожаки не вывели их из битвы, израненных, бросившихся бежать и уже переставших слушаться. Так было со слонами, размещавшимися на флангах, стоявшие же в середине фаланги стали топтать римских пехотинцев, бывших неопытными в такой битве, малоподвижных вследствие своего тяжелого вооружения и поэтому не имевших возможности легко от них убегать или их преследовать, пока Сципион не приказал италийским всадникам, выстроенным позади и имевшим более легкое вооружение, соскочить с испуганных коней и, окружив слонов, забросать их дротиками. И он сам, первый соскочив с коня, ранил шедшего впереди слона. Его пример внушил смелость другим и они стали уже отовсюду наносить слонам раны; тогда отступили и слоны.
44. Когда с поля битвы были удалены звери, началось состязание одних лишь мужей и коней. Правое крыло римлян, которым командовал Делий, обращает в бегство стоящих против него номадов, после того как Масинисса ударом копья убил их царька Массату[92]; быстро явившись им на помощь, Ганнибал восстановил положение. На левом крыле, где римлянами командовал Октавий, а у неприятелей стояли кельты и лигуры, и тем, и другим приходилось очень плохо. Сципион послал им на помощь трибуна Ферма[93] с отборным отрядом. Ганнибал же, когда восстановил порядок на левом крыле, поскакал к лигурам и кельтам, ведя с собой вторую линию карфагенян и ливийцев. Видя его, Сципион, в свою очередь, явился туда со вторым рядом своих солдат. Таким образом, сошлись на бой два лучших полководца; те, кто был под их начальством, блестяще вели это состязание, полные уважения к своим вождям; и у тех, и у других не было недостатка в решимости; и бой, и увещания были решительными и сильными.
45. Так как битва была долгой и нерешительной, вожди, жалея своих усталых воинов, бросились друг на друга, чтобы личной схваткой ускорить окончание боя. Оба одновременно бросили копья, Сципион попал в щит Ганнибала, а Ганнибал - в коня Сципиона. Конь, страдая от раны, унес Сципиона назад, пока тот, пересев на другого коня, вновь не бросил дротика в Ганнибала. Но и тогда он не попал в него, а убил находящегося поблизости всадника. В это время, узнав об этом, явился и Масинисса. Римляне, видя, что их полководец сражается за них, как простой воин, с большей силой бросились на врагов, обратили их в бегство и стали преследовать бегущих; те уже не повиновались Ганнибалу, который верхом объезжал их и уговаривал их остановиться и вновь испытать военное счастье. Тогда, потеряв надежду на них, Ганнибал повел в бой тех, которые с ним прибыли из Италии и находились еще в резерве и не двигались с места; он надеялся напасть на римлян, во время преследования расстроивших свои ряды. Те же, разгадав его намерение, ревностно стали отзывать друг друга от преследования и вновь построились для боя. Так как у них не было коней, не было уже и дротиков, они пустили друг против друга в ход мечи и вступили в рукопашный бой. Здесь произошло страшное избиение, наносились жестокие раны, раздавались стоны падающих, громкие радостные крики убивавших, пока, наконец, италийцы[94] и этих не обратили в бегство и не стали преследовать бегущих и не произошло, таким образом, блестящее завершение войны.
46. Во время бегства Ганнибал, заметив множество собравшихся вместе всадников-номадов, быстро подъехав к ним, просил не покидать его и, убедив, напал на преследующих, понадеявшись, что он сможет как-нибудь организовать обратное преследование. Столкнувшись прежде всего с массилиями, он вступил с ними в сражение, и это было единоборство между стоящими друг напротив друга Масиниссой и Ганнибалом. Когда и они понеслись друг на друга, полные возбуждения, Масинисса, бросив копье, попал в щит Ганнибала, Ганнибал и на этот раз поразил у противника коня. Масинисса, выбитый из седла, пеший устремился на Ганнибала и, ударив напавшего на него прежде других всадника, убил его. Приняв копья остальных на щит из слоновой кожи, он вытащил одно из копий, застрявших в щите, и, бросив его в Ганнибала, снова не попал в него, но, подобно Сципиону, убил находившегося поблизости всадника. Извлекая же второе копье, он был ранен в руку и на короткое время вышел из боя. Сципион, узнав об этом, испугался за Масиниссу и поспешил к месту боя, где нашел Масиниссу, перевязавшим рану и снова несущимся на другом коне в бой. И вновь у них завязался равный для обеих сторон и весьма упорный бой, так как и те, и другие стыдились полководцев, пока Ганнибал, заметив на каком-то холме столпившихся иберов и кельтов, не поскакал туда, чтобы и их привлечь к сражению. Тогда сражавшиеся, не понимая причины его удаления, и приняв его отъезд за бегство, добровольно оставили сражение и беспорядочно бежали не туда, куда, как они видели, направился Ганнибал, но куда каждый сумел. Таким образом они рассеялись, римляне же, считая, что битва уже окончена, нестройно преследовали их, тоже не понимая намерения Ганнибала.
47. Но он уже возвращался с холма, окруженный иберами и кельтами. И Сципион опять стал спешно призывать римлян, чтобы они оставили преследование, и выстроил их, причем их было много больше, чем спустившихся с холма; поэтому они без труда их победили. Потерпев неудачу и в этой последней попытке, Ганнибал уже явно обратился в бегство, потеряв всякую надежду. Его преследовало много всадников и среди них Масинисса, который, хотя и страдал от раны, но все время старался догнать его, желая во что бы то ни стало привести Ганнибала пленником Сципиону. Ночь, однако, спасла Ганнибала и, уже в темноте с двадцатью всадниками, которые могли равняться с ним в быстроте бега, он примчался в город, которому имя Тон[95], и узнал, что сюда стеклось после поражения много всадников из бруттиев и иберов. Поэтому, боясь иберов, как варваров, быстрых на всякое решение, и бруттиев, как италийцев, соплеменных Сципиону, как бы они не отвели его к Сципиону, чтобы получить прощение за свои проступки против Италии, тайно бежал оттуда с одним всадником, которому он более всего доверял. Проехав за две ночи и два дня до трех тысяч стадиев, он прибыл в приморский город Гадрумет[96], где у него оставалась некоторая часть войска для охраны хлеба. Вызвав воинов из близлежащих мест и собрав бежавших из битвы, он стал готовить оружие и машины.
VIII.48. Сципион же, одержав такую блестящую победу, ненужную часть добычи стал сжигать сам, подпоясавшись, как обычно делают полководцы римлян. Он отослал в Рим на кораблях десять талантов золота, две тысячи пятьсот талантов серебра, изделия из слоновой кости и наиболее видных из пленных; с ними он отправил Делия, чтобы сообщить о победе и, распродав остальное, вырученные деньги роздал войску; особенно отличившимся он дал подарки, а Масиниссу увенчал и на этот раз. Обходя города, он подчинял их себе. Таков был конец битвы Ганнибала и Сципиона в Ливии, впервые тогда вступивших в сражение друг с другом; в ней погибло у римлян две тысячи пятьсот человек[97], у Масиниссы - еще больше, у неприятелей - двадцать пять тысяч. В плен было взято восемь тысяч пятьсот. К Сципиону перебежало триста иберов, а к Масиниссе - восемьсот номадов.
49. Когда еще ни карфагеняне, ни римляне не получили известий об этом, первые послали к Магону, еще набиравшему наемниками кельтов, приказ вторгнуться в Италию, если он может, или переплыть с наемниками в Ливию, последние же, поскольку это письмо было перехвачено и доставлено в Рим, послали Сципиону новое войско, коней, корабли и деньги. Он же уже направил по земле к Карфагену Октавия, сам же плыл на кораблях. Карфагеняне, узнав о поражении Ганнибала, на быстроходном судне направили к Сципиону послов, во главе которых стоял Ганнон, называемый Великим, и Гасдрубал Козел[98]. Они поставили высоко на носу корабля жезл глашатая и протягивали к Сципиону руки по образу молящихся. Он приказал им явиться в лагерь и, когда они пришли, дал им аудиенцию, восседая на высоком сидении. Они со стенанием бросились на землю, и, когда служители подняли их и приказали сказать, чего они желают, Гасдрубал Козел сказал:
50. "Дозвольте, о, римляне, и этому Ганнону, и всем разумным из карфагенян очистить себя от проступков, в которых вы нас обвиняете; ваших послов, против которых наше отечество прегрешило невольно вследствие голода, мы спасли и отправили к вам. Не следует, чтобы и вы обвиняли всех карфагенян, тех, которые и прежде просили мира, и, получив его, охотно поклялись. Но есть города[99], которые легко склоняются к худшему, и то, что доставляет удовольствие, всегда имеет силу у толпы. Это испытали и мы, не имея возможности ни убедить толпу, ни сдержать ее из-за тех, которые клевещут там на нас и отнимают возможность откровенно говорить перед вами. Не судите, о римляне, с точки зрения вашей дисциплины и благоразумия о том, что делается у нас, но если кому кажется виной и то, что народ повинуется подстрекающим его, то обратите внимание[100] на голод и на безвыходность положения, которая возникла у нас вследствие этих несчастий. Ведь, конечно, не могло быть сознательным делом одних и тех же лиц только что просить о мире и согласиться заплатить такие деньги, и отказаться от длинных судов, кроме немногих, и передать вам большую часть своей державы, и поклясться относительно этого, и принять клятву от вас, отправив для этого послов в Рим, а затем, когда наши послы были еще у вас[101], добровольно все это нарушить. Но скорее всего кто-то из богов лишил нас разума и затем буря, занесшая ваше продовольствие в Карфаген; а вдобавок к этой буре голод отнял у нас способность заботиться о чужих нуждах, когда мы сами нуждались во всем. Нельзя требовать рассудительности от толпы, неорганизованной и испытывающей несчастья.
51. Если же и в этом случае мы кажемся вам виновными, а не несчастными, мы соглашаемся и с этим, и вот поэтому-то и заклинаем вас о прощении. Для не погрешивших ни в чем возможна защита своей справедливости, для погрешивших остается только мольба. Этим путем они скорее получат сострадание от счастливых, когда те посмотрят на изменчивость человеческих дел и увидят, что вследствие внезапных перемен умоляют те, которые вчера сами могли наносить обиды. Так и город карфагенян, величайший и могущественнейший в Ливии, богатый и кораблями, и деньгами, и слонами, и войском, пешим и конным, и многочисленными подданными, процветавший семьсот лет и властвовавший над всей Ливией и другими народами и островами и таким огромным морем и долгое время дерзавший на соперничество с вами самими, ныне имеет надежду на спасение не в море и кораблях, не в слонах и конях, не в подданных, от которых от всех он отказался в вашу пользу, но в вас самих, испытавших от него прежде столько зла. Нужно, чтобы вы, приняв это во внимание и остерегаясь по отношению к себе Немезиды, умеренно пользовались своим счастьем, действовали достойно вашего, о римляне, собственного великодушия и прежнего счастья карфагенян и научились бы на наших бедствиях безропотно переносить перемены, посылаемые божеством, чтобы и по отношению к богам ваше поведение для вас было безгрешным и по отношению ко всем людям достойно похвалы.
52. Конечно, нечего бояться, как бы и теперь карфагеняне, которые за прежнее неразумие подверглись столь тяжкому раскаянью и наказанию, не переменили своего решения. Для людей разумных стражем, охраняющим их от прегрешений, является благоразумие, для склонных же к проступкам - прежние страдания и раскаяние. Естественно, что подвергшиеся наказанию тверже выполняют свои обязательства, чем те, которые этого не испытали. Не следует, чтобы вы, которые упрекаете карфагенян за жестокость и правонарушения, сами подражали им в этом; для впавших в несчастие сами бедствия бывают началом новых правонарушений вследствие безвыходности их положения, для счастливых само человеколюбие находится в их власти. Ни славно, ни полезно для вашей власти уничтожить такой великий город, а не сохранить его. Вы сами - лучшие судьи того, что вам выгоднее. Мы же вам ради своего спасения приводим изо всего главным образом два следующих положения: прежнее достоинство Карфагенской державы и вашу собственную умеренность во всем, которая вместе с оружием подняла вас до такой степени власти и могущества. На каких бы условиях вы ни дали нам мир, мы примем его; излишне говорить о них тем, которые вашей власти вручают все свое".
53. Сказав это, Козел заплакал. Сципион, удалив их, долго совещался с лучшими из окружавших его. Когда он пришел к определенному решению он, вызвав их, сказал так: "Вы не достойны никакого прощения, вы, так часто нагло нарушавшие договоры с нами и, наконец, теперь столь явно и беззаконно совершившие преступление по отношению к посольству, что ни отрицаете этого, ни возражаете на то, что достойны высшего наказания. Но что же обвинять тех, которые сами сознаются во всем? Вы прибегаете к мольбам, вы, которые не оставили бы даже имени римлян, если бы вы победили. Но мы никогда не сделаем вам чего-либо подобного; ведь и послов ваших, бывших еще в Риме, когда вы нарушили клятвенно заключенный договор и совершили преступление против наших послов, наш город отпустил, и я их, занесенных в мой лагерь, отослал к вам, уже воевавшим с нами, невредимыми. Нужно, чтобы вы, обвиняющие сами себя, считали выгодой то, что получите. Я скажу свое мнение, а сенат постановит, что ему будет угодно.
54. Еще раз мы даруем вам, карфагеняне, мир, если вы передадите римлянам длинные корабли, кроме десяти, и слонов, которых вы имеете, и все, что вы за последнее время похитили, или цену потерянного, причем в случае разногласий я буду третейским судьей, передадите также всех пленных и перебежчиков и всех, кого Ганнибал привез из Италии. Все это сделайте в течение тридцати дней с того момента, как будет установлен мир; в течение шестидесяти дней Магон должен удалиться из области лигуров, а вы - вывести гарнизоны из городов, которые находятся вне финикийских рвов[102], отдать всех заложников, которых вы от них имеете, а в Рим каждый год в течение пятидесяти лет вносить по двести эвбейских талантов[103]. И больше не набирать наемников ни у кельтов, ни у лигуров, не воевать ни с Масиниссой, ни с любым другим другом римлян, и чтобы никто из карфагенян не воевал против них, по крайней мере от имени общины. Вы будете владеть городом и всей той областью, которую вы имели внутри финикийских рвов, когда я переплыл в Ливию. Вы будете друзьями и союзниками римлян на земле и на море, причем все это будет, если это одобрит сенат. Когда эти условия будут приняты, римляне удалятся из Ливии в течение ста пятидесяти дней. Если вы захотите получить перемирие, пока не отправите посольство в Рим, вы дадите нам тотчас заложниками сто пятьдесят юношей, которых я сам выберу, дадите также для содержания войску другую тысячу талантов и продовольствие. Когда будет заключен договор, вы получите обратно заложников"[104].
IX. 55. Так сказал Сципион, и послы отнесли его ответ в Карфаген, где народ сходился на собрание в течение многих дней для обсуждения этих предложений, причем у лучших было мнение - принять предложенное и не рисковать всем, отказываясь от повиновения в каких-либо отдельных вопросах, рыночная же толпа, думая больше о потере всего, что они имели - а это было так много, - а не об ужасах настоящего, не хотела принимать этих условий и негодовала, что правители во время голода предпочитают хлеб отдать римлянам для обеспечения перемирия вместо того, чтобы дать его своим согражданам; окружая каждого из них, они грозили, что разграбят и сожгут их дома. Наконец, они решили в настоящих обстоятельствах призвать советником Ганнибала, который имел уже шесть тысяч пехотинцев и пятьсот всадников и стоял в городе Мартама[105]. Он прибыл, и хотя умеренные граждане боялись, как бы этот воинственный муж не подстрекнул толпу продолжать войну, он в речи, полной достоинства, велел принять мир[106]. Но народ, обезумев от гнева, поносил и его и грозил всем, пока одни из знатных не бежали к Масиниссе, другие же, потеряв надежду на спасение государства, добровольно предали сами себя римлянам.
56. Карфагеняне, узнав, что в какой-то гавани Ганнибал собрал много хлеба, выслали к нему грузовые суда и длинные корабли, решив, если они получат хлеб, выступить с оружием из города и лучше подвергнуться всему, что решит послать им судьба, чем добровольно стать рабами римлян. Но когда ветер и буря разбили их корабли, они, разочаровавшись во всем, стали проклинать богов, замышляющих их гибель, заключили перемирие со Сципионом и послали послов в Рим. И Сципион послал от себя тех, которые бы посоветовали признать предложенное. Говорят, что он это сделал по двум причинам: во-первых, он считал, что это полезно государству, и во-вторых, узнав, что консул Гней Корнелий Лентул[107] замышляет отнять у него командование войском, а ему не хотелось, чтобы слава окончания войны досталась другому. Уезжающим он поручил сказать, что, если римляне будут медлить, он сам от своего имени заключит мир.
57. Римляне же очень радовались, что одолели столь великое государство, которое прежде причинило им много бедствий и которое по могуществу занимало второе или третье место на земле, но сенаторы спорили между собой, одни - еще полные гнева и раздражения на карфагенян, другие же - уже жалея их и считая, что в чужих несчастиях они должны принимать решения согласно с достоинством римского народа. Один из друзей Сципиона[108], поднявшись, сказал: "Не о спасении карфагенян, отцы-сенаторы, теперь у нас забота, но о верности римлян по отношению к богам и о доброй славе среди людей, чтобы нам не поступить более жестоко, чем сами карфагеняне, нам, которые обвиняют карфагенян в жестокости, и, всегда заботясь об умеренности в малых делах, не пренебречь ею в более значительных; а ведь их вследствие значительности нельзя скрыть, но по всей земле и теперь и впоследствии пойдет слух об этом, если мы уничтожим прославленный город, владыку морей, который властвовал над многими островами, над всем морем, более чем над половиной Ливии, который в битвах против нас самих проявил столько примеров и счастья и силы; с ним, пока они еще боролись, следовало бороться, но раз они пали, их надо щадить, подобно тому, как и из атлетов никто не бьет уже павшего противника, да и из зверей многие щадят упавших. Следует при счастливых обстоятельствах остерегаться отмщения богов и зависти людей. Если кто внимательно подумает, сколько они совершили против нас, он поймет, что в этом и есть самая страшная воля судьбы, если теперь молят об одном спасении те, которые имели возможность совершить против нас столько и таких деяний и которые недавно блестяще боролись за Сицилию и Иберию. Но за все это они понесли наказание, в последних же своих преступлениях они обвиняют голод, для людей зло самое тягостное, которое может отнять всякую способность мыслить.
58. Я ничего не скажу в защиту карфагенян, так как этого не стоит делать: я ведь хорошо знаю, что и прежде перед этим бывшие договоры они нарушали, но, как поступая в таких случаях, отцы наши достигли такого благоденствия, хотя вы и сами это знаете, я все же вам напомню. Когда все наши соседи, жившие вокруг нас, часто от нас отпадали и постоянно нарушали клятвенные договоры с нами, они не пренебрегли ими - ни латинами, ни тирренами, ни сабинянами. И когда опять-таки жившие вокруг нас айканы, вольски и кампанцы, и все другие племена Италии нарушили договоры с нами, они стойко перенесли это. И племя самнитов, которое трижды пренебрегало дружбой и договорами и восемьдесят лет вело с нами величайшие войны, они не уничтожили, равно всех других, которые призвали Пирра против Италии. Да и мы сами еще недавно не истребили же тех из италийцев, которые присоединились к Ганнибалу, равно и бруттиев, которые до конца боролись вместе с ним против нас, но, наказав их тем, что мы отняли у них часть земли, позволили им владеть остальным, так как одновременно и благочестиво, и полезно для нашего благоденствия не столько истреблять племена людей, сколько учить их благоразумию.
59. Итак, ради чего изменим мы по отношению к карфагенйнам наш образ действий, пользуясь которым доныне мы процветали? Или потому, что их город больше других? Но поэтому он еще больше достоин пощады. Или потому, что они часто нарушали данные нам клятвенно обещания? Но ведь это делали и другие и, можно сказать, все. Или потому, что они теперь подвергаются малому наказанию? Они, у которых отнимаются все корабли, кроме десяти, которые передают нам слонов, свою главную силу, платят 10 тысяч эвбейских талантов[109], отступаются от всех городов и всей страны, над которой они властвуют вне финикийских рвов, и все, что они разграбили, страдая от голода, они, все еще страдая от голода, отдают, а в случае разногласий третейским судьей для них является Сципион, воевавший с ними. Я хвалю Сципиона и за высокие и за многочисленные эти требования, но настойчиво советую ради завистливости судьбы и переменчивости человеческих дел пощадить тех, у которых есть еще, пока мы не заключили с ними соглашения, много кораблей и большое количество слонов, причем Ганнибал, муж самый опытный в военном деле, уже имеет войско, Магон из области кельтов и лигуров ведет других многочисленных наемников, а сын Сифакса Вермина[110] является их союзником, равно как и другие народы номадов; наконец, они имеют много рабов. Если они потеряют надежду на то, что они могут получить от нас, они, не жалея ничего, воспользуются всем этим. Нет ничего страшнее отчаяния в битвах, в которых и божество не всегда справедливо и часто завистливо.
60. По-видимому, и Сципион, предвидя это, прислал нам свое мнение и добавил, что, если мы будем медлить, он сам заключит договор. Естественно, что он лучше нас разбирается в обстановке и что ему виднее, так как он находится на месте. Отвергнув его советы, мы обидим человека, столь любящего свой город, и такого исключительного полководца, который, когда мы и не стремились в Ливию, побудил нас к этому, не взяв войска, сам собрал его для себя и эту кампанию провел для нас настолько счастливо, как мы того и не ожидали. И достойно удивления, что, относясь вначале к этой войне легкомысленно, вы теперь хотите продолжить ее так настойчиво и неумеренно. Если же кто считает, что все это верно, но боится, как бы и теперь карфагеняне не нарушили договоров, то наиболее вероятно, что они, столь много претерпев от прежних нарушений сами будут стражами этих договоров и на будущее время станут чтить благочестие, из-за нечестия пав перед нами на колени; непоследовательно для одних и тех же сенаторов одновременно презирать карфагенян, как уже не имеющих никакой силы, и в то же время бояться их, как могущих поднять восстание. А нам легче уследить за ними, чтобы они вновь не усилились, чем сейчас их окончательно уничтожить; ведь теперь они будут сражаться с отчаянием; впоследствии мы всегда будем сдерживать их, боящихся нас. Достаточно неприятностей будут они иметь и без нас: их будут теснить все живущие вокруг них, помня зло за прежнее их насилие, да и Масинисса, муж, вернейший нам, находясь там, будет всегда следить за ними.
61. Но если кто-либо пренебрежет всем этим, лишь бы самому заменить в командовании Сципиона, наблюдая лишь свои интересы и уверенный, что он встретит покровительство судьбы до самого конца, то что же мы будем делать с городом, взявши его, если только мы его возьмем? Уничтожим его совершенно за то, что они разграбили наши корабли с хлебом? Но они готовы отдать это вместе со многим другим. Или мы этого не сделаем, опасаясь отмщения богов и поношения от людей, но передадим его во власть Масиниссе? Но хоть он нам и друг, не следует делать даже и его безмерно могущественным; напротив, надо думать, что их вражда друг с другом полезна для Римского государства. Или всю эту землю мы пустим в аренду? Но охраняющее ее войско поглотит весь доход: мы будем нуждаться в большом войске, как это естественно в окружении многих соседей, которые все варвары. Или мы пошлем колонистов, заставив их жить среди стольких номадов? Но они всегда будут терпеть от них насилия, так как варвары сильнее их; если же они одолеют их, то на будущее они сами будут нам страшны и будут вызывать у нас зависть, имея страну столь обширную и много лучшую, чем наша. Это, мне кажется, принимая в соображение, Сципион и велит нам принять мольбы карфагенян. Послушаемся поэтому и умоляющих, и нашего полководца".
62. Так он сказал, Публий же Корнелий[111], родственник Корнелия Лентула, бывшего тогда консулом и имевшего намерение быть преемником Сципиона, возразил так: "Только на то, что выгодно, о, отцы-сенаторы, надо смотреть, когда идет война; и насколько этот город, как указывают вот они, является еще могущественным, настолько нам нужно остерегаться его неверности, соединенной с могуществом, и нужно ранее сокрушить силу, если мы не можем устранить их неверность. Для нас нет более удобного случая, чтобы уничтожить страх перед карфагенянами, чем настоящий, когда они во всех отношениях слабы и находятся в безвыходном положении, прежде чем они опять усилятся и в том, и в другом отношении. И конечно, я не отказываюсь разобрать этот вопрос с точки зрения справедливости; мне не кажется, что наше государство предъявило неумеренные требования к карфагенянам, которые, когда благоденствуют, поступают несправедливо и насильничают над всеми, в несчастиях же умоляют и, если добьются успеха, тотчас же нарушают соглашения. У них нет ни уважения к святости договоров, ни твердости слова в клятвах; и вот таких они предлагают спасти, боясь отмщения богов и ненависти людей. Я же думаю, что сами боги поставили Карфаген в такое положение, чтобы когда-нибудь понесли наказание за нечестие те, которые и в Сицилии, и в Иберии, и в Италии, и в самой Ливии, и с нами, и со всеми другими всегда и заключали договоры, и преступали клятвы, и совершали другие страшные и преступные дела. Прежде чем перейти к нашим делам я приведу вам пример их отношения к другим народам, чтобы вы знали, что все будут обрадованы, если мы накажем карфагенян.
63. Они у закинфян[112], в славном городе Иберии, бывшем в договорных отношениях с ними самими и дружественном нам, перебили всех, кто только был в цветущем возрасте, хотя те ни в чем не поступили несправедливо. Они, взяв по договору подвластную нам Нуцерию[113] и поклявшись отпустить каждого с двумя одеяниями, заперли их сенат в баню и, зажегши баню, заставили задохнуться, а уходивший народ перебили копьями. Сенат же ацерранов[114] после заключения с ними договора они бросили в колодезь, а колодезь засыпали. Нашего консула Марка Корнелия[115], обманув его клятвами, повели будто для того, чтобы повидаться с их больным полководцем, и, схватив, отвезли его из Сицилии в Ливию как пленника с двадцатью двумя кораблями[116]. Убили они и Регула, другого нашего полководца, замучив его, когда он, чтобы не нарушить своей клятвы, вернулся к ним. Сколько же совершил Ганнибал, или воюя, или устраивая засады, или преступая клятвы по отношению к городам и войскам нашим, против собственных своих союзников, грабя города и избивая воевавших вместе с ним, было бы долго перечислять. Достаточно сказать, что он разрушил четыреста наших городов. Наших же пленных бросал он во рвы и реки, проходил по ним, как по мостам, других же бросал под ноги слонам, иным же приказывал вступать в единоборство друг с другом, ставя братьев против братьев и отцов против сыновей. А эти недавние события, когда они присылали сюда послов относительно мира и умоляли, и клялись, и, когда послы их были еще здесь, в Ливии же, они разграбили наши суда и заключили в оковы наших воинов. До такой степени безумия доходят они вследствие кровожадности.
64. Так вот какая же может быть жалость или умеренность в проявлении своих чувств со стороны других в отношении тех, которые сами не проявляли в отношении кого бы то ни было ни умеренности, ни мягкости? Как сказал сам Сципион, если бы мы попали в их власть, не оставили бы даже имени римского народа. Но, говоришь ты, тверда их верность, крепко их рукопожатие! Какая верность? Какой договор, какая клятва, которую они не затоптали? Какое соглашение, какие знаки расположения, которых они не осквернили бы своей наглостью? Не будем подражать, говорит он, им! Какое же соглашение мы нарушаем, еще ни в какое с ними не вступавшие в соглашение? Но, говорит он, не будем подражать им в кровожадности. И мы сделаем друзьями и союзниками этих кровожаднейших людей? Ни того, ни другого они недостойны. Но пусть они предадут себя нам по закону побежденных, как многие предавали себя, а мы посмотрим. И что бы мы им ни дали, пусть они видят в этом милость, а не соглашение. Различаются же эти два положения между собой следующим образом. Пока они будут заключать договоры, они будут их нарушать, как и прежде, всегда находя в этих договорах какой-нибудь предлог, находя, что они в них ущемлены; спорные же дела представляют много предлогов. Когда же они передадут себя нам и мы возьмем у них оружие, и самое тело их будет нашим, и они убедятся, что у них нет ничего собственного, тогда падет их надменность и они будут довольны, что бы они от нас ни получили, как будто это нечто чужое. Итак, если Сципиону это кажется иначе, вы имеете возможность сопоставить и обсудить оба мнения; если же он заключит договор с карфагенянами помимо вас, зачем он посылал это дело на ваше решение? Так как вы полномочны судить относительно этого, я высказал свое мнение, которое, я считаю, принесет пользу государству".
65. Это сказал Публий; сенат поставил этот вопрос на поименное голосование, и большинство поддержало мнение Сципиона. Итак, был заключен мир, это уже в третий раз, между римлянами и карфагенянами. И главным образом Сципион считал необходимым побудить к нему римлян или ввиду сказанных соображений, или считая, что римлянам для благоденствия достаточно отнять у карфагенян только право на господство, ведь есть и такие, которые считают, что он ради поддержания благоразумия у римлян желал навсегда оставить им соседа и соперника, внушающего страх, чтобы они, достигнув огромного счастья и безопасности, не стали высокомерными. И то, о чем Сципион тогда думал, об этом немного позднее громко сказал римлянам Катон, порицая их за крайнее раздражение против Родоса[117]. Сципион, заключив этот договор, со всем войском переплыл из Ливии в Италию и вступил в Рим с триумфом, самым блестящим из всех, какие до него были[118].
66. Обычай, который соблюдается и ныне, когда справляется триумф, таков. Все выступают увенчанные венками, впереди идут трубачи и движутся повозки с добычей, проносят башни и изображения взятых городов, картины, изображающие военные события, затем золото и серебро - нечеканенное и в монетах - и если есть, то и другие подобные же ценности, и все венки, которыми наградили полководца за доблесть или города, или союзники, или подчиненные ему войска. Затем шли белые быки, а за быками были слоны и все вожди и самих карфагенян, и номадов, которые были взяты в плен[119]. Впереди самого полководца шли ликторы, одетые в пурпурные туники, и хор кифаристов и играющих на свирелях, подобно тирренской процессии, подпоясанные и с золотыми венками на голове; подобным образом выступают другие в строю с пением и приплясыванием. Их называют лидийцами, потому (думаю), что тиррены являются колонистами лидийцев[120]. Один из них, в пурпурной до пят одежде, в золотых ожерельях и браслетах, делает различные жесты, вызывая смех, как бы насмехаясь над неприятелями. За ним множество носителей благовоний, а за благовониями - сам полководец на колеснице, пестро расписанной, в венке из золота и драгоценных камней, одетый, по отеческому обычаю, в пурпурную тогу с вотканными в нее золотыми звездами, несет скипетр из слоновой кости и лавровую ветвь, которую римляне всегда считают символом победы. С ним всходят на колесницу мальчики и девушки, а на свободных конях с обеих сторон едут юноши, его родственники. За ним следуют все те, которые во время войны были у него писцами, служителями, оруженосцами. И после них войско по илам и когортам, все увенчанное и несущее лавровые ветви; лучшие же воины несут и знаки отличия. Из начальников одних они восхваляют, других осмеивают, а иных порицают; ибо триумф не знает запрета, и все вправе говорить, что только хотят. Прибыв на Капитолий, Сципион распустил процессию, а на угощение он по обычаю пригласил друзей в храм.
X.67. Такой конец имела для римлян вторая война против карфагенян, начавшаяся с Иберии и кончившаяся в Ливии таким договором относительно самого Карфагена. У эллинов в это время проходила сто сорок четвертая олимпиада[121]. Масинисса полный гнева на карфагенян и уверенный в дружбе римлян, захватил значительную часть земли карфагенян, как принадлежавшую некогда ему. Карфагеняне просили римлян помирить их с Масиниссой. Римляне послали третейских судей, которым было велено содействовать, насколько могут, Масиниссе. Так, Масиниссе была прирезана часть земли карфагенян, карфагенянами было заключено соглашение и с ним, которое продолжалось около пятидесяти лет[122]. За это время Карфаген, пользуясь спокойно миром, достиг большого могущества и многолюдства благодаря плодородию земель и выгодному положению у моря.
68. [193 г.] И тотчас, как это случается в счастливых обстоятельствах, одни стали склоняться на сторону римлян, другие - на сторону демоса, некоторые же выражали свои симпатии Масиниссе. Предводительствовали же каждой из этих группировок люди, выдающиеся по славе и доблести: сторонниками римлян - Великий Ганнон[123], избравшими сторону Масиниссы был Ганнибал, прозванный Скворцом, сторонниками же демоса - Гамилькар, которому было прозвище Самнит[124], и Карталон. Они[125], выждав время, когда римляне воевали с кельтиберами[126], а Масинисса пошел на выручку сына, которого окружили и держали в осаде другие иберы[127], убеждают Карталона, бывшего боэтархом[128] и объезжавшего в силу этой власти страну, напасть на подданных Масиниссы, живших в палатках на спорной земле. И он убил некоторых из них, угнал добычу и бывших там в полях ливийцев возбуждал против номадов. Много и других военных столкновений произошло у них друг против друга, пока от римлян не пришли другие послы для разбора их споров, которым также было велено незаметно помогать Масиниссе. И послы закрепили за Масиниссой все, что захватил он раньше, следующим хитрым способом. Они ничего не сказали и никого не выслушали, чтобы Масинисса не потерпел какого-либо ущерба, как это произошло бы при правильном суде, но, став между ними обоими, протянули руки, разделяя их: и это было у них приказание, обращенное к обеим сторонам, примириться. Немного позже Масинисса поднял распри из-за т. н. великих равнин[129] и из-за области пятидесяти городов, которую они называют Туской[130]. Из-за этого карфагеняне вновь прибегли je римлянам. Римляне обещали им и на этот раз отправить послов для решения спора, но затянули отправку, пока можно было уже считать, что дело карфагенян в большей части проиграно.
69. И тогда римляне отправили послов и среди них Катона[131], которые, прибыв на спорную землю, потребовали, чтобы обе стороны предоставили им право решения относительно всего. Масинисса, конечно, как уже захвативший большую долю и всегда твердо полагавшийся на римлян, им это право предоставил, карфагеняне же отнеслись к этому предложению подозрительно, так как знали, что прежние послы судили недобросовестно. Итак, они сказали, что договор, заключенный при Сципионе, не нуждается ни в каком разбирательстве, ни в каком исправлении, надо только, чтобы из него ничего не нарушалось. Но послы, не желая произносить своего решения, удалились и стали осматривать страну, тщательно обработанную и имевшую большие источники доходов. Войдя в город, они увидели, насколько он стал могуществен и насколько увеличилось его население после бывшего незадолго перед тем истребления, причиненного ему Сципионом. Вернувшись в Рим, они говорили, что не столько зависти, сколько страха вызывает у них положение Карфагена, города враждебного и столь значительного, соседнего и так быстро растущего. И особенно Катон говорил, что никогда у римлян даже свобода не будет прочной, пока они не уничтожат Карфагена. Сенат, узнав об этом, решил воевать, но сперва пользовался предлогами, а свое решение держал скрытым. И говорят, что Катон с того времени в сенате постоянно повторял свое мнение, чтобы Карфагена не существовало, Сципион же Назика[132] требовал противоположного, чтобы Карфаген был оставлен целым, на страх, как он думал, для римлян, уже тогда начавшим отступать от сурового образа жизни.
70. [152 г.] У карфагенян же сторонники демократии изгнали заботившихся о делах Масиниссы, которых было около сорока; они провели голосование об их изгнании и заставили демос поклясться никогда их обратно не принимать и не позволять никому вносить предложение об их возвращении. Изгнанные бежали к Масиниссе и стали побуждать его к войне. Он же, и сам желая того же, послал в Карфаген двоих из сыновей, Голоссу[133] и Миципсу[134], требуя принять назад изгнанных из-за него. Перед ними, подходившими к городу, боэтарх запер ворота, боясь, как бы родственники изгнанных не разжалобили демос слезами. А на Голоссу, уже возвращавшегося домой, напал Гамилькар Самнит и некоторых из его спутников убил, самого же его привел в страх, вследствие чего Масинисса, сделав это себе поводом для нападения, стал осаждать город Героскопу[135], подступив к нему в нарушение условий договора. Карфагеняне, 25 тысячами пехотинцев и четырьмястами городских всадников под начальством Гасдрубала, бывшего тогда у них боэтархом[136], ополчились на Масиниссу. Когда они приблизились, Асасис[137] и Суба[138], таксиархи Масиниссы, из-за чего-то поссорившиеся с сыновьями Масиниссы, перешли на их сторону, ведя за собой шесть тысяч всадников; благодаря этому Гасдрубал воспрянул духом, переместил лагерь ближе к царю и в нескольких стычках имел успех. Масинисса, устраивая ему засаду, понемногу отступал, как будто убегая, пока не завел его на большую и пустынную равнину, которую отовсюду окружали крутые холмы, где было полное отсутствие продовольствия. Тогда он, обратившись против неприятелей, стал лагерем на равнине; Гасдрубал же поднялся на холмы, представлявшие как бы своего рода укрепления.
71. На следующий день они собирались вступить в бой, Сципион же Младший[139], взявший впоследствии Карфаген и бывший тогда легатом Лукулла, воевавшего с кельтиберами[140], явился в это время к Масиниссе, посланный просить у него слонов. Навстречу ему Масинисса, сам занятый своим вооружением, как человек, готовящийся к битве, послал всадников и некоторым из сыновей приказал принять явившегося. Сам же он на рассвете выстроил войско, так как, несмотря на то, что ему было восемьдесят восемь лет, он был еще хорошим всадником и скакал на неоседланном коне, как это в обычае у номадов, одновременно и командуя, и сражаясь, как рядовой воин. Из ливийцев номады самые сильные, и хотя все они отличаются долголетием, номады самые долголетние. Вероятно, причина этого в том, что зимой у них не бывает сильных морозов [от которых гибнет все], а лето не очень жаркое, как у эфиопов и индийцев. Поэтому в этой земле и из зверей водятся самые могучие, а люди всегда находятся под открытым небом и в трудах. У них мало вина, а пища у всех простая и полезная. И вот Масинисса, вскочив на коня, стал устраивать войско, а Гасдрубал вывел против него свое в значительно большем количестве, так как уже и к нему пришли многие из страны. Сципион смотрел на сражение с высоты, как в театре. И часто позднее он говорил, что, участвуя во всевозможных сражениях, он никогда так не наслаждался; ибо, говорил он, на одно это сражение, где сошлись на битву 110 тысяч мужей, он смотрел беззаботно. И, применяя несколько возвышенный тон, он говорил, что только двое до него видели подобное зрелище во время Троянской войны. Зевс с горы Иды и Посейдон с Самофракии.
72. Битва шла с зари до ночи, много пало с обеих сторон, и, по-видимому, Масинисса был победителем. Когда он возвращался с боя, ему встретился Сципион. Он же к нему, как к другу по деду, проявил исключительное внимание. Карфагеняне, узнав о прибытии Сципиона, просили его примирить их с Масиниссой. Он свел их, и, когда разговор пошел об условиях, карфагеняне сказали, что уступят Масиниссе землю около Эмпория[141] и дадут тотчас двести талантов серебра и восемьсот со временем, когда же он потребовал выдать ему перебежчиков, они не захотели даже слушать, но разошлись, не достигнув никаких результатов. Возвратился Сципион в Иберию, получив слонов, Масинисса же, окружив холм, где стояли враги, рвом, сторожил, чтобы им не доставлялось никакого продовольствия. И вообще поблизости не было ничего, так что и ему едва лишь издалека с очень большим трудом доставлялось оно в малом количестве. Казалось, что Гасдрубал мог бы тотчас пробиться через линию врагов, пока у него войско было еще сильным и не пострадавшим, но так как у него запасов было больше, чем у Масиниссы, он считал, что заставит Масиниссу вступить в сражение, и оставался, узнав вместе с тем, что едут послы римлян для примирения. Они пришли, но им было сказано, что если у Масиниссы дела хуже, чтобы они прекратили их спор, если же он имеет преимущество, чтобы они еще более подстрекнули его к борьбе.
73. Порученное им они выполнили[142], голод же истощил Гасдрубала и карфагенян; сами они ослабели и не могли уже силой одолеть врагов; они сперва перебили вьючных животных, затем после вьючных животных - коней и ели ремни, варя их. У них распространялись разные болезни как вследствие негодной пищи, так и от отсутствия всякой деятельности и времени года, ибо в одно место и в узкий лагерь была заперта большая толпа людей при обычном в Ливии жарком лете. Когда у них кончились дрова для варки пищи, они стали сжигать деревянные части оружия. Из умерших никто не выносился из лагеря, поскольку Масинисса не снимал охраны, их и не сжигали из-за недостатка дров. Поэтому смертность у них была большая, с очень болезненными явлениями, так как они находились вместе с разлагавшимися и издававшими зловоние трупами. Большая часть войска уже погибла; а остаток, не видя для себя никакой надежды на спасение, постановил выдать Масиниссе перебежчиков, внести пять тысяч талантов серебра в течение пятидесяти лет и принять назад своих изгнанников, в нарушение собственной клятвы, причем сами они должны были выходить через одни ворота по одному, проходя между рядами врагов с одним только одеянием. Когда они уходили, то Голосса, раздраженный недавним нападением на него, или с ведома отца, или сам по себе, послал на них всадников - нумидийцев, которые перебили не защищавшихся, не имевших оружия для отражения врагов и не могших бежать из-за слабости. Так из 58 тысяч мужей совсем немногие спаслись в Карфаген и с ними полководец Гасдрубал и другие из знатных людей.
XI. 74. Такова была война между Масиниссой и карфагенянами, последовала же за ней третья и последняя война римлян в Ливии[143]. Карфагеняне, потерпев поражение от Масиниссы, так, что город стал вследствие этого очень слабым, стали бояться и самого Масиниссы, еще бывшего поблизости с большим войском, и римлян, которые всегда чувствовали вражду к ним и которые постараются найти предлог в произошедшем столкновении с Масиниссой. Их подозрения были совершенно правильны, так как римляне, узнав об этом, тотчас стали набирать войско по всей Италии, не говоря о цели набора, чтобы иметь возможность быстро использовать набранное войско соответственно обстоятельствам. А карфагеняне, считая, что этим они исключат предлог для обвинения, объявили о приговоре к смерти Гасдрубала, бывшего полководцем в этой войне против Масиниссы, и Карталона боэтарха, равно и всех других, которые принимали участие в этом деле, возлагая на них вину за войну. Они отправили также послов в Рим, которые обвиняли самого Масиниссу, но обвиняли и этих лиц, что они, защищаясь от него слишком решительно и поспешно, ввергли этим город в опасность обвинения в том, будто он начинает военные действия. Но когда кто-то из сенаторов спросил послов, как случилось, что они приговорили виновных к смерти не в начале войны, а после поражения и явились к ним в качестве послов не прежде, но только теперь, те затруднились дать подходящий ответ, сенат же, давно решивший воевать и изобретавший для этого предлоги, ответил следующим образом: карфагеняне недостаточно оправдались перед римлянами. Тогда послы, вновь выступив, спросили: если они считаются в глазах сената виновными, то какой ценой они смогут смыть обвинение; сенат дословно ответил так: "если удовлетворите римлян". Когда они стали искать, что будет достаточно для удовлетворения, одни полагали, что римляне хотят, чтобы была увеличена сумма денег, определенная при Сципионе, другие же - чтобы они отступились в пользу Масиниссы от спорной земли. Находясь в затруднении, они вновь отправили послов в Рим и просили их узнать точно, что является для римлян достаточным удовлетворением. На это римляне опять сказали, что карфагеняне хорошо знают это. С этими словами они отослали послов обратно[144].
75. И вот карфагеняне были в страхе и недоумении, Утика же, величайший после Карфагена город Ливии, имевший удобные гавани для причала судов, достаточно большие к тому же для высадки войск, отстоящий от Карфагена на шестьдесят стадиев и хорошо расположенный для войны с карфагенянами, разочаровавшись тогда в деле карфагенян и проявляя в подходящий момент старинную свою ненависть к ним, отправила послов в Рим, которые передали Утику в распоряжение римлян[145]. Сенат, до того стремившийся к войне и к ней готовившийся, когда к римлянам присоединился такой укрепленный и удобно расположенный город, открыто выразил свое намерение и, собравшись на Капитолий (где они обычно рассматривали вопрос о войне), постановил воевать с карфагенянами. Военачальниками они тотчас же послали консулов: над пехотой - Мания Манилия, а над флотом - Луция Марция Цензорина[146], которым тайно было указано не прекращать войны, прежде чем они не разрушат Карфагена. Принеся жертвы, консулы отплыли в Сицилию, чтобы переправиться оттуда в Утику; плыли же они на следующих кораблях: на пятидесяти пентерах, на ста гемиолиях[147] и на многих других без военного оборудования, легких и круглых торговых судах. На них плыло войско в 80 тысяч пеших и до четырех тысяч всадников[148], все отборные воины, ибо, ввиду столь замечательного похода и явной надежды на победу, всякий и из граждан, и из союзников стремился на эту войну, и многие записывались в ряды войска даже в качестве добровольцев.
76. Карфагейянам и объявление войны, и начало военных действий было сообщено одновременно одним вестником; он принес и постановление о войне и вместе с тем сообщил, что против них плывет флот. Пораженные этим, они стали отчаиваться в своем положении и потому, что у них не было кораблей, и потому, что так недавно они потеряли такое количество молодежи; у них не было ни союзников, ни готовых наемников, ни хлеба, собранного на случай осады, и ничего другого, как это бывает при не объявленной наперед и столь стремительно начатой войне, и сами не имея возможности сопротивляться одновременно и римлянам, и Масиниссе. Поэтому они отправили других послов в Рим, дав им полномочия решать все по своему усмотрению, чтобы, как только могут, уладить дело при сложившихся обстоятельствах. Сенат сказал им, что, если карфагеняне дадут консулам, еще находящимся в Сицилии, в качестве заложников триста знатнейших среди них детей в ближайшие тридцать дней и выполнят все другое, предписанное им, они будут иметь Карфаген свободным и автономным и всю землю, которую они имеют в Ливии. Это было постановлено во всеобщее сведение, и сенаторы дали послам отнести это решение в Карфаген; тайно же они послали приказ консулам держаться того, что было поручено им частным образом[149].
77. Карфагеняне относились с подозрением к сенатскому решению, передавая заложников не на основании твердого соглашения; но так как они находились в такой опасности, то, возлагая надежды на то, что они не уклонятся ни от какого условия, они со всем рвением, предупреждая назначенный срок, повезли своих детей в Сицилию, причем их оплакивали родители и домашние, особенно матери, которые с безумными воплями обнимали детей, хватались за корабли, везущие их, и полководцев, их сопровождавших, бросались к якорям, разрывали снасти, руками обвивали моряков и препятствовали плаванию. Были среди женщин и такие, которые плыли за кораблем далеко в море, проливая слезы и смотря на детей. Находившиеся же на берегу рвали на себе волосы и били себя в грудь, как при жестокой печали; им ведь казалось, что дача заложников - это лишь красивое выражение, на деле же это - сдача города, когда эти дети отдаются без какого-либо определенного соглашения. И многие из них среди воплей и это пророчили городу, говоря, что выдача детей нисколько ему не поможет; такова вот была отправка заложников в Карфагене, в Сицилии же консулы, приняв их, переслали в Рим, а карфагенянам сказали, что все остальное, что нужно для окончания войны, они скажут в Утике.
78. Переплыв туда, они стали лагерем - пешие там, где некогда был лагерь Сципиона, а корабли - в гаванях утикийцев. Когда послы из Карфагена прибыли и туда, консулы сперва воссели на высоком трибунале, причем рядом с ними стояли гегемоны[150] и хилиархи[151], войско же было построено по обеим сторонам длинными рядами в блестящем оружии, с высоко поднятыми значками, чтобы по ним послы могли сообразить о многочисленности войска. Когда консулы приказали трубачу дать знак молчания, а глашатай возгласил, чтобы послы карфагенян подошли, их повели между длинными рядами войска, к самому же возвышению они не могли приблизиться: посредине была протянута веревка; консулы приказали им говорить, чего они хотят. Послы стали говорить много разных жалобных слов - и о договорах, бывших у них с римлянами, и о древности самого Карфагена, обширных его размерах и его силе, его величайшем и продолжительном прошлом господстве на земле и на море. Они сказали, что говорят это не для самовосхваления: в таких несчастьях не время самовосхвалению, "но пусть острота перемены нашего положения будет для вас, о римляне, основанием к благоразумию и умеренности. Ведь самые могущественные - те, которые, жалея пострадавших, основывают свои благие надежды на том, что они ни в чем не погрешают по отношению к судьбе других. И это достойно вас и вашего благочестия, на которое вы претендуете больше всех людей.
79. Если бы у нас были даже самые немилостивые враги, то довольно несчастий, которые мы потерпели, мы, которые лишены господства и на земле, и на море, которые передали вам корабли и не приобретаем других, которые отстранены от охоты на слонов и от приобретения их иным путем, передали и прежде, и теперь вам знатных заложников и своевременно платили дань, мы, которые привыкли получать ее от других. И этого было достаточно вашим отцам, с которыми мы воевали; и договор при них был заключен с нами, как с друзьями и союзниками, и клятва, принесенная при этом договоре, равна для обеих сторон. И они нам, с которыми воевали, были после этого верными союзниками; вы же, с которыми мы ни разу даже не вступали в сражение, в нарушении какого пункта этого договора, обвиняя нас, так стремительно постановили начать эту войну и без объявления ее двинулись на нас? Может быть, мы не дали дани? Или у нас есть корабли, или вызывающие зависть слоны? Или с тех пор мы не были верными по отношению к вам? Или мы не заслуживаем жалости, когда у нас так недавно 50 тысяч человек погибли от голода? Но мы воевали с Масиниссой, слишком многого он захотел; но и это все мы переносили из-за вас. Действуя беспрерывно и беззаконно против нас и против того места, в котором он был вскормлен и воспитан, он отнял у нас землю около Эмпория[152], захватив и ее, он пошел за другими, пока не привел в беспорядок наш договор с вами; если это является поводом к этой войне, то мы и тех, которые двинулись против него, чтобы защищаться, приговорили к смерти, и к вам отправили послов, которые оправдывались относительно этого, и других, имевших полномочия решать все по своему усмотрению, чтобы заключить договор на каких хотите условиях. Зачем же нужны корабли, флот и войско против мужей, не только признающих, что они погрешили, но и всецело поручающих себя вам? Что это мы предлагаем не с целью обмануть вас, не скряжничая, готовые потерпеть, чем бы вы нас ни наказали, доказано достаточно ясно. Ведь мы тотчас отослали по вашему требованию знатных детей как заложников, как было приказано постановлением, раньше назначенных тридцати дней. В том же самом постановлении сказано, что если мы передадим вам заложников, вы позволите Карфагену быть свободным и автономным, владеющим тем, что мы имеем".
XII. 80. Так сказали послы. Цензорин, поднявшись, ответил следующее: "Что мне говорить вам, карфагеняне, о причинах войны? Ведь вы отправляли в Рим послов, и они узнали об этих причинах от сената. В том же, что ваши поступки по отношению к нам были лживы, в этом я вас уличу. Ведь в постановлении ясно сказано, и мы вас об этом предупредили в Сицилии, принимая заложников, что остальные решения будут сообщены вам в Утике. Конечно, за быстроту доставки заложников и за выбор их мы вас хвалим; но какая нужда в оружии тем, которые честно хотят жить мирно? Итак, все оружие, сколько бы его у вас не было, и государственное, и частное, которое каждый из вас имеет, и дротики, и катапульты, передайте нам". Послы на это сказали, что им приходится слушаться, но они не знают, как они будут защищаться от Гасдрубала, которого они приговорили к смерти и который, собрав уже до 20 тысяч воинов, расположился лагерем у самого Карфагена. Когда консулы сказали, что римляне позаботятся об этом, послы обещали выдать оружие. Вместе с послами были отправлены Корнелий Сципион Назика и Гней Корнелий по прозвищу Испанский[153], они приняли 200 тысяч всякого рода оружия, бесконечное множество стрел и дротиков, до двух тысяч катапульт, выпускающих заостренные стрелы и камни. Это было замечательное и в то же время странное зрелище, когда на огромном количестве повозок враги сами везли своим врагам оружие; за ними следовали послы и все члены совета старейшин и знатнейшие лица города, и жрецы, и другие выдающиеся лица; они надеялись, что консулы почувствуют к ним или уважение, или сожаление. Введенные со знаками своего достоинства к консулам, они стали перед ними. И вот Цензорин (так как он был более красноречив, чем его сотоварищ по власти), встав и помолчав долгое время с жестким выражением лица, наконец, сказал следующее:
81. "Что касается повиновения, о, карфагеняне, и готовности до сего времени и в отношении заложников, и в отношении оружия, мы вас хвалим, но нужно в тяжелых обстоятельствах говорить кратко. Выслушайте с твердостью остальные приказы сената, уйдите для нашего спокойствия из Карфагена, поселитесь в каком хотите месте вашей страны в восьмидесяти стадиях от моря, так как этот город решено срыть до основания". Когда он это еще говорил, они с криком стали поднимать руки к небу и призывали богов как свидетелей совершенного над ними обмана; много горьких поношений высказывалось против римлян или потому, что они уже были готовы умереть, или, обезумев, или сознательно раздражая римлян, чтобы вызвать их на оскорбление послов. Они бросались на землю, бились о нее и руками, и головами; некоторые разрывали одежды и истязали собственное тело, как охваченные безумием. Когда же, наконец, у них прекратился острый приступ отчаяния, наступило долгое и полное печали молчание, и они лежали, как мертвые. Римляне были поражены, и консулы решили терпеливо переносить их речи, как потрясенных таким невероятным приказом, пока у них не пройдет негодование, хорошо зная, что величайшие бедствия сначала толкают на безумную храбрость, со временем же дерзость сгибается перед необходимостью. Это испытали тогда и карфагеняне: когда во время молчания сознание их несчастия еще глубже овладело ими, они перестали негодовать; с воплями оплакивали они и себя, и детей, и жен, называя их по именам, и самую родину, обращаясь к ней с жалобами, как к живому человеку. Жрецы громко называли имена святилищ и находящихся в них богов, упрекая и их, словно присутствующих, в своей гибели. И они все так жалобно оплакивали и свою родину, и самих себя, что и римляне заплакали вместе с ними.
82. Хотя и консулов охватила жалость при виде превратности человеческой судьбы, но они оставались суровыми, ожидая, пока карфагеняне насытятся своим плачем. Когда же последние прекратили стенания, вновь наступило молчание. И дав себе отчет в том, что их город безоружен и малолюден, что нет у них ни кораблей, ни катапульт, ни стрел, ни мечей, ни людей, способных обороняться, так как недавно еще погибло у них 50 тысяч человек, что у них нет никакого наемного войска, ни друга, ни союзника, ни времени, чтобы их приобрести, что враги держат в своих руках и их детей, и оружие, и страну, и осаждают город вооруженные, с кораблями, с пехотой, с машинами и конями, что Масинисса, другой их враг, у них под боком, - они воздержались от шума и дальнейшего выражения негодования, как нисколько не помогающих в несчастьях, и вновь обратились к речам. И Баннон[154], которому было прозвище Тигилла, самый знатный из всех присутствовавших тогда, попросив разрешения говорить, сказал:
83. "Если есть у нас помимо сказанного еще прежде вам, римляне, право на слово, мы будем говорить не для того, чтобы выставлять свое право (не ко времени несчастным спорить), но чтобы вы узнали, что у вас есть основательный и разумный повод оказать нам милосердие. Ведь мы, властители Ливии и моря в самых широких пределах, воевали с вами за гегемонию; от нее мы отказались при Сципионе, когда передали вам корабли и слонов, которых имели, и взяли обязательство платить вам дань и даем ее своевременно. Во имя богов, которыми тогда клялись, пощадите нас, пощадите клятвы Сципиона, клявшегося, что римляне будут карфагенянам союзниками и друзьями. Нет ничего, в чем бы мы погрешили против этого договора. У нас нет ни кораблей, ни слонов, мы не уклоняемся от взносов дани, но были даже вам союзниками против трех царей[155]. Пусть не сочтет нужным кто-либо упрекнуть нас, если это раньше мы уже говорили, когда вы требовали оружия, ибо несчастия делают многословными и вместе с тем при молениях нет ничего могущественнее, как ссылка на договор, да и мы не имеем возможности прибегнуть к чему-либо другому, кроме слов, мы, которые всю нашу мощь выдали вам. Таковы прежние условия, поручителем которых, о римляне, является Сципион. Что же касается настоящих условий, вы, консулы, являетесь для нас и творцами их и свидетелями. Вы потребовали заложников, и мы отвели вам самых лучших. Вы потребовали оружия и получили все, чего даже после осады взятые города добровольно не отдают. Мы верили обычаю и образу действия римлян. Ведь и сенат прислал нам обещание, и вы, требуя заложников, говорили, что разрешите Карфагену быть автономным, если получите их. Если было прибавлено, что остальные ваши приказания будут сообщены потом, не достойно вас было при требовании дать заложников, требовании совершенно ясном, обещать, что город будет автономным, а затем как какую-нибудь поправку к выдаче заложников потребовать, чтобы сам Карфаген был разрушен. Если вы считаете законным его уничтожить, то каким образом вы оставите его свободным или автономным, как вы говорили?
84. Вот что имели мы сказать и о прежних договорах, и том, который был заключен между нами. Если и этого вы не примете во внимание, то мы перестанем говорить - что остается еще несчастным - станем плакать и просить. О многом можем мы молить из-за множества бедствий: мы взываем ради города древнего, по воле и благоволению богов воздвигнутого, во имя его славы, достигшей такой высоты, ради его имени, известного по всей земле, ради стольких святилищ, в нем находящихся, и богов, не причинивших вам никакого зла: не лишайте их торжественных служений, шествий и праздников, не лишайте гробницы обычных приношений, так как мертвые ни в чем перед вами не повинны. Если есть у вас жалость даже к нам (а вы говорите, что, жалея нас, вы разрешаете нам переселиться), пощадите государственный алтарь, пощадите площадь, пощадите богиню-хранительницу совета - и все остальное, что еще для живых радостно и ценно. Ведь в самом деле, чего вам еще бояться Карфагена, вам, владеющим и нашими кораблями, и нашим оружием, и вызывающими зависть слонами? А относительно переселения, если кому-либо покажется, что вы предлагаете нам это в утешение, то это - дело невыполнимое, переселиться в глубь материка людям, живущим благодаря морю, бесчисленное количество которых работает на море. Вместо этого мы делаем вам другое предложение, более приемлемое для нас и более славное для вас: город, ни в чем не повинный перед вами, оставьте невредимым, нас же самих, которых вы переселяете, если желаете, убейте. Ведь только так вы покажете, что вы гневаетесь на людей, а не на храмы, богов, могилы и город, ни в чем не виновный.
85. К славе благородства и благочестия стремитесь вы, римляне, во всех делах и в счастливых обстоятельствах показываете свою умеренность; и это вы внушаете всем, кого бы вы не побеждали. Так вот, ради Зевса и богов, и других, и всех тех, которые еще теперь хранят Карфаген (да никогда они ни вам, ни детям вашим не воздадут злом за понесенные бедствия!), да не нарушите вы вашей собственной доброй славы впервые по отношению к нам, не оскверните вашего доброго имени таким поступком, который и совершить трудно и столь же тяжко о нем слышать; к тому же он будет совершен вами первыми. Ведь много было войн у эллинов и у варваров, много и у вас, о, римляне, против других народов: и никто никогда не разрушал до основания города, протянувшего до битвы руки с просьбой о пощаде и передавшего оружие и детей и согласившегося перенести любое наказание, какое только есть у людей. Во имя богов, которыми мы клялись, изменчивости человеческой судьбы и страшнейшей для счастливых Немезиды мы просим вас, чтобы вы сами не накладывали своими руками пятна на свою добродетель, не доводили наши несчастья до неисцелимой гибели, но разрешили, если вы сами не дадите нам владеть своим городом, еще раз послать, по крайней мере, в сенат послов относительно него и молить об этом. Вы видите, что это короткая отсрочка, но в этот короткий промежуток времени она несет нам долгое мучение вследствие неизвестности будущего; вам же равно безопасно будет теперь ли или немного спустя совершить намеченное, но зато вам прибавится слава благочестия и человеколюбия".
86. Это сказал Баннон, но по суровому выражению консулов в течение всей речи было ясно, что они ни в чем не уступят карфагенянам; когда он кончил, Цензорин ответил: "Относительно того, что предписал сенат, зачем нужно много говорить? Он предписал, и должно быть сделано; и мы не можем отложить исполнение того, что уже давно было приказано исполнить. Если бы мы это приказывали вам, как врагам, нужно было бы только сказать и принудить сделать; когда же это делается, о, карфагеняне, ради общей пользы, может быть, отчасти и нашей, но гораздо более вашей, я не откажусь изложить вам и основания этого решения, если вас можно скорее убедить, чем принудить силой. Это море всегда побуждает вас, помнящих о былой вашей власти и силе на нем, поступать несправедливо и от этого ввергает вас в несчастья. Ведь из-за него вы старались захватить Сицилию и потеряли Сицилию; вы переправились в Иберию и потеряли Иберию. И после заключения перемирия вы грабили купцов, особенно наших, и, чтобы скрыть это, топили их, пока, пойманные с поличным, вы не откупились от нас Сардинией. Так и сардов вы потеряли из-за моря, которое как бы создано, чтобы побуждать всех стремиться всегда к большему из-за быстроты в действиях на нем.
87. И афинян оно, когда они предались морскому делу, и чрезвычайно возвеличило, и погубило; морские прибыли похожи на купеческие, которые заключают в себе и возвеличение, и полную гибель. Вы ведь знаете, что те самые, о которых я только что упомянул, распространив свою власть по Ионийскому морю до Сицилии, не прежде отказались от жажды захвата и наживы, чем потеряли всю свою власть, и гавани и корабли передали врагам, приняли в город чужой гарнизон и сами срыли свои длинные стены; и стали они тогда даже почти что материковыми жителями. И это надолго спасло их. Ведь более устойчива, о, карфагеняне, жизнь на материке в занятиях земледелием, свободная от опасностей. Правда, выгоды там, может быть, меньше, но одновременно доходы от земледелия надежнее и безопаснее, чем от морской торговли. А в целом, мне кажется, город, стоящий на море, является скорее каким-то кораблем, чем землей: он всегда подвержен волнениям в делах и переменам; город же, стоящий в глубине страны, пользуется безопасностью, как находящийся на земле. Поэтому и в древности царские резиденции, как правило, были в центре их стран, и потому-то оказались столь обширными царства мидян, ассирийцев, персов и других.
88. Но я перестану ссылаться на пример царских резиденций, не имеющих к вам никакого отношения; посмотрите на вашу Ливию, сколько городов внутри этой страны живут безопасно. С любым из них вы можете стать соседями, чтобы избавиться от раздражающего вас вида и чтобы не было у вас тягостных воспоминаний о тех несчастиях, которые вы испытываете ныне, когда, смотря на море, лишенное кораблей, вы вспоминаете о множестве кораблей, которые вы имели прежде, и о всей той добыче, которую вы ввозили, и в какие гавани вы гордо вступали и наполняли добычей верфи и склады снастей. О чем напоминают вам внутри ваших стен выстроенные казармы для войск, коней и слонов? О чем рядом с ними выстроенные склады? Какие чувства побуждают в вас все это? Что другое, кроме огорчения и страстного желания вернуть потерянное, если когда-нибудь представится к этому возможность? Это - вполне человеческое чувство, когда люди, вспоминая о бывшем некогда счастье, надеются, что счастье вернется; лекарство же, исцеляющее наши бедствия, - это забвение, которого нельзя получить, если вы не избавитесь от этого зрелища. И самое явное тому доказательство - то, что вы, часто получавшие прощение и заключавшие договор, постоянно нарушали клятвы. Итак, если еще вы стремитесь к власти и, теряя ее, злобствуете против нас и выжидаете подходящего момента, тогда вам нужен этот город и такие гавани и верфи и эти стены, выстроенные наподобие лагеря. Но зачем мы будем щадить явно уличенных врагов? Если же вы честно отказываетесь от власти, не на словах только, но и в помышлениях, берете себе только то, чем вы владеете в Ливии, и на этом без всяких возражений заключаете с нами договор, ну же, покажите это и на деле, переселившись в глубь Ливии, которой вы владеете, и уйдя от моря, от которого вы отказались.
89. И не притворяйтесь, что вы просите пощадить святилища, алтари, площади и могилы; из всего перечисленного могилы останутся на месте; если вы захотите, то сможете, приходя сюда, приносить умилостивительные жертвы и совершать жертвоприношения в святилищах, являясь сюда. Остальное мы уничтожим. Ведь вы приносите жертвы не верфям, не стенам несете умилостивительные дары. И, переселившись, вы можете создать новые очаги и другие святилища и площади, и скоро они станут для вас отчими, так же, как, покинув все это в Тире, вы переменили это на вновь созданное в Ливии и приобретенное вами тогда теперь считаете отчим. Кратко говоря, поймите, что мы постановили это не по вражде к вам, но для сохранения твердого согласия и общей безопасности; если вы вспомните, ведь мы и Альбу[156], бывшую не враждебной нам, но нашей метрополией, не из неприязни, но высоко чтя ее, как ее колонисты, для общей пользы переселили в Рим, и это принесло пользу обеим сторонам. Но, говорите вы, есть у вас еще много работников, которые получают свое пропитание, трудясь на море. И об этом мы подумали, чтобы вам было удобно сообщаться с морем, и вы могли бы легко ввозить и вывозить продукты; ведь мы велим вам отойти от моря не на большое расстояние, а только на восемьдесят стадиев[157]. Ведь мы, предписывающие вам это, находимся от моря на расстоянии ста стадиев[158]. Мы даем вам выбрать место, какое хотите, и, переселившись, жить там по своим законам. Это и есть то, о чем мы говорили ранее, что мы оставим Карфаген автономным, если он будет нам повиноваться; ибо Карфагеном мы считали вас, а не землю"[159].
XIII. 90. Сказав это, Цензорин замолчал. И так как карфагеняне, пораженные его словами, не ответили ничего, он прибавил: "Что нужно было сказать, убеждая и утешая вас, сказано; приказание же сената должно быть выполнено и выполнено немедленно. Итак, идите: ведь вы все-таки еще послы". Так он сказал, они же, удаляемые служителями, предвидя, что будет сделано карфагенянами, вновь попросили разрешения говорить. Вновь допущенные, они сказали: "Мы видим, неумолимость приказания; ведь вы не даете нам даже права отправить послов в Рим. У нас нет надежды еще раз прийти к вам: мы будем убиты карфагенянами, прежде чем закончим нашу речь. Мы просим вас не за себя (мы готовы перенести все), но еще раз за самый Карфаген; может быть, он, пораженный страхом, сможет подчиниться своему несчастью. Поставьте около него корабли, пока мы пойдем отсюда сухим путем, чтобы, и видя и слыша, что вы приказываете, они это перенесли, если только могут. Мы попали в такое безвыходное и бедственное положение, что сами заклинаем вас двинуть корабли против нашего отечества". Сказав это, они ушли, Цензорин же, двинувшись с двенадцатью пентерами, стал на якорь около города. Из послов часть разбежалась во время пути, но большинство молча продолжало путь.
91. Карфагеняне же - одни смотрели со стен, ожидая, когда придут послы, и негодовали, что они так медлят, и рвали на себе волосы; другие же пошли навстречу подходящим, не имея больше сил ждать и побуждаемые желанием скорее узнать результат. Видя суровое выражение приближавшихся, они били себя в лицо и обращались с вопросами, одни ко всем вместе, другие же отдельно к каждому, если кто был дружен или знаком с кем-либо из них, хватая его и расспрашивая о случившемся. Так как никто не отвечал, они застонали, как бы предчувствуя явную гибель. Бывшие на стене, услышав это, застонали вместе с ними, ничего еще не зная, но как при явном и большом несчастье. Около ворот они едва не задавили послов, бросившись к ним целой толпой; они их едва не растерзали, но послы сказали, что прежде им надо встретиться с советом старейшин. Тогда только они расступились перед ними, другие же пошли вслед, обуреваемые желанием скорее все узнать. Когда они вошли в здание совета, старейшины удалили остальных и одни заседали среди своих, толпа же стояла вокруг здания. Послы сначала объявили приказание консулов, и тотчас в совете поднялся вопль, и народ, стоявший снаружи, также завопил. Затем, когда послы перешли к тому, что возражали они, защищаясь и прося и убеждая разрешить им отправить послов в Рим, в совете вновь наступило глубокое молчание; все ожидали, желая узнать, чем все кончилось; и народ также молчал. Когда же они узнали, что даже отправить послов им не разрешили, они горько плача, подняли вопль, и народ ворвался к ним.
92. И тут начались несказанные и безумные стенания; так, говорят, менады в вакхическом исступлении произносят дикие, нечеловеческие речи. Одни стали мучить и терзать, как виновников этого коварства, тех из старейшин, которые внесли предложение дать заложников; другие так поступали с теми, кто советовал выдать оружие; иные бросали камнями в послов, как вестников бедствий; иные разбежались по городу. Тех италийцев, которые еще были среди них, так как это бедствие надвинулось неожиданно и без всякого объявления, они подвергли различным мучениям, приговаривая, что они отплачивают им за заложников, за выдачу оружия и за обман. Весь город наполнился стенаниями и воплями гнева, страхом и угрозами; на улицах они сзывали своих самых близких и бежали в святилища, как в убежища; они поносили богов, говоря, что они не могли охранить самих себя. Другие же бросились к арсеналам и плакали, видя их пустыми. Иные бежали к верфям и оплакивали корабли, выданные вероломным врагам. Некоторые звали по именам слонов, как будто те были еще здесь, они поносили и своих предков, и самих себя, говоря, что следовало, не передавая ни кораблей, ни слонов, не внося дани, не передавая оружия, умереть вместе с родиной, когда она была в полном вооружении. Более же всего гнев их разжигали матери заложников; как некие Эринии из трагедии, они с завыванием кидались на каждого встречного, напоминая о выдаче детей и о своих предсказаниях; они насмехались над ними, говоря, что боги должны защищать их вместо детей. Небольшая часть, которая еще не потеряла головы, стала запирать ворота и вместо катапульт сносить на стену камни.
93. Совет в тот же день постановил воевать и объявил об освобождении рабов[160], полководцем же избрали для внешних действий Гасдрубала, которого раньше они присудили к смертной казни, имевшего уже собранными 20 тысяч человек[161]. И кто-то быстро отправился к нему с просьбой не помнить зла на отечество, находящееся в крайней опасности, и не возлагать на него теперь ответственности за то, что по необходимости из-за страха перед римлянами несправедливо сделано против него. Внутри же стен полководцем был выбран другой Гасдрубал, внук Масиниссы по дочери[162]. Они отправили послов и к консулам, вновь прося перемирия на тридцать дней, чтобы отправить посольство в Рим. Потерпев неудачу и на этот раз, они почувствовали в себе удивительную перемену и решимость лучше претерпеть что угодно, чем покинуть город. В результате перемены настроения их быстро наполнила бодрость. Все государственные и священные участки и все другие обширные помещения были превращены в мастерские. Работали вместе и мужчины, и женщины и днем, и ночью, отдыхая и получая пищу посменно в назначенном размере. Они вырабатывали каждый день по сто щитов, по триста мечей, по тысяче стрел для катапульт; дротиков и длинных копий пятьсот и катапульт, сколько смогут. Для того, чтобы их натягивать, они остригли женщин ввиду недостатка в другом волосе[163].
94. В то время как карфагеняне с таким рвением готовились к войне, консулы, быть может, отчасти не решаясь сразу приступить к такому небывалому делу, а вместе с тем и считая, что они возьмут, когда захотят, безоружный город силой, все еще медлили. Они также думали, что карфагеняне сдадутся вследствие недостатка продовольствия, как часто бывает в тяжких обстоятельствах, что в первый момент люди возражают, с течением же времени и по размышлении их охватывает страх, что они не оказали повиновения. Эту мысль решился высказать и некто из самих карфагенян, когда ему показалось, что их уже начинает охватывать страх; выступив в собрании как будто бы с другим предложением, он сказал, что, поскольку они безоружны, из несчастий нужно выбирать меньшее; таким образом, он ясно высказал свое мнение. И Масинисса был недоволен римлянами; ему было тяжело, что сам он, поставив на колени мощь карфагенян, должен видеть, как быстро появились другие, чтобы получить титул победителей, не согласовавшись с ним раньше, чем прийти, как они это делали в прежних войнах. Однако, когда консулы, испытав его, призвали его к совместным действиям, он сказал, что пошлет им помощь, когда увидит, что они в ней нуждаются. Немного времени спустя он, послав к ним, спросил, нуждаются ли они уже в чем-нибудь. Не вынося его надменности и уже отчасти и не доверяя ему, как человеку, раздраженному против них, они ответили, что пошлют к нему, когда будут нуждаться в чем-либо. Вопросом о продовольствии войска они были очень озабочены, получая его только из Гадрумета, Лептиса, Сакса[164], Утики и Ахоллы[165], так как остальная часть Ливии была все еще под властью Гасдрубала, откуда он посылал продовольствие в Карфаген. Потратив на это немного дней, оба консула подошли к городу, готовые к битве, и попытались взять Карфаген приступом.
XIV. 95. Карфаген был расположен в самой внутренней части очень большого залива и был очень похож в некотором роде на полуостров[166]. От материка его отделял перешеек, шириной в двадцать пять стадиев; от перешейка, между болотом и морем, тянулась к западу длинной и узкой лентой коса, шириной, самое большее, полстадия. Часть города, обращенная к морю, была окружена простой стеной, так как была построена на отвесных скалах, та же часть, которая была обращена к югу в сторону материка, где на перешейке находилась и Бирса[167], была окружена тройной стеной. Из этих стен каждая была высотой до тридцати локтей[168], не считая зубцов и башен, которые отстояли друг от друга на расстоянии двух плетров[169], каждая в четыре яруса; ширина стены была тридцать футов[170]; каждая стена делилась по высоте на два яруса, и в ней, бывшей полой и разделенной на камеры, внизу обычно стояли триста слонов, и находились склады пищи для них. Над ними же были лошадиные стойла для четырех тысяч коней и хранилища сена и овса, а также казармы для людей, примерно для двадцати тысяч пеших воинов и четырех тысяч всадников. Столь значительные приготовления на случай войны были у них уже раньше сделаны для размещения в одних только стенах. Тот же угол, который от этой стены, минуя вышеуказанную косу, загибался к заливу, один только был слабо укреплен и низок и с самого начала оставлен без внимания[171].
96. Гавани Карфагена были взаимно связаны, так что можно было проплывать из одной в другую; вход же в них из открытого моря был шириной в семьдесят футов[172], и запирался он железными цепями. Первая гавань была предоставлена торговым судам, и в ней было много различных причалов; во внутренней же гавани посредине был остров, и как этот остров, так и гавань были охвачены огромными набережными. Эти набережные были богаты верфями и доками, рассчитанными на двести двадцать кораблей, и, помимо верфей, складами, где держалось все нужное для оснащения триер. Перед каждым доком стояли две ионические колонны, окружавшие гавань и остров, что вместе с гаванью создавало впечатление круглой галереи. На острове было сооружено на возвышении помещение для командующего флотом, откуда трубач должен был давать сигналы, а глашатай передавать приказы, командующий же за всем наблюдать. Этот остров был расположен у входа в гавань и поднимался высоко вверх, так что командующий мог видеть все, происходящее в море, а подплывающим нельзя было ясно видеть, что делается внутри гавани. Даже вошедшим в гавань купеческим судам не были видны верфи, ибо их окружала двойная стена и были особые ворота, которыми купцы из первой гавани попадали в город, не проходя через верфи.
97. Таков был в то время облик Карфагена[173]. Консулы, разделив между собой операции, двинулись на врагов: Манилий с материка по перешейку, собираясь засыпать ров и штурмовать невысокое на нем укрепление, а после него - высокие стены; Цензорин же с суши и с кораблей подвигал лестницы против наиболее слабо укрепленного угла стены. Оба презирали карфагенян как безоружных, но, натолкнувшись на новое оружие и на неожиданную решимость воинов, они были поражены и отступили. Это было первое, что сразу помешало им, надеявшимся без боя взять город. Когда они вновь сделали попытку и опять потерпели неудачу, у карфагенян возросла самоуверенность, консулы же, боясь Гасдрубала, ставшего лагерем в тылу у них, за болотом, на небольшом расстоянии, стали и сами укреплять два лагеря: Цензорин у болота, под стенами врагов, а Манилий - на перешейке, на дороге, ведшей к материку. Когда у них были выстроены оба лагеря, Цензорин переправился через болото за лесом для машин, но на него внезапно напал начальник карфагенской конницы Гимилькон, прозванный Фамеей[174]; при этом столкновении Цензорин потерял пятьсот человек, занятых рубкой леса, и много оружия. Однако, доставив все же некоторое количество материала, Цензорин сделал машины и лестницы. И вновь оба консула попробовали штурмовать город и равным образом потерпели неудачу. Манилий некоторое время еще прилагал здесь усилия и, с трудом разрушив часть передового укрепления, отказался от мысли пытаться еще в этом направлении напасть на город.
98. Цензорин, засыпав часть болота вдоль косы[175], чтобы получилось более широкое пространство, подвинул две большие машины с таранами; одну из них подталкивали шесть тысяч пехотинцев, руководимых военными трибунами, другую же - гребцы, тоже под начальством начальников кораблей. Благодаря соревнованию, возникшему вследствие одинакового и равного труда и между работающими, и между начальствовавшими ими, часть стены упала, и уже была видна внутренняя часть города. Но и при таких обстоятельствах карфагеняне, оттеснив их, стали ночью восстанавливать упавшую стену. Но так как ночи им не хватило на это дело, то они, боясь, что и ту часть работы, которую они только что сделали, и еще влажную, римские машины днем могут разрушить, сделали вылазку против сооружений врага, одни вооруженные, другие - без оружия, имея только зажженные факелы, и сожгли их, правда не все (так как не успели из-за нападения римлян), но, сделав их все негодными, удалились. С наступлением дня римлян охватило желание прорваться силой через упавшую и не окончательно заделанную часть стены и ворваться в город; внутри же было видно ровное место, удобное для сражения. Здесь карфагеняне по фронту поставили вооруженных воинов, а невооруженных пристроили к ним сзади с камнями и кольями и, разместив многих других на крышах расположенных вокруг домов, ожидали наступающих, если они решатся ворваться в город. Римляне, еще более раздраженные тем, что эти невооруженные люди их презирают, смело бросились в город. Сципион, который вскоре после этого взял Карфаген и за это был прозван Африканским, бывший военным трибуном, поколебался войти в город, и разделив свои отряды на много частей и поставив их на некотором расстоянии вдоль укрепления, не позволил им войти в город. Вошедших в город и вытесненных карфагенянами, которые со всех сторон напали на них, он прикрыл своими войсками и тем спас. И это было первое, что создало ему славу, так как он оказался более дальновидным и осторожным, чем консул.
99. Когда поднялось созвездие Пса[176], лагерь Цензорина охватила болезнь, так как он был расположен у болота со стоячей и зловонной водой и ветер с моря, загораживаемый громадными городскими стенами, не очищал воздуха. Поэтому Цензорин перенес лагерь от болота к морю. А карфагеняне, когда начался ветер, дувший в сторону римлян, тащили канатами маленькие челноки с хворостом и паклей вдоль стен так, чтобы они не были заметны врагам; когда же загнув за угол стен, они должны были стать заметными для врагов, они, налив в них смолы и насыпав серы, поднимали на них паруса и, когда паруса надувались ветром, подкладывали в челноки огонь. Эти челноки, гонимые ветром и направлением огня, наталкивались на корабли римлян, причиняли им много вреда и, едва не сожгли весь флот. Немного спустя Цензорин направился в Рим, чтобы провести выборы магистратов[177], карфагеняне же тем решительнее стали действовать против Манилия. Ночью, одни имея оружие, другие же без него, неся доски, положили их на ближайший к ним ров Манилия и стали разрушать вал. Когда бывшие внутри пришли в замешательство, как это бывает при ночных нападениях, Сципион быстро выехал со своими всадниками из лагеря через другие ворота, где не было никакого боя, и, зайдя в тыл карфагенянам, навел на них страх и заставил удалиться в город. И во второй раз все считали, что этим делом Сципион спас римлян, приведенных в смятение ночным нападением.
100. После этого Манилий еще более укрепил лагерь, окружив его вместо вала стеной и воздвигнув у моря укрепленную пристань для защиты провианта, привозимого морем; двинувшись внутрь страны с 10 тысячами пеших и двумя тысячами всадников, он стал опустошать страну, собирая лесной материал, сено и продовольствие. Идущими за продовольствием всегда командовал, чередуясь, один из военных трибунов. А Фамея[178], начальник ливийцев, будучи еще молодым и быстро решавшимся на сражения, имея коней небольших, но быстрых, евших траву, когда не было ничего другого, и переносивших, если было нужно, жажду и голод, - этот Фамея, скрываясь в зарослях и лощинах, где только видел врагов, действующих неосторожно, налетал на них из своих тайников, как орел, и, причинив им урон, быстро уходил; но когда начальствовал Сципион, он нигде даже не показывался. Ведь Сципион вел всегда пехоту, построенную в боевом порядке, а всадников сидящими на конях; и при сборе фуража он не раньше распускал строй, как окружив ту равнину, где он намеревался собирать жатву, всадниками и легионерами; но и тогда он сам с другими отрядами конницы всегда объезжал их и всякого из жнецов, отходящего от других, или выходящего из круга, он жестоко наказывал.
XV. 101. Поэтому Фамея на него одного не пытался нападать. Так как это случалось постоянно, то слава Сципиона все росла, прочие же военные трибуны из зависти стали распространять слухи, будто еще со времен отцов у Фамеи[179] были дружеские отношения к Сципиону, деду этого Сципиона. Когда некоторые из ливийцев убегали в башни и укрепления, которых было много в этой стране, другие трибуны, заключив договор, и отпуская их, нападали на отступающих, Сципион же провожал их до дома. Поэтому никто из них не заключал договора раньше, чем придет Сципион. Столь великую славу мужества и верности слову заслужил он в короткое время и у своих, и у неприятелей. Когда же римляне вернулись в лагерь с фуражировки, ночью карфагеняне напали на укрепление около кораблей; и было сильное смятение, так как для большего устрашения вместе с ними шумели и карфагеняне, находившиеся в городе. Манилий удерживал свое войско внутри лагеря, не зная, где и какая ему грозит опасность, Сципион же, взяв десять отрядов всадников[180], повел их с зажженными факелами, предупредив ночью не вступать в сражение, но, все время разъезжая вокруг с огнем, создавать впечатление многочисленного войска и наводить страх, что вот-вот они нападут; опасаясь нападения с двух сторон, карфагеняне в испуге бежали в город. И это было причислено к заслугам Сципиона. При всех его действиях всегда он был на устах у всех, как единственный достойный своего отца Павла, покорившего македонян, и Сципионов, в число которых он был принят по усыновлению.
102. Когда Манилий двинулся к Неферису[181] против Гасдрубала, Сципион был против этого, видя, что вся местность покрыта крутизнами, ущельями и зарослями и что возвышенности уже заняты врагами. Когда же они оказались в трех стадиях от Гасдрубала и надо было спуститься в русло какого-то потока, чтобы затем, поднимаясь, напасть на Гасдрубала, Сципион тогда сильно возражал и советовал повернуть назад, говоря, что против Гасдрубала нужны и другое время, и другие средства. Когда другие трибуны из зависти к нему возражали, говоря, что это похоже скорее на трусость, чем на благоразумие, если, увидев врагов, они уйдут назад, и что в этом случае враги, исполнившись к ним презрения, нападут на них с тылу, он внес другое предложение - поставить лагерь перед этим потоком, чтобы в случае победы врагов они имели место для отступления, так как теперь у них нет даже места, куда бы они могли укрыться. Но они стали издеваться и над этим предложением, а один даже грозил бросить меч, если будет командовать не МаниЛий, а Сципион. И вот Манилий, вообще человек неопытный в военном деле, стал переходить речку, и, когда, он перешел, навстречу ему двинулся Гасдрубал, и с обеих сторон произошло страшное побоище. Наконец, Гасдрубал, поднявшись в какое-то укрепление, где с ним ничего нельзя было сделать, засел в нем, чтобы напасть на уходящих. Римляне, уже раскаиваясь в своем поступке, уходили до потока еще в строю, но так как река была трудно переходима и бродов было мало и они были неудобны, то поневоле они пришли в беспорядок. Видя это, Гасдрубал произвел на них тогда блестящее нападение и перебил их большое число, так как они не столько защищались, сколько думали о бегстве. Пали и из трибунов трое, которые уговаривали консула на это сражение.
103. В это время Сципион стремительно повел на врагов триста всадников, которых он имел при себе, и всех других, которых успели собрать, разделив их на две части; они должны были попеременно бросать дротики и тотчас отступать, а потом вновь наступать и опять быстро отскакивать назад. Ведь им так было приказано, чтобы одна их половина попеременно наступала и, бросив копья, отъезжала назад, двигаясь как бы по кругу. Так как это происходило часто и без всякого перерыва, ливийцы, непрерывно поражаемые, обратились против Сципиона и менее стали наседать на переходящих реку, так что те успели перейти поток. После них и Сципион перескочил со своими всадниками на другой берег, правда, с трудом, поражаемый копьями врагов. В начале этого тяжелого боя четыре[182] отряда[183], отрезанные врагами от реки, вбежали на какой-то холм; их осадил Гасдрубал, причем римляне об этом не знали до тех пор, пока сами не остановились. Когда же они это узнали, они недоумевали, что делать, причем одни считали нужным продолжить отступление и не подвергать опасности всех[184] из-за немногих, Сципион же продолжал утверждать, что, начиная какое-либо дело, надо быть благоразумным, когда же опасности подвергаются столько воинов и значков[185], надо прибегнуть к отчаянной дерзости. Он сказал, что, взяв с собой несколько отрядов всадников, он приведет назад осажденных или с радостью погибнет вместе с ними. Взяв запасов на два дня, он тотчас отправился в путь, хотя войско очень боялось, что он сам не вернется. Подойдя к холму, где находились осажденные, он стремительно занял холм, лежавший напротив первого и отделенный от него одной только узкой лощиной. Тогда ливийцы стали усиленно нападать на осаждаемых и делали им знаки[186], что Сципион не может оказать помощи после тяжелого пути. Но Сципион, увидев, что подошвы этих холмов идут вдоль лощины, окружая ее, не упустил такого благоприятного момента и, быстро перевалив через эту возвышенность, оказался над неприятелями. Они, заметив, что их окружают, побежали в беспорядке. Сципион не стал их преследовать, позволив им уйти без потерь, так как они были значительно многочисленнее.
104. Таким образом Сципион спас и этих бывших в отчаянном положении. Когда войско издали увидело его сверх ожидания живым и спасшим других, оно подняло громкий крик, полный радости. Все прониклись мыслью, что ему помогает то же божество, которое и деду его Сципиону[187], считалось, предуказывало будущее. И вот Манилий вернулся в лагерь около Карфагена, понеся сильное возмездие за то, что он не послушался Сципиона, отговаривавшего его от похода. Так как все печалились, что павшие не погребены, и особенно скорбели о военных трибунах, Сципион, освободив одного из пленных, послал его к Гасдрубалу и убеждал похоронить трибунов. Тот же, осмотрев трупы и найдя трибунов по их перстням (из находящихся на военной службе трибуны носят золотые, а те, кто ниже их - железные кольца), похоронил их, или считая это дело достойным человека и общим законом во время войны, или уже исполненный уважения к славе Сципиона и стараясь заслужить его расположение. На римлян, возвращавшихся с похода на Гасдрубала, так как вследствие поражения они шли в беспорядке, напал на Фамея; когда же они входили в лагерь, карфагеняне, выбежав из города, напали на них, и кое-кого из обозных служителей убили.
XVI. 105. [148 г.] В это время и сенат послал в римский лагерь уполномоченных, чтобы они все разузнали и подробно доложили ему; перед ними и Манилий, и военный совет, и оставшиеся в живых из трибунов, поскольку ввиду подвигов исчезла зависть, свидетельствовали в пользу Сципиона, равно и все войско, а сверх всего этого - самые его дела, так что, вернувшись, послы повсюду распространили славу об опытности и счастье Сципиона и о привязанности к нему войска. Сенат радовался этому, но ввиду многих понесенных неудач послал к Масиниссе и просил его оказать возможно большую помощь против Карфагена. Но послы не застали уже Масиниссу в живых; сломленный старостью и болезнью, имея многих побочных детей, которые получили от него большие подарки, и трех законных, ни в чем не похожих друг на друга, по своим поступкам, он позвал к себе Сципиона вследствие дружбы с ним и с его дедом, чтобы тот ему дал совет относительно детей и царства. Сципион тотчас отправился к нему, но незадолго до того, как он прибыл, Масинисса скончался, завещав слушаться Сципиона, как бы он ни разделил между ними наследство.
106. Сказав так, Масинисса умер[188]. Это был человек, счастливый во всех отношениях. Бог дал ему вернуть себе отцовское царство, которое было у него отнято карфагенянами и Сифаксом, и раздвинуть его на огромное пространство по континенту от пределов маврусиев[189], живших у Океана, до Киренаики. Большое пространство земли он обратил в культурные поля; раньше номады по большей части питались травой, так как они не умели обрабатывать землю; он оставил огромные сокровища в деньгах, и большое, хорошо обученное войско; из числа своих врагов Сифакса он собственноручно взял в плен; Карфаген он оставил римлянам настолько ослабленным, что мог считаться виновником его разрушения. Он был большого роста и до глубокой старости физически был очень силен; до самой смерти он принимал участие в боях и верхом на коня садился без помощи стремянного. Более всего о его несокрушимом здоровье свидетельствует то, что, хотя у него и рождалось и умирало много детей, никогда у него не было в живых менее десяти и, умирая девяноста лет, он оставил после себя четырехлетнего ребенка. Так вот, будучи столь преклонного возраста и отличаясь таким здоровьем, Масинисса скончался. Его побочные дети, кроме полученного ранее, получили еще дары, назначенные им Сципионом. Законным же детям Сципион отдал царские сокровища, государственные доходы и титул царя в общее владение; все же остальное он разделил так, чтобы оно соответствовало желанию каждого из них: Миципсе, который был старшим, но очень любил мир, он предоставил преимущественно перед другими владеть городом Циртой и царским дворцом в нем; Голоссе же, который был воинственным и вторым по возрасту, он поручил ведать вопросами о войне и мире; Мастанабе же, который был младшим и отличался справедливостью, он поручил суд над подданными и разбор их тяжб.
107. Так поделил Сципион и царство, и имущество Масиниссы между его сыновьями; Голоссу со вспомогательными войсками он тотчас взял с собой. Выслеживая главным образом тайны засады Фамеи, которые причиняли наибольшие неприятности римлянам, Голосса их отгонял. Как-то в бурную зимнюю пору Сципион и Фамея оказались друг против друга на противоположных сторонах непроходимого оврага, где протекал бурный поток, так что они не могли причинить друг другу никакого вреда. Боясь, как бы впереди не было какой-либо засады, Сципион в сопровождении троих своих друзей выехал вперед и стал осматривать местность. Увидев его, Фамея, в свою очередь, выехал вперед с одним из своих друзей. Надеясь, что тот хочет что-либо сказать ему, Сципион поскакал еще дальше вперед тоже с одним из своих друзей. И, когда они сблизились настолько, что могли уже друг друга слышать, и находились далеко впереди карфагенян[190], Сципион сказал: "Что же ты не заботишься о собственном спасении, если ничего не можешь сделать для общего?". На это Фамея ответил: "А какое для меня может быть спасение, когда карфагеняне находятся в таком положении, а римляне потерпели от меня столько бедствий". На это Сципион сказал: "Я ручаюсь, если только я достоин доверия и если я имею влияние, что со стороны римлян тебе будет и спасение, и прощение, и, кроме того, благодарность". Фамея же, высказав похвалу Сципиону, как наиболее из всех заслужившему доверия, сказал: "Обдумаю и, когда сочту возможным, дам тебе знать".
108. На этом они разошлись. Манилий, стыдясь той неудачи, которую он потерпел в войне против Гасдрубала, вновь двинулся в Неферис, захватив с собой продовольствия на пятнадцать дней. Приблизившись к этому месту, он разбил лагерь, укрепив его валом и рвом, как советовал Сципион в прошлом походе. Но, не достигнув никакого успеха, он вновь был охвачен еще большим стыдом и страхом, как бы Гасдрубал опять не напал на них, когда они начнут отступать. Когда он был в таком безвыходном положении, кто-то из войска Голоссы принес Сципиону письмо. Сципион же показал его консулу, как оно было запечатанным. Когда они его вскрыли, они прочли: "В такой-то день я займу такой-то холм. Приходи с кем хочешь и передовой страже скажи, чтобы они приняли того, кто придет ночью". Вот что сообщало это письмо, в котором не было имен, но Сципион понял, что оно было от Фамеи. Но Манилий все-таки боялся за Сципиона, как бы тут не было обмана со стороны человека, самого опытного в устройстве засад. Видя уверенность Сципиона, он согласился отправить его, поручив ему передать Фамее твердое обещание неприкосновенности, но не уточнять формы благодарности, сказав, что римляне сделают все, что полагается. Но на самом деле не потребовалось и такого заявления. Когда Фамея пришел в условленное место, он сказал, что в вопросе о собственной своей неприкосновенности он вполне доверяет Сципиону, давшему ему обещание, а выражение благодарности он предоставляет римлянам. Сказав это, на следующий день он выстроил свое войско для битвы и, спешившись, вместе с начальниками конных отрядов вышел в промежуток между войсками, как будто для того, чтобы обсудить с ними какой-то другой вопрос. Тут он сказал им: "Если возможно еще помочь Родине, я готов на это вместе с вами; если же ее положение таково, какое мы видим теперь, мне кажется, что нужно подумать о личном спасении; и я получил уже твердое обещание неприкосновенности и для себя, и для тех из вас, кого я сумею убедить. Время теперь вам самим выбирать, что для вас будет полезно". Так он сказал. Некоторые из начальников со своими отрядами перешли на сторону римлян, и было их приблизительно до двух тысяч двухсот всадников[191]; другим же помешал перейти Ганнон, по прозвищу Левк[192].
109. Когда Сципион возвращался вместе с Фамеей, все войско вышло ему навстречу и прославляло Сципиона приветственными кликами, как триумфатора. Манилий был очень доволен и, считая, что в этом случае его отступление никоим образом не может показаться позорным, и, сверх того, полагая, что пораженный этим Гасдрубал не будет его преследовать, тотчас же снялся с лагеря ввиду недостатка продовольствия: ведь шел уже семнадцатый вместо предположенных пятнадцати дней этого похода. Три другие дня должны были уйти на возвращение в очень тяжелых условиях. Тогда Сципион, взяв с собой Фамею и Голоссу и всадников того и другого и присоединив к ним некоторых италийских всадников, спешно отправился с ними на равнину, называемую "Большой Овраг"; он набрал там много добычи и продовольствия и ночью со всем этим вернулся к войску. Манилий же, узнав, что на смену ему прибыл Кальпурний Пизон[193], послал вперед в Рим Сципиона с Фамеей. Войско провожало уезжавшего Сципиона до самого корабля и возносило молитвы богам, чтобы он вернулся в Ливию консулом, считая, что ему одному суждено взять Карфаген. Как бы ниспосланное божеством, среди них укрепилось такое мнение, что один только Сципион завоюет Карфаген. И многие об этом писали в Рим своим родным. Сенат воздал хвалу Сципиону, а Фамее как почетный подарок дал пурпурное одеяние с золотой застежкой, коня с золотой сбруей, полное вооружение и 10 тысяч серебряных драхм. Дали ему также сто мин серебра в изделиях, палатку и полное оборудование и пообещали ему еще больше, если в дальнейшем ходе войны он окажет им свое содействие. Он, пообещав им сделать это, отплыл в Ливию к римскому войску.
110. С наступлением весны прибыл консул Кальпурний Пизон и с ним Луций Манцин[194] в качестве начальника флота. Они не нападали ни на карфагенян, ни на Гасдрубала, но нападали на другие города; попытавшись осадить с суши и с моря Аспиду[195], они потерпели неудачу; однако Пизон взял другой[196] город, находившийся поблизости, и разграбил его, причем жители его обвиняли Пизона в том, что он нарушил договор. Оттуда он двинулся к Гиппагретам[197]. Это был значительный город с укреплениями, крепостью, гаванями и верфями, хорошо устроенными Агафоклом[198], сицилийским тираном. Он лежал между Карфагеном и Утикой, и жители его занимались грабежом, перехватывая то продовольствие, которое на кораблях подвозилось мимо них римлянам; вследствие этого город сильно разбогател. Кальпурний рассчитывал отомстить им и лишить их по крайней мере прибыли. Однако он бесполезно осаждал его целое лето, а осажденные гиппагретийцы, дважды сделав вылазку, причем на помощь им пришли карфагеняне, сожгли все его осадные машины. Не достигнув ничего, Кальпурний удалился на зимовку в Утику[199].
111. Так как у карфагенян и войско Гасдрубала было цело и невредимо и сами они в сражении около Гиппагрет оказались сильнее Пизона, так как на их сторону перешел от Голоссы нумидиец Битиас с восемьюстами всадников, и потому что они видели, что дети Масиниссы, Миципса и Мастанаба, только обещают римлянам поддержку оружием и деньгами, сами же медлят, выжидая все время грядущих событий, - ввиду всего этого они воспрянули духом и безбоязненно обходили всю Ливию, захватывая под свою власть страну, а на собраниях в городах выступая против римлян со многими оскорбительными речами. Как на доказательство трусости римлян, они указывали на две их неудачи под Неферисом и на то поражение, которое они понесли под Гиппагретами, а также на то, что они не смогли взять самого Карфагена, хотя он был лишен оружия и укреплений. Они отправили также послов к Миципсе и Мастанабе и к независимым маврусиям, призывая их на помощь и указывая, что вслед за самими карфагенянами римляне приберут к рукам и их. Других послов они отправили в Македонию к тому, кто считался сыном Персея[200] и вел с римлянами войну, и убеждали его твердо продолжать войну, обещая, что у него не будет недостатка ни в кораблях, ни в деньгах из Карфагена. И вообще, вооружившись, они уже больше не думали о чем-либо незначительном, но мало-помалу у них росло и воодушевление, и смелость, и военное снаряжение. Со своей стороны, и Гасдрубал, ведший военные действия вне стен Карфагена, дважды победив Манилия, почувствовал гордость. Стремясь получить командование над войском внутри стен города, он стал ложно обвинять перед советом старейшин Гасдрубала[201], начальника города, что он предает интересы карфагенян Голоссе, так как он был его племянником. Когда это было сказано публично, обвиняемый оказался в затруднении, что ему отвечать, как это бывает при неожиданности, они же, закидав его скамейками, убили его.
XVII. 112. Когда в Рим было сообщено о неудаче Пизона и о приготовлениях карфагенян, народ стал негодовать, боясь все усиливающейся войны, столь значительной, непримиримой и близкой; они ведь не надеялись ни на какое примирение, так как они первые решились нарушить договор[202]. Вспомнив же о недавних подвигах Сципиона, служившего в Ливии еще военным трибуном, и сравнивая их с настоящим положением, говоря друг другу о сообщениях, которые они получали из лагеря от друзей и близких, они воспылали желанием послать консулом против Карфагена Сципиона[203]. И вот наступили выборы властей[204], и Сципион (так как законы никоим образом не позволяли ему по возрасту быть консулом) выступил, добиваясь должности эдила[205], но народ избрал его консулом. Хотя это было противозаконно и консулы предъявили им закон, запрещающий это, они настойчиво просили и требовали и кричали, что по законам Туллия и Ромула народ полновластен в выборах властей и в том, чтобы признать не имеющим или имеющим силу всякий из законов относительно них, какой он хочет. Наконец, один из народных трибунов сказал, что он лишит консулов права проводить выборы, если они не согласятся с народом. И сенат согласился[206] с народными трибунами отменить этот закон и по прошествии одного года вновь его восстановить, подобно тому как и лакедемоняне, освободив под давлением необходимости от бесчестия взятых в плен при Пилосе[207], сказали: "Пусть на сегодня спят законы". Так Сципион, ища эдильства, был выбран консулом, и его коллега Друз стал требовать, чтобы он с ним бросил жребий относительно Ливии, и настаивал до тех пор, пока один из народных трибунов не внес предложения, чтобы решение о командовании войском было передано народу; и народ выбрал Сципиона[208]. Ему дано было войско по набору, которое возмещало бы своей численностью погибших, а также право взять с собой из союзников столько добровольцев, скольких сумеет убедить, и отправить письма к царям и городам, которым сочтет нужным, написав их от имени римского народа. И действительно, таким образом, он получил вспомогательные войска от городов и царей.
113. [147 г:] И вот Сципион, устроив все это, отправился в Сицилию, а из Сицилии переплыл в Утику. Тем временем Кальпурний Пизон осаждал[209] города внутри страны, Манцин же, пристав к Карфагену и видя, что одна часть стены оставлена без внимания, там, где шли непрерывной линией трудно проходимые отвесные скалы, из-за чего это место и было охраняемо не так тщательно, возымел надежду незаметно подвести лестницы к стене. И, действительно, он их приставил, и некоторые из солдат смело взошли на стену. Так как их было еще мало, карфагеняне, отнесясь к ним с презрением, открыли ворота, выходившие на эти скалы, и бросились на римлян. Но римляне, обратив их в бегство и преследуя, вместе с ними ворвались в город через ворота. Когда поднялся крик, как при победе, Манцин вне себя от радости, будучи и в остальном быстрым и легкомысленным, а с ним и все остальные, оставив корабли, с криками устремились к стене, невооруженные и почти голые. Так как бог уже склонялся к закату, римляне, захватив[210] какое-то укрепленное место у стен, остановились на отдых, испытывая затруднения с продовольствием; Манцин стал звать Пизона и начальников утикийцев помочь ему, подвергающемуся опасности, и спешно доставить продовольствие. И он был уже готов к тому, что с зарей он будет выбит карфагенянами и сброшен на острые утесы.
114. Сципион же вечером прибыл в Утику и около полуночи, встретившись с теми, кому писал Манцин, тотчас же велел трубачу трубить поход, а вестникам собрать к морю тех, которые прибыли к ним из Италии, и молодых из утикийцев; более пожилым он велел носить провиант на триеры. Освободив нескольких пленных из карфагенян, он отпустил их с тем, чтобы они дали знать карфагенянам, что прибыл Сципион. К Пизону же он посылал всадников одного за другим, вызывая его вернуться возможно скорее. Сам он отбыл в последнюю ночную стражу[211] приказав, когда корабли приблизятся к стенам Карфагена, стоять прямо на палубах, чтобы показаться врагам в большем числе. Так вот действовал Сципион; что же касается Манцина, то, когда вместе с зарей карфагеняне напали на него со всех сторон, он с теми пятьюстами воинами, которых одних имел вооруженными, окружил невооруженных, которых было три тысячи, и получая из-за них[212] много ран и оттесненный на самую стену, уже едва не был сброшен с утесов, как вдруг появились корабли Сципиона, в стремительном беге подымая высокие волны, все полные стоявших прямо легионеров; для карфагенян, узнавших об этом через пленников, их прибытие не было неожиданностью, для римлян же, не знавших об этом, Сципион принес неожиданное спасение. Когда карфагеняне немного отступили, Сципион принял на свои корабли бывших в опасности римлян. Манцина Сципион тотчас послал в Рим (так как вместе с ним прибыл Серран, преемник Манцина по командованию флотом), а сам стал лагерем недалеко от Карфагена. И карфагеняне, отойдя от стен вперед на пять стадиев[213], возвели против Сципиона лагерь, и в этот лагерь к ним прибыл Гасдрубал, командовавший внешним войском, и начальник конницы Битиас, приведя с собой шесть тысяч пехотинцев и до тысячи всадников; это были воины, опытные благодаря продолжительной службе и упражнениям.
115. Сципион не видел у воинов, находившихся под командой Пизона, никакой привычки к порядку и дисциплине, но что они приучены Пизоном к лености, жадности и грабежам и что им сопутствуют множество мелких торговцев, которые, следуя за войском ради добычи, делали набеги вместе с более храбрыми, выходившими на грабежи без приказания, хотя закон во время войны считает дезертиром всякого, уходящего дальше, чем можно слышать звук трубы, так как, какое бы несчастье ни случилось с ними, все ставится в вину полководцу, а все, что они награбят, дает им новый повод к ссорам и бедам; ведь многие, гордые тем, что они награбили, начинали презирать товарищей по палатке[214] и прибегали к недозволенным побоям, ранениям и человекоубийствам. Заметив это и не надеясь когда-либо одолеть врагов, если не одолеет своих собственных воинов, Сципион созвал их на собрание и, взойдя на высокий трибунал[215], стал упрекать их так.
116. "Я, воины, служивший вместе с вами под начальством консула Манилия, дал доказательство - и вы тому свидетели - повиновения, которого теперь я, будучи полководцем, требую от вас, имея право применить к неповинующимся крайние наказания, но считая полезным сначала поговорить с вами. Вы сами знаете, что делаете; зачем мне говорить о том, я стыжусь. Вы больше разбойничаете, чем воюете; вы бегаете из лагеря как дезертиры, а не охраняете его, как стража; вы больше похожи на ведущих ради выгоды куплю и продажу, чем на ведущих осаду; вы хотите роскошествовать еще воюя, не будучи пока еще победителями. Потому-то положение врагов из столь безнадежного и униженного, каким я его оставил, поднялось до такого могущества, и наш труд вследствие такой распущенности стал много тяжелее. Если бы я видел, что причины этого заключаются в вас, я тотчас стал бы вас наказывать; но так как я считаю в этом виновным другого, я теперь прощаю вам совершенное вами до сих пор. Я лично пришел не для того, чтобы грабить, но чтобы победить, не для того, чтобы собирать деньги до победы, но чтобы сначала окончательно сокрушить врагов. Уйдите из лагеря сегодня все, если не хотите быть воинами, кроме тех, которые получат от меня право остаться. Из тех, которые уйдут из лагеря, я разрешу вернуться только тем, которые принесут с собой продовольствие, и при этом солдатское, простое. Да и для этих будет назначен определенный срок, в течение которого они распорядятся имеющимся у них, и о продаже этого позаботимся я и квестор[216]. И да будет это сказано для тех, кто является излишним[217] для войска, вам же, зачисленным в войско, да будет единым всеобщим примером во всех делах мой образ действия и мой труд. Настроив себя таким образом, вы не будете испытывать недостатка в энергии и не лишитесь награды. И теперь, в момент, когда мы подвергаемся опасности, надо трудиться, а наживу и роскошь отложить до более подходящего времени. Это предписываю я, и это же приказывает закон; повинующимся это принесет взамен много хорошего, а не повинующимся придется раскаиваться".
XVIII. 117. Сказав это, Сципион тотчас выгнал множество бесполезных людей и с ними все лишнее, бесполезное и служившее только для роскоши[218]. Когда таким образом войско было очищено и ему был внушен спасительный страх, оно быстро стало выполнять приказания. Тогда Сципион попытался тайком напасть в одну ночь в двух местах на так называемые Мегары[219]. Мегары - очень большое предместье в городе, опоясанное стеной; против него он послал одну часть своего войска, а с другой стороны двинулся сам с топорами, лестницами и рычагами, сделав обход в двадцать стадиев[220] без малейшего шума, в глубоком молчании[221]. Когда он значительно приблизился, сверху заметили это и со стен раздался крик, на который он первый и его войско, а затем и посланные на другую сторону ответили очень громким криком, так что в первый момент карфагеняне были поражены страхом, когда такое количество врагов внезапно ночью появилось у них на обоих флангах. Однако против стены, хотя он и пытался ее штурмовать, сделать он ничего не мог; тогда он велел юношам посмелее подняться на башню одного частного лица, покинутую им, находившуюся вне стены и по высоте бывшую равной стене; поднявшиеся на башню юноши дротиками прогнали бывших на стенах, а затем, наложив на пролет между башнями и стеной шестов и досок и перебежав по ним на стены, спрыгнули в Мегары и, разбив маленькие ворота, впустили Сципиона. Он вошел туда с четырьмя тысячами воинов, и тотчас же началось поспешное бегство карфагенян в Бирсу[222], как будто бы весь остальной город был взят. Поднялся разноголосый крик, некоторые попадали в плен, началось смятение, так что даже те, которые стояли лагерем вне стен города, покинули укрепление и побежали с остальными в Бирсу. Так как это предместье, Мегары, было занято огородами, богато плодовыми деревьями ранних сортов и полно[223] терновником и загородками из ежевики и разного вида аканта[224], а также различными глубокими каналами с водой, шедшими во всех направлениях, то Сципион побоялся, как бы это место не оказалось непроходимым и опасным для преследующего войска, главным образом ввиду того, что солдаты не знали проходов. Поэтому Сципион, опасаясь, как бы под прикрытием ночи не была устроена какая-либо засада, отступил.
118. С наступлением дня, негодуя на нападение на Мегары, Гасдрубал тех из пленных римлян, которые были у него, вывел на стену, откуда римлянам должно было быть хорошо видно то, что должно было совершиться, и стал кривыми железными инструментами у одних вырывать глаза, языки, жилы и половые органы, у других подрезал подошвы, отрубал пальцы или сдирал кожу с остального тела и всех еще живых сбрасывал со стены и со скал. Он задумал поступить так, чтобы исключить для карфагенян возможность примирения с римлянами. Он хотел таким образом привести карфагенян к убеждению, что их спасение только в битве, но вышло для него совершенно обратное тому, что он задумал: сознавая себя как бы соучастниками этих безбожных деяний, карфагеняне почувствовали скорее страх, чем готовность сражаться, и возненавидели Гасдрубала, отнявшего у них надежду на прощение. И особенно совет громко негодовал на него, как на совершившего столь кровавые и злобные поступки при столь великих несчастьях родины. Он же, арестовав, убил и некоторых из членов совета и, действуя уже во всем так, чтобы внушить страх, стал скорее тираном, нежели полководцем, полагая, что он будет иметь безопасность только в том случае, если будет им страшен и, таким образом, трудноуязвим.
119. Между тем Сципион сжег укрепленный лагерь врагов, который накануне они покинули, убегая в город, и, овладев всем перешейком, перекопал его от моря до моря, находясь от врагов приблизительно на расстоянии полета стрелы. Враги нападали на него, так что ему приходилось вести дело на протяжении двадцати пяти стадиев[225] по фронту, одновременно работая и сражаясь. Когда эта работа у него была окончена, он стал рыть другой такой же ров, находившийся поблизости от первого, обращенный к материку. Прибавив к ним еще два боковых рва, так, чтобы все окопанное пространство представляло из себя четырехугольник, он окружил его острыми кольями. Кроме этих столбов, остальные рвы он укрепил палисадом, а вдоль того, который был обращен к Карфагену, он воздвиг и стену на протяжении всех двадцати пяти стадиев высотой в двенадцать футов[226], не считая зубцов и башен, которые были расположены на стене на определенном расстоянии; ширина же стены была не менее половины ее высоты. В середине была выстроена из камня очень высокая башня, а над ней надстроена деревянная четырехэтажная, откуда можно было видеть, что происходит в городе. Соорудив это в течение двадцати дней и ночей, причем трудилось все войско, попеременно то работая, то воюя, то отдыхая за пищей и сном, он ввел войско в это укрепление.
120. Это сооружение служило Сципиону одновременно и лагерем, и очень длинным укреплением против врагов. Выходя отсюда, он отнимал у карфагенян продовольствие, которое к ним подвозилось по суше; ведь, если не считать одного этого перешейка, Карфаген со всех остальных сторон был окружен водой. И это стало для них первой и главнейшей причиной голода и бедствий; ведь поскольку все население с полей переселилось в город, а из-за осады они не могли сами выплывать в море, да и иноземные купцы из-за войны не часто у них появлялись, то жили они только тем продовольствием, которое получали из Ливии; немногое иногда подвозилось и по морю, когда была хорошая погода, большая же часть - по суше; после того, как подвоз с суши прекратился, они стали тяжко страдать от голода. Битиас же, который был у них начальником конницы и давно был послан за хлебом, не решался ни подойти к укреплению Сципиона, ни пробиться силой через него и, доставляя продовольствие в отдаленное место, далеким обходом посылал его на кораблях, хотя суда Сципиона стояли на якоре у Карфагена, блокируя его; но они стояли не непрерывно и не тесно друг к другу, как это и естественно в море, не имеющем гаваней и обильном подводными скалами, около же самого города они не могли стоять на якоре, так как на стенах стояли карфагеняне и волнение здесь было особенно сильно вследствие скал. Отсюда грузовые суда Битиаса, а иногда и какой-либо посторонний купец, ради наживы охотно идя на опасность, решались быстро туда проскочить; выждав сильного ветра с моря, они мчались на распущенных парусах, так что даже[227] триеры не могли преследовать грузовые суда, которые неслись по ветру на парусах. Однако это случалось редко и только тогда, когда с моря был сильный ветер; но даже и то продовольствие, которое привозили корабли, Гасдрубал распределял только между тридцатью тысячами воинов, которых он отобрал для битвы, а на остальную массу населения не обращал внимания; поэтому оно особенно страдало от голода.
121. Заметив это, Сципион задумал закрыть им вход в гавань[228], обращенный к западу и находившийся недалеко от суши. Он стал прокладывать в море длинную насыпь, начиная от той косы, которая была между болотом и морем и называлась языком, продвигая ее в море и прямо к входу в гавань. Эту насыпь он делал из больших камней, плотно прилегавших друг к другу, чтобы ее не снесло волнение. Ширина этой насыпи наверху была двадцать четыре фута[229], а в глубине у основания - в четырех раза шире. Когда он начал эту работу, карфагеняне презрительно смеялись над ней, считая ее длительной и большой и, быть может, вообще неисполнимой; но с течением времени, когда такое большое войско со всем пылом не прекращало работы ни днем, ни ночью, они испугались и стали рыть другой проход на другой стороне гавани, обращенный к открытому морю, куда нельзя было провести никакой насыпи вследствие глубины моря и свирепых ветров. Рыли все: и женщины и дети, начав изнутри, тщательно скрывая, что они делают; вместе с этим они строили корабли из старого леса, пентеры и триеры, не теряя ни бодрости, ни смелости. И все это они так тщательно скрывали, что даже пленные не могли чего-либо определенного сообщить Сципиону, кроме того, что в гаванях и днем и ночью непрерывно слышен сильный стук, но с какой целью, они не знали, пока карфагеняне, когда все было приготовлено, не открыли на заре новое устье и не выплыли на пятидесяти кораблях типа триер, керкурах[230], миопарах[231] и многих других меньших, грозно снаряженных для устрашения врагов.
122. И внезапно образовавшийся проход, и флот, появившийся в этом проходе, настолько испугали римлян, что если бы карфагеняне тотчас напали своими кораблями на корабли римлян, оставленные без внимания, как это бывает во время осадных работ, так что на них не было ни моряков, ни гребцов, то они завладели бы всем морским лагерем римлян. Теперь же (так как суждено было Карфагену быть взятым) они выплыли тогда только для показа и, гордо посмеявшись над римлянами, вернулись назад. На третий день после этого они выстроились для морской битвы. В свою очередь римляне, успев привести в порядок и корабли, и все остальное, выплыли навстречу им. И с той, и с другой стороны раздались крики и слова поощрения и проявилась вся энергия гребцов, кормчих и воинов, так как карфагеняне только на это сражение возлагали надежду на спасение, а римляне - на окончательную победу. Поэтому до середины дня с обеих сторон было много нанесено ударов и ранений. В этой битве мелкие быстроходные суда ливийцев, подплывая к нижней части римских судов, которые были крупными, то пробивали корму, то перерубали руль и весла и причиняли много других разных повреждений, быстро подплывая и быстро убегая. Когда сражение оставалось еще нерешенным и день стал склоняться к вечеру, карфагеняне решили отступать, ни в коем случае не вследствие поражения, но откладывая сражение на следующий день.
123. Их быстроходные суда, будучи меньше других, отступили раньше и, заняв вход в гавань, толкались друг о друга из-за своей многочисленности и окончательно загородили устье. Вследствие этого подошедшие большие корабли были лишены возможности войти в гавань и укрылись у широкой насыпи, которая была с давних времен выстроена перед стеной для разгрузки торговых судов; во время этой войны на ней было построено небольшое укрепление, чтобы враги не могли при случае устроить на ней лагерь, так как она была довольно широкой. И вот к этой насыпи бежали корабли карфагенян и, не имея возможности пройти в гавань, остановились, вытянувшись в одну линию носами против врагов; подплывавших врагов одни отражали с этих кораблей, другие же - с насыпи, а иные - с укрепления. Для римлян было делом легким подплыть и удобно сражаться со стоящими неподвижно судами, но отступление, так как их корабли были длинными, медленно поворачивавшимися, оказалось для них медленным и трудным; поэтому в этом сражении они потерпели столько же, сколько враги (так как когда они поворачивали, они подвергались ударам со стороны карфагенян). Наконец, пять судов сидетов[232], которые по дружбе последовали за Сципионом, бросили якоря на большом расстоянии от карфагенских кораблей и, привязавшись к ним длинными канатами, стали на веслах подплывать к карфагенянам; нанеся удар носом своего корабля, они отступали, собирая канат на корму, и опять устремляясь к берегу так, что волны шумели под веслами, они вновь уходили кормой вперед. Тогда весь флот, видя выдумку сидетов и подражая ей, стал сильно вредить врагам. Дело окончилось с наступлением ночи, и суда карфагенян, те, которые еще уцелели, бежали в город.
124. С наступлением дня Сципион сделал нападение на насыпь, так как она была удобным опорным пунтом для нападения на гавань. Итак, разбивая таранами возведенное на этой насыпи укрепление и подведя много осадных машин, он часть его обратил в развалины. Но карфагеняне, хотя и страдали от голода и различных бедствий, ночью сделали вылазку на осадные машины римлян, но не по суше (так как туда не было прохода) и не на кораблях (море здесь было мелководно); войдя нагими в море, где их никто не ожидал, неся незажженные факелы, чтобы не быть замеченными издали, одни из них шли, погруженные по шею, а другие плыли, пока, наконец, достигнув машин, они не зажгли огонь; оказавшись замеченными, они понесли большие потери, так как, будучи обнаженными, получали много ран, но и врагам нанесли большой урон благодаря своей безумной храбрости. Несмотря на то, что в их груди и лица вонзались наконечники стрел и копья, они не отступали, бросаясь, как дикие звери, под удары, пока не зажгли машин и не обратили в бегство приведенных в смятение римлян. Ужас и смятение охватили весь римский лагерь и страх, какого прежде никогда не было, вследствие бешенства голых врагов, так что сам Сципион, испугавшись возможных последствий, стал объезжать со всадниками места за этой косой и приказал даже бить своих, если они не прекратят бегства. И было несколько таких, которые были ранены и убиты, пока большинство не было загнано силой в лагерь, где они и переночевали вооруженными, боясь отчаянной решимости врагов. Карфагеняне же, сжегши машины, вновь переправились к себе домой.
125. С наступлением дня карфагеняне, так как их уже не беспокоили машины врагов, восстановили упавшую часть укрепления и возвели на нем много башен на определенном расстоянии друг от друга. Римляне же, выстроив другие машины, стали возводить насыпи по всей линии против башен. Они бросали на башни факелы из сосновых лучин и серу в сосудах и смолу; несколько башен они сожгли и, обратив в бегство карфагенян, преследовали их. Место, где они бежали, было настолько скользким от запекшейся недавно обильно пролитой крови, что римляне поневоле прекратили преследование убегавших. Завладев всей насыпью, Сципион укрепил ее рвом и возвел стену из кирпичей не ниже стены врагов и на небольшом расстоянии от них. Когда у него было выстроено это укрепление, он послал в него четыре тысячи воинов, чтобы они безнаказанно бросали во врагов копья и дротики. Оказавшись на одном уровне с врагами, они стали метко поражать их. Так прошло все лето.
126. Когда началась зима, Сципион решил сперва уничтожить те силы карфагенян, которые были у них вне города, и их союзников, откуда им посылалось продовольствие. Разослав в разных направлениях других своих командиров, он сам двинулся на Неферис против Диогена, бывшего после Гасдрубала начальником гарнизона в Неферисе, водой, а Гая Делия[233] послал кругом по суше. Прибыв туда, он стал лагерем на расстоянии двух стадиев[234] от Диогена и, оставив Голоссу[235] нападать непрерывно на Диогена, сам отправился к Карфагену; затем он постоянно курсировал между Неферисом и Карфагеном, все время наблюдая за ходом событий. Когда два пролета стен между башнями у Диогена рухнули[236], прибыл Сципион и, послав тысячу отборных воинов в засаду в тыл Диогену, сам с другими тремя тысячами, выбрав и их по доблести, стал наступать через развалины пролетов, ведя их не сразу толпой, но отрядами очень близко один за другим, чтобы первые, даже очень теснимые врагами, не могли бежать из-за следующих за ними и на них напиравших. Когда поднялся большой крик и развернулось сражение и все ливийцы устремились сюда, воины из этой тысячи, как им было приказано, пользуясь тем, что никто не заметил их и даже не подозревал, что они тут находятся, смело напали на укрепление, разрушили вал и перелезли внутрь крепости. Как только первще из них оказались внутри, они быстро были замечены, и ливийцы побежали, считая, что вошедших не столько, сколько они видели, но много больше. Гол occa, налетая на них с большим числом номадов и со слонами, произвел большое избиение, так что погибло, вместе с невоенными, до 70 тысяч, в плен было взято до десяти тысяч, убежало около четырех тысяч. После лагеря взят был и город Неферис, осаждавшийся Сципионом другие двадцать два дня при очень тяжелых условиях: зимой и в холодной местности. Эта победа имела очень большое значение для взятия самого Карфагена. Ведь это войско доставляло им [осажденным] продовольствие, и, взирая на этот лагерь, ливийцы чувствовали прилив уверенности. Когда же Неферис был взят, то и остальные укрепленные пункты Ливии сдались полководцам Сципиона или без труда были взяты. Карфагеняне лишились продовольствия и ничего не получали морем ни из Ливии, перешедшей уже в чужие руки, ни из другого какого-либо места, как из-за самой войны, так и из-за бурной зимней погоды.

XIX. 127. [146 г.] Когда началась весна, Сципион стал осаждать Бирсу, а из гаваней так называемый Котон[237]. Ночью Гасдрубал сжег часть Котона, которая была четырехугольной. Предполагая, что Сципион еще сюда[238] следует нападение, и когда все внимание карфагенян было направлено в эту сторону, Делий незаметно с другой стороны Котона поднялся на круглую его часть. Карфагеняне испугались крика, поднявшегося как бы при одержанной уже победе, римляне же, не обращая ни на что внимания, рвались уже со всех сторон подняться на стены, набрасывая на промежутки[239] балки, мосты машин и доски, поскольку защитники ослабели от голода и нравственно пришли в отчаяние. Когда была взята стена вокруг Котона, Сципион занял находившуюся поблизости площадь. Не имея возможности сделать что-либо большее, так как наступил вечер, он вместе со всеми провел ночь вооруженным. С наступлением дня Сципион вызвал четыре тысячи других свежих воинов, которые, войдя в святилище Аполлона, где стояло его позолоченное изображение и его ниша, покрытая золотыми пластинками, весом в тысячу талантов, стали грабить и резали золото ножами, не обращая внимания на приказы начальников, пока не поделили добычи, и только тогда обратились к делу.
128. Главное внимание Сципиона было обращено на завоевание Бирсы: это было самое укрепленное место города, и очень многие бежали в нее. С площади в нее вели три входа, и со всех сторон их окружали многочисленные шестиэтажные дома; римляне, поражаемые отсюда, захватили первые из домов и отражали с них занимавших ближайшие. И всякий раз, как им удавалось их одолеть и прогнать, они, набрасывая бревна и доски на промежутки между домами, переходили по ним, как по мостам. В то время как эта война шла наверху, на крышах, другая развертывалась на узких улицах со встречными врагами. Все было полно стонов, плача, криков и всевозможных страданий, так как одних убивали в рукопашном бою, других еще живых сбрасывали вниз с крыш на землю, причем иные падали на прямо поднятые копья, всякого рода пики или мечи. Но никто ничего не поджигал из-за находившихся на крышах, пока к Бирсе не подошел Сципион. И тогда он сразу поджег все три узкие улицы, ведшие к Бирсе, а другим приказал, как только сгорит какая-либо часть, очищать там путь, чтобы удобнее могло проходить постоянно сменяемое войско.
129. И тут представлялось зрелище других ужасов, так как огонь сжигал все и перекидывался[240] с дома на дом, а воины не понемногу разбирали дома, но, навалившись всей силой, валили их целиком. От этого происходил еще больший грохот, и вместе с камнями падали на середину улицы вперемешку и мертвые, и живые, большей частью старики, дети и женщины, которые укрывались в потайных местах домов; одни из них раненые, другие полуобожженные испускали отчаянные крики. Другие же, сбрасываемые и падавшие с такой высоты вместе с камнями и горящими балками, ломали руки и ноги и разбивались насмерть[241]. Но это не было для них концом мучений; воины, расчищавшие улицы от камней, топорами, секирами и крючьями убирали упавшее и освобождали дорогу для проходящих войск; одни из них топорами и секирами, другие остриями крючьев перебрасывали и мертвых, и еще живых в ямы, таща их, как бревна и камни, или переворачивая их железными орудиями: человеческое тело было мусором, наполнившим рвы. Из перетаскиваемых одни падали вниз головой и их члены, высовывавшиеся из земли, еще долго корчились в судорогах; другие падали ногами вниз, и головы их торчали над землею, так что лошади, пробегая, разбивали им лица и черепа, не потому, чтобы так хотели всадники, но вследствие спешки, так как и убиралыцики камней делали это не по доброй воле; но трудность войны и ожидание близкой победы, спешка в передвижении войск[242], крики глашатаев, шум от трубных сигналов, трибуны и центурионы с отрядами, сменявшие друг друга и быстро проходившие мимо, все это вследствие спешки делало всех безумными и равнодушными к тому, что они видели[243].
130. В таких трудах у них прошло шесть дней и шесть ночей, причем римское войско постоянно сменялось, чтобы не устать от бессонницы, трудов избиения и ужасных зрелищ. Один Сципион без сна непрерывно присутствовал на поле сражения, был повсюду, даже питался мимоходом, между делом, пока, устав и выбрав себе какой-либо момент, он не садился на возвышении, наблюдая происходящее. Еще много шло опустошений, и казалось, это бедствие будет еще большим, когда на седьмой день к Сципиону обратились, прибегая к его милосердию, некоторые, увенчанные венками Асклепия: святилище Асклепия было наиболее знаменитое и богатое из всех других в крепости[244], взяв оттуда молитвенные ветви, они просили Сципиона согласиться даровать только жизнь желающим на этих условиях выйти из Бирсы; он дал согласие всем, кроме перебежчиков. И тотчас вышло 50 тысяч человек вместе с женами по открытому для них узкому проходу между стенами. Они были отданы под стражу, а все перебежчики из римлян, приблизительно девятьсот человек, отчаявшись в своем спасении, бежали в храм Асклепия вместе с Гасдрубалом, женой Гасдрубала и двумя его маленькими детьми. Оттуда они упорно продолжали сражаться ввиду высоты храма, выстроенного на отвесной скале, к которому и во время мира поднимались по шестидесяти ступеням. Но когда их стал изнурять голод, бессонница, страх и утомление и так как бедствие приближалось, они покинули ограду храма и вошли в самый храм и на его крышу.
131. В это время незаметно для других Гасдрубал бежал к Сципиону[245] с молитвенными ветвями. Сципион посадил его у своих ног и показал перебежчикам. Когда они увидели его, они попросили дать им минуту спокойствия и, когда она была дана, громко осыпая Гасдрубала всяческой бранью и упреками, подожгли храм и сгорели вместе с ним. Говорят, что жена Гасдрубала[246], когда огонь охватил храм, став напротив Сципиона, украшенная насколько можно в несчастий, и, поставив рядом с собой детей, громко сказала Сципиону: "Тебе, о римлянин, нет мщения от богов, ибо ты сражался против враждебной страны. Этому же Гасдрубалу, оказавшемуся предателем отечества, святилищ, меня и своих детей, да отомстят ему и боги Карфагена, и ты вместе с богами". Затем, обратившись к Гасдрубалу, она сказала: "О, преступный и бессовестный, о, трусливейший из людей! Меня и моих детей похоронит этот огонь; ты же, какой триумф украсишь ты, вождь великого Карфагена?! И какого только наказания ты не понесешь от руки того, в ногах которого ты теперь сидишь?" Произнеся такие оскорбительные слова, она зарезала детей, бросила их в огонь и сама бросилась туда же.
132. С такими словами, говорят, умерла жена Гасдрубала, как должен был бы умереть сам Гасдрубал. И Сципион, как говорят, видя, как этот город, процветавший семьсот лет со времени своего основания, властвовавший над таким количеством земли, островами и морем, имевший в изобилии и оружие, и корабли, и слонов, и деньги, наравне с величайшими державами, но много превзошедший их смелостью и энергией, видя, как этот город, лишенный и кораблей и всякого оружия, тем не менее в течение трех лет противостоял такой войне и голоду, а теперь окончательно обречен на полное уничтожение, - видя все это, Сципион заплакал и открыто стал жалеть своих врагов. Долгое время он пребывал, погрузившись в собственные мысли и сознавая вместе с тем, что положение городов, народов и держав, так же как и отдельных людей, должно изменяться по воле божества и что то же потерпел и Илион, некогда счастливый город, потерпели державы ассирийцев и мидян, и бывшая после них величайшая держава персов, и так недавно еще блиставшее царство македонян; наконец, у него или сознательно, или предупреждая его мысли, вырвались такие слова:
Будет некогда день, и погибнет священная Троя.
С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама[247].
Когда Полибий откровенно спросил его (ведь он был учителем Сципиона), что хотел он сказать этими словами, он, говорят, не таясь, сознался, что имеет в виду свою родину, за которую он боялся, смотря на изменчивость человеческой судьбы.
133. И это записал Полибий, сам слыхавший[248] это. После разрушения Карфагена Сципион разрешил войску определенное число дней грабить все, кроме золота, серебра и храмовых посвящений, после же этого, раздав всем награды за доблесть, кроме погрешивших против храма Аполлона, он послал вестником победы в Рим самый быстрый корабль, украсив его взятой добычей, а также послал в Сицилию, объявив, чтобы сицилийцы явились опознать и увезти к себе все общественные посвящения в храмы, которые карфагеняне, воюя, захватили; это особенно привлекло к нему расположение народа, так как с могуществом он сочетал милость. Распродав оставшуюся добычу, он собственноручно, подпоясавшись по древнему обычаю, сжег оружие, машины, ненужные корабли, посвятив их Аресу и Афине.
134. Равным образом, и в Риме, лишь только увидали корабль и узнали поздним вечером о победе, все выбежали на улицы и всю ночь провели вместе, радуясь и обнимаясь, как будто только теперь они стали свободными от страха, только теперь почувствовали, что могут безопасно властвовать над другими, только теперь уверились в твердости своего государства и одержали такую победу, какую никогда раньше не одерживали. Ведь они сознавали, что и ими самими совершено много блестящих дел, много совершено и их отцами в войнах против македонян, иберов, и недавно еще против Антиоха Великого, и в самой Италии; но ни одной другой войны они не знали такой близкой, как бы у своих дверей, и такой страшной для них самих вследствие храбрости, ума и смелости врагов, особенно опасной вследствие их коварства. Они напоминали друг другу, что перенесли они от карфагенян в Сицилии, Иберии и в самой Италии в течение шестнадцати лет, когда Ганнибал сжег у них четыреста городов и в одних битвах погубил 300 тысяч человек и часто подступал к самому Риму, подвергая его крайней опасности. Думая об этом, они так были поражены победой, что не верили ей, и вновь спрашивали друг друга, действительно ли разрушен Карфаген; всю ночь они разговаривали о том, как у карфагенян было отнято оружие и как они тотчас против ожидания сделали другое, как были отняты корабли и они вновь выстроили флот из старого дерева; как у них было закрыто устье гавани и они в течение немногих дней вырыли другое устье. У всех на устах были рассказы о высоте стен, величине камней и том огне, который враги не раз бросали на машины. Одним словом, они передавали друг другу события этой войны, как будто только что их видели собственными глазами, помогая жестами тому, что они хотели представить словами. И им казалось, что они видят Сципиона, быстро появляющегося повсюду, на лестницах, у кораблей, у ворот, в битвах. Так провели римляне ночь.
135. С наступлением дня были совершены жертвоприношения и торжественные процессии богам по отдельным трибам и, кроме того, устроены состязания и различные зрелища. Сенат из своего числа послал десять знатнейших, чтобы они вместе со Сципионом организовали Ливию на благо римлян; они решили, чтобы все, что еще осталось от Карфагена, Сципион разрушил, и запретили кому бы то ни было заселять это место; они прокляли того, кто вновь заселит это место, особенно Бирсу и так называемые Мегары, но вступать на эту землю они не запретили[249]. Было решено также разрушить все без исключения города, которые сражались, помогая карфагенянам; всем же тем, которые помогали римлянам[250], они дали каждому часть завоеванной земли, и прежде всего особенно утикийцам они дали землю до самого Карфагена и до Гиппона[251] с другой стороны. На всех остальных они наложили подать как поземельную, так и поголовную, одинаково на мужчин и на женщин. Они решили ежегодно посылать им претора[252]. И вот они, постановив это, отплыли в Рим, Сципион же продолжал выполнять решенное, принес жертвы и устроил состязания в честь победы. Когда же у него все было закончено, он отплыл в Рим и справил самый блестящий из всех бывших триумф с большим количеством золота, статуй и храмовых приношений, которые карфагеняне за долгое время и при постоянных победах свезли со всего света в Ливию. Этот триумф совпал с тем временем, когда справлялся в третий раз триумф над Македонией, так как был взят в плен Андриск, позванный псевдо-Филиппом[253], и когда в первый раз Муммий[254] справил триумф над Элладой. И произошло это в течение сто шестидесятой[255] олимпиады.
136. Спустя некоторое время, когда в Риме народным трибуном был Гай Гракх и были волнения вследствие недостатка продовольствия, было решено послать в Ливию шесть тысяч колонистов, но когда границы этой колонии были намечены на месте Карфагена, волки вытащили и засыпали все эти пограничные знаки[256]. И тогда сенат воздержался от этого поселения. Спустя некоторое время, когда Гай Цезарь, который позднее стал пожизненным диктатором, преследовал Помпея в Египте, и из Египта двинулся против друзей Помпея в Ливию, он, говорят, став лагерем около Карфагена и видя в сновидении большое войско проливающим слезы, взволновался и тотчас себе на память записал, что следует заселить Карфаген. После небольшого промежутка времени, когда он вернулся в Рим и бедняки просили его о земле, он постановил отправить одних в Карфаген, а других в Коринф. Но он скоро погиб от руки врагов в здании римского сената, сын же его Юлий Цезарь, прозванный Августом, найдя это указание в записях отца, основал нынешний Карфаген, очень близко от прежнего, остерегаясь проклятой земли древнего города. Я нахожу, что он послал туда поселенцами самое большее три тысячи римлян, остальных же собрал из окрестных жителей. Так римляне овладели Ливией, бывшей под властью карфагенян, разрушили Карфаген и вновь основали его спустя два года после разрушения.

---

[1] Дата, восходящая к Филисту Сиракузскому (Евсевий. Хроники. С. 51 Sch.) и Эвдоксу Книдскому (см. Схол. к Еврип. Троянки. 220) — авторам IV в. до н. э.; на основании расчетов Евсевия основание Карфагена следует отнести к 1213 г. до н. э.
[2] Набранное курсивом — дополнение Швойгхойзера и Мендельссона. Имеется ввиду тот же Филист Сиракузский, на которого прямо ссылается Евсевий (Хрон. С. 50 Sch.).
[3] Согласно Юстину (XVIII. 4 сл.), дочь царя Тира Мутто (Метрес у Сервия. Комм, к Энеиде. I. 343).
[4] Т. е. «шкура». Подобное значение слово это могло иметь только по-гречески (βύρσα), по-финикийски же оно должно было означать «крепость», «укрепленное место». См.: Мелътцер. История Карфагена. 1879. I. С. 42; 1896. II. С. 192.
[5] В 241 г. до н. э. Если приведенный расчет относится к Риму, то основание Рима должно падать примерно на 941 г. до н. э. (ср. выше Аппиан, 6). Однако он может относиться и к Карфагену (ср. Либ. 1).
[6] См. выше: VII. (Ганн.) 55.
[7] V книга «Римской истории» Аппиана.
[8] VI книга «Римской истории» Аппиана.
[9] VII книга «Римской истории» Аппиана.
[10] Т. е. во время I Пунической войны.
[11] См. выше V. (Сицил.) 2, 1 и прим.
[12] Ср.: Полибий. I. 31. 2.
[13] В действительности этот Ксантипп был простым наемником (ср. Полибий. I. 32. 1 сл.).
[14] Поражение Регула относится к 255 г. до н. э.
[15] Географическая обстановка этих событий далеко не ясна. Упомянутое у Аппиана озеро отождествляется обыкновенно с Тунисским (см.: Мелътцер. История Карфагена. II. 303; ср. Gsell. Hist. anc. de l'Afr. du Nord. 1929. III. P. 86, где приведены соображения относительно отождествления упомянутой у Аппиана реки).
[16] 2 тысячи по Полибию (I. 34. 9).
[17] Клупею. Так назывались мыс на североафриканском побережье к западу от мыса Меркурия (Птолемей. Геогр. IV. 3. 8), близ современной Келибии (Tissot. Geographie comparée de l'Afrique. 1886. II. P. 136), и одноименный ему город, заложенный или лишь названный так Агафоклом (Страбон. XVII. 314; ср.: Прокопий. Война с вандалами. II. 10) в 250 г. до н. э.
[18] Ср. выше V. (Сицил.) 2. 1.
[19] Эту легенду, на существование которой намекает Полибий (I. 36. 2 сл.), передавал также Дион Кассий (Зонара. VIII. 13).
[20] 241 г. до н. э.
[21] См. V. (Сицил.) 2. 2 сл.
[22] Так называемая Ливийская война (241-238), о которой подробно сообщает на основании Филина Полибий (I. 65 сл.).
[23] Ср.: Полибий. I. 83. 5 сл., откуда видно, что карфагеняне захватили италийских купцов, торговавших с ливийцами, в плен, а потом, по настоянию Рима, обещавшего не допускать такой торговли впредь, отпустили их на родину. У Аппиана, как и всегда, резко антипуническая версия.
[24] 238 г. до н. э. Ср.: Полибий I. 88. 9 сл., откуда видно, что Сардиния была захвачена римлянами после восстания наемного карфагенского гарнизона в 238 г., а пеня в 1200 талантов была уплачена Карфагеном в результате попытки удержать Сардинию за собой.
[25] Относительно договора об уступке Сардинии см.: Зонара. VIII. 18.
[26] К этому месту Мендельссон делает такое примечание: «В шестой главе должно излагаться то, что Аппиан намеревался сказать о предполагавшихся или состоявшихся экспедициях в Африку Тиберия Семпрония Лонга (консула 536 [218] г.) и других римских вождей до Публия Корнелия Сципиона: см. Иб. 14. Однако не должно думать поэтому вместе с Келлером (De Iuba Appiani Cassique Dionis auctore, Marburg 1872. S. 29), что это место испорчено; скорее всего обещание было забыто».
[27] Сагунтинцы.
[28] Т. е. Эбро. Такое обещание было дано Гасдрубалом римскому посольству в Испании в 226 г. до н. э. (Полибий. II. 3. 7).
[29] 210 г. до н. э.
[30] Ср. выше: VII (Ганн.) 56 сл.
[31] Ср. выше: VII (Ганн.) 54.
[32] Ср.: Ливий. XXVIII. 45 сл.
[33] В 205 г. до н. э.
[34] Ср.: Ливий. XXVI. 19 сл.; Дион Кассий. Фр. 57, 38.
[35] Ср.: Ливий. XXIX. 1 сл.
[36] Таково чтение лучших рукописей; в других рукописях и старых изданиях обычно: «Гискона». Карфагенский полководец, командовавший военными силами в Испании, а после переправы Сципиона в Африку в 204 г. до н. э. назначенный главнокомандующим всеми карфагенскими силами (Ливий. XXIX. 35. 5 сл.).
[37] Литургии. О действиях Магона ср. выше, 7.
[38] Конъектура Швайгхойзера; рукопись: «предвидя».
[39] Царь Нумидийского племени массесилов, соседствовавших с маврами.
[40] Нумидийское племя, границы которого простирались от массесилов до Сикки, соприкасаясь, таким образом, с владениями Карфагена (Страбон. XVII. 3. 13).
[41] Масинисса латинских авторов; имя должно быть сопоставлено с племенными наименованиями массилиев и массесилов.
[42] Ср. у Ливия (XXIV. 48 сл.), соответственно которому союз Сифакса с Римом должен быть отнесен к 213 г. до н. э., к моменту проникновения Гнея и Публия Сципионов в южную Испанию.
[43] Имеются в виду переговоры Масиниссы с Силаном, которого послал Сципион. См.: Ливий. XXIV. 16.
[44] При чтении συχνῶς — «часто»; Мендельссон предлагает: εὐχερῶς — «спокойно», «удачно».
[45] По сообщению Ливия (XXIX. 25. 2), Сципион отбыл в Африку с 35 тысячами войска, цифра, которую принимает Карштедт (Geschieh, d. Karth., Ill, 1913, S. 542).
[46] При чтении ὐπαγαγέσυαι; при чтении ἐπαγαγέσυαι (как издавалось до Мендельссона) просто «заключить». Место вызвало много конъектур.
[47] Ливий. XXIX. 35: 30 тысяч пехоты и три тысячи конницы. По Карштедту (Указ. соч. I, 543) — более 30 тысяч.
[48] Агафокл (317-289), выходец из низших слоев свободного населения, сиракузский тиран был смелым полководцем и в 311-307 гг., переправившись в Африку, воевал с карфагенянами. Башня Агафокла (или остатки его укрепленного лагеря) находилась к юго-востоку от Утики, близ Мензель Гула (Kromayer. Ant. Schlachtfelder. 1922. III. S. 581).
[49] ὡς; при чтении ἕως (пока).
[50] Ср.: Ливий. XXIX. 34. 1.
[51] При переводе использована конъектура Райске и Мендельссона: ἐπανιόντι.
[52] Вероятно, идентичен городу Салека у Ливия (XXIX. 34. 6), расположенному у современного пункта Дар Бобра (Tissot. Geogr. comp, de l'Afrique. 1884. I. P. 552; cp. GselL Op. cit. III. 218).
[53] Cp.: Ливий. XXIX. 4 сл.
[54] Из других источников не известен; ближайшему отождествлению не поддается. Где-либо неподалеку от Утики. Ср.: RE. VIA. I. 315.
[55] Эти божества, известные как ипостаси или спутники Ареса уже с гомеровских времен, фигурировали нередко и в латинском эпосе (Val. Flacc. 204 сл.).
[56] Около двух часов ночи.
[57] Ср. выше, 7; 9.
[58] Ср.: Ливий. XXX. 3. 1 сл.: Карштедт. Указ, соч., С. 549.
[59] Ни Полибий (XIV. 6. 2), ни Ливий (XXX. 17. 1) не называют по имени этого города, указывая в то же время на его близость к Утике. Gsell. Op. cit. III. 227 ff., отождествляет его с Генхир Бу Джава, расположенным к юго-западу от Утики.
[60] Об этом факте, не известном Полибию и Ливию, сообщает лишь Дион Кассий (Зонара. XII. 8), соединяющий в одно, подобно Аппиану, разгром Сципионом лагеря Гасдрубала близ Утики и сражение на «Больших полях» (Полибий. XIV. 8. 2), о котором у Аппиана ничего не говорится. Ганнон, сын Бомилькара, должен быть идентичен с упоминавшимся VII (Ганн.), 20, племянником Ганнибала Ганноном (ср.: RE. VII. 2. 2357).
[61] Ср.: Полибий. XIV. 9 сл.; Ливий. XXX. 9 сл.
[62] Гай Лелий, один из видных помощников Сципиона, использовавшийся им то в качестве командующего флотом (Ливий. XXVI. 49. 4), то в качестве легата (XXVI. 51.1).
[63] Т. е. подданных Сифакса.
[64] Укрепленный город в Нумидии, на левом берегу реки Амисага, на месте современной Костантины, столицы Нумидийского царства, созданного Сифаксом (Ливий. XXX. 12).
[65] Дочь Гасдрубала, сына Гескона, помолвленная с Масиниссой, но выданная замуж за Сифакса (см. выше, 10; ср. Диодор. XXVII. 7; Полибий. XIV. 1. 4; 7. 6).
[66] Буквально: «бабенка».
[67] Геродот. I. 88 сл.
[68] Полибий утверждает, что Сифакс умер после триумфа Сципиона, в котором он фигурировал вместе с прочими пленниками (в 201 г. до н. э.). Однако этому противоречит сообщение Ливия (XXX. 45. 2), соответственно которому он умер до этого в Тибуре.
[69] Скорее всего Hippo Diarrhitus, расположенный к западу от Утики, см. о нем ниже, 111; 135, где он фигурирует под именем Гиппагреты (Гиппакрит Полибия, — I. 70. 9). У других авторов нет сообщений об этом предприятии Сципиона. Ср.: Gsell. Op. cit. III. 236. Not. 1.
[70] Гасдрубала, см. VII (Ганн.) 58.
[71] Речь идет о рве, ограничивавшем основную территорию Карфагена и существовавшем в эпоху Ганнибаловой войны (по свидетельству Эвмаха: FGH. III. 102) и вырытом, быть может, еще в эпоху Гамилькара Барки (Непот. Ганн. II. 5). Cp.: Gsell. Op. cit. 1929. II, S. 101 ff.
[72] По Полибию (XV. 7. 8) и Ливию (XXX. 16. 10) пять тысяч талантов.
[73] Крупный город, финикийская колония на Бизакенском берегу, к югу от Карфагена: Плиний. Ест. ист. V. 25.
[74] У других авторов не упоминаются. Быть может, этого царька, называя его Тихеем, имеет в виду Полибий (XV, 3, 5 сл.); ср.: Gsell. Op. cit. III. 251, 255.
[75] Идентичен, видимо, Мазетуллу Ливия (XXI. 31), находившемуся на стороне Масиниссы в его борьбе с Сифаксом.
[76] Ср.: Ливий. XXIX. 33. 2. По Диону Кассию (Зонара. IX. 13), он попал в плен вместе с отцом.
[77] Город во владениях Масиниссы. У других авторов не упоминается. Ср.: RE. Supplbd. VI. 642.
[78] т. е. рынком жителей Нарки.
[79] Βουλή: речь идет скорее всего о Совете трехсот, который Полибий обозначает словом σύγκλητος (X, 18. 1), а Ливий называет сенатом (XXX. 16. 3), в отличие от совета в более узком смысле слова (из тридцати членов), упоминаемом ниже (Там же. 30) и именуемого греческими авторами γερουσία; Ливий (Там же) говорит о нем как о triginta seniorum principes.
[80] Вожди антибаркидской партии в Карфагене. Ср. ниже, 49; Полибий. I. 67 сл.; Ливий. XXX. 42 сл.
[81] Местоположение древней Замы, около которой произошло знаменитое сражение, в точности неизвестно, прежде всего потому, что античная традиция (подтверждаемая эпиграфическими находками) знает по крайней мере две Замы в Северной Африке (см.: Gsell. Op. cit. III. 255 ff.). Вероятнее всего, сражение Сципиона с Ганнибалом имело место или у современной Джамы, где локализуется обычно Zama Regia, столица Юбы (Витрувий. VIII. 3. 24), или у Сиди Амор эль Джедиди, где найдена была надпись (CIL. VIII. 12018) с упоминанием colonia Zamensis.
[82] Рассказ Аппиана отличается здесь особенно резко от повествования Полибия и Ливия. В частности, он упоминает о битве при Заме как о незначительном столкновении конницы; описывая ниже сражение, известное под этим именем (Непот. Ганн. VI. 3) и определившее исход африканской кампании Сципиона, он называет его сражением при Килле (Аппиан. Пун. 40), тогда как Полибий (XV. 5 сл.) и Ливий (XXX. 29. 9) называют пункт, у которого расположился лагерь Сципиона, Маргарон (Наркара). Что касается сражения при Заме, то Ливий, подобно Непоту, упоминает сражение при Заме, тогда как у Полибия оно не фигурирует.
[83] Этот военачальник Сципиона, называемый в тексте хилиархом, ближе не известен.
[84] Ср. выше, 31, рассказ о перемирии, заключенном Сципионом с Карфагеном, дублетом чего, скорее всего, является настоящее сообщение.
[85] Ср. версию Диона Кассия (Зонара. IX. 13).
[86] Πάρθος или Πάρθον ближе не известен, локализуется где-либо неподалеку от Замы.
[87] Следует обратить внимание на то обстоятельство, что Полибий, называя у места расположения лагеря Сципиона город Маргарон, приводит, однако, то же сообщение, что и Аппиан — ниже, в этой же главе — о преимуществах позиции Сципиона в отношении питьевой воды (Полибий, XV. 5. 14). Наименование Κίλλα тождественно, может быть, с именем некоего древнего пункта, расположенного недалеко от Джамы, где была найдена надпись с упоминанием Chellenses Numidae (CIL. VIII. 16352). Ср.: Gsell Op. cit. III. 263.
[88] Расчеты Полибия согласуются с этими данными (XV. 19. 9).
[89] Цифра эта преуменьшена и противоречит, во всяком случае в отношении конницы, сказанному в конце этой же главы, где говорится, что Сципион, расположив свою конницу по флангам и в арьергарде, имел при себе еще две тысячи триста всадников.
[90] У других авторов не засвидетельствован.
[91] Гней Октавий, военный трибун 216 г. претор 205 г. до н. э. (Ливий. XXVIII. 38. 11), отличившийся в битве при Каннах и во время пропреторства в Сардинии в 203 г. (Ливий. XXVIII. 46. 11). Вряд ли он, однако, командовал левым флангом при Заме, ибо засвидетельствовано, что Лелий (см. о нем выше, 26) командовал конницей на левом фланге (Полибий. XV. 9. 8; Ливий. XXXIII. 2. 16).
[92] Ближе не известен.
[93] См. о нем выше, 36.
[94] Это слово уничтожает Ниппердей; подразумеваются конечно, римляне.
[95] У других авторов не упоминается. Должен быть локализован где-либо на пол пути между Замой и Гадруметом, т. е. в районе Зевгитанских гор.
[96] См. выше. 33.
[97] Полибий говорит всего о тысяче пятисот (XV. 14. 5).
[98] См. о них выше, 34.
[99] Вместо πόλεις есть конъектура πολλοί (многие).
[100] Конъектура Мендельссона; издания вслед за Швайгаузером: επίδεσθε (прибавьте сюда); рукописи: υπείδεσθε, ύπείδεσθαι.
[101] Некоторые рукописи: «ваши послы были еще у нас».
[102] См. выше, 32.
[103] Эту же цифру называет и Полибий (XV. 18. 7). Эвбейский талант равняется ⅚ эгинского таланта, составлявшего 26,2 кг серебра.
[104] Ср. сообщения Полибия (XV. 18. 3 сл.) и Ливия (XXX. 37. 2 сл.), между которыми имеются незначительные расхождения.
[105] Из предшествующего явствует, что город этот, наименование которого читается также Бартама, должен был находиться близ Гадрумета. Ср.: Gsell. Op. cit. III. 281, поимеч. 5.
[106] Ср.: Ливий. XXX. 36. 3.
[107] Консул 201 г. до н. э. вместе с Публием Элием Петом (Ливий. XXX. 40. 5).
[108] Вероятно Квинт Цецилий Метелл (Ливий. XXX. 23. 3 сл.), бывший главой партии Сципиона в сенате.
[109] Ср. выше, 54.
[110] Ср. выше, 33.
[111] Публий Корнелий Лентул, претор 214 г., управлявший Сицилией.
[112] Т. е. жителей Сагунта (Закинфа), греческой колонии в Тарраконской Испании на месте современного Мурвиедро, ср.: Аппиан. Ибер. 10 сл.
[113] См. выше: VII (Ганн.) 49; Ливий. XXVII. 3.
[114] Т. е. города Ацерры в Кампании (современная Ачерра). См.: Ливий. XXIII. 17.
[115] По данным других авторов, Гней Корнелий Сципион Азина, консул 260 г. до н. э., командовавший римским флотом и попавший в плен при Липарских островах (Полибий. I. 21. 4 сл.; Ливий. Эпитомы. XVII).
[116] Ср.: Полибий. I.21. 7; VIII. 1. 9.
[117] Марк Порций Катон Старший, цензор 184 г. до н. э.; ср.: Ливий. XLV. 25; Геллий. VII. 3. Но, как известно, Катон высказывался за уничтожение Карфагена (см. ниже, 69).
[118] 201 г. до н. э.
[119] Здесь Аппиан от описания римского триумфа вообще (ср. его же описание триумфа Помпея — Митр. 117) переходит к описанию триумфа Сципиона.
[120] Ср.: Геродот. I. 94.
[121] А именно ее третий год, соответствующий 201-200 гг. до н. э.
[122] Ср., однако, след, главу.
[123] Ср. выше, 49.
[124] См. о нем еще ниже, 70, а также: Полибий. XXXVII. 10, 2.
[125] Т. е. Гамилькар, Самнит и Карталон.
[126] Имеется в виду так называемая II Кельтиберийская война, точнее ее первая фаза (153-151 гг. до н. э.) Ср.: RE. XI. 1. 154.
[127] Т. е. отличное от тех кельтиберов, с которыми воевали римляне.
[128] Этот Карталон боэтарх, т. е. начальник над вспомогательными войсками, не идентичен названному выше Карталону — вождю демократической партии. См. о нем выше, 74.
[129] См.: Полибий. XIV. 7. 9. Они отождествляются с современной местностью Сук эль Арба в бассейне реки Меджерды.
[130] Туска отождествляется с Туггой латинских надписей (CIL. VIII. 15502; ср.: Птолемей. Геогр. IV. 3. 7) — современная Дугга. Ср.: Gsell. Op. cit. III. 321.
[131] В 153 г. до н. э. (Ливий. Эпитомы. XLVIII; ср. Плутарх. Катон Старший, 26).
[132] Публий Корнелий Сципион Назика Коркул, цензор 159 г. до н. э., возглавлявший римское посольство в Карфаген в 152 г. до н. э. (Ливий. Эпитомы. XLVIII; Зонара. IX. 26).
[133] Второй по старшинству сын Масиниссы. См. о нем: (Полибий. XXXIV. 16) знавший его лично.
[134] Старший сын Масиниссы (Зонара. IX. 27).
[135] В 150 г. до н. э. Положение этого города, судя по этимологии его греческого наименования находившегося где-либо в горах, ближе не известно. Ср.: Gsell. Op. cit. I. 109.
[136] См. о нем ниже, а также: Зонара. IX. 26.
[137] Другое чтение Гагасис; cp.: RE. IV. 1. 474.
[138] Ср. ниже, 72 сл., где упоминаются перебежчики.
[139] Публий Корнелий Сципион Эмилиан, прозванный Африканским, прибывший в Африку в 150 г. до н. э.
[140] Ср. Аппиан. Иб. 69.
[141] Эмпорием, или Эмпориями (Полибий. III. 23. 2), назывались ливийские поселения на Малом Сирте, начало борьбы за которые между Карфагеном и Масиниссой должно быть отнесено к 161 г. до н. э. (XXXI. 21; ср.: Kahrstedt. Op. cit. III. 592 сл.).
[142] Ср.: Ливий. Эпитомы XLIX.
[143] Весной 149 до н. э. (Полибий. XXXVI. 11. 2).
[144] Ср.: Диодор. XXXII. 3.
[145] Ср.: Полибий. XXXVI. 3. 1.
[146] Ср.: Ливий. Эпитомы XLIX.
[147] Ἡμιολίαι, легкие (обычно разбойничьи) суда, лишь половина палубы которых была занята гребцами.
[148] Ср.: Цицерон. О государстве. VI. 9.
[149] Ср.: Полибий. XXXVI. 4. 4 сл.; Диодор. XXXII. 6. 1.
[150] Легаты.
[151] Военные трибуны.
[152] Ср. выше, 72.
[153] Публий Корнелий Сципион Назика Серапион, сын упомянутого выше (гл. 69) Сципиона Назики, и Гней Корнелий Сципион Испанский, названный у некоторых авторов по отцу Hispalus (Валерий Максим. I. 3. 3).
[154] См.: Диодор. XXXII. 6. 3: ошибочно назван Бланнон; ближе не известен. Имя засвидетельствовано пуническими надписями. См.: Gsell. Op. cit. III. 349, примеч. 6.
[155] Подразумеваются Филипп V, Антиох III и Персей; ср. Аппиан. XI (Сир.) 22; Ливий. XLIII. 6.
[156] Альба Лонга — по преданию, древнейший город Лация и центр Латинского союза, разрушенный при Тулле Гостилии.
[157] 20 км.
[158] 25 км.
[159] Ср.: Диодор. XXXII. 6. 3; Ливий. Эпитомы. XLIX.
[160] Ср. Зонара. IX. 26.
[161] См. выше, 74, 80.
[162] У других авторов не упоминается. См. о нем еще ниже, 111.
[163] Ср.: Страбон. XVII. 3. 15, где приведены несколько отличные данные.
[164] θάψου — Швайгхойзер, σαξοῦ V.
[165] Последний из названных пунктов (Ливий. XXXIII. 48) был расположен близ Тапса. Все четыре упомянуты в надписи (CIL. I. 200), перечисляющей общины, дружественные Риму во время III Пунической войны.
[166] Упомянутый Аппианом полуостров — современный мыс Сиди-бу-Саид в Тунисском заливе. Ср. описание положения Карфагена у Полибия (I. 73. 4 сл.).
[167] По-гречески «шкура», но слово негреческое, ср. выше, 1, а также: Юстин. XVIII. 5. 9. Бирса была расположена на нынешнем холме Св. Людовика; см.: Gsell. Op. cit. II. 9.
[168] 15 м.
[169] 400 м.
[170] 8,5 м.
[171] Ср. описание укреплений Карфагена у Полибия (I. 73. 4 сл.). См. также еще ниже, 98.
[172] 22 м.
[173] Ср. описание карфагенского порта у Страбона (XVII. 3. 14), а также у Диодора (III. 44. 8). Об отождествлении описанных Аппианом военной и торговой гаваней Карфагена с современными археологическими остатками см.: RE. X. 2. 2180 сл.; Beulé. Fouilles à Carthage. P., 1860. P. 99 сл.
[174] У Полибия (XXXVI. 8. 1 сл.) — Гамилькар; ср.: Диодор. XXXII, 17. Описываемые события относятся к осени 148 г. до н. э.; позднее (см. ниже, 107) он перешел вместе с 2 200 всадниками на сторону римлян и в начале 147 г. сопровождал Сципиона Эмилиана в Рим (см. ниже, 109).
[175] Относительно топографических подробностей см.: Gsell. Op. cit. Ill, 355 сл.
[176] Главной звездой этого созвездия является Сириус, восходящий близ времени летнего солнцестояния, перед началом наибольшей жары. Ср.: Диодор. I. 19; XVII. 7; Полибий. I. 47.
[177] Осенью 148 г. до н. э. Ср.: Gsell. Op. cit. III. 357, примеч. 6.
[178] Ср. выш, 97.
[179] О Гамильконе Фамее и его взаимоотношениях со Сципионом Эмилианом см. также: Полибий. XXXVI. 8. 1-2; Диодор. XXXII. 7.
[180] Около 640 человек.
[181] Неферис — хорошо укрепленный и окруженный бурной рекой город на юге Тунисского залива у Хеншир-бу-Бекера. О походе Сципиона на этот город см. также: Дион Кассий. Фр. 69. 1-6.
[182] Ливий передает, что отрезаны были две когорты, Варрон, согласно Плинию (Ест. ист. XXII. 13. 3), их было три. Плиний сообщает, что у Сципиона остались всего три когорты.
[183] Аппиан римские военные и административные термины старается передать греческими. Слово σπεῖρα соответствует римской манипуле и когорте.
[184] Таков перевод при чтении ἅπαντες (Didot); все другие издатели читают ἅπασι; тогда перевод: «не подвергаться опасности всем из-за немногих». Место сомнительное не по смыслу, а по языку.
[185] Под σημεῖα, очевидно, подразумеваются военные значки манипул или когорт, представлявшие собой изображение орла, вепря, коня и т. п.
[186] Чтение πρός αὑτούς дают рукописи и новейшие издания. Это место обычно переводится: «друг другу», «между собой», но для этого нужно читать или πρός αὐτούς, или, как предлагает Швайгхойзер, πρός αλλήλους. Предложение Мендельссона читать ἐνένευσαν (подмигивали) — неприемлемо.
[187] Старшему.
[188] Ср.: Полибий. XXXVII. 10. 1-11.
[189] Маврусии — то же, что мавры; служили в качестве наемников в войске аннибала; во время III Пунической войны были в качестве союзников карфагенян разбиты римлянами.
[190] Текст испорчен: «Фамее, выехавшему далеко вперед от карфагенян»; «оба же выехали далеко вперед от карфагенян» (Мендельссон).
[191] Диодор. XXXII. 12: 1200 всадников.
[192] Никаких подробностей об этом лице неизвестно.
[193] Луций Кальпурний Пизон Цезоний в 154 г., будучи претором в Дальней Испании, был разбит лузитанами. Консул 148 г.
[194] Луций Гостилий Манцин; о его участии в III Пунической войне и покорении им крепости Магалии около Карфагена сообщает также Ливий (Эпит. LI). Плиний (Ест. ист. XXXV. 4), рассказывает, что после окончания войны он выставил на форуме картину, изображавшую Карфаген.
[195] Город на Аспидском мысе к югу от мыса Бон. Был основан Агафоклом Сицилийским и назван Аспидой. Подвергся разрушениям в I и III Пунические войны, переименован в Клупею и сделан римской колонией после африканской победы Цезаря.
[196] Мендельссон делает предположение, не скрывается ли под этим «другим» (ἑτὲραν) городом его название (Νέαν πόλιν).
[197] В издании Didot: «Гиппону Диарриту». Гиппон Диаррит или Гиппагреты — город финикийского происхождения, современная Бизерта, на африканском побережье, к западу от Утики и к югу от мыса Бланка. Стоит на берегу озера, соединенного с морем проливом, пересекающим город, который и получил от этого свое название.
[198] Агафокл — с 317 г. тиран в Сиракузах, с 310 по 307 г. победоносно воевал с Карфагеном, высадившись в Африке, где захватил ряд городов, а ряд других привлек на свою сторону. В 306 г. был разбит и возвратился в Сицилию, войдя затем с Карфагеном в соглашение, по которому возвращал принадлежавшие Карфагену города за денежное возмещение.
[199] Утика была союзницей Рима.
[200] Имеется в виду Андриск, выдававший себя за Филиппа, умершего сына македонского царя Персея, разбитого римлянами. Найдя поддержку во Фракии, он собрал довольно значительные силы и захватил всю Македонию. Ему удалось разбить посланный против него римский легион, причем погиб и командовавший легионом Ювентий Талн. Андриск пытался заключить союз с Карфагеном, но в 148 г. был разбит Цецилием Метеллом, взят в плен и казнен.
[201] Этот второй Гасдрубал, избранный для командования карфагенскими войсками, был внуком Масиниссы.
[202] Конъектура Набера («Mnemosyne» I. 1873): «первые решив считать его невыполненным».
[203] Об обстоятельствах выборов Сципиона консулом см.: Полибий. XXVI. 86; Диодор. XXXII. 9a; Цицерон. Филос. XI; Ливий. Эпитомы. I; Веллей Патеркул. I. 12. 3; Валерий Максим. VIII. 15. 4 и т. д.
[204] В комициях.
[205] В тексте — «агоранома».
[206] Мендельссон, ссылаясь на Аппиана (VI. (Иб.) 84), предлагает читать «поручил».
[207] Город на юго-западе мессенского побережья, защищенный островом Сфактерией. Был взят в 425 г. до н. э. афинянами под начальством Демосфена. Лакедемоняне послали 400 гоплитов, чтобы вернуть его, но те были осаждены афинянами и, опасаясь голода, сдались в плен.
[208] Ср.: Валерий Максим. VIII. 15.
[209] Мендельссон предлагает: ἐπόρθει («опустошал», «разграблял»).
[210] Рукописи дают чтение: «отраженные», «отбитые на…»
[211] Т. е. между 3 и 6 часами утра.
[212] Мендельссон предлагает под вопросом: διηνεκῶς (непрерывно).
[213] Около 1 км.
[214] Палатка (contubernium) вмещала 10 солдат, обязанных выставлять на ночь по два часовых и находившихся под командой декана.
[215] Возвышение в римском лагере, бывшее обычно перед палаткой полководца.
[216] Квестор сопровождал командующего войском для заведывания денежными средствами армии.
[217] Частью следовавшие за войском торговцы, частью нестроевые солдаты.
[218] Ср.: Флор. II. 18; Веллей Патеркул. II. 4.
[219] Северо-восточное предместье Карфагена.
[220] Около 4 км.
[221] Последние три слова Мендельссон считает сомнительными.
[222] Укрепление в юго-западной части Карфагена, на отроге опоясывающих город холмов.
[223] Мендельссон предлагает: «было заплетено».
[224] Колючее декоративное растение, называемое также медвежья лапа.
[225] Около 5 км.
[226] 3¾ м.
[227] Вместо ἔτι Мендельссон предлагает ἄρα (в этом случае).
[228] На западном берегу полуострова у карфагенян было две гавани: торговая, portus Mercatorum, и военная — Котон («Горшок»), получившая свое название от одноименного острова, находившегося в этом порту. О взятии Котона Аппиан рассказывает дальше.
[229] 7,5 м.
[230] Легкое судно типа кипрских судов.
[231] Быстроходное разбойничье судно.
[232] Сида — греческая колония в Памфилии. Небольшие быстроходные суда сидетов назывались паронами.
[233] Гай Лелий, прозванный Мудрым (Sapiens).
[234] Около 400 м.
[235] Или Лелия? А, может быть, и обоих?
[236] Мендельссон предлагает прибавить: «быстро».
[237] Ср.: Зонара. IX. 30; Орозий. IV. 23. 1; Аммиан Марцеллин. XXIV. 2. 16.
[238] По предложению Мендельссона: δ’ἒτι (τῇδε).
[239] Бывшие между стеной римлян и укреплениями карфагенян.
[240] Мендельссон предлагает читать: καταφθείροντος (уничтожал дом за домом).
[241] Необычная форма κατασσόμενοι (очень поздняя), как в рукописи, вызвала ряд конъектур, но смысл и значение одни и те же.
[242] Мендельссон: «торопливость полководца».
[243] Наук: «что делалось».
[244] Имеется в виду храм Эшмуна, стоявший на самой высокой точке Бирсы.
[245] Ср.: Полибий. XXXVIII. 2.
[246] Ср.: Полибий. XXXIX. 4. 1-12.
[247] Гомер. Илиада. VI. 448.
[248] Полибий сопровождал Сципиона в Африку.
[249] Быть может, Аппиан имел в виду распоряжение, запрещавшее иудеям вступать на территорию Иерусалима.
[250] Об устройстве Африки см. Цицерон. Об аграрных законах. II. 51; Веллей Патеркул. II. 38, 2.
[251] Имеется в виду Гиппон Диаррит; более известный город Гиппон Царский (Hippo Regius) находился в Нумидии.
[252] Резиденцией претора была Утика. В его управлении находилась территория, подвластная Карфагену до III Пунической войны, кроме вышеназванных городов и тех областей, которые были присоединены к Нумидии Масиниссой и остались под властью его наследников.
[253] В 148 г. Квинтом Цецилием Метеллом Македонским, тогда претором.
[254] Луций Муммий Ахейский, консул 146 г., разбив войско Ахейского союза на Истме, взял Коринф, разграбил и разрушил его. Впоследствии был цензором вместе со Сципионом.
[255] Вероятно, Аппиан ошибается, так как CLX олимпиада соответствует 140-136 гг.
[256] Попытка основания Гаем Гракхом колонии в Карфагене относится к 122 г. до н. э.

Книга VIII. (Часть 2). О СОБЫТИЯХ В НУМИДИИ (ΕΚ ΤΗΣ ΝΟΜΑΔΙΚΗΣ)

I. [110 г. до н. э.] [Mai Script, vet. n. coll., стр. 367. Из ватиканских манускриптов кардинала Маи; из сборника "Об удачных выражениях"]. Бомилькар[1], подвергнувшись обвинению[2], бежал до суда и вместе с ним Иогорта[3], который при этом произнес знаменитое выражение относительно подкупности: "можно купить весь Рим целиком, если бы только нашелся на него покупатель"[4].
II. [109 г.] [Из сборника "О доблестях и пороках"; Val., стр. 561]. Метелл[5] стал двигаться в глубь Ливии, подчиненной римлянам, обвиняемый войском в медлительности по отношению к врагам и в жестокости по отношению к своим воинам; действительно, он строго наказывал провинившихся.
III [108 г.]. [Оттуда же, там же]. Метелл перебил всех членов совета города Бага[6], обвиняя их в том, что они предали римский гарнизон Иогорте, и вместе с ними убил начальника гарнизона Турпилия, римского гражданина, который сдался врагам и вызывал подозрения в измене. Взяв от Иогорты перебежчиков[7], фракийцев и лигуров[8], у одних он отрубил руки, других же закопал в землю до живота и, велев поражать стрелами или дротиками, сжег их живыми.
IV. [107 г.] [Из сборника "О посольствах"; Urs., стр. 370]. Когда Марий прибыл в Цирту[9], явились туда послы Бокха[10], которые просили послать кого-нибудь для переговоров с Бокхом. Были посланы легат Авл Маллий[11] и квестор Корнелий Сулла, которым Бокх сказал, что он стал воевать с римлянами из-за Мария; ибо земля, которую он сам отнял у Иогорты, ныне отнята у него Марием. Вот на что жаловался Бокх. Маллий ему ответил: "Землю эту римляне отняли у Сифакса по закону войны и дали как дар Масиниссе. Римляне дают такие дары с тем, чтобы получившие их пользовались ими, пока угодно сенату и римскому народу. И, конечно, не без основания, прибавил он, они переменили свое решение; ведь Масинисса умер, а Иогорта, убив детей[12] Масиниссы, сделался врагом римлян. Таким образом, несправедливо, ни чтобы враг владел тем даром, который мы дали другу, ни чтобы ты думал, что ты можешь отнять у Иогорты принадежащее римлянам". Это сказал Маллий относительно земли.
V. [107 г.] [Оттуда же, там же]. Бокх отправил других послов, которые должны были просить Мария о мире, а Суллу, чтобы он содействовал заключению договора. Этих послов, ограбленных по дороге разбойниками, принял к себе Сулла и дружески держал у себя, пока Марий не вернулся от гетулов[13]. Он убеждал их научить Бокха, что он должен во всем слушаться Суллу. И вот, склоняясь уже к тому, чтобы ценой измены и выдачи Иогорты, купить мир, Бокх притворно, под предлогом набора другого войска, посылает уполномоченных к соседям-эфиопам, которые живут на запад от восточных эфиопов[14] вплоть до мавретанской горы, которую называют Атлантом[15], Мария же просил прислать ему Суллу для переговоров с ним. Марий послал Суллу. Вот каким образом и сам Бокх, и Магдалса, друг Бокха, и некий вольноотпущенник одного карфагенянина Корнелий обманули Апсара[16], друга Иогорты, оставленного у Бокха наблюдать за тем, что там делается.

---

[1] Нумидиец, стоявший во главе войск Югурты во время войны последнего с Римом.
[2] Ср.: Саллюстий. Югурт. 35; 72.
[3] Югурта.