ГЛАВА СЕДЬМАЯ. В глубинах Азии

Проведя зиму в стране паропамисадов и основав там город, Александр весной 329 г. до н.э. одолел за 15-17 дней труднодоступные заснеженные перевалы и привел свое войско в равнинные земли южной Бактрии (современный Северный Афганистан). Перед греками и македонянами лежала покрытая снегом пустыня, лишенная Бессом всего живого, чтобы затруднить продвижение противника. Но Александр, несмотря на глубокий снег и нехватку самого необходимого, шел вперед (Арр., III, 28, 8-9).
Украшением всей Арианы называет античный географ Бактрию (Страб., XI, 516) - обширную страну, расстилавшуюся за "Кавказом" (Гиндукушем) на восток и северо-восток от арийских земель. Она занимала значительную часть современной территории Северного Афганистана и южных районов Узбекской и Таджикской советских республик.
Невзирая на значительную удаленность Бактрии не только от Греции, но и от собственно персидских земель, уже со времен Ктесия и Геродота о ней имелись некоторые сведения. В сообщениях античных авторов Бактрия представлена как страна древняя, богатая и высокоразвитая.
Самые древние упоминания о Бактрии и Согдиане восходят к зороастрийским священным книгам Авесты[1], большая часть которых, по преданию, погибла при пожаре персепольского дворца во время пребывания там Александра. Уже в них упоминались благословенные и изобильные области: Согдо (Согдиана), богатая людьми и стадами, могучее священное Муру (Маргиана), чистое Багди (Бактрия), страна великих знамен (Авеста, Фаргард I).
От древнейшего периода существования Бактрии не сохранилось ничего. Главными источниками наших сведений (восходящих к VII-VI ее. до н.э.) являются греческие историки Геродот, Ктесий и позднеэллинистический географ Страбон.
Слава плодородной и обширной страны укрепилась за Бактрией с древнейших времен. Но все сведения о Бактрии основывались на устной традиции, дошедшей до эллинов через историка Ктесия, придворного лекаря Артаксеркса, встречавшегося в Сузах с персидскими купцами и землепроходцами. До времени похода Александра ни один грек не побывал в Бактрии, не считая эллинов из Милета, так называемых бранхидов, по преданию выселенных Ксерксом в отдаленные земли (Курц., VII, 5, 28). В этом смысле проникновение македонян в Бактрию носило познавательный характер, а не только завоевательный. Даже спустя несколько веков после похода Александра на Восток античные авторы писали о богатстве природы этих мест, где разнообразные деревья и виноградная лоза давали в изобилии сочные плоды, где имелась тучная почва и многочисленные источники. На мягких землях там сеяли хлеб, а остальные использовали под пастбища. Но плодородные равнины перемежались с песчаными пустынями, которые путники обычно пересекали ночью, так как путь можно было определить только по звездам. В оазисах же имелось много людей и лошадей. Бактрия поставляла до 30 тыс. всадников в персидское войско (Курц., VII, 26-31; Страб., XI, 516).
Наиболее ранние упоминания о народах Средней Азии относятся к VII- VI ЕЕ. до н.э., времени расцвета и упадка Ассирийского царства, а также возвышения Персии. Мифологически-литературная традиция, отраженная у Ктесия и дошедшая до нас через Диодора (II, 3,19), повествует о легендарном походе ассирийского царя Нина в Среднюю Азию. Некоторые советские ученые отрицают возможность установления господства Ассирии в Средней Азии, считая, что ассирийское влияние не распространялось далее областей Западного Ирана[2]. Но мифологический сюжет у Ктесия иллюстрирует другое - притягательную силу среднеазиатских земель для завоевателей и сложность их покорения из-за воинственности жителей.
За 17 лет Нин, как повествует предание, покорил все племена Азии, кроме индийцев и бактрийцев, несмотря на несколько попыток завоевать труднодоступную и воинственную Бактрию (Диод., II, 2). И только собрав огромное войско из всех подчиненных Ассирии племен (200 тыс. конницы и 1600 серпоносных колесниц), Нин овладел Бактрией. Однако он так и не смог взять ее главный город, Бактры, "вследствие неприступности и сопротивления" (Диод., II, 5-6). Там же он нашел много золота и серебра (Диод., II, 7).
По преданию, и царица Семирамида, правившая ассирийской державой с 810 г. до н.э., бывала в Бактрии. Она готовилась там к индийскому походу, собрав в Бактру лучших мастеров из Сирии, Финикии и с Кипра для строительства кораблей из бактрийского леса.
Еврипид, знаменитый автор греческих классических трагедий VB. ДО н.э., в "Вакханках" вспоминает о стенах (мощных укреплениях) Бактр, через которые прошел бог Дионис, победоносно шествовавший по Азии (Вакханки, 13).
Но это все - мифологический материал, а подлинно исторические сведения о народах Средней Азии восходят к VI в. до н.э., когда персидский царь Кир Старший после завоевания мидийского царства двинулся в глубь континента покорять народы Средней Азии. По версии Ктесия, Кир долго и безуспешно вел войну с бактрийцами, пока они сами не приняли его сторону, узнав, что он сын мидийца Астиага (Фотий, XXII, 106).
Ксенофонт называет бактрийцев среди тех, кто был покорен Киром силой (Киропедия, 1,1,4). Кир погиб где-то в Средней Азии, по одним источникам - в борьбе с дербиками (Фотий, XXII, 29, 6), а по другим - от руки массагетов (Герод., I, 215). По Страбону же, он остался жив и бежал от саков (XI, 512).
С приходом к власти Дария I, добившегося огнем и мечом централизации персидского царства, Бактрия, Согдиана, саки упоминаются как платящие персам дань и исполняющие все их приказания (Behist., I, § 6). Но наряду с этим есть указания о постоянных восстаниях в Бактрии (Маргиане), у саков, в Согдиане (Behist., Ill, § 3; V, § 4).
По свидетельству Геродота, Дарий установил определенные размеры поступлений со всей территории персидского царства, разделив страну на 20 податных округов. Так, двенадцатый округ - земли от бактрийцев до элгов (индийцев) - платил 300 серебряных талантов (Герод., III, 92). Бактрийцы платили умеренную дань по сравнению с поступлениями в персидскую казну от индийцев (360 золотых талантов = 4680 серебряных талантов) и вавилонян (1 тыс. серебряных талантов).
Социальный строй народов Средней Азии представлялся греческим историкам варварским. Таковы сведения Геродота, Диодора, Страбона, Помпея Трога о среднеазиатских "скифах" - исседонах, саках, масагетах, даях. Все древние авторы говорят о кочевом образе жизни "скифских племен" Средней Азии, управляемых вождями, имеющих общее имущество, групповой брак, справедливых и не знающих угнетения, - все это явные признаки доклассового общества. Но наряду с кочевниками - "скифами" в долинах среднеазиатских рек имелось оседлое земледельческое население: в Хоразмии - по течению Окса (Амударьи), в Бактрии и Согдиане. Социальные отношения и культура здесь были выше, чем у кочевых племен, так как уже сложились классовые отношения, стимулировавшиеся системой ирригационного земледелия, а выделявшаяся родовая аристократия начала играть первостепенную роль. Наличие городов с мощными крепостными стенами являлось прямым доказательством существования общества с дифференцированной классовой структурой.
Долгое время не было никаких археологических доказательств наличия городской жизни на территории Средней Азии в столь отдаленную эпоху. Проблема возникновения классового общества и появления укрепленных поселений городского типа особенно волновала советских исследователей, полагавших, что полумифические сведения о существовании могущественной древней Бактрии до персидского владычества свидетельствовали о сложении классового общества на территории южной части Средней Азии в отдаленные времена, а не гораздо позже, когда Александр Македонский, разгромив войско последнего Ахеменида, овладел этими землями.
В середине 50-х годов были проведены археологические раскопки в долине реки Мургаб на развалинах Мерва, древней Маргианы, некогда входившей в состав Бактрии. Так, Бехистунская надпись (VI в. до н.э.) Дария I в одном из своих пунктов гласит, что, когда восстала Маргиана, на ее усмирение был послан сатрап Додарс, подавивший мятеж и присоединивший эту область к Бактрии (Behist., Ill, § 3).
Три года археологических работ в Маргиане дали исследователям богатейший материал по материальной культуре Бактрии IX-VI вв. до н.э. той Бактрии, которая в трудах античных историков окутана ореолом сказочного могущества и величия. Раскопки на городище Яздепе показали, что в отличие от поселений эпохи бронзы (первобытно-общинный строй) в центре комплекса располагалась мощная цитадель, видимо резиденция правителя. Обнаруженные остатки монументального толстостенного здания навели на мысль, что это дворец правителя. Кроме того, было найдено оружие древнего гарнизона: глиняные ядра и гладкие камни для пращей. Правда, обводной стены, сделанной из сырцового кирпича, обнаружить не удалось, природа разрушила ее, но, возможно, Яздепе - одно из древнейших поселений северной Бактрии[3].
Результаты раскопок, проведенных советскими учеными, полностью подтвердили гипотезу о существовании на территории древней северной Бактрии оседлого земледельческого населения, уже перешедшего рубеж варварства к VII в. до н.э. - ко времени сложения поселений городского типа, отмеченных в сочинениях античных авторов.
В эпоху персидского владычества (VI-IV ее. до н.э.) в Средней Азии наблюдался бурный процесс классообразования, ускоренный установлением централизованной власти Ахеменидов в этих областях. Наиболее четко он прослеживается в Бактрии и Согдиане, в местах сосредоточения оседлого земледельческого населения, вокруг укрепленных городов и поселений.
Персидское господство в Средней Азии не было ни прочным, ни стабильным. Бактрия, Согдиана, Хоразмия были окраинами персидской державы, отдаленными и неспокойными. Обычно персидские цари на должности сатрапов в северо-восточные провинции назначали знатных персов, которые, подобно правителям других частей державы Ахеменидов, имели крупные земельные владения, обрабатываемые рабами. В их функции входило общее наблюдение за сатрапией и регулярное взимание сборов в царскую казну. В своей политике персидские цари опирались на местных вождей племен и аристократов, осуществлявших неусыпный контроль над туземным населением. Даже персидское войско сохраняло территориальное деление племен. Описывая греко-персидские войны и приход "варваров" в Элладу, Геродот называет бактрийских и сакских конников, сражавшихся своим традиционным оружием (VII, 86).
Но если при первых Ахеменидах среднеазиатские правители были довольны своим полузависимым положением, то с дальнейшим развитием рабства и товарно-денежных отношений стали тяготиться этой ролью. Пользуясь внутренними трудностями правящего дома Ахеменидов, они не раз поднимали восстания с целью отпадения от персидской державы. О том, что это были мощные выступления, можно судить хотя бы по тому, что Кир погиб в борьбе с массагетами и что саки и хоразмии считались союзниками персов, а не подданными (Арр., III, 8, 3; IV, 15, 4). Все это свидетельствовало о том, что среднеазиатская знать настолько усилилась, что не хотела делиться с персами доходами, получаемыми от эксплуатации местного населения.
К началу восточного похода Александра Македонского Бактрия, управлявшаяся сатрапом Бессом, дальним родственником Дария III, уже была готова отпасть от персов. Внешне она сохраняла лояльность и посылала значительные конные отряды в персидское войско. Даже после рокового сражения у Гавгамел бактрийские всадники Бесса как будто сохранили верность Дарию и вместе с ним бежали к Каспийским воротам, держа путь на Бактрию.
Очевидно, план устранения Дария возник еще в Экбатанах, а стремительная погоня Александра ускорила его исполнение. Дарий был убит своими единомышленниками.
После смерти Дария его место занял Бесс, принявший тронное имя Ахеменидов - Артаксеркс.
Источники почти без внимания оставляют этот важный для истории племен Средней Азии момент, хотя имеется упоминание о том, как Бесс стал призывать народ к защите свободы, указывая, что страна недоступна для чужеземцев и имеет достаточно населения, дабы отстоять независимость. Заявив, что он будет предводителем на войне, Бесс "набирал солдат, заготовил много вооружения и ревностно занялся тем, что насущно требовалось в данный момент" (Диод., XVII, 74, 1-2).
Невзирая на то что Бесс был персом и ставленником Дария, он сумел заручиться поддержкой народов Средней Азии, горячо откликнувшихся на призыв вступить в борьбу с чужеземным захватчиком (Диод., XVII, 74, 1).
Что же собирался противопоставить Бесс хорошо выученной и до сих пор не знавшей поражений армии Александра Македонского? Прежде всего сакских и бактрийских всадников, принимавших участие в походе Ксеркса на Элладу и снискавших известность своими боевыми качествами. В войске "варваров", как пишет Геродот об этом времени, наиболее отличались сакские конники (IX, 71). В битве при Гавгамелах бактрийские и сакские всадники успешно действовали против авангарда Александра и в завязавшемся конном сражении почти одолели греков и македонян (Арр., III, 13, 3-4).
Письменные свидетельства о вооружении среднеазиатских народов восходят в основном к Геродоту, перечисляющему все племена, принявшие участие в походе персидского царя Ксеркса на Грецию (VII, 61-99).
Бактрийцы имели тростниковые луки и короткие копья, саки - кинжалы, а также обоюдоострые боевые секиры - сагарисы. Судя по источникам, существовало несколько разновидностей луков: бактрийских в парфянских (из тростника), каспийских и индийских (из камыша). Стрелы имели металлические наконечники (железные или, чаще, медные).
О массагетах античная традиция отзывается как об искусных воинах, владеющих тактикой конного и пешего боя. Их вооружение состояло из лука, меча, панциря, медной боевой секиры (Герод., I, 215; Страб., XI, 513) и легкого щита (Страб., XI, 504). Конский боевой доспех, неизвестный грекам, включал защитный панцирь и нагрудник (Герод., I, 215).
Видимо, среднеазиатским народам была известна и праща, так как античные авторы пишут, что Александр при осаде Кирополя (Ура-Тюбе) был "тяжело поражен в голову и шею камнем" (Арр., IV, 3, 3; Курц., VII, 6, 2). На вооружении племен Восточных сатрапий были боевые колесницы[4] (возможно, серпоносные). Была у них и верблюжья кавалерия (Герод., VII, 86-87).
Интересно замечание Геродота об иранском кочевом племени сагартиев, воинов-наездников, вооруженных кинжалами и ременными арканами (VII, 85). Подобного оружия совсем не знало греко-македонское войско. В источниках есть сведения о том, что сакские женщины наравне с мужчинами принимали участие в сражениях, "притворно обращаясь в бегство, стреляли с коней, оборотясь назад" (Климент Александрийский, Хтрощсгшд, IV, 8, 62).
Скорее всего, сказание об амазонках восходило к древним племенам Средней Азии, у которых женщины в воинском мастерстве ничем не уступали мужчинам (Арр., VII, 13, 2-6; Плут., Алекс, 46; Страб., XI, 505; Диод., XVII, 77; Курц., VI, 5, 24-30).
Конницу саков Геродот считает самой лучшей (XI, 71). Такого же мнения спустя многие века придерживается Дионисий Периэгит, географ II в. н.э., пишущий, что "саки - искуснейшие стрелки, не пускающие стрелы наудачу"[5]. Все эти боевые качества племен Средней Азии хорошо были известны персидским царям, придававшим исключительное значение сакским, бактрийским, каспийским конным подразделениям, ни в чем не уступавшим Лидийской коннице (Герод., VII, 84-87).
В рукопашном бою среднеазиатские воины пользовались короткими кинжалами (Герод., VII, 64), известными под названием "акинак"[6] (Герод., VII, 54), и длинными мечами (до 1-2 м). Наличие такого оружия подтверждается раскопками сакских могильников на Восточном Памире (Може-Таш)[7], рельефами сакских воинов из Персеполя и изображениями их на золотых пластинах амударьинского клада[8]. Сагарисы, которые Геродот считает типично сакским вооружением, были распространены среди согдийцев (по рельефам Персеполя) и парфян[9]. Наличие копий у массагетов, видимо, говорит об их широком применении среднеазиатскими народами (Герод., I, 215).
Для дальнего боя служили лук и стрелы. Сложный "скифский" лук обладал наилучшими боевыми качествами. Колчаны для стрел изготовлялись из кожи и бересты. Археологи обнаружили на городище Яздепе запасы увесистых ядер из обожженной глины и крупных гладких камней для пращи[10]. Щит, панцирь и бронзовый шлем - части доспеха среднеазиатского воина. О наличии щитов и панцирей сообщают античные авторы (Арр., III, 13, 4; Курц., IV, 9, 3). Шлемы найдены при раскопках среднеазиатских погребений IV в. до н. э[11].
Конский защитный доспех - броня, - использовавшийся народами Средней Азии, не был известен ранее другим народам и, вполне возможно, был заимствован индийцами и китайцами[12]. Среднеазиатская кавалерия делилась на легкую и тяжелую.
Вообще диапазон действий воина из Средней Азии был гораздо шире греко-македонского. Саки и массагеты с одинаковой ловкостью сражались в конном и пешем строю, чего нельзя было сказать о греках, особенно о фалангитах, имевших одно-единственное назначение - лобовая атака сомкнутым строем на открытом ровном пространстве."
Достижением античного военного искусства считается умение различных подразделений (например, конницы и фаланги) выступать во взаимодействии. Этот прием был уже известен среднеазиатским народам, выработавшим свой вариант совместной атаки конницы и легкой пехоты: всадники-даки, по двое сидевшие на лошади, при сближении с противником действовали как конники и пехотинцы: одни из них оставались на лошадях, а другие соскакивали с них (Курц., VII, 7, 32-33). Этого приема конно-пешей атаки не знали македоняне.
Античные авторы отметили существование укрепленных городов на территории Средней Азии (Бактры, Кирополь, Мараканда). Особое внимание они обратили на бактрийскую крепость Аорн и неприступные стены Бактр. Наличие у народов Средней Азии определенных навыков в области фортификации наводит на мысль о существовании у них стенобитных орудий, но этот вопрос пока еще недостаточно изучен.
Итак, к моменту появления греко-македонского войска в Бактрии и Согдиане среднеазиатские племена обладали довольно высоким уровнем развития военного дела[13]. К этому надо добавить тактические приемы, применявшиеся ими: конная атака лавой (характерная для народов-степняков), притворное отступление, нападение конницы, а затем рукопашный бой в пешем строю, наскоки малыми группами с последующим введением резервов, стремительное преследование противника при отступлении. Следовательно, военная техника среднеазиатских народов имела ряд специфических преимуществ по сравнению с греко-македонской, благодаря чему бактрийцы, согдийцы, "скифы" в течение двух лет оказывали упорное сопротивление чужеземной агрессии, несмотря на распыленность сил и несогласованность действий племенных вождей, а также измену части местной аристократии.
Изобильная Бактрия неприветливо встретила войско Александра. Пшеницы не хватало, так как местные жители либо попрятали ее в сирмы (зернохранилища), либо зарыли глубоко в землю. Воинам пришлось питаться травами и речной рыбой, а когда и этого не стало, начали резать вьючных животных (Курц., VII, 4, 22-25).
Стойко перенеся все лишения, войско Александра вышло к первому бактрийскому городу - Драпсаке (Арр., III, 29, 1), или Адрапсе (Страб., XV, 725), местоположение которого определяется различно[14].
Неясно, почему противник не выставил заслон на перевалах у нынешнего Таш-Кургана, хотя позиции там были очень выгодные, а ограничился опустошением прилегающих к горам мест[15].
Что же случилось с Бессом, так ревностно начавшим сбор войска среди бактрийцев, согдийцев и заяксартских кочевников, откликнувшихся на призыв защитить свободу? (Диод., XVII, 74, 1-2).
С брошенным Бессом кличем сопротивления как-то не очень вяжется сообщение Арриана о том, что с бактрийским сатрапом находились лишь персы, принявшие участие в аресте Дария, 7 тыс. бактрийцев[16] и дай с Танаиса (III, 28, 8). Косвенное объяснение этого дают свидетельства авторов критического направления, говорящие о деспотическом, заносчивом характере Бесса, оттолкнувшем от него многих единомышленников.
Напуганный быстрым продвижением Александра, Бесс созвал военачальников на пир для обсуждения сложившейся ситуации. Изрядно выпив, командиры начали хвастаться своей силой и насмехаться над малочисленностью врагов. Больше всех разошелся сам Бесс, упрекнувший Дария в тупости и возложивший на него полную ответственность за поражение у Исса, где непроходимые ушелья и стремительные горные реки могли не только задержать врага, но и способствовать его гибели. Он, Бесс, не повторит подобной ошибки и укроется за Оксом, в Согдиане, как за неприступной стеной, пока не придут сильные подкрепления хорезмийцев, саков, даев, индийцев и скифов из-за Танаиса (Сырдарьи), причем эти воины столь высокого роста, что макушки македонян едва достигают им до плеч (Курц., VII, 4, 1-7).
Так хвастался Бесс, и собутыльники в пьяном угаре признали предложенный им план ухода за Оке единственно правильным решением. Один только лидиец Кобар (Гобарен), человек скромный и честный, посоветовал Бессу более полагаться на рассудительность, чем на стремительность, приведя при этом известные пословицы: "Трусливая собака сильнее лает, чем кусает", "Самые глубокие реки текут бесшумно", "Для хорошей лошади достаточно тени от прута, для ленивой мало и шпор". Их иносказательный смысл был хорошо понят присутствующими, и, как только Кобар произнес, что лучше было бы отдаться во власть более сильного врага, Бесс, от природы жестокий человек, схватился за акинак. Другие удержали его от преступления, а Кобар бежал к Александру (Курц., VII, 4, 12-19). Этот рассказ Курция схематично присутствует у Диодора, указывающего, что в тот момент у многих военачальников возникла мысль схватить Бесса, выдать македонянам и получить от Александра богатые дары (XVII, 83,8).
За Бессом шли 7-8 тыс. южных бактрийцев. Они охотно подчинялись ему, пока думали, что Александр пойдет в Индию, а не в их земли. Но когда бактрийские всадники узнали, что македонское войско миновало заснеженные перевалы "Кавказа", они покинули Бесса и разошлись по домам.
Оставшись с немногими друзьями, в числе которых были согдиец Спитамен и бактриец Оксиарт, и сохранив лишь отряды согдийской конницы и даев (Арр., 111,28, 10), Бесс бежал за Оке, в Наутаку Согдианы, сжег за собой все средства переправы и стал собирать новое войско (Арр., III, 28, 9; Курц., VII, 4, 20-21).
Таким образом, попытка Бесса сплотить вокруг себя племена Средней Азии окончилась неудачей: все готовы были выступить против врага, пока он был еще далеко, но, как только Александр перевалил Гиндукуш, начался разброд в рядах сподвижников Бесса. Первыми изменили ему южнобактрийские всадники, не желавшие разорения своих очагов. До этого потерпело поражение вторичное восстание в Арии, и сатрап Сатибарзан погиб. Мятеж Барзаента в Дрангиане также окончился неудачно, а сам он был казнен, после того как был выдан арахозийскими индийцами Александру. Союзники Бесса быстро таяли, а из множества бактрийцев, некогда поддерживавших его, не осталось никого.
Так Бесс разделил участь Дария. Подобно персидскому царю, он не был фигурой, вокруг которой могли бы объединиться среднеазиатские народы и встать на защиту своих земель. Не исключено, что принятие Бессом царского титула только внесло разлад в его отношения с бактрийскими всадниками. Ведь после краха персидской власти народ хотел обрести свободу, а не надеть ярмо новой царской кабалы. В то же время много вреда организации сопротивления грекам и македонянам причинили местные аристократы и племенные вожди, действовавшие не столько ради общих интересов, сколько в угоду своим личным целям. Следовательно, именно разобщенность и распыленность среднеазиатских военных сил обусловили победу греков и македонян.
Дав непродолжительный отдых войску в Драпсаке, Александр повел его на крупнейшие бактрийские города - Аорн и Бактры, которые взял с ходу. В Аорне он оставил гарнизон под начальством Архелая, одного из "друзей", а "над остальными бактрийцами, - как пишет Арриан, - которые сдались почти без сопротивления, он поставил перса Артабаза" (111, 29,1).
Так весной 330 г. до н.э. были захвачены южнобактрийские земли - важный плацдарм для вторжения в Среднюю Азию.
Бесс укрылся в Наутаке, и Александр, не теряя времени, принял решение переправиться через Оке, чтобы поскорее вступить в соприкосновение с войском бактрийского сатрапа.
Путь из Бактр к Оксу был не прост: перед македонянами лежала безводная пустыня. Войско двигалось преимущественно по ночам, когда зной спадал и на раскаленную землю спускалась прохлада. Но все равно воинов брал страх, так как на протяжении 400 стадий (около 70 км) не было воды. Солдаты совсем обессилели, пали духом. Только те, кто по совету местных жителей запасся водой, смогли поначалу легче переносить переход через пески. В страшных муках и лишениях войско Александра достигло Окса (Курц., VII, 5, 1-12). Но еще более тяжкие испытания ожидали солдат, когда они добрались до реки: истомленные жаждой, они пили так много, что умирали. Число погибших превзошло потери греков и македонян в любом из выигранных сражений (Курц., VII, 5, 13-15).
Некоторые исследователи отрицают достоверность свидетельства Курция о трудностях, встретившихся на пути греко-македонского войска при подходе к Амударье. Но переход через пустынные земли Южного Афганистана и Бухарского ханства русской миссии в конце XIX в. очень напоминает то, о чем сообщал Курций[17]. Следовательно, на этот раз римский историк был далек от "риторических прикрас"[18].
Ширина Окса там, где к нему вышли греки и македоняне, достигала 6 стадий, к тому же река была глубока и обладала стремительным течением (Арр., III, 29, 3). О сооружении моста не могло быть и речи: леса не было, а подвозить его издалека не имело смысла, так как это заняло бы слишком много времени. Александр не знал покоя до тех пор, пока не принял решения: организовать переправу через своенравный Оке на шкурах от палаток и бурдюках, набитых соломой (Арр., III, 29, 4; Курц., VII, 5, 17-18).
Перед форсированием реки Александр отобрал старых и уже непригодных к дальнейшей службе македонян[19], оставшихся добровольно на службе фессалийцев, и отпустил их на родину.
За пять-шесть дней войско благополучно переправилось через Оке. Место переправы до сих пор не уточнено, так как источники не дают исходного пункта (видимо, это были Бактры), но большинство исследователей отождествляют место переправы с районом современного Келифа[20].
Где-то недалеко от Окса находился городок бранхидов, отправленных Ксерксом в дальнее поселение после того, как они выдали царю персов сокровища разрушенного им храма Аполлона Дидимского близ Милета. За такое неслыханное святотатство бранхиды стали ненавистны всем эллинам (Страб., XI, 518). По свидетельству Каллисфена, как только Аполлон покинул разрушенный храм в Дидиме, иссяк священный источник, но достаточно было Александру освободить Милет, как источник забил вновь, а бог изрек пророчество относительно рождения царя от Зевса, победы при Гавгамелах, кончины Дария и восстания в Лакедемоне (Страб., XVII, 814). Бранхиды с радостью приняли Александра, не забыв обычаев своих далеких предков. Но царь был суров к бранхидам и предоставил воинам-милетцам решить их участь. Милетцы не пришли к единому мнению, и тогда царь отдал приказ фалангитам окружить и разграбить город, а всех жителей уничтожить (Курц., VII, 5, 28-32; Диод., XVII, 84). Курций гневно осудил Александра за уничтожение-города и потомков бранхидов, которые даже не видели Милета и потому не могли быть изменниками (VII, 5, 35).
Вопрос о существовании поселения бранхидов в Средней Азии остается открытым[21], хотя некоторые историки допускают наличие такого эллинского племени на территории древней Согдианы, якобы положившего начало особому языку греко-согдийского происхождения[22].
Скрывшись за Оксом, Бесс не выставил против греков и македонян заслон. Сделать этого бактрийский сатрап не мог, так как в результате заговора был низложен и взят под стражу.
Не успел Александр углубиться в согдийские земли, как к нему прибыли от Спитамена и бактрийца Датаферна послы с предложением передать македонскому царю содержащегося под стражей Бесса, если он выделит для этого необходимое войско (Арр., III, 29, 6). Инициатором устранения Бесса источники называют Спитамена, который в качестве предлога для этого использовал месть за убийство Дария, подбив на заговор ближайших единомышленников бактрийского сатрапа Датаферна и Катана (из Паретакены). По свидетельству Курция, восемь человек осуществили эту операцию: они связали Бесса, сорвали с него корону и разорвали одежду, снятую с убитого Дария, сказав людям, что действуют по приказу царя Александра (VII, 5, 21-26).
Для захвата Бесса македонский царь выделил большой отряд - три гиппархии "друзей", всех конных дротикометателей, агриан, половину лучников, хилиархию щитоносцев и полк пехоты - всеми ими командовал Птолемей Лаг (Арр., III, 29, 7).
В источниках есть две версии поимки Бесса: одна восходит к Птолемею, другая - к Аристобулу. Первой следует Арриан, второй - Курций.
Птолемей по приказу царя устремился к ставке Бесса и, преодолев за четыре дня расстояние, которое обычно проходят за десять дней, прибыл в лагерь, где накануне останавливался Спитамен. Здесь он узнал, что Спитамен и Датаферн раздумали выдавать Бесса. Бросив бактрийского сатрапа с небольшим числом воинов в каком-то укрепленном селении, главари мятежников бежали в глубь Согдианы. Птолемей окружил селение (оно имело крепостную стену) и потребовал выдачи Бесса, дав обещание не причинять вреда жителям. Население впустило воинов Птолемея, и они, забрав Бесса, вернулись в македонский лагерь. Бактрийского сатрапа вывели голым и в ошейнике на дорогу, по которой проходило македонское войско. Потом Александр приказал бичевать Бесса и отдать его на расправу родственникам Дария, которые его четвертовали и казнили в Бактрах (Арр., III, 30, 1-5).
Аристобул несколько иначе повествует о поимке Бесса: схваченный Спитаменом и его сообщниками, бактрийский сатрап был приведен к Александру голым и с цепью на шее; все участники заговора получили награды от македонского царя (Курц., VII, 5, 36-43).
Многое в этих двух рассказах остается неясным. Предположительно местом событий была Наутака, где укрывался Бесс после перехода через Оке (Арр., III, 28, 9). Но и это свидетельство древних вызывает много споров в исторической литературе. И. Дройзен полагал, что Наутаку следует искать в районе Карши, на дороге, ведущей из Балха (древних Бактр) за Оке (в северную Бактрию) через переправу у Келифа[23].
В. В. Григорьев считал Наутаку не городом, а областью, лежавшей к югу от Шахрисябза до Амударьи[24]. Высказывалось даже мнение о том, что это название области Кашка-Дарьи[25]. Развивая мысль о нахождении Наутаки в районе Карши и основываясь на свидетельстве Арриана о преодолении отрядом Птолемея за четыре дня расстояния, равного десятидневному переходу (Арр., III, 29, 7), И. Дройзен пришел к мысли, что Бесс был схвачен в каком-то селении, лежащем на пути к Бухаре, к северо-западу от переправы у Келифа[26].
Перейдем к анализу рассказов древних. Арриан пишет, что Спитамен и Датаферн по собственной инициативе решили выдать Бесса Александру, для чего направили к нему послов (III, 29, 6). Несколько позже Птолемей Лаг узнал, что Спитамен и Датаферн изменили свое решение и бежали, а Бесса бросили в каком-то укрепленном селении "с небольшим числом воинов" (Арр., III, 30, 1-2). Арриан от себя добавляет, что заговорщикам "было стыдно выдать Бесса собственными руками". Местные жители впустили воинов, и те беспрепятственно взяли Бесса.
Прежде всего, неясно, почему Бесс не попытался бежать, раз у него еще были воины? Кроме того, почему эти воины не встали на защиту своего предводителя? На эти вопросы у Арриана нельзя найти ответа. Но события, развернувшиеся вскоре на территории Согдианы и Бактрии, показали, что новоявленный "царь Артаксеркс" оказался лишним в развернувшемся мощном сопротивлении среднеазиатских народов иноземному захватчику. Бесс повторил судьбу Дария III, так же как и он оставленного своими более энергичными сподвижниками. Очевидно, Бесс не смог добиться сплочения среднеазиатских народов потому, что был персом, дальним родственником царя и сатрапом, поставленным центральной властью. Племена Средней Азии не пошли за Бессом, увидев в "царе Артаксерксе" нового чужеземного повелителя.
Судя по Арриану, Спитамен и Датаферн хотели избавиться от Бесса, выдав его Александру, усыпить тем самым бдительность македонян, а в это время приготовиться к организованному отпору (Арр., III, 30, 1).
По другой версии, Спитамен и Датаферн хотели "заслужить милость" Александра, приведя к нему изменника Бесса, убившего законного царя (Курц., VII, 5, 21-26). Это мнение поддерживает И. Дройзен[27], но есть и другая точка зрения, приверженцы которой упрекают бактрийского сатрапа за инертность[28].
Источники не позволяют сделать конкретные выводы о том, что произошло в окружении Бесса, но вполне допустимо предположить, что бактрийский сатрап оказался в изоляции и что сторонники более радикальных мер (Спитамен, Датаферн, Катан) решили сами возглавить борьбу народов Средней Азии. Ведь Бесс, подобно Дарию не вступая в соприкосновение с греками и македонянами, без боя отдал Александру большую часть Бактрии и крупнейшие города - Бактры, Аорн, Драпсаку. Бежав за Оке, он надеялся, что своенравная река станет пределом проникновения македонян на северо-восток. Но как только этот рубеж был преодолен и войско Александра углубилось в Согдиану, Бесс окончательно утратил авторитет среди единомышленников, был низложен и покинут ими. После поимки Бесса Александр, реквизировав у местных жителей лошадей (взамен павших при переходе через "Кавказ"), устремился в центральные области Средней Азии[29]. На четвертый день перехода от Наутаки он достиг Мараканды, столицы Согдианы.
Античная традиция не сохранила свидетельств взятия Мараканды, хотя трудно предположить, чтобы город, имевший двойную крепостную стену протяженностью 70 стадий, сдался без сопротивления (Курц., VII, 6, 10). Видимо, и указание на то, что Александр опустошил и сжег ближние села, следует понимать как отголосок борьбы местного населения против чужеземцев. Таким образом, по косвенным данным, мы вправе говорить о первом сопротивлении грекам и македонянам, оказанном под стенами Мараканды. В захваченном городе македонский царь поставил гарнизон.
Арриан сообщает, что на небольшой отряд македонян, посланный за фуражом, напали какие-то местные племена, многих убили, а затем бежали на неприступную гору; всего там было около 30 тыс. человек. Александр во главе самых легких и подвижных отрядов осадил мятежников. Взобраться на гору было невозможно: "варвары" осыпали македонян градом стрел. Многие получили ранения, в том числе и царь, пораженный в бедро. И все же гора была взята. Большинство ее защитников были уничтожены на месте, так что из 30 тыс. осталось в живых не более 8 тыс. (Арр., III, 30, 10-11).
Рассказ Курция о столкновении отряда македонских фуражиров с "варварами" полон подробностей иного свойства. Во-первых, на македонян напали 20 тыс. "разбойников", вооруженных пращами и луками. Во-вторых, "разбойники" сами сдались Александру. Пораженные его воинской доблестью, они были готовы сами наказать виновников сопротивления. О жестокой расправе с "варварами" ничего не говорится (Курц., VII, 6, 1-7). Мы вправе больше доверять Арриану, чем Курцию, и видеть в этом эпизоде организованное сопротивление, а не случайную стычку при фуражировке[30].
После жестокой расправы с согдийцами Александр двинулся к Танаису (Сырдарье)[31].
Источники не приводят никаких сведений о том, как Александр добрался до Танаиса, только сообщают о прибытии посольств от европейских и азиатских скифов (Арр., IV, 1, 1-2; Курц., VII, 6,12). Географические представления древних допускали это, так как европейских и азиатских скифов разделял Танаис (Дон), от которого было недалеко до Меотийского озера (Азовское море), Боспора Киммерийского (Керченский пролив) и Понта Эвксинского.
События, происходившие между взятием Марайанды и основанием Александрии-Эсхаты (на Танаисе), изложены в источниках довольно путанно. Арриан рассказывает, что Александр решил основать город на Танаисе как македонский форпост и вместе с тем как защитный вал против набегов заречных "варваров" (IV, 1, 3). Но постройку города пришлось отложить, так как началось восстание согдийцев и бактрийцев. Население покоренных областей перебило македонские гарнизоны и стало укреплять свои города. Видимо, сигналом к мятежу послужил приказ Александра о прибытии всех командиров бактрийских всадников на совещание в Зариаспу, в чем местные вельможи заподозрили недоброе (Арр., IV, 1, 5). Инициаторами выступления источники называют 7 тыс. бактрийских всадников, за которыми последовали согдийцы (Курц., VII, 6, 14).
По Арриану, первыми поднялись те, "кто захватил Бесса", то есть Спитамен и Датаферн (IV, 1, 5). У Курция иное развитие действия: Александр призвал к себе Спитамена и Катана, чтобы с их помощью прекратить восстание. Но они, будучи его инициаторами, сами подбивали народ к неповиновению, распространяя слухи, что македонский царь призвал к себе бактрийских всадников, чтобы всех перебить. А так как они не могли перенести свирепости Александра, то стали во главе восставших (VII, 6, 14-15).
Где же это произошло? И. Дройзен полагал, что мятеж вспыхнул на территории средневековой Уструшаны в районе Туркестанского хребта, где горный рельеф давал возможность мятежникам с небольшими силами оказывать сопротивление грекам и македонянам[32]. Согдийские документы VIII в. с горы Муг также называют Уструшану[33].
В то время как Александр находился в Фергане, возможно в районе современного Ленинабада, началось восстание жителей городов Уструшаны, уничтоживших македонские гарнизоны. На подавление мятежа Александр бросил все свое войско, рассредоточив его по различным очагам восстания. Пехотинцам было приказано изготовить лестницы для штурма городских стен. Ссылаясь на свидетельства некоторых источников, Арриан сообщает об одновременном восстании семи уструшанских городов. Самым крупным из них был Кирополь, где "варваров собралось больше всего" (IV, 2, 2). Туда Александр послал Кратера, приказав ему окопать город рвом, сделать насыпной вал, изготовить осадные машины и держать в цепкой осаде жителей, чтобы они не могли оказать помощь другим восставшим.
Александр двинулся к ближайшему от македонского лагеря городу Газе, имевшему невысокие глинобитные стены. Приставив к ним заготовленные лестницы, пехотинцы пошли на приступ, а пращники, стрелки из лука и дротикометатели повели обстрел городских стен, сбивая вражеских бойцов. Стрелы летели в неприятеля и с машин. Когда македоняне овладели городом, Александр отдал приказ все мужское население уничтожить, а женщин, детей и прочую добычу отдать солдатам (Арр., IV, 2-4). Газу он велел разрушить, чтобы этим устрашить других (Курц., VII, 6, 16).
Второй восставший город был взят в тот же день таким же образом; побежденные разделили участь защитников Газы. Еще через день Александр захватил третий мятежный город.
Пока пехотинцы брали штурмом одни согдийские города, всадники блокировали другие, никого оттуда не выпускали, а бежавших беспощадно уничтожали. "Когда варварское население двух еще не взятых городов увидело дым, поднимавшийся над соседними подожженными городами, и к ним прибежало несколько очевидцев штурма, спасшихся среди общего разгрома, - тогда все как были толпой кинулись бежать из этих городов, наткнулись на стройные ряды всадников и были в большинстве своем изрублены" (Арр., IV, 2, 6).
Так за два дня Александр овладел пятью согдийскими городами. Затем он направился на подмогу к Кратеру, блокировавшему Кирополь.
Античные авторы считали, что Кирополь (Киры) основан персидским царем Киром, отметившим этим городом предел распространения державы на северо-восток (Страб., XI, 517). Источники сообщают, что Александр вначале не хотел разрушать город, питая уважение к его основателю, но вынужден был это сделать из-за частых восстаний его жителей или из-за их нежелания подчиниться (Страб., XI, 517; Курц., VII, 6, 21).
Взять Кирополь было нелегко: он имел мощные крепостные стены, а его защитники были "самые воинственные" (Арр., IV, 3, 1). Пока машины таранили стены, отвлекая внимание осажденных, царь налегке, с небольшим отрядом телохранителей, лучников, щитоносцев и агриан проник в город по высохшему руслу реки и разбил изнутри ворота, так что войско проникло в город. Но, даже видя, что враг уже в городе, защитники Кирополя не дрогнули и атаковали воинов Александра. Завязалась жестокая схватка, в которой царь был тяжело ранен камнем, а Кратер и многие другие военачальники - стрелами.
Вскоре македоняне овладели городскими стенами и оттеснили защитников (их было около 15 тыс.) к цитадели. Те продержались там сутки, а затем сдались, так как не имели воды.
Арриан не пишет, как Александр расправился со сдавшимися ему согдийцами; он только указывает, что при штурме города погибло около 8 тыс. мятежников (IV, 3, 3-4). Другие авторы сообщают, что Кирополь был разграблен и стерт с лица земли (Страб., XI, 517; Курц., VII, 6, 21). Седьмой по счету согдийский город был взят с ходу. В рассказе Птолемея его жители сдались македонянам сами, и царь приказал держать их в цепях до тех пор, пока он не уйдет из этой страны. По Аристобулу, Александр перебил всех мятежников (Арр., IV, 3, 5).
Арриан называет семь восставших согдийских городов, Курций - один безымянный, город мамакенов и Кирополь, а Страбон только один - Киры.
Свидетельства Курция и Страбона о взятии Кирополя отрывочны и не позволяют проследить этапы борьбы за обладание городом, хотя упоминают о разграблении и уничтожении его.
Интересен рассказ Курция о сопротивлении города воинственного племени мамакенов, которое упорно не сдавалось Александру. Город удалось взять только после того, как был сделан подкоп, а до этого восставшие мамакены в ночной вылазке уничтожили македонский отряд из 50 воинов. При штурме города Александр получил серьезное ранение камнем в голову и шею (Курц., VII, 6, 17-23).
После падения город был разграблен и сожжен македонянами. Сбивчивый рассказ Курция о восстании уструшанских городов наводит на догадку, что Кирополь и город мамакенов - один и тот же населенный пункт[34]. В пользу этого мнения - общие детали повествования Арриана и римского историка о продолжительной осаде города. Обычно в первом безымянном городе Курция видят арриановскую Газу, а в городе мамакенов - Кирополь[35].
Согдийский город Киры на левобережье Танаиса упоминается Страбоном (XI, 517), а также Клавдием Птолемеем под именем Кирэсхаты (VI, 12). И. Дройзен предлагал два варианта местоположения Кирополя - в районе Ура-Тюбе или Заамина, причем склонялся ко второму варианту, исходя из сообщения Арриана о пересекающей город высохшей летом реке[36]. В. В. Григорьев локализовал Кирополь на месте Ура-Тюбе[37]. Этого мнения придерживаются и некоторые западные исследователи[38]. В. В. Бартольд предлагал искать Кирополь в районе Шахристана[39]. Археологи, производившие в 1959 г. - раскопки на городище Муг в Ура-Тюбе, обнаружили культурный слой IV- II ее. до н.э., чего не найдено в Шахристане[40]. Местоположение остальных шести восставших городов к югу и юго-востоку от Ура-Тюбе определить пока невозможно из-за недостаточности свидетельств античных источников. Новое может внести только археология.
Пока Александр усмирял восставшие поселения и города на левом берегу Танаиса, заволновались кочевые племена саков на правобережье. Видя, что восстание разрастается, скифы приготовились перейти реку и оказать помощь согдийцам. Пришло также известие о том, что Спитамен осадил македонский гарнизон в цитадели Мараканды. На помощь осажденным Александр послал стратегов Андромена, Менедема и Карана с отрядом всадников в 860 человек (60 македонян и 800 наемников) и 1500 наемных пехотинцев; с войском был отправлен ликиец Фарнух, знавший язык местных жителей и умевший с ними обращаться (Арр., IV, 3, 6-7).
Курций иначе рассказывает об этих событиях: Спитамен изгнал из цитадели Мараканды македонский гарнизон и сам заперся там, хотя "жители и не одобряли восстания"; впрочем, позже они примкнули к мятежникам. Александр послал в Мараканду Менедема с 800 всадниками и 3 тыс. пехоты (VII, 6, 24).
Тем временем Александр с основным войском начал наконец постройку города на Танаисе. Арриан очень кратко пишет о строительстве Александрии-Эсхаты. Он лишь сообщает, что за 20 дней город был обнесен стеной и заселен эллинскими наемниками, пожелавшими жить там, соседями - "варварами" и непригодными к службе македонскими солдатами. Основание города было отмечено гимнастическими и конными состязаниями (Арр., IV, 4, 1).
Второстепенные источники приводят подробности строительства Александрии-на-Танаисе. Город был основан на месте македонского лагеря и обнесен стеной протяженностью 60 стадий. На семнадцатый день после возведения укреплений были построены дома; воины соревновались друг с другом, кто скорее закончит работу. В новом городе царь поселил пленных, выкупленных у их хозяев (Курц., VII, 6, 25-27).
Существует мнение, что Александр намеренно оставил в Александрии-Эсхате греческих наемников[41], то есть тех, кто "в войске обнаружил беспокойный дух" (Юстин, XII, 5, 8).
Александрию-Эсхату обычно отождествляют с Ходжентом (впоследствии Ленинабад, ныне Худжанд), который был расположен на пересечении древних торговых путей и имел большое стратегическое значение, что и имел в виду Александр, строя город на Танаисе[42]. Впрочем, есть и другие мнения: город Александра локализуют в Узгене, Оше, Hay; существует даже точка зрения, в соответствии с которой Кирополь был переименован в Александрию-Эсхату[43], что совсем не согласуется со свидетельствами источников. Однако и отождествление Александрии-Эсхаты с современным Ленинабадом остается пока лишь предположением, так как до сих пор в этом районе найдено немногое, что могло бы относиться к IV-III ее. до н.э.
Строительство македонского города на Танаисе заречные саки восприняли как угрозу своей независимости, и скифский царь повелел своему брату Картасису перейти реку, разрушить Александрию-Эсхату и отогнать греков и македонян подальше от Танаиса (Курц., VII, 7, 1).
Скифы сосредоточили свое войско на берегу и начали метать стрелы во врага, похваляясь тем, что македоняне не рискнули проникнуть в их владения. Александр не мог стерпеть такого пренебрежения и отдал приказ о подготовке кожаных мешков для переправы (Арр., IV, 4, 2). Предсказатель Аристандр, ссылаясь на плохое предзнаменование, отсоветовал царю переходить реку, но скифы не оставляли македонян в покое, и в конце концов царь решился на форсирование Танаиса, чтобы не быть посмешищем для кочевников, т.е. поступил подобно Дарию, отцу Ксеркса, который упорно сражался с саками, "живущими за Согдианой", пока не добился их подчинения[44].
Перед переправой войска на скифский берег македоняне выпустили из метательных машин стрелы в сакских воинов, ранив некоторых из них; одна стрела, пробив щит и панцирь, убила скифского всадника. Напуганные саки отступили от реки, и македонское войско под звуки труб начало переправляться через Танаис.
Первыми ступили на скифский берег лучники и пращники. Они держали под огнем саков, чтобы те не имели возможности приблизиться к берегу и помешать переправе пехотинцев. Сариссофоры и тяжелые греческие конники, число которых достигало 1200[45], после переправы начали атаку на скифов. Но их маневр не удался: саки, атаковав лавой, а затем использовав прием ложного отступления, окружили греко-македонскую тяжелую конницу, забросали ее стрелами и беспрепятственно скрылись. Тогда Александр ввел в бой легковооруженных лучников, агриан и пехоту. После этого в атаку пошла тяжелая конница, поддержанная легковооруженными всадниками, не дававшими скифам возможности развернуться и напасть снова. Так греки и македоняне вышли из окружения и добились преимущества.
Скифы начали отступать по всем направлениям. Македоняне, разгоряченные битвой, бросились преследовать их, невзирая на палящий зной и мучительную жажду. Скифы умчались в солончаковые степи, и македоняне гнались за ними на расстояние 80-100 стадий (15-18 км). Лишь с наступлением ночи они прекратили погоню (Курц., VII, 9, 13).
Об ожесточенности битвы можно судить по потерям, значительным с обеих сторон. Саков пало до тысячи, в плен было взято 150 воинов, в том числе их предводитель Сатрак (Арр., IV, 4, 8); у македонян потери составили 160 убитыми и 1 тыс. ранеными (Курц., VII, 9, 16). Если вспомнить потери греков и македонян в самой крупной битве с персами, при Гавгамелах, - 100 человек убитыми, по Арриану (III, 15, 6), что считается некоторыми исследователями ошибкой[46], то нельзя не прийти к выводу, что стычка с саками была более ожесточенной и кровавой[47].
Уже стало традицией давать последовательность событий по Арриану, хотя известно, что он кроме трудов Птолемея и Аристобула пользовался и другими источниками и порой группировал схожие на его взгляд события (Арр., IV, 14, 4). Сцену прихода скифских послов с извинениями за случившееся Арриан приводит после описания боя у Танаиса (IV, 5, 1), Курций же приурочивает первое предупредительное посольство скифов ко времени, предшествовавшему переправе через реку (VII, 8, 9-30), а второе - после сражения (VII, 9, 17-19).
По сообщению Арриана, скифские послы извинились за враждебные действия "грабителей и разбойников", на что Александр дал уклончивый ответ, заявив о невозможности прекращения войны в данных условиях (IV, 5, 1). В изображении Курция, первое посольство скифов имело целью предостеречь Александра от вторжения в их владения, где ему не уйти от неминуемой расплаты, так как и ширина просторов, и пустыни будут помогать им. Под пером Курция скифы предстают не дикими разбойниками, а умудренными воинами, разумными и не чуждыми культуре. Так, речь старейшего скифа - образец народной мудрости и вместе с тем иллюстрация положений стоической философии, с проповедью которой посол как бы обращается к Александру.
Скифский посол обвинил Александра в непомерной жадности, в стремлении покорить "весь людской род", а если это случится, то повести войну с лесами, снегами, реками, дикими животными. Мудрый скиф убеждал царя быть умеренным в желаниях и стремлениях, не желать недосягаемого, так как не может быть дружбы между побежденным и победителем, точно так же как между господином и рабом. Далее он предостерегал, что если Александр начнет воевать против скифов, то на борьбу поднимется весь свободолюбивый народ (Курц., VII, 8, 9-30).
Македонский царь пренебрег скифским наказом, перешел Танаис, одержал победу, но получил наглядный урок стойкого сопротивления, развернувшегося на всей территории Средней Азии, где саки не раз приходили на помощь бактрийцам и согдийцам[48].
Закончив победоносно "скифскую" войну и отпустив всех пленных саков без выкупа (Курц., VII, 9, 18), Александр вынужден был опять замирять Согдиану, поскольку Спитамен осадил македонский гарнизон в Мараканде.
Отряд Менедема в 2360 человек торопился поскорее достичь столицы Согдианы, где македонский гарнизон яростно отбивался от наседавших отрядов Спитамена. Но предводитель восставших согдийцев не стал дожидаться подхода македонских сил: при известии о приближении Менедема он отошел на север Согдианы (Арр., III, 5, 2-3). Можно допустить, что мятежники еще располагали достаточными силами для того, чтобы вступить в открытый бой с македонянами, но вернее будет предположить, что бегство Спитамена было лишь тактическим приемом заманивания противника в глубь страны, с тем чтобы, измотав его длительными переходами, нанести решающий удар там, где его менее всего ждали.
Македонские стратеги и Фарнух (ликиец-переводчик), поставленный Александром над ними, приняли необдуманное решение: преследовать мятежников до границ Согдианы и, таким образом, покончить с восставшими. Увлекшись стремительной погоней, македоняне оказались на краю скифской пустыни и "вопреки здравому смыслу" напали на саков-кочевников (Арр., IV, 5, 3).
Это было непростительной ошибкой, сыгравшей роковую роль в судьбе отряда македонян. Только что замиренные саки вновь стали врагами. Спитамен тотчас воспользовался этим промахом. Заключив союз со скифами, он привлек в свой отряд 600 сакских всадников. После этого Спитамен остановился на краю скифской пустыни, считая, что достаточно далеко завел греков и пора начинать их разгром.
Скифские всадники на свежих лошадях осыпали македонян стрелами и стремительно исчезали. Войско Менедема не знало ни минуты покоя: вражеская конница наседала и на отступавших, и на тех, кто еще удерживал позиции. А македонские всадники, измотанные долгими переходами, не могли противостоять скифам. Среди македонян было много убитых и раненых, когда стратеги приняли решение отступить к реке Политимету (Зеравшан) под защиту леса, куда не могла проникнуть вражеская конница и где от пехотинцев было бы больше пользы (Арр., IV, 5, 5-6).
Драма, разыгравшаяся на Политимете, показала неспособность командира македонского отряда действовать хладнокровно, с тем чтобы выйти с честью из неравной борьбы.
Арриан приводит две версии событий на Политимете, указывая, что растерянность командиров была причиной гибели македонского отряда.
В первом варианте Каран, предводитель конницы, по собственной инициативе переправил кавалерию на другой берег, чтобы между ним и противником пролегал водный рубеж. Тогда пехота (около 1,5 тыс. воинов), беззащитная с флангов и тыла, без приказа устремилась вброд через реку, торопясь встать под защиту конницы. Этим тактическим промахом воспользовались согдийские всадники, начавшие теснить пехотинцев сзади и с фронта, засыпая солдат стрелами и сбрасывая выбравшихся на противоположный берег опять в воду. Видя противника сзади и спереди, македоняне укрылись на небольшом островке, где воины Спитамена и скифы часть их перестреляли из луков, а остальных взяли в плен и затем умертвили (Арр., IV, 5, 8).
Во втором рассказе Арриана (по Аристобулу) отряд Менедема погиб в схватке с засевшими в приречных зарослях скифами, уничтожившими почти всех македонян во время сражения, где каждый из командиров действовал произвольно, не сообразуясь с общим ходом битвы. Три командира, Андромах, Каран, Менедем, и переводчик Фарнух никак не могли договориться о том, кто должен возглавить войско; все боялись ответственности перед царем, а поэтому сложили головы сами и погубили почти весь отряд. Спаслось не более 40 всадников и 300 пехотинцев (Арр., IV, 6, 1-2).
Так погиб более чем двухтысячный отряд македонян[49]. Столь огромных потерь в войске Александра не было за всю историю восточного похода. Вот почему Курций пишет, что это поражение Александр ловко скрыл от остальных воинов, пригрозив тем, кто уцелел после битвы, казнью за распространение сведений о случившемся (VII, 7, 39). Арриан сообщает, что гибель македонян на Политимете очень опечалила Александра и "он решил стремительно идти на Спитамена и его варваров" (IV, 6, 3).
Александр обрушил на мятежных согдийцев всю мощь македонского войска, начав невиданные по своей жестокости карательные операции. Царь отдал приказ жечь села и убивать все взрослое население (Курц., VII, 9, 22). Эти трагические события нашли отражение в подробном перечне утерянных глав XVII книги Диодора[50], повествующих о завоевании Согдианы и Бактрии. Сицилийский историк подчеркивает, что Александр, преследуя восставших согдийцев, убил более 120 тыс. человек (Диод., Epit., XVII)[51].
Ободренный проведением удачной операции на Политимете, Спитамен, не теряя времени, вновь осадил Мараканду. Восставшая Согдиана бурлила, и каждый день промедления мог быть чреват серьезными последствиями для македонян. Атександр, понимавший, что с гибелью большого отряда в долине Политимета его военный престиж потерпел значительный урон, решил жестоко покарать отпавших согдийцев и тем самым предостеречь другие племена от неповиновения.
Очевидно, выйдя из Атександрии-Эсхаты на Танаисе, македонский царь, двигаясь днем и ночью, преодолел за три дня расстояние в 1500 стадий и на рассвете четвертого дня подошел к Мараканде. Этот стремительный марш бросок Александр проделал с наиболее маневренными соединениями - половиной конницы "друзей", щитоносцами, агрианами, лучниками и самыми выносливыми пехотинцами (Арр., IV, 6, 3). Остальное войско под командованием Кратера продвигалось медленнее и короткими переходами (Курц., VII, 9, 20).
Еще до начала карательных экспедиций в Согдиане и Бактрии к Александру, по свидетельству Курция, прибыло большое пополнение из западных областей - 19 тыс. наемников (16,5 тыс. пехотинцев и 2,5 тыс. всадников). Указанное сообщение римского историка (VII, 10, 11-12) не подтверждается другими источниками. Но вполне допустимо, что об этом писал в недошедших до нас главах XVII книги об Александре Македонском Диодор, как наиболее близкий по духу к Курцию автор. Может быть, Арриан имел в виду именно это пополнение, когда сообщал о зимовке в Зариаспе (Бактрах) в 329/28 г. до н.э. после усмирения восставшей Согдианы. Он писал, что Асандр и Неарх привели эллинских наемников, а сирийский сатрап Бесс и гиппарх Асклепиодор прибыли с побережья с навербованными солдатами (Арр., IV, 7, В).
Разведка своевременно предупредила Спитамена о подходе македонского войска к Мараканде, и он бежал, видимо, за Политимет, к границам Согдианы и скифской пустыни.
Александр, не найдя Спитамена в Мараканде, бросился преследовать согдийцев вплоть до самой пустыни, но дальше не отважился идти, помня о гибели отряда Менедема. Повернув обратно и соединившись с пехотинцами Кратера, македонский царь опустошил всю Согдиану, а "варваров", скрывшихся в укрепленных местах, перебил, так как ему сообщили, что все они участвовали в нападении на македонский отряд на Политимете (Арр., IV, 6, 4-5).
Невероятная жестокость, проявленная Александром при замирении восставшей Согдианы, сквозит в скупых свидетельствах античных историографов. Вместе с тем Курций сообщает, что 30 знатных согдийских юношей, приведенных на суд македонского царя, поразили его своей отвагой, пренебрежением к смерти и что Александр, восхищенный их духовной силой, милостиво всех простил (VII, 10, 4-9). О чудесном спасении согдийских вождей упоминает и Диодор (Epit., XVII).
Характер развернувшейся на территории Согдианы, Бактрии и скифских земель борьбы под предводительством Спитамена, имевшей антимакедонскую освободительную направленность, показал Александру, что одолеть народ не так просто, что он сильнее, неодолимее, чем все персидское многотысячное войско, неизменно рассеивавшееся при соприкосновении с противником.
Какую же оценку получили действия Александра в Согдиане и Бактрии в трудах античных авторов и научной литературе?
Арриан, по возможности избегающий личных оценок и предоставляющий судить самому читателю, констатирует лишь сам факт усмирения восставшей Согдианы и уход Спитамена во владения массагетов. Курций, несмотря на приводимые им примеры жестокости Александра, не порицает царя, а скорее даже оправдывает его поведение военной необходимостью, не знающей жалости и сострадания (VII, 9, 22). Диодор к восставшим согдийцам присоединяет бактрийцев (Epit., XVII).
И. Дройзен, не считая борьбу народов Средней Азии против иноземного завоевателя организованной, полагает, что очаги спонтанного недовольства в различных местах возникали самопроизвольно и что гнев царя был справедлив[52]. И совсем уже не прав В. Тарн, утверждающий, что мятежники группировались вокруг феодальных замков вельмож - "скал", где местные "бароны" собирали своих крепостных[53]. Тарн забывает, что завоевание Средней Азии Александром Македонским происходило в IV в. до н.э., когда рабовладельческая формация была на подъеме. До феодализма еще было далеко, тем более что в глубинах Азии ввиду специфических особенностей развития окраинных сатрапий бывшей державы Ахеменидов классовые отношения сложились сравнительно поздно, о чем свидетельствовали укрепленные поселения и города, обнаруженные археологами по течению Амударьи и Зеравшана[54].
Положение было напряженным не только в Согдиане, но и в соседней Бактрии. Лаконичное свидетельство Курция, сообщающего об усмирении "остальных областей" (VII, 11, 1), показывает, что пламя борьбы охватило не только оседлое земледельческое население Средней Азии, но и кочевников - саков и массагетов. Имеется также указание того же Курция о походе македонян в Маргиану и о строительстве там шести крепостей "на близком расстоянии друг от друга, чтобы не искать далеко взаимной помощи". Цель их - держать в узде покоренные народы (VII, 10, 15-16). Это сообщение Курция (отсутствующее у других авторов) по сей день оспаривается историками. Еще И. Дройзен полагал, что здесь вкралась ошибка переписчика, указавшего вместо "Мараканды" "Маргиану". Теперь невозможно установить местонахождение этих македонских крепостей - форпостов завоевательной политики Александра Македонского в Средней Азии, но некоторые античные авторы упоминали Александрию Маргианскую, якобы основанную македонским царем, позже разрушенную "варварами" и восстановленную Антиохом I (Плиний, VI, 16)[55]. И. Дройзен путем логических рассуждений допускал основание по приказу Александра в Маргиане города его имени[56]. Скорее всего, данное суждение восходит к Плутарху, от которого пошло предание о строительстве Александром 70 городов на Востоке (Плут., О счастье или доблести..., А, 5).
После бегства Спитамена в земли массагетов Александр оставил в Согдиане трехтысячный отряд пехоты под командованием Певколая, а сам отправился с войском на зимние квартиры в Бактрию (Арр., IV, 7, 1; Курц., VII, 10, 10). По Арриану, Александр провел зиму в Зариаспе, по Курцию - в Бак-трах. В источниках Зариаспа и Бактры иногда фигурируют как два различных города, а иногда как один[57]. В новейшей историографии неоднократно высказывалось мнение о двух названиях одного и того же города[58].
Предание гласит, что к Александру в Бактру прибыло посольство от "европейских скифов", т.е. заяксартских саков, принимаемых древними за кочевников Причерноморья, поскольку они считали, что Танаис отделяет Европу от Азии.
Скифские послы сообщили Александру, что их царь умер и что ему наследовал его брат (не исключено, что это был Картасис, намеревавшийся ранее разрушить Александрию-Эсхату и отогнать македонян от Танаиса). Они предложили македонскому царю мир и дружбу, в знак которых поднесли ему богатые дары и которые, кроме того, хотели скрепить брачными узами знатных скифских женщин и македонских военачальников. Александр дал скифам обнадеживающий ответ, "так как ему на то время было выгодно", но отказался от браков (Арр., IV, 15, 1-5). Курций почти в тех же выражениях повествует о посольстве скифов, но смешает его во времени, перенося к моменту после вторичного покорения согдийцев и пребывания Александра в Мараканде. В рассказе Курция "европейские скифы" представлены как "живущие за Боспором" (VIII, 1, 7-9).
Источники сообщают также о прибытии к Александру правителя Хорезма Фарасмана с 1,5 тыс. всадников. Хорезмский правитель предложил македонскому царю содействие в организации похода на колхов и амазонок, ближайших его соседей, а затем в завоевании племен, живущих у Понта Эвксинского. Во всем этом Фарасман обещал предоставить македонянам помощь и быть им проводником (Арр., IV, 15, 4). Но Александр просил Фарасмана отложить поход, так как его мысли были заняты Индией. Покорив ее и овладев, таким образом, всей Азией, он возвратился бы на родину и только потом организовал бы экспедицию на Понт (Арр., IV, 15, 6).
Что в этом рассказе правда, а что вымысел? Не подлежит сомнению факт существования могущественного независимого Хорезма, имевшего торговые связи с племенами, населявшими прикаспийские и причерноморские степи[59]. Но в то же время указание источников о его соседстве с землями колхов и амазонок вызывает недоумение. Вполне допустимо, что в рассказе Арриана произошло смешение событий и реально существовавшего царя Иберии Фарасмана (I в. н.э.) греческий историк спутал с правителем древнего Хорезма, носившего то же имя[60]. Лишено всякой исторической значимости указание Курция, что Фратаферн, парфянский сатрап, стал во главе Хорезма и объединил его с соседними областями саков и массагетов (VIII, 1, 8). Ни Хорезм, ни заяксартские кочевники не были покорены Александром, а выступали в роли его добровольных или вынужденных союзников.
В рассказе Арриана о Фарасмане очень важна одна деталь: Александр в общих чертах раскрывает свои планы на будущее, из которых явствует, что после покорения Индии (т.е. всей Азии, по мнению древних) он завоюет земли у Геллеспонта, Пропонтиды и Понта Эвксинского. Следовательно, идея создания мировой державы, вначале представлявшаяся лишь честолюбивой мечтой македонского завоевателя, во время пребывания Александра в Средней Азии окончательно оформилась, причем были даже намечены границы новой универсальной монархии в пределах ойкумены.
Весь 328 год до н.э. царь был занят борьбой со Спитаменом. Началось вторичное выступление свободолюбивых народов Согдианы и Бактрии, не смирившихся со своим подневольным положением.
Уже весной 328 г. до н.э. стало известно, что множество согдийцев собралось по укреплениям и отказалось повиноваться поставленному над ними сатрапу (Арр., IV, 15, 7). Александр в спешном порядке оставил Бактры и вскоре достиг Окса, где стал лагерем. Рядом с походной палаткой царя, как передает предание, забил масляный источник, что предсказатель Аристандр истолковал как признак тяжких трудов с победным исходом (Арр., IV, 15, 7-8). Действительно, положение греков и македонян в Средней Азии оставалось сложным и неясным: завоеванные народы могли в любую минуту отпасть и обратить свое оружие против них.
Волнения в Согдиане требовали немедленного прихода туда греко-македонского войска, но восстание, начавшееся в Бактрии, также отвлекало часть армии Александра. Что можно было сделать в данной ситуации? Напрячь все силы и постараться поспеть везде, пока отдельные очаги сопротивления не слились воедино и не охватили пожаром всю Среднюю Азию. Александр так и поступил, оставив в Бактрии Полисперхонта, Аттала, Горгия и Мелеагра с частью войска для подавления восстания и чтобы "следить за страной", а сам с остальными воинами перешел Оке и вторгся в Согдиану (Арр., IV, 16, 1).
Поделив свои силы на пять отрядов (не считая отряда, находившегося под его собственным командованием), во главе которых стали Гефестион, Птолемей, Пердикка, Кен и Артабаз, Александр направился к Мараканде, а его военачальники, действуя по собственному усмотрению, стали захватывать укрепления согдийцев (Арр., IV, 16, 3).
Источники не сообщают прямо о размахе антимакедонской борьбы в Согдиане. Лишь по косвенным замечаниям можно сделать вывод, что восстание было широким и подавить его было не так-то просто. Находившийся в Согдиане Певколай с трехтысячным отрядом пехоты не смог справиться с поднявшимися на борьбу согдийцами и вынужден был просить помощи. Очаги сопротивления, видимо, покрывали всю Согдиану, так как в противном случае незачем было бы делить войско на пять частей. Опыт борьбы с семью восставшими согдийскими городами (в Уструшане) пригодился Александру для подавления восстания в Согдиане. Как и раньше, подвижные греко-македонские отряды действовали в разных частях провинции; жестоко расправляясь с непокорными, сдавшихся они превращали в рабов.
Подробности вторичного замирения Согдианы совсем отсутствуют в источниках. Возможно, восставшие согдийцы были усмирены не менее жестоко, чем в первый раз. Свидетельство Арриана о том, что Гефестиону было поручено заселять согдийские города, указывает на то, что страна обезлюдела. Видимо, свидетельство некоторых источников об основании Александром восьми укрепленных городов в Согдиане и Бактрии[61] также дает ответ на вопрос о размахе сопротивления в Средней Азии (Страб., XI, 517; Юстин, XII, 5, 13).
Пока Александр карал восставших согдийцев, Кен и Артабаз были посланы к скифам, так как Спитамен бежал к ним. Неясно, каких результатов добилось это посольство, но Спитамен недолго пробыл в Скифии. Узнав, что Атександр находится в районе Мараканды, он набрал конный отряд массагетов (600 человек) и объявился на границе Бактрии[62]. Удачно атаковав один из македонских сторожевых постов, перебив его стражу и взяв в плен командира, Спитамен достиг Зариаспы. Правда, брать город он не решился, но ушел с большой добычей (Арр., IV, 16, 4-5).
Двое оставленных в Зариаспе из-за болезни "друзей" Александра во главе небольшого отряда наемников (80 человек) бросились преследовать массагетов. Неожиданно наткнувшись на скифов, они многих уничтожили и отняли добычу, но, когда возвращались к городу, попали в засаду и погибли (Арр., IV, 16, 6-7).
Узнав о случившемся, Кратер, находившийся в Бактрии, во главе основных греко-македонских сил двинул войско на массагетов. Но они, не приняв боя, бежали в пустыню. Кратер гнался почти по пятам за отрядом Спитамена и настиг его только на краю пустыни. К имевшимся у Спитамена 600 массагетским всадникам присоединилась еще тысяча, и все они приняли участие в жаркой схватке с македонянами. Кратер выиграл битву, у скифов пало 150 всадников; остальные ускакали в пустыню, и македоняне не решились их преследовать (Арр., IV, 17,1-2). Очевидно, Курций имел в виду этот же эпизод, когда писал, что Кратер в сражении победил мятежников, из которых даки потеряли до тысячи воинов, а все массагеты спаслись бегством (VIII, 1, 6).
Приближалась зима, а Спитамен все еще оставался не пойманным. Он появлялся всегда там, где его меньше всего ожидали.
Александр на этот раз зазимовал в Наутаке, чтобы быть поближе к театру военных действий. Перед уходом из Мараканды македонский царь вместо престарелого Артабаза сатрапом Бактрии назначил Аминту. Кен во главе македонских частей и бактрийско-согдийских формирований Аминты остался зимовать в Согдиане, чтобы "следить за страной и охранять ее" (Арр., IV, 17, 3), а также чтобы изловить Спитамена, если он окажется в этих местах.
Опасения Александра вскоре сбылись: Спитамен, узнав, что Александр ушел в Наутаку, занял пограничную согдийскую крепость Габы, куда вместе с ним пришли еще 3 тыс. скифских всадников. Кен двинулся Спитамену навстречу. В жестоком сражении победили македоняне, уничтожившие до 800 вражеских всадников. Часть согдийцев и бактрийцев изменила Спитамену и перебежала к Кену. Тогда массагеты разграбили обозы своих бывших союзников и бежали вместе со Спитаменом в скифские владения. Причина ухода бактрийцев и согдийцев из войска мятежников неясна; не лишено основания предположение, что "среди варваров не было единодушия" (Курц., VIII, 1,2).
Сопротивление грекам и македонянам не ослабело ни в Согдиане, ни в Бактрии, но, судя по источникам, в войске Александра в это время появились конные подразделения согдийцев и бактрийцев (Арр., IV, 17, 3). Значит, какая-то часть туземных соединений перешла на сторону греков и македонян[63].
Вполне логично предположение, что некоторые представители местной знати решили прекратить сопротивление и примириться с Александром. В этом свете и следует, очевидно, рассматривать загадочное убийство Спитамена массагетами и посылку его головы македонскому царю, чтобы отвратить его от вторжения в скифские владения (Арр., IV, 17, 7). В рассказе Курция жена Спитамена сама убила его, а голову принесла Александру, так как ей надоела полная опасностей и лишений походная жизнь (VIII. 3, 2-11).
Местнические, сепаратистские настроения часто определяли линию поведения вождей повстанческих отрядов. Вследствие территориальной разобщенности отдельные племена Средней Азии оказывали упорное сопротивление завоевателю лишь до тех пор, пока это касалось их исконных земель. Но как только противник уходил, находилось мало энтузиастов продолжать борьбу за их пределами. Дезертирство бывших союзников Дария и Бесса - наглядный тому пример.
Правда, в исторической литературе имеется и несколько иное мнение относительно гибели Спитамена от руки его собственной жены. В. Тарну принадлежит мысль, что жена Спитамена была дочерью персидского царя Артаксеркса II[64]. Это предположение имеет сторонников в советской и зарубежной историографии[65].
Подводя итог второму этапу освободительной борьбы народов Средней Азии, можно сослаться на Диодора, который пишет, что Александр "наказывает согдийцев и бактрийцев, вторично восставших, и строит в подходящих местах города, чтобы держать их в повиновении" (Epit., XVII). К сожалению, источники не сообщают никаких подробностей, поэтому судить о накале борьбы и о методах ее ведения не представляется возможным.
После гибели Спитамена в скифских землях Кен отправился в Наутаку, где в это время находился царь с остальным войском, пережидая зимние холода. Туда же прибыли Кратер из Бактрии, Фратаферн из Парфии, Стасанор из Арии. Фратаферн получил новое задание - пойти к мардам и тапурам и привести их сатрапа Автофрадата, который, несмотря на неоднократные вызовы царя, до сих пор не явился в его ставку. Арийского сатрапа Стасанора Александр направил в Дрангиану, а к мидийцам послал Атропата, так как прежний сатрап Оксидат замышлял недоброе. Стамен был назначен в Вавилон на смену умершему Мазею. Сопол, Менид, Эпокил отбыли в Македонию для вербовки новых наемников. Постоянные перемещения оставленных в покоренных областях сатрапов и гиппархов свидетельствуют о том, что Александр многим не доверял и вместе с тем не надеялся на прочность завоеванного.
С наступлением весны 327 г. до н.э. Александр продолжил подавление очагов сопротивления на территории Средней Азии, на сей раз сконцентрированных в южных горных, труднодоступных районах.
Первой на пути греков и македонян встала "Согдийская скала" - горная крепость, от неприступности которой зависела дальнейшая судьба готовых вновь восстать согдийцев. О взятии этой крепости рассказывают и Арриан и Курций ("Скала Аримаза"). В общих чертах их версии схожи, но расходятся в описании деталей и конца этой операции.
Вначале обратимся к рассказу Арриана.
Александр с войском подошел к "Согдийской скале" весной, но в горах еще лежал снег, что затрудняло ведение военных действий для греков и македонян, а "варварам" давало возможность иметь в необходимом количестве воду. После того как мятежники отвергли предложение Александра о добровольной сдаче, посоветовав ему найти "крылатых воинов", способных одолеть горную твердыню (Арр., IV, 18, 4-7), царь решил брать крепость штурмом.
Он отобрал 300 самых лучших воинов, опытных в скалолазанье, и предложил устроить соревнование - кто первый одолеет скалу Победителю он обещал 12 талантов, последнему - 300 дариков. Воины-скалолазы, запасшись железными костылями от палаток и льняными веревками, дождались ночи и в самом недоступном месте, не охраняемом "варварами", начали восхождение. Взбираться было очень трудно, люди вязли в глубоком снегу, срывались с отвесных склонов. 30 воинов упали в пропасть, их трупов так и не нашли. Остальные смельчаки на рассвете добрались до вершины (оказавшись выше мятежных согдийцев) и начали размахивать платками, чтобы их заметили в македонском лагере. И тогда Александр велел глашатаю прокричать, что среди македонян нашлись "крылатые люди", занявшие вершину горы.
Согдийцы, не ожидавшие такого оборота дела, не поняли, что это была лишь горстка храбрецов, и сдались. В плен было взято много женщин и детей, в том числе семья бактрийского вельможи Оксиарта, руководившего защитой "скалы". Александр, увидев дочь Оксиарта, красавицу Роксану, влюбился в нее с первого взгляда и пожелал назвать своей женой. Оксиарт, как гласит предание, услышав, что македонский царь увлечен его дочерью, явился к нему сам и был принят с подобающим почетом (Арр., IV, 19, 4-6; 20, 4).
Рассказ Курция о взятии "Скалы Аримаза" строится на идентичном материале. Но сам эпизод овладения "скалой" у римского историка представлен с большими подробностями и более драматичен.
Согдиец Аримаз (а не бактриец Оксиарт, как у Арриана) укрылся с 30 тыс. воинов в пещере на неприступной скале, сделав запас провианта на целых два года. Подняться на скалу, имевшую в высоту 30 стадий, а в окружности основания - 150, можно было только по очень узкой тропе, охраняемой согдийцами.
Оценив естественную недоступность крепости, Александр попытался вести переговоры с Аримазом через Кофа, сына Артабаза, который убеждал мятежников сдаться. Но Аримаз, не испытывавший недостатка ни в чем, дерзко ответил македонскому царю, что он сможет овладеть крепостью, если найдет "крылатых людей", способных подняться на горные кручи.
Царь отобрал 300 самых ловких, выносливых воинов (привыкших дома гонять стада по горным тропам и непроходимым скалам) и отдал им приказ взобраться на скалу в том месте, где согдийцы этого не ожидали. Первому, кто поднимется на вершину скалы, была обещана награда в 10 талантов, а еще девяти - по 9 талантов каждому.
Вооружившись копьями и мечами, взяв продовольствия на два дня, а также захватив крепкие веревки и железные клинья, 300 смельчаков около второй ночной стражи приступили к восхождению. Подъем был настолько тяжел, что 32 человека сорвались в пропасть. Остальные же достигли вершины и, пренебрегая опасностью, заснули крепким сном. Проснувшись на рассвете, они поняли, что взобрались выше согдийцев.
Царь очень волновался за своих воинов и не сомкнул глаз до тех пор, пока ночной мрак не окутал горы. Но едва стало светать, как Александр вновь стал наблюдать за вершиной скалы. Наконец он увидел храбрецов, размахивавших укрепленными на копьях полотнищами. Тогда Александр еще раз послал Кофа на переговоры с Аримазом, и снова согдиец отказался сдаться. А когда сын Артабаза вывел его из пещеры и показал на "крылатых" македонских воинов, сидящих на вершине, он в испуге послал к Александру с Кофом 30 вождей для ведения переговоров о сдаче. Но теперь македонский царь потребовал капитуляции, и Аримаз согласился, хотя его положение и не было безнадежным. Всех мятежных вождей согдийцев Александр приказал бичевать и распять на крестах у подножия скалы, а пленников с имуществом раздал в дар населению новых городов.
Артабаз остался охранять захваченную крепость и окрестную область (Курц., VII, 11, 1-29).
Общая схема построения рассказа Арриана о "Согдийской скале" и Курция о "Скале Аримаза" наводит на мысль о едином источнике, лежащем в их основе. А расхождения в характере и оценке сообщаемых фактов происходят, скорее всего, от различия писательской манеры греческого и римского историков. Арриан, верный своей манере панегириста, вводит в рассказ о взятии "Согдийской скалы" эпизод с Роксаной, а также добровольную сдачу царю бактрийского вельможи Оксиарта, отца его будущей жены, принятого македонянами с почетом и уважением. Здесь уже видно стремление среднеазиатской знати сотрудничать с новой властью. Курций строит свой рассказ о взятии "Скалы Аримаза" на иной основе: у согдийцев были все условия выдержать долгую осаду, и только неожиданное появление "крылатых людей" подорвало их волю к победе. Аримаз проявил малодушие - и погиб, послав на смерть остальных предводителей и отдав в руки врага 30 тыс. согдийских воинов, обращенных в рабов.
Страбон называет две горные крепости, взятые Александром, - "Скалу Сисимитра" в Бактрии, где жила дочь Оксиарта Роксана, и "Скалу Окса" (или "Скалу Аримаза") в Согдиане (XI, 517). Ни Плутарх, ни Курций не связывают женитьбу Александра на Роксане с захватом мятежных горных крепостей, а, напротив, подчеркивают, что этот брак был нужен "для укрепления власти" (Курц., VIII, 4, 25) и вполне "соответствовал положению дел" (Плут., Алекс, 47). Арриан и Страбон вплетают в рассказ о взятии горных крепостей сюжет Роксаны, в первом случае находившейся среди защитников "Согдийской скалы", а во втором - "Скалы Сисимитра".
Не подлежит сомнению факт сближения греков и македонян с местной аристократией. Этот мотив, ранее проступающий у Арриана, несколько позже освещается Курцием, а также находит подтверждение у Плутарха и Страбона. Эпизод женитьбы Александра на представительнице "варварского племени", девушке, приведенной на царский пир для увеселения, использован Плутархом для подтверждения тезиса о желании македонского царя сблизиться с персами. Кроме херонейского биографа этот тезис нашел отражение в сочинениях Страбона, Арриана, Курция.
Овладев "Согдийской скалой" (или "Скалой Аримаза"), Александр с войском направился в Паретакену для взятия другой мятежной крепости - "Скалы Хориена".
"Скала Хориена", как донесли царю, была еще более неприступной. Она была окружена глубокой пропастью, которую войско не могло перейти. В крепости собралось множество "варваров" во главе с Хориеном и другими вельможами.
Где же помещалась область паретакенов (паретаков) и почему Александр во что бы то ни стало хотел овладеть "Скалой Хориена"? Сведения, приводимые Аррианом, Курцием, Страбоном, не позволяют точно определить местонахождение древней Паретакены. Больше всего свидетельств о ее жителях находим у Страбона, который их помещает по соседству с персами и сусиями (XI, 524). Эти горцы, жившие в суровой стране, занимались земледелием, но не отказывались и от разбоя, надеясь на неприступность своих горных крепостей (Страб., XV, 732; XVI, 744). Исходя из этих сообщений, историки делали разные предположения относительно локализации Паретакены и "Скалы Хориена". Указание античного географа о горцах-разбойниках давало основание многим исследователям помещать паретаков на юге современного Таджикистана, в отрогах Гиссарского хребта. В. В. Григорьев полагал, что Паретакена находилась в северной и средней частях Гиссара[66]. По мнению В. Томашека, она располагалась в районе современного Бадахшана[67]. И. Маркварт помещал паретаков в правобережной Бактрии[68] Скорее всего, древняя Паретакена занимала всю территорию правобережной Бактрии[69].
Итак, Александр с войском стоял у "Скалы Хориена" и не знал, с чего начинать ее штурм. Глубокая пропасть не давала возможности подвести к "скале" войско, а поэтому македонский царь отдал приказ рубить растущие на склонах гор могучие ели и делать из них лестницы, с тем чтобы спуститься по ним на дно пропасти. Работа не прекращалась ни днем, ни ночью; солдаты и командиры по очереди работали круглые сутки, сооружая на вбитых в отвесную стену костылях сплетенные из ивовых ветвей настилы, по которым войско могло бы подойти к "скале" (Арр., IV, 21, 1-5).
Вначале, как пишет Арриан, "варвары" отнеслись пренебрежительно к этим работам, но, когда вражеские стрелы стали достигать их укрытия, они испугались и пошли на переговоры с македонянами. Хориен через глашатая попросил царя прислать к нему Оксиарта. Тот долго убеждал защитников крепости сдаться на милость такого справедливого царя, как Александр. Хориен послушался совета бактрийского вельможи и сам пришел к царю в сопровождении нескольких родственников и друзей.
Македонский царь принял всех ласково, а Хориена оставил управлять этой крепостью и прилегающей областью. Измученная зимней непогодой и обильными снегами армия Александра терпела недостаток в съестных припасах, и тут на выручку грекам и македонянам пришел Хориен, доставивший из крепости провиант для всего войска на два месяца; при этом он сказал, что израсходовано не более десятой части сделанных на "скале" запасов. После этого, сообщает Арриан, Александр еще больше стал уважать Хориена (IV, 21, 10).
Рассказ Арриана о взятии "Скалы Хориена" очень напоминает эпизод с захватом "Скалы Сисимитра" в области Наутаке, описанный Курцием (VIII, 2, 19-20). Финал у Курция полностью совпадает с арриановским: Сисимитр при посредничестве Оксиарта сдался Александру, получил его прощение и остался на посту сатрапа. Расхождение имеется только в деталях: у Арриана македоняне строят из ветвей настил, а у Курция - засыпают бурную реку на подступах к крепости. В рассказе греческого историка Хориен сразу же поддался на уговоры Оксиарта и принял сторону Александра, в изложении Курция Сисимитр еще некоторое время колебался, пристыженный своей матерью и готовый к дальнейшему сопротивлению. Но, сравнив свои силы и силы врага, он принял решение о сдаче. В обоих случаях крепость была сдана в результате измены Хориена и Сисимитра, добровольно перешедших на сторону македонского царя, хотя имелись все условия для сопротивления.
Желание Александра примириться со среднеазиатской знатью нашло отклику ее представителей (Оксиарт, Аримаз, Хориен, Сисимитр), готовых прекратить борьбу и сотрудничать с новой властью. Судя по источникам, Оксиарт, Хориен и другие представители местной аристократии стали лучшими друзьями македонского царя и проводниками его власти во вверенных им провинциях.
Итак, античные историографы называют четыре горные крепости - "скалы" (Согдийская, Аримаза, Хориена и Сисимитра), взятые македонским царем в Согдиане и Бактрии. При этом каждый из древних авторов говорит только о захвате двух горных крепостей: Арриан - о "Согдийской скале" и "Скале Хориена", Курций - о "Скале Аримаза" и укреплении Сисимитра, Страбон - о "Скале Сисимитра" и "Скале Окса" ("Скале Аримаза"). Явные совпадения рассказов Арриана и Курция позволяют считать, что Александр в Согдиане и Бактрии овладел двумя укрепленными местами, фигурирующими у античных авторов под различными названиями. Подобное мнение признано современной историографией, высказывающей также предположение, что упоминаемая римским историком область Габаза (находящаяся неподалеку от "Скалы Сисимитра", где македонян застал снежный буран, погубивший 2 тыс. солдат) находилась в Паретакене[70]. Не поддается локализации предпринятый Александром "поход на саков", в результате которого он опустошил "всю их страну", а из добычи дал Сисимитру "30 тыс. голов скота" (Курц., VIII, 4, 20). Другие источники не подтверждают этого сообщения.
Основные очаги повстанческого движения в Согдиане и Бактрии прекратили сопротивление, и Александр во главе главных сил ушел в Бактры. Кратер с 600 всадниками и пехотинцами, отрядами Полисперхонта, Аттала, Алкеты остался в Паретакене, где мятежники во главе с Австаном и Катаном не прекратили борьбу. Подробности этого последнего сопротивления бактрийцев не отражены в источниках, да и о самих руководителях ничего не известно. Правда, Катан дважды встречается у Курция: впервые он фигурирует среди сообщников Спитамена, приведших пленного Босса к македонскому царю. Вполне допустимо предположение, что Австан и Катан были племенными вождями, сопротивлявшимися даже тогда, когда представители местной аристократии изменили своему долгу и пошли на примирение с завоевателем.
Сражение бактрийцев с отрядами Кратера закончилось победой македонян. Катан погиб на поле боя, Австан попал в плен, 120 бактрийцев-всадников сложили головы в этой битве, 1500 пехотинцев стали пленниками македонян (Арр., IV, 22, 1-2; Курц., VIII, 5, 2). Стремительный рейд Полисперхонта в страну Бубацену (скорее всего область западного Припамирья[71], а не современный Бадахшан[72] закончился ее покорением.
С подавлением последнего очага сопротивления в Паретакене закончилось покорение земель Средней Азии.
Минуло три года с тех пор, как Александр весной 330 г. до н.э., предав огню столицу персидской державы - Персеполь, устремился в Восточные сатрапии ахеменидского царства в погоню за Дарием. Уже битва при Гавгамелах ответила на вопрос, кто будет владеть Азией по праву сильнейшего. И все же присутствие персидского царя в прикаспийских землях было пусть формальным, но немаловажным препятствием для свершения честолюбивых замыслов Александра. Гибель Дария летом 330 г. до н.э. от руки бывших единомышленников где-то в Парфии юридически явилась как бы поворотным пунктом в восточной политике Александра. Отныне македонский царь стал единственным законным властелином бывшей персидской державы и, следовательно, правителем огромной разноязычной универсальной монархии.
Если сожжение Персеполя символизировало крах персидской державы, то смерть Дария зафиксировала переход всей власти в руки Александра Македонского. Это был важный исторический момент, начиная с которого недвусмысленно проявилась ориентация всей политики Александра на Восток, при умалении и забвении интересов Македонии и Греции. Вот почему многие соратники царя, разуверившиеся в том, что он защищает интересы Македонии и Греции, а не восточных "варваров", не приняли эту новую политику.
Сточки зрения античных авторов, Александр действовал правильно и разумно, когда желал приобщить к эллинской культуре людей, живших примитивной и дикой жизнью, когда проповедовал "единомыслие" и "соучастие во власти" греков и "варваров". Такова оценка восточной политики Александра Македонского, данная древними историками. В этом, по их мнению, состоит совершенный им на благо человечества подвиг; этим они оправдывают и его жестокость по отношению к сопротивлявшимся племенам и к несогласным с ним соратникам.
Античная историография уделила достаточно внимания заговорам против Александра, переместив, впрочем, акцент в сферу личных конфликтов некоторых его сподвижников, погрязших в роскоши и разврате и желавших к своим непомерным богатствам добавить обладание властью. Но то, что хотели "скрыть" древние авторы ради возвеличения Александра, читается в их сочинениях между строк: протест против восточной политики македонского царя был не бунтом одиночек, а широкой сетью заговоров на его жизнь.
Переориентация на Восток была явлением новым, ломавшим традиционные представления эллинов о культурной полноценности народов. Ведь общественная мысль греков IV в. до н.э. (Исократ, Аристотель, Демосфен) не шла дальше традиционных взглядов, в соответствии с которыми народы извечно делились на эллинов и "варваров", и формулировка "кто не грек - варвар" имела глубокий социальный смысл, означая превосходство первых над вторыми. Эллинам присуще повелевать и быть свободными, "варварам" - вести рабский образ жизни и находиться в подчинении. Этот рубеж полноценности считался неодолимым, хотя идеологи различных социальных групп ратовали за разные идеалы - монархические (Исократ), средних слоев (Аристотель), демократические (Демосфен). Но поскольку рабство всеми ими воспринималось как данность, никто из мыслителей и общественных деятелей IV в. до н.э. не ставил вопрос о "сближении" или "объединении" в одном царстве эллинов с их "совершеннейшим общественным строем" и "варваров" Востока, уделом которых считалось рабское существование.
Если античные авторы всерьез полагали, что Александр сознательно задался целью объединения всех племен в одно и создания качественно нового народа, "эллино-персов", им простительно было впадать в подобное "заблуждение", ибо веяние космополитических воззрений эллинизма отразилось в творчестве всех позднеантичных историков. Но заблуждение древних было с легкой руки И. Дройзена подхвачено немарксистской историографией новейшего времени, расписывающей стремление Александра сблизить Запад и Восток в братстве и согласии[73].
Во всех субъективистских оценках деятельности македонского царя есть один существенный просчет: много говорится о "единомыслии народов", о стремлении "насадить эллинскую культуру", но очень мало - о завоевательных целях. А этого никогда не следует забывать, ибо, начав восточную кампанию как выразитель чаяний греко-македонского правящего класса, Александр в дальнейшем отказался от приоритета "эллинской политики" и продолжил поход в Восточные сатрапии и Индию по собственной инициативе как законный наследник властителей державы Ахеменидов. Александр - прежде всего завоеватель, а это наложило определенную печать на всю его деятельность. Огнем и мечом завоевывая Восток, он вряд ли думал о насаждении цивилизации и культуры (что позже ему настойчиво приписывали древние авторы); скорее всего, его мысли занимала военная стратегия, результатом чего были его градостроительная деятельность (необходимость сооружения опорных пунктов) и создание греко-македонских колоний. И даже стремление сблизиться с местной знатью Александр, бесспорно, связывал с конкретной задачей - удержать завоеванные земли. Идея восточной универсальной монархии должна была иметь под собой реальную базу, т.е. совпадение интересов завоевателя и местной знати. Именно этого настойчиво добивался македонский царь, широко привлекая местных аристократов в свой штат придворных и на командные должности в армии.
Уже античные историки отмечали отход Александра от традиционных воззрений древних греков, считавших всех неэллинов варварами (македоняне для Аристотеля также были варвары, хотя их цари вели свое происхождение от героев греческой мифологии[74], в сторону восприятия норм и традиций Востока, т.е. процесс "варваризации" македонского царя и превращения его в деспота, утратившего черты гегемона "свободных" союзных греческих городов-государств.
Позже этнические понятия "эллин" и "неэллин" приобрели социальное звучание, указывающее на принадлежность того или иного представителя местной восточной знати к правящей элите[75]. Имеется некоторое количество надписей позднеэллинистического времени, сообщающих о принятии вавилонянами греческих имен[76]....
Но то, что казалось недопустимым в понимании свободного грека IV в. до н.э., в период эллинизма и во время поздней античности стало нормальным явлением; акцент отныне ставился не на этнической принадлежности, а на всемирном гражданстве людей, чему во многом способствовали идеи стоической и кинической философии, уводящие от социально-политических проблем в область безмятежного существования, вытекающего из умеренно-благой жизни. Так под воздействием взглядов стоиков, наиболее сильно повлиявших на творчество античных писателей I в. до н.э. - II в. н.э., все написанное об Александре Македонском получило более апологетическую направленность, чем критическую, даже у тех авторов, которых нельзя заподозрить в особых симпатиях к македонскому царю (Аппиан, Юстин).
Александр ставил перед собой благороднейшую задачу объединить в одном царстве все народы ойкумены; неважно, что к этой цели он шел через насилие, произвол, убийства, обращение в рабство, - так понимали его деятельность на Востоке античные историки, и почти так же многие современные авторы переоценивают вклад Александра в сокровищницу мировой цивилизации.
Арриан пишет, что Александр думал о единомыслии и соучастии во власти македонян и персов (Арр., VII, 11,9). Но "соучастие во власти" противоречило интересам греков и македонян, пришедших в Азию покорять и властвовать, а не быть на положении тех же "варваров", вынужденных довольствоваться зависимой, рабской жизнью.
Пожалуй, самым сложным вопросом остается связь между философскими воззрениями Аристотеля и деятельностью Александра Македонского. Характерные для немарксистской науки рассуждения о том, что величайший философ воспитал величайшего полководца[77], по сути дела ничего не объясняют. Сочинения Плутарха, к которым обращаются историки, не в состоянии дать исчерпывающий ответ на вопрос: как сложились отношения Аристотеля с его бывшим учеником в позднейшее время, когда Александр стал македонским царем и предпринял восточный поход?
Общеизвестны взгляды Аристотеля на сущность монархической власти, высказанные им в раннем морально-этическом трактате "Никомахова этика", где античный философ выступал как сторонник правления одного лица при наличии у него высоконравственных качеств мудрого царя и философа, стоящего выше остальной толпы[78]. Но от этого идеала царя-философа Аристотель позже отказался (не встретив подобное в жизни) и обратился к умеренной форме правления - политии, при которой избранные представители среднего слоя граждан осуществляли наилучшее управление полисом.
Интересно, что в дошедших до нас сочинениях Аристотель нигде не упоминает о том, что он был воспитателем и наставником Александра Македонского, равно как и не высказывает своего отношения к его восточной политике. Участие в походе на Восток Каллисфена, племянника Аристотеля, в качестве официального историографа, как уже говорилось, воспринималось в исторической литературе как косвенное доказательство одобрения философом идеи завоевания персидской державы.
Общественная мысль Греции долго и исподволь вынашивала идею захвата Малой Азии под благовидным предлогом отмщения персам. Общественные воззрения Аристотеля не шли вразрез с насущным требованием греческих городов-государств, задыхавшихся в тисках экономического застоя. Кроме того, социальная направленность учения Аристотеля, воспринимавшего рабовладение как извечную, по природе данную, зависимую форму существования определенных народов, термины "варвар" и "раб" - как понятия идентичные, показывает сущность его воззрений, не выходящих за рамки той эпохи. В свете подобных взглядов Аристотеля на социальные отношения, при которых одним людям дано право господства, а другие обречены на подчинение, не приходится сомневаться в том, что он одобрял идею восточного похода, который интересовал философа и в плане получения нового материала для естественно-научных целей.
Судя по источникам, на первых порах между Александром Македонским и Аристотелем сохранялись дружественные связи: иногда они обменивались письмами. Но взаимное уважение сменилось неприязнью и подозрительностью (Плут., Алекс, 8). Отчуждение между Аристотелем и царем наступило скорее всего тогда, когда Александр, отбросив всякий камуфляж, стал говорить о стремлении стать владыкой мира и объединить греков и восточные народы в едином царстве. Хронологически это совпадает с пребыванием Александра в Средней Азии, когда на фоне трудностей, встретившихся на пути македонского завоевателя, среди части приближенных возникло стремление физически устранить царя и закончить поход, с их точки зрения, ненужный.
Только допуская принципиальное расхождение интересов греков, македонян и Александра, можно понять указание Плутарха, что царь поступил обратно тому, что советовал ему Аристотель. А философ убеждал Александра быть другом и гегемоном для греков и деспотом для "варваров". Так было логично с точки зрения греков, но нелогично в свете задач Александра, стремившегося создать восточную монархию[79]. Во исполнение этого замысла Александр старался перенять внешние форм восточного придворного этикета (пышные персидские одеяния, ритуал коленопреклонения) и приблизить к своей особе представителей местной знати. Подобное поведение царя вызывало осуждение определенной части его сподвижников, видевших в этом отход от традиционных представлений древних греков о неполноценности восточных народов.
Видимо, неправы античные авторы, считавшие, что заговоры на жизнь царя - предосудительное поведение отдельных корыстолюбцев, ради собственной выгоды замышлявших преступление. Древние историки все приписыпали велению божества, которое иногда благоволило, а иногда карало. Если все покушавшиеся на жизнь царя получили суровое возмездие, то причиной тому были их испорченные натуры, обнаружившие худшие черты в обстановке "изнеженного и порочного Востока".
По мнению древних, моральная деградация - основной порок многих царей и правителей, безрассудно правивших и тем самым погубивших свои царства. Этот лейтмотив особенно характерен для античных авторов поздне-эллинистической эпохи и времени римского господства, когда на их глазах гибли эллинистические государства, неспособные противостоять экспансии Рима.
Таким образом, античная историография отмечает "порчу нравов" прежде всего среди соратников Александра, которые по зову низменных страстей решились совершить преступление. В антитезе Александр - заговорщики античные историки видели причину разногласий, более всего заостряя внимание на моральной стороне дела.
Ряд современных исследователей, некритически воспринимавших свидетельства источников, с тех же позиций "морального вырождения" объясняют причины заговоров на жизнь царя. Но, несмотря на преднамеренное желание античных историков оправдать негативные поступки Александра и представить его "поборником справедливости" и культурного развития отсталых народов Востока, в их сочинениях прослеживается социальная борьба, на фоне которой проходил восточный поход, рост оппозиции планам Александра, скрытая вражда и соперничество отдельных группировок в окружении царя. И. Дройзен выделил двух ближайших сподвижников царя - Гефестиона и Кратера, между которыми существовала давняя вражда, порой прорывавшаяся наружу; вместе с тем они всегда оставались преданными Александру и заслужили большее уважение у потомков, чем те, кто шел наперекор царской воле. Более всего похвал И. Дройзен расточает Кратеру, сохранившему преданность традициям отцов, но никогда не стоявшему в оппозиции к Александру. Возможно, что Кратер также осуждал стремление царя сблизиться с "варварами", но он не обнаруживал явного желания противиться этому, а, напротив, всегда помогал Александру во взаимоотношениях с македонянами. После гибели Филоты и Пармениона, когда Антипатр ослушался приказа царя и не начал войну с этолийцами, Александр решил заменить его на посту регента другим, более преданным человеком, и тогда его выбор пал на Кратера.
Вообще источники, задавшиеся целью возвеличить личность Александра Македонского, очень схематично рисуют портреты его сподвижников, мало дифференцируя их. Они как бы служат фоном, оттеняющим поступки царя.
Итак, когда наступило лето 328 г. до н.э., македонская армия, вынужденная вторично замирять восставших согдийцев, находилась на постое в столице Согдианы Мараканде. Александр метался по бурлящей провинции, не зная, куда в первую очередь бросить основные силы. Спитамен, согдийцы и, очевидно, поддержавшие их бактрийцы уже не ограничивались обычными способами ведения войны, а прибегли к "партизанской войне", т.е. к тому, что Ф. Энгельс считал результативным для маленького народа, способного одолеть большой[80].
И вот в это самое время на пиру "друзей" Александр убил своего лучшего друга Клита, брата его кормилицы македонянки Ланики.
Убийство Клита всячески порицается античными историками как поступок, противоречащий характеру Александра, действовавшего по воле разгневанного бога Диониса. Не знаешь, чего в рассказах об убийстве Клита больше - наивной веры древних в гнев богов, от которых зависели судьбы людские, или преднамеренной направленности античных историков, во что бы то ни стало стремившихся реабилитировать Александра в глазах потомков, показать, что он также смертен и зависим от божественного провидения.
Канва событий, связанных с убийством Клита, у всех античных авторов идентична: заносчивый и невоздержанный на язык командир конницы так умалил славу царя, что Александр, не владея собой и под влиянием опьянения, заколол его сариссой, выхваченной у одного из телохранителей. Особый интерес представляют приводимые источниками детали и нюансы, за которыми угадывается ответ на вопрос, был ли протест Клита вызван его неуживчивым характером или имел под собой определенную социальную основу. Вывод может быть только однозначным: инцидент с Клитом - не роковая случайность в пьяной перебранке, а осуждение действий Александра, противоречащих устремлениям македонской элиты[81].
Вначале важно представить себе облик Клита, созданный античной традицией. В свете источников Клит - один из самых преданных царю друзей его юности (возможно, даже учившийся вместе с ним в Миезе), отчаянно храбрый воин, спасший жизнь Александру в битве при Гранике (Арр., I, 15, 8). Он занимал пост командира царской илы, а после гибели Филоты совместно с Гефестионом принял командование всей македонской кавалерией "друзей" (Арр., III, 27, 4). В тот момент, когда Филота выступил с осуждением действий Александра (за два года до драмы в Мараканде), у царя не было причин сомневаться в преданности Клита. Из источников не явствует, чтобы Клит пренебрежительно отзывался о царе или осуждал его поступки.
Определенный схематизм портретных характеристик сподвижников Александра не дает возможности представить их в динамике, да и сам македонский царь, присутствующий в каждом эпизоде, выглядит как личность заданная, скованная искусственными рамками добродетели, переходящей в порок при отходе от норм умеренно-разумного поведения (стоицизм с примесью неоплатонизма).
Обратимся к разбору, свидетельств источников, сопоставление которых даст ответ на вопрос: почему Александр убил друга своей юности?
Рассказ о роковом пире в Мараканде Арриан предваряет философским рассуждением о величии дел Александра, который задумал присоединить к Европе Ливию и Азию, но вместе с тем не смог обуздать свои низменные страсти (IV, 7, 5). Греческий историк как бы порицает поступок царя, но только в плане морального несовершенства, что, по мнению стоиков, вело к "дурным" поступкам и социальным потрясениям. Вместе с тем Арриан постоянно подчеркивает несовершенство человеческой натуры, склонной к излишествам.
Сообщая о насильственной смерти Клита, он указывает и на беду, постигшую в этом случае царя (IV, 8, 1). Атак как Арриан задался целью возвеличить деяния Александра, он дает понять, что порочен был не столько сам царь, сколько его окружение, где процветали лесть и раболепие, создавшие у него ощущение безнаказанности любых поступков.
Наступил праздник бога Диониса (почитаемого всем греческим миром), и Александр в честь этого устроил пир. Но на сей раз он принес жертву не Дионису (как было заведено у македонян), а Диоскурам, введя, таким образом, новый культ. В этом поступке царя Арриан видит отход от традиционных верований в сторону принятия чуждых обычаев, так как царь "пировал по-новому, по-варварски" (IV, 8, 2).
Льстецы из царского окружения стали наперебой восхвалять подвиги Александра, превознося его деяния выше Геракловых. И тогда разгоряченный вином Клит, "явно и уже давно" огорчавшийся возраставшей склонностью Александра к "варварским" обычаям и расточаемой ему лестью (Арр., IV, 8, 4), сказал то, чего никогда от него не слышал царь. Он заявил, что он не позволит кощунствовать над делами древних героев и таким недостойным образом возвеличивать славу Александра, не совершившего ничего великого, но присвоившего себе то, что сделали македоняне. Царь обиделся на эти слова. Мирный вначале спор перешел в перебранку сторонников царя и разгневанного Клита, который тем резче выступал против дел Александра, чем больше превозносили его льстецы. Когда же "некоторые" (те, кто всячески восхвалял царя) стали ругать Филиппа, называя его дела совершенно ничтожными по сравнению с деяниями его сына, Клит в крайнем раздражении оскорбил царя, припомнив, что спас его от верной гибели при Гранике.
Царь в гневе вскочил, но его удержали товарищи по пиру, а Клит все не унимался. Александр призвал на помощь щитоносцев, но никто не явился. Тогда он выхватил копье у одного из телохранителей и пронзил им Клита. По "словам других", пишет Арриан, Клит был убит сариссой (Арр., IV, 8, 8). Греческий историк приводит также версию Аристобула, по которой Птолемей Лаг увел с пира захмелевшего Клита, увидев, что царь разгневан и готов его убить. Но Клит вскоре возвратился в пиршественный зал через другой вход и был заколот сариссой.
Аристобул во всем винит Клита, и Арриан согласен с ним, считая, что его поведение было дерзким. А Александр, находясь во власти двух пороков - гнева и пьянства, не соображал, что делал. При такой оценке происходящего Арриан вправе жалеть царя, сразу раскаявшегося в содеянном. По одной версии, царь хотел заколоть себя этой же сариссой, по другой - он удалился в свои покои и бурно переживал гибель Клита, называя себя "убийцей друзей". Он вспомнил, что его кормилицей была сестра Клита, которой он отплатил за заботу такой неблагодарностью. Три дня царь не выходил из палатки, не притрагивался к пище, оплакивая своего друга. Но тут выступили прорицатели в роли "утешителей" царя. Они заявили, что во всем виновен бог Дионис, которому царь не принес жертву, и Александр поторопился воздать почести богу, так как "ему было желательно приписать несчастье гневу божества, а не собственной порочности" (Арр., IV, 9, 5). И так как царь раскаялся в содеянном, Арриан воздает ему хвалу.
Исполнив свой "долг", прорицатели удалились, а к царю позвали философа-скептика Анаксарха, изложившего ему суть своего отношения к случившемуся. Он сказал Александру, что древние рядом с Зевсом всегда помещали Правосудие, и это делалось для того, чтобы все поступки бога считать справедливыми. Анаксарх посоветовал Александру точно так же отнестись к убийству Клита и не предаваться чрезмерной скорби, раз все совершаемое царем справедливо. Эта удобная философия, вызвавшая осуждение Арриана, очень устраивала Александра, возомнившего себя сыном бога Амона и потребовавшего, чтобы перед ним падали ниц, рядились в индийские одежды и придерживались персидского этикета. Здесь, по мнению Арриана, Александр действовал самостоятельно, а не по наущению таких "советчиков", как Анаксарх (Арр., IV, 9, 8-9).
Но то, что Арриану казалось недопустимым в отношении Александра (Анаксарх "причинил ему великое зло"), в глазах Аппиана выглядело вполне уместным, когда он писал о Селевке Никаторе, наследнике македонского царя в Азии, установившем общий для всех закон: "Всегда справедливо то, что постановлено царем" (Syr., 61).
В арриановском рассказе об убийстве Клита достаточно упреков и оправданий Александру; историк как бы раздваивается, переходя от осуждения к похвале. Но, в его версии, Клит в одиночестве выступает против Александра, льстецов и подхалимов, готовых очернить даже Геракла и Диониса, чтобы угодить царю. Арриан винит Клита за дерзкое поведение, а Александра порицает не за преступление, а за то, что он оказался во власти пороков - гнева и пьянства.
Плутарх, по своим воззрениям эклектик с уклоном к неоплатонизму (религиозно-мистическая направленность), подходит к оценке событий с морально-этической меркой.
"Вскоре дошла очередь до Клита" - так начинает херонейский биограф рассказ о трагическом пире в Мараканде. Александра Плутарх оправдывает заранее, обвинив во всем Клита, гневом и опьянением которого воспользовался злой демон (Алекс, 50). Роковая предопределенность, присутствующая у Арриана, в интерпретации Плутарха приобретает мистический оттенок: за Клитом, прибывшим на зов царя, вошли три овцы, предназначенные для заклания; это был плохой признак, так же как и увиденный накануне царем сон, в котором его друг сидел в окружении одетых в черное погибших сыновей Пармениона.
Клит вошел в пиршественный зал, когда Александр уже принес жертву Диоскурам и молодежь запела сатирическую песенку о полководцах, потерпевших поражение от "варваров". Отношение к певцам было двоякое - гости постарше стали бранить поющих и сочинителя, Александр с "друзьями" поощрял глумление. Клит, "уже пьяный, дерзкий и чванливый по характеру" (литературный прием, неоднократно используемый Плутархом для очернения жертвы), сказал при всех то, что думал о царе: нехорошо перед варварами и врагами (намек на сближение с персидской знатью) оскорблять македонян, которые и в несчастье выше своих победителей; македоняне своей кровью и ранами подняли Александра так высоко, что он забыл своего отца Филиппа и выдает себя за сына бога Амона (Плут., Алекс, 50). Это была неслыханная дерзость, так как официальная пропаганда всячески раздувала авторитет Александра, подчеркивая его божественное происхождение.
Александр вспылил: "Негодник! Ты думаешь, мне приятно, что ты постоянно говоришь об этом и мутишь македонцев?" - пишет Плутарх о начале ссоры царя с Клитом (Алекс, 51). Эта реплика царя очень существенна, ибо за ней угадывается не протест одиночки (к чему свел весь конфликт Плутарх), а широкое недовольство политикой царя, выразителем которого стал Клит, не побоявшийся сказать открыто то, о чем другие молчали. Что же больше всего огорчало македонян? Сближение с персами и отдаление соотечественников, которым запрещалось свободно высказываться, но разрешалось жить рядом с "варварами" и рабами и падать ниц перед царем в индийском одеянии. Пожалуй, это место у Плутарха - самое важное, потому что вопреки собственному желанию он показал пропасть, разверзшуюся между царем-деспотом и "свободными" македонянами.
Александр не мог вынести этих обвинений и, бросив в Клита яблоко, стал искать меч. Присутствующие, окружив его, умоляли одуматься.
Александр в бешенстве велел трубачу играть тревогу, но тот медлил, а Клита в это время друзья увели с пира. Казалось, инцидент был исчерпан. Но Клит возвратился через другие двери и с презрением произнес стих из "Андромахи" Еврипида: "... Как ложен суд толпы!"
Тогда Александр, выхватив у ближайшего стражника копье, пронзил им друга, и тот со стоном рухнул наземь. Все безмолвно застыли при виде преступления. Царь хотел этим же копьем пронзить себе горло, но телохранители его удержали и отвели в спальню (Плут., Алекс, 51).
В роли "утешителя" первым выступил философ-скептик Анаксарх, "приобретший имя своим презрением и пренебрежением к принятому и обычному" (Плут., Алекс, 52). Совет Анаксарха пренебрегать людскими законами и справедливостью и самому стать мерилом законности пришелся по душе Александру. Плутарх также положительно отнесся к совету философа, вложив в его уста сентенцию: "Ты побеждал, чтобы управлять и властвовать, а не быть рабом пустых мнений!" (Плут., Алекс, 52).
Характерно, что этот эпизод Арриан оценивает совершенно по-иному, подчеркивая, что всепрощающая мораль скептиков для правителей и царей - зло, а не благо, что она уводит от умеренной жизни и влечет за собой порок и преступление (Арр., IV, 9, 8).
Пришел утешить Александра "словами кроткими и глубокомысленными" и Каллисфен. Несколько дальше Плутарх пишет, что Анаксарх удивительно приноровился к царю и отвратил его от общения с историографом. С одной стороны, Плутарх как бы намекает на молчаливое осуждением Каллисфеном восточной политики Александра, а с другой - показывает, что занятия философией становились доходным промыслом для многих философов, живущих у царей на полном обеспечении и дающих им советы, согласно которым все, что делается правителями, считается законным и морально оправданным[82].
Каллисфен-перипатетик едко высмеивал Анаксарха-скептика за приспособленчество и при случае напоминал философу, что у него есть все условия восхвалять жизнь на Востоке, так как на родине он был нищ, а здесь разбогател и стал укрываться тремя коврами. Ясно, что Анаксарх после этого затаил обиду на историографа (Плут., Алекс, 52).
Ярче всего конфликт царя и Клита, молчаливо поддерживаемого старыми македонянами, проступает в повествовании Курция. Отрицательное отношение к Александру (но только в аспекте морального несовершенства), высказанное Курцием, отражает запросы римского общества I в., когда было модно ругать Александра и восхвалять римское правление.
Курций намекает на несовпадение интересов Александра и группы молодежи, поддерживающей царя, с настроениями старых воинов-ветеранов и Клита, которым тяжело слышать лесть и чрезмерную хвалу в адрес царя и принижение дел Филиппа и македонян, принесших своими победами славу Александру.
Македонский царь у римского историка сам превозносит свое величие, а Клит добивается обратного - признания заслуг Филиппа, македонян и даже Пармениона с Филотой (Курц., VIII, 1, 31-33). Клит защищает не себя, а престиж старых македонян, оплативших кровью все победы Александра, награду за которые получили не они, а хулители славы Филиппа. Даже свое назначение на пост сатрапа Согдианы Клит расценил как желание царя отделаться от преданных македонским порядкам друзей (Курц., VIII, 1, 35).
Клит обвинил царя во многих грехах, но самым оскорбительным для Александра был упрек в расправе с Парменионом. Этого обвинения Александр не мог простить другу и решил убить его, хотя Птолемей Лаг и Пердикка пытались удержать царя, а Лисимах и Леоннат отняли у него копье. Но Александр, не владея собой, не отступил от намеченной цели.
Царь бурно переживал смерть друга, испытывая угрызения совести и чувствуя отчужденность окружающих. Но, вспомнив, что не принес жертву богу Дионису и этим разгневал его, Александр все случившееся приписал гневу божества. После этого раскаявшийся в преступлении царь (совершивший его не по злому умыслу) был оправдан македонянами, постановившими, что Клит убит законно (Курц., VIII, 2, 12).
Общая структура рассказа об убийстве Клита, за исключением некоторых деталей, однотипна у всех античных авторов. Оценка же различна: от неумеренно хвалебной (Плутарх) до осуждающей (Курций) через порицающе-оправдывающую (Арриан).
Казалось бы, убийство Клита, как раньше казнь Филоты и расправа с Парменионом, должно было испугать тех, кто надеялся изменить восточную политику царя. Однако вскоре в Бактрии разыгрались события еще более грозные - был раскрыт заговор знатной македонской молодежи - "пажей"[83], несших службу в личной охране царя.
Непосредственным вдохновителем и инициатором заговора источники называют Каллисфена из Олинфа, историографа похода и племянника Аристотеля.
Каллисфен, как и старые македоняне "гвардии Филиппа", не одобрял восточных нововведений царя, считая их ненужной, пустой затеей, ибо он не мог даже представить себе возможность сближения "рабов" с образованными и свободными эллинами. И это вполне естественно, так как даже жившие три - пять веков спустя античные историки все-еще придерживались традиционного взгляда на восточные народы как на неполноценные.
Арриан одобряет несогласие Каллисфена с восточными наклонностями царя. И, с его точки зрения, Александр был не прав, когда приглашал на пиры персов, назначал их сатрапами и допускал в конницу "друзей". Но и Каллисфену, по мнению греческого историка, не следовало хвастаться зависимостью славы царя от его труда, в котором он собирался возвеличить деяния Александра (IV, 10, 1-2). Арриан не очень доверяет источникам, из которых тот черпал материал, но нам известно по сохранившимся отрывком из сочинений Каллисфена[84], что они были выдержаны в духе официальной апологии и, видимо, написаны до того, как был раскрыт заговор "пажей". Следовательно, оппозиционность Каллисфена обнаружилась лишь тогда, когда не осталось сомнений в том, что Александр не повернет вспять и не станет македонским царем, присоединившим к Элладе Азию.
Арриан пишет об очень интересном разговоре, происшедшем однажды между Филотой и Каллисфеном. Филота спросил Каллисфена, кого, по его мнению, больше всего почитают афиняне, и получил ясный ответ - Гармодия и Аристогитона, убивших тирана и упразднивших тиранию. На вопрос Филоты о том, сможет ли тираноубийца найти убежище в эллинских городах, Каллисфен ответил утвердительно и назвал Афины (IV, 10, 3-4).
Этот разговор симптоматичен во многих отношениях. Филота, стоявший в оппозиции к царю и желавший его физического устранения (хотя по источникам и неясно, насколько был виновен сын Пармениона), думал, очевидно, о возможности найти убежище в каком-либо из эллинских городов. Понятно, что Каллисфен указал на Афины, где недовольство македонским засильем, подогревавшееся демократическими вождями, ощущалось сильнее всего. Ответы Каллисфена не оставляют сомнения, что ему был понятен смысл вопросов Филоты и что он разделял подобные взгляды.
Поводом для протеста Каллисфена послужила попытка введения проскинезы - земного поклона царю, обычая, чуждого эллинскому миру, ибо последний покоился на принципах рабовладельческой демократии или олигархии, а при наличии монархического устройства признавал выборность царей.
Зная наперед, что греки и македоняне не одобрят проскинезы, царь начал исподволь готовить к этому общественное мнение, в чем ему помогли персы, мидяне и философ Анаксарх. Последний брался обосновать проскинезу с философской точки зрения, а персы и мидяне, привыкшие к подобному ритуалу, должны были показать на практике, как это делается (Арр., IV, 10, 5).
На пиру Анаксарх повел речь о том, что гораздо правильнее почитать богом Александра, чем Диониса и Геракла, не только за его великие дела, но и потому, что первый из них - фиванец (а Фивы постоянно враждовали с македонянами), второй же - аргивянин, т.е. тоже грек. Так уж лучше пусть македоняне оказывают божеские почести "своему царю" (Арр., IV, 10,7). Анаксарх говорил долго, и его сторонники одобрили эти слова и выразили желание пасть ниц перед царем. Но большинство македонян хранило молчание. Каллисфен первый взял слово. Обратившись к философу-скептику, он сказал, что вполне согласен с мнением, что царь достоин всяческой чести, подобающей человеку, но нельзя нарушать порядок, установленный эллинами; людям следует воздавать людские почести, а богам - божеские, так как "не подобает все это перемешать и привести в полный беспорядок", подняв человека на недосягаемую высоту божества. Боги не стерпят кощунства и жестоко покарают тех, кто подобное хотел бы считать дозволенным. Для царя более чем достаточно считаться самым храбрым, самым царственным и лучшим военачальником (Арр., IV, 11,4-5). Так Каллисфен отверг предложение Анаксарха, и это всеми македонянами было признано разумным.
Дарий I, Ксеркс, Артаксеркс, Дарий III - все персидские цари, перед которыми падали ниц, терпели поражения, а поэтому Каллисфен посоветовал Александру не вводить такого позорного обычая (Арр., IV, 11, 8-9). Но историограф осудил не только царя, но и философа Анаксарха, задача которого, по словам Каллисфена, состояла в том, чтобы приобщать Александра к философии и мудрости (как понимал назначение монархической власти Аристотель), а не давать советы варварского свойства (Арр., IV, 11, 6). Слова Каллисфена раздражили Александра, а "македонянам пришлись по душе". Пристыженный царь отдал приказ, чтобы совсем забыли о проскинезе. Но самые почтенные персы встали и земно поклонились царю.
Греческая мифология давно канонизировала героев, допуская их посмертное обожествление, но лишь после предсказания дельфийского оракула. Подобное считалось нормой, и норму эту нарушать не разрешалось. "И самому Гераклу, - сообщает Арриан, - при жизни его эллины не воздавали божеских почестей и стали чтить его как бога не сразу после смерти, а только потом, по приказу дельфийского бога" (IV, 11, 7).
Эпоха эллинизма, выдвинувшая новые принципы построения государства, в отличие от греческого полиса нуждалась в новых богах синкретического свойства, которые бы удовлетворяли в равной мере религиозные запросы Запада и Востока. Так возник культ Зевса-Амона. При Александре, принявшем титул сына бога Амона, оазис Сива стал почитаться так же, как храм в Дельфах. Эллинские боги стушевывались, уступая место эллинистическим божествам, но религиозно-мифологическая традиция времен классики еще долго жила в сознании людей качественно нового периода. Поэтому не всегда Александр мог поступать так, как хотел, грубо попирая религиозные установления. Например, оракул Амона после смерти Гефестиона в Экбатанах разрешил приносить ему жертвы не как богу, а только как герою (Арр., VII, 14, 7)[85].
Таким же кощунством по этическим нормам эллинского мира было введение проскинезы. Возможно, Каллисфен не осудил бы так резко царя, если бы не чувствовал поддержки греков и македонян, также осуждавших "варварский" образ мыслей Александра, забывшего о том, что поход на Восток он предпринял от имени эллинов, пожелавших присоединить Азию. Иной альтернативы греки и македоняне не допускали, считая бесчестием падать ниц перед царем, как это было принято на Востоке. Приводя свидетельства "некоторых", Арриан пишет, что земной поклон царю впервые ввел Кир, сын Камбиза (IV, 11, 9), погибший в борьбе со скифами (массагетами) где-то в прикаспийских землях[86].
В другом рассказе Арриана "Александр, отпив из золотой чаши, пустил ее вкруговую, начав с тех, с кем он сговаривался относительно поклонов. Первый из получивших чашу отпил из нее, встал и земно поклонился Александру, который поцеловал его. Так чаша обошла подряд всех" (IV, 12, 3). Каллисфен отказался поклониться. Царь без поклона не разрешил ему поцеловать себя (Арр., IV, 12, 5). Каллисфен насмешливо произнес: "Я потерял только один поцелуй".
С этого момента Арриан, прежде явно сочувствующий Каллисфену и тем, кто выступил против проскинезы, начинает резко осуждать историографа, надерзившего царю из-за своего свободоречия, высокомерия и неумения держать себя. Каллисфен сразу же превращается во врага, которому ставится в вину инициатива заговора "пажей" (Арр., IV, 12, 7).
Еще со времен Филиппа было заведено, что сыновья знатных македонян шли в услужение к царю, исполняя обязанности телохранителей и прислужников при его особе. В числе этих юношей находился и Гермолай, сын Сополида; он, видимо, занимался философией и поэтому с уважением относился к Каллисфену (Арр., IV, 13, 2).
Однажды на охоте кабан кинулся на царя, и телохранитель Гермолай метнул в зверя копье раньше, чем это сделал царь. Александр рассердился на Гермолая и приказал его высечь. С этого момента оскорбленный юноша начал сколачивать группу недовольных с намерением убить царя (Арр., IV, 13, 3-4). Заговорщиков набралось человек восемь - десять. Они решили устранить царя ночью во время сна. Подготовка велась больше месяца, но по стечению обстоятельств намерение "пажей" не осуществилось: царь пропьянствовал всю ночь, и ночной караул, который должен был совершить убийство, утром был сменен. Один из молодых людей рассказал о неудавшейся попытке покушения своему другу, и слух быстро достиг Птолемея Лага, обо всем доложившего Александру. Молодые люди были схвачены, уличены во всем и казнены. Так официальная версия, очевидно созданная в ближайшем окружении царя, представила этот конфликт.
Аристобул и Птолемей называют вдохновителем заговора Каллисфена; прочие авторы пишут о том, что Александр ухватился за мысль объединить заговорщиков с историографом, чтобы отделаться от него. Видимо, все эти версии были известны Арриану, который сетует на то, что люди, бывшие участниками событий, представили их очень противоречиво (IV, 14, 3).
Несмотря на тенденциозное освещение заговора "пажей" античной историографией (традиционный прием конфликта царя и обиженных им лиц), в сочинениях древних авторов присутствуют важные моменты, дающие ключ к разгадке постоянного нарастания конфликтов между македонским царем и его соратниками.
Интересно проследить на материале заговора "пажей" социальную направленность оппозиции, установить закономерную связь с протестом Филоты и Пармениона, а также наметить линию дальнейшего развития событий в сторону активного неприятия войском и командирами миродержавных намерений Александра.
Хронологически заговор "пажей" произошел вскоре после убийства Клита на пиру в Мараканде. Очевидно, интервал между этими событиями не превышал нескольких месяцев - Клит погиб весной 328 г. до н.э., а Каллисфен был взят под стражу летом того же года в Кариатах (Бактрия), куда переехал двор царя после окончания карательных экспедиций в Согдиане (Страб., XI, 517). Значит, инцидент с Клитом еще не был забыт, когда был раскрыт заговор "пажей". Поэтому мы вправе установить определенную закономерность, связать воедино протест Филоты, Пармениона, Клита, Каллисфена и "пажей", выразивших общие настроения греков и македонян, приведенных царем на край обитаемого мира во имя желания стать его владыкой.
Сжато, почти конспективно излагает Арриан речь Гермолая перед войсковым собранием македонян, в которой он признался в намерении убить царя-деспота и тем освободить остальных соотечественников. Греческий историк приводит обвинения, выдвинутые телохранителем: несправедливая казнь Филоты и незаконная расправа с Парменионом, убийство Клита, введение персидских обычаев и проскинезы, недостойный для македонского царя образ жизни - продолжительные попойки, сменяющиеся в неположенное время сном (IV, 14, 2).
У Плутарха этой речи нет, Курций же более подробно перечисляет провинности царя перед македонянами. Основной упрек македонян Александру состоит в том, что он их, свободнорожденных, захотел сравнять с рабами, незаконно убил многих известных военачальников - Аттала, Филоту, Пармениона, Александра Линкестийца, Клита. И обвинение в измене, выдвинутое против Каллисфена, - пустая затея, никто из заговорщиков не подтвердил этого. А царь проливает кровь македонян как ненужную и грязную; он забыл о соотечественниках и на всех надел ярмо новых обычаев (Курц., VIII, 7, 8-10). Поэтому-то Гермолай заявил, что заговорщики намеревались убить "персидского царя", а не-вождя македонян, ставшего перебежчиком в стан врагов (Курц., VIII, 7, 8, 12).
Александр в ответной речи отверг обвинения заговорщиков, стараясь убедить войсковое собрание в том, что инициатива исходила от Каллисфена, что грек-олинфянин, неподсудный ему, - причина заговора "разбойников".
Защитительная речь царя построена Курцием в канонах стоической морали с примесью эпикурейства и скептицизма. Вот ее главные пункты: Александр действует разумно (не переходит рубежа умеренности), так как жалует победителей, но и не обижает побежденных; придя в Азию, не уничтожает народы, а приучает их к совместной жизни с македонянами; управляет ими как добрый царь, а не как кровавый тиран. В этом, по мнению римского историка, и состоит смысл усилий царя, которых не хотят понимать отдельные "бунтари", подбивающие на заговор людей непорядочных и корыстных.
Начатая в духе стоицизма речь Александра под конец обретает иное звучание, родственное скептицизму эпохи, отрицавшему ценность полисной идеологии и навязывавшему космополитические идеи. Проповедь норм скептиков более отвечала задачам становления эллинистических отношений, а поэтому скептические афоризмы: "Часто ложь, которой поверили, становится истиной" (Курц., VIII, 8, 14), "Покорность смягчает власть", "Милость царей и вождей обусловлена характером не только их самих, но и подчиненных" (Курц., VIII, 8, 8) - часто несли большую смысловую нагрузку, чем стоические.
Остается последний вопрос: какое имел отношение к заговорщикам Каллисфен и был ли он действительно связан с ними?
Большинство авторов, как указывает Арриан, не считали Каллисфена виновным (IV, 14, 1). Видимо, это были историки-перипатетики (александрийцы), из среды которых вышел Клитарх, положивший начало критической версии в изображении деятельности Александра Македонского[87]. Но сам Арриан, следующий версии Птолемея и Аристобула, точно также как и Плутарх с его моральной проповедью добродетели, разрушенной судьбой, обвиняет Каллисфена и жалеет Александра. Следовательно, то, что исходило от окружения царя, имело апологетическую направленность, а от противников восточной политики Александра - критическую.
Создавая образы своих героев, Арриан и Плутарх основывались на различных предпосылках: первый был стоик, второй считал себя перипатетиком (влияние школы Аристотеля через Теофраста несомненно). Однако облик Каллисфена, явно сниженный, весьма похож у этих двух античных авторов. У Арриана Каллисфен ведет себя неподобающим образом, не содействует преуспеянию царя (в чем состоит его назначение), а проявляет высокомерие и свободоречие (IV, 12, 6-7). Плутарх, сгущая краски, пишет, что у Каллисфена было много завистников, но он сам был виновен в этом, так как отказывался от приглашений, был мрачен, молчалив и, казалось, осуждал происходящее (Алекс, 53). Момент осуждения и неприятия политики Александра заговорщиками присутствует в любом из сочинений античной историографии, независимо от отношения их авторов к описываемым событиям.
У Арриана речи Каллисфена и Гермолая во многом схожи. Каллисфен, осуждая проскинезу, раскрывает принципиальные расхождения между взглядами царя и многих из его окружения; все это повторяет Гермолай перед судом македонского войска. И тот и другой ставили перед собой благородные цели - освободить греков и македонян от тирании царя-варвара. По мнению греческого историка, "пажи" по своей неопытности не могли сами действовать как заговорщики, их направлял Каллисфен, "внушивший этот дерзкий замысел" (IV, 14, 1).
Даже постоянно снижая образ Каллисфена, Плутарх вынужден признать его популярность среди молодежи и людей старшего поколения. Что же влекло к нему молодых и старых? Упорядоченный образ жизни, серьезность, независимость суждений. Он - племянник Аристотеля и поклонник учения перипатетиков о мудром и добродетельном философе-правителе, умело управляющем полисом и стремящемся к его благу. К Александру он примкнул, чтобы "вернуть на родину сограждан и восстановить родной город" (Плут., Алекс, 53). Этим сказано все: Каллисфен отправился в восточный поход ради блага греков, ради того, чтобы, возвратившись домой, можно было насладиться плодами военных побед и иметь необходимые средства для восстановления эллинской колонии Олинф, разрушенной Филиппом и насильно присоединенной к Македонии. Выходит, что высший долг гражданина - это забота о полисе и согражданах.
Много говорят об универсальном уме Аристотеля, охватившего огромный круг философских, естественно-научных и социальных проблем, но при этом часто забывают его промежуточное положение между эпохой классики и временем эллинизма, сказавшееся на его социальных воззрениях, постоянно колеблющихся между идеализмом и материализмом[88]. В вопросах социального устройства Аристотель остался верен полисной организации, предпочтительно управляемой людьми среднего слоя, так как в практической жизни не увидел подтверждения своим ранним идеалам, связанным с деятельностью умеренного философа-правителя. Этот круг ранних аристотелевских идей защищал Каллисфен, вступивший в единоборство с царем за интересы греков вообще и родного Олинфа в частности.
Однажды на званом пиру, при стечении множества гостей, Каллисфен произнес хвалебную речь македонянам. Она так пришлась по душе слушателям, что оратора почтили аплодисментами и забросали венками. Царь для забавы предложил историографу произнести речь, порицающую македонян. Тогда Каллисфен сказал, что только раздоры среди греков сделали Филиппа великим, что при всеобщей вражде и худшему достается почет. С этого момента, как полагает Плутарх, началось отчуждение между Каллисфеном, с одной стороны, и царем и македонянами - с другой (Алекс, 53). Но античный биограф ошибается: выступление Каллисфена отражало недовольство не только греков, но и ущемленных в правах македонян. В противном случае вряд ли его слушали бы с сочувствием молодые и старые воины, но он сказал то, о чем думали, негодуя в душе, старые македоняне, он спас их от введения позорного обряда проскинезы, первый отказавшись земно поклониться Александру.
Плутарх не одобряет поведения Каллисфена, но он не может не признать, что Гефестион, Лисимах и Гагнон очернили доброе имя историографа, утверждая, что он чрезмерно горд и мнит себя единственным человеком, сокрушившим тиранию. А молодежь, увлекавшаяся философией, тянулась к нему. Плутарх не скрывает, что клеветники и завистники преднамеренно распространяли всяческие домыслы вроде беседы Каллисфена с Гермолаем, когда якобы первый посоветовал юноше убить царя, чтобы прославиться (Алекс, 55). Здесь нетрудно обнаружить сходство с арриановским текстом, где Филота ведет разговор с софистом о необходимости убийства тирана. В изложении этой беседы Аррианом (IV, 10, 3) внимание заостряется на общественном звучании конфликта царя и Филоты: убийство тирана и ниспровержение его власти встретят должное одобрение греков[89]. У Плутарха же общественное подменяется личным: юный Гермолай, желая прославиться, обращается за советом к Каллисфену и тот направляет энергию юноши на корыстную цель - убийство царя.
Плутарх не всегда последователен, не всегда следует к намеченной цели прямым путем и часто избирает намеренно окольный, чтобы ярче высветить благородство Александра и порочность его противников. Но иногда, сам того не желая, Плутарх приводит сведения, не соответствующие его целям: он обвиняет во всем Каллисфена, но приводит свидетельства тех источников, которые сообщают, что никто из юношей даже под пыткой ничего плохого не сказал о Каллисфене. Александр в письме к Кратеру, Атталу и Алкете подтверждал это. В другом же послании, к Антипатру, царь писал о виновности Каллисфена и о том, что намерен сам его наказать, так же как и тех, кто прислал его. А этим человеком мог быть только Аристотель (Плут., Алекс, 55). Так, царь не сомневался, что Стагирит осуждал его восточную политику. "Впоследствии, - пишет Плутарх, - он (царь. - Авт.) стал относиться к нему подозрительно; зла не делал, но в их отношениях не было прежней горячей любви, они охладели друг к другу" (Алекс, 8).
Смерть Каллисфена остается одной из неразгаданных тайн истории. Источники полны противоречивых сведений на этот счет. Арриан приводит свидетельства Аристобула и Птолемея; в изложении первого, историограф по приказу царя был закован в цепи и в таком виде следовал за войском, пока не заболел и не скончался: у второго - Каллисфен прошел через пытки и был повешен (Арр., IV, 14, 3). Плутарх вспоминает эти версии, однако считает (ссылаясь на Харета), что историограф, пробыв в заключении семь месяцев (царь хотел его судить в присутствии Аристотеля), умер во время индийского похода "от ожирения и вшей" (Алекс, 55). У Курция Каллисфен - жертва злодейства царя, замучившего до смерти прекрасного молодого человека, защитника общественной свободы (VIII, 8, 21-22).
Видимо, официальная придворная традиция, отраженная в апологетических сочинениях Арриана и Плутарха, хотела скрыть расправу с Каллисфеном. Арриан уклоняется отличной оценки этих событий, скрываясь за свидетельствами Птолемея, Аристобула и прочих авторов. Плутарх, панегирист Александра, винит во всем Каллисфена, ставшего жертвой собственной невоздержанности. Осуждает Александра Курций, у которого более четко прослеживается влияние александрийских перипатетиков, учеников, последователей и доксографов Аристотеля, из чьей среды вышли сочинения, славящие Каллисфена. Древним был известен трактат "Каллисфен, или О печали" Теофраста, ближайшего соратника Стагирита, главы школы перипатетиков в течение 35 лет после смерти учителя.
Рассуждения о пагубности тирании и о признании подвига тираноубийцы повторяются в сочинениях античных историков, для которых понятие "восточный царь" синонимично тирании худшего качества, т.е. деспотии. Эти настроения не утратили своего значения и в эллинистических царствах Востока. Закон о тирании (III в. до н.э.), принятый жителями Илиона сразу же после смерти Лисимаха в правление Селевка, показывает, что устои рабовладельческой демократии не заглохли после времени Александра (Ditt., Syll3, 218).
Итак, то, что было высказано Каллисфеном, не было только его личным мнением, а отражало настроение многих греков и македонян. Однако у Александра было еще достаточно единомышленников среди командиров и войска, оперевшись на которых он смог повести армию в Индию.


[1] Датировка Авесты спорна. Новейшие исследователи склоняются к мысли, что она составлена во второй половине VII в. до н.э. и до начала VI в. до н.э., т.е. ранее времени завоевания Средней Азии Ахеменидами. См.: И. М. Дьяконов. История Мидии от древнейших времен до конца IV в. до н.э. М. – Л., 1956. С. 390 и сл.; Б. Г. Гафуров. Таджики. С. 52: Δ. Τουσλιανος, Ι. Μιρόκοβα. Είσαγωγή στην οτορια τού Έλληνοβακτριανού κράτους. Άθηναι. 1976. C. 9.
[2] M. M. Дьяконов. Очерк истории Древнего Ирана. С. 43, примеч. 45. Однако И. М. Дьяконов на основании одного переведенного и комментированного письма делает вывод о проникновении в лазуритовые копи Бадахшана ассирийских царей (И. М. Дьяконов. Ассиро-вавилонские источники по истории Урарту. ВДИ. 1951, №2. С. 35).
[3] Подробнее на эту тему см.: В. М. Массой. Древнеземледельческая культура Маргианы. М. – Л., 1959; М. М. Дьяконов. Сложепие классового общества в Северной Бактрии. СА. Т. 19. М. – Л., 1954.
[4] Модель такой колесницы имеется среди предметов амударьинского клада, найденного в районе Кобадиана в конце прошлого века. См.: СП. Толстое. Древний Хорезм. Опыт историко-археологического исследования. М., 1948. С. 225; O. M. Dalton. The Treasure of the Oxus with other Examples of Early Oriental Metal-Work. L., 1926, fig. 20–21, pi. IV.
[5] C. Miiller. Geographi Graeciae Minores, II, 302.
[6] I. Gerschevitch. A Grammar of Manichean Sogdian. Ox., 1954, с 245
[7] Б. А. Литвийский. Раскопки могильников на Восточном Памире в 1958 г. Археологические работы в Таджикистане. VI, 1961.
[8] O. M. Dalton. The Treasure of the Oxus..., с XXXIV-XXXV 19–20
[9] M. E. Массой и Г. А. Пугаченкова. Парфянские ритоны Нисы. Труды ЮТАКЭ. Т. IV, 1959. С. 20–21.
[10] В. М. Массой. Древнеземледельческая культура Маргианы. МИА, М. – Л., 1959, № 73.
[11] СП. Толстов. Приаральские скифы и Хорезм. XXV Международный конгресс востоковедов. Доклады советской делегации. М., 1960. С. 23.
[12] W. Tarn. Hellenistic Military and Naval Developments. Cambridge, 1930. C. 74; F. Altheim. Niedergang der Altem Welt. Bd I. Frankfurt am Main, 1951. С 21; СП. Толстов. Древний Хорезм. С. 225.
[13] Б. А. Литвийский, И. В. Пьянков. Военное дело у народов Средней Азии VI-IV ее. до н.э. ВДИ. 1966, № 3. См. также: История таджикского народа. Т. 1. С. 249; Д. Туслянос, И. Мирокова. Держава Александра Македонского. С. 33.
[14] И. Дройзен, Ю. Керст, В. Григорьев отождествляют Драпсаку с Андерабом (И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 69, прим. 9; J. Kaerst. Geschichte des Hellenismus. Bd II, с 431; В. В. Григорьев. Поход Александра Великого в Западный Туркестан. С. 39). Ф. Шварц и Ф. Альтгейм полагают, что Драпсака – это Кундуз (F. Schwarz. Alexanders des Grossen Feldzuge in Turkestan. 2 Auflage. Stuttgart. 1906. С 28; F. Altheim. Weltgeschichte Asiens in griechischen Zeitalter. Bd I. Halle, 1947. C. 167.
[15] В. Тарн допускает, что Александр применил здесь свой излюбленный тактический прием обхода противника и этим добился ухода Бесса с перевалов (W. Tarn. Alexander the Great. Vol. I. C. 66). См. также: Γ. Κορδατος. Ίστορια της Άρχαιας Έλλαδας. Т. 3. С. 246 и сл.
[16] Курций пишет о 8 тыс. бактрийцах, сопровождавших Бесса (VII, 4, 20).
[17] И. Л. Яворский. Путешествие русского посольства по Афганистану и Бухарскому ханству в 1878–1879 гг. Т. 1. СПб., 1882. С. 115–125.
[18] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 70, примеч. 13.
[19] Таких, по Курцию, набралось 900человек (VII, 5, 27).
[20] В. В. Бартольд. Исследования по истории Согдианы с древнейших времен до арабского завоевания (кончая 719 г.). Рукопись. Архив АН СССР, ф. 68, on. 1, № 14, л. 5; И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 70, примеч. 13; F. Schwarz. Alexanders des Grossen Feldzuge... С. 32.
[21] W. Tarn. Alexander the Great. Vol. II, с 275; он же. Alexanders Conquest of the Far East. – САН. Vol. VII, 1933, с 392; Шварц (Alexanders des Grossen Feldzuge... С 37) помещает бранхидов в Келифе.
[22] К. В. Тревер. Памятники греко-бактрийского искусства. М, – Л., 1940. С. 20.
[23] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 242, примеч. 18.
[24] В. В. Григорьев. Поход Александра Великого в Западный Туркестан. С. 43.
[25] К. В. Тревер. Александр Македонский в Согде. ВИ. 1947, № 5. С. 113.
[26] И. Дройзеп. История эллинизма. Т. 1. Приложение. С. 71, примеч. 19. О поимке и смерти Бесса см.: Α. Δασκαλακης. Ό Μεγας, Άλεξανδρος και ό Έλλννισμος. Άθηναι. 1963. С. 120; Γ. Κορδατος. Ίστορια της Άρχαιας Έλλαδας. Т. 3. С. 247 и сл.
[27] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 242–243.
[28] В. В. Григорьев. Поход Александра Великого в Западный Туркестан. С. 45. В современной исторической литературе высказывается мысль, что Бесс, будучи персом, не мог рассчитывать на широкую поддержку среднеазиатского населения. См.: История таджикского народа. Т. 1. С. 245–247.
[29] Пребыванию Александра Македонского в Средней Азии посвящено несколько работ в русской и советской историографии. См.: В. В. Григорьев. Поход Александра Великого в Западный Туркестан; К. В. Тревер. Александр Македонский в Согде; Л. В. Баженов. Средняя Азия в древнейший период (VI-II ее. до н.э.). Таш., 1937; СИ. Ковалев. Александр Македонский. С. 79–88; История таджикского народа. Т. 1. С. 236–274; P. M. Рахманова. Средняя Азия V-IV ее. до н.э. и поход Александра Македонского. Канд. дисс. Л., 1964; Б. Г. Гафуров. Таджики. С. 88–98; А. С. Шофман. Восстание Спитамена. «Уч. зап. Казанского ун-та». Т. 115, кн. 10, 1955; он же. Антимакедонское движение в Средней Азии (из истории борьбы среднеазиатских племен и народностей против македонского нашествия). – Вопросы всеобщей истории. Чебоксары, 1973. В зарубежной исторической литературе также имеется ряд работ на эту тему. См.: И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 238–269; Th. Zolling. Alexanders des Grossen Feldzuge in Central Asien. Eine Quellenstudien. 2 Auflage. Lpz., 1875; F. Schwartz. Alexanders des Grossen Feldzuge in Turkestan; см. также: Κ. Παπαρρηγόπουλος, Ίστορία τού Έλληνικου Έθνους. Т. 2. Άθηναι. 1955. С. 103 и сл.; Γ. Κορδατος. Ίστορια της Άρχαιας Έλλαδας. Т. 3. С. 243–251: Α. Δασκαλακης. Ό Μεγας, Άλεξανδρος και ό Έλλννισμος. С. 277 и сл.; Ι. Παπασταύρου. Ίστορία της Άρχαιας Έλλαδας. 1972. С. 390 и сл.; Д. Туслянос, И. Мирокова. Держава Александра Македонского. С. 33 и сл.
[30] В. В. Бартольд. Исследование по истории Согдианы с древнейших времен до арабского завоевания (кончая 719 г.), л. 5. А. С. Шофман считает, что восстание стало приобретать всеобщий характер (Восточная политика Александра Македонского. С. 446–467).
[31] Этот Танаис (Яксарт), берущий начало в Кавказских горах, впадал, по свидетельству Аристобула, в Гирканское море (Арр., III, 30, 7). Кроме того, Арриан сообщает, что «должен быть еще другой Танаис», о котором пишет Геродот (IV, 57). Этот Танаис древние отождествляли с Доном и считали естественной границей Европы и Азии (Страб., XI, 490, 491; Арр., III, 30, 8). В изложении Курция вообще нет четкого разделения между Танаисом – Доном и Танаисом – Яксартом (VII, 6, 12–13).
[32] И. Дройзен. История эллинизма. Т. I. С. 72, примеч. 25. Подробнее на эту тему см.: Н. Н. Негматов. Ходжент и Уструшана в древности и средневековье... Автореф. докт. дисс. М., 1968. С. 10 и сл.
[33] В. А. Лившиц. Согдийский посол в Чаче (Документ А-14 с горы Муг). Советская этнография. 1960, №2. С. 101–105.
[34] История таджикского народа. Т. 1. С. 255.
[35] В. В. Григорьев. Поход Александра Великого в Западный Туркестан. С. 55.
[36] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 72, примеч. 26.
[37] В. В. Григорьев. Поход Александра Великого в Западный Туркестан. С. 57. Это мнение разделяет Л. В. Баженов (Средняя Азия в древнейший период. С. 47–48).
[38] W. Tomaschek. Centralasiatische Studien. Wien, 1877. С. 57, 60; J. Kaerst. Geschichte des Hellenismus. Т. I, c. 437, Anm. 2.
[39] B. B. Бартольд. История культурной жизни Туркестана. Сочинения. Т. 2, ч. 1. С. 167–173; он же. К истории орошения Туркестана. Сочинения. Т. 3. С. 97–101.
[40] В. А. Ранов, Е. Д. Салтовская. О работах Ура-Тюбинского отряда в 1959 г. Археологические работы в Таджикистане в 1959 г. Вып. VII.
[41] Е. R. Bevan. The House of Seleucus. Vol. I. L., 1902, с 279.
[42] J. Droysen. Alexander des Grossen Zuge durch Turan – RMR Zweiter Jahrgang, 1834. C. 91–92; H. H. Негматов. О работах Ходжепитско-Уструшапнского отряда в 1955 г. APT. Ill, 1956. С. 33–34. Б. Г. Гафуров считает, что Александрию Эсхату следует искать в районе Ленинабада, включая территорию города («Таджики». С. 95).
[43] L. Cammings. Alexander the Great. Boston, 1940. С. 286–288.
[44] Behist, I, § 2; V, § 4. Надпись на серебряной пластине из Хамадана (древних Экбатан). М. М. Дьяконов, основываясь па эпиграфических памятниках времен Дария I, считает, что поход был против азиатских скифов, а не европейских. См.: М. М. Дьяконов. Очерк истории Древнего Ирана. С. 93.
[45] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 249.
[46] Там же. С. 52, примеч. 41. СИ. Ковалев потери греков и македонян при Гавгамелах (500 человек) дает по Диодору (СИ. Ковалев. Александр Македонский. С. 62).
[47] Б. А. Литвийский. Саки, которые за Согдом. Труды АН Таджикской ССР. Т. CXX. 1960. С. 94...
[48] J. Kaerst. Geschichte des Hellenismus. Т. 1. С. 432; U. Wilcken. Alexander der Grosse, с 143, 145; W. Tarn. Alexander the Great. Vol. I, c. 69.
[49] Курций сообщает, что из 3800 воинов, входивших в состав отряда Менедема, пало 2300 (VII, 6, 24; VII, 9, 21).
[50] Подробный перечень глав, рассказывающих о походе в Согдиану, был написан еще в древности. См.: Diodorus Sicilicus. Ίστοριςον Βιβλιοθήκη. Lipsiae, MDCCCXCII.
[51] Такому жестокому опустошению никогда не подвергалась долина Зеравшана ни до, ни после Александра (В. В. Григорьев. Поход Александра Великого в Западный Туркестан. С. 66–67).
[52] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 252.
[53] См. рецензию СП. Толстова на книгу: W. Tarn. Greeks in Bactria and India Cambridge, 1938. ВДИ. 1940, №3–4. C. 194–209.
[54] СП. Толстов. Древности Верхнего Хорезма. ВДИ. 1941, № 1 (14). С. 155–184;. Г. В. Григорьев. Городище Тали-Барзу. Краткий очерк. ТОВЭ. Т. 2. С. 87–104.
[55] Антиохию Маргианскую вспоминает Страбон, но ничего не говорит об основании в этом месте Александрии (XI, 516).
[56] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 76. 77, примеч. 34.
[57] Страбон приводит двойное название города: Бактра-Зариаспа (XI, 516).
[58] W. Tarn. Greeks in Bactria and India, с 114–115; J. Kaerst. Geschichte des Hellenismus. Bd I, c. 438–439; F. Reuss. Bactra and Zariaspa RMP. Bd LXII, 1907. C. 591–595; История таджикского народа. Т. 1. С. 262.
[59] СП. Толстов. Древний Хорезм. С. 341–342.
[60] М. М. Дьяконов. Очерк истории Древнего Ирана. С. 149.
[61] W. Tarn. Alexander the Great. Vol. I, c. 72; J. Kaerst. Geschichte des Helle- nismus. Bd I, c. 439.
[62] Курций (VIII, 1, 3) указывает, что мятежные бактрийцы совместно с 800 массагетскими всадниками начали опустошать близлежащие селения.
[63] В. Тарн считает их первыми туземными подразделениями в македонском войске (W. Tarn. Alexander the Great. Vol. I, c. 72).
[64] W. Tarn. Queen Ptolemais and Apama-CQ. Vol. XXIII, № 3–4, с 139–141.
[65] Г. А. Тирацян. Ахеменидские традиции в древней Армении. XXV Международный конгресс востоковедов. Доклады делегации СССР. С. 3; М. Rostovtzeff. np6fovoi. – JHS. Vol. LV, 1935. С. 65. K. B. Тревер высказывает предположение, что убийство Спитамена собственной женой следует рассматривать в связи с настроением среднеазиатской знати, которая к концу 328 г. до н.э. начала искать сближения с Александром (Александр Македонский в Согде. С. 120). А. С. Шофман присоединяется к этому мнению (Восточная политика Александра Македонского. С. 482).
[66] В. В. Григорьев. Поход Александра Великого в Западный Туркестан. С. 180–181.
[67] W. Tomaschek. Sogdiana С. 30–31.
[68] J. Marquardt. Wehrot und Arang. Leiden, 1938. С 75.
[69] История таджикского народа. Т. 1. С. 270.
[70] В. В. Григорьев. Поход Александра Великого в Западный Туркестан. С. 198; J. Marquardt. Wehrot und Arang. С. 75.
[71] История таджикского народа. Т. 1. С. 272.
[72] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 78, примеч. 69.
[73] W. Tarn. Alexander the Great. Vol. I-II; Ch. Robinson. Alexander the Great: the Meeting of East and West in World Government and Brotherhood. N. Y., 1947; M. Wheeler. Flames over Persepolis...
[74] Аристотель, Политика, VII, 2, 5, 1325в.
[75] Исократ пишет, что «эллинами теперь называют уже не людей, связанных кровным родством, а приобщившихся к нашему просвещению» (Панегирик, 50).
[76] А. Б. Ранович. Эллинизм и его историческая роль. С. 343.
[77] Ар. Dascalakis. Alexander the Great and Hellenism, с 25.
[78] Άπιστοτέλουσ. Ήθικα Νικομ. 1124(3 7–1125a 17.
[79] Г. А. Кошеленко. Восстание греков в Бактрии и Согдиане... С. 74 и сл.
[80] Ф. Энгельс. Поражение пьемонтцев. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 6. С. 416.
[81] Деятельности оппозиции во время восточных походов Александра Македонского посвящен ряд исследований советских историков: СИ. Ковалев. Македонская оппозиция в армии Александра: он же. Из истории македонской оппозиции в армии Александра. «Уч. зап. ЛГУ», № 112. Сер. истор. наук. Вып. 14, 1949: он же. Заговор пажей. Александр и Клит. ВДИ. 1949, № 3; А. С. Шофман. О социальной сущности македонской оппозиции в армии Александра; К. К. Зельин. К вопросу о социальной основе борьбы в македонской армии в 330–328 гг. С. 255 и сл.
[82] В. Тарн пишет, что философы стояли у царского трона и давали советы (В. Тарн. Эллинистическая цивилизация. С. 301).
[83] СИ. Ковалев. Заговор пажей. ВДИ. 1947, №-Ц
[84] Подлинные отрывки сочинений Каллисфена вошли в сборники: R. Неуег. Alexandri Magni Historiarum scriptores. Lpz., 1844; A Westermann. De Callisthene Olynhio et Pseudo Callisthene qui dicitur commentatio. Lpz., 1838–1842.
[85] Это подтверждает и Плутарх (Алекс. 72). Диодор пишет обратное: оракул Амона приказал чтить Гефестиона как бога (XVII, 115).
[86] Геродот, I, 214; Юстин, I, 8; II, 3.
[87] О Клитархе известно очень мало. Он жил в IV-III ее. до н.э. Известна его биография Александра из 12 книг: «Αί περί Άλεξανδπου Ίστοριαι» или «Τα περί Αλεξάνδπου». До нас дошло около 30 отрывков из Клитарха, собранных Р. Гейером и К. Мюллером в середине прошлого века.
[88] В. И. Ленин. Конспект книги Аристотеля «Метафизика». Полное собрание сочинений. Т. 29. С. 326.
[89] Здесь можно заметить также сильное влияние аристотелевских идей, высказанных в «Афинской политии», где заговору Гармодия и Аристогитона уделено много внимания (VII, 17–19).