ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Воцарение Александра и подготовка восточного похода

Несмотря на кажущуюся стабильность порядков, установленных Филиппом внутри Македонии и в покоренных землях, с его смертью сразу же пришли в движение центробежные силы, направленные на разрыв далеко не прочных уз зависимости от македонской власти.
Смерть Филиппа поставила перед Александром целый ряд неотложных проблем, от решения которых зависела не только судьба македонских завоеваний, но и само существование царства. Старая македонская знать мечтала о децентрализации государства, возврате к прежней системе разобщенных земель, возглавляемых представителями местных родов. При известии о гибели Филиппа пришли в движение соседние "варварские" племена фракийцев, иллирийцев, скифов. Возможно, в своем стремлении добиться распада царства македонские сепаратисты рассчитывали на поддержку фракийско-иллирийских племен, также заинтересованных в разобщенности Македонии[1].
Смерть Филиппа не оставила безучастным никого, кто прямо или косвенно был связан с македонским государством.
Быстрота и натиск, свойственные молодому Александру и не раз позже выручавшие его в сложных ситуациях, сыграли решающую роль в провозглашении его царем Македонии.
Сохраняя еще пережитки родоплеменных отношений, Македония в IV в. до н.э. не имела твердой наследственной царской власти. Царь, как первый из дружины, избирался войсковым собранием[2], поэтому было очень важно, кого войско провозгласит царем. Похоже, что симпатии македонской родовой знати склонялись к Аминте, племяннику Филиппа, отстраненному от власти дядей еще в 359 г. до н.э. Кроме того, потенциальным претендентом на македонский престол были сводный брат Александра Каран и новорожденный сын Клеопатры, второй жены Филиппа (Юстин, XI, 2, 3). Но македонский полководец Антипатр и сын Пармениона Филота, выражая настроение сподвижников Филиппа и желал предупредить династические распри, провозгласили Александра царем.
Двадцатилетнему Александру предстояло повести решительную борьбу с внутренними и внешними врагами за упрочение своей власти.
Его молодость и неопытность в государственных делах пробудили надежды представителей антимакедонских сил в Греции, а также северных "варваров" на освобождение от македонской зависимости. Но противники Македонии (в том числе и персы) не учли, что устранение Филиппа не означало ликвидации всего налаженного военного и административного аппарата страны, опиравшегося на хорошо обученную армию. Военачальники и войско поддержали Александра.
Первая из стоявших перед Александром неотложных задач заключалась в полном искоренении внутренней оппозиции. От успеха этой акции зависела прочность македонской власти в Греции и над соседними "варварами". Даже верность командиров и войска не давала Александру гарантии победы, ибо, как свидетельствуют источники, великое недоброжелательство, страшная ненависть и опасности окружали царя со всех сторон (Плут., Алекс, 11; Юстин, XI, 1, 2-3).
Друзья молодого царя - Гарпал, Неарх, Эригий, Птолемей, Гефестион, вернувшиеся после изгнания в Македонию, советовали Александру действовать убеждением, кротостью, подарками, чтобы заручиться симпатиями греков и "варваров". Но царь поступил совсем наоборот: он предпочел насилие уговорам, военное превосходство и неустрашимость - уступчивости врагам (Плут., Алекс, 11).
Расправа с внутренними врагами была короткой и жестокой: Геромена и Аррабея убили (Павсаний был заколот стражей на месте преступления), их брат Александр Линкестиец, первый приветствовавший молодого царя, получил прощение (позже, во время восточного похода, его имя опять встречается в числе заговорщиков). Возможных претендентов на власть - Амин-ту Карана и Клеопатру с младенцем - также убили по приказу Александра (Юстин, XI, 2, 1-3).
Предвидя неизбежность столкновения с Атталом, все родственники которого были уничтожены, Александр послал в Малую Азию верного Гекатея с приказом убить военачальника. Некоторые античные авторы сообщали, что Аттал вошел в сговор с афинянами против Александра, что Демосфен получил золото от персов для организации антимакедонской борьбы (Диод., XVII, 5, 1; Эсхин, III, 239) и что македонское войско в Малой Азии было готово поддержать мятежников (Диод., XVII, 4, 8).
Убийство Аттала пресекло действия враждебных Александру сил, войско было усмирено. В этом сыграл особую роль Парменион, сохранивший верность царю.
Упрочив свою власть, Александр заявил, что все осталось прежним, что переменилось только имя царя, а "бразды правления будут натянуты так же крепко, как и при его отце" (Диод., XVII, 2).
Намереваясь продолжать завоевательную политику Филиппа, Александр постарался еще больше поднять боевые качества македонского войска, сделать службу в армии популярной. Он освободил от уплаты податей тех, кто служил в войске; впоследствии такую же привилегию получили семьи погибших солдат (Арр., I, 16, 5; Юстин, XI, 1, 10).
Больше всего македонского царя беспокоила Греция, где известие об убийстве Филиппа вызвало деятельную подготовку к войне. До Александра дошли слухи, что Демосфен призвал афинян начать войну с Македонией и что фиванцы приняли решение изгнать его гарнизоны из Кадмеи и не предоставлять ему право быть гегемоном эллинов. Действительно, ситуация в Греции была очень сложной: этолийцы постановили вернуть из Акарнании своих изгнанников, высланных еще Филиппом; амвракиоты изгнали македонский гарнизон и установили демократическое правление, а аргосцы, элейцы и спартанцы стали питать надежды на автономию (Диод., XVII, 3, 2-5). Только энергичное и смелое вмешательство в греческие дела могло затруднить совместное выступление эллинских полисов против Македонии.
Именно так и поступил Александр, неожиданно для эллинов бросив армию в Фессалию.
Македонское войско двинулось берегом моря к Темпейской долине, зажатой с двух сторон горами Олимп и Осса. Вход в ущелье преграждали отряды фессалийцев, полные решимости бороться. В планы Александра не входило начинать кровопролитное сражение с фессалийским авангардом, и царь приказал в пологом склоне горы Осса вырубить ступени и по ним, обойдя противника, спуститься в долину Пенея. Фессалийцы не ожидали обходного маневра и очень испугались, обнаружив македонян у себя в тылу (Пол., IV, 3, 23).
После этого фессалийские города признали Александра гегемоном Эллады и обещали свою помощь в борьбе с остальными греками. Съезд амфиктионов в Фермопилах подтвердил право македонского царя на гегемонию, а Александр, со своей стороны, не скупился на обещания. Но среди собравшихся не было представителей Фив, Афин, Спарты (Диод., XVII, 4, 2-3).
Добившись подтверждения прав Македонии на Фессалию, Александр без промедления вторгся в Среднюю Грецию и расположился лагерем вблизи Фив. Появление македонян в Беотии, оказавшееся для греков неожиданным, внесло в их ряды смятение. Несмотря на призывы к войне, никто не был готов к ней. Теперь же, очутившись перед реальной угрозой расправы, греческие полисы запросили пощады.
Униженные просьбы греческих полисов о прощении свидетельствовали об их внутренней слабости, невозможности объединения даже перед лицом общего врага. Правда, демократические группировки не прекращали пропаганды идей совместной борьбы, но экономические причины и противоречия между Афинами, Спартой и Фивами делали эти усилия неэффективными.
Таким образом, всеобщее недовольство македонским господством в Элладе не было подкреплено реальными делами. Очевидно, расчет Александра в отношении Эллады строился на Коринфском соглашении греков с Филиппом, преднамеренно зафиксировавшем признание раздробленности Греции, и этот расчет не подвел македонского царя, столкнувшегося с неорганизованными выступлениями отдельных городов, не поддержанных другими полисами.
Сложность и нестабильность внутренней жизни Эллады давали в руки Александра разнообразные средства давления на греков, не столько военные, сколько дипломатические, - от подкупа и обещаний до шантажа и угроз. Судя по источникам, македонский царь всеми ими пользовался с равным успехом и неизменно одерживал верх в интригах, натравливая одни полисы на другие.
Смятение, охватившее Грецию, было напрасным. Александр и не думал о военном столкновении с бывшими союзниками своего отца. Во-первых, это было бы слишком опрометчиво, так как положение македонского государства со смертью Филиппа несколько пошатнулось, а врагов хватало и внутри и вне его. Во-вторых, Александр не ставил перед собой иных задач, кроме подтверждения тех прав, которые имел его отец в Элладе. Да и объективно ситуация на Балканах была такова, что Македония и Греция в равной мере нуждались друг в друге: эллинский мир был не в состоянии собственными средствами преодолеть внутренний кризис, а Александр без поддержки греков не мог начать восточный поход, ибо нуждался в людских ресурсах и денежных средствах; кроме того, он возлагал надежды на греческий флот, который по своим боевым качествам не уступал персидскому. Слабая обеспеченность македонского тыла также была одной из причин "гуманного" отношения Александра к эллинам.
Поэтому македонский царь, стоявший военным лагерем в Беотии, милостиво принял посольство афинян и просил только об одном (словно забыв антимакедонские призывы Афин) - прислать своих представителей в Коринф для обновления прежнего договора. Арриан по этому поводу пишет, что афиняне "в знак почтения к Александру согласились на большее, чем было дано Филиппу" (I, 1, 3). Свидетельство античного историка подтверждается отрывком одной аттической надписи, перечисляющей пункты договора македонского царя с Афинами и сообщающей об увенчании Александра двумя золотыми венками (С. I. Attic, II, 160).
Полномочные представители эллинских городов вновь собрались в Коринфе для подтверждения прав Александра быть гегемоном греков и возглавить их предстоящий поход против персов. Как и ранее, спартанцы отказались прислать своих уполномоченных под предлогом, что им от предков завещано не идти следом за другими, а самим быть предводителями (Арр., I, 1, 2). Как пишет Плутарх, множество государственных людей и философов собрались на Истме, чтобы приветствовать молодого царя. Александр уже настолько привык к атмосфере поклонения и обожания, что недоумевал, почему не явился философ-киник Диоген Синопский. Царь со свитой отправился к нему сам. Философ безмятежно лежал, греясь на солнце. Он даже не изменил позы, увидев царя в окружении придворных. И когда Александр спросил Диогена о его желании, философ спокойно ответил: "Не затмевай мне солнца!" Античный биограф пишет, что македонский царь был в восторге от ответа мудреца и будто бы сказал своим приближенным, что если бы он не был Александром, то хотел бы быть Диогеном (Плут., Алекс, 14; Паве, II, 2, 4).
Этот широко известный анекдот из жизни молодого Александра Плутарх вводит в повествование, чтобы показать личные качества македонского царя, сочетавшего в себе достоинства воина и мудрость философа.
Все источники сообщают, что на съезде в Коринфе Александр тактично, без нажима, просил греков вручить ему верховное начальствование войсками Эллады в походе против персов (Арр.,.1, 1, 2). И царь так расположил к себе эллинов, что они назвали его полномочным стратегом Эллады и поручили вести их против персов, виновных в осквернении греческих святынь (Диод., XVII, 4, 9).
Уже в своем первом совершенно самостоятельном предприятии по усмирению греков Александр проявил качества полководца и государственного деятеля, действующего применительно к обстоятельствам, проявляющего решительность и упорство и наряду с насилием использующего обещания и уступки.
Первый после воцарения Александра поход в Грецию закончился Коринфским общегреческим съездом, подтвердившим неизменность македонских прав на Элладу и твердую решимость союзников в скорейшем времени начать поход на Восток.
Видимо, малоазийские и островные греки (от Родоса до Тенедоса) горячо поддерживали идею восточного похода и освобождения их от персидской зависимости. 10-тысячный авангард македонского войска, отправленный еще Филиппом в Малую Азию, встретил сочувствие эллинского населения и помог отложению от персов таких важных в стратегическом отношении городов, как Кизик и Эфес, где к власти пришли демократические группировки, свергнувшие проперсидски настроенных олигархов. Вероятно, Тенедос также уничтожил олигархическое правление и принял сторону Александра, заключив с ним и с греками договор в нарушение Анталкидова мира (Арр., 11,2, 23). Кроме того, Плутарх в одной из своих философских диатриб (род беседы) указывает, что философ-платоник Дилий, посланный эллинами Азии к Александру, убеждал царя как можно скорее начать восточную кампанию, указывая на бедственное положение греков при персидском владычестве (Против Колота, 32).
Но ни желание македонского царя, ни усилия греческих олигархов, ни призывы азиатских эллинов к Александру не имели решающего значения: восточный поход откладывался; его нельзя было начинать в обстановке полуусмиренной Греции и готовых вторгнуться в Македонию северных "варварок". Правда, приход Александра во главе войска в Фессалию и Беотию отрезвил греков, заставил их на время расстаться с мечтой о независимости и вынудил безропотно принять македонское господство, но все же бурный взрыв антимакедонских настроений при известии о смерти Филиппа показал всю непрочность македонской власти в Элладе и сомнительную верность греков как союзников в предстоящем походе. Эти факторы, конечно, должен был учитывать Александр в своей политике заигрывания с греками, рассчитанной на приобретение большего числа сторонников в Элладе и на подавление местнических настроений отдельных греческих городов, особенно тех, во главе которых стояли демократические группировки - проводники антимакедонской политики.
На Коринфском съезде Александр, как сообщают источники, просил эллинских "союзников" вручить ему командование объединенными силами во время похода на Восток, т.е. македонский царь хотел быть только стратегом-автократором - военным руководителем - в персидском походе, а не повелителем греков. Этому свидетельству античных авторов (Арр., I, 1,2; Диод., XVII, 4, 9) некоторые историки придают особое значение, стараясь при случае подчеркнуть, что поступками Филиппа и Александра руководили не корыстные цели, а задачи сплочения греков и организации совместного похода на Восток, что македонские цари никогда не вмешивались во внутренние раздоры греческих группировок, а находились как бы выше эллинских дрязг, верные своему назначению - объединению греков[3]. Но источники приводят совсем иные факты: и Филипп и Александр преднамеренно разжигали в Греции вражду между демократами и олигархами, поддерживая то одних, то других, избегая тем самым организации общегреческого сопротивления македонскому господству. Даже кажущаяся непоследовательность македонской политики (в Греции македонские монархи опирались на олигархов, а в Малой Азии и на островах - на демократов) вполне закономерна: союз с эллинским зажиточным слоем обеспечивал прочность позиций Македонии в Элладе, а лозунг сближения с демократическими группировками азиатских греков был направлен против персидской власти, опиравшейся на олигархических деятелей. Но в дальнейшем Александр в Малой Азии больше содействовал греческим олигархам, что видно из его указов о возвращении в свои города бывших тиранов и олигархов[4]. Скорее всего, в "непоследовательности" Филиппа и Александра заключалась гибкость их внешней политики, всецело служившей македонским интересам.
Так из трех основных задач, стоявших перед Александром, - расправа с оппозицией внутри страны, наведение порядка в Греции и усмирение северных племен, фракийцев и иллирийцев, - две первые были успешно решены македонским царем в короткий срок (менее чем за полгода). Теперь следовало привести к покорности фракийско-иллирийские племена, угрожавшие безопасности северных границ Македонии.
Получив известие о восстании иллирийцев и трибаллов, Александр, занятый подготовкой восточной кампании, счел необходимым предпринять поход в их земли, так как нельзя было уходить в Азию, оставляя в тылу незамиренные племена (Арр., I, 1, 4).
Весной 335 г. до н.э. македонское войско двинулось из Амфиполя на восток вверх по долине Несса и, перейдя реку, оставило позади себя город Филиппы. Арриан, описавший эти события, пишет, что на десятый день Александр подошел к горам Тема. Видимо, заранее предвидя военное столкновение с "варварами", македонский царь потребовал от Византия посылки судов в устье Истра для поддержки с моря действий сухопутных сил.
Как ни рассчитывал Александр на внезапность своего появления в землях фракийцев, "варвары" (трибаллы) и "независимые горцы" (одриссы) укрепились на вершине Гема, установив наблюдение за узким проходом в ущелье. Не надеясь разбить врага в открытом бою, трибаллы придумали план уничтожения македонского войска: на вершину горы они подняли множество повозок, которые должны были служить им прикрытием от вражеских стрел и вместе с тем стать грозным оружием против вражеского войска. Трибаллы рассчитали, что, как только македоняне плотным строем взберутся по тропинке на гору, им на голову обрушатся повозки (Арр., I, 1, 6-7).
Но Александр нашел выход из затруднительного положения: он приказал фалангитам там, где это можно, расступиться, чтобы повозки падали в проход, а где нельзя, - лечь плотно на землю и прикрыться щитами.
И случилось так, как предполагал Александр: фракийцы сбросили на головы македонской пехоты смертоносные повозки, но ряды фалангитов расступились или легли, прикрывшись щитами, и все воины остались живы. Воодушевленные чудесным спасением, македоняне бросились вперед. Верно считая самым уязвимым местом фалангу, Александр приказал впереди нее поставить лучников для отражения вражеских атак, а сам во главе агемы, щитоносцев и агриан стал на левом крыле.
Лучники остановили наступление "варваров", а фаланга отбросила их назад, так что не потребовалось вмешательства конницы. Легковооруженные "варвары" не выдержали натиска македонской фаланги и разбежались кто куда. Погибло их около полутора тысяч, в плен взяли мало: они хорошо знали местность и быстро бегали. Жены и дети фракийцев попали в руки македонян (Арр., I, 1, 11-13).
Античная историография не сохранила сведений о численности македонского войска в "северном походе". Лишь сопоставление некоторых мест "Анабасиса" Арриана дает возможность уточнить количественный и качественный состав армии Александра в этой операции. Описывая переправу через Истр, Арриан сообщает о четырех илах всадников, т.е. приблизительно о 1500 воинах (I, 3, 6), далее называет таксисы Кена, Пердикки (I, 6, 9-10) и фалангитов Мелеагра и Филиппа (1, 4, 5). Кроме того, античный историк говорит об использовании македонским войском метательных машин и снарядов (I, 6, 8). Ясно, что не только численный перевес[5], но и оснащенность новейшим оружием помогли Александру нанести поражение фракийцам.
Ободренный первой победой над фракийскими племенами, Александр перешел Гем и двинулся против трибаллов, царь которых Сирм, зная заранее о приближении македонского войска, укрепился на одном из лесистых островков Истра, собрав туда всю добычу, женщин, детей и часть воинов.
Разведав, что трибаллы разбивают военный лагерь у реки Лигин, македонский царь повернул обратно и застал противника врасплох. Трибаллы рассеялись в прибрежном лесу в ожидании подходящего момента для рукопашной схватки. Но Александр приказал выставить вперед лучников и пращников, рассчитывая градом стрел и камней заставить противника выйти на открытое место, с тем чтобы ввести в бой фалангу. Замысел Александра удался, и как только трибаллы вышли из укрытия, на них двинулась в центре фаланга, а на флангах - конница. "Варвары" бежали в лес, оставив на поле боя 3 тыс. убитых; наступившая ночь не дала возможности македонянам преследовать противника. Потери Александра были ничтожны - 11 всадников и около 40 пехотинцев (Арр., I, 2, 6-7).
Путь к Истру был расчищен, и через три дня македоняне достигли устья реки, где их уже ждали пять военных кораблей, пришедших из Византия. Но посаженные на них лучники и гоплиты не сумели высадиться на островке, где укрылись "варвары": течение реки в этом месте было быстрым и враг не давал пристать к берегу. Пришлось македонскому отряду вернуться ни с чем (Арр., 1,3, 4.).
Пока Александр прикидывал, с какой стороны лучше атаковать островную цитадель трибаллов, живущие за Истром геты собрали на берегу войско в 4 тыс. всадников и около 10 тыс. пеших, выказывая недоброжелательство к пришельцам.
Александр принял решение форсировать Истр и заставить кочевников заключить с ним союз, чтобы закрепить новую границу государства на севере.
Собрав все имеющиеся суда и челноки местных жителей, а также приказав набить сеном кожаные палатки, македонский царь под прикрытием ночи переправил часть войска (1,5 тыс. всадников и 4 тыс. пехотинцев) на вражеский берег. С наступлением утра засевшее в высоких хлебах войско вышло на открытое место и построилось в боевом порядке: фаланга - в центре, конница - на флангах. Геты не выдержали первой же атаки и бежали в свой плохо защищенный город, отстоявший от Истра на 30 стадий. Македоняне пустились преследовать кочевников. Александр разрушил город гетов, а захваченные ценности велел переправить за Истр в приморские греческие полисы, зависимые от Македонии. Геты бежали в степи. Преследовать их дальше не имело смысла, так как Александр не собирался завоевывать эти земли; поэтому, устрашив кочевников, македоняне возвратились в лагерь за Петром (Арр., I, 4, 1-5).
Вскоре к Александру прибыли послы от царя трибаллов Сирма и от кельтов, живших у Ионийского залива (Адриатическое море). Они просили заключения мира с македонским царем (Арр., I, 4, 8; Страб., VII, 301). Мир с ними был подписан, безопасность северных границ царства восстановлена, и Александр решил поскорее вернуться в Македонию через дружественные земли агриан и пеонов, царь которых Лангар уже имел связи с Филиппом. Но известия из Иллирии заставили войско повернуть обратно: Клит и Главкий, правители соседствующих племен, объединились с племенем автариатов и решили уничтожить армию македонян в горных проходах.
Александр совместно с агрианами и пеонами совершил набег на автариатов, разграбил страну и унес богатую добычу (Арр., I, 5, 3). Хуже дело обстояло с другими иллирийцами: Клит захватил пограничную македонскую крепость Пелион, а Главкий занял горные подступы к городу.
Первым побуждением македонского царя было взять крепость приступом, но, оценив сложность своего положения (в его тылу находилось войско тавлантов), он решил предпринять психологическую атаку на противника. Александр произвел несколько перестроений фаланги и, наконец, поставив ее клином, на глазах изумленных "варваров" повернул на возвышенности, занятые иллирийцами. И враг, не выдержав одного грозного вида фалангитов, отступил в беспорядке. Ночью македоняне напали на иллирийский лагерь и уничтожили множество врагов. Они преследовали иллирийцев до самых гор в земле тавлантов, куда бежал и их вождь Клит. Так был отбит Пелион.
Отрывочные свидетельства источников не дают полных сведений о степени зависимости иллирийско-фракийских племен от Македонии. Все же Арриан (II, 7, 5) и Диодор (XVII, 17) сообщают о подразделениях "варваров" из Иллирии и Фракии, принявших участие в походе греков и македонян на Восток. Даже если эта зависимость и не была полной, то, вероятно, северные народности Балкан платили Александру дань и обязывались поставлять свои отряды в македонское войско[6]. Эту же мысль подтверждает другой отрывок Арриана из несохранившегося труда по истории диадохов, где античный историк упоминает, что Александр, отправляясь в поход на Восток, вверил Антипатру управление не только Македонией и Грецией, но и фракийцами, иллирийцами, трибаллами, агрианами (Арр., Τα μετα Άλεξ.,7).
"Северный поход" пришел к концу. Был ли Александр доволен достигнутыми успехами? Несомненно. Безопасность северных границ Македонии была гарантией мирной жизни для страны и возможности использования ее военных сил в других местах. Ведь фракийские земли, богатые полезными ископаемыми (золото, серебро) и усеянные греческими городами-колониями, были крайне нужны развивавшейся македонской экономике. А северная Иллирия играла роль защитного вала для центральной Македонии, предохраняя ее от набегов кочевников.
Достижение мирного соглашения с гетами также способствовало укреплению границ царства по Истру, давало некоторую гарантию от набегов в будущем. Правда, геты не были надежными союзниками, но между ними и македонянами располагались фракийцы, покорности которых Александр добился применением силы.
Чем же объясняется слабость северных "варваров" и непобедимость македонского оружия? Видимо, тем, что фракийско-иллирийские племена не входили в централизованное государственное объединение, а поэтому не располагали единым регулярным войском. Судя по источникам, их вооружение, по преимуществу легкое, годилось только для ближнего боя, для рукопашной схватки, чего всегда старательно избегал Александр, предпочитавший обрушить на врага град стрел и камней, а потом ввести вдело конницу и фалангу, действовавших в постоянном взаимодействии. Все свидетельства Арриана показывают, что трибаллы и иллирийцы не выдерживали натиска фаланги-тов и разбегались, почти не оказывая сопротивления. Совершенно ясно, что военная организация Македонии была намного выше ополченческих разрозненных отрядов северобалканских племен, которым были неизвестны греко-македонские методы ведения войны.
Но успешное завершение "северного похода" еще не позволило начать восточную кампанию: события в Греции опять потребовали незамедлительного прихода туда македонского царя с войском.
Историю второго после смерти Филиппа выступления греческих городов довольно подробно излагают Арриан и Юстин. Античные авторы пишут, что поводом для восстания послужило известие о гибели Александра в Иллирии. Казалось, что зажженную спичку вражды поднесли к уже заготовленному костру: слуха о смерти Александра в сражении с трибаллами было достаточно, чтобы греки поднялись на борьбу.
Зачинщиками восстания греков источники называют Демосфена и фиванских демократов, которые своими речами склоняли народ на открытое выступление против македонян. В подтверждение своего сообщения о гибели Александра афинский оратор привел свидетеля, который говорил, что он сам был ранен в том бою, в котором пал царь (Юстин, XI, 2, 8). Так было в Афинах, а в Фивах демократы, "прикрываясь именем свободы", призывали сбросить македонское иго. И все поверили в смерть македонского царя, от которого долгое время не поступало никаких известий (Арр., I, 7, 2-3). Этот непроверенный слух изменил настроение почти всех греческих государств, которые немедленно начали уничтожать и осаждать македонские гарнизоны (Юстин, XI, 2, 9).
Сохранились несколько противоречивые свидетельства древних о том, что в эту общегреческую борьбу включилась Персия, желавшая силами самих греков добиться ослабления Македонии, чтобы сделать невозможным осуществление восточного похода.
Александр в письме Дарию (по версии Арриана) упрекает персидского царя в подстрекательстве греков к восстанию и сообщает о его желании подкупить эллинские города и о том, что его денежную помощь приняли только одни спартанцы (Арр., II, 14, 6). Юстин, Диодор и Плутарх представляют дело по-иному. Демосфен будто бы получил от персов 300 талантов золотом, чтобы начать военные действия против македонян, а также состоял в переписке с военачальниками Дария и помог фиванцам оружием (Юстин, XI, 2, 7; Диод., XVII., 4, 8; Плут., Демосфен, 20, 23). Характерно, что все эти упреки, адресованные вождю афинской демократии, древние авторы почерпнули из речей его противников - ораторов Эсхина и Динарха, обвинявших Демосфена в получении взятки от персов (Эсхин, III, 239; Динарх, Против Демосфена, 18-20).
Но не только Афины и Фивы начали готовиться к борьбе с Македонией. Воинственные настроения господствовали также в Аркадии, Элиде, Мессении, Этолии.
Военные действия начали Фивы. Фиванцы выманили из Кадмеи, городской цитадели, начальников македонского гарнизона Аминту и Тимолая и убили их (Арр., I, 7, 1). Потом вокруг крепости выкопали глубокий ров, обнесли его частоколом, чтобы осажденные не могли получить никакой помощи извне, и начали осаду (Диод., XVII, 8, 3-4). Предусмотрительные афиняне ограничились посылкой оружия в Фивы.
Античные историки пишут, что македонский царь очень серьезно отнесся к событиям в Греции, считая, что пожар, вспыхнувший в Фивах, может перекинуться на Афины, Спарту, Этолию и вообще навесь Пелопоннес (Арр., I, 7, 4; Плут., Алекс, 11; Диод., XVII, 8, 2; Юстин, XI, 2,10). Он понимал, что действовать надо без промедления. И он, не раздумывая, бросил войско в Грецию. Быстрым маршем оно прошло через Эордею и Элимиотиду и на седьмой день достигло Пелины в Фессалии. Спустя еще шесть дней, минуя Фермопильское ущелье, македонская армия дошла до Беотии.
Когда армия Александра уже находилась в Онхесте, в 50 стадиях от главного города Беотии, в Фивах еще только узнали, что македонское войско миновало Фермопилы. Фиванские демократы успокаивали народ, говоря, что это - войско, посланное Антипатром, и что его ведет Александр Линкестиец, сын Аэрона. Сомнения рассеялись на следующий день: македонский царь стал лагерем вблизи Фив.
Источники единодушны во мнении, что Александр пришел в Грецию с целью не карать, а примирять. Однако под стенами Фив собралась 33-тысячная македонская армия (Диод., XVII, 9, 3), готовая в любую минуту открыть военные действия. Видимо, македонский царь, как и прежде, рассчитывал на постоянное несогласие эллинов между собой и на их неспособность выступить единым фронтом. Даже если македонский царь не помышлял о войне с греками, он, бесспорно, хотел их поразить многочисленным, закаленным в боях войском, которое еще при Филиппе не знало поражений и с которым Александр собирался уничтожить персидское царство (Диод., XVII, 9, 3).
Не собираясь первым начинать военные действия и справедливо полагая, что один город вряд ли отважится сразиться с такой многочисленной армией, Александр некоторое время выжидал, надеясь, что Фивы запросят пощады и пришлют посольство для заключения мира (Арр., I, 7, 7; Плут., Алекс, 11; Юстин, XI, 3, 6). Но фиванцы думали иначе и на совете командиров приняли решение бороться за свободу и начать войну с Македонией (Диод., XVII, 9, 1).
Александр, сделав вид, что готов простить Фивы за необдуманный шаг, выставил только одно условие - выдать Феника и Профита, зачинщиков возмущения, обещая всем прочим неприкосновенность. А фиванцы в ответ, словно издеваясь над македонским царем, потребовали выдачи им Антипатра и Филоты. Это означало прямое объявление войны.
Фиванцы предприняли вылазку за стены города и обстреляли передовые македонские посты, убив нескольких солдат. Александр отбросил смельчаков обратно, послав против них лучников и легковооруженных воинов (Арр., 1,7,9).
После этого инцидента македоняне перенесли свой лагерь к городским стенам, поближе к Кадмее, чтобы оказать помощь осажденному гарнизону.
Пока македонский царь тянул время, в Фивах разгорелась ожесточенная борьба между сторонниками примирения с Александром - олигархами и его заклятыми врагами - демократами. Первые убеждали народ примириться с царем, вторые призывали к войне; демократов поддержали и беотархи (Арр., I, 7, 11).
Подробности рокового для Фив сражения с македонским войском приводит один Арриан. Будучи автором апологетического направления, он старается показать македонского царя в привлекательном свете, свалив всю вину на полководцев Пердикку и Аминту, напавших на передовой отряд фиванцев. И только после этого Александр двинул остальное войско, опасаясь, как бы Пердикка, овладевший уже вторым защитным палисадом, не оказался в окружении.
Поначалу инициативой владели македоняне. Они начали преследование противника по дороге, ведущей к храму Геракла, но, как только фиванцы, повернув, бросились в контратаку, македонские лучники побежали, а их командир Эврибот был убит.
В этот критический момент в бой вступила фаланга, оттеснившая фиванцев к городу, причем те в спешке отступления забыли закрыть ворота, и македоняне проникли внутрь. Гарнизон, запертый в Кадмее, получил свободу действий; часть его присоединилась к той части македонского войска, которая билась у храма Амфиона, другая устремилась к агоре, где также завязалось сражение. Воспользовавшись отсутствием стражи на стенах, македоняне проникали в город со всех сторон. Фиванцы, скованные натиском наседающего противника, с большим трудом отбивались, уже не помышляя об организованной обороне. Рассеянные по всему городу всадники, не видя спасения, устремились в открытые ворота и бежали в окрестные поля; за ними кинулось пешее войско.
И тогда началась жестокая расправа с безоружными людьми (Арр., I, 8, 8). При уничтожении мирных жителей особенно усердствовали платейцы, фокийцы и прочие беотийцы, вымещавшие на стариках, женщинах и детях свои прежние обиды. Никто не был пощажен, убивали в домах, на улицах, в храмах. Такого великого бедствия Греция не знала со времен сицилийской катастрофы (Арр., I, 9, 1-2).
Только наступление ночи прекратило бессмысленное уничтожение невинных людей. Потери фиванцев достигли 6 тыс. убитыми, а македонян погибло около 500 (Диод., XVII, 14; Плут., Алекс, 11).
Но и жестокое поражение Фив не могло умилостивить Александра и удовлетворить его жажду мести. Царь намеревался преподать фиванцам такой урок, чтобы отбить у всех греков охоту к выступлениям против македонского владычества.
Александр вполне мог действовать военной силой и воспользоваться правом победителя, чтобы наказать фиванцев так, как он считал нужным. Но куда дальновиднее было бы учинить расправу с Фивами руками самих греков. Когда собрался Союзный совет для определения меры наказания побежденным, громче всех звучали голоса сторонников Македонии - платейцев, орхоменцев, феспийцев, чьи города были разрушены фиванцами и восстановлены Филиппом. Представители союзных Александру полисов также упрекали Фивы в жестокости и указывали на их приверженность персам во время греко-персидских войн в ущерб свободе Эллады[7]. Поэтому фиванцы ненавистны всем народам, говорили послы, и все требуют для них наказания не только за вероломство, но и за порочащую их славу сообщников "варваров" с древнейших времен (Юстин, XI, 3, 8-11).
Характерный штрих сообщает Диодор, указывающий, что перед штурмом Фив Александр призывал восставших одуматься и перейти на его сторону. Но мятежники ответили царю, что они призывают в союзники к себе всех, кто хочет с их помощью и при поддержке персидского царя освободить Элладу от тирана. После такого ответа Александр, "озверев душой", приказал начать атаку на город (Диод., XVII, 9, 5-6).}
Александр действовал в своих интересах, использовав враждебное отношение части греков к фиванцам. Исподволь оказывая нажим на Союзный совет, македонский царь как будто держался в стороне, дав возможность грекам, питающим злобу к Фивам, излить свою ненависть на головы побежденных. Формально и царь, и его союзники действовали справедливо, определяя меру наказания для провинившихся. Ведь Коринфское соглашение (338 г. до н.э.), зафиксировавшее мир в Элладе, содержало особый пункт, предусматривавший суровое наказание как за измену общегреческому делу для тех, кто выступал инициатором враждебных действий против Филиппа или его преемников (Ditt., SylP, 260). Кроме того, политическим изгнанникам запрещалось осуществлять походы с военными целями для ниспровержения существующего строя (Псевдо-Дем., XVII, 16). Таким образом, Коринфское соглашение в том виде, как оно было оформлено и утверждено при Филиппе, устанавливало прямую зависимость эллинских городов от Македонии, причем нарушение этого принципа влекло суровую кару.
Но Александр, как и его отец, в греческих делах предпочитал действовать больше дипломатическим, чем военным путем. Невольно напрашивается сравнение между политикой Филиппа после Херонейской битвы и действиями Александра после фиванского восстания. В Херонейской битве принимали участие многие греки, в том числе афиняне и фиванцы. Но, нанеся эллинам тяжелое поражение, Филипп весь свой гнев обрушил на Фивы, формально нарушившие с ним договор. А Афины, игравшие главенствующую роль в организации всегреческого сопротивления, отделались тогда умеренными условиями мира с победителем. Сходная ситуация возникла в 335 г. до н.э., когда Александр, взяв штурмом Фивы, уничтожил сам город, а его жителей продал в рабство. И на этот раз афиняне оказались словно бы непричастны к антимакедонской борьбе, хотя есть свидетельства, что фиванцы получили оружие от Афин (Плут., Дем., 23; Диод., XVII, 8). Даже с правовой точки зрения Афины нарушили Коринфское соглашение как после смерти Филиппа, так и теперь, предоставив политическое убежище фиванским изгнанникам. Однако всего этого Александр вроде бы не замечал, рассчитывая добиться с Афинами соглашения и как можно суровее наказать восставшие Фивы. Если бы македонский царь действовал в Греции только грубой силой, то, возможно, его успехи в эллинских делах были бы ничтожны, так как он восстановил бы против себя всех греков. А гибкая политика "разделяй и властвуй", ловко маскировавшая захватнические цели, была выгодна Александру, пока еще нуждавшемуся в союзниках, эллинском флоте и в безопасности македонского тыла.
Если даже оставить в стороне прежние прегрешения фиванцев, то они были виновны в нарушении двух пунктов Коринфского соглашения - развязывании войны против Македонии и возвращении политических изгнанников. Не отрицая тяжкой вины полиса, Клеад, пленный фиванец, приведенный на Союзный совет, в своей речи старался оправдать соотечественников, указывая, что они повинны не в измене, а в легковерии, ибо приняли за истинное известие о гибели царя. При взятии города фиваццы уже потеряли 6 тыс. молодых воинов, и это - достаточная плата за заблуждение. И теперь Клеад от лица граждан просит царя пощадить город, родную землю, совсем безвинных и бессильных стариков и женщин (Юстин, XI, 4, 1-б)[8].
При сравнении материалов источников, касающихся фиванского восстания, обращает на себя внимание почти полное единодушие античных авторов апологетического направления, обвиняющих греков в жестокой расправе. Характерно, что источники в своем большинстве представляют дело так, что не Александр творил суд, а союзники, которым он поручил распорядиться судьбой Фив (Арр., I, 9, 9), и что царь очень гордился тем, что внял жалобам своих приверженцев и, следуя постановлению Совета, срыл город, внушив великий страх грекам (Диод., XVII, 14, 4). Вообще источники апологетического направления всю вину за уничтожение Фив возлагают на "единоплеменников, движимых старинной ненавистью и гневом божества" (Арр., I, 9, 6). Плутарх, очевидно для смягчения сцен дикой расправы с восставшим городом, включает в повествование рассказ о смелой Тимоклее, убившей фракийского воина-грабителя и приведенной на суд к царю. Но страшный в гневе, Александр был милостив к побежденным и велел отпустить женщину, как только узнал, что она - сестра фиванского стратега, погибшего в Херонейской битве (Плут., Алекс, 12). В изложении проалександровских авторов, царь действовал только с соизволения Союзного совета, а не по своей воле. Сам он жалел фиванцев, и, когда в азиатском походе к нему приводили пленных наемников из Фив, он ко всем относился мягко (Плут., Алекс, 13). Источники критического направления несколько иначе рисуют события и, не снимая с греков вины за фиванскую катастрофу, подчеркивают, что македоняне отнеслись к восставшим хуже, чем положено относиться к врагу (Диод., XVII, 13), что царь не внял просьбам побежденных о пощаде и распродал всех оставшихся в живых по высокой цене[9].
Александр как гегемон всегреческого союза поступал вполне "законно", исполняя предписание эллинов об уничтожении Фив: "Город срыть до основания, а землю, кроме священной, разделить между союзниками; детей, женщин и фиванцев, оставшихся в живых, кроме жрецов, жриц, друзей Филиппа или Александра и македонских проксенов, продать в рабство" (Арр., I, 9, 9). Такова была воля Союзного совета, а вернее - самого Александра, хотевшего положить конец неповиновению эллинов. Расчет царя был прост: стертый с лица земли многолюдный город служил наглядным предостережением для всех, кто был намерен посягнуть на прочность македонского господства в Элладе[10].
Показательно, что больше в Элладе не нашлось смельчаков выступать против Македонии, и на протяжении всего похода Александра в глубины Азии не отмечено ни одного волнения в греческих городах, если не считать событий в Спарте, царь которой, Агис, стремился возглавить антимакедонскую борьбу и сколачивал блок недовольных среди островных союзников македонян. Однако в битве у Мегалополя (331 г. до н.э.) наместник Антипатр разбил наголову спартанцев, а сам мятежный правитель Лакедемона пал в сражении (Диод., XVII, 63).
Все древние авторы, сообщавшие о расправе с фиванцами, подчеркивали ее крайнюю жестокость. Арриан констатировал лишь сам факт уничтожения города и продажу в рабство его населения. Плутарх и Диодор приводили некоторые подробности: рабами стали 30 тыс. оставшихся в живых фиванцев без различия пола и возраста, и от продажи этих несчастных царь выручил 440 талантов серебра (Плут., Алекс, 11; Диод., XVII, 14).
Гибель Фив настолько поразила греков, что все ранее помышлявшие о свободе обратили оружие против тех, кто советовал воевать с Македонией. Аркадяне, готовые идти на помощь фиванцам, приняли постановление казнить тех, кто подстрекал к этому; элейцы поспешно вернули обратно изгнанников, бывших друзьями Александра; этолийцы отправили к македонскому царю посольство с просьбой о прощении, так как послушались гонцов из Фив, призывавших к восстанию.
В Афины известие о фиванской беде пришло в пору празднования мистерий. Первым побуждением афинян было свезти все имущество из окрестностей в город и ожидать самого худшего. В это время, по данным источников, видимо, олигархические группировки, в первую очередь Демад, посоветовали афинянам направить посольство из десяти угодных Александру деятелей для несколько запоздалого поздравления по случаю благополучного окончания похода в земли трибаллов и иллирийцев и выражения радости по поводу наказания фиванцев за восстание (Арр., 1,10, 3).
Александр любезно принял послов, в числе которых был сам Демад, но потребовал от афинян выдачи десяти демократических деятелей, первым из которых значился Демосфен. Все они обвинялись в гибели греков у Херонеи, в пренебрежительном отношении к Филиппу и к нему, а также в отпадении фиванцев (Арр., I, 10, 4-5). Положение Афин становилось шатким, угроза военного столкновения приближалась.
На требование выдачи демократических вождей афинский демос ответил отказом, хотя Фокион настаивал на выдаче, говоря, что он порицает трусость и малодушие тех, кто не хочет умереть за интересы государства (Диод., XVII, 15). Фокиона прогнали из Народного собрания, а Демосфен советовал предпринять все возможное, чтобы спасти своих единомышленников.
Оратор Демад, близкий к македонскому царю, получив 5 талантов серебра от демократов, направился вторично к Александру с просьбой не требовать выдачи десяти политических деятелей, так как сам демос готов наказать их. Кроме того, афиняне через Демада просили разрешения принимать фиванских беглецов. Демад убедил царя простить демократических деятелей и дать согласие на все просьбы афинян (Диод., XVII, 15, 5). Александр настоял лишь на изгнании афинского стратега Харидема, который бежал в Азию и присоединился к греческому наемному войску персидского царя Дария[11].
Почему Александр не потребовал от афинян удовлетворения своих требований? Античные авторы пишут об уважении царя к культурным традициям Афин, о занятости приготовлениями к восточному походу и только вскользь упоминают, что Александру не хотелось излишне раздражать греков, т.е. оставлять в тылу очаг недовольства (Арр., I, 10, 6). Вот это последнее, сказанное мимоходом, и раскрывает причину гуманного отношения Александра к Афинам. Интересы дела требовали дружественных отношений с афинянами, и царь старался поддержать их даже в ущерб своему престижу. Но он отлично понимал, что временная уступка в малом не означает потери в большом.
Итак, спустя только год после гибели Филиппа Александр смог добиться тех прерогатив, которыми обладал его отец как "союзник" иллирийско-фракийских племен, а также гегемон и стратег-автократор греков. Все три пункта программы Александра, от которых зависело само существование македонского царства, были выполнены - уничтожена оппозиция внутри страны, приведены к покорности северные "варвары" и замирена Греция. Но было бы ошибочным считать, что успешное выполнение всех задач, стоявших перед Александром в первый год его царствования, зависело только от его одаренности, а между тем именно это зачастую стараются подчеркнуть некоторые исследователи[12].
Греческие города-государства, разобщенные в своих действиях, были не в состоянии организовать единый фронт антимакедонской борьбы. В этом смысле пример Фив показателен: как только Александр расположился военным лагерем под стенами города, все прочие союзники фиванцев, в том числе и Афины, отшатнулись от мятежников, оставшихся один на один с превосходящим по силе и численности противником[13]. Отсутствие единого антимакедонского фронта в Греции - главная причина успехов Александра в борьбе с эллинами.
В то же время Александр в своем стремлении подчинить греков сумел использовать слабость полисной системы. В его победе не последнюю роль сыграла вражда олигархических и демократических группировок, в одинаковой мере стремившихся к укреплению эллинского города-государства, но разными средствами. Демократы все еще уповали на возрождение былой славы Греции собственными силами, а олигархи, верно оценившие македонскую завоевательную политику и не обольщающиеся в отношении ее последствий, переметнулись на сторону сильного северного соседа, выступавшего гарантом мира и спокойствия на Балканах.
Идеализированный в немарксистской исторической науке восточный поход Александра представляется как триумфальное шествие гениального полководца по неизведанным просторам ойкумены. Широко распространенное на Западе мнение, что Александр начал восточную кампанию, уже имея твердый план завоевания всего мира[14], находится в явном противоречии с теми свидетельствами, которые сохранила античная историография. Обычно в подтверждение этой гипотезы приводится свидетельство Плутарха о том, что царь перед уходом в Азию раздарил остающимся все свое имущество, а себе оставил одни надежды, что он охотно удовлетворял просьбы берущих и просящих (Плут., Алекс, 15). Но свидетельство Плутарха ничего не объясняет в отношении планов завоевания мира. Оно лишь показывает, что, отправляясь в поход, Александр хотел задобрить тех, кто оставался на родине, рассчитывая получить преданных его делу союзников.
Социальная сторона восточной кампании, не занимавшая античных историографов, почти не видна в источниках, хотя отдельные указания на существование классовых антагонизмов все же в них встречаются. Они-то и позволяют сделать вывод, что легендарный поход македонского царя на Восток не был ни освободительным, ни мстительным, а представлял собой типичное предприятие по захвату новых земель и богатств.
Какими же ресурсами располагал Александр к весне 334 г. до н.э.? Осторожный в оценках и выводах, Арриан только в конце своего труда говорит о тех материальных трудностях, которые пришлось преодолеть Александру при подготовке к восточной кампании: 500 талантов долга осталось в наследство от отца, 800 талантов он занял, а в казне было только 60 талантов (Арр., VII, 9, 6). Плутарх, ссылаясь на Аристобула, Онесикрита и Дурида, пишет, что у царя имелось 70 талантов, 200 пришлось занять, а провианта было только на 30 дней (Плут., Алекс, 15). Понятно, что при столь ограниченных средствах вряд ли можно было помышлять о завоевании всего мира. Видимо, планы Александра, как и Филиппа, не шли дальше "освобождения" Малой Азии, причем македонские цари рассчитывали на поддержку греческого малоазийского населения, ради которого был провозглашен лозунг панэллинского единства и отмщения.
Видимо, успехи, которых добился Филипп за 23 года царствования, потребовали огромных денежных затрат, а между тем они не окупались полностью путем ограбления греческих городов-колоний фракийского побережья или увеличения добычи благородных металлов в рудниках Пангея. Долг Филиппа, оставшийся Александру, как отмечалось, равнялся 500 талантам - сумме немалой по тем временам. Военные предприятия поглощали огромные средства, и не всегда можно было прокормить войско за счет захваченных территорий, а поэтому изыскание денег постоянно заботило и Филиппа и Александра, порой тративших больше, чем имели. Характерно, что, стерев с лица земли Фивы, Александр тут же распродал его 30-тысячное население, выручив от этого 440 талантов.
Но постоянная война, которую вело македонское царство на протяжении всех лет царствования Филиппа и Александра, требовала и людских резервов. Хотя античные авторы всегда приводят несколько заниженные цифры потерь Александра и завышенные - его врагов, факт оскудения сельского населения македонской провинции не вызывал сомнений у древних историографов. Достаточно указать, что после 331 г. до н.э. войско Александра уже не получало регулярных пополнений из Македонии; прибывали лишь эллинские наемники (из Греции, с островов или из западных областей Малой Азии). И с этого времени войско Александра начало утрачивать свои специфические македонские черты.
Еще со времен Филиппа поход на Восток представлялся как завоевание земель Малой Азии, изобилующих богатыми торговыми городами со значительным количеством греческого населения. План Филиппа предусматривал захват этой территории для расширения границ македонского царства.
Нельзя сказать, что идея восточного похода нашла всеобщий положительный отклик на Балканах. Силы, противившиеся восточной кампании, существовали не только в Греции (демократические группировки), но и в самой Македонии. Испытанные полководцы Филиппа Антипатр и Парменион советовали царю подождать с походом. Они рекомендовали сначала укрепиться в Македонии, народить детей и тогда уже браться за такое дело (Диод., XVII, 16, 2). Но Александр не желал никого слушать и не принимал советов друзей - пустая казна толкала его на Восток к богатым малоазийским городам, где было все, о чем он мог мечтать.
Александр понимал, что предстоящая кампания не будет легкой, что надо мобилизовать все имеющиеся возможности, дабы одолеть численно превосходящего противника, который без боя не отдаст ни своих богатств, ни земель. Поэтому в Македонию для компетентного совета был вызван опытный Парменион. Персы расценили этот шаг как просчет противника или как возможный отказ от агрессии и начали теснить македонский экспедиционный отряд, к тому времени продвинувшийся за Эфес. Родосец Мемнон, один из наиболее способных полководцев на службе у Дария, во главе пятитысячного наемного греческого соединения стал угрожать македонянам, закрепившимся на побережье Малой Азии.
Тем временем в Македонии шла деятельная подготовка к восточному походу, намеченному на весну 334 г. до н.э. Смотры и упражнения войска сменялись заседаниями военачальников. В этих приготовлениях Александр принимал самое активное участие, он заражал всех своей кипучей энергией и во все старался вникнуть сам.
Войско оставалось постоянной заботой Александра. Только хорошо обученная и дисциплинированная македонская армия, закаленная в битвах с балканскими народами, могла помериться силами с персидским войском, основным ядром которого были эллинские наемники, по своим боевым качествам не уступавшие македонским пехотинцам. Отбирая солдат для столь рискованного предприятия, македонский царь на первое место ставил их выносливость, сноровку, дисциплинированность и умение найти выход в любой сложной ситуации, что выгодно отличало умудренных опытом солдат-ветеранов от новобранцев. Вот почему в македонском войске было так много ветеранов, служивших еще Филиппу, и эти закаленные воины были скорее похожи на учителей военного дела, чем на обычных солдат (Юстин, XI, 6, 5).
В то время как греческое военное искусство предусматривало использование легковооруженных наемных армий, в Македонии особое внимание уделяли тяжеловооруженной фаланге, натиску которой не могла противостоять ни одна армия[15]. Созданная Филиппом регулярная армия насчитывала 30 тыс. пехотинцев и 3 тыс. всадников, причем от 16 тыс. до 18 тыс. воинов приходилось на фалангу.
В основу построения фаланги была положена спартанская система. Военная организация спартанского войска в Греции считалась лучшей. Основное ядро ее составляла тяжеловооруженная пехота - гоплиты. Спартанский гоплит имел наступательное оружие (копье и короткий меч) и оборонительное (круглый щит, шлем, панцирь, прикрывавший грудь и спину, поножи). Филипп ввел большой продолговатый карийский щит и длинную сариссу (копье длиной 5-7 м). Количество шеренг фалангитов при Филиппе колебалось от 8 до 24, причем по фронту располагалось от 1 тыс. до 2 тыс. человек. Боеспособность такого замкнутого пешего строя, ощетинившегося выставленными копьями, зависела от регулярных упражнений, поэтому войско постоянно совершенствовало свое мастерство, добиваясь синхронности действий.
Организационная структура армии была развита Александром. Глубина построения фаланги при Александре ограничивалась обычно 16 рядами, и она наступала таким сомкнутым строем, что фалангит не мог повернуться.
Во время боя фаланга надвигалась сплошной стеной, что всегда производило на противника ошеломляющее впечатление, и он часто бежал, потрясенный одним видом размеренно марширующих ровными рядами фалангитов, выставивших длинные копья. В монолитности строя, в слаженности всех эволюции заключалась необоримая сила этого войска, но в этом же крылась и его слабость: отсутствие маневренности, невозможность на марше перестроить ряды, уязвимость флангов и тыла делали фалангу пригодной лишь для генеральных сражений. Так, основные битвы, предпринятые Александром на Востоке (Граник, Исс, Гавгамелы), были выиграны с участием фаланги. Но позже, когда рельеф местности и особенности ведения военных действий народами Центральной Азии сделали невозможным ее использование как ударного кулака, фаланга сошла на нет, уступив место мобильным легковооруженным отрядам лучников и копьеносцев.
Филипп заложил основы взаимодействия различных родов войск. В дальнейшем этот принцип развил Александр, умело используя фалангу и тяжелую конницу во взаимодействии с частями легкой кавалерии и пехоты. Нововведением Александра было также применение отрядов лучников, пращников, копьеносцев (набираемых из пеонийских и иллирийско-фракийских племен) в качестве регулярных воинских единиц. Эти подразделения играли вспомогательную роль, и их задача состояла в разобщении и преследовании противника.
Наряду с фалангой ведущее положение в армии Александра занимала конница, созданная Филиппом после присоединения Халкидского полуострова. Великолепными боевыми качествами отличались фессалийские и греческие кавалерийские подразделения, значение которых за время восточного похода возросло[16].
Тяжелые конники - катафракты (1800-2000 человек) - комплектовались из македонской знати и составляли привилегированную группу "друзей" царя. Конные части делились на 8 ил под общим командованием Фило-ты, сына Пармениона. Первой илой - "царской", под началом Клита, обычно предводительствовал сам царь.
Новым в армии Александра было появление диммахов - всадников, похожих на пелтастов, но способных вести бой в пешем и конном строю[17]. Легкие кавалерийские отряды лучников, а также подразделения всадников из пеонийцев, фракийцев, македонян предназначались для прорыва вражеской обороны.
Конные части стали применяться Александром также для охраны флангов и тыла неповоротливой и уязвимой фаланги.
Обычное соотношение всадников и пехоты для греческих армий (в частности, в войске Эпаминонда) составляло 1:10. Уже Херонейская битва показала преимущество использования конных подразделений: сражение было выиграно благодаря введению вдело конницы левого крыла во главе с Александром. Используя этот опыт, Александр резко увеличил в своем войске долю кавалерии, доведя соотношение конных и пеших отрядов до 1: 6 (5 тыс. всадников на 30 тыс. пехоты). Рост количества всадников, видимо, диктовался отчасти спецификой кампании, готовившейся против государств Востока, у которых конница, особенно у народов Центральной Азии (бактрийцы, парфяне, согдийцы, арахозийцы), играла первостепенную роль. Уже в первой битве, при Гранике, соотношение кавалерии и пехоты у персов составляло 1: 1 (на 20 тыс. пеших приходилось 20 тыс. конных). Интересно, что эта битва началась как кавалерийское сражение (Арр., I, 15, 4).
Выступая в единстве всех составных частей - фаланги, тяжелой конницы и легковооруженных отрядов, - македонское войско не имело себе равных.
Уже в век Перикла греки пользовались осадными орудиями; афиняне широко применяли разнообразные приспособления для метания камней, дротиков, зажигательных снарядов[18]. Филипп при осаде Перинфа и Византия применял катапульты; правда, попытка взять хорошо укрепленные города не имела успеха, но все же с ней связывают начало эры осадных орудий (башня, таран, катапульта)[19]. Филипп в этом деле сделал только первые шаги, а Александр уже не раз использовал катапульту. Он даже пытался применить ее для метания камней на дальнее расстояние (например, против кочевников на Яксарте), в чем угадывается древний прообраз артиллерии[20].
При армии Александра были созданы вспомогательные службы, предназначенные для обеспечения солдат всем необходимым в походе (интендантство), рекогносцировки местности (бематисты), наведения мостов, переправ, подкопа при осаде крепостей. Во вспомогательных частях обычно служили фракийцы и греки. Техника наведения переправ и создания временных мостов с помощью постановки легких судов борт о борт была известна с древности; еще Ксеркс перешел Геллеспонт таким образом (Герод., VII, 36). По свидетельству Арриана, в армии Александра имелись для этого специальные легкие суда (V, 3, 5)[21].
Значительно сложнее обстояло дело с военным флотом, хотя еще Филипп проявлял неустанную заботу о его создании. Особенно стал необходим флот после овладения фракийским морским побережьем. Добившись выхода к морю, Македония начала претендовать на Эгейское море, где ключевые пункты торговли контролировались греками и персами.
Уже при жизни Филиппа был построен флот в 160 кораблей. Но, видимо, сам Филипп не возлагал на него особых надежд, ибо корабли использовались лишь для перевозок и изредка для прибрежного морского разбоя. Конечно, 160 македонских судов никак не могли равняться с персидским флотом в 400 боевых единиц, укомплектованным лучшими мореходами своего времени - киприотами и финикийцами.
Все античные историки отмечают недооценку Александром при подготовке восточной кампании возможностей греческого союзного флота - одни только Афины имели 350 кораблей. Почему же царь включил в состав своего объединенного флота только 20 афинских триер? Источники объясняют это недостатком средств на содержание корабельных команд (Диод., XVII, 22), а, по мнению И. Дройзена и его последователей, царь хотел тем самым показать союзникам, что он стремится только к политическому верховенству, только к званию гегемона в эллинском мире, а не к территориальным захватам[22].
И те и другие не правы, так как господство на море всегда было одной из важнейших целей греков, Персии и Македонии. Александру, вне всякого сомнения, был очень нужен настоящий, боеспособный флот, но материальные затруднения, возникшие после смерти Филиппа, мешали выполнению этой задачи; к тому же киприоты и финикийцы служили на персидских кораблях, а такие вынужденные союзники, как афиняне, вряд ли могли быть надежными. Ясно, что на приоритет в Эгейском море Александр на первых порах не мог претендовать; ведь острова Эгеиды, отошедшие по Анталкидову миру к Персии, управлялись или олигархами, или тиранами проперсидской ориентации. Так что начинать спор о преимуществе на море в столь сложной для Македонии ситуации было не только бесполезно, но даже опасно. Очевидно, взвесив все эти факторы, македонский царь основные надежды возложил на войско, чьи успехи на суше, при успешном овладении персидскими портами малоазийского побережья, в дальнейшем могли дать перевес на море.
Каков был круг вынужденных союзников македонского царя? Прежде всего это были фессалийцы - "варвары", чьи воинские и финансовые средства находились в руках Македонии, связавшей их и Коринфским соглашением, и союзом амфиктионов (Арр., VII, 9, 4). Далее следовали пеоны, иллирийцы, агриане, "самые крепкие и мужественные из европейских варваров" (Арр., II, 7, 5). Все они проявили себя в восточной кампании как отличные воины, служа в легкой кавалерии, разведке и вспомогательных частях; их общее количество (6 тыс.) было несколько меньше числа греческих союзных сил (7 тыс.), но их роль в сражениях была самой активной.
Коринфский союз охватывал множество эллинских полисов до Фермопил, кроме Спарты, отказавшейся заключить соглашение с Македонией (Арр., I, 1, 2). Но несмотря на это количество союзных сил было невелико, составляя, как уже было сказано, 7 тыс. человек (при 5 тыс. греческих наемников). Сам собой напрашивается вывод, что эллинские союзники невысоко ценились македонским царем, не заблуждавшимся относительно настроений греков. Союз греков и македонян не был равноправным, так как Эллада подчинилась Македонии не по собственной воле. Именно эту мысль подчеркивает Арриан в речи Александра в Описе после завершения похода, когда войско вышло из повиновения и македонский царь, успокаивая солдат, говорил о заслугах Филиппа, который заставил афинян и фиванцев. всегда строивших козни против Македонии, трудиться для безопасности Македонии и навел порядок в Пелопоннесе (VII, 9, 4).
Эти небольшие союзные контингента почти не вводились вдело, постоянно находясь в резерве или обозе, а позже использовались как гарнизонные солдаты. Видимо, они были нужны Александру для придания походу общеэллинского характера.
Численный состав армии Александра, отправлявшейся на Восток, источники определяют по-разному. Разнобой свидетельств древних зависел от того, какой автор-предшественник лег в основу приводимых сообщений. В современной исторической литературе, как правило, самыми достоверными считаются данные, почерпнутые античными историками из записей участников похода Птолемея и Аристобула, на основе которых и создал Арриан свой труд "Анабасис" спустя пять веков после описываемых событий.
Один лишь Диодор пишет, что, уходя в поход, македонский царь оставил регенту Антипатру 12 тыс. пеших и 1500 конных воинов (XVII, 17, 5) для наблюдения за Македонией и эллинами. Семь античных историков сообщают о количестве войска Александра, и почти все они приводят различные данные:
Арриан (I, 11,3) - 30 тыс. пехоты, 5 тыс. конницы;
Полибий из Каллисфена (XII, 19) - 40 тыс. пехоты;
Плутарх из Анаксимена (Алекс, 15) - 43 тыс. пехоты, 5 тыс. конницы; Плутарх из Аристобула (О счастье или о доблести..., А, 3) - 30 тыс. пехоты и 4 тыс. конницы;
Плутарх из Птолемея (О счастье или о доблести..., А, 3) - 30 тыс. пехоты и 5 тыс. конницы;
Юстин (XI, 6, 2) - 32 тыс. пехоты и 1500 всадников;
Диодор (XVI, 17; XVII, 17) - 30-32 тыс. пехоты, 5 тыс. конницы;
Ливии (IX, 19, 5) - 30 тыс. пехоты, 4 тыс. конницы;
Фронтин (Strat, IV, 2, 4) - 40 тыс. воинов.
Таким образом, совпадают только данные Арриана и Плутарха (30 тыс. пехоты, 5 тыс всадников). Эти цифры взяты из дневниковых записей Птолемея, соратника Александра и будущего основателя царской династии эллинистического Египта. Отчасти близко к ним указание Диодора. Остальные же, заимствованные из малодостоверных источников, завышают численность греко-македонского войска в восточном походе. В общей сложности, поданным второстепенных источников, разница в пешем войске не превышает 10 тыс, а в коннице - 1 тыс. человек. Как правило, эту разницу объясняют тем, что одни античные авторы включали в состав войска 10-тысячный македонский отряд, посланный Филиппом в Малую Азию, а другие - нет. Но, видимо, такое предположение ошибочно, потому что никто из древних историков не упоминает этот отряд, а говорит лишь о войске, переправившемся через Геллеспонт.
В современной историографии на основании древних свидетельств высказаны различные мнения, причем авторы их произвольно придерживаются той или иной версии. Наибольшее число приверженцев имеет свидетельство Арриана о 35-тысячном войске Александра, отправившемся на завоевание Востока[23]. Но есть и сторонники Диодора (37 тыс. человек)[24] и даже Анаксимена, дающего наибольшую цифру (48 тыс.), в которую включается 10-тысячный македонский авангард и некоторые дополнительные пехотные подразделения[25]. Не лишено основания также замечание, что оставленные с Антипатром войсковые силы в количестве 13 500 человек составляли ровно половину всей македонской армии[26].
Уже перейдя Геллеспонт, как указывает Диодор (XVII, 17, 3-4), Александр провел самый тщательный смотр своему войску. В нем оказалось 12 тыс. македонских пехотинцев, 7 тыс. греков из городов, союзных Александру по Коринфскому соглашению, и 5 тыс. эллинских наемников; всеми ими командовал Парменион. Одриссов, трибаллов и иллирийцев было 5 тыс., лучников-агриан - 1 тыс. Общая численность пешего войска составляла 30 тыс. человек. Кроме того, у Александра было 4500 всадников, в том числе 1500 македонян под командованием Филоты, сына Пармениона; 1500 фессалийцев под началом Калата, сына Гарпала; еще 600 эллинов, которыми командовал Эригий; 900 конных разведчиков, фракийцев и пеонов, во главе с Кассандрой.
Из расчета, приводимого Диодором, и из свидетельства Арриана выходит, что собственно македонские силы составляли только 13 500 солдат (12 тыс. - пехота и 1500 - конница), т.е. меньше половины армии.
Характерно, что при описании похода эти войсковые формирования всегда раздельно упоминались античными авторами и составляли как бы четыре автономные группы воинов: македоняне, греческие союзники, эллинские наемники, "варварские" соединения. Правда, македонское ядро войска Александра оставалось ведущим и из его среды выходили командиры и военачальники.
Во главе войска стоял сам Александр, осуществлявший общее руководство через своих ближайших соратников - командиров ведущих подразделений, составлявших нечто вроде военного совета при царе. Вторым военным руководителем был старый опытный Парменион, лучший полководец Филиппа, возглавивший все пешее войско (12 тыс. македонян, 7 тыс. греческих союзников, 5 тыс. наемников). Следующее по важности место после Пармениона принадлежало Антипатру, тоже бывшему военачальнику Филиппа; ему был доверен высокий пост регента Македонии и "умиротворителя" греков, для чего с ним осталось 13 500 проверенных в деле и закаленных солдат.
Оснований для того, чтобы оставить половину всего македонского войска в Европе, было достаточно. Печальный опыт борьбы за власть после гибели Филиппа научил царя многому: все бывшие союзники его отца превратились в непримиримых врагов, для "успокоения" которых понадобилось почти два года. Поэтому Александр стремился крепкой рукой поддерживать стабильность положения на Балканах, что должно было надежно гарантировать "дарованный" грекам всеобщий мир. Но кроме регулярной армии, находившейся под началом Антипатра, имелись еще многочисленные македонские гарнизоны, расквартированные в Акрокоринфе, в Халкидике, на Эвбее, в Кадмее; их присутствие в ключевых местах Греции и на островах позволяло предотвратить враждебные действия демократических группировок и персидские происки.
Командный состав армии Александра состоял в основном из македонской знати, на первых порах выступавшей в единстве и всецело разделявшей планы своего царя.
Самыми близкими к царю считались друзья его юности Гефестион, Неарх, Птолемей, Гарпал, Эригий, которых Филипп изгнал из Македонии и которых Александр приблизил к себе после воцарения.
Судя по источникам, наибольшим доверием пользовались Гефестион и Кратер. С Гефестионом Александра связывала давнишняя дружба. Гефестион оказывал большое влияние на царя и мог высказываться свободно (Диод., XVII, 114, 3). Выходец из придворной македонской знати Пеллы, он обучался вместе с царем и был предан ему самозабвенно. Он первый помогал ему в сношениях с восточными "варварами" и старался во всем подражать (Плут., Алекс, 47). Другим по характеру был Кратер, умный, прилежный командир, пользующийся уважением царя. В сношениях с греками и македонянами Александр всегда прибегал к его помощи. Кратер происходил из верхнемакедонской провинции Орестиды и "оставался верен отцовским обычаям" (Плут., Алекс, 47).
Вообще командный состав армии Александра не был однороден. Здесь были и старые полководцы Филиппа - Парменион, Антипатр - и молодое поколение - Леоннат, Гефестион, Лисимах, Птолемей, выдвинувшиеся в число предводителей уже во время восточного похода, а также греки по происхождению - Неарх, Эригий, Эвмен.
Из всех ближайших соратников Александра только Пердикка и Кратер руководили таксисами (полками пешего македонского войска) с начала и до конца похода. Полисперхонт же получил таксис в битве при Иссе, Гефестион - в Индии, Птолемей - также в Индии, заняв место казненного Филоты на посту командира конницы. Конечно, за время десятилетнего восточного похода многое изменилось в руководстве и в самом составе войска, но при подготовке к кампании все пешее войско, поделенное на шесть таксисов, возглавлялось македонскими стратегами: Пердиккой, Кеном, Аминтой, Мелеагром, Филиппом (сыном Аминты) и Кратером.
Каково же было социальное происхождение командного состава греко-македонского войска?
Все ближайшие соратники царя и стратеги происходили из македонского правящего класса. Такие крупные полководцы, как Парменион, Антипатр, возможно, Кратер, владели крупными доходными хозяйствами. Но были и другие, в своей массе выходцы из верхнемакедонских провинций[27], потерявшие после превращения Македонии в единое централизованное государство свои привилегии местных царьков. Не видя иного выхода, все они пошли на службу к Александру в надежде возместить утраченное дома обогащением на Востоке. Таких было много, и похоже, что именно они составляли основное ядро единомышленников Александра, быстро перенявших восточный образ жизни и с готовностью поддерживавших все мероприятия царя. К таким преданным соратникам царя относились Птолемей (из Эордеи), Гарпал (из Элимиотиды), Пердикка (из Орестиды), Лисимах (из Пеллы).
Анализ источников показывает, что таксисы комплектовались в шести наборных округах; часто в античной историографии как самостоятельные войсковые единицы упоминаются линкестиды, орестиды, элимиоты, тимфейцы, эордейцы. Известно, что элимиотами командовал Кен, линкестидами и орестидами - Пердикка, тимфейцами - Полисперхонт (Диод., XVII, 57).
Все же на начальном этапе похода ключевые посты по преимуществу находились в руках старых опытных командиров, таких, как Парменион, возглавивший пешее войско. Один его сын, Филота, руководил македонской конницей, другой, Никанор, стоял во главе отборной пешей гвардии аргираспидов, а Кассандр, сын Антипатра, ведал конной разведкой из фракийцев и пеонов. В этой связи заслуживает внимания указание Юстина о том, что у руководства войском Александра в восточном походе стояли умудренные опытом немолодые командиры, не помышлявшие о бегстве с поля боя и думавшие о победе (XI, 6,6). С этим свидетельством римского историка вполне согласуются данные других античных авторов, указывавших, что такие соратники Александра, как Птолемей, Лисимах, Эвмен, Пифон, достигли высоких постов уже к концу восточной кампании, когда Парменион и Антипатр, "старая гвардия", выступили с резким осуждением миродержавных планов царя.
Обращает на себя внимание тот факт, что наиболее инициативные командиры армии Александра происходили из верхнемакедонских провинций, так упорно боровшихся с Филиппом за право на независимое существование. Последняя вспышка сепаратистских настроений у верхнемакедонских царьков произошла со смертью Филиппа, когда внутренняя реакция подбивала к выступлению иллирийско-фракийские племена, заинтересованные в раздробленности Македонии. Положение тогда спасли решительные действия молодого царя, предпринявшего "северный поход" и добившегося покорности соседних немакедонских народов. Спокойствие на северных границах Македонии отняло последнюю надежду на возврат к прошлому у верхнемакедонских правителей, и все они потянулись в Пеллу ко двору Александра, став его ближайшими "друзьями" и помощниками[28].
Видимо, Александр оценил доброе расположение представителей верхнемакедонской элиты, так как многие из них выдвинулись на руководящие должности в армии и государстве. Так, Пердикка, происходивший из царского рода, стал таксиархом; Полисперхонт, потомок тимфейских царей, возглавил подразделения своих соотечественников. Возможно, к царскому роду принадлежал и Леоннат, воспитывавшийся вместе с юным Александром.
Но, несмотря на видимое единство всего командного состава греко-македонской армии перед походом на Восток, уже во время пребывания в Ликии был раскрыт заговор Александра Линкестийца, командира фессалийской конницы, брата Аррабея и Геромена, участников убийства Филиппа, позже казненных. Этот Александр, внешне преданный царю, вел тайные переговоры с Дарием, обещавшим ему за устранение своего страшного врага Македонию и тысячу золотых талантов. Эти сведения были получены от схваченного Парменионом персидского лазутчика.
Любопытно, что Линкестиец был зятем Антипатра и что македонский царь, опасаясь восстания в Македонии, не отважился казнить изменника и продержал его в заточении три года, убив только в Средней Азии вместе с Филотой (Юстин, XI, 7, 2; Диод., XVII, 80, 2). Собрав на совет "друзей", Александр предложил не убивать Линкестийца, а только поскорее изолировать от войска, так как он опасался, что тот сможет поднять фессалийских конников на мятеж (Арр., I, 25, 5).
Оброненные мимоходом подобные замечания античных историков показывают, что, невзирая на жестокую расправу с оппозицией, в окружении царя имелись люди, вынашивавшие планы физического уничтожения Александра.
Конечно, похожий на бунт одиночки протест Александра Линкестийца был преждевременен, так как произошел в самом начале восточной кампании, когда царь и его командиры, окрыленные успехом, завоевывали Малую Азию, сокровища которой потекли полноводной рекой в Македонию и Грецию (зима 334/33 г. до н.э.).
Заговор Линкестийца был очень симптоматичен. Он показал, что версия прилагала все усилия, стремясь помешать дальнейшему продвижению греков и македонян на Восток, и что нити заговора тянулись в Македонию к Антипатру, оставшемуся полновластным хозяином всего царства, к тому же имевшему значительные воинские силы.
Но пока царь воевал в Малой Азии ради обогащения Македонии и это ни у кого не вызывало нареканий, для противников политики Александра еще не пробил роковой час. Оппозиционные настроения среди командиров Александра, в частности у Пармениона, начинают появляться после овладения Малой Азией, при получении письма от Дария с предложением мира, дружбы, всех земель от Евфрата до Эллинского моря и 10 тыс. талантов выкупа за семью (Арр., II, 25, 1-2). Вот здесь-то и возник тот невидимый водораздел, который поделил согласных до этого между собой "друзей" царя на приверженцев и противников его дальнейших планов. Когда же идея создания мировой державы оттеснила на второй план интересы Македонии, оппозиционные элементы в руководстве войском Александра в лице защитников македонских устоев сплотились в блок недовольных.
Идеализированный некоторыми буржуазными авторами по. ход Александра на Восток представлен как органическое единство воли царя, устремлений командиров и простых воинов, забывших о женах и детях, о том, что им придется воевать вдали от родины, так как они уже считали своей добычей персидское золото и сокровища всего Востока, помнили не о военных опасностях, а о богатствах (Юстин, XI, 5, 9). Но источники, может быть не всегда отчетливо, сообщают и факты непримиримой вражды между оставшимися верными царю соратниками и противниками восточной ориентации Александра.
Анализ античной историографии убеждает в том, что начиная восточную кампанию Александр не имел четкого плана завоевания даже всей персидской державы, не говоря уже обо всем обитаемом мире. Успешное продвижение на Восток - захват Малой Азии, Египта, Персии, Восточных сатрапий, Индии - постепенно меняло планы царя, которые он долго скрывал от войска. Окончательный план он обнародовал только в Индии, указав, что пределом его державы будет край ойкумены. Марксистская историческая наука считает, что в античных источниках видно изменение планов Александра в отношении Востока, что к идее мировой державы он пришел не сразу, что первоначально его устремления не простирались дальше Малой Азии, т.е. находились в рамках советов Исократа, призывавшего Филиппа захватить земли от Киликии до Синопы[29]. Так признание эволюции планов Александра в отношении Азии ставит по-новому вопрос о сходстве политики Филиппа и его сына на первом этапе самостоятельных действий, об одинаковости их захватнических целей в Малой Азии.
Многие историки полагают, что еще до похода в Азию Александр имел четкий план завоевания мира. Подобные взгляды разделяют Ф. Альтгейм и Ф. Шахермейр, считающие, что Александр не был бы столь великим, если бы не вынашивал идею покорения мира, которую он перенял от могущественных владык Древнего Востока[30]. Ю. Керст в более осторожной форме, скорее гипотетически, высказал мысль, что Александр до похода уже думал о завоевании персидской державы[31].
Но есть и другие историки, считающие, что идея завоевания мира возникла у Александра только в самом конце похода, когда греко-македонское войско было уже в Индии[32]. Слабость этого мнения состоит в том, что оно не раскрывает изменений планов завоевания Востока, отчетливо прослеживающихся в источниках.
Бытует и иная точка зрения на политику Александра, сторонники которой не пытаются установить поэтапность завоеваний отдельных регионов Азии, но считают, что молодой македонский царь действовал смелее своего отца и, наверное, намеревался пойти дальше Малой Азии[33].
Значительная группа историков полагает, что к идее завоевания всего мира Александр пришел не сразу, что в начале похода он лишь желал продолжить дело, начатое отцом[34].
На Западе высказана еще одна точка зрения на деятельность Александра. Она непосредственно примыкает к апологетической версии Плутарха, связавшего цели восточной кампании с желанием распространить эллинскую образованность и культуру на отдаленные окраины Азии. Это особое мнение об эллинизме как чисто культурном явлении принадлежит английскому историку В. Тарну, считающему, что македонский царь никогда не мечтал о мировом владычестве и, следовательно, никогда не интересовался захватом чужих территорий. Единственно, к чему стремился македонский царь, - это к гегемонии, т.е. к главенству в греческом мире[35]. Но источники как раз пишут об изменении и самого царя, и его планов, о желании Александра по мере его успешного продвижения дойти до восточного края земли и создать величайшую в мире империю, простирающуюся от Геракловых Столбов (Гибралтар) до Внешнего индийского моря.
Еще не представляя себе возможных приобретений на Востоке, Александр, очевидно, намеревался остаться там надолго, так как готовил "штат" ученых, историков, философов. По существу, поход Александра, знаменующий "внешний расцвет Эллады", был первым масштабным проникновением греков на Восток с целью его познания путем территориальных захватов и приобретения различных сведений по этнографии, географии, топографии, зоологии, ботанике, астрономии. Будучи учеником Аристотеля, Александр понимал важность научного поиска, а поэтому тщательно подбирал людей для изысканий в различных областях человеческих знаний.
Уже при дворе Филиппа II существовала царская канцелярия. Ее задача заключалась в регистрации наиболее важных событий придворной жизни, внешнеполитических актов, значительных битв и территориальных приобретений. О том, что это было хорошо налаженное учреждение, можно судить по эллинистическим архивам Зенона, найденным в Египте и показывающим, с какой тщательностью и профессиональным мастерством регистрировались все поступающие и исходящие документы в царской канцелярии, руководимой Аполлонием, одним из управителей Птолемея II.
Эта система ежедневных записей наиболее важных событий царствования была унаследована Александром от Филиппа II, для чего имелись специальные "дворцовые дневники" - эфемериды, которые велись под непосредственным наблюдением кардийца Эвмена, начинавшего службу еще при Филиппе. Эти регистрационные журналы велись вплоть до смерти Александра. Правда, при Александре круг обязанностей царской канцелярии несколько расширился, получив специфически военное направление.
Сам Эвмен имел звание "верховного секретаря", но был человеком военным, в сражениях принимал участие как командир конницы. Через его походную канцелярию проходили царские приказы, указы, распоряжения, вся официальная переписка двора. Там же хранились планы сражений, отчеты о них, зафиксированные потери армии Александра и войск противника.
К сожалению, эфемериды не сохранились, но их материал был использован современниками царя и его ближайшими соратниками Птолемеем и Аристобулом, чьи свидетельства послужили исходным материалом для "Анабасиса" Арриана. V;.
Благодаря Арриану до нас дошли письма Александра к афинянам с требованием выдачи демократических вождей (I, 10, 4-6), два ответа на послания Дария (II, 14, 4-9; II, 25, 1-3), а также упоминание о письме матери из Индии (VII, 12, 5). По материалам официальных дневников Арриан и Плутарх создают заключительные главы, посвященные болезни и смерти Александра. Согласно Арриану, подробности последних дней жизни царя у Аристобула и Птолемея совпадают с тем, что было записано в эфемеридах (VII, 26).
Кто же из людей невоенных отправлялся с Александром в восточный поход и каковы были их задачи? Функции официального историографа похода были возложены на Каллисфена, племянника Аристотеля. Кроме того, Каллисфен должен был заниматься сбором всевозможных сведений - от историко-этнографических до зоолого-ботанических. Очевидно, эти научные данные легли в основу естествоведческих исследований Аристотеля[36].
Известно, что "История Александра", написанная Каллисфеном, восхваляла подвиги македонского царя на Востоке. Хотя в своей основе и была историко-биографической[37]. Чисто исторический материал восточной кампании, зафиксированный Каллисфеном, утрачен еще в древности, но на его основе позже, на рубеже III в. до н.э., возник увлекательный "Роман об Александре" (приписываемый александрийскому эллинистическому автору Клитарху), в котором чудеса и фантастика затмили фактический ход событий. Условно в исторической литературе "Роман об Александре", не обладающий никакой исторической ценностью, называют псевдокаллисфеновским, т.е. ведущим начало от свидетельств официального историографа македонского царя.. Среди философов, сопровождавших Александра в походе, древние авторы называют Пиррона, Анаксарха, Онесикрита. Все они были представителями различных философских течений, типичных для периода упадка полисной идеологии и нарождающихся космополитических теорий эллинизма[38].
Больше всего мы знаем о деятельности Пиррона из Элиды (ок. 365-275 гг. до н.э.), основавшего у себя на родине философскую школу скептиков, за что благодарные сограждане поставили ему статую на главной площади города. Пиррон был хорошо известен в Греции и имел почетное афинское гражданство, ему приписывается знание учений индийских магов (Диоген Лаэртский, IX, 61-65). Пиррон и его сторонники проповедовали последовательный агностицизм, ради безмятежной жизни предлагали воздержание от какого-либо суждения, отказ от активной деятельности, гармонию с природой и социальными установлениями.
Сам Пиррон ничего не писал; все, что известно о нем, дошло через труды его ученика Тимона из Флиунта и позднейшего скептика Секста Эмпирика из Александрии (II в. н.э.), создавшего три книги "Пирроновых положений"[39].
Философ Анаксарх был учеником Демокрита. Он разделял взгляды своего учителя, защитника афинской демократии. Наивно полагая, что социальные противоречия объясняются дурным характером людей, последователи Демокрита выступали с моральной проповедью "золотой середины" - умеренного образа жизни, в котором заключалось, по их мнению, истинное счастье.
Онесикрит был представителем кинической философии, учившимся у Диогена Синопского (Плут., Алекс, 65). Идеалом киников была жизнь, близкая к природе, и отречение от всех благ. Жизнь самого Диогена Синопского являла собой идеал кинической философии (Диоген Лаэртский, VI, 103). В дальнейшем кинизм - идеология беднейших слоев населения периода кризиса полисной системы - тесно срастается со стоицизмом. В отличие от Пиррона и Анаксарха, ничего не писавших, Онесикрит, судя по источникам, создал "Историю Александра", не очень правдоподобную, но весьма апологетическую. Даже Плутарх, явно преклонявшийся перед величием подвигов македонского царя, сомневался в достоверности сведений Онесикрита, а сатирик II в. до н.э. Лукиан едко высмеял такую порочную манеру[40].
В числе авторов, к которым восходит анекдот о сказочном народе амазонок, Плутарх называет Онесикрита, который будто бы читал Лисимаху, тогда уже царю, четвертую книгу своего произведения об Александре, и будто бы Лисимах, услышав об амазонках, спросил: "Где же я тогда был?" (Плут., Алекс, 46). Более подробный рассказ об амазонках и их царице Фалестрис, восходящий к Клитарху, имеется у Диодора (XVII, 77). Из всех позднеантичных авторов, сообщавших об этом мифическом народе, самым ранним считается Онесикрит; следовательно, этот анекдот, видимо, исходит от него[41].
Другой рассказ, приводимый Лукианом, также имеет отношение к Онесикриту. В трактате "Как следует писать историю" сатирик пародирует Аристобула, который в Индии читал царю выдержки из своего труда о битве с царем Пором. Когда Аристобул прочел о том, как Александр одним ударом дротика убил слона, на котором сидел индийский правитель, полководец вырвал из рук Аристобула рукопись и швырнул ее в Гидасп, добавив, что за свой труд автор заслуживает того же самого[42]. Хотя Лукиан пишет об Аристобуле, весьма вероятно предположение И. Дройзена, что подобное скорее могло случиться с Онесикритом[43].
Наибольшего доверия заслуживают свидетельства ближайших соратников македонского царя - Аристобула, Птолемея, Неарха, находившихся с ним на протяжении всего восточного похода. Правдивость и объективность этих авторов подтверждает Арриан, положивший в основу своего труда "Анабасис Александра" их дневниковые записи. Как указывает Арриан, он выбрал их потому, что они писали уже после смерти царя и не ожидали за это никакой награды (I, 2).
Больше всего известно нам о Птолемее, ближайшем соратнике Александра и его телохранителе, начавшем свою военную карьеру командиром конницы и только в Индии получившем звание таксиарха после гибели Филоты. Вообще личность Птолемея, основателя династии эллинистических правителей Египта, самого дальновидного и предприимчивого из диадохов, в античной историографии окружена признанием и почетом. Личность Птолемея, покровителя научных исследований и искусств, проявившего столько заботы об организации-Александрийской библиотеки и Мусейона - коллегии ученых и поэтов, получила у современников и последующих историографов хвалебную оценку[44]. В этом немалую роль сыграло то обстоятельство, что именно он, завладев прахом Александра, перевез его в богатую усыпальницу Александрии, подтвердив этим жестом свою приверженность планам македонского царя и доказав право считаться его прямым наследником (Страб., XVII, 794). Птолемей всегда принимал самое активное участие в битвах, его осведомленность в военных делах очень нравится Арриану, написавшему несколько трактатов по римской тактике.
Птолемей - военный, поэтому он подробно сообщает о планах Александра, об осадах, наступлениях, ходе сражений и о потерях враждующих сторон. Географических сведений у него совсем нет. Таким образом, Птолемей предстает перед нами как способный командир конницы.
Об Аристобуле же почти ничего не известно, кроме того, что он умер в преклонном возрасте в Кассандрии. Сам Аристобул сообщал о себе, что после возвращения из индийского похода царь поручил ему привести в порядок разграбленную усыпальницу Кира, сына Камбиза. Все, что можно было, воры унесли, оставив на месте тяжелый громоздкий гроб и выброшенное из него тело. Зная о том, что Пасаргады - священное место захоронения персидских царей, Александр в пропагандистских целях приказал восстановить усыпальницу Кира, наполнив ее сокровищами и вновь замуровав туда вход. Эту задачу и выполнил Аристобул (Арр., VI, 29, 9-10).
Оценивая само повествование Аристобула, можно сделать вывод, что он более критически относится к поступкам царя, чем Птолемей. В тех случаях, когда свидетельства этих двух авторов расходятся, Арриан приводит обе версии. Например, Птолемей в отличие от Аристобула ничего не говорит о засаде скифов, перебивших значительный македонский отряд (Арр., IV, 6, 1). Точно также противоречивы свидетельства о взятии седьмого, безымянного города скифов. Птолемей сообщает, что жители сдались сами, а Аристобул утверждает, что все население города было перебито (Арр., IV, 3, 5).
Вообще сведения Птолемея более рациональны и более близки к военной истории, в повествовании же Аристобула достаточное количество всевозможных гаданий и предзнаменований, отражавших религиозные воззрения эпохи. Кроме того, Аристобул сообщает некоторые географические сведения, показывающие уровень научных знаний греков в отношении индийского Кавказа (Гиндукуша), Гирканского моря (Каспия), Меотийского озера (Азовского моря), считавшегося выходящим из глубин Понта Эвксинского (Арр., 111,30,9).
Третий автор, Неарх, был критянином по происхождению. Его родной остров славился опытными моряками, соперничавшими с финикийцами. Начав службу в сухопутном войске, в конце похода Неарх стал во главе выстроенного в Индии флота, в задачу которого входило исследование индийских рек, дельты Инда и возможности морского пути из "страны чудес" к берегам Персидского залива. Неарх вел судовой журнал, где записывал наиболее интересные события. Весь материал был использован Аррианом для написания "Индии" (V, 5, 1), для чего греческий историк римского времени привлек еще свидетельства более поздних источников - Мегасфена и Эратосфена.
Совершив дотоле не изведанное морское путешествие из Индии в Сузиану, Неарх проложил новый торговый путь, которым широко пользовались преемники Александра. Важна и роль Неарха в исследовании побережья Персидского залива и Аравийского полуострова (Арр., VII, 20, 9-10).
Бесспорно, что именно использование Аррианом таких заслуживающих доверия источников, как Птолемей и Аристобул, дополненных свидетельствами Неарха, создало ему славу лучшего историографа македонского царя[45].
Подготовка восточной кампании была проведена самым тщательным образом не только в военном аспекте, но и в научном. Олимпийские состязания в Эгах, древней столице Македонии, завершили приготовления к походу, и войско двинулось к Геллеспонту (Арр., I, 11, 3).


[1] Κ. Παπαρρηγόπουλος, Ίστορία τού Έλληνικου Έθνους. Т. 2. Άθηναι. 1955. С. 4 и сл.; А. С. Шофман. История античной Македонии. Ч. 2. С. 116 и сл.
[2] Выборность царя Дройзен объясняет «особым к нему уважением» различных сословий как к лучшему (И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 46), ссылаясь на Аристотеля, одобрительно отзывавшегося о старинной македонской монархии (Аристотель, Политика, V, 8, 5, 1310b).
[3] J. Kaerst. Geschichte des Hellenismus. Bd I, c. 209. На близкой к этой точке зрения стоит Р. Парибени, указывающий, что Филипп и Александр были только военными руководителями союза греков (R. Paribeni. La Macedonia sino ad Alessandro Magna C. 93). Э. Д. Фролов, напротив, правильно считает союз греческих городов с Македонией «симмахией традиционного гегемонистского типа», в которой македонские цари навязывали свою волю грекам (Коринфский конгресс 338/7 г. до н.э. С. 62).
[4] А. Б. Ранович. Эллинизм и его историческая роль. С. 55–56; Γ. Κορδατος. Ίστορια της Άρχαιας Έλλαδας. Т. 3. Άθηναι. 1956. С. 189 и сл.
[5] И. Дройзен на основании свидетельства Арриана (I, 6, 5–10) делает предположение, что македонское войско в «северном походе» насчитывало 20 тыс. воинов (И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1С. 14, примеч. 44).
[6] Мнение И. Дройзена о том, что иллирийцы не участвовали в восточном походе Александра и, следовательно, оставались независимыми, лишено основания. (Там же. С. 17, примеч. 62.) Накануне Исского сражения Александр, выступая перед командирами войска, назвал европейских «варваров»: фракийцев, пеонов, иллирийцев и агриан, которым предстоит сразиться с самыми изнеженными народами Азии (Арр., II, 7, 5).
[7] Фиванская аристократия во время греко-персидских войн выступала на стороне Персии. Неслучайно Геродот, описывая эти события, порицал фиванцев (VII, 233).
[8] Речь пленного воина-фиванца на Союзном совете приводит один Юстин.
[9] Сопоставляя сведения Диодора о продаже в рабство 30 тыс. фиванцев за 440 талантов (XVII, 14) и свидетельство Юстина (XI, 4, 8) о высокой цене на них, заключаем, что каждый раб стоил в среднем 88 драхм.
[10] Страбон пишет о Фщвах своего времени, что они «не сохранили в общем даже вида значительного селения...» (IX, 403).
[11] Как замечает Юстин, изгнанные афинские стратеги, отправившись из Европы в Азию, принесли много пользы военным силам персов (XI, 4, 12).
[12] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 82. Α. Δασκαλακης. Ό Μεγας, Άλεξανδρος και ό Έλλννισμος. С. 55 и сл.
[13] Численность македонского войска, пришедшего к Фивам, Диодор определяет в 33 тыс. человек (XVII, 9). Несколько позже он говорит о гибели 6 тыс. фиванцев и о продаже в рабство 30 тыс. – всего оставшегося в живых населения (XVII, 13). Следовательно, даже в количественном отношении войско Фив никак не могло равняться македонскому.
[14] F. Allheim. Alexander und Asien. Tubingen, 1953. С. 105; F. Schachermeyr. Alexander der Grosse. Ingenium und Macht, c. 331.
[15] Ф. Энгельс. Армия. С. 15.
[16] A Burn. Alexander the Great and the Hellenistic Empire. L., 1951. C. 86; P. A Brunt, Alexanders Macedonian Cavalry. – JUS, 83, 1963. C. 27–46.
[17] Ф. Энгельс. Армия. С. 17..
[18] Там же. С. 14.
[19] U. Wilcken. Griechische Geschichte. Bd II, 1958.. С. 216.
[20] A. C. Шофман. Армия и военные преобразования Александра Македонского. ВДИ. 1972, № 1. С. 173.
[21] См. также: Ф. Энгельс. Военный мост.к. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2. Т. 14. С. 155.
[22] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 94.
[23] эту точку зрения разделяют И. Дройзен (История эллинизма. Т. 1. С. 94) и большинство зарубежных историков. Марксистская историография также придерживается этого мнения. См.: СИ. Ковалев. Александр Македонский. Л., 1937. С. 27; B. C. Сергеев. История древней Греции. С. 397; А. С. Шофман. Армия и военные преобразования Александра Македонского. С. 177; А. Б. Ранович. Эллинизм и его историческая роль. С. 44; М. М. Дьяконов. Очерк истории Древнего Ирана. М., 1961. С. 138; Д. Туслянос, И. Мирокова. Держава Александра Македонского... С. 9.
[24] P. Cloche. Alexandre le Grand. С. 11.
[25] J. Beloch. Griechische Geschichte. lid III, 2. С 332.
[26] U. Wilcken. Alexander der Grosse. С 68.
[27] Впервые эту мысль в советской историографии высказал К. К. Зельин в статье «К вопросу о социальной основе борьбы в македонской армии в 330–328 гг. до н.э. (заговор Филоты)» (Проблемы социально-экономической истории древнего мира. М., 1963. С. 262). Далее она была развита в статье А. С. Шофмана «Армия и военные преобразования Александра Македонского» (ВДИ. 1972, № 1. С. 174 и сл.).
[28] Γ. Κορδατος. Ίστορια των Έλληνιστικων Χρονων. Άθηναι, 1959. С. 29 и сл.: о н же: Ίστορια της Άρχαιας Έλλαδας. Т. 3. AOfjvai, с. 168 и сл.; Е. Badjan. Harpalus. – JHS (81), 1961. С. 16–43.
[29] СИ. Ковалев. Александр Македонский. С. 44; А. С. Шофман. Идея мирового господства в завоевательных планах Александра Македонского. ВДИ. 1969, № 4. С. 98; Д. Туслянос, И. Мирокова. Держава Александра Македонского... С. 14 и сл.
[30] F. Altheim. Alexander und Asien. С. 67; F. Schachermeyr. Griechische Geschichte. Stuttgart, 1960. С 266.
[31] J. Kaerst. Geschichte des Hellenismus. Bd I. С 254.
[32] U. Wilcken. Alexander der Grosse, с 163: он же. Griechische Geschichte im Rahmen der Altertums Geschichte. С 253.
[33] L. Hоmо. Alexandre le Grand. С 127.
[34] P. Jouguet. Limperialisme Macedonien et lhellenisation de lOrient, с 7–8; P. Cloche. Alexandre le Grand. C. 13.
[35] W. Tarn. Alexander the Great. Vol. I. Cambridge, 1948. C. 122.
[36] В. Тарн пишет, что Александр не только щедро обеспечивал нужными средствами работы Аристотеля, но и установил метод исследования – предварительный отбор большого количества данных, из которых можно делать выводы, а также вовлек в круг греческой мысли Вавилон и его культурное наследство (В. Тарн. Эллинистическая цивилизация. М., 1949. С. 266); Т. S. Brown. Callisthenes and Alexander. – AJPh, 70, 1949. С. 225–248.
[37] Т. И. Кузнецова. Историческая тема в греческом романе. Роман об Александре. – Античный роман. М., 1969. С. 194.
[38] Γ. Κορδατος. Ίστορια των Έλληνιστικων Χρονων. Άθηναι., 1959. с. 480 и сл.
[39] Пирроновы положения. Пер. на русск. Н. В. Брюлловой-Шаскольской. СПб., 1913: Γ. Κορδατος. Ίστορια των Έλληνιστικων Χρονων. Άθηναι., 1959. С. 548 и сл.
[40] Лукиан. Как следует писать историю (Πώς δεί ίστοριαν...). С. 12.
[41] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1, прил. С. 127.
[42] Лукиан. Как следует писать историю, 12.
[43] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1, прил. С. 126.
[44] Страбон лестно отзывался о Птолемее Лаге, преемнике Александра, но не одобрял поведения четвертого Птолемея, с которого, по мнению античного географа, начался моральный упадок египетского царства, явившийся причиной его подчинения римлянам (XVII, 796).
[45] Подробнее об источниках Арриана см.: О. О. Крюгер. Арриан и его труд «Поход Александра». – Арриан. Поход Александра. М. – Л., 1962. С. 5–41; W. Tarn. Alexander the Great. Vol. II (Sources and Studies).