ГЛАВА ПЕРВАЯ. Юность Александра. Македония при Филиппе II

Александр Македонский родился в столице Македонии Пелле в 356 г. до н.э. Согласно греческой версии, он появился на свет летом, в гёкатомбеоне - первом месяце аттического года (конец июня - июль). Его отец, Филипп II, потомок древнемакедонского царя Карана, выводил свое происхождение от мифического героя Геракла, а его мать, Олимпиада, была дочерью молосского царя Эпира, ведущего род от другого героя эллинской мифологии - Ахилла. Вера в сверхъестественные силы, поклонение легендарным героям и олимпийским богам - круг мировоззрения человека античного мира. Чудесному и фантастическому в то время придавалось большое значение. Так, по Плутарху, происхождение Александра - царское и одновременно героическое - уходит корнями в седую старину, эпоху полубогов и героев.
Что собой представлял Александр до того дня, как стал царем Македонии? Сведения источников об этом очень скудны и отрывочны. Если восточные походы Александра описаны в трудах Арриана, дающих ценные и интересные сведения, то для его юношеских лет основными источниками являются Плутарх[1] и отчасти Диодор[2], опирающиеся на не дошедшие до нас сочинения менее авторитетных Клитарха и Каллисфена. Но большинство историков конца XIX-XX в., идеализирующих личность юного Александра, пытаются рассказать о нем, не только используя сохранившуюся литературную традицию, но и добавляя собственные предположения[3].
Все сохранившиеся свидетельства древних не дают полной возможности представить себе облик юного Александра. Период его отрочества и юности почти не освещен в источниках[4]. Приверженцы александровских легенд в своей попытке дать описание личности будущего завоевателя Азии не проводят резкой грани между реальностью и мифом. Опираясь на апологетическую литературу, многие историки изображают Александра как образец совершенства.
Австрийский историк Ф. Шахермейр, исследуя юношескую пору Александра, делает рискованный вывод, что Азия владела его помыслами еще с детских лет[5]. Подобный вывод основан только на свидетельствах Плутарха о недетской, чрезмерной любознательности юного наследника трона, которые обросли дополнительными подробностями и занимательными рассказами, почерпнутыми из различных вариантов псевдокаллисфеновского романа.
Среди рассказов о великом македонском полководце, широко распространенных в исторической литературе, видное место занимает приводимое Плутархом предание, согласно которому рождение Александра сопровождалось знамением: сгорел храм Артемиды Эфесской - одно из семи чудес света, - почитаемый всем эллинским миром. Эфесские маги по этому случаю пророчествовали, что гибель храма символизировала рождение будущего завоевателя Азии (Плут., Алекс, 3). Рождение наследника македонского престола было связано и с тройной победой Филиппа II, взявшего Потидею. Царю сообщили, что Парменион разбил иллирийцев, что его скакун одержал победу на Олимпийских играх и что у него родился сын. Этого было достаточно предсказателям, чтобы объявить царю о непобедимости его сына в будущем[6].
О внешнем облике Александра можно судить по копиям скульптурных портретов, изваянных великими мастерами античности Лисиппом и Апеллесом; они изображают молодого македонского царя в идеализированной манере: в виде полубога, со взором, устремленным ввысь[7]. По меткому замечанию Плутарха (Алекс, 4), этому облику старались подражать многие диадохи. Ясно, что гордый наклон головы и взгляд, обращенный в небеса, - своеобразный прием античных скульпторов, придававших своим творениям "богоподобные" черты.
Уже в детском возрасте Александр проявил себя как незаурядная личность; о его уме, любознательности, честолюбии и гордыне слагались легенды. Однажды в отсутствие отца он принимал послов персидского царя, которых поразил своими вопросами о дорогах в глубине Азии, об отношении царя к войне и о персидском войске (Плут., Алекс, 5). Другой эпизод свидетельствует о необыкновенном честолюбии наследника, который при известии об очередной победе отца мрачнел и, обращаясь к сверстникам, говорил: "Отец все забирает себе сам, мне с вами не достанется совершить ни одного великого, блистательного дела" (Плут., Алекс, 5).
Таким образом, Плутарх уже у маленького Александра отмечает ставшие традиционными для античной историографии основные черты его характера - ум, честолюбие, жажду власти.
Сцена с необъезженным конем Букефалом, которого только один Александр смог обуздать, нужна античному биографу, чтобы показать иные качества царя - смелость, настойчивость, решительность, которые так ярко проявились во многих сложных ситуациях восточного похода, где отвага и быстрота принятых решений определяли исход битв. Будто бы после усмирения дикого Букефала Филипп II сказал сыну: "Дитя мое, поищи царство по себе; Македония для тебя тесна" (Плут., Алекс, 6).
В этом назидательном рассказе о смелости молодого Александра, как и в предыдущих примерах, сквозит преднамеренность Плутарха, старающегося подчеркнуть необычность своего героя и исподволь показать его редкостную одаренность как залог претензий на мировое господство.
Похоже, что многочисленные анекдоты и предания были созданы после походов. Таков, например, эпизод с Букефалом: этот конь был с Александром во всех битвах, начиная с Херонейской, и пал только в Индии, где царь не преминул основать город Букефалею.
Воспитание македонского наследника до некоторой степени было традиционным: в раннем детстве Александр находился на попечении Ланики, знатной македонянки, которую сменил Леонид, родственник Олимпиады, передавший позже юного воспитанника Лисимаху из Акарнании, большому любителю гомеровского эпоса (Плут., Алекс, 5). В памяти Александра его первые наставники оставили глубокий след.
По свидетельствам Плутарха и Диодора, в годы отрочества Александр увлекался героическим эпосом. В подвигах Ахилла и Геракла он видел пример для подражания.
Он зачитывался Геродотом, сведения которого пригодились ему в Азии, когда он вместе со своими историографами обращался к истории завоеванных народов. Отсюда, очевидно, проистекали и его осведомленность о Египте, о борьбе малоазийских греческих городов против персов, его познания в географии восточных стран, о чем задолго до эпохи Александра сообщал Геродот.
Александр увлекался также "Анабасисом" Ксенофонта, рассказывающим о дерзком походе 10-тысячного греческого отряда совместно с войском Кира Младшего в самое сердце Азии - к Вавилону. Брат Кира Артаксеркс смог в честном бою отстоять свое право на персидский трон. Кир погиб, а греческие наемники, теснимые персами, совершили беспримерный переход от Вавилона через Армению и Мидию к Понту Эвксинскому и с большими трудностями возвратились на родину через Фракию. Ксенофонт, сам участник этой экспедиции, живо и убедительно показал все ее перипетии.
В 343 г. до н.э. Филипп II решил взять в наставники сыну философа Аристотеля, к тому времени уже снискавшего себе репутацию прилежного ученика Платона и серьезного естествоиспытателя. Свидетельство Плутарха о приглашении Филиппом II Аристотеля, "самого славного философа и ученого" (Алекс, 7), следует рассматривать как смещение событий, ибо слава и почет пришли к мыслителю гораздо позже.
Тот факт, что выбор Филиппа II пал на Аристотеля, имеет исключительное значение для многих историков, видящих определенную связь между величайшим философом древности и будущим завоевателем мира[8].
Вступив в возрасте 18 лет в афинскую Академию Платона, Аристотель быстро стал одним из ревностных приверженцев философа. В описываемое нами время он преподавал основы перипатетического учения в Ассосе (Троада в Малой Азии) под покровительством атарнейского тирана Гермия, на чьей племяннице был женат. Гермий поддерживал дипломатические связи с Филиппом II, и вполне возможно, что именно он рекомендовал ему для воспитания сына Аристотеля (которому всячески благоволил). С другой стороны, отец Аристотеля Никомах был некогда придворным лекарем македонского царя Аминты III, деда Александра. Таким образом, судя по всему, выбор Филиппа не был случаен.
Приглашение македонского царя застало Аристотеля уже в Митилене (остров Лесбос), куда он перебрался после трагической гибели своего друга Гермия, попавшего в руки персов. Не исключено, что Аристотель не сразу принял предложение поехать в Пеллу, так как Филипп для него был в некотором роде обидчиком. Он разрушил его родной город Стагиры (на Халкидском полуострове) и угнал в рабство жителей. Плутарх, зная об этом, очевидно, старался реабилитировать царя, сообщив, что Филипп "восстановил город Стагиры, разрушенный им же, и вернул обратно граждан, бежавших или находящихся в рабстве" (Плут., Алекс, 7). Так, по Плутарху, было устранено препятствие для контактов между македонским царем и Аристотелем.
Филипп желал, чтобы его сын получил настоящее эллинское образование, а это требовало сосредоточенности и уединения. И 13-летний Александр со своим 40-летним наставником удалился в священную рощу Нимф в Миезе, неподалеку от македонской столицы. В Миезу отправили также нескольких мальчиков из знатных македонских семей, ближайших друзей наследника трона: Гарпала, Птолемея, Эригия и других, в дальнейшем занявших важные военные посты (Арр., III, 6, 4).
Какие знания дал Аристотель Александру? Какое влияние он оказал на идейное развитие юноши? Об этом известно очень мало. Александр и Аристотель прожили в Миезе три года. Многое написано историками об способностях Александра, легко воспринимавшего тайны философии и законы поэзии, преподаваемые ему Аристотелем. Но в первую очередь Аристотель учил своего воспитанника этике и науке управления государством, а также, видимо, основам перипатетического учения - философии для избранных[9].
Одним из важнейших компонентов эллинского образования считался гомеровский эпос, на примерах которого воспитывались многие поколения эллинов. Любовь к Ахиллу и Патроклу, мифическим прародителям Александра, привитая царю еще в детстве Лисимахом (Плут., Алекс, 5), была укреплена Аристотелем, отредактировавшим для него экземпляр Илиады, с которым полководец не расставался в азиатском походе, считая, что эпос "возбуждает к воинской доблести" (Плут., Алекс, 8). На всю жизнь сохранил Александр привязанность к гомеровскому эпосу, героям которого он стремился подражать во внешности и поступках (Плут., Алекс, 26). По утверждению некоторых позднеантичных авторов, Александр гордился тем, что знал наизусть всю Илиаду и значительные фрагменты из Одиссеи (Дион Хрисостом, Речи, IV, 39).
Несомненно воздействие трагедий Софокла, Эсхила и особенно Еврипида на формирование личности молодого Александра, увлекавшегося, кроме того, сочинениями Филиста и дифирамбами Телеста и Филоксена. Ряд исследователей подчеркивают влияние Еврипида, который последние годы жизни провел при дворе македонского царя Архелая, где создал свои драмы о Гераклидах, основателях правящей македонской династии[10].
Исключительные способности юного Александра позволили Аристотелю приобщить его к медицине. Если верить Плутарху, то Александр владел и теорией и практикой медицинской науки (Алекс, 8).
Очень интересен вопрос о влиянии философских и политических идей Аристотеля на мировоззрение Александра и на его практическую деятельность.
Можно ли утверждать, что Александр был сторонником политических взглядов Аристотеля[11] и что будущий завоеватель позже устремился на Восток именно для осуществления программы своего учителя? Источники не дают возможности сделать подобные выводы.
Общественная мысль IV в. до н.э. при всем кажущемся различии исходных моментов воззрений Платона, Аристотеля, Исократа и Демосфена включала определенные полисные установки, подчеркивающие превосходство политической организации, греков над прочими народами - "варварами". В то же время на повестке дня уже стоял вопрос о завоевании Востока как условии экстенсивного развития военизированной македонской монархии.
Суть аристотелевской концепции, безусловно сказавшейся на взглядах Александра, сводилась к признанию полисной организации греков лучшей формой правления (Арист., Политика, I, 1, 1252а). Дальнейшее развитие этого тезиса привело Стагирита к признанию особой миссии греков, которым "прилично властвовать над варварами". В его понимании "варвары" - все прочие народы, не имеющие полисного устройства, свободного гражданства и, следовательно, привыкшие к рабскому существованию (Политика, I, 1,5, 1252в). Этим положением философ объясняет и наличие тиранической власти у народов Азии, чего не могло быть у эллинов, управляемых, по его мнению, традицией и совершенным законом (Политика, III, 9, 3, 1285а). Система взглядов Аристотеля исходит из теории "географического "детерминизма". В понимании античного мыслителя, народы, живущие к северу от Греции, обладают природным мужеством, но недостаточно разумны и не склонны к искусствам; поэтому они живут свободно, но не Могут властвовать над другими. Жители Азии, напротив, склонны к искусствам, но лишены смелости, а потому ведут рабский образ жизни. "Эллины же, занимая среднее положение, обладают и тем и другим, поэтому могли бы властвовать над всеми, если бы были едины (Политиками, 6, 1, 1327в).
О том, в какой мере эти воззрения Стагирита преломились в сознании Александра, свидетельствует Плутарх, указывающий, что царь любил философа и восхищался им, ибо тот "научил его хорошо жить" (Алекс, 8). В другом труде, "О счастье или о доблести Александра", античный биограф приводит совет Аристотеля в отношении народов Азии: "Обращаться с эллинами как вождь, а с варварами как деспот, о первых заботиться как о друзьях и близких, а тех использовать как животных или растения"[12]. Эти слова считают взятыми из трактатов "Александр, или О колониях"[13] и "О царской власти"[14], приписываемых древними Аристотелю. Подлинность трактатов спорна, но ценность их очевидна: они отражают аристотелевские мысли в отношении политического устройства городов Азии, в которых, по мнению философа, надлежит дифференцированно подходить к грекам и негрекам.
Однако в силу целого ряда обстоятельств Александр основывал на Востоке поселения греческих колонистов, города со смешанным населением, шел на сближение с местной знатью, иными словами, делал обратное тому, что советовал ему Аристотель. Видимо, отход от воззрений учителя был связан у царя с эволюцией его задач - по мере успехов в Азии претерпевали изменения его планы, он все более склонялся к созданию мировой державы, базирующейся на согласии и единении царств македонского и персидского (Арр., VII, 11,9).
Ряд историков считают, что Аристотель не мог исходить из принципа возможности заниматься политикой для людей, не умудренных житейским опытом, и, очевидно, обучал Александра науке управления государством. По их мнению, воспитание наследника носило, скорее всего, и политический характер[15], так как мыслитель древности всегда подчеркивал, что человек - существо общественное (ζώον πολίτικον), и не мог воздержаться от рассмотрения вопросов политики при воспитании Александра.
Александр рос упрямым и своенравным ребенком, даже отец старался на него действовать убеждением, а не принуждением (Плут., Алекс, 7). В юношеском возрасте эти наклонности проявлялись у него еще более ярко. Честолюбивый и властный, Александр не терпел возражений и порой совершал поступки, граничащие с безрассудством. Желание отличиться, всегда быть в центре внимания окружающих постоянно владело Александром, он завидовал победам отца и мечтал о личной славе (Плут., Алекс, 5). Таким он был и в 16 лет, когда навсегда прекратились занятия с Аристотелем, уехавшим в Афины (340 г. до н.э.). С этого времени Филипп II начал приучать сына к государственной деятельности.
Возможно, впервые к делам "большой политики" Александр "приобщился" еще в семилетнем возрасте, когда в отсутствие отца был на приеме персидских послов. Вполне допустимо, что он присутствовал и при подписании Филократова мира (346 г. до н.э.) с Афинами (ему тогда было десять лет), для выработки условий которого в Пеллу прибыло афинское посольство, причем в его составе был противник Филиппа II - Демосфен.
Первые самостоятельные шаги по управлению Македонией Александр сделал в 16-летнем возрасте, когда Филипп II повел войско на Византию, а сына оставил под присмотром опытного полководца Антипатра вместо себя.
Похоже на то, что именно отсутствие Филиппа II дало повод фракийским племенам мэдов восстать против македонской власти. Александр самостоятельно осуществил операцию по замирению мэдов и даже основал в их землях город Александрополь - опорный пункт македонского влияния во Фракии (Плут., Алекс, 9).
Военное дарование юного Александра ярко проявилось в Херонейской битве (338 г. до н.э.). Диодор, пишущий об этом (XVI, 85-86, 88), прямо указывает, что победа македонян над афинянами была достигнута благодаря Александру, возглавившему конницу левого крыла, предназначенную для нанесения решающего удара.
Испытание в бою Александр выдержал с честью, и этому факту античные авторы придают важное значение, считая, что уже первая победа будущего вершителя судеб мира продемонстрировала его исключительную одаренность.
Битва при Херонее показала, что Александр был прежде всего воин по призванию и долгу. Ему хотелось отличиться на поле боя потому, что он был невероятно честолюбив.
Но не следует чрезмерно восхвалять 18-летнего Александра за победу над греками. Вряд ли он мог принимать самостоятельные решения, если его опекали отец и лучшие македонские военачальники. Более вероятно, что, верный юношеской мечте о непременной победе над врагом, Александр проявил личную храбрость, руководствуясь не расчетливым разумом, а опьяняющей жаждой подвига.
Как мы видели, окружение молодого Александра состояло не только из военачальников, ведущих в бой беспокойное племя македонян против соседних "варваров" - иллирийцев и фракийцев, но и из высокообразованных греков.
Что же сближало Александра с эллинами? Ряд историков не допускают вообще такого противопоставления, ибо, в их понимании, македоняне - чистокровные греки[16]. Однако македонское государство начиная с первых царей имело свои обычаи, нравы и язык. Понятно, что Македонию того периода по культурному уровню нельзя ставить в один ряд с развитыми греческими полисами, тем более с Афинами[17]. Основное, что сближало юного Александра с эллинами, была греческая образованность; позже, после воцарения, к этому добавилась общность задач правящего класса Македонии и Греции, а не только стремление отомстить персам или распространить эллинскую культуру на Восток, как утверждают многие историки.
Плутарх писал, что юный Александр живо интересовался Элладой и ее культурой. Но, несомненно, его занимала прежде всего судьба Македонии, ради укрепления и централизации которой Филипп II приложил немало усилий.
Македония до Филиппа представляла собой раздробленный и захолустный край. Разложение первобытно-общинных отношений и переход к классовому обществу в Македонии относятся к концу VI в. до н.э., когда совершенствование орудий труда и появление железа вызвали прогресс земледелия и ремесел, что привело к развитию торговли и обмена. Однако существовала неравномерность общественно-экономического развития в различных регионах Македонии.
Македония была горной страной, расположенной на севере Балканского полуострова. На западе она граничила с Иллирией, а на востоке - с Фракией. Горный рельеф страны обусловил расселение македонских племен и характер их занятий. Равнинные восточные области Нижней Македонии, примыкавшие к морю и греческим колониям фракийского побережья (Потидея, Олинф, Амфиполь, Херсонес), были наиболее развитыми; они вели интенсивный обмен с эллинскими городами-государствами.
О племенах Нижней Македонии, проживавших в долине реки Стримона до серебряных рудников Пангея, сообщает Фукидид. Геродот (VII, 123) и Фукидид (II, 99, 100) говорят и об оседлых македонских племенах по нижнему течению реки Аксия. Западные же области, по преимуществу горные, сохраняли пережитки родового строя, население их занималось отгонным скотоводством. Позже эти области получили название Верхней Македонии. Здесь долгое время преобладало несколько этнических групп, которых, по Страбону, было четыре: линкестиды, орестиды, пеллагосии и элимиотиды (VII, 326).
Древнемакедонская история вплоть до конца VI в. до н.э. представляла собой цепь непрерывных военных столкновений отдельных племен, управляемых выборными вождями. Но рост социального неравенства, ранее всего обнаружившийся у племен Нижней Македонии, привел к необходимости создания централизованного государства.
К началу V в. до н.э. нижнемакедонские племена объединялись под властью выборного царя. Античная традиция сохранила свидетельство о том, что их злейшими врагами были линкестиды, постоянно прибегавшие к помощи своих соседей - пеонийцев и иллирийцев.
В греко-персидских войнах (500-449 гг. до н.э.) нижнемакедонские цари выступали как данники и союзники персов (Герод., V, 21), надеясь с их помощью сломить сопротивление западных племен и добиться объединения всей страны под властью одного правителя. Так, Юстин указывал, что македонский царь Александр I (498-454 гг. до н.э.) получил от Ксеркса в дар земли от Олимпа до Тема (VII, 4, 1), а Фукидид сообщал, что в это время власти нижнемакедонских царей были подчинены племена Верхней Македонии (II, 99). Разумеется, это подчинение имело лишь формальный характер, ибо тенденции к децентрализации у линкестидов наблюдались и позже - в правление Филиппа II и даже при Александре Македонском.
Македонский царь Александр I, правивший почти 50 лет и добившийся многого, ценил греческую образованность, покровительствовал поэтам, за что получил прозвище "Филэллин". Правда, греки долгое время считали его варваром и не хотели допускать к Олимпийским играм, пока царь не доказал, что он - эллин и потомок Геракла из Аргоса (Герод., V, 22).
После гибели Александра I Филэллина (Курц., VI, 11, 26) в Македонии наступает смутное время, заполненное враждой претендентов на престол и постоянными набегами иллирийских и пеонийских племен.
В 431 г. до н.э. Македония оказалась втянутой в продолжительную Пелопоннесскую войну, начавшуюся из-за соперничества двух крупнейших объединений того времени - Пелопоннесского союза и Афинской Архэ. Яблоком раздора стала коринфская колония Потидея, находившаяся на фракийском побережье и являвшаяся членом Афинского морского союза. Интересы Афин и Спарты неизбежно должны были столкнуться именно здесь, так как Потидея была центром торговых сделок на лес, вывозимый из Македонии в Грецию.
Пелопоннесская война затронула интересы всех народов Балканского полуострова, явившись "величайшим потрясением для эллинов, варваров и даже огромного большинства всех народов" (Фукид., I, 1).
Нижнемакедонский царь Пердикка (454-413 гг. до н.э.) принял сторону Спарты и осадил Потидею, реально угрожая прочим эллинским колониям фракийского побережья (Фукид., I, 56, 2). Афиняне, со своей стороны, желая направить основной удар против Пердикки, заручились поддержкой его братьев-соперников - Филиппа и Дерды (Фукид., 1,57), а также Ситалка, одрисского царя, главы одного из фракийских племен (Фукид., II, 97). Но союз Афин с враждебными Пердикке силами не дал ожидаемых результатов: братья-соперники были уничтожены, а одрисское войско оставило пределы Македонии, получив обещание богатых даров и надежду породниться с царским домом (Фукид., II, 101). Когда же во Фракию пришло спартанское войско под командованием Брасида, Пердикка использовал его в своих интересах, направив против вождя линкестидов Аррабея (Фукид., IV, 79).
Тем временем, несмотря на непрекращающиеся войны, Пердикка несколько укрепил свое положение, добился ослабления Афин отторжением Амфиполя и халкидских городов. Он даже сумел направить враждующие силы греческих городов против верхнемакедонских царей, все еще сопротивлявшихся объединению.
Но в целом политика Пердикки и его преемника Архелая (413-399 гг. до н.э.) оказалась безрезультатной: слишком сильны были еще местнические настроения в среде племен, имевших вплоть до IV в. до н.э. своих вождей (Фукид., II, 99, 2).
Отец Александра Македонского Филипп II, сын Аминты III, был провозглашен царем Македонии в 359 г. до н.э., после того как он устранил всех прочих претендентов, в том числе своего малолетнего племянника, прямого наследника престола. Античная историография высоко оценивает деятельность Филиппа, которому удалось за короткий срок провести ряд преобразований и вывести Македонию в число наиболее могущественных государств Балканского полуострова.
Юстин, автор критического направления, рисует Филиппа человеком умным, но вероломным, коварным и алчным. Любое средство для достижения цели он не считал постыдным и обещал больше, нежели выполнял. Дружил только с теми, кто был выгоден. Не лишенный красноречия, он был изобретателен и остроумен, поэтому врагов старался побеждать не в открытом бою, а хитростью. Филипп был вспыльчив, но умел скрывать свой гнев. С друзьями держался просто и был склонен к умеренности. Именно благодаря такому сочетанию пороков и достоинств Филипп, по мнению римского историка, сумел заложить основы политики, с таким успехом продолженной его сыном Александром (Юстин, IX, 8, 1-21).
"Никогда... - пишет Феопомп, - Европа не носила такого человека, как сын Аминты" (Theop., fr. 27; ср.: Polyb., VIII, 11). Юстин прямо говорит, что Филипп "создал из многих племен и народов единое царство и народ" (VIII, 6, 2). Высказывание Юстина о значении Филиппа как основателя централизованного македонского царства неправомерно широко трактуется немарксистской историографией, приписывающей царю создание в ту эпоху "национального государства и национальной армии"[18].
Филипп II получил греческое воспитание, жил в юности в Фивах, где брал уроки философии у одного софиста, ученика Платона. Видимо, там же он освоил военное искусство греков, основанное на тактике Эпаминонда, придававшего особое значение неравномерному распределению войск по фронту в целях сосредоточения сил для главного удара в решающем пункте[19].
В Македонии, долгое время сохранявшей пережитки родового строя, при Филиппе II особое развитие получили рабовладельческие отношения, предпосылкой чему были качественные изменения производительных сил. Обработка металла способствовала дальнейшему прогрессу земледелия, скотоводства, ремесел, что, в свою очередь, сказывалось на обмене и торговле, а также на развитии городской жизни. В Нижней Македонии, тесно связанной с греческим миром посредством торговли через эллинские колонии фракийского побережья, процесс сложения рабовладельческого общества произошел уже в V в. до н.э. Напротив, у верхнемакедонских горных племен, сохранявших родоплеменные связи вплоть до IV в. до н.э. только к этому времени начался переход к классовым отношениям.
Объективные условия определили задачу создания в Македонии в IV в. до н.э. единого централизованного государства. Этот процесс слияния отдельных племен в единое государство, начавшийся в экономически наиболее развитых областях в V в. до н.э., завершился в середине IV в. и совпал по времени с начальными годами правления Филиппа (359-336 гг. до н.э.).
Не углубляясь в изучение социально-экономических условий жизни Македонии, некоторые историки приписывают создание централизованного государства исключительно гению Филиппа, добившегося того, что тщетно пытались сделать его предшественники Архелай и Пердикка[20].
Бесспорно, Филипп был энергичным и предприимчивым царем, верно ориентировавшимся в сложной ситуации, когда на страну вновь двинулись иллирийцы (на этот раз не без подстрекательства линкестидов), требующие уплаты ранее установленной дани (Пол., IV, 10, 1), и когда в жестоком сражении погиб царь Пердикка с 4 тыс. македонян (Диод., XVI, 2). Государственную мудрость и дипломатическое искусство Филиппа верно определил Юстин, сообщающий, что множество народов, словно сговорившись, пошли на Македонию войной и что Филипп решил со всеми справиться поодиночке: с одними он заключил договоры, от других откупился деньгами, а на более слабых напал сам (VII, 6, 5).
Иллирийцев с большим трудом вытеснили из Македонии, фессалийцев подкупили подарками, а афинянам Филипп нанес удар в наиболее уязвимом месте - у колонии Мефоны (Диод., XVI, 3), где афинские силы сдались на милость победителя, будучи не в состоянии сопротивляться, так как жители колонии перешли на сторону македонян.
Филипп отнесся великодушно к побежденным афинянам: отпустил их без выкупа и даже отозвал македонский гарнизон из Амфиполя. Не в его интересах было развязывать войну с Афинами; поэтому царь постарался заключить с ними мир, чтобы все силы бросить на внутренние дела (Юстин, VII, 6, 6).
Как пишет Юстин, Филипп перенес войну в Иллирию и истребил там многие тысячи врагов (VII, 6, 7). Вождь Бардилл погиб в бою, а иллирийские земли, так же как и пеонийские, вошли в состав Македонии. Предпринятый несколько позже поход в Фессалию тоже был удачен. Филипп, подчинив фессалийцев, добился двойного успеха: намного увеличил территорию Македонии и получил вдобавок грозную фессалийскую конницу (Юстин, VII, 6, 8).
Античная историография не сохранила свидетельств о том, как были подчинены центральной власти верхнемакедонские области. Так или иначе, но Филипп сумел добиться повиновения племен Верхней Македонии и заставить их правящий класс служить себе. Арриан сообщает о речи, которую Александр произнес перед взбунтовавшимся войском в Описе и в которой он говорил о заслугах Филиппа, заставшего македонян одетыми в звериные шкуры и пасущими скот на горах. Царь дал им настоящие одежды, спустил с гор на равнины, поселил в городах, научил доблести и ввел для них праведные законы (VII, 9, 1-2).
Среди множества военачальников, окружавших Филиппа, были представители бывших царских родов: Полисперхонт, потомок тимфейских царей, Пердикка из Орестиды (Арр., Индия, 18; Курц., X, 7, 8), Кен из Элимиотиды, братья Аррабей, Геромен и Александр из Линкестиды (Диод., XVII, 57, 2). Позже в войске Александра Македонского сражались отряды элимиотов, линкестидов, орестидов, тимфейцев, а также всадников из Боттиеи и Амфиполя (Арр., I, 2, 5). Эти свидетельства древних показывают, что с раздробленностью Македонии было покончено.
С тех пор как Македония упрочила свою власть на обширных фессалийско-фракийских землях, она стала играть главенствующую роль в делах греческих городов-государств, претендуя на право быть арбитром общеэллинских дел. Но этому предшествовал ряд реформ, осуществленных Филиппом.
Прежде всего, он сформировал регулярную армию, обладающую рядом преимуществ перед ополчением греческих городов-государств и отрядами наемников.
Типичным для греческих полисов того времени было разделение политической и военной власти, поскольку ополчение свободных граждан хирело и заменялось повсеместно отрядами наемников - воинов-профессионалов, служивших за плату любому городу. В Македонии при Филиппе этого не наблюдалось, так что и военное и политическое руководство страной сосредоточилось в руках царя. Хорошая организация войска и централизованное управление им дали возможность Филиппу очень скоро достичь наивысшей степени военного искусства.
Централизации армии способствовало применение принципа набора войск по округам в пехотные части, состоящие из крестьян, и в отряды легкой конницы (фессалийской и фракийской). Этеры набирались из представителей македонской знати.
Взяв за основу эллинскую систему организации войска, Филипп развил ее[21], добившись слаженного взаимодействия всех составных частей. Диодор прямо указывает на Филиппа как на создателя македонской фаланги (XVI, 3, 2.), выгодно отличавшейся по своим боевым качествам от греческой.
Доспехи и вооружение македонского фалангита, хотя не отличались в принципе от греческих, были значительно легче. Защищали фалангита шлем, кольчуга, наколенники и круглый щит. Вооружение его составляли сарисса (длинное копье) и короткий меч. Фаланга, как правило, наступала сомкнутым строем в 120 рядов по 8 воинов в ряду (Арр., I, 6, 1-2).
Пехота делилась на тяжелую, среднюю, легкую. Основой тяжелой пехоты была фаланга, комбинируемая с более легкими отрядами педзетеров и гипаспистов. Среднюю пехоту составляли аргираспиды (с легкими посеребренными щитами), царские телохранители и пелтасты. Легкая пехота формировалась из иллирийских и фракийских стрелков и пращников.
Конница сохраняла указанное деление. В этом роде войск основное место принадлежало тяжелым всадникам - этерам и фессалийцам. Вооружены они были копьями, мечами, носили шлем, панцирь, наплечники и набедренники; лошади имели защитные доспехи.
Новым в тактике македонского войска по сравнению с греческим было тесное взаимодействие пехоты и конницы, причем последняя использовалась для нанесения главного удара, а не только для защиты флангов, что практиковалось греками.
Значительно возросла и численность кавалерии. Кроме того, Филипп создал самостоятельные конные подразделения. Так, Херонейская битва была выиграна благодаря использованию конницы под командованием молодого Александра (Диод., XVI, 85). Исход первого сражения с иллирийцами (359 г. до н.э.) также решили конные отряды (Диод., XVI, 4). Показательно, что, когда Филипп выступил против Фессалии, его больше интересовала прекрасная фессалийская конница, чем богатая добыча (Юстин, VII, 6, 8). В связи с этим некоторые историки считают, что пехота появилась у македонян позже конных подразделений[22].
И все же, несмотря на увеличение роли конницы, действовавшей обычно в атаке, костяком армии Филиппа оставалась фаланга.
Более тесное построение по сравнению с греческими гоплитами обеспечивало македонской фаланге огромную пробивную силу, сметающую все на своем пути. Ровные сомкнутые шеренги фалангитов, прикрытые щитами и ощетинившиеся сариссами, производили ошеломляющее впечатление на вражеское войско, не выдерживавшее порой одного вида равномерно марширующей грозной фаланги.
Правда, хотя македонская фаланга по сравнению с греческой обладала большей мобильностью, ей не хватало маневренности и умения перестраивать ряды в тех случаях, когда возникала необходимость резко изменить направление главного удара. Для использования фаланги были нужны определенные условия, из которых основным являлось наличие ровного и широкого пространства. Применение фаланги на пересеченной местности требовало перестройки рядов в маршевые колонны, непригодные для ведения военных действий[23]. На открытом месте фаланга, выступающая единым целым и поражающая пехоту противника своим грозным натиском, была непобедима. Полибий в этой связи отмечал, что "нет силы, которая могла бы сопротивляться ей с фронта или устоять против натиска ее" (XVIII, 29). Даже на римлян, по свидетельству Плутарха, фаланга произвела сильное впечатление своей четкой организацией и неодолимостью натиска (Плут., Эмилий Павел, 17, 19). Но она совсем не годилась для рукопашных схваток, ибо фалангит не был приспособлен для ближнего боя (Полиб., XII, 20). Слабым местом были также фланги и тыл, уязвимые из-за невозможности перестройки фаланги на ходу.
Новаторство Филиппа в военном деле заключалось в том, что он сумел учесть наиболее сильные стороны тактических приемов греков, усовершенствовать их и выработать новые способы ведения военных операций, способствовавшие успеху его завоевательных планов.
При Филиппе в македонском войске стали применяться различные осадные механизмы, использовавшиеся греками уже в V в. до н.э. При осаде Перинфа и Византия Филипп использовал таран и катапульты для разрушения крепостных стен; в других сражениях он применял осадные башни, с которых воины метали во врага стрелы и камни.
Данные о численности войска Филиппа сообщают два автора: Диодор (XVI, 85) называет цифру в 33 тыс. человек (30 тыс. пехоты и 3 тыс. всадников), а Фронтин (IV, 2, 6) говорит о 40 тыс.
До Филиппа Македония, лишенная выхода к морю из-за того, что фракийское побережье и Халкидику контролировали многочисленные греческие колонии, не имела своего флота и при необходимости пользовалась судами союзников. После овладения Фракией и рядом греческих городов-колоний (Потидея, Мефона) Филипп решил создать собственный флот, так как его планы предусматривали дальнейший захват эллинских городов побережья, ослабление Афин и завоевание господства на суше и на море.
Условия для создания флота имелись: горы Македонии были сплошь покрыты хорошим строевым лесом, который издавна вывозился в Грецию через коринфскую колонию Потидею. Вскоре македонский флот был построен, он насчитывал 160 кораблей. Уже после разрушения афинской колонии Олинф, по свидетельству Юстина, Филипп занялся морским разбоем (VIII, 3, 13).
В прямой зависимости от успехов македонского оружия находилась организация монетной системы страны при Филиппе. До Филиппа в Македонии не было четкой монетной системы; в обороте наравне с местными серебряными и медными монетами находились греческие, родосские и даже персидские. Кроме того, эллинские города-колонии чеканили свою монету. Централизация монетного дела благоприятно отразилась на ремеслах и торговле, способствуя развитию городской жизни.
Богатейшие золотые и серебряные рудники Пангея во Фракии разрабатывались афинянами с середины V в. до н.э. Филипп овладел ими в год рождения Александра после захвата Амфиполя и Потидеи (Диод., XVI, 8), также как и долиной реки Стримона, богатой серебром. С этого времени начинается выпуск единообразной македонской монеты: золотой - в подражание аттической и серебряной - по типу родосской. Стоимость македонского статера - "филиппики" - равнялась 20 аттическим драхмам.
Массовый выпуск золотых и серебряных монет, успешно конкурировавших с персидскими и греческими, свидетельствовал о возросшей экономической мощи Македонии, что, в свою очередь, сказалось на росте ее политического значения на Балканах. Одни пангейские золотые и серебряные рудники, по сообщению Диодора, давали годовой доход в 1000 талантов (XVI, 8). Это свидетельство Диодора расценивается как указание на дальнейшее развитие рабства, о котором нет прямых данных в античной историографии[24].
Добившись политического объединения страны и создав сильное войско, Филипп приступил к завоеванию эллинских городов-колоний, расположенных на фракийском морском побережье.
Филипп прежде всего заинтересовался Амфиполем - важным торговым городом в устье реки Стримона, господствовавшим над плодородной равниной, засаженной виноградниками и оливковыми деревьями, а также владевшим серебряными рудниками (Герод., V, 23). Важность Амфиполя как транзитного порта в торговле с греческими колониями на Понте Эвксинском была огромна. Учитывая выгоды местоположения города и его богатства, но не имея еще достаточных сил для ведения борьбы, Филипп начал хитрую дипломатическую игру с Афинами, предложив им мир и еще не завоеванный Амфиполь взамен отторгнутой Пидны (357 г. до н.э.). Афиняне не отказались от столь выгодного предложения, ибо давно мечтали о приобретении стратегически важного Амфиполя, контролирующего торговлю всего фракийского побережья и черноморских эллинских колоний. Но, как пишет Юстин, Филипп "на словах обещал больше, чем выполнял" (IX, 8, 8); усыпив бдительность афинян предложением мира и добившись от них посылки отряда к Геллеспонту для борьбы с фракийскими племенами, македонский царь приступил к осаде Амфиполя.
Жители Амфиполя были враждебно настроены к македонянам и полны решимости отстоять свой город от притязаний захватчиков. Но они не смогли долго сопротивляться натиску македонского войска. Город был взят приступом и разграблен (Диод., XVI, 8). Конечно, Филипп и не подумал передать Амфиполь афинянам, а создал здесь свой опорный пункт. Тогда Афины, желая наказать македонян за вероломство, отдали приказ своему стратегу Харесу, находившемуся во Фракии, двинуться в Македонию. Но было уже поздно. Воодушевленный захватом Амфиполя, Филипп заключил союз с Олинфом, полисом, стоявшим во главе сильного объединения халкидских городов, пообещав ему коринфскую колонию Потидею (Диод., XVI, 8, 2). На этот раз Филипп выполнил обещание: взяв Потидею (356 г. до н.э.) и отпустив без выкупа афинских клерухов, он передал город Олинфу.
Действуя хитростью и подкупом и даже не объявив войну Афинам, Филипп добился ослабления ведущего государства во Второй Афинской Архэ (378 г. до н.э.), которая вследствие энергичных действий македонского царя и карийского династа Мавзола, также заинтересованного в крушении морского союза, начала распадаться. Большим ударом для Афин явилась потеря островов Родос, Хиос, Кос, Лесбос, Керкира, переметнувшихся на сторону Мавзола, и Византия. В этой сложной обстановке политических неудач и вероломства союзников Афины не смогли противостоять македонской захватнической политике.
Не менее важной задачей для Македонии было обеспечение надежности границ со стороны Фракии и Иллирии. В отличие от греческих колоний, создаваемых для торговли и размещаемых по морскому побережью, македонская колонизация распространилась в глубь завоеванных территорий и служила гарантией безопасности границ наряду с использованием природных богатств захваченных областей.
Уже владея пангейскими золотыми рудниками, Филипп основал рядом с Кренидами, фасосской колонией, город Филиппополь, опорный пункт македонского влияния во Фракии вплоть до Неста (Диод., XVI, 22). О широких планах колонизации захваченных земель сообщает Юстин, указывающий, что царь практиковал насильственное переселение народов и целых городов: "Одни народы Филипп поселил у самой границы, чтобы они давали отпор врагам, других - в самых отдаленных пределах своего царства, а некоторых военнопленных расселил по городам для пополнения их населения" (VIII, 6, 1).
Широкая захватническая политика Македонии вызвала неудовольствие ее ближайших соседей - фракийцев, иллирийцев, пеонов. Их "варварские" цари заключили договор с Афинами, надеясь общими усилиями оградить себя от дальнейших македонских захватов (Ditt., Syll3, 196), но, как сообщает Диодор, Филипп сумел покорить союзников раньше, чем они были готовы к сопротивлению (XVI, 22). Видимо, договор афинян с северными соседями Македонии имел формальное значение: ведь Афины, и без того ослабленные распадом Морского союза, потерей островов и внутренними распрями, не могли оказать реальной помощи иллирийско-фракийским племенам в их борьбе с усилившимся македонским царством. Быстрому росту Македонии способствовали соседство греческих колоний Халкидского полуострова и слабость самой Греции, растрачивавшей силы в непрекращавшихся междоусобных войнах. Напротив, Македония быстро набирала силы, мужала и превращалась в ведущую державу Эгейского бассейна.
К сожалению, почти нет сведений о развитии городской жизни у македонских племен, долгое время не имевших сколько-нибудь значительных городов, а лишь родоплеменные центры. Все же, собрав воедино отрывочные сведения о развитии Македонии и росте городов в царствование Филиппа, греческий историк прошлого века Димицас[25] и позже немецкий историк Белох сделали попытку определить площадь страны и численность ее населения, а также уровень городской жизни.
Белох считает, что площадь Македонии до Филиппа не превышала 14 тыс. кв. км при населении в 300 тыс. человек. Северные же иллирийско-фракийские территории имели вдвое большую площадь и наполовину меньшее население. Объединенная при Филиппе II, Македония уже занимала территорию в 40 тыс. кв. км с населением в 600 тыс. человек, включая земли между Стримоном и Нестом, а также Халкидский полуостров. После вхождения Фессалии в состав македонского царства территория страны увеличилась еще на 15 тыс. кв. км, а население достигло 800 тыс. человек[26].
Таким образом, Македония, расширившая свои границы за счет Пеонии и Фракии, по площади намного превзошла материковую Грецию. Напомним, что Афинская Архэ - могущественный морской союз афинян с греческими городам и - государствам и и некоторыми островами - объединяла территорию только в 14 тыс. кв. км, т.е. равнялась собственно македонским землям до прихода к власти Филиппа II[27].
До середины IV в. до н.э. наиболее густонаселенным районом Македонии был Халкидский полуостров (площадь 4 тыс. кв. км) с многочисленными греческими колониями (Ксеноф., Эллиника, V, 2, 16). Македонские города были развиты слабо. До Пелопоннесской войны самым крупным городом считалась Потидея (2-3 тыс. жителей), окруженная плодородными угодьями (около 100 кв. км). К 380 г. до н.э. первое место среди городов занимал Олинф - примерно 5 тыс. жителей; ко времени разрушения его население возросло до 10 тыс.[28]. Второе место по численности занимали Аполлония и Аканф[29], затем шли Торон и Мендея. Но все это были торговые города греческого происхождения. Собственно македонские города начинают развиваться после объединения страны, в связи с развитием торговли, ремесел, разработкой полезных ископаемых и колонизацией фракийских земель. Среди них следует указать Пеллу, Филиппы, Эги, а также Каллиполь и Ортополь (Пол., IV, 2, 16).
Хорошо продуманный Филиппом план захвата фракийского побережья завершился присоединением последних греческих полисов - Абдеры и Маронен - к македонскому царству. Царь вполне мог чувствовать себя дальновидным политиком, сумевшим за четыре года (359-355 гг. до н.э.) достичь многого: расширить границы Македонии и выйти к морю. Правда, второй этап плана - захват Халкидского полуострова - еще ждал осуществления, но Филипп не торопился, считая, что вначале следует обескровить Грецию и только после этого начать борьбу против могущественного Олинфского союза. Пока что царь заключил договор с Олинфом, не отваживаясь на открытый выпад против халкидских городов.
Поводом для вмешательства Македонии в греческие дела послужила Вторая Священная война (355-346 гг. до н.э.), развязанная Фивами, обвинившими Фокиду в незаконном захвате земель обшегреческого святилища в Дельфах (Юстин, VIII, 1, 4)[30]. Но это был только повод, так как спор фиванцев и фокийцев не носил религиозного характера, а был столкновением интересов двух в прошлом союзных полисов; Фокида, желая сбросить господство Фив, не помогла им в битве при Мантинее (362 г. до н.э.), вследствие чего победа над Спартой и Афинами досталась ценой гибели значительной части войска и самого полководца Эпаминонда. С тех пор фиванское могущество стало клониться к упадку, и естественно, что фокийцы, воспользовавшись этим, захотели отделаться от докучливой опеки. Но общая слабость Фив еще не затронула Дельфийской амфиктионии - религиозного объединения греческих городов, где фиванцы продолжали играть ведущую роль.
Под нажимом Фив Совет амфиктионов принял решение об уплате Фокидой большого штрафа или конфискации земель в пользу храма (Диод., XVI, 93; Юстин, VIII, 1, 7). "Поэтому фокийцы, - сообщает Юстин, - лишившись земель, детей, жен и придя в полное отчаянье, выбрали себе в вожди некоего Филомела и захватили храм Аполлона в Дельфах" (VIII, 1,8).
Конфликт Фив и Фокиды не оставил равнодушным другие греческие полисы: Афины и Спарта присоединились к Фокиде в надежде ослабить Фивы. Фиванцы заручились, поддержкой фессалийской знати, безуспешно старавшейся обуздать свои часто восстававшие города. Так, фессалийский тиран Ясон, желавший усиления Фереса, был убит в Дельфах заговорщиками во время подготовки пифийских празднеств.
Захватив дельфийскую сокровищницу и набрав на ее золото много наемников, Филомел с войском вторгся в Фессалию. Первое сражение он выиграл, а во время второго погиб (Диод., XVI, 31; Юстин, VIII, 1, 13). Его сменил Ономарх, опиравшийся на фессалийских тиранов. Фиванцы и фессалийская знать, напуганные успехами фокийцев, обратились к Македонии за помощью.
Судя по Диодору, Филипп дважды терпел поражения от Ономарха и только в 352 г. до н.э. смог одолеть фокийцев (XVI, 35). Юстин приводит иную версию: македонские воины вступили в бой в лавровых венках как мстители за святотатство, поэтому фокийцы побросали оружие и бежали с поля боя (XIII, 2, 4).
Остатки фокидского войска отошли к Фермопилам, а Филипп быстро ввел в фессалийские города свои гарнизоны, установил торговые пошлины и укрепился в стратегических пунктах.
Успешно завершив захват Фессалии, Филипп вторгся в Среднюю Грецию, дойдя до Фермопильского ущелья. Однако союзники Фокиды выставили значительное войско для защиты Фермопил (Диод., XVI, 37). Не желая разжигать общегреческую войну (Фокиду поддерживали Спарта, Афины, Ахайя), Филипп отступил.
Тем не менее итоги Священной войны оказались плачевными для Греции и выгодными для Македонии. Фокида, обессиленная десятилетней войной, признала себя побежденной (Диод., XVI, 59) и предстала перед судом амфиктионов. По предложению македонского царя на нее наложили штраф в 60 талантов в год и исключили из Дельфийской амфиктионии (Диод., XVI, 60), так же как и спартанцев. В области разрушили все города, а население рассеяли по деревням, отняли все оружие и лошадей.
Интересно, что, наказав фокийцев и спартанцев, Филипп не потребовал наказания для Афин, бывших их союзниками. До поры до времени он не хотел вступать с Афинами в открытую войну, надеясь исподволь подорвать могущество самого крупного полиса Греции.
Принятый в Совет амфиктионов, а по существу став во главе его, Филипп на время оставил Грецию, помышляя о захвате халкидских городов, богатства и стратегическое положение которых не давали ему покоя. Время для нападения на Халкидику было выбрано им удачно: ослабленные Священной войной, греческие полисы вряд ли могли оказать действенную помощь Олинфскому союзу.
Война, развязанная Македонией в Иллирии и Пеонии (350-349 гг. до н.э.) вблизи халкидских земель, указывала на неизбежность столкновения с Филиппом, надеявшимся прибрать к рукам последние незавоеванные земли на побережье Фермейского залива.
Олинф, испугавшись размаха македонской агрессии, обратился за помощью к Афинам в нарушение союза с Македонией. Но Филипп уже осадил Олинф. Поводом для войны, по Юстину, было бегство двух побочных братьев македонского царя, Менелая и Арридея, в Олинф от неминуемой расправы Филиппа, причем Арридей как будто претендовал на царство (VIII, 3, 10).
Демократические Афины, раздираемые борьбой антимакедонских и про-македонских группировок, не смогли в полную силу помочь олинфянам: наемники Хареса (со времен македоно-афинского договора находящиеся во Фракии) получили приказ поддержать Халкидский союз.
Афинские наемники, 4 тыс. пеших и 150 всадников, присоединились к олинфянам и начали разорять область Боттиеи (FHG, v. I, 405-406; Theop., fr. 139). А в это время Филипп, окруживший Олинф, попытался склонить к измене начальников конных отрядов. Действуя подкупом, царь перетянул их на свою сторону и добился капитуляции города (Диод., XVI, 53). Посланная Афинами помощь в 300 всадников и 4 тыс. гоплитов на 17 кораблях запоздала: город уже был взят македонянами.
Филипп разграбил и сжег Олинф, а жителей продал в рабство (Юстин, VIII, 3, 11). По свидетельству афинского оратора Демосфена, Филипп разорил в Халкидике 32 города, ранее составлявших Олинфский союз (IX, 26). Видимо, указание Демосфена не следует понимать буквально, так как Македония была заинтересована в приобретении богатых халкидских городов, а не в их уничтожении. Иное дело Олинф, расправа с которым должна была предостеречь других от выступлений[31].
С гибелью Олинфа распался союз халкидских городов. Многих жителей Халкидики изгнали во Фракию, а на их место переселили македонян; плодородные земли раздали знати (Ditt., Syll3, 331).
Таким образом, фракийское побережье от Пидны (взятой в 357 г. до н.э.) до Геллеспонта перешло в руки македонян.
Десятилетняя вражда Афин с Македонией, началом которой послужил захват Мефоны (359 г. до н.э.), истощила и без того небогатые материальные и людские ресурсы афинян. В условиях потери союзных колоний фракийского побережья и Халкидики, отпадения многих островов Эгейского моря и важной в деле снабжения хлебом Эвбеи афиняне, не видя возможности продолжать войну, запросили мира. Филипп также был заинтересован в мире, ибо его флот в 160 кораблей еще не мог соперничать с афинским (350 триер).
Предложение о мире, вынесенное на обсуждение афинян Филократом, было одобрено демосом. В Македонию направили посольство из 10 политических деятелей, в основном промакедонской ориентации, но среди них был и Демосфен. Сведений о переговорах, предшествовавших заключению Филократова мира, не сохранилось. Единственным источником являются речи двух политических противников - Демосфена и Эсхина, содержащие много неясного и тенденциозного. Переговоры, очевидно, носили двухстепенный характер, так как, выслушав афинских послов, Филипп в ответ направил своих гонцов в Афины, где и был подписан окончательный мир (Юстин, VIII, 4, 2). По мирному договору Афины потеряли все владения на фракийском берегу, кроме Херсонеса у Геллеспонта.
Долгожданный мир наступил, но он был хрупок, как первый лед. Назревал новый конфликт Греции с Македонией за обладание проливами, которые контролировались Перинфом и Византией, связанными с Афинами обоюдовыгодной торговлей понтийским хлебом и иными товарами. Афинские наемники Хареса осуществляли охрану фракийского побережья, где в Фасосе была стоянка греческого флота.
Афиняне, первыми не выдержав тягостного ожидания, направили в Херсонес отряд наемников, начавших захват городов Кардии и Пропонтиды, находившихся под контролем Македонии. Филипп не заставил себя ждать; он вторгся в Херсонес и осадил Перинф с суши и моря. Употребив все средства военной техники, македоняне уже были близки к победе (Диод., XVI, 74), когда неожиданно к осажденным подоспела помощь от персидских сатрапов Малой Азии, посланных Дарием, также не хотевшим усиления Македонии (Диод., XVI, 75). Македонянам удалось проникнуть в город, но они были выбиты оттуда объединенными силами перинфян, византийцев и малоазийских наемников.
Потерпев неудачу у Перинфа, Филипп бросился к Византию, чьи воинские силы помогали перинфянам. Однако осада Византия (340-339 гг. до н.э.) ничего не дала. На помощь осажденным пришли афиняне и многие жители островов Эгейского моря (Диод., XVI, 77). В морском сражении объединенный греческий флот победил македонян. Филипп вынужден был снять осаду Византия и уйти восвояси.
Скифские племена, обитавшие по Истру, противодействовали, насколько могли, захватнической политике Македонии на понтийском побережье. Будучи ее союзниками, скифы под всевозможными предлогами отказывались субсидировать военные операции Филиппа. Так, во время длительной осады Византия македонский царь потребовал от скифского царя Атея значительных средств для продолжения войны. Но Атей отказался выполнить это требование, сославшись на бедность страны и народа. Филипп воспринял отказ как издевку и, отброшенный от Византия, двинулся с войском в Скифию, чтобы наказать Атея и продемонстрировать фракийцам, что временные неудачи у Геллеспонта еще не означали слабости Македонии; вместе с тем он рассчитывал доходами от этой войны покрыть убытки, понесенные у Перинфа (Юстин, IX, 1, 9).
Вторгшись в земли союзников, Филипп, выдавая себя за "друга скифов", выслал вперед гонцов, чтобы предупредить кочевников о желании царя поставить в устье Истра статую Геракла во исполнение обета, данного у Византия. Но Атей не был так наивен, чтобы поверить царю, и потребовал ухода македонян из своих земель. Ни одна из сторон не хотела уступить, и началась война (Юстин, IX, 2, 12).
"Хотя скифы превосходили македонцев и числом и храбростью, - пишет Юстин, - они были побеждены хитростью" (IX, 2, 14). Добычей победителя стали 20 тыс. женщин и детей, а также 20 тыс. скифских коней; золота и серебра македоняне не нашли и только тогда поверили, что скифы бедны (Юстин, IX, 2, 15).
При возвращении македонян у них во Фракии часть добычи потребовали трибаллы. Когда им было отказано, они пустили в ход оружие. В жестокой схватке Филипп получил рану в бедро, под ним пал конь. В суматохе сражения македоняне не заметили, как вся добыча ускользнула у них из рук (Юстин, IX, 3, 3). В результате Филиппу пришлось возвращаться в Македонию ни с чем.
Теперь казалось, что угроза македонского вторжения в Грецию миновала и что Филиппу потребуется много времени для восполнения понесенных потерь; Геллеспонт остался в руках греков, контролирующих пролив и прибрежные города.
Но Македония оправилась от своих неудач раньше, чем предполагали ее недруги. Вспыхнувшая вскоре Третья Священная война (339-333 гг. до н.э.) между союзом амфиктионов и локридским городом Амфиссой, распахавшим "проклятые земли" фокийцев, позвала Филиппа в Грецию для наказания виновных[32].
Филипп точно ждал этого случая и не мешкая вторгся в Среднюю Грецию, где быстро овладел многими городами Фокиды и Дориды. Разрушив Амфиссу и взяв Элатею, македонский царь подошел к Фермопильскому ущелью. По этому поводу Юстин сообщает, что Филипп уже давно замышлял войну против афинян (IX, 3, 4).
Нависшая угроза македонского вторжения способствовала объединению греческих сил для совместной борьбы против Филиппа. Крупнейшие государства Греции, недавние враги, Афины и Фивы, не желавшие возвышения друг друга, заключили оборонительный и наступательный союз. К ним примкнули Коринф, Мегара, Ахайя, Левкада, Керкира, Эвбея (Плут., Демосфен, 17; Страб., IX, 414). На стороне Македонии были члены Дельфийской амфиктионии по ту сторону Фермопил и, видимо, Этолия (Страб., IX, 427). Афины и Фивы разослали гонцов по всей Греции с призывом единения против общего врага, так как "Филипп... не успокоится, пока не покорит всю Элладу" (Юстин, IX, 3, 5-7).
Решающее сражение между греками и македонянами, как уже говорилось, произошло у беотийского города Херонеи (338 г. до н.э.). Сведения об этой роковой для Греции битве сохранились у Диодора, Юстина, Полиэна, но все они настолько отрывочны, что по ним нельзя судить о ходе сражения. Диодор пишет, что войско Филиппа по численности превосходило греческое (XVI, 85). Юстин сообщает обратное: афинян было больше, чем македонян. Скорее всего, силы противников были почти равными - по 30 тыс. человек с каждой стороны. Но закаленное в боях и походах войско Филиппа выгодно отличалось от союзной греческой армии, не имевшей хороших командиров, состоявшей из наемников и молодых, недостаточно обученных свободных граждан (Диод., XVI, 85). Конечно, такое наспех собранное войско не смогло противостоять македонской регулярной армии, лучше организованной и дисциплинированной.
Все же греки упорно отбивали атаки македонян, и долгое время исход битвы оставался неясен. Наконец левый фланг союзников во главе со Стратоклом, увлекшись сражением, оторвался от основных сил и ушел вперед (Пол., IV, 2, 2). Этим не преминул воспользоваться 18-летний Александр. Он атаковал во главе тяжелой конницы правый фланг греков. Те не выдержали удара и в беспорядке отступили. После этого переломного момента Александр обратил неприятеля в бегство[33]. Тысяча греков осталась на поле боя, две тысячи попали в плен. Жестокое поражение потерпели фиванцы: вся их дружина пала (Плут., Пелопид, 18).
Позже на месте битвы фиванцы поставили памятник погибшим: изображение раненого льва - символ мужества своих воинов (Паве, IX, 40, 10).
Остатки разбитого греческого войска отступили, но Филипп не стал преследовать греков, так как и без того победа македонян была полной. После этого удара Греция не смогла оправиться и стала в конце концов добычей Филиппа.
Херонейская битва была своеобразным рубежом в жизни греко-македонского мира. Ею закончился период независимого существования греческих полисов и начался новый - включение Эллады в состав македонского царства и в сферу политических интересов ее правящего класса.
Филипп отпраздновал победу, хотя старался не проявлять своего торжества и внешне скорбел о гибели стольких греков.
Самая тяжелая участь постигла фиванцев, нарушивших договор с Македонией. Беотийский союз был уничтожен, в Фивах к власти пришли сторонники Македонии - олигархи, из которых был создан Союзный совет. В фиванском акрополе Кадмее поставили македонский гарнизон. Филипп приказал многим фиванским гражданам отрубить головы, других отправил в изгнание, а все их имущество забрал себе (Юстин, IX, 4, 6). Он взял выкуп не только за пленных, но и за право похоронить убитых.
Разорение и опустошение Фив должно было служить наглядным уроком для прочих греков, участвовавших в борьбе с Македонией. Поэтому афиняне не стали дожидаться расправы, а начали деятельно готовиться к обороне. Защитные меры, принятые Афинами, - сбор средств на укрепление стен, рытье рвов, призыв в войско всех граждан и метеков в возрасте до 60 лет и при надобности вооружение рабов - показали, что город намеревался отстоять свою свободу (Дем., XVIII, 248). По предложению Гиперида, одного из вождей демократии, было принято решение дать основной бой македонянам в Пирее, где сухопутное войско мог поддержать сильный афинский флот.
Но Филипп не торопился начинать войну с Афинами. В его замыслы не входило развязывание нового конфликта, так как Афины уже приготовились к отпору, да и их флот представлял еще грозную силу. Македонский царь предложил Афинам мир на приемлемых условиях: возвращение без выкупа 2 тыс. пленных, сохранение суверенитета и внешних владений, а взамен Херсонеса Фракийского Филипп был согласен отдать беотийский город Ороп.
Видя, что условия мира лучше поражения, афиняне согласились на переговоры с македонянами. В Афины прибыло возглавленное Александром посольство Филиппа, уполномоченное вести переговоры от его имени (Юстин, IX, 4, 5). Факт привлечения Александра к ответственным переговорам с афинянами показывает, что Филипп всецело доверял сыну и старался ввести его как можно скорее в курс важных дел.
Переговоры прошли успешно, и афиняне, формально сохранившие суверенитет, обязались вступить в новый союз, создаваемый Филиппом; Афинский морской союз отныне прекращал свое существование. Это поставило флот афинян в зависимое положение от Филиппа, упорно добивавшегося главенства в Эгейском бассейне.
Следует отдать должное умелой дипломатической игре Филиппа, который добивался признания его гегемоном Греции. По этой причине он заигрывал с Афинами; стремясь избежать в дальнейшем их сближения с Фивами, он отдал Афинам беотийский Ороп взамен Херсонеса Фракийского, обеспечивающего Македонии выход к Геллеспонту.
В своей деятельности Филипп опирался на задобренных или подкупленных им олигархических эллинских деятелей, подобных Фокиону, Демаду, Эсхину (Дем., XVIII, 282), всячески пропагандировавшим его "миротворческие" действия. Усилиями приверженцев македонской ориентации в Афинах был сооружен монумент Филиппу, а Александру было предоставлено афинское гражданство.
Но если с Афинами Филипп отчасти еще считался, то по отношению к другим греческим городам он повел себя как настоящий завоеватель. Он распустил Эвбейский союз, после чего к власти пришли промакедонские деятели; в Коринфе и Халкиде оставил гарнизоны; распустил Пелопоннесский союз и заключил отдельные договоры с ахейцами, Эпидавром и Трезеном; Филипп потребовал у всех пелопоннесцев расторжения союза со Спартой, против которой предпринял поход вместе с Аркадией, Мессеной, Элидой.
Спарта, хотя и не столь могущественная, как прежде, отказалась заключить союз с Македонией, считая, что мир, навязанный победителем, - не мир, а рабство (Юстин, IX, 5, 3). Правда, Спарта не представляла серьезной опасности для Филиппа, но все же он сумел лишить ее внешних владений, спровоцировав на это третейский суд греческих городов (Полиб., IX, 33). Македонский царь старался действовать в рамках эллинской "законности", не нарушая греческих установлений, а если и карал, то от имени самих же греков. Подобную политику по отношению к Греции проводил позже и Александр. Так, именно по решению эллинских полисов он разрушил до основания Фивы (335 г. до н.э.), хотевшие сбросить македонское господство.
В чем же заключалась причина столь быстрого развития Македонии и ее небывалых военных успехов?
Античная историография связывала рост могущества и военных успехов Македонии с деятельностью Филиппа, величайшего полководца и политического деятеля своего времени. Примерно так же оценивают вклад македонского царя вдело преуспеяния своего царства некоторые современные историки-немарксисты[34]. К сожалению, в подобных рассуждениях следствие выдается за причину, не делается попытка проследить качественные изменения социально-экономической основы македонского общества, вступившего на путь классообразования гораздо позже Эллады.
V век до н.э. - пора расцвета рабовладельческой демократии Греции, вершина ее успехов, а для Македонии - время перехода нижнемакедонских племен к классовому обществу. Специфика развития страны, заключавшаяся в том, что верхнемакедонские племена долгое время сохраняли родовую организацию, сказалась на сложении централизованного государства. Процесс объединения Македонии завершился лишь к середине IV в. до н.э. и совпал с годами прихода к власти Филиппа. Поэтому не столько сам Филипп, как дальновидный политик и стратег, сколько объективные условия времени вывели Македонию на путь дальнейшего развития рабовладения, сопровождавшегося войнами с соседями за захват чужих территорий, материальных ценностей и рабов. Война становится рычагом дальнейшего прогресса рабовладения, ибо античному обществу присуще лишь экстенсивное развитие, без совершенствования орудий труда как фактора накопления материальных богатств.
С первых шагов своего существования как централизованного государства Македония приступила к планомерному захвату чужих земель. Все без исключения войны, предпринятые Филиппом, носили захватнический характер, а не объединительный, как часто оценивают их отдельные историки[35]. Война и ограбление становятся официальной политикой македонского царства. В конечном итоге борьба за фракийское побережье, за Халкидику, за проливы, за Фессалию, войны с Фокидой, Беотией и всей Грецией служили завоевательным целям Македонии.
На общем фоне развития стран Балканского полуострова IV в. до н.э. Македония выступает как сравнительно молодое, централизованное государство, переживающее пору расцвета при общем социально-экономическом упадке греческих городов-государств.
Еще древние авторы отмечали постоянную вражду и соперничество эллинских городов, ослабевших из-за войн и поэтому неспособных установить мир на Балканах. В условиях междоусобной вражды и военной слабости, являвшихся результатом социально-экономического застоя греческого полиса, македонское завоевание было закономерным процессом заката греческого города-государства.
Незначительные штрихи социальной борьбы, сохранившиеся в источниках, свидетельствуют о внутреннем брожении правящего класса греческих полисов, в недрах которого все отчетливее проступали промакедонские настроения. Понятно, что сам Филипп и его войско вряд ли смогли бы добиться многого в Элладе без опоры на олигархические круги греческих городов. Македонская захватническая политика нашла широкую поддержку в среде олигархических деятелей Эллады, увидевших в Филиппе защитника интересов правящего класса. Скупые данные античных историков указывают, что после захвата любого из греческих городов Филипп упразднял демократию и восстанавливал олигархию, распускал демократические союзы и создавал новые под главенством Македонии, преследовал и отправлял в изгнание демократов. Так было в Фокиде, Дориде, Фивах, Халкидике, Коринфе и, в конце концов, в Афинах.
Следовательно, весь ход исторического развития греко-македонского мира второй половины IV в. до н.э. поставил на повестку дня вопрос о неизбежности македонского завоевания.
Но, несмотря на захватнические цели македонской политики, за ней было будущее, ибо устремлениям демократических группировок греческих полисов, пытающихся в условиях внутреннего кризиса бороться за идеалы полисной автаркии, противостояла сама реальность.
Херонейская битва явилась крупным событием в истории греко-македонского мира. Она стала не только началом порабощения Греции Филиппом, но и исходным рубежом для принятия новых решений, связанных с расширением македонской экспансии на Восток. В данном случае интересы Филиппа и правящих олигархических группировок Эллады совпадали.


[1] Плутарх посвятил Александру Македонскому две работы: одна из них – диада (парная биография) «Александр – Юлий Цезарь» в фундаментальном труде «Параллельные жизнеописания» в 50 биографиях; другая – моралистический трактат «О счастье или о доблести Александра» (Περί τής Άλεξάνδρου τύχης η άρετης), где содержатся предания и легенды о детстве и отрочестве Александра.
[2] В «Исторической Библиотеке» Диодора XVII книга полностью посвящена походу Александра Македонского на Восток. В XVI книге, повествующей о событиях в Македонии времен Филиппа II, содержатся некоторые сведения о детских годах будущего завоевателя Востока.
[3] Некоторые историки и биографы Александра в своих сочинениях некритически используют свидетельства античных авторов, особенно Плутарха, о юношеских годах будущего полководца. См., например, сходные утверждения в работах: И. Дройзен. История эллинизма. Пер. с фр. М. Шелгунова. Т. 1; История Александра Великого. М., 1890. С. 56–61; К. Ujfalvy. Le type physique dAlexandre le Grand. P., 1902; S. Reinach. Deux nouvelles images dAlexandre. RA 1906. № 2. С. 1 и сл.; P. Goukowsky. Le portrait dAlexandre. REG, 79. 1966. C. 495–498; J. R. Hamilton. Alexanders Early Life. Greece and Rome, 12, 1965. C. 117–124.
[4] Сочинения античных историков, посвященные Александру Македонскому, написаны в I в. до н.э. – II в. н.э., когда влияние стоической философии сказалось на всех трудах авторов этого времени. В этом причина того, что детским и юношеским годам будущего царя Македонии почти не уделено внимания. Стоики воспринимали личность как данную, не интересуясь периодом ее становления (см.: История греческой литературы. Т. 3. М., 1960. С. 377). Ср.: М. Н. Fisch. Alexander and the Stoics. – AJPh, 58, 1937. C. 59–82.
[5] F. Schachermeyr. Alexander der Grosse. Ingenium und Macht. Wien, 1949. C. 331 и сл.
[6] В «Романе об Александре» Псевдо-Каллисфена его рождению предшествовало землетрясение, сопровождавшееся громом и молнией (A Ausfeld. Der griechische Alexanderroman. Lpz., 1907. С. 35). Вопрос о рождении будущего завоевателя Азии занимал многих историков, уделивших этой теме значительное внимание. См.: U. Wilcken. Alexander der Grosse. Lpz., 1931. С. 61 и сл.; G. Radet. Alexandre le Grand. P., 1931. C. 9 и сл.; H. Berve. Griechische Geschichte. Bd. II. Basel – Wien, 1953. C. 283 и сл.
[7] M. Уилер (Пламя над Персеполем. М., 1972, пер. с англ. С. 10) склонен думать, что скульптурные изображения Лисиппа близки действительному облику македонского царя, внешность которого выражала ум, волю, отрешенность. Нетрудно в этом мнении увидеть следование за апологетической античной традицией. Описание облика Александра дается в специальных работах. См.: S. Reinach. Deux nouvelles images dAlexandre. С. 1 и сл.; G. Bieber. Ein idealisiertes Portrat Alexanders des Grossen. J DAI, XL, 1925. C. 167 и сл.; J. Bernoulli. Die erhaltenen Darstellungen Alexanders der Grossen. Munchen, 1905; K. Ujfalvy. Le type physique dAlexandre le Grand; T. Schreiber. Studien iiber das Bildnis Alexander der Grosse. Lpz., 1903; P. Goukowsky. Le portrait dAlexandre. REG, 79, 1966. C. 495–498; J. R. Hamilton. Alexanders Early Life. Greece and Rome, 12, 1965. C. 117–124.
[8] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 56. Некоторые современные историки полагают, что Аристотель вряд ли мог уединиться на долгих три года в «полуварварском» дворце Пеллы, тем более что сам философ нигде об этом не упоминает. См., например: S. Reinach. RA XXXII, 1930. С. 189. Иную точку зрения см.: Ар. Dascalakis. Alexander the Great and Hellenism, © EOoaXovixn, 1966. C. 20, 34; R. Gaevernitz. Aristotle, Alexander and the Idea of Mankind. – CR, 205, 1964. C. 543–548.
[9] В связи с этим Плутарх (Алекс, 7) приводит текст письма Александра из Азии к Аристотелю, в котором тот упрекает своего бывшего учителя за желание опубликовать курс философских бесед, так как считает, что это наука для «избранных», а не для «остальной толпы». См. также: Π. Κανελλόυλος, IEE, т. Δ. С. 19–20.
[10] Ар. Dascalakis. The Hellenism of the Ancient Macedonians. Θεςςαλονίκη, 1965. C. 37; он же. Alexander the Great and Hellenism. C. 23.
[11] «Во всяком случае, – пишет Б. А. Тураев, – едва ли следует монархию Александра выводить из политических идей его учителя Аристотеля, который хотя и считал идеальную монархию наилучшим способом правления, но сам был уверен в ее неосуществимости, и который никак не мог освободиться от презрительного отношения к варварам. Александр перерос своего учителя; возможно, что он вообще не нуждался в его политической указке» (Б. А. Тураев. История Древнего Востока. Т. 2. Л., 1936. С. 203). См. также: Д. И. Цибукидис. Греция и Восток. Эллинистическая проблематика греческой историографии 1850–1974 гг. Докт. дис. М., 1977. С. 242 и сл.
[12] Πλουτάρχου. Περί τής Άλεξάνδρου τύχης η άρετης. А, 6, 329b.
[13] Άλεξανδπου ή ύπέρ αποίκων. Об этом трактате известно из списка трудов Аристотеля, приводимого Диогеном Лаэртским; о нем упоминают также Гесихий и Аммоний.
[14] Περί βασιλείας. Трактат известен по арабской рукописи XVI в. и издан в 1891 г. в Лондоне. По этому вопросу есть и иные точки зрения; например, некоторые историки утверждают, что трактаты «Александр, или О колониях» и «О царской власти» являются одним и тем же произведением. См.: Ing. During. Aristotle in the Ancient Biographical Tradition. Goteborg, 1957; Jaeger. Aristotle. Fundamentals of the History of his Development. Ox., 1948. C. 24, 259, 411.
[15] Α. Δασκαλάκης. Ό Μέγασ Άλεξανδπος, καί ό Έλληνισμος. Άθηναι, 1963. C. 32; Th. Birt. Άλέξανδπος, ό Μέγασ, καί ό Παγκόμιος, Έλληνισμος. Пер. с нем. Άθηναι. С. 69.
[16] Полемика о происхождении древних македонян, начавшаяся в 30-е годы XX в. между болгарскими и греческими историками, продолжается и поныне. Болгарские ученые настаивают на придунайско-фракийском происхождении македонян (В. Бешвлиев), а греческие – на эллинском. См.: Ар. Dascalakis. Alexander the Great and Hellenism. Pt I. Alexanders Youth. C. 11–27; J. N. Kalleris. Les anciens macedoniens. Vol. I. Athenes, 1954. C. 36 и сл. Некоторые историки считают линкестидов «варварами» иллирийского происхождения и отсюда делают вывод, что со стороны отца (Аминты III) Филипп был греком, а со стороны матери – «варваром» (Эвридика была из рода Линкестидов). См.: U. Wilcken. Alexander der Grosse. С. 61; W. Tarn. Cambridge Ancient History, VI. L., 1933. C. 353; L. Homo (лат.) Alexandre le Grand. 2me ed. P., 1951. C. 33. Современная греческая историография отрицает это положение и считает линкестидов греко-македонянами. См.: Α. Δασκαλάκης. Ό Μέγασ Άλεξανδπος, καί ό Έλληνισμος. Άθηναι, 1963. С. 22–23; Α. Κεραμόπουλος. Περί της φυλετικης καταγωγησ των Άπχαίων Μακεδόνων. Άθηναι, 1945. C. 15 и сл. Один из авторов настоящей работы (Д. И. Цибукидис) разделяет мнение о греческом происхождении древних македонян.
[17] В 1956 г. греческий историк Д. Канацулис опубликовал работу о городах античной Македонии, в которой доказывает неправомерность тезиса о слабом развитии городской жизни и требует пересмотра этого традиционного положения (Δ. Καγατσούλησ, Ή Μακεδονική πόλις. Θεσσαλονικη,1956. С. 30 и сл.).
[18] И. Дройзен. История эллинизма. Т. 1. С. 51–52; Π. Κανελλόπουλος. IEE, т. Δ. С. 10, 18. Опровержение этих взглядов см.: Д. И. Цибукидис. Греция и Восток... С. 148–273.
[19] Этот тактический прием Эпаминонда, как указывал Ф. Энгельс, вплоть до наших дней решает исход почти всех сражений (Ф. Энгельс. Армия. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2. Т. 14. С. 13).
[20] J. Kaerst. Geschichte des Hellenismus. Bd I. Lpz., 1901, с 226; Α. Κεραμόπυλος. Έπίτομοσ Ίστορια Φιλίππου Β της Μακεδονιασ, Άθηναι. 1935. C. 6 и сл.
[21] См.: Ф. Энгельс. Армия. С. 14.
[22] А. С. Шофман. История античной Македонии. Казань, 1960. С. 186.
[23] Ф. Энгельс. Армия. С. 16.
[24] А. И. Тюменев. История античных рабовладельческих обществ. М., 1935. С. 100.
[25] Μ. Δήμιτσας, Ή γεωυραφία της Άρχαιας Μακεδονίας, l870–1871. Άθηναι. С. 18 и ил.
[26] Часть Балканского полуострова, занимаемая в то время Грецией и Македонией, имела население 3,5 млн человек. См.: J. Beloch. Griechische Geschichte. III. В., 1924–1927. С. 29–297, 312.
[27] Там же. С. 492. Прим. 3.
[28] Дем., XIX, 263 (О недобросовестном посольстве); Диод., XVI, 11, 4; Ксеноф., Эллиника, V, 2,12.
[29] Ксеноф., Эллиника, V, 2, 11; Μέγισται των περι Όλυνθον πόλεων.
[30] Эллинская древность знала несколько священных войн, в основе которых лежали причины экономического порядка, а поводом служили акты ущемления прав общеэллинского святилища в Дельфах со стороны отдельных полисов. Так, Первая Священная война (595–586 гг. до н.э.) произошла между союзом амфпктионов и фракийским городом Крисы, претендовавшим на земли дельфийского оракула.
[31] D. Robinson, G. Mylonas. The Fourth Campaign at Olynthos. – AJA Vol. XLIII, 1939. C. 48–77.
[32] Третья Священная война (339–333 гг. до н.э.) показала враждующим греческим полисам серьезность притязаний Филиппа на Элладу и явилась прелюдией Херонейской битвы (Пол., IV, 11, 8). Оратор Эсхин в своем выступлении на Совете амфиктионов потребовал прихода Филиппа в Грецию (Эсхин, III, 107); Демосфен сурово обвинил своего противника в том, что он дал возможность македонскому царю «все перевернуть в делах греков» (Дем., XVIII, 143).
[33] Было бы неплохо иметь больше подробностей о Херонейском сражении, где впервые проявились военные качества Александра, но источники не дают такой возможности. Однако и те, кто склонен к апологии, и те, кто преуменьшает заслуги наследника македонского трона, едины во мнении, что молодой Александр личным примером и отвагой завоевал доверие войска. Как пишет Диодор, Александр, желая показать отцу свою храбрость, прорвал вражеский строй. От этого натиска дрогнули и пришли в замешательство ряды афинян, и молодой царь, нагромоздив горы трупов, обратил неприятеля в бегство (XVI, 86).
[34] J. Kaerst. Geschichte des Hellenismus. Bd I, c. 269; U. Wilcken. Alexander der Grosse, с 39; Am. Momigliano. Filippo il Macedone. Saggio nella storia greca del IV secolo a C. Firenze, 1934. C. 172.
[35] U. Wilcken. Alexander der Grosse, с 16; Β. Ααούρδασ. Ό Ίσοκράτησ και ή έποχή του. Αθηναι, 1966. C. 106 и сл.