Перейдем к Plut. Per. 28, 4-7, другому немаловажному случаю встречи–противостояния между Эльпиникой и Периклом. В этом отрывке рассказывается о возвращении Перикла в Афины после победы в Самосе.

Вернувшись в Афины после покорения Самоса, Перикл устроил блестящие и торжественные похороны павшим в войне, и произнеся надгробную речь, как принято, у могил, был восхвален. Когда же он сходил с трибуны, женщины протягивали ему руки и украшали его голову венками и лентами, как победителя–атлета, но Эльпиника, подойдя к нему, сказала: «Как же велики твои деяния, о Перикл, и как достойны венков, хотя ты погубид столько благородных граждан, сражаясь не против финикийцев или мидян, как мой брат Кимон, а покорив союзный и родственный город!» Говорят, что в ответ Перикл улыбнулся, не теряя самообладания, и затем обратился к ней словами Архилоха: «Не следует тебе умащаться благовониями, ибо ты уже стара».

После подавления восстания на Самосе в 439 г. до н. э. Перикл произнес официальную погребальную речь в честь погибших афинян. Когда он сходил с трибуны, большинство женщин восхваляли его как рок–звезду, но Эльпиника иронично похвалила его подвиг, отметив, что в отличие от побед ее брата Кимона над варварами, победа Перикла обошлась ценой жизни многих афинян в войне против союзного полиса. Перикл в ответ лишь улыбнулся и процитировал Эльпинике стих Архилоха, в котором старухе напоминалось, что она уже слишком стара, чтобы краситься.[1]
Таким образом, в двух случаях — когда Перикл заступился за Кимона в 463/2 г. до н. э. и когда Эльпиника публично критиковала его внешнюю политику в 439 г. до н. э. — он продемонстрировал полное безразличие и презрение, выражая это циничной улыбкой. Ситуации и диалоги в этих двух случаях, вплоть до выражения лица, подозрительно схожи. Но есть и существенные различия. В первом случае, как мы видели, безразличие Перикла не подтверждается фактами (что крайне смущает Плутарха). В 463 г. до н. э. Перикл фактически согласился и положительно ответил на просьбы женщины.
Согласно анализу, Перикл не произносил саркастическую фразу, приписываемую ему Плутархом, в ответ на обвинения Эльпиники в 439 г. до н. э. И вот почему:
Ответ Перикла не соответствует контексту и неуместен. Нет смысла высмеивать пожилую женщину за ее внешность, когда она обвиняет его в проведении внешней политики, отличной от идеалов борьбы с персами, которых придерживался его брат Кимон.
Более вероятно, что Перикл предоставил официальную версию, чтобы защититься от критики радикальной оппозиции Кимона. Стесимброт, источник более близкий к событиям, вспоминал этот ответ в совершенно ином духе, нежели Плутарх.
Плутарх, вероятно, произвольно приспособил ученую цитату, которую его неуточненный источник связывал с ситуацией 463 г. до н. э., когда Эльпиника была значительно моложе. Нет смысла высмеивать ее за старость в тот момент.
Стесимброт, вероятно, также использовал этот факт исключительно для осуждения Перикла и афинской империалистической политики, которую в тот момент воплощал Перикл. Стесимброт с удовольствием поддерживает критику, которую самая политически дальновидная женщина гегемонистского полиса направила на Перикла, который на самом деле ничего не ответил.
Показательно, что некоторые современные критики, такие как Мейер, Клоше и Каган, почувствовали необходимость заменить Перикла и ответить за него, возражая на обоснованные замечания Эльпиники аргументом, что и Кимон в конце концов не был мягок с союзниками. Фактически они взяли на себя труд ответить, поскольку Перикл не выдвинул ни одного аргумента против публичных обвинений Эльпиники.
Плутарх упоминает молчание Перикла в ответ на критику Эльпиники, однако, судя по всему, оно связано не столько с опасениями за его публичный имидж, сколько с дурной репутацией самой Эльпиники, чья нравственность считалась «безнадежно подорванной» из–за ее известных незаконных отношений с Полигнотом и циничного брака с Каллием исключительно по расчету.
Эльпиника, будучи знатной афинянкой, обладала значительным влиянием, однако ее сомнительная репутация, похоже, заставляла Перикла воздерживаться от прямого ответа на ее обвинения. Автор выражает сомнения в том, что цитата Архилоха из уст Перикла, описанная Плутархом, могла быть истинной или приписанной ему современниками. Вместо этого предполагается, что фраза была искусственно вставлена Плутархом в контекст 439 г. до н. э. для придания колорита рассказу о столкновении между Периклом и Эльпиникой.
Автор считает маловероятным, что Перикл использовал цитату как красноречивый и прямолинейный призыв к Эльпинике не вмешиваться в мужские дела и больше не пользоваться своей красотой как политическим инструментом.
Согласно представленной информации Стесимброт занимался описанием экспедиции Перикла на Самос (Plut. Per. 26, 1, FGrHist 107 F 8) и, в частности, надгробной речи, произнесенной Периклом по этому случаю (Plut. Per. 8, 9, FGrHist 107 F 9). Несомненно, Стесимброт интересовался торжественным содержанием этой эпитафии, но у нас нет достоверных данных о том, в каком тоне и с какими намерениями он ее представлял.
Как будет подчеркнуто в ходе аргументации, Стесимброт свидетельствовал о важности (и особом значении) встречи–конфронтации между Периклом и Эльпиникой.
Плутарх, раздраженный ролью, которая, в любом случае, приписывалась Эльпинике, искажает эту важность, чтобы лишить ее ценности, вводя дискредитирующие аспекты, чтобы отвлечь внимание от этой роли.
В ответе Перикла Плутарх, похоже, поддался соблазну пуститься в далекие от логики умозаключения. Лори О'Хиггинс даже допускает возможность, что Перикл своим «ответом» хотел намекнуть на кровосмесительные связи с Кимоном, чтобы упрекнуть Эльпинику в «чрезмерной близости».
Кажется, от Перикла требуют слишком многого. Более простой ответ, возможно, был бы более уместен в данных обстоятельствах — а суть обстоятельств заключалась в публичной критике Эльпиникой внешней политики Перикла в официальной обстановке.
В цитате Архилоха следует видеть удовлетворительную интерпретацию и прямое авторское вмешательство Плутарха, который использует прием «копировать и вставлять» в пользу своих предрассудков. Это вмешательство происходит в контексте критического и деликатного момента открытого и неизбежного публичного политического противостояния между Эльпиникой и Периклом. Как мы пытались показать, Плутарх уделял Эльпинике очень большое внимание. Настолько большое, что невольно высветил игру по сокрытию и нивелированию ее роли в политическом руководстве.
Резкий контраст между неуместным ответом Перикла и его абсурдностью подчеркивает немалое значение публичной критики Эльпиникой внешней политики Перикла в официальной обстановке.
Выступление Эльпиники, по–видимому, оставило глубокий след в афинской памяти, несмотря на «ответ» Перикла. Плутарх защищает Перикла, загнанного в угол Эльпиникой. Он представляет выступление Эльпиники как демонстрирующее преемственность с политикой Кимона, направленной на спасение, а не враждебное отношение к ионийским союзникам.
Выступление Эльпиники стало ключевым в определении сферы деятельности Кимона, в соглашении с Периклом для его досрочного возвращения из остракизма. Это было возобновление пропагандистской методологии, прерванной непродуманной инициативой брата вмешаться в Мессению в 462 г. до н. э.3.3.
В этом отрывке также есть женщина с публичным голосом, вмешивающаяся в общественный и официальный контекст самовосхваления полиса и его политики после произнесения Периклом надгробной речи.
Эльпиника в 439 году до н. э. официально представляется вдовой, она находится в состоянии chereía (вдовства) — отсутствия мужчины–опоры, подобно женщинам, которых Перикл восхвалял в Эпитафии в 431/0 году до н. э.
Наконец, если мне необходимо вспомнить и о заслугах женщин, тех, которые теперь будут жить вдовством, то скажу все кратким увещеванием: велика будет ваша слава, если вы не окажетесь хуже, чем ваша природа, и если о ваших достоинствах или недостатках будут говорить как можно меньше.
Нет никаких сомнений — первая мысль, которую, по–видимому, разделял и Фукидид, и которую Перикл намеревался выразить, заключалась в том, что для женщин появляться на публике или заявлять о себе в общественном мужском пространстве полиса было настоящим «противоречием природе», дерзким и вызывающим поведением. И нет сомнений, что мы должны задаться вопросом — к кому именно обращался Перикл?
Великая слава (megále dóxa), о которой говорил Перикл, конечно же, касалась только публичной сферы, доступной лишь вдовам павших героев. Возможно, это было также связано с заботой историка Фукидида не давать простора сплетням об ответственности Перикла за начало конфликта, которые касались его личных отношений с Аспазией, «самой обсуждаемой женщиной в Афинах 430‑х годов.
Лично я бы, с одной стороны, подчеркнул важность публичной сферы, а с другой — предположил, что опасения, высказанные в этом отрывке, были прежде всего мыслями самого Перикла, которые Фукидид лишь использовал. Я не исключаю, что здесь затрагивается и другая тревога, связанная с конкретной женщиной и ее дерзким поведением, объединявшая Перикла и Фукидида по разным причинам.
Возможно, здесь женщина, с которой Перикл имел дело на политическом уровне, в частности, в похожей ситуации, когда произносил надгробную речь для павших на Самосе — другую знаменитую и почитаемую официальную речь. О ней мы знаем из источников, не связанных с Фукидидом (Plut. Per. 8, 9 (Stesimbrot, FGrHist 107 F 9); Arist. Rhet. 1365a 32 (cр.1407a). Более того, похоже, что у самого Фукидида были какие–то отношения с этой женщиной.
Надгробная речь Перикла, произнесенная в честь павших в начале Пелопоннесской войны, содержит примечательный призыв хранить молчание о женщинах. Этот призыв может быть связан с малым количеством сведений о жизни Кимона, политического соперника Перикла.
Дело в том, что первый и самый простой способ заставить замолчать — это самому не говорить. Поэтому есть соблазн увидеть в словах Перикла призыв к молчанию не только о женщинах, но и самих женщин. А ведь совсем недавно, в 439 г. до н. э., на погребении павших в войне с Самосом, женщина по имени Эльпиника публично выступила с речью! Перикл, вероятно, помнил об этом и хотел предотвратить подобные выступления.
Возможно, Перикл опасался, что женщины могут использовать похороны мужей, погибших на войне, для критики его внешней политики. Именно так и поступила Эльпиника в 439 г.
Так что в своей знаменитой Надгробной речи 431 г. Перикл мог мстить уже умершей Эльпинике, призывая женщин к молчанию. Он так и не ответил ей тогда, в 439 г., но теперь, в более благоприятных обстоятельствах, решил взять реванш.
Выступление исключительной женщины в публичной сфере Древних Афин может означать две вещи:
Несмотря на предполагаемое жесткое исключение женщин из «мужского клуба», контроль над их голосами на самом деле был не таким строгим. Исследовательница О'Хиггинс отметила, что в этом эпизоде участвовали и другие женщины, которые «публично ответили на речь Перикла». Их восторженная реакция контрастировала с критической позицией Эльпиники. Можно даже говорить о женской полифонии в официальном контексте участия в жизни полиса.
Никто не смог помешать Эльпинике высказаться. Источники подчеркивают, что ее поведение было противоположным «нормальным» женщинам, которые вели себя как восторженные фанатки. Это показывает исключительность Эльпиники. В этом многоголосии ее голос звучал диссонансом. Ее речь была обращена не только к Периклу, но и к присутствующему демосу.
Можно с уверенностью сказать, что в тот момент Эльпиника была женщиной с сильным и влиятельным публичным голосом, несмотря на свое женское положение. Более того, она продолжала публично высказываться даже после смерти Кимона, не исчезая вместе со своим «мужским авторитетом». Это опровергает представление о женщинах, действующих только в качестве служанок мужчин.
Из двух известных нам эпизодов, о которых сообщают традиционные источники, мы можем заключить, что Эльпинике выступала на равных с Периклом, самостоятельно отстаивая интересы своего менее талантливого брата Кимона. Она не была безвестной женщиной, а вела себя как настоящий лидер, противостоящий политике другого лидера. Можно сказать, что Эльпинике проявила свою политическую роль истинного лидера из–за кулис. Она активно осуществляла эту роль, пока имела возможность влиять на своего брата, направляя его политические решения и способствуя восстановлению его позиций в различных ситуациях. Важно помнить, что нам известны лишь два значительных эпизода из ее деятельности.[2]
Можно было бы уделить внимание гипотезе о том, что, как только Кимон покинул политическую сцену, его сторонники координировали свои действия через влиятельного деятеля из фракции Кимона. Об этом говорит Плутарх (Per. 11, 1), отмечая, что в отличие от Перикла, у Кимона был родственник Фукидид из Мелесии, который также был отстранен от дел в 444 г. до н. э.
В этом контексте Микела Ломбарди предполагает, что в контрасте персонажей софокловской «Антигоны» (Антигона и Креонт) можно усмотреть намек на Эльпинику, сражавшуюся против Перикла. Роль «серого кардинала» оппозиции Периклу, которую могла сыграть Эльпиника, подтвердилась бы особенно после ухода со сцены Фукидида сына Мелесии. Однако дата «Антигоны» (442 г. до н. э.) является аргументом против этой интерпретации, если действительно еще в 439 г. до н. э. Эльпиника сыграла эту роль.
Нет сомнения, что речи, которыми Эльпиника плюет в лицо Периклу в присутствии народного собрания, были типичны для «ортодоксальных» сторонников, оставшихся верными своему изгнанному вождю Фукидиду, сыну Мелесия. И в 439 г. до н. э. Перикл «оказался без эффективного соперника против него».
Подводя итог рассказу Плутарха, можно отметить, что противостояние Эльпиники с Периклом действительно привело к тому, что Перикл стал «ручным обвинителем» в деле Кимона, несмотря на сложные обстоятельства. Он проявлял презрение и сарказм к представленным доказательствам, что видно из его нелепых ответов, игнорирующих контекст ситуации (Per. 28). Плутарх также указывает, что Перикл осознавал сожаление афинян по поводу Кимона, но лишь после переговоров с Эльпиникой он решил использовать это осознание для политической инициативы (Per. 10). Ранее Перикл отвергал Эльпинику, характеризуя её как «неправильную», назойливую и надоедливую бабу.
Согласно Плутарху, причиной, по которой художник Полигнот использовал Эльпинику в качестве модели для изображения самой красивой из дочерей Приама, Лаодики, на фресках в Расписной Стое, были распространенные слухи об инцесте между Эльпиникой и ее братом Кимоном.
Плутарх осуждает это как попытку возложить всю ответственность за мнимые грехи Кимона на Эльпинику, основываясь на слухах о ее дурной репутации. Очевидно, Плутарх считает, что Полигнот намеренно использовал образ Эльпиники, чтобы намекнуть на эти слухи.
Хотя позже Плутарх подчеркивает склонность Кимона к женщинам (Cim. 4, 9-10), здесь он возлагает всю вину именно на Эльпинику. Таким образом, Плутарх обвиняет Эльпинику в том, что пятно инцеста и юношеское безрассудство Кимона были перенесены на нее, несмотря на отсутствие доказательств ее вины.
На самом деле, Плутарх с самого начала упускает намеки на проницательные действия самой Эльпиники.
В той же 4‑й главе биографии Кимона, биограф дает место традиции, которая, реагируя на враждебную традицию, настаивавшую на слухе о кровосмесительной связи между Кимоном и Эльпиникой, утверждала, что их отношения носили юридический и супружеский характер.
Эта традиция предоставляет полезные элементы для понимания динамики и целей брака Эльпиники с Каллием, заключенного около 488 года до н. э.
Есть те, кто говорит, что Эльпиника жила с Кимоном не тайно, а открыто в браке, поскольку из–за бедности оказалась недостойной благородного жениха, но когда Каллий, один из богатых людей Афин, влюбился в нее и сделал предложение, готовый уплатить в казну штраф за отца, она дала себя уговорить, и Кимон выдал Эльпинику замуж за Каллия (Plut. Cim. 4, 8).[3]
Бессмысленно надеяться определить источник известий, но способ изложения все же поучителен. Прежде всего следует отметить, что Каллий был не только богат, но и принадлежал к знатному роду, что делало его весьма подходящим женихом для Эльпиники, сестры Кимона. Более того, Каллий предложил выплатить огромный штраф, наложенный на отца Кимона, Мильтиада. Возникает вопрос, почему Эльпинику нужно было «убеждать» (peisthenai), то есть давать согласие на брак с Каллием. Это «убеждение» использовалось наряду (и фактически как предпосылка) с обычным согласием женщины со стороны ее опекуна. Ответ заключается в том, что peisthenai — это, по сути, «дать согласие» на брак с очень богатым Каллием, что означало решительное согласие Эльпиники на операцию «Каллий» — настоящий политический и финансовый план спонсорства. Неудивительно, что в исследованиях именно так и происходит, и peisthenai вызвало некоторое смущение. Сравнение с другими источниками показывает, что Эльпиника не ограничилась просто «дачей согласия».
Некий Каллий, человек не столько знатный, сколько богатый, заработавший большие деньги на рудниках, желая жениться на Эльпинике, предложил Кимону, что если тот отдаст ему свою жену Эльпинику, то он заплатит штраф за него. Когда Кимон с негодованием отверг такое условие, Эльпиника заявила, что не допустит, чтобы потомство Мильтиада погибло в государственных оковах, поскольку она могла бы этому помешать, и что она выйдет замуж за Каллия, если он выполнит то, что обещал. (Nep. Cim. 1, 3-4)
Если мы внимательно рассмотрим первоначальную реакцию Кимона на предложение Каллия, которая в повествовании Непота связана с браком между Кимоном и его сестрой Эльпиникой, а также с его заключением в тюрьму из–за неуплаты отцовского штрафа, мы понимаем, что имеем дело с традицией, которая направлена на то, чтобы Эльпиника руководила этой игрой. Достаточно сопоставить свидетельства Плутарха и Непота, чтобы понять, что на самом деле это дает совершенно иное направление к предпосылкам кимоновской традиции, на которую опирается Непот, и картина проясняется. Эльпиника не ограничилась простым согласием на брак (что уже вызывает удивление у сторонников «нулевой роли» греческих женщин); на самом деле, она определила верный путь, точно так же, как она впоследствии будет действовать с Периклом в переломные моменты политической карьеры своего брата. Свидетельство Плутарха о том, что Эльпиника «была убеждена» (peisthenai) Каллием, вызвало некоторое удивление в отношении того, что считается нормальным отсутствие права голоса женщины при выборе брака. Но на самом деле, это «убеждение» (peisthenai) означало решительное согласие Эльпиники на брак с богатым Каллием, что было частью ее политического и финансового плана. Этот ключ, значение которого Плутарх, похоже, не осознает (или не хочет признавать), сигнализирует о первом конкретном вмешательстве Эльпиники в построение политической карьеры Кимона. Это вмешательство дало ее брату необходимую поддержку для старта, хотя это противоречие традиции о царском состоянии Кимона (Arist. Ath. Pol. 27, 3). Уплата Каллием штрафа Мильтиаду имела первостепенное значение для карьеры Кимона. За брачным союзом Эльпиники и Каллия стояла разветвленная стратегия «политических союзов аристократических семей». Свидетельства двух античных биографов позволяют определить, что Эльпиника искусно направляла эти события.
Каллий принадлежал к знатному роду Кериков, и возможность его союза с Периклом не могла ускользнуть от его проницательного ума. Каллий, вероятно, постоянно выполнял функцию связующего звена с Периклом, что, вероятно, было запланировано его женой, сестрой Кимона. Его влияние на Перикла объяснялось положением ее мужа, самого удачливого xtkjdtrf в Афинах. Эльпиника сразу поставила перед собой высокую цель.

---

[1] Плутарх, как известно, любит использовать выражение «meidiao» (улыбаться иронично) в сочетании с «atremma» (невозмутимо), как клише о высокомерном и презрительном мужчине, чье единственное оружие перед женщиной — это соблазнение. Это встречается у него в связи с невозмутимостью перед внешними раздражителями в «Жизни Нумы» (15, 12), «Жизни Пирра» (20, 5), в «Застольных беседах» (Мor. 195a), в трактате «О добродетели и пороке» (Мor. 101b), в «Пире семи мудрецов» (Мor. 146e); в значимом сочетании с «atremma» в «Жизни Александра» (46, 4) и в трактате «О доблести и счастье Александра» (Мor. 334d).
[2] Гипотеза о том, что после ухода Кимона с политической сцены его сторонники координировали свои действия через его сестру Эльпинику, кажется весьма вероятной. Эльпиника могла играть роль «серого кардинала» оппозиции Периклу, защищая идеи своего брата. Это подтверждается тем, что после ухода другого видного сторонника Кимона, Фукидида сына Мелесия, Перикл оказался без серьезного политического соперника.
[3] На мой взгляд, данный текст представляет собой одну из частей общей реконструкции событий, связанных с известным афинским политиком V века до н. э. Кимоном. Ключевую роль в этой реконструкции сыграла эфоровская традиция — она ответственна за передачу важных деталей, например, об инициативе Эльпиники, сестры Кимона, по уплате штрафа, наложенного на ее отца Мильтиада, а также о том, что Кимон мог решить свои проблемы, женившись на богатой женщине (Эфор FGrHist. 70 F 64). Вероятно, историк Эфор при описании этих событий опирался на пропагандистские реконструкции, выгодные для семьи Филаидов, к которой принадлежал Кимон. На мой взгляд этот уровень традиций, подверженный влиянию прокимоновской пропаганды, заложил основу для путаницы и искажений в последующие эпохи. Это коснулось, в частности, вопроса о браке Эльпиники и Каллия, где роль самой Эльпиники была во многом устранена или принижена. Историк Дзаккарини предупреждал о «процессе смешивания сведений» об инцесте, штрафе Мильтиада, браке Кимона и его связях с Каллием, в том числе о том, что Кимон получил 50 талантов для уплаты штрафа. Я согласен, что эта запутанная традиция, уходящая корнями в IV век до н. э., отражает сильное влияние филаидской пропаганды, исказившей многие исторические детали.