Введение
Эфор из Кимы (FGrH 70), греческий историк четвертого века до нашей эры, был автором нескольких текстов, которые уцелели только в фрагментарной форме, включая местную историю его родины (Epichorios Logos), работу об изобретениях и трактат о литературном стиле. Однако, пожалуй, наиболее он известен как автор первой всеобщей истории греческого мира и окружающих иностранных народов, который жанр внес глубокий вклад в греческую историографию четвертого века и последующих периодов. В глазах его преемников именно универсальный размах отличал его текст от предыдущих работ (TT 7, 11). Соответственно, утрата «Историй» Эфора повлияла на наше изучение древней Греции в нескольких отношениях. Прежде всего, само собой разумеется, мы больше не обладаем массой информации об эллинском мире, и помимо очевидной потери этих исторических сообщений, мы должны также принять во внимание историографические вопросы. Работа Эфора служила перемычкой между произведениями Геродота и Фукидида, с одной стороны, и трудами эллинистических авторов с другой. Наконец, она выполняла важную задачу по включению все большего количества исторических знаний своей эпохи. В отличие от многих своих предшественников, Эфор в основном не собирал большую часть своей информации из своего собственного опыта. Природа его работы вынуждала его ассимилировать тексты других историков, чтобы создать историю, которая была универсальна как по месту, так и по времени. Успех этого структурирования все еще проявляется даже в скудных остатках «Историй»; репутация Эфора в древности была настолько велика, что его имя часто появлялось в списке канонических авторов древней Греции (T 34). Страбон, Диодор Сицилийский и Полибий в значительной степени опирались на работу кимейского историка либо для историографических методов, либо для фактического материала. Реально его «Истории» были основным источником информации в древности.
Отрывочное состояние его работы значительно изменило ситуацию в современное время. Информация, получаемая из текста Эфора, часто считается частью традиции, которая противоречит или дополняет повествование уцелевших работ Геродота, Фукидида и Ксенофонта. Следовательно, многие попытки освоить его материалы приобрели тип контркультурного вкуса, которого не было у его древних читателей.
К сожалению, о самом Эфоре можно сказать очень мало. Во–первых, принято считать, что он был уроженцем эолийской Кимы в Малой Азии и имел сына по имени Демофил, который завершил его работу. Эти данные постоянно передаются рядом авторов. Например, в описании Кимы Страбон называет историка одним из самых выдающихся сограждан (T 2a = 13.3.6). Информация также явно отражена Судой и Стефаном Византийским (TT 1, 2b). Наконец, эта связь подтверждается тем фактом, что он составил местную историю своего родного города, и утверждал, что Гомер и Гесиод были оба кимейцы (FF 1, 97-103). Это чувство «местного патриотизма» проявилось в другом месте, где об Эфоре сказано, что он был настолько предан родному городу, что в своих «Историях» он всегда его упоминал, хотя Кима не принимала участия в важных событиях (F 236).
Другая широко распространенная подробность жизни Эфора состоит в том, что он был одним из многих учеников Исократа и, по крайней мере, современником, если не одноклассником, Феопомпа. Эта информация повторяется Судой, Страбоном, Цицероном, Сенекой, Дионисием Галикарнасским и несколькими другими пост–александрийскими авторами (TT 1-5, 8, 24, 27, 28). В этих свидетельствах Эфор и Феопомп часто соединяются как сокурсники, которые поочередно получали ежемесячный венок, отдаваемый лучшим ученикам. Кроме того, сказано, что Исократ назначал им литературные проекты, соответствующие их темпераментам, так как Эфор обладал гораздо более сдержанной природой, чем Феопомп. Этот момент важен для нашего понимания его «Историй». Картины, описывающие отношения Эфора с ритором используются для объяснения частых заявлений о том, что его текст анализировал события с намерением поморализировать. Эти свидетельства породили дихотомию в современной науке, в которой историки вроде Эфора считаются адептами искусственной и чрезвычайно стилизованной риторической истории, которая противопоставлялась более трезвым и ориентированным на события политическим Историям Фукидида и Полибия. Поэтому Эфора часто обвиняют в использовании истории в качестве платформы для инкорпорирования дидактической морали и для демонстрации своих знаний в области написания речей.
Его отношения с Исократом также считаются одной из причин его попытки составить универсальную историю греческого мира. Во всех своих сочинения ритор предлагал объединительное движение греков против Персии. Подобно Исократу, Эфору довелось стать свидетелем роста македонской мощи, в которой ритор увидел потенциал в объединении отдельных государств Греции. В то время как нет никаких записей о том, что Эфор принимал какое–либо прямое участие в политике, его литературные усилия часто рассматриваются в свете политических принципов Исократа. Как ученик ритора, Эфор по утверждениям видел греческую историю как единое целое, которое он выразил в жанре универсальной истории.
Несмотря на их преобладание в фрагментах, эти сообщения содержат несколько тревожных аспектов, которые не избежали внимания с стороны древних читателей. Наиболее известная и детальная виньетка об учениках включает в себя заявление Исократа, что пассивный характер Эфора требовал либо шпоры, либо кнута, в то время как жар Феопомпа нуждался в удилах (T 28). Следует, однако, отметить, что Платон описал своих учеников Ксенократа и Аристотеля в аналогичных выражениях, а Аристотель впоследствии аналогично охарактеризовал своих учеников Каллисфена и Теофраста. Это похоже на обычный троп, который имеет сомнительную ценность для этого расследования. Другие аспекты традиции также явно апокрифичны, например рассказ о том, что Эфор настолько не преуспел как ученик, что его отцу пришлось отправить его обратно к Исократу с повторной платой (T 4). По крайней мере, сообщений, изображающих Эфора под опекой Исократа, в последующие столетия накопилось достаточно. Кроме того, существует возможность, что эти расхождения являются симптомами того, что сообщение полностью сфабриковано. Это, конечно, заставило бы нас подвергнуть сомнению всю традицию, включая ее производные. Поэтому мы должны рассмотреть вопрос о целесообразности говорить об Эфоре как о риторическом историке.
Учитывая недостаток информации, трудно определить точные даты жизни Эфора и временные рамки, в которые он вставил «Истории». Суда утверждает, что он родился в девяносто третью Олимпиаду, в 408-405 гг. до н. э. (T 1). Тем не менее, мы должны подвергнуть сомнению точность этого утверждения, поскольку в той же записи добавляется, что историк родился прежде чем Филипп II стал царем Македонии. Эта информация, конечно, излишня и предполагает, что дата рождения основана на «акмэ» историка. Возможно, наиболее разумным объяснением является то, что это отражает спарринг Эфора с Феопомпом, который сам написал продолжение к работе Фукидида. В любом случае, похоже, что Эфор умер до завершения «Историй», и его тридцатая и последняя книга была написана его сыном Демофилом (T 9).
Для дальнейших предположений нам придется рассмотреть связь между Эфором и македонцами. Плутарх отмечает, что историк дожил до правления Александра Македонского и отклонил приглашение присоединиться ко двору македонского царя (T 6 = De Stoic. rep. 20 p. 1043d). Сама по себе эта история представляется апокрифическим эхом участия Каллисфена в походе Александра и совсем не поддерживает столь позднюю дату. У нас также есть фрагмент из Тертуллиана, который говорит о том, что Эфор был знаком с царствованием Александра; он рассказывает историю о сне Филиппа, предвещающем рождение прославленного сына (F 217 = De an. 46). Однако эта виньетка, должно быть, была изобретена спустя много лет и вставлена в более раннее сообщение о Филиппе; у нас нет других предположений в свидетельствах или фрагментах, что Эфор жил так долго. Следовательно, этот сообщение надежно не более, чем у Плутарха.
По словам же Климента Александрийского, Эфор сообщил, что прошло 735 лет между возвращением Гераклидов и переходом Александра в Азию. Это наблюдение, однако, не обязательно означает, что Эфор регистрировал события до этой конечной остановки. Действительно, остается возможность, что историк здесь остановился, и вычисление было сделано более поздним автором (F 222 = Strom. 1.139.3). Недостоверность этого расчета также объясняется хронологическими трудностями в самих фрагментах. Диодор, со своей стороны, явно указывает 750 лет (T 10 = 16.76.5). Следовательно, гораздо вероятнее, что более поздние авторы рассчитывали количество лет от возвращения Гераклидов в «Историях» до перехода в Азию, основываясь на собственных знаниях о дате экспедиции Александра; наоборот, с нашими знаниями о фрагментах маловероятно, чтобы Эфор изложил саму македонскую кампанию.
Другие свидетельства из «Историй» дают более надежные индикаторы времени их состава. В книге 4 Эфор писал, что город Датос во Фракии изменил свое название на «Филиппы» после того, как он был взят македонцами в 356 г. до н. э. (F 37). Эфор также утверждает, что Навпакт удерживали локрийцы, хотя он перешел под этолийский контроль в 338 (F 121). Если он опубликовал свой текст после македонского завоевания Греции, тот явно не был изменен для отражения новых событий. Мы делаем вывод, что Эфор сочинял свою работу где–то в середине четвертого века. Это, конечно же, ставит вопрос о том, публиковал ли Эфор свой текст книгу за книгой, что может объяснить, как его работа могла бы обсуждать возникновение Македонии, в то же время игнорируя современные события в более ранних частях «Историй». К сожалению, данных недостаточно, чтобы определить, были ли книги опубликованы отдельно или целиком после его смерти.
Кончаясь четвертым веком, текст начал свой рассказ с возвращения Гераклидов и сознательно избегал мифологического периода (T 8, F 31b). Собрание Якоби насчитывает в общей сложности 272 элемента (из них тридцать четыре свидетельства и 238 фрагментов) и охватывает впечатляющие семьдесят две страницы. Но существующий текст по–прежнему составляет лишь небольшую часть из тридцати книг универсальной истории и второстепенных работ. Сохранность этих фрагментов довольно неровная. Только восемьдесят шесть из них включают ссылки на конкретную книгу. Существует также уклон к более ранним разделам «Историй», так как сорок четыре из этих фрагментов относятся к книгам с первой по пятую. Следовательно, трудно определить структуру с какой–либо степенью точности. Например, нет фрагментов, явно взятых из книг 13‑й, 14‑й и 23‑й, а остатки средних книг весьма скудны. Оставшиеся 110 фрагментов не имеют какого–либо численного обозначения и мало помогают в обсуждении структуры или организации работы. Мы можем сделать только несколько общих замечаний о разделении текста. Ограниченный объем свидетельств, однако, не мешал попыткам восстановить структуру «Историй». Барбер и Якоби рассмотрели общие темы, охватываемые каждой из книг, и было бы излишним повторять их наблюдения. Вкратце они заключают, что первая книга касалась возвращения Гераклидов, а вторая и третья рассматривали раннюю историю Греции. Четвертая и пятая обозревали географию Европы, затем Азии и Африки соответственно. Якоби со своей стороны, считает эти первые пять книг введением к собственно «Историям».
Как отмечалось выше, остатки следующих после первых пяти книг сохранились не так хорошо. Из того, что мы можем собрать, 6‑я книга описывала раннюю Спарту, 7‑я содержит упоминание о сицилийских древностях, а 8‑я и 9‑я — о персидской истории. Книга 10‑я включала кампанию Мильтиада против Пароса в 489 году. Слишком мало уцелело из книг с 11‑й по 15‑ю, чтобы сказать что–то большее, чем то, что они охватывали период, включая Персидские войны, Пятидесятилетие и, возможно, ранние периоды Пелопоннесской войны. 12‑я и 15‑я упоминали дела сицилийцев. Книги с 18‑й по 20‑ю касались спартанских походов в Малой Азии плюс Коринфскую войну и падение лакедемонской гегемонии. Несколько записей сохранилось в книгах с 21‑й по 26‑ю, хотя кажется, они содержали подавление Спарты Фивами, включая битву при Мантинее в 25‑й книге. 27‑я охватывала македонские дела, в то время как 28‑я и 29‑я обсуждали сицилийскую историю. 30‑я и заключительная является рассказом Демофила о Священной войне.
Кроме того, Эфор написал предисловие к каждой из тридцати книг, а также общий пролог ко всей работе (T 10). Они, по–видимому, очень похожи на Феопомповы, который факт практически не позволяет продвигать это расследование, с учетом фрагментированного состояния обоих авторов (F 7). Наконец, важно отметить, что основной текст не охватывает все периоды одинаково. Приблизительно первые семнадцать книг зафиксировали события вплоть до завершения Пелопоннесской войны; в остальных книгах описывались следующие шесть десятилетий. Следовательно, налицо несоразмерное внимание на события, произошедшие при жизни Эфора.
Трудно определить момент, в который работа была закончена Эфором и возобновлена его сыном. Нам говорят, что в последней книге Демофил добавил рассказ о Священной войне, которая закончилась в 346 до н. э. (T 9). Диилл написал свою работу в качестве продолжения Эфора и начал свой текст с сообщения о Священной войне (FGH 13 TT 1-2). Как отмечалось, мы также проинформированы Диодором, что работа Эфора закончилась разграблением Перинфа в 340 до н. э. (T 10). У нас нет иного выбора, кроме как сделать вывод о том, что Эфор миновал этот период с намерением позже обратиться к нему в своей работе. Возможно, самым привлекательным решением этого раздражающего вопроса заключается в новом устроении Эфором «Историй».
Диодор информирует нас, что Эфор организовал каждую из своих книг «по народам» и что Библиотека стремилась следовать этой парадигме (T 11 = 5.1.4). Чрезвычайно проблематично определить точный смысл этого обозначения, которое по крайней мере, указывает, что он выбрал формат, не похожий на синхронную структуру его предшественников Фукидида, Гелланика и Оксиринхского историка. Современные объяснения этой терминологии можно разделить на две категории. Во–первых, Эфор мог писать свою историю в эпизодах, следуя той или иной теме в целом, будь то конкретная описательная часть, например Священная война или личность вроде Филиппа Македонского. Этот вывод основывается в основном на предположении о том, что предисловие к шестнадцатой книге Библиотеки прямо взята из текста Эфора. Здесь Диодор заявляет, что он собирается сообщить о событиях царствования Филиппа с его воцарения до смерти, несмотря на то, что книга передает события за пределами его намерений. Следовательно, эта непоследовательность привела к тому, что некоторые заключают, что предисловие было прямо взято из истории Эфора и что его работа разделялась на темы.
В качестве альтернативы можно представить, что материал в каждой книге касался одного конкретного района Ойкумены — Греции, Македонии, Сицилии или Персии. Эта интерпретация, безусловно, более вероятна. Естественно, мы должны ожидать, что географические секции должны соответствовать этим районам. В какой–то момент четвертая книга «Историй» называлась «Европа» либо Эфором, либо более поздними учеными; этому мнению следует Страбон (FF 30, 33, 42). Хотя заголовок не указан, Якоби обозначает шестую книгу истории как «Азия». Диодор называет пятую книгу своей работы «Несиотикой», что, как он указывает, соответствовало «собственной практике» Эфора (T11 = 5.1.4). Тем не менее, существует четкая возможность того, что эти заголовки принадлежат александрийским учёным, а не первоначальному автору. Хотя они могут точно отражать содержание каждой книги «Историй», мы не должны предполагать, что обозначения принадлежат кимейскому историку. Эта задача гораздо сложнее описательной части работы Эфора. Теории о возможных титулах географических книг практически не основаны на фрагментах и почти не помогают обсуждению. В некоторых случаях существует слишком мало информации для предположений, в то время как невозможно определить границы каждой книги, если только путем догадок.
Кроме того, эта гипотеза не противоречит остаткам «Историй». Для пяти книг у нас нет фрагментов, относящихся к делам за пределами Сицилии, что подразумевает, что даже разделы описательной части были организованы географически — но только подразумевает. Хотя части работы Диодора, как представляется, конспектируют Эфора, мы не должны обязательно предполагать, что его усеченный рассказ разделялся так же, как и эфоровы «Истории».
Хотя немногие собственные взгляды автора уцелели, собранные фрагменты показывают некоторые аспекты личных установок Эфора. Как мы видели, он явно пропустил мифический период, так как считал ненадежной традицию, обсуждающую вопросы старины. Это, конечно, также объясняет акцентирование «Историй» на события, происходившие при жизни автора (T 8, T 9). В этом случае Эфор, как представляется, следовал Фукидиду по вопросу надежности исторической традиции в отношении древних событий. Тем не менее, как представляется, этот взгляд не отвращал его от обсуждения тех событий, когда его описательная часть требовала отступлений. Полибий также хвалит Эфора за понимание ценности прямого наблюдения, что, в свою очередь, может быть вдохновлено Фукидидом (F 110 = 12.27.7). Эфор, похоже, соглашался с оценкой Платона, что музыка была разлагающей силой в обществе, которое мнение Полибий считает недостойным суждением своего предшественника (F 8 = 4.20.5).
Хотя «Истории» рассматривали вопросы войны и политики, Эфор по общему мнению, мало интересовался любой из этих тем, что проявляется в случаях явного отсутствия интереса или наивности. Например, Эфор утверждал, что Фарнабаз казнил Алкивиада, потому что тот узнал о восстании Кира и был готов предупредить царя. Вместо того, чтобы отправить Алкивиада к Артаксерксу под конвоем, говорит Эфор, Фарнабаз убил грека, чтобы заработать себе очки за предупреждение (F 70). Мейер и другие полагают, что скорее всего он сделал это, чтобы не испортить отношений с Киром. Это, безусловно, гораздо более правдоподобное объяснение. Другие примеры упоминаются как образчики его особой некомпетентности в этой области. Возможно, самый знаменитый пассаж в этом разговоре — эфорово «обсуждение» причин Пелопоннесской войны (F 196). В отличие от Фукидида, Эфор приписывает конфликт личной мотивации Перикла, основанные на свидетельствах множества писателей. Несмотря на доступ к работе Фукидида, он предложил гораздо более путаный анализ, чем его предшественник.
Мы также можем выявить некоторые аспекты его историографических методов из оставшихся осколков. Учитывая огромные масштабы своих усилий, Эфор никогда не мог посетить все места, упомянутые в его географических разделах. Для повествовательной части своей работы, автор, очевидно, ассимилировал другие источники при изложении событий в более ранних книгах «Историй». Действительно, в диалоге, сохраненном Евсевием, Порфирий обвинил кимейского историка в краже работ у нескольких его предшественников (T 17). Эфор также не засветился как свидетель какого–либо важного события в его жизни, иначе какие–то следы уцелели бы. Возможно, Эфор выбирал древние источники, которые были как можно ближе к событиям, которые они описывали. Этот вывод основывается на собственных замечаниях Эфора, когда он сказал, что тех, кто пишет о современности с наибольшей детализацией, следует считать наиболее надежными; когда люди пишут о древних событиях с той же точностью, их произведениям лучше не доверять (F 9). Кроме того, мы обладаем заявлением Полибия, которое может помочь нашему исследованию: «Если бы можно было самому присутствовать при всех событиях, это был бы наилучший способ собирания сведений» (F 110 = 12.27.7). Здесь кимейский историк заявил, что наилучший вариант, если историки могут присутствовать при описанных событиях.
Мы должны, конечно, примирить эти утверждения с тем фактом, что Эфор не видел большинство событий в повествовании своих «Историй». В настоящее время этого достаточно, чтобы заявить, что, хотя Эфор предпочитал источники, которые были современными для событий, он был вынужден пойти на компромисс с этими стандартами в силу необходимости. Это потребовало от него разумного использования письменных источников для конструирования рассказа. Разумеется, этот вопрос не получил окончательного ответа и получит внимание во второй главе. В чем Эфор отличался от предыдущих историков — так это степень, в которой он использовал письменные источники.
Как уже отмечалось, отсутствие прямого наблюдения, по–видимому, противоречило собственным изложенным Эфором методам, которые давали преимущественный статус историку, лично присутствующему при событиях. Кажется логичным, что он попытался бы объяснить эту тенденцию в какой–то момент в своей работе. Лучшее решение — предостережение, данное в F 110, где Эфор заявил, что непосредственное наблюдение является лучшим источником информации всякий раз, когда это было возможно. Остается сделать вывод о том, что Эфор признал, что его методы восстановления древней истории не были идеальными, но были максимально возможными с учетом обстоятельств.
Нам посчастливилось обладать изложением историком его методов в сохранившихся фрагментах. Начиная их исследовать, Эфор обсуждает этолийскую предысторию, записанную Страбоном (F 122 = 10.3.2-5, 9.3.12). По словам географа, в его исходном тексте утверждается, что этолийцы никогда не были покорены за всю свою историю, потому что во–первых, их земля сурова, а во–вторых, тамошние люди хорошо подготовлены к войне. Затем историк начал обсуждение сложных отношений между этолийцами и элейцами. Коренные куреты первоначально держали эту землю до тех пор, пока не были изгнаны Этолом, который оставил элейцев и основал самые древние города в Этолии. Через несколько поколений Оксил, в свою очередь, покинул Этолию и основал город Элиду.
В подтверждение своих утверждений Эфор привел две надписи: одну в Этолии, называющую Этола основателем Термы, и другую в Элиде, рассказывающую об уходе Этола из страны и о возвращении Оксила. Вместо того, чтобы принять одно и отказаться от другого, Эфор объединил эти сообщения, чтобы продемонстрировать общее родство между двумя народами и показать, что каждый из них был основателем другого: «этими надписями Эфор правильно показывает взаимное родство элейцев и этолийцев, так как обе надписи не только согласно подтверждают родство этих племен, но и то, что они являются взаимными родоначальниками» (10.3.3).
Так, Страбон отмечает, что историк пытался опровергнуть тех, кто предпочел одну версию и утверждал, что этолийцы не были колонистами элейцев: «На этом основании Эфор успешно изобличает ложные утверждения о том, что элейцы — это действительно колонисты этолийцев, а этолийцы — не колонисты элейцев» (10.3.3). Этот фрагмент помогает выявить две очень важные тенденции, присутствующие в работах Эфора. Во–первых, учитывая два факта, которые не обязательно совпадают, историк попытался примирить и использовать оба текста в более последовательном, хотя и более сложном повествовании, чем просто предпочесть один другому. Кроме того, Эфор больше, чем хотел принять работы, которые, несомненно, были составлены после событий, которые они записали.
Здесь не единственный случай, когда наш автор использовал современные свидетельства в поддержку своего изложения древней истории. Подобным же образом при обсуждении ранней истории Спарты Эфор рассказал о критских воспоминаниях о посещении Ликургом их острова: «Критяне говорят, что Ликург прибыл к ним по следующему поводу» (F 149 = Strabo 10.4.19). Этот анализ не был абсолютно некритичным. Со своей стороны, Эфор отверг показания некоторых историков, которые заявляли, что большинство критских учреждений были спартанскими по происхождению, в то время как кимейский историк утверждал, что лакедемоняне просто усовершенствовали обычаи Крита:
«Кое–кто утверждает, по словам Эфора, что большинство обычаев, считаемых критскими, имеют лаконское происхождение. В действительности же первыми их ввели критяне, а усовершенствовали спартанцы … ликтийцы, как колонисты, сохраняли обычаи метрополии. Впрочем, вообще нелепо изображать обладающих лучшими установлениями и государственным устройством подражателями худших учреждений. Однако это утверждение, говорит Эфор, неверно, ибо с одной стороны, не следует на основании ныне существующего положения вещей заключать об их состоянии в древности, так как то и другое превратилось в свою противоположность. Так, например, в прежние времена критяне господствовали на море, и даже пошла поговорка о тех, кто прикидывается незнающим того, что им известно: «Критянин не знает моря». Теперь, однако, они забросили морское дело. С другой стороны, из того, что некоторые города на Крите были спартанскими колониями, еще не следует, что они были обязаны удерживать спартанские обычаи. Многие колонии вовсе не сохраняют отеческих обычаев, а многие города на Крите, не являющиеся спартанскими колониями, имеют тем не менее одинаковые с ними обычаи» (F 149 = 10.4.17).
Здесь тот факт, что ликтийцы, критские колонисты спартанцев, практиковали то же самое что и лакедемоняне, часто приводится в качестве свидетельства того, что обычаи были изначально лаконские. Историк отметил, что, конечно, глупо предположить, что вожди будут подражать своим подданным. Однако, Эфор указал, что в дальнейшем критяне были гораздо сильнее, чем спартанцы. Кроме того, факт, что жители критских городов, которые не были спартанскими колониями, тем не менее практиковали эти обычаи, также указывал на то, что они являются коренными жителями острова. При этом он явно отверг стремление некоторых из его коллег–историков определить древние обычаи из нынешнего положения дел.
Это положение особенно примечательно, поскольку отступления в «Историях» обсуждали события, предшествующие возвращению Гераклидов. Здесь у нас есть дилемма, поскольку Эфор сознательно утверждал, что избегает мифологических тем из–за их древности. Страбон указывает на это очевидное противоречие в трактовке историка основания Дельфийского оракула (F 31b — 3.12). Эфор, как он сделал бы с другими темами, решил рационализировать и историзировать легенду, заявив, что «Пифон» было имя беззаконника, которого Аполлон убил стрелами. Страбон задает вопросы об обоснованности отказа от некоторых аспектов мифа, признавая, что Аполлон посетил Грецию и свершил правосудие своим луком. Эта тенденция не ограничивалась некоторыми яркими иллюстрациями, однако. Эфор также рассказывал о Геракле в обсуждении Гераклидов в первой книге «Историй» (FF 13-15). Очевидно, что значительная часть его работ охватывала темы, затрагивающие мифологические сюжеты. Эфор часто занимался этим противоречием, рационализируя легенды, чтобы они могли вписаться в исторический контекст.
Как и следовало ожидать, репутация Эфора как историка сильно изменилась из–за критиков как древних, так и современных. Полибий, часто суровый критик своих предшественников, был сравнительно щедр в своей похвале автору «Историй».
Он восхваляет Эфора как первого автора, который предпринял поистине универсальную историю и хвалит его трактовку генеалогии и оснований городов (TT 7, 18b = 5.33.2, 9.1.4). Он особенно предпочитает Эфора Тимею Тавроменийскому и защищает аналитические методы кимейца от его критиков (T 23, F 111-12.28.8-12). Это не означает, однако, что замечания Полибия безоговорочны. Пока он признает талант Эфора в описании морских сражений, он отмечает его отсутствие военного опыта и неумелое изложение сухопутных битв: «Так, в военном деле он, как мне кажется, имеет некоторое понятие о морских сражениях и совершенно несведущ в сражениях сухопутных» (T 20 = 12.25 f). Полибий, конечно, не один оценивает качество текста Эфора. Многие другие авторы подтверждают уважаемую репутацию его работы в древности либо косвенно, посредством их использования «Историй», либо, что более важно, явными замечаниями. Иосиф Флавий в трактате против Апиона поставил Эфора среди наиболее точных из историков, что делало его случайные ошибки достойными комментария (T 14a, F 133 = 1.67). Эта тема повторяется многими читателями Эфора. Широко используя «Истории», Диодор предупреждает своих читателей, что они не всегда должны искать точности у Эфора в каждом случае (T 16 = 1.39.3).
Страбон сообщает, что Эфор проявлял большое усердие в своих исследованиях, хотя он и делал случайные ошибки (T 18a, F 31b = 10,3,5, 9,3,11-12). Сенека утверждает, что Эфор часто предоставляет неточную информацию: «Эфору нельзя верить: он часто обманывается, часто обманывает» (T 14b, F 212 = NQ 7.16.2). Тимей жестоко нападает на Эфора, но он не выражает общего мнения (T 30b, F 218).
В 1815 Маркс опубликовал первый сборник Эфоровых фрагментов, за которым последовали Fragmenta Historicorum Graecorum Мюллера позже в этом веке. Эта собрание послужило основой для Дресслера в его анализе фрагментов Эфора в 1873 г. Выпуск фрагментов Якоби 1923 года является последним словом в науке. Аналогично, его комментарий к тексту продолжает оставаться стандартом даже в конце двадцатого столетия. Эти собрания значительно облегчили исследования Эфора.
Оценки качества Эфора как историка в наши дни значительно колеблются. Даже в середине девятнадцатого века Нибур хвалил Эфора как историка с немалыми заслугами. Однако, с его мнением не согласились многие его преемники. Статья Шварца 1907 года для «Реальной энциклопедии Паули» дала гораздо более критичную оценку талантов кимейца, утверждая, что он плохо разбирается в политике и оказался непрофессиональным моралистом. Пять лет спустя Виламовиц выступил со своим известным утверждением, что Эфор не более чем «просвещенный обыватель», который прагматизировал, гомогенизировал и упрощал содержание своей работы. Подобным образом комментарий Якоби уничижает Эфора как простого компилятора предыдущих авторов, который обязательно терпит неудачу при попытке обсуждений современных дел. Хольцапфель утверждал, что его отклонения от Фукидида были результатом его проафинского уклона. Среди других моментов Шварц заключил, что связь Эфора и Исократа как ученика и учителя была просто выдумана.
Работа Барбера оказалась единственной монографией, посвященной Эфору, в течение последних трех поколений. Последующие работы в основном сосредоточены на конкретных аспектах работы Эфора; особо следует отметить анализ Шепенса историографических методов Эфора, экспертиза Сэмюэль Epichorios Logos, расследования Древса его делений на темы и обсуждение Поуналл морализирования в «Историях». Конечно, расследование Эфора тесно связано с изучением Диодора. Этот разговор был в основном начат Фольквардсеном в 1868 году; более поздние работы, по большей части, заключаются в том, что последующие ученые принимали или отклоняли его тезис о том, что книги с одиннадцатой по пятнадцатую Диодоровой Библиотеки минус порции о сицилийской истории составляли сокращенную версию «Историй». Позже Шварц распространил ортодоксальную позицию о том, что Библиотека состоит из серии беглых выдержек, взятых из других историков. Этот тезис претерпел некоторые изменения на протяжении двадцатого века. В 1955 Палм утверждал, что Диодор не усваивал бездумно свои источники. что имело глубокие последствия в изучении Эфора.
Например, Палм явно не отвергает тезиса о том, что Диодор обычно выписывает из одного источника зараз. Вместо этого он утверждает, что фукидидовские части Библиотеки не были поглощены Эфором. Диссертация Рубинкэм содержит общую предпосылку, что работа Диодора была неоригинальной компиляцией, но признает, что он составил текст в своем стиле, касательно как языка, так и выбора контента. Подобным же образом Хорнблауэр и Стилиану признают, что, хотя Диодор не копировал свои исходные тексты дословно, он довольно механически и неоригинально впитывал свои рассказы и моральные суждения без использования множества источников. Грин активно пытается исключить «Истории» из Библиотеки, предположив, что сам Диодор при создании своего текста использовал несколько источников. Если это будет принято, будущим исследованиям придется отвергнуть большую часть материала, традиционно считающегося происходившим от Эфора. Если же разделы Диодора составляют не более чем беглые конспекты «Историй», то, конечно, мы сможем получить гораздо больше информации, чем из одних только фрагментов.
Следовательно, целью этого исследования станет изучение многих из этих давних предположений относительно «Историй» Эфора. Во–первых, мы должны определить, как нам следует интерпретировать фрагменты и какие ограничения следует налагать на полученные выводы. Только после этого может быть рассмотрен процесс, в ходе которого историк усвоил материалы предыдущих авторов, чьи первоначальные исследования составляли основную часть текста Эфора. Наконец, как только эти темы будут обсуждены, мы можем обратиться к конкретным влияниям и мотивам, побудившим Эфора составлять «Истории» так, как он это выбрал.
Задача первой главы этой работы — изучить, как исследователи должны анализировать остатки «Историй». Как вообще в случае с фрагментарным историком, мы должны тщательно изучить надежность текстов, которые цитируют его работы по имени. Однако, как мы видели, ситуация с Эфором осложняется возможностью того, что значительная часть Библиотеки Диодора была взята непосредственно из «Историй». Чтобы определить широту свидетельств, доступных для нашего исследования, мы должны различить обстоятельства, если они имеются, при которых мы можем использовать повествование Диодора в нашем обсуждении Эфора.
Во второй главе будут рассмотрены источники, которые предоставили Эфору материал для его повествования. В качестве нашего первого шага мы должны определить, включал ли наш историк материалы из определенного текста. Если это так, тогда наша задача будет изучить соответствующие разделы их работ на предмет совпадений и противоречий. При этом мы можем лучше понять не только то, как Эфор переделывал работы своих предшественников, но и факторы, которые заставляли его предпочитать одних авторов другим.
Первые две главы подготовят нас к третьей, которая пересмотрит традицию, связывающую Эфора с ритором Исократом. Конечно, нам нужно будет обсудить, существует ли фактическая связь между двумя авторами, что приведет к рассмотрению того, целесообразно ли приписывать Эфору культурные и политические взгляды Исократа. В четвертой главе этого исследования мы, наконец, сможем обсудить взгляды историка на культуру и политику. Хотя мы не можем подтвердить какое–либо значительное присутствие риторики Исократа в работах Эфора, мы можем найти доказательства, свидетельствующие о важности его кимейских истоков в остатках «Историй». Наконец, мы обнаружим, что его труд был смоделирован не обширными панэллинскими идеалами или одержимостью причудливым морализаторством, а скорее глубокой привязанностью к отечеству, которая пронизывала повествование всей его работы.