Шестая глава: условия сохранения римской литературы

"У традиции то свойство, что она не только пересаживает на почву позднейших эпох настроения и мнения, но и задает тон: Птолемей, Боэций, Августин."
Гете[1]
Традицию и влияние чрезвычайно трудно рассматривать отдельно друг от друга, особенно когда традиция зависит от копирования рукописей. Подобный труд предпринимаешь в том случае, если есть сильный побудительный мотив. Однако исследование такового мотива - это уже сфера компетенции истории восприятия.
Античные книги не похожи на наши. Их своеобразие накладывает отпечаток и на сущность древней литературы, и на ее сохранение. Под книгой (liber) первоначально понимался папирусный свиток; обозначение volumen восходит к volvere "скатывать". Полоса папируса заполнялась справа налево колонками (paginae). В то время как правой рукой читающий разворачивал новую колонку, левой он снова сворачивал прочитанное. Автор и заглавие часто указывались в конце текста. По внешнему виду опознать книгу помогал titulus, наклеенный снаружи и выступающий кусок пергамента. Без сомнения, форма свитка мешала заглянуть в произведение; уже эта особенность объясняет некоторые черты античной литературы - недостаточную точность цитат, очень суммарные и часто весьма скудные данные об источниках, отсутствие сносок внизу - ведь чаще всего цитировали по памяти. Сначала даже кажется, что трудно было и делать заметки, поскольку при чтении обе руки были заняты. Конечно, это не стало серьезным препятствием; ведь по большей части тексты читались вслух. Вопреки утверждениям исследователей, которые проецируют позднейшее "сплошное письмо", scriptura continua, на раннюю и классическую эпоху, в латинском языке (что доказывают как надписи, так и литературные тексты) было правилом (типично римское) разграничивать слова с помощью точек или пустого пространства, и некоторые тексты свидетельствуют даже о тщательной риторической интерпункции (по паузам в речи), что делает чтение куда более приятным, чем наша так называемая "логическая" пунктуация. Рано засвидетельствованный и широко распространенный способ помочь читателю - разбивка текста на параграфы[2]. Исчезновение интервалов между словами со II в. по Р. Х., должно быть, связано с растущим в ту эпоху греческим влиянием.
Наряду со свитком примерно с I в. по Р. Х. возникает более дешевая, прочная и удобная форма книги, которая, к тому же, облегчает справки: codex, чьим прообразом были скрепленные дощечки, покрытые воском. Codices похожи на наши книги; но, поскольку папирус трудно сгибать, они по большей части делались из пергамента. Этот последний получил свое название от Пергама, чей правитель Эвмен II (правил со 197 по 159 г. до Р. Х.), в условиях египетского эмбарго на экспорт папируса, вспомнил об этом старом писчем материале и сделал его более тонким (ср. Plin. nat. 13, 70). В IV в. codex добился признания: в особенности он отвечал потребностям правоведения и церкви[3].
Чтение про себя в античную эпоху - исключение, и потому тексты должно интерпретировать как акустический процесс. Читатель - не созерцатель написанного; он вовлечен слухом в процесс общения, где подвергается непосредственному воздействию. Таким образом, книга обладала иным рангом, нежели сегодня: она не идентична тексту, а только способствует его реализации в исполнении. Не будем забывать, что сегодня мы ведем себя подобным образом в музыкальной сфере: только немногие посвященные будут читать про себя партитуру, но и они не будут воспринимать это как полноценную замену исполнения.
Что касается распространения книг, то нам и здесь предстоит попытка освободиться от современных интеллектуальных привычек. Текст можно было размножить, давая чтецу диктовать его группе рабов. Друг Цицерона Аттик, содержавший переписчиков, может - cum grano salis - быть назван издателем. Аудитория таких публикаций была, конечно, шире, нежели круг друзей, которых знакомили с произведением до выхода в свет, читая его вслух, однако, по нашим понятиям, она все еще невелика. В этом основополагающем отличии от Нового времени ничего не меняет тот факт, что Гораций, Овидий и Марциал свидетельствуют о профессиональной книжной торговле, распространявшейся также и на провинции.
В поисках книг, которых у тебя нет, следовало обращаться в частные библиотеки друзей. После победы Павла при Пидне (168 г. до Р. Х.) царская библиотека Персея попадает в Рим. Крупными собраниями располагают Лукулл, Цицерон, Варрон и Аттик. Первая публичная библиотека в Риме в Atrium Libertatis (осн. в 39 г. до Р. Х.) обязана своим существованием Азинию Поллиону; на Палатине Август строит двойную, греческую и латинскую, библиотеку. Значительные книгохранилища возникают в Риме при Траяне и в Афинах при Адриане. Ко времени Константина в одной столице таких было 28[4], но и Галлия отличалась значительными книжными фондами. Кажется даже, что малоизвестные и древнелатинские авторы в провинциях читались дольше - в силу ретроградности тамошних школ.
Рукописная форма традиции подвергает текст жестокому испытанию - не столько возможности искажения, сколько - в гораздо большей степени - решению его дальнейшей судьбы. Ведь его сохранение или гибель зависит от того, востребован он или нет. Копию делали тогда, когда казалось, что это необходимо или по крайней мере полезно. Этому немилосердному самоочищению в литературе, безусловно, было принесено много значимых и ценных жертв, и историк литературы поступает правильно, всегда считаясь с тем, сколь многое утрачено, уже для того, чтобы не преувеличивать абсолютности своих суждений, основанных только на сохранившемся материале.
Традиция - живой процесс. В состоянии ли мы непосредственно приблизиться к античным текстам, не создав для себя образ их передачи? Мы даже не можем быть уверены в точности текста, если пожалеем на это труда. Но и для понимания лучшего пути нет. Как сначала мы научились у Карла Лахманна восходить к архетипу, изучая взаимосвязь рукописей, а затем Виламовиц показал, что только действительная история текста может привести к его познанию, так и в конечном счете античную литературу можно понять и оценить, если считаться с процессом ее сохранения и, насколько это возможно, мотивами восприятия или отторжения каждого конкретного текста.
Конечно, это лишь далекая цель, и в большинстве случаев она остается недостижимой. Здесь нам придется ограничиться некоторыми авторами и несколькими указаниями. При отборе античных текстов, правда, играют свою (не всегда благодарную) роль и потребности формального образования и стилистической выучки, однако для многих читателей предметный интерес остается на первом плане.
Есть несколько решающих периодов для сохранения античной литературы. Сначала назовем критические эпохи: особой опасности существование определенных произведений подвергается при переписывании латинских произведений с папирусных свитков на пергаментные кодексы. Этот процесс завершился примерно к IV в. по Р. Х. Авторы, на которых тогда не было обращено внимание, впредь выпали из традиции.
Второй опасный период - так называемые "темные века" между закатом Западной Империи и правлением Карла Великого. Книги, не нашедшие убежища за стенами монастырей или в епископских библиотеках, погибают навсегда[5]. В эпоху средневековья распределение книг по значительному числу небольших библиотек уменьшает опасность полной гибели римской литературы[6].
Не считая критических периодов, должно иметь в виду утраты из политических, религиозных и мировоззренческих соображений. Такие нежелательные по политическим мотивам фигуры, как поэт Корнелий Галл или историк Кремуций Корд, погибли для нас. Иовиан, христианский преемник последнего языческого императора, Юлиана Отступника, приказывает сжечь библиотеку, созданную Юлианом в Антиохии. Антихристианскую Истинную речь Кельса нам приходится реконструировать по церковной полемике против нее. Правда, тогдашняя церковь, как представляется, более терпимо относилась к языческим авторам, чем к инославным христианам, о чьих произведениях мы по большей части узнаем из трудов их соперников. Собрание еретических книг, основанное патриархом Константинопольским в конце VIII в., - исключение, которое подтверждает правило. Если до нас дошли такие авторы, как Тертуллиан или Ориген, хотя их ортодоксальность подвергалась весьма серьезным сомнениям, то дело только в том, что от них нельзя было отказаться в силу их громадного духовного значения.
Теперь обратимся к положительным факторам, способствовавшим сохранению текстов. Прежде всего нужно отметить деятельность ученых и филологов. Так, драмы Плавта сохранились потому, что они уже в республиканскую эпоху стали предметом филологического исследования и внимания (к сожалению, не выпавших на долю древнелатинской прозы); сохранившиеся пьесы - те самые, которые тогдашняя наука признала подлинными. Трудные авторы (Гораций, Персий) обязаны этой ученой работе очень многим. Цицеронов Сон Сципиона мы читаем полностью только благодаря его комментатору Макробию.
Немного иного рода, но сопоставимы те случаи, когда мы обязаны усердным читателям длинными цитатами из тех авторов, от которых иначе мы располагали бы лишь жалкими остатками: так, Энния мы лучше всего знаем по Цицерону, особенно любившему этого поэта, а многих других древнелатинских авторов - по Авлу Геллию, поклоннику старых текстов.
Основополагающее значение имеет издательская деятельность позднеантичных сенаторских фамилий - в особенности Симмахов и Никомахов - частично мы можем с ней ознакомиться благодаря подписям (subscriptiones), позднее копируемым вместе с текстом. Во многом на эту работу опирается наша средневековая традиция.
Следующий важный шаг - учреждение скрипториев в монастырях, что сделал Кассиодор, правда, ненадолго, в Виварии. В монашеском уставе св. Бенедикта предписывается явно не копирование, но чтение, со своей стороны предполагающее таковое - даже если бы не было прямого распоряжения папы Григория Великого (581 г.).
Решающий импульс в сохранении античной литературы исходит от власти: для управления Империей Карл Великий испытывал потребность в образованных клириках и администраторах. Поэтому он велел учредить во всех аббатствах и городах с епископскими кафедрами школы и скриптории. Он мог при этом опираться на монастыри, созданные по большей части ирландцами и англосаксами. Его советник Алкуин был призван из Йорка, тогдашнего культурного центра северной Европы. Книжные сокровища придворной библиотеки Карла благодаря изготовлению новых рукописей передаются в доселе неслыханном числе французским, немецким и швейцарским монастырям и соборам. Таким образом была создана решающая предпосылка для возрождения античной литературы.
Чтобы понять факты традиции, стоит, кроме того, реконструировать критерии, по которым в различные эпохи ориентировались читатели. Шкала ценностей меняется в зависимости от общественного слоя, проявляющего интерес к римской литературе: сенаторы поздней античности сменяются сначала монахами и епископами, позднее священниками, в епископальных центрах, наконец, юристами и политиками, богатыми патрициями процветающих городов. Таким образом, в эпоху Возрождения латинская литература возвращается в среду, сопоставимую с той, в которой она первоначально возникала. Тип и способ восприятия меняется в зависимости от того процесса, который мы наметили: так, специфически научный интерес XII в. ведет за собой постепенное обмирщение, что сказывается на популярности авторов: у Овидия ищут чувственных радостей, у Сенеки - успокоения совести.
Мода и так называемый дух времени, конечно, объясняют не все. Уже сама история традиции со всей мыслимой четкостью показывает нам шанс личной инициативы, проявляется ли она в великом (как мы видели на примерах Карла и Алкуина) или в малом. На самом деле многое погибло бы, если бы отдельные личности не вступались со всей страстностью за определенных авторов или определенные произведения и либо делали копию с единственной сохранившейся рукописи, образующей источник всей нашей традиции, либо заботились об установлении лучшего или сколь возможно более полного текста, соединяя ранее отдельные ветви традиции. Такие заслуги, как заслуги Петрарки по отношению к Ливию и Цицерону, имели еще средневековые монахи. При этом удивительно, что когда идет речь о традиции редких авторов или тех, кому угрожает опасность исчезнуть, все вновь и вновь всплывают имена отдельных ученых, в чьих руках сходятся разрозненные нити. Назовем из каролингской эпохи ирландца Дунгала, который читал древнейший наш текст Лукреция (так называемый Oblongus Voss. lat. F. 30); Лупа Феррьерского († после 862 г.) с его незаурядными познаниями цицероновского текста; Гейри-ка из Оксерры († ок. 876 г.), который среди прочего снабдил в IX в. примечаниями Помпония Мелу; Ратера Веронского († 974 г.), знатока Плавта и Катулла. В XII в. Вильям из Малм-сбери († 1143 г*) знаком с Плавтом, Петронием и Apocolocynthosis и приводит цитаты из обеих (в иных случаях разрозненных) частей корпуса писем Сенеки. Иоанн из Солсбери († 1180 г.) читает все, что нам доступно из текста Петрония. Ришар из Фурниваля (впоследствии амьенский канцлер) ок. 1250 г. упоминает в своей Biblionomia, описывающей реальную библиотеку как сад, даже Тибулла и Проперция. Падуанские предгуманисты, возглавляемые судьей Ловато Ловати († 1309 г.), предвосхищают мнимые открытия своих последователей: они читают Проперция (до Петрарки), Тибулла полностью (до Салютати), Лукреция и Валерия Флакка (до Поджо), Катулла (за полвека до его "обнаружения" в Вероне) и даже овидиевского Ибиса. Петрарка († 1374 г.) играет важную роль в сохранении текста Ливия, Мелы, Проперция, писем Цицерона. Бокаччо († 1375 г.) читает Марциала, Авзония, того же самого Ибиса, Appendix Vergiliana и собственноручно пишет нашу старейшую рукопись Priapea (Laur. 33, 31). Из Монте Кассино он получает Анналы и Историю Тацита, Золотого осла Апулея и De lingua latina Варрона. Поджо Браччолини († 1459 г.) в большом количестве извлекает из монастырских библиотек дальнейшие сокровища - прежде всего во время Констанцского собора.
Традиция некоторых авторов, много значащих для нас сегодня, буквально висела на одной ниточке: о Катулле мы ничего бы не знали, если бы в эпоху средневековья один из веронских епископов не заинтересовался поэтом-земляком; Лукреций и некоторые произведения Тацита были практически забыты средневековыми читателями, и эпоха придворной любви, возможно, лишь потому была названа aetas Ovidiana, что другие римские эротики - Катулл, Тибулл, Проперций - практически пропали без вести[7] (правда, в эпоху раннего средневековья произведения Овидия также относились к числу раритетов).
Как, с другой стороны, неуловима разница между сознательным сохранением и случайным спасением, показывает следующий эпизод: первая половина пятой декады Ливия сохранилась в одной позднеантичной рукописи, которую пробудили от почти тысячелетнего сна в монастыре Лорш только в XVI в. Здесь нет явственного разрыва с открытием в начале XIX в. палимпсеста Цицеронова трактата De re publica, обнаруженного Анджело Маи.
Наша слабая вера в высшую мудрость традиции начинает колебаться еще сильнее, когда мы вспомним - с другой стороны - об авторах с широкой традицией. Наряду с такими великими именами, как Вергилий и Теренций, в этот список попали учебники и энциклопедии, не слишком сегодня интересные для нас. Цицеронов шедевр De oratore и Institutio Квинтилиана многократно уступают школьной тетрадке De inventione. Цицероновскому Гортензию не помогло восхищение Августина, зато жизнестойкость какого-нибудь Марциана Капеллы ни разу не была поставлена под вопрос.
Таким образом, на основе нашей традиции мы даже не можем быть уверены, что обладаем по-настоящему представ вительным выбором римских авторов и текстов. То, что до нас дошло, в высшей степени репрезентативно для позднелатинских школы, науки и общества с их особыми интересами; однако и этот образ в дальнейшем перекрывается проблематикой, актуальной для средневекового читателя. Охват традиции - зеркало восприятия в определенные эпохи; но тот факт, что определенное количество как раз лучших авторов дошло до нас в одной или совсем немногих рукописях, доказывает, что охранительная деятельность отдельных ученых, иногда плывущих против течения своего века, может решить вопрос о жизни и сохранности произведения. Такого рода решения иногда зарождались в сердцах читателей-одиночек.


[1] Paralipomena zur Farbenlehre, W. A. II 5², 251.
[2] Rud. Wolfg. Müller, rhetorische und syntaktische interpunktion. Untersuchungen zur Pausenbezeichnung im antiken Latein, диссертация, Tübingen 1964, особенно 35, прим. 3.
[3] Aug. conf. 6, 3.
[4] Упадок продолжается вплоть до IV в.: Amm. 14, 6, 18 bibliothecis sepulcrorum ritu in perpetuum clausis, «библиотеки, как бы захоронения, были закрыты постоянно». Христиане опираются на частные библиотеки (Тертуллиан, Иероним, Августин), школьные собрания (Александрия, Кесария, Иерусалим, Нисибис), епископские (например, в Риме, под покровительством Агапита и Кассиодо–ра) и прежде всего монастырские (эти последние, как в случае с Иеронимом, могли основываться на частных: S. Grebe, Die Bibliothek Agapets im Vergleich mit ausgewahlten Bibliotheken der Zeit der alten Kirche und des Fruhmittelalters, в: Bibliothek und Wissenschaft 25,1991,15—60.
[5] Вообще включение текста в состав монастырской библиотеки также не дает гарантий его выживания; чтобы сохранить дорогой пергамент, с него соскабливают многие языческие произведения и сверху пишут христианские тексты. Только в эпоху позднего средневековья мы сталкиваемся с обратными примерами: с палимпсестами, на которых христианский текст заменен языческим.
[6] В древности засвидетельствован пожар Александрийской библиотеки при Цезаре; однако некоторые ученые (возможно, чтобы пощадить память Цезаря) считают ущерб относительно небольшим; в 475 г. сгорает библиотека Константинополя, которую за столетие до того обильно снабдил греческими и латинскими рукописями император Валент.
[7] Ср. также историю традиции Помпония Мелы.