5. "НОВЫЕ ПОЭТЫ"

По сравнению с риторикой поэзия занимает второстепенное положение в литературе II-III вв. От Адриана и до Константина римская поэзия не дала ни одного имени, способного стать хотя бы рядом с именем Стация или Авзония. Как и проза, поэзия становится в это время поприщем для ученых стилистических упражнений. Поэтому исчезают большие формы, вслед за трагедиями выходят из моды эпические поэмы, и излюбленным поэтическим родом остается лирика.
По этой причине общий для литературы эпохи Антонинов архаический уклон приобретает в поэзии этих лет своеобразные формы. В поисках образцов поэтам приходится обращаться не к древним эпикам - Невию, Эннию и другим,- а к лирикам I в. до н. э.: Левию, Матию, Лутацию Катулу и даже к Катуллу и Кальву, которые теперь уже казались также "старинными поэтами". Таким образом, в литературе II в. н. э. неожиданно воскресают александрийские традиции неотеризма. Самое название, под которым выступают стихотворцы этого времени,- "новые поэты" (poetae neoterici) - напоминает о неотериках. Ученость содержания, утонченность чувства, изысканность языка, виртуозность метрики - все эти особенности, характерные для первых "римских александрийцев", вновь становятся предметами величайшей заботы. Маньеризм выступает как одна из форм архаизма.
Собственно, традиция Катулла и Кальва никогда не прерывалась в литературе эпохи империи. Отголоски неотеризма слышатся в скудных отрывках Цесия Басса, поэта нероновского времени, единственного римского лирика, которого Квинтилиан (X, 1,96) считал возможным ставить рядом с Горацием. "Катуллу, Кальву и древним" подражали поэты, о которых сообщает нам Плиний Младший: Помпей Сатурнин (I, 16, 5), Сентий Авгурин (IV, 27,4) и другие. В эпоху, когда выше всего ценилось подражание вергилиевскому эпосу, стихотворные упражнения такого рода оставались достоянием дилетантов плиниевского общества. Но с падением квинтилианова классицизма они становятся центральным явлением в поэзии своего времени.
Стихотворения "новых поэтов" известны нам лишь в скудных отрывках, приводимых по большей части грамматиками и метриками в качестве образцов редких языковых форм или стихотворных размеров. По именам мы знаем лишь четверых поэтов этой школы: это Анниан (Annianus), Септимий Серен (Septiniius Serenus), Альфий Авит (Alfius Avitus) и Мариан (Marianus). Содержанием их стихов были древности, природа и любовь. Ученым темам были посвящены поэма Мариана "Луперкалии" и несколько книг стихов исторического содержания "Великие" (Excellentiae), принадлежащих Альфию Авиту. На ученые темы беседовал Анниан со своим другом Авлом Геллием, навещавшим его в фалисском поместье в Этрурии: об ударении слова affatim у Плавта и Теренция ("Аттические ночи", VI, 7), об искусстве Вергилия в деликатной трактовке эротических моментов (IX, 10), о связи южного ветра с фазами луны (XX, 8). Стихи о природе и о сельской жизни писали Анниан и Септимий Серен; из поэмы Анниана "Фалиска" (по названию этрусского имения Анниана) цитируются четыре стиха, написанные редким "калабрийским размером", от "Сельских стихов" Септимия Серена сохранилось около 30 отрывков, написанных семнадцатью различными размерами. Эротическая тема нашла выражение в "Фесценнинах" Анниана, представлявших собой обработку старинных разнузданных свадебных песен; на него ссылается Авзоний в оправдание непристойности своего "Свадебного центона".
Среди отрывков "новых поэтов" есть многие, не лишенные поэтических достоинств. Таково чувствительное описание умирающего на охоте зайца в стихах Септимия Серена:

Погиб, умирает заинька, прощается с душой:
Душа его горемычная торопится отлететь.

Таковы строки о шуме ветра:

В трепете, в шелесте веток сосны,
Слышу я, песню заводит зефир.

Таково воззвание к богу Янусу, написанное хориамбом (это самый длинный из сохранившихся отрывков Септимия Серена):

Янус-отец, видящий все, бог с головой двуликой,
Ты, чей посев в мире цветет, ты - всех богов начало,
Ты, перед кем стонет порог и косяки грохочут,
Если твоя длань разомкнет мира златые двери,-
Ты, для кого с древних времен в храме алтарь дымится,
(Переводы М. Л. Гаспарова)

Близость к поэтике неотеризма выказывают и стихотворные опыты императора Адриана, сохраненные его биографом Элием Спартианом. Адриан писал стихи по-латыни и по-гречески, воспевал предметы своих любовных увлечений, сочинил в подражание Антимаху несколько книг ученых стихов под названием "Катаханны". Элий Спартиан сохранил два коротких экспромта, принадлежащих Адриану. Однажды поэт Флор написал ему шутливое четверостишие, намекая на утомительные разъезды императора по провинциям его державы:

Цезарем быть не желаю,
По британцам всяким шляться,
(По германцам) укрываться,
От снегов страдая скифских.

Адриан ответил ему следующим четверостишием:

Флором быть я не желаю,
По трактирам всяким шляться,
По харчевням укрываться,
От клопов страдая круглых.
(Переводы Ф. А. Петровского)

Другое стихотворение с изысканными ритмическими вариациями и с обилием нежных уменьшительных (к сожалению, не передаваемых в переводе) было написано Адрианом на смертном одре:

Душа моя, скиталица,
И тела гостья, спутница,
В какой теперь уходишь ты
Унылый, мрачный, голый край,
Забыв веселость прежнюю?
(Перевод Ф. А. Петровского)

Задорный собеседник Адриана, поэт Флор (Florus), известен нам еще по нескольким стихотворениям, включенным в так называемую "Латинскую антологию" VI в. н. э. и образующим цикл под заглавием "О том, какова жизнь" (De qualitate vitae). Эти стихотворения написаны очень изящным трохаическим тетраметром, в них чувствуется подлинная поэзия. Одно из них, со звучной аллитерацией в последнем стихе, превосходно переведено на русский язык Валерием Брюсовым:

Грушу с яблоней в саду я деревцами посадил,
На коре пометил имя той, которую любил.
Ни конца нет, ни покою с той поры для страстных мук:
Сад все гуще, страсть все жгучей, ветви тянутся из букв.

В другом стихотворении любовная тема затрагивается более скептически:

Плохо, если ты без денег, плохо, если при деньгах.
Плохо, если ты смиренен, плохо, если ты наглец.
Плохо, если ты безмолвен, плохо, если говорлив.
Плохо, если нет подружки, плохо, если есть жена.
(Перевод М. Л. Гаспарова)

Личность Флора представляет собой любопытную историческую проблему. Дело в том, что в начале II в. мы встречаем известия сразу о трех лицах, носивших это имя. Один из них-наш поэт, другой-историк Флор, о котором подробнее будет сказано далее, и третий -ритор Флор, сочинивший трактат на распространенную школьную тему "Является ли Вергилий оратором или поэтом?" Трактат не сохранился, но до нас дошло вступление к нему, в котором автор рассказывает вымышленному собеседнику о своей жизни: он родился в Африке, в молодости жил в Риме и достиг громкой известности как поэт, но на капитолийских поэтических состязаниях потерпел поражение из-за недоброжелательности императора Домициана; после этого он покинул Рим, совершил путешествие на Восток, потом на Запад и, наконец, обосновался в прибрежном испанском городе, где зарабатывает на жизнь преподаванием риторики. Не исключена возможность, что этот ритор Флор и поэт Флор-одно и то же лицо; в таком случае надо предположить, что ко времени правления Адриана Флор покинул свое испанское уединение и вернулся в Рим. Были попытки отождествить этого поэта-ритора Флора и с историком Флором; но такое отождествление более сомнительно; вернее предположить, что это были два разных человека.

Наряду со стихотворениями Флора в "Латинской антологии" имеется еще несколько произведений, которые по стилистическим признакам могут быть отнесены к эпохе "новых поэтов". Лучшим из таких произведений бесспорно является большое стихотворение - "Ночное бдение Венере" (Pervigilium Veneris). Автор его неизвестен: в разное время оно приписывалось Валерию Катуллу, его тезке мимографу Катуллу, философу Сенеке, Апулею, Флору, Тибериану, Флавиану (IVв.), Аполлинарию Сидонию (V в.), Луксорию (VI в.) и, наконец, имитаторам эпохи Возрождения. Стихотворение написано трохаическим тетраметром; неравной длины строфы перемежаются припевом:

Пусть полюбит не любивший, пусть любивший любит вновь! -

Построено стихотворение как гимн, предназначенный для весеннего празднества в честь Венеры, справлявшегося в течение трех ночей; предполагаемое место действия -Сицилия. Гимн начинается славословием весны и любви:

Вновь весна, весна и песни; мир весною возрожден.
Вся любовь весной взаимна, птицы все вступают в брак.
Дождь-супруг своею влагой роще косы распустил,
И Диона, что скрепляет связь любви в тени ветвей,
Обвивает стены хижин веткой мирта молодой.

Перекликающиеся образы новобрачной девушки в слезах и расцветающей розы в каплях росы сочетаются в искусно разворачиваемой картине:

Ведь сама богиня в пурпур одевает год весной,
Теплым ветра дуновеньем почки свежие растит,
Распускает их на ветках, и сверкающей росы
Рассыпает капли-перлы, этой влажной ночи след.
И дрожа слезинки блещут, вниз готовые упасть.
Вот стремительная капля задержалась на лугу
И, раскрывшись, почки пурпур не стыдясь являют свой.
Влажный воздух, что ночами звезды светлые струят,
Утром с девушек-бутонов покрывала снимет их.
Всем Диона девам-розам повелела в брак вступить.
Создана Киприда кровью, поцелуями любви,
Создана она из перлов, страсти, солнечных лучей.
И стыдливость, что скрывало покрывало лишь вчера,
Одному супруга мужу завтра явит не стыдясь.

Далее следует описание празднества, на котором присутствуют и Амур, и Вакх, и Феб, и Церера; далее -прославление Венеры как мировой животворящей силы и как прародительницы римского народа. Изображение Венеры-"мировой души" (пневмы), проницающей все мироздание, представляет собой любопытное преломление стоического учения:

А сама богиня - крови и рассудка госпожа -
Проникает в нас дыханьем сил таинственных своих.
Через небо, через землю, через ей подвластный Понт
Напоила теплотою непрерывный жизни ток,
Чтобы мир пути рожденья своего познать сумел.

Заканчивается стихотворение красивым контрастом: вслед за описанием брачного ликования животных и птиц следует заключительное четверостишие, которое одинаково можно понять и как голос молодых девушек, которым не суждено еще праздновать в этом году праздник Венеры, и как голос самого поэта, возвращающегося к поэзии после долгого перерыва:

Вот запела. Мы безмолвны. Где же ты, моя весна!
Словно ласточка, когда же перестану я молчать!
Музу я сгубил молчаньем, Феб не смотрит на меня.
Так Амиклы их молчанье погубило навсегда.
(Переводы Ю. Ф. Шульца)

Поэтическое экспериментаторство "новых поэтов" повысило и теоретический интерес к вопросам стиля и особенно метрики. В конце II в. н. э. африканец Юба пишет многотомный трактат по метрике, черпая примеры из "новых поэтов"; это сочинение дошло до нас лишь в скудных отрывках. Современник и земляк Юбы Теренциан Мавр (Terentianus Maurus) пошел еще дальше и написал дидактическую поэму "О буквах, слогах и метрах", изложив правила стихосложения в стихах с иллюстрациями из римских поэтов от Невия до Анниана. Поэма Теренциана сохранилась. Собственно, это целых три поэмы, случайно объединенных переписчиками в одно целое. После вступления, написанного гликонеями, следует поэма "О буквах", написанная вычурным размером - сотадеем; затем поэма "О слогах", изложенная трохаическим тетраметром и гексаметром; и наконец, главная часть этого стихотворного трактата, поэма "О метрах", в которой последовательно рассматриваются сперва гексаметр и производные от него размеры, потом ямбический триметр и его производные, потом фалекий и его производные, потом горациевские лирические метры, не вошедшие в эту схему,- и при этом каждый размер описывается в стихах этого самого размера. Понятно, что от такого произведения трудно ожидать поэтического вдохновения; и действительно, однообразные предписания по образованию стоп и стихов не становятся поэзией от того, что они излагаются аккуратными стихами; по стихотворная техника Теренциана почти безукоризненна, и трудный материал укладывается в его строки, не теряя логичности и ясности. Теоретик "новой поэзии" показал себя достойным соперником тех поэтов, чей опыт он обобщал в своем труде.