4. ЛУКРЕЦИЙ И РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Несмотря на всю замкнутость литературной деятельности Лукреция, его творение оставило глубокий след в римской литературе и нашло впоследствии много усердных поклонников и подражателей. Уже современник Лукреция, переживший его приблизительно лет на тридцать, Корнелий Непот в биографии Аттика (12, 4) сопоставляет Лукреция и Катулла и упоминает их в такой связи, что ясно, насколько высоко он их ценил, считая обоих поэтов самыми выдающимися представителями поэзии его времени.
Когда при Августе наступил так называемый "золотой век" римской поэзии, влияние Лукреция обнаружилось с полной несомненностью. Правда, далеко не все поэты той эпохи называют его по имени, но намеки на него мы находим чуть ли не у всех представителей тогдашней поэзии. Так, например, анонимный автор псевдотибулловского панегирика одному из видных покровителей литературы в эпоху Августа - Мессале заявляет, что он предоставляет другому поэту воспевать "удивительное делотворения мира" и повествовать о том, "каким образом земля осела среди беспредельного воздушного пространства, каким образом море сомкнуло кругом свои воды, каким образом блуждающий воздух в той полосе, где он стремится подняться от земли, охвачен повсюду разлитым огненным эфиром и как всё замыкается висящим сверху небом" [1].
Даже беглый очерк содержания поэмы Лукреция дает полную возможность заподозрить здесь намек на эту поэму и, в частности, на V книгу ее, где трактуются как раз космогонические вопросы.
Не менее ясный намек на творение Лукреция делает и другой видный представитель поэзии эпохи Августа - Проперций. А именно, в 5-й элегии книги III он высказывает надежду на то, что в старости, расставшись с юношескою любовью и эротическими темами, он возьмется за разрешение иных задач - за разрешение вопросов о мироздании, о предстоящей гибели мира и о посмертной судьбе человека:

Пусть возлюблю я тогда изучать устройство природы,
Что за премудрый тут бог вое мирозданье ведет:
Солнце откуда встает и куда уходит; как каждый
Месяц, сдвигая рога, к кругу приходит Луна.
Ветры откуда в морях; чем полно дыхание Эвра
И откуда вода вечно стоит в облаках;
День придет ли такой, что обрушит все здание мира;
Воду дождей почему пьет расписная дуга;
Иль задрожала с чего вершина перребского Пинда,
И на конях вороных солнечный круг приуныл.
Кружит так поздно зачем Боот и волов, и повозку,
И в дождях почему вечно Плеяд хоровод.
Море-то как никогда из своих границ не выходит,
И на четыре равно части весь делится год.
Есть ли божеский суд под землею и муки Гигантов,
У Тисифоны чело точно ли в злобных змеях,
Фурии ли у Алкмеона, точно ль Финей голодает;
Есть ли скала, колесо есть ли и жажда средь вод.
Точно ль трехглавый Цербер караульщик подземного входа,
И девяти десятин Титию мало в длину.
Иль на несчастных людей все выдумки эти свалились,
И за пределы костра страху нельзя перейти.
(ст. 25-46; перевод А. А. Фета)

Тут мы снова сталкиваемся с вопросами, выхваченными из программы поэмы Лукреция.
Гораций в 3-й сатире книги I дает такой краткий очерк первых шагов, человеческой культуры:

Люди вначале, когда как стада бессловесных животных,
Пресмыкались они по земле, - то за темные норы,
То за горсть желудей кулаками, ногтями дралися;
Билися палками, после оружием; выдумав слово,
Стали они называть именами и вещи и чувства.
Тут уклонились они от войны; города укрепили;
Против воров, любодеев, разбойников дали законы:
Ибо и прежде Елены многие жены постыдной
Были причиной войны; но все эти, как дикие звери,
Жен похищавшие чуждых, от сильной руки погибали
Смертью безгласной, - как бык погибает, убитый сильнейшим.
(ст. 99-109; перевод М. Дмитриева)

Здесь снова дан мотив, настолько близкий к Лукрецию (встречаются даже отдельные подробности, общие с его поэмой), что едва ли можно сомневаться в том, что именно он был источником данного эпизода. А Вергилий в "Георгиках" говорит:

Счастлив тот, кто сумел вещей постигнуть причины,
Кто своею пятой попрал все страхи людские,
Неумолимый рок и жадного шум Ахеронта [2].
(Перевод^Ф. А. Петровского)

Не может быть ни малейшего сомнения в том, что этот felix был не кто иной, как все тот же Лукреций.
Что касается Овидия, то он со свойственной ему экспансивной откровенностью заявляет о своих восторгах и поклонении перед Лукрецием уже не в анонимной форме и не косвенным путем, а прямо и открыто. А именно, в одной из своих юношеских любовных элегий он говорит (I, 15, 23 сл.): "Стихи возвышенного Лукреция погибнут не раньше, как в тот день, когда будет конец мира" [3].
Приведенных свидетельств вполне достаточно, чтобы показать, что поэма Лукреция отнюдь не была забыта в блестящий век Августа и что он, так же как и Катулл, пережил свою эпоху. Не подлежит также сомнению и то, что Лукреций оказал большое влияние на поэтов этого времени. Влияние поэта сказалось и на Горации, и на Овидии, и на Вергилии. Уже в древности было подмечено, что Вергилий стилистически подражал Лукрецию. Авл Геллий (I, 21) приводит мнение своего ученого современника, грамматика Фаворина, по поводу одного места из "Георгик" Вергилия (II, 247), где одни читают amaro, а другие amaror (горечь). (Подобные разночтения часто возникали уже в древности, что совершенно естественно при тех условиях, при каких изготовлялись тогда рукописные издания). Фаворин высказался безусловно в пользу чтения amaror. Однако это слово не совсем обычное. И вот, Фаворин, по словам Геллия, указал на то, что слово это не есть изобретение Вергилия, а что он заимствовал его у Лукреция (IV, 224) и что Вергилий в данном случае "не погнушался последовать примеру поэта, выдающегося своим творческим талантом и красноречием", т. е. Лукреция. Наконец, сам Геллий всю эту заметку заключает такими словами: "Мы видим, что Вергилий подражал Лукрецию не только в отдельных словах, но почти в целых стихах и во многих местах" [4].
Разыскания современной филологии показали всю верность этого заключения Геллия. Таким образом, Лукреций в известной степени представлял собой как бы промежуточное звено между Эннием и Вергилием, будучи подражателем Энния и предметом подражания для Вергилия. Такое положение вещей, само по себе вполне естественное, вместе с тем чрезвычайно характерно для развития римской литературы вообще и поэзии в особенности. Именно в римской литературе сказывается довольно определенно известная консервативная тенденция, вырабатывающая в каждом литературном роде известный цикл форм и средств выражения, которые переходят от одного писателя к другому. Об эпической поэзии заметим, что Энний подражал своему предшественнику Невию, на что совершенно определенно указывает Цицерон в "Бруте" (18, 71); Лукреций подражал Эннию, Вергилий - Лукрецию, Лукан - Вергилию, Стаций - Лукану, Клавдиан - Стацию и т. д. Что касается поэмы Лукреция, то она приобретает специальный интерес как первое по времени эпическое произведение римской литературы, дошедшее до нас целиком, так как эпос Энния, не говоря уже о его предшественниках, известен нам лишь в самой фрагментарной форме.
Воздействие Лукреция на позднейшую римскую литературу не ограничивалось, однако, отдельными мелкими повторениями, на которые указывает Геллий и какие можно заметить при чтении, скажем, "Георгик" и поэмы "О природе вещей". Лукреций оказал, несомненно, и более глубокое идейное влияние на последующие поколения римских поэтов. Так, например, Вергилий обязан ему философским пониманием природы; Гораций - более благородным и серьезным истолкованием эпикуровской доктрины, чем то, какое ему давали "свиньи Эпикурова стада", по выражению того же Горация; следы знакомства с Лукрецием есть в знаменитых "Метаморфозах" Овидия. Отголоски этой поэмы чувствуются на всем протяжении римской литературы вплоть до искусственной поэмы Клавдиана (IV- V вв. н. э.) "О похищении Прозерпины".
Лукреций своим могучим талантом создал известный противовес александрийскому направлению, которое, весьма возможно, без этого противовеса возобладало бы в римской литературе в гораздо большей степени.


[1] Qualis in immenso desederit aere tellus,
Qualis et in curvum pontus confluxerit orbem,
Et vagus, e terris qua surgere nititur, aer,
Huic et context us passim iluat igneus aether,
Pandentique super claudantur ut omnia caelo.
(1–е стихотворение книги IV Тибулловского сборника, 18 сл.).
[2] Felix qui potuit rerum cognoscere causas
Atque metus oranis et lnexorabile fatum
Subiecit pedibus strepi tunique Acherontis avarl.
(17, 490–492)
[3] Carmina sublimis tunc sunt peritura Lucreti,
Fxitio terras cum dabit una dies.
(I, 15, 23 сл.)
[4] Множество примеров этого есть в «Сатурналиях» Макробия, писателя IV–V вв. н. э. (VI, 1–2).