4. КВИНТ СМИРНСКИЙ

Относительно Квинта Смирнского не только не имеется надежных биографических данных (кроме нескольких стихов в поэме, о которых речь будет ниже), но даже эпоха, в которую он жил, точно неизвестна. Те доводы, на основании которых его обычно относят к середине IV в., нельзя признать абсолютно убедительными: а именно, считают, что он безусловно жил раньше Нонна, так как в его поэме нет тех метрических нововведений, которые характерны для поэмы Нонна. Однако Квинт мог сознательно избегать этих нововведений и намеренно строить свой стих по гомеровскому образцу; кроме того, он мог быть даже и вовсе незнаком с поэмой Нонна; литературные течения IV-V вв. настолько мало известны, что мы не в состоянии судить о распространенности того или другого произведения, тем более что Нонн - житель Египта, а Квинт называет себя уроженцем Смирны и обнаруживает во всей поэме близкое знакомство с географией Малой Азии.
О происхождении и общественном положении Квинта он сам сообщает следующее:
Музы, ведь вы в мои мысли вложили мне всю эту песню
В дни, когда щеки мои даже пухом еще не покрылись,
Пас я в ту пору овец на лугах недалеко от Смирны;
Если же взять расстоянье, в каком человеческий голос
Слышен, то будет до Герма их три; там же храм Артемиды,
Сад есть рядом привольный и холм, не высокий, не низкий.
(XII, 308-313)[1]
Если бы Квинт назвал своей профессией любую другую, то не было бы основания сомневаться в его свидетельстве; но маскировка поэта под пастуха, которого Музы научили песням, имела в это время уже более чем тысячелетнюю давность, если считать с Гесиода [2] и семисотлетнюю даже с тех пор, когда Феокритом и его последователями был установлен канон буколического произведения [3].
Вопрос об источниках поэмы "Послегомеровские события" сложен. По содержанию она примыкает и к киклическим поэмам и к трагедиям. Песни I-V излагают содержание "Эфиопики" (вступление в бой и смерть предводительницы амазонок Пентесилеи и царя эфиопов Мемнона, пришедших на помощь к троянцам, смерть Ахилла и спор об оружии); песни VI-VIII примыкают к "Малой Илиаде"; центральной фигурой в них является Эврипид; песни IX-X излагают историю Филоктета близко к трагедии Софокла; в V песни эпизод безумия и самоубийства Аякса тоже не отступает от трактовки его у Софокла. Последние песни, XI-XIV, соприкасаются, хотя и не очень тесно, со II песнью "Энеиды", повествующей о гибели Трои.
Как и в вопросе о биографии Квинта, мнения исследователей по вопросу о греческих источниках поэмы сильно расходятся. Нет также единого мнения относительно знакомства Квинта с латинскими источниками, особенно с "Энеидой".
Достоверных данных, подтверждающих тот или другой взгляд, конечно, нет, однако в доказательство того, что Квинт имел в руках значительные по объему и притом именно стихотворные источники, все же можно привести некоторые доводы. Поэма Квинта является произведением, очень большим по объему и сложным по содержанию. Если предположить, что Квинт имел перед собой только такие прозаические компиляции с голым перечислением имен и фактов, как, например, "Библиотека" Аполлодора, то можно лишь изумиться его таланту, создавшему из таких скудных данных крупное поэтическое произведение со стихом, хотя не оригинальным, но правильным и благозвучным, с целым рядом интересных эпизодов и даже с выдержанными характерами, хотя и немного монотонными и слишком нравоучительными. Если у Квинта был такой большой поэтический талант, то несколько странны очень крупные недостатки его поэмы, выражающиеся главным образом в композиции: бесплановость поэмы, неравномерное построение эпизодов и слабая их связь между собою, повторение сходных ситуаций. Между тем, если Квинт сам был не творцом всей поэмы, а только умелым компилятором чужих поэтических произведений, то становится понятной как раз эта разница в разработке эпизодов и невозможность создать единый цельный композиционный план. Некоторые моменты его поэмы - и притом лучшие - настолько близко примыкают к кикликам, что едва ли можно предположить, что он совершенно самостоятельно развернул их в поэтической форме на основе такого сухого пересказа, какой имеем перед собой мы.
Трудно также голословно отрицать и знакомство Квинта с "Энеидой". Вергилий в римской империи уже давно стал "классиком", и едва ли возможно, чтобы эпический поэт, поставивший перед собой такую широкую задачу, как завершение Гомера, знал только одного Гомера и нисколько не интересовался поздним эпосом. Тем более странно, что все исследователи не упоминают о единственно неоспоримой черте биографии Квинта - о его латинском имени. Конечно, тот факт, что он был уроженцем Малой Азии и написал поэму на греческом языке, свидетельствует о его принадлежности к кругу эллинистической культуры, но в эту эпоху во всех странах романизованного Востока двух- и даже трехъязычие не только не было редким явлением, но было почти необходимостью для образованного человека. Квинт несомненно был таковым, и поэтому едва ли следует предполагать, что латинская литература и в особенности ее эпический корифей могли быть Квинту совершенно незнакомы.
Все исследователи, работавшие над поэмой Квинта, упрекают его в неудачной композиции поэмы. Действительно, в его поэме нет единого фабульного стержня с завязкой и развязкой; она имеет хроникально-повествовательный характер и излагает события на первый взгляд без всякой внутренней связи, как они следовали одно за другим. Однако не совсем верно отрицать ее известное внутреннее единство, которое лежит не в чисто художественных, а в идеологических особенностях.
Поэма начинается с дня, следующего за сожжением тела Гектора. В первой же песни развивается один из удачнейших эпизодов поэмы. Пентесилея, предводительница отряда амазонок, очень смелая и самоуверенная, вступает в бой, одерживает победу за победой, пока на поле битвы не появляется Ахилл, который насмешливо предупреждает ее об опасности поединка с ним; когда она тем не менее вступает с ним в бой, он убивает ее первым же ударом, но затем, пораженный ее красотой, горько оплакивает ее; за такое мягкосердечие он подвергается насмешкам Ферсита и, вспылив, убивает его ударом кулака; Диомед, родственник Ферсита, завязывает с Ахиллом ссору, которую с трудом удается прекратить подоспевшим вовремя товарищам.
Весь этот эпизод написан очень живо и драматично. По свидетельству Прокла, в таком порядке эти события были изложены у Арктина Милетского. Именно относительно этого эпизода особенно уместно выразить сомнение в том, что Квинт совершенно самостоятельно создал этот сложный и прекрасно написанный эпизод, не имея перед собой хотя бы отрывков поэмы Арктина.
Второй эпизод - появление Мемнона с эфиопским войском, его битва с Антилохом, сыном Нестора, беседа с Нестором, смерть и перенесение его тела на родину, к его матери Эос - написан значительно слабее сражения с амазонками и более растянут. По-видимому, оба эти эпизода были связаны между собой и в источниках, которыми пользовался Квинт; указанием на это служит упоминание Вергилием фигур Мемнона и Пентесилеи у входа во дворец Дидоны [4].
В дальнейшем изложении событий Квинт то очень близко соприкасается с Гомером (особенно в описании боевых эпизодов и погребальных игр), то проявляет значительную самостоятельность. Наименее удачны песни о подвигах Эврипила, сильно напоминающие описания доблести Диомеда, Агамемнона, Патрокла и Ахилла. Наиболее же интересным является эпизод трагической смерти Париса. Тяжело раненный Парис с трудом добирается до жилища своей первой возлюбленной, нимфы Эноны, которая может его исцелить; она не впускает его к себе, желая отомстить ему за измену, но продолжает страстно любить его. Парис умирает на обратном пути, а Энона, узнав об этом, бежит ночью одна через дикий лес, бросается в пламя его погребального костра и погибает вместе с ним. В описании бега Эноны и в плаче нимф о Парисе есть отголоски как обычных "плачей", так и стилизованных "плачей" эллинистических поэтов [5].
Гибель Трои описана Квинтом очень подробно и оставляет более трагическое впечатление, чем рассказ Энея у Вергилия, именно вследствие того, что повествование ведется в холодном тоне хроники и представляет собой перечень отвратительных жестокостей, насилий и убийств. Более живым эпизодом является только встреча Менелая с Еленой; Менелай врывается в дом Елены, убивает ее третьего мужа, Деифоба, и хочет убить Елену, хотя чувствует, как Афродита ослепляет его красотою жены; но его руку, уже поднятую для убийства, останавливает Агамемнон. Утром Елена, боясь и стыдясь греков, под покрывалом идет за Менелаем к кораблям; но греки, полные радостью победы, уже забыли о перенесенных бедах и о своем гневе против Елены и даже приветствуют ее.
Характеры персонажей в поэме Квинта несколько однообразны. Они более "книжны", чем герои поэм Гомера. Отдельные поступки героев не так ясно вытекают из их основного душевного качества: они рациональнее, слабовольнее и сентиментальнее. Но характеры их обрисованы не слабее, а, напротив, яснее, чем, например, характеры в "Аргонавтике" Аполлония Родосского. Если в поэме Квинта нет вполне законченных фигур, как Ахилл или Одиссей, то отдельные психологические моменты даны очень тонки. Такова, например, молчаливая обида Андромахи на похвальбу Пентесилен, готовящейся без труда победить того, кто победил самого Гектора; таков полный оскорбленной любви ответ Эноны Парису или, например, такая деталь, как то, что о смерти Париса плачет только его мать, Гекуба, отец же его, Приам, остается совершенно равнодушен к гибели своего негероического сына, но не отходит от могилы Гектора. Вообще многочисленные речи и "плачи", разнообразные и выразительные, являются одним из лучших украшений поэмы.
Как и поэты эпохи эллинизма, Квинт кое-где вводит в поэму элементы александрийской учености, то в форме астрономических или метеорологических сведений, то в форме географических или мифографических разъяснений, однако, он менее злоупотребляет этим, чем Аполлоний Родосский; а некоторые описания Квинта, например, описание плачущей скалы на Сипиле, в которую превратилась Ниобея, несмотря на всю неуместность помещения его в середину рассказа о битве, сами по себе очень удачны (I, 293-306).
Гомеровские боги играют в поэме Квинта сравнительно незначительную роль. Правда, Арес, разгневанный и огорченный гибелью своей дочери Пентесилеи, хочет вмешаться в битву; Ахилла убивает не Парис, а сам Аполлон, Афродита заступается за Елену и т. п.; но того живого участия в перипетиях боя и в судьбах греков и троянцев, как у Гомера, эти боги и богини все же не принимают. Вместе с тем богини не являются в образе любезных александрийских красавиц, как в поэме Аполлония; герои не приносят жертв богам при каждом удобном случае, как Ясон и аргонавты. Они питают серьезную и глубокую веру в существование строгого миропорядка, в судьбу мира и людей, и притом судьбу трагическую, грустную, но носящую нравственный характер и не безразличную к духовному облику человека.
Конечно, герои Квинта философствуют слишком много для воинов архаической эпохи, но именно те мысли, которые они высказывают, особенно интересны для нас, так как свидетельствуют о мистических и философских исканиях и языческо-христианском синкретизме. Многие мысли в поэме Квинта звучат то по-неоплатонически, то даже почти по-христиански, но на них лежит отпечаток сдержанного скептического пессимизма. Отдельные выражения такого настроения встречались уже в эпиграммах и даже в любовных стихотворениях эпохи эллинизма, здесь же эти мысли сомкнулись уже в цельное миросозерцание, спокойное, но нерадостное; оно покоится на двух основных положениях, по существу противоречащих друг другу: на идее непреложности и трагичности человеческой судьбы и на идее ответственности человека за свои поступки не перед самим собой, а перед какой-то высшей силой. Наиболее цельно изложена эта система мыслей в словах Нестора, обращенных к Подалирию, который безумно горюет на кургане своего брата Махаона (кстати, и скорбь Подалирия тоже описана в более индивидуальных и утонченных тонах, чем плач Ахилла над Патроклом).
Нестор говорит Подалирию:
Ты воскресить его к жизни и к свету дневному не можешь;
В воздух (незримо душа унеслась, а тела останки
Сжег беспощадный огонь и кости земля восприяла.
Как он расцвел, так увял. А ты бесконечное горе
Должен с терпеньем нести. Ведь и мне печальную гибель
Сына увидеть пришлось; не хуже он был Махаона,
Разумом светлым он был одарен; из воинов юных
Был ли другой, кто с отцом был связан такою) любовью?
Ради меня он погиб; он отца от гибели черной
Телом своим защитил; но в день его смерти заставил
Я себя пищу вкусить и живым зари я дождался,
Зная, что смертны мы все, что сойдем этой общей дорогой
Все мы в жилище Аида, что всем нам поставлены грани
Мрачные горькой судьбой; потому подобает нам, смертным,
Все претерпеть, что нам бог ниспошлет, - и радость, и горе.
(VII, 41-55)
Агамемнон и Филоктет тоже обмениваются философскими рассуждениями об изменчивости судьбы и человеческих сердец. По убеждению героев Квинта, существенной частью смертного человека является не тело, а душа. В одном сравнении, упоминая о смерти Геракла, Квинт говорит:
...Вся Эта стонала
В час, как горел он живым; его дух с эфиром смешался,
Славного мужа покинув, и сам он к богам приобщился,
Тело ж страдавшего много земля в это время сокрыла.
(V, 646-649)
Поэма Квинта заканчивается описанием страшной бури, которую Афина посылает на греков как кару за нечестие Аякса Оилида и в которой гибнет, уже достигнув берега родины, сам Аякс; Посейдон же в ночь после отплытия греков разрушает деревянные стены. Этот конец поэмы отнюдь не случаен и не является только хронологическим окончанием войны, как может показаться на первый взгляд; он совершенно логически подводит морализующий итог всему повествованию. Троянцы погибли за нарушение закона гостеприимства, но греки тоже несут кару за свои преступления, а быстрое разрушение их стен - доказательство хрупкости дел рук человеческих.
В этих общих мыслях о судьбе людей и заключается то внутреннее единство поэмы Квинта, которого нельзя найти в ее слабо скрепленной фабуле; именно идейный стержень придает известную цельность этой поэме, которая рассказывает о древних героях, но рассказывает по-новому.
Язык Квинта близко примыкает к языку поэм Гомера; но Квинт не является рабским последователем Гомера и нередко вводит новые, современные формы и обороты речи. Детального исследования словаря, грамматических и метрических особенностей поэмы не имеется. Из общепринятых во всех эпических поэмах литературных приемов наибольшей любовью Квинта пользуются сравнения, которые щедро рассыпаны по всему произведению, местами даже излишне нагромождены; среди них встречаются очень красивые. Они охватывают приблизительно тот же круг представлений, что у Гомера (явления природы, сельский быт, охота, жизнь диких зверей, мореплавание) и на первый взгляд очень похожи на сравнения в гомеровских поэмах, хотя ни одно не перенесено буквально. Однако при более внимательном чтении можно заметить, что они значительно менее конкретны и наглядны; можно видеть, что Квинт был не так хорошо знаком с устройством корабля и тем более колесницы, с упряжкой лошади и т. п. Он предпочитает при описании трудовых процессов общее, а не частное выражение, не специальный термин, вследствие чего картина получается более расплывчатая. То же относится к описанию одежды и оружия.
Совершенно оригинальным является сравнение Приама со слепцом, прозревшим после операции: его зрение еще неполное, так же неполна и радость Приама, потерявшего Гектора; но все-таки слепец видит вновь, а Приам способен радоваться неожиданной помощи.
Квинт строго соблюдает и другие "общие" места" эпических поэм: у него есть длинное описание кубка Приама и оружия Ахилла, подробный рассказ о состязаниях в разных видах физических упражнений: введено даже состязание в речах.
Что касается отношения Квинта к историческим событиям, то он является сознательным и намеренным архаизатором, но все же у него имеются три анахронизма - состязание в верховой езде, применение пыток и предложение атаковать Трою знаменитым римским приемом "черепахи".
Из всего, что сказано о поэме Квинта, видно, что ее автор был культурным человеком с широким образованием и не был лишен философских интересов. Поэтому почти с достоверностью можно сказать, что его "пастушеская" профессия была обычной литературной маскировкой писателя-интеллигента.


[1] Все стихи в гл. XIV цитируются в переводе М. Е. Грабарь–Пассек.
[2] «Теогония», 22–25.
[3] Феокрит, VII и IX. Мнение Сент–Бёва, который верит тому, что Квинт был пастухом (Étude sur Virgile suivie d’une étude sur Quinte. P., 1856), как и мнение Н. Кёхли, из дидактического тона поэмы Квинта делавшего вывод, что автор был школьным учителем (Quinti Smyrnaei Posthomericorum libri XIV. Leipzig, 1850), продолжавшим Гомера для своих учеников, а также предположение, что Квинт был государственным деятелем, занимавшимся поэзией на досуге, лишены веских оснований и не дают ничего для понимания и характеристики поэмы Квинта.
[4] Вергилий. «Энеида», I, 489 слл.
[5] Ср. «Плач об Адонисе» Биона в гл. V настоящего тома, а также см. Феокрит, Мосх, Бион. М. Изд–во АН СССР, 1958, стр. 171. Перевод M. Е. Грабарь–Пассек.
Ссылки на другие материалы: