Никий
1. Так как мне кажется уместным сравнить Красса с Никием, а парфянские бедствия с сицилийскими, то я должен извиниться перед читателями и просить их не думать, что неподражаемые повествования Фукидида, в которых он сам себя превзошел в пафосе, ясности и разнообразии, вызывают во мне в какой бы то ни было мере стремление подражать Тимею. [1] Этот писатель вознамерился превзойти Фукидида красноречием, а Филиста [2] представить в сравнении с собой неотесанным неучем, и устремился в своей истории в гущу блестяще описанных ими битв, морских сражений и публичных речей. В этих своих попытках он, клянусь Зевсом, оказывается недоучившимся юнцом и попросту молокососом и напоминает не того, о котором написал Пиндар, что он, "идя пешком, не отстает от лидийской колесницы", а, скорее, того кто, Как говорит Дифил,[3]
Обрюзг и сицилийским жиром начинен.
Во многих местах он примыкает к Ксенарху, [4] например, когда говорит, что он счел дурным предзнаменованием для афинян то, что стратег, самое имя которого происходит от слова "победа [5], отказался от командования; будто изувечением герм божество предвещало афинянам, что во время войны они более всего претерпят из-за Гермократа, сына Гермона; что вполне естественны и помощь Геракла сиракузянам (так как он от Коры получил Кербера [6]) и гнев его против афинян за то, что они оказывали помощь эгестейцам [7], потомкам троянцев [8], тогда как сам он, обиженный Лаомедонтом, разрушил город Трою [9]. Но, настроив себя на такой тон, Тимей, очевидно, был уже вынужден и писать все это и бранить язык Филиста и ругать последователей Платона и Аристотеля. Мне же состязание в слоге и зависть к другим представляются мелочностью и софистикой, а в том случае, если они обращены на неподражаемое, еще и совершенным тупоумием. Так как невозможно опустить описанные Фукидидом и Филистом деяния, особенно потому, что они дают полную картину образа мыслей и нрава Никия, скрытых за многочисленными и великими несчастьями, я, вкратце коснувшись необходимых исторических событий, чтобы не казаться совершенно небрежным и нерадивым, попытался собрать воедино то, что ускользает от внимания большинства и лишь мимоходом высказано другими, а также и то, что обнаружено в древних памятниках и постановлениях. Ведь я составляю историю не бесполезную, [10] а такую, которая способствует лучшему пониманию склада и характера человека.
2. Прежде всего о Никии можно сказать то, что написал Аристотель, [11] а именно, что было трое наилучших граждан, обладающих унаследованной от отцов любовью и преданностью народу - Никий, сын Никерата, Фукидид, сын Мелесия [12] и Ферамен, сын Гагнона; [13] последний несколько уступает первым двум и потому, что его, как иностранца,, уроженца Кеоса, упрекали в низком происхождении и потому, что он проявил неустойчивость и постоянные колебания в политических взглядах, за что он и был прозван Котурном. Из них раньше других жил Фукидид, который, возглавляя знатных, во многих вопросах выступал против народного вождя Перикла. Никий же жил позже, но получил некоторое влияние еще при жизни Перикла, так что он и был стратегом вместе с последним и неоднократно сам занимал руководящие посты. После смерти Перикла Никий тотчас был выдвинут на высшую должность, главным образом, богатыми и знатными, противоставлявшими его дерзкому Клеону [14]; впрочем, и народ относился к нему благожелательно и содействовал его честолюбию. Ведь Клеон становился все более влиятельным, ухаживая за "стариком-демосом" [15] и давая афинянам возможность опять [16] служить за плату; однако большая часть тех самых, в угоду которым он действовал, видя и корыстолюбие его, и дерзость, и бесстыдство, обращалась к Никию, Гордость его не была ни слишком суровой, ни слишком тягостной, но сочеталась с некоторой осторожностью, так что казалось, что он угождает народу из страха перед ним. Будучи по природе боязливым и быстро приходящим в отчаяние, он во время военных действий скрывал свою робость благодаря удаче, ибо, командуя войском, всегда имел успех. Робость же его при управлении государством и страх перед сикофантами казались признаками его демократизма и доставили ему большую власть вследствие благосклонности народа, так как народ опасается тех, кто презирает его, а боящихся возвеличивает. Ведь для народа величайшей честью является не быть в пренебрежении у более знатных.
3. Перикл, который руководил государством, обладая подлинной добродетелью и красноречием, не нуждался ни в притворстве перед народом, ни в особых методах-убеждения его. Никий же, уступая Периклу в способностях, превосходил его богатством и с помощью этого привлекал на свою сторону народ.
Клеон держал в своих руках афинян, угождая им обходительностью и пошлой лестью; Никий же, неспособный бороться с Клеоном теми же средствами, завоевывал благосклонность народа хорегиями, гимнасиархиями и другими подобными же щедротами, превосходя пышностью и уменьем угождать всех своих предшественников и современников. До сих пор из сделанных им посвящений сохранилась статуя Паллады в Акрополе, уже потерявшая позолоту, и подставка для треножников, посвящаемых хорегами-победителями, в храме Диониса [17]. Будучи хорегом, Никий многократно оказывался победителем, а побежден не был ни разу. Рассказывают, что во время одной из хорегий вышел раб его, одетый Дионисом, огромного роста и прекрасный собой, без бороды. После того как афиняне, пришедшие в восхищение от его вида, долго рукоплескали, Никий, встав, заявил, что считает грехом, чтобы человек, тело которого посвящено богу, оставался рабом, и отпустил юношу на волю.
Сообщают также о его блестящих и достойных богов щедротах на Делосе. Обычно хоры, посылаемые городами для пения в честь бога, приставали к берегу, как попало; тотчас являлся народ, требуя песен. Хоревты второпях, без всякого порядка и нестройно высаживались с кораблей, тут же украшаясь венками и переодеваясь. Никий же, когда он возглавлял священное посольство афинян на Делос, сам вместе с хором, жертвенными животными и прочим снаряжением высадился на острове Ренее; в течение ночи он перебросил через небольшой пролив между Ренеей и Делосом изготовленный в Афинах и привезенный им мост соответствующего размера, превосходно разукрашенный позолотой, разнообразными красками, венками и коврами. Когда наступил день, он провел шествие по мосту, возглавляя посвященную богу процессию и роскошно разукрашенный и дивно поющий хор.
После жертвоприношения, состязания и пиршеств он поставил медную пальму в дар богу и, купив участок за 10 тысяч драхм, посвятил его храму с тем, чтобы на доходы с него делосцы совершали жертвоприношения и угощались, прося у богов многих благ для Никия; и об этом он написал на стэле, которую поставил на Делосе как бы в качестве хранителя дара. Пальма же та, сломанная ветрами, упала на большую статую, поставленную наксосцами, и опрокинула ее.
4. Нет сомнения, что такого рода поступки объясняются в значительной мере стремлением к крикливым почестям и публичному прославлению, но, судя по всему остальному складу и образу мыслей этого человека, можно поверить, что подобная угодливость и заискивание перед народом явились следствием его благочестия. Фукидид указывает, что он был в большом страхе перед предзнаменованиями и был очень суеверен.
В одном из диалогов Пасифонта [18] рассказывается, что Никий ежедневно совершал жертвоприношения богам и, держа в доме прорицателя, притворялся, что постоянно беседует с ним о делах общественных, в действительности же больше всего говорил с ним о собственных делах, главным образом связанных с серебряными рудниками-он владел в области Лавриона многими участками, приносящими большой доход, но разработка их была сопряжена с риском; там он держал множество рабов и большую часть состояния хранил в серебре [19]. Многие поэтому, обращались к нему за помощью и получали ее. Он давал деньги в равной мере и тем, которые способны творить зло, и тем, которые достойны получать благодеяние, и вообще дурным людям открывала доступ к нему его робость, а честным - его человеколюбие. Можно найти доказательство этому и у комических поэтов. Телеклид [20] говорит об одном из сикофантов следующее:
Заплатил Харикл мне мину, чтобы я молчал о том,
Что у матери родился первым он из... кошелька.[21]
Никий, отпрыск Никерата, дал четыре мины мне.
А за что он дал мне деньги - хоть и знаю, не скажу.
Друг мне этот человечек - так трепаться мне не след!
Одно из действующих лиц в комедии Евполида [22] "Марикант", допрашивая какого-то простодушного бедняка, говорит:
Первый: Давно ли ты, скажи, встречался с Никием?
Второй: Ни разу не встречался! Видел только раз
На тух днэях, как он стоял на агоре́...
Первый: Вот, вот! Сознался! С Никием видался он!
Вы сговорились, как отечество предать!
С чего бы он видался? Цель для всех ясна:
Третий: Вы слышали или нет? Так слушайте, друзья:
С поличным пойман Никий! Пойман! Обличен!
Второй: Безумцы, идиоты! Мыслимо ль, чтоб вы
Такого человека обличить могли?
Клеон у Аристофана говорит, угрожая:
Ораторов я оглушу и Никия смущу я!
И Фриних [23] намекает на робость и малодушие Никия в следующих словах:
Был гражданин он добрый - это знаю я!
И не ходил, как Никий, сжавшись и дрожа,
5. В столь большей мере боясь сикофантов, [24] Никий не обедал ни с кем из граждан, не вступал в общие собеседования, не проводил времени в обществе; не тратя времени на такого рода занятия, он до самой ночи сидел в стратегионе [25], управляя делами, а на заседания совета приходил первым, а уходил последним. Когда же он не был занят общественными делами, он становился неразговорчивым и неприступным для близких и запирался дома. Друзья же его выходили навстречу тем, которые приходили с просьбами, извинялись за него, говоря и в этих случаях, что Никий занят общественными нуждами и делами. Лучше всех помогал Никию играть эту роль, окружая его величием и славой, Гиерон, человек, выросший в доме у Никия, обученный им письму и музыке и выдававший себя за сына Дионисия, прозванного Халком, - того Дионисия, который, став во главе переселенцев в Италию, основал Фурии и оставил после себя несколько стихотворений. Этот Гиерон вел по поручению Никия тайные переговоры с прорицателями, а народу рассказывал, как обременен заботами и как несчастлив Никий, живущий ради своего народа: всегда - и во время купания и за обедом - его занимает что-нибудь, касающееся государственных дел. По словам Гиерона, Никий пренебрегал собственными делами из-за забот об общем благе и ложился спать только тогда, когда другие уже крепко спят. Поэтому он и чувствовал себя плохо, был нелюбезен и неласков с друзьями и даже потерял вместе с имуществом и друзей, занимаясь государственными делами; тогда как другие, приобретая имущество и обогащаясь, вследствие своей общественной деятельности, сами наслаждаются, а интересами государства играют.
На самом же деле жизнь Никия была такой, что он сказал о себе словами Агамемнона [26]:
Гордость правит
Царями, а посмотришь, - так они
Рабы своей же черни, да... и только.
6. Никий видел, что народ, хотя и пользуется для некоторых нужд опытом способных в красноречии или выделяющихся разумом людей, но в то же время всегда подозревает и остерегается людей с выдающимися способностями и принижает их высокомерие и славу; это подтверждалось и осуждением Перикла, и изгнанием посредством остракизма Дамона [27], и недоверием народа к Антифону из Рамнунта [28] и, более всего, судьбой Пахета, взявшего Лесбос [29], который, отчитываясь в своем командовании, извлекши меч, покончил с собой в самом судилище. Имея это в виду, Никий старался уклониться от командования в очень трудных и дальних походах, а когда сам командовал, проявлял осторожность. Естественно, что он большей частью имел успех; однако он не приписывал эти удачи своей мудрости или способностям и доблести, а, боясь зависти народных масс к его словам, объяснял их удачей и содействием божества. Это подтверждалось обстоятельствами. Он не был замешан ни в одной из больших неудач, постигших тогда город: во Фракии афиняне потерпели поражение от халкидян под командованием Каллиада и Ксенофонта [30]; этолийское поражение произошло под предводительством Демосфена [31]; при Делии тысяча афинян погибла под предводительством Гиппократа [32]; самое тяжелое обвинение пало на Перикла: он был обвинен в том, что явился причиной моровой язвы, так как по причине войны запер в городских стенах народ с полей, оказавшийся вследствие перемены обстановки и образа жизни в непривычных условиях. Никия же не считали виновником ни одной из этих бед; будучи стратегом, он захватил Киферу [33], остров удобно расположенный относительно Лаконии и населенный лакедемонскими поселенцами; он взял многие из отпавших от Афин фракийских городов и подчинил их; заперев мегарян в их городах, захватил остров Миною [34]; немного позже, устремившись оттуда, завладел Нисеей; высадившись же в земле коринфян, победил их в сражении и погубил многих, в том числе стратега Ликофрона. Там же случилось, что два афинских трупа были оставлены на поле сражения, не будучи замеченными во время уборки. Как только Никий узнал об этом, он, остановив тотчас же флот, послал к врагам глашатая с просьбой о выдаче трупов [35]. Между тем, согласно какому-то закону и обычаю, считалось, что та сторона, которая получила по договору разрешение убрать трупы, отказывается от победы и лишается права воздвигать трофей, ибо побеждают те, которые владеют трупами, а не те, которые просят о выдаче, будучи не в состоянии сами их взять. Тем не менее Никий готов был скорее перенести утерю победной награды и славы, чем оставить без погребения двух граждан. Опустошив побережье Лаконии и обратив в бегство оказавших сопротивление лакедемонян, он взял Фирею, эгинское владение, а взятых в плен живыми отвез в Афины.
7. После того как Демосфен обнес стеной Пилс-с, пелопоннесцы выступили в поход против него с сухопутным и морским войском и в результате происшедшего сражения около 400 спартиатов оказались отрезанными на острове Сфактерии [36]; афиняне считали очень важным для себя (как оно и было в действительности) взять в плен этих людей, но, так как осада была сопряжена с трудностями и протекала вяло в местах безводных, куда доставка провианта издалека летом обходилась очень дорого, зимой же была ненадежной (если не совершенно невозможной), то они досадовали и раскаивались в том, что отослали ни с чем посольство лакедемонян, явившихся к ним с мирными предложениями. [37] Поступили же они так под влиянием Клеона, который противодействовал заключению мира, главным образом, из вражды к Никию. Видя, что Никий ревностно помогает лакедемонянам, Клеон убедил народ голосовать против договора. Так как осада затягивалась и афиняне получали сведения, что лагерь испытывал страшную нужду, они гневались на Клеона. Клеон стал взваливать вину на Никия, обвинять его в том, что он вследствие своей трусости и малодушия выпускает из рук лакедемонян, и говорить, что, если бы он сам командовал войском, то лакедемоняне не оставались бы в живых столь долгое время. Это дало афинянам повод сказать: "Почему бы тебе самому теперь не отправиться против лакедемонян?" Никий же, встав с места, отказался в пользу Клеона от предводительствования войском при Пилосе и предложил, чтобы тот взял сколько ему угодно войска и был смел не на словах (это не сопряжено с опасностью), но совершил для города что-либо достойное усердия. Клеон сперва стал увертываться, приведенный в замешательство неожиданностью этого предложения, но, когда афиняне стали побуждать его, а Никий нападать на него с криками, он, возбужденный и воспламененный честолюбием, согласился взять на себя командование и, кроме того, заявил, что в течение двадцати дней со времени своего отплытия он или уничтожит спартанцев на месте или живыми привезет их в Афины. [38] Афиняне были более склонны посмеяться над ним, чем поверить ему. Они привыкли и в других случаях со смехом и не без удовольствия принимать его легкомыслие и неистовства. Рассказывают, что однажды, когда созвано было народное собрание, народ, сидя на верхних местах, ждал долгое время. Клеон явился с большим опозданием, украшенный венком, и стал просить, чтобы собрание перенесли на следующий день. "Я сегодня занят, - сказал он, - ибо собираюсь угощать своих ксенов и уже совершил жертвоприношение богам". Афиняне, рассмеявшись, поднялись с мест и распустили собрание.
8. Впрочем на этот раз Клеону улыбнулось счастье. Превосходно выполнив вместе с Демосфеном военный план, он, не позднее указанного им срока, привез пленными в Афины всех тех спартиатов, которые не пали в бою, а сдались вместе с оружием. [39] Никию это принесло большое бесславие. То, что он из трусости добровольно отказался от командования и от власти, отдав в руки своему противнику все возможности для столь большого успеха, казалось чем-то еще более позорным и дурным, чем бросить щит. Аристофан в "Птицах" [40] осыпает его за это новыми насмешками:
Свидетель Зевс, дремать теперь не время нам,
Как сонный Никий колебаться некогда.
А в "Земледельцах" говорит:
Первый: Пахать желаю!
Второй: Кто ж препятствует тебе?
Первый: Вы! Десять мин готов я дать за то, чтоб вы
Мне разрешили должностей не занимать.
Второй: Идет! А вместе с тем, что Никий дал сейчас,
У нас в кармане двадцать мин..,
Однако Никий немало повредил городу тем, что позволил в такой мере усилиться славе и могуществу Клеона, который, преисполнившись вследствие этого тягостного высокомерия и безудержной дерзости, вверг город в новые несчастья, от которых всего более потерпел сам же Никий. Клеон, пренебрегши установленным для ораторов порядком и начав первым вскрикивать во время речей, сбрасывать с себя одежду, ударять себя по бедру, бегать и говорить в одно и то же время, внушил государственным деятелям то легкомыслие и пренебрежение к приличиям, которое позже расстроило все дела.
9. Между тем, тогда начинал выдвигаться среди афинян Алкивиад, тоже демагог, но не столь законченный. Подобно тому как земля египтян, как говорят, [41] в силу своего плодородия
много
Злаков рождает и добрых, целебных, и злых, ядовитых,
причем и те и другие встречаются в одном и том же месте, так богатые и блестящие природные свойства Алкивиада, устремившись на злое и доброе, положили начало большим переменам. Поэтому Никий, даже и освободившись от Клеона, не получил совсем времени для того, чтобы успокоить и привести в порядок город, но, едва начав вести город по спасительному пути, сбился с него, снова ввергнутый в войну стремительностью и горячностью алкивиадова тщеславия. Произошло дело следующим образом.
Наиболее горячими противниками мира в Элладе были Клеон и Брасид, ибо война давала возможность одному - скрывать свою испорченность, а другому - украшать свою доблесть, одному давала повод для больших беззаконий, другому-для замечательных успехов. Оба они пали, в одном и том же сражении при Амфиполе. После этого Никий, видя, что спартанцы давно стремятся к миру, что афиняне уже не уверены в военном счастье, что и те и другие обессилены и как бы опустили руки, стал тотчас же принимать меры к тому, чтобы оба эти государства, а также и другие эллины заключили между собой дружбу, желая избавить греков от бедствий и сделать их счастье прочным на будущее время. [42] Богатые, старшее поколение и большая часть земледельцев, как решительные сторонники мира, служили опорой для Никия; когда же он, встречаясь частным образом со многими из противников мира, своими убеждениями ослабил их энергию в деле защиты войны, тогда, подавая спартиатам надежды, он стал их призывать и склонять к миру. Они верили Никию вследствие его гуманности, прежде всего, к заключенным в оковы пленникам, взятым на Пилосе, которым он облегчил несчастье своей заботливостью и ласковым обращением. Уже до этого было заключено перемирие на год. во время которого, сходясь вместе и наслаждаясь безопасностью, досугом и встречами со своими и чужими, начинали тосковать по ничем не омраченной мирной жизни; с радостью слушая, как хоры поют:
Пусть паук копье паутиной обвивает,
они с удовольствием вспоминали слова поэта, сказавшего, что в мирное время спящих будят не звуки труб, а петухи. Они бранили и презирали тех, кто говорил, что война должна продолжаться трижды девять лет; затем, договорившись относительно всего необходимого, заключили мир. Большинство считало, что это было решительным избавлением от бед; о Никии постоянно говорили, что он человек приятный богам, и поэтому божество в награду за благочестие предоставило ему возможность назвать своим именем величайшее и прекраснейшее из добрых деяний.[43]
И действительно, мир считали делом рук Никия, а войну делом рук Перикла. Один из них, казалось, из-за ничтожных причин вверг эллинов в большие несчастья, второй же убедил их, став друзьями, позабыть о величайших бедствиях. Поэтому и мир этот по сей день называется Никиевым.
10. Так как договор был заключен на том условии, чтобы обе стороны вернули друг другу захваченные ими укрепленные места, города и пленных, а вопрос о том, кто возвращает первым, решался жребием, Никий тайно, с помощью денег решил исход жребия, так что первыми отдавали лакедемоняне. Так рассказывает Феофраст. Коринфяне и беотийцы, недовольные совершившимся, казалось, снова разжигали войну своими обвинениями и жалобами; поэтому Никий убедил афинян и лакедемонян, заключив кроме мира еще и союз в качестве как бы связующей силы или уз, стать более страшными для нарушителей мира и более верными друг другу. [44] В то время, как шли переговоры, Алкивиад, не настроенный в пользу мира и досадуя на лакедемонян за то, что они преданы Никию и считаются только с Никием, а его презирают и относятся к нему с пренебрежением, [45] сперва открыто противился миру, но ничего не добился; вскоре, однако, он заметил, что афиняне уже менее довольны лакедемонянами, считая себя оскорбленными союзом, заключенным между лакедемонянами и беотийцами, и тем, что они получили Панакт лишь после срытия укреплений, тогда как Амфиполя им не вернули вовсе. [46] Воспользовавшись этим недовольством, Алкивиад стал изо дня в день подстрекать народ. Наконец, пригласив посольство аргивян, он стал действовать в пользу союза с ними. Когда же послы, явившиеся из Лакедемона с неограниченными полномочиями, были предварительно приняты в совете, и решено было, что спартанцы во всем верны своим обязательствам, Алкивиад, боясь, чтобы послы не привлекли и народ на свою сторону теми же доводами, перехитрил их с помощью обмана и клятв, обещав во всем им содействовать, если они будут отрицать, что прибыли с неограниченными полномочиями; он говорил, что таким путем они лучше всего добьются своей цели. Когда же послы, поддавшись убеждению, перешли от Никия на сторону Алкивиада, он повел их в народное собрание и прежде всего стал спрашивать, имеют ли они полномочия для переговоров по всем вопросам; когда они стали отказываться, Алкивиад, переменившись вопреки их ожиданиям, стал призывать совет свидетелем их прежних слов, а народу советовал не верить и не считаться с людьми, столь явно лгущими, говорящими один раз одно, другой раз другое по тому же самому поводу. [47]' Послы, как и следовало ожидать, были приведены в замешательство, а Никию, пораженному горем и изумлением, сказать было нечего. Народ выразил желание тотчас призвать аргивян и заключить с ними союз, но Никию помогло случившееся в это время землетрясение, которое прервало народное собрание. На следующий день, когда снова собрался народ, Никий после долгих хлопот и уговоров с трудом убедил граждан воздержаться от союза с аргивянами, а его самого послать к лакедемонянам, так как обещал, что в этом случае все хорошо кончится. Прибыв в Спарту, он удостоился почестей, как человек не только расположенный к спартанцам, но и в других отношениях превосходный, но уехал, ничего не добившись, так как верх одержали сторонники союза с Беотией, и не только лишился прежней доброй славы, приобретя дурную, но боялся, что афиняне будут печалиться и гневаться на него за то, что они по его совету вернули Спарте столь многих и столь значительных лиц, - ведь привезенные из Пилоса пленники принадлежали к лучшим домам Спарты и имели могущественнейших друзей и родных. Афиняне в своем гневе на Никия не совершили в отношении его ничего сурового, но избрали Алкивиада стратегом, заключили союз с Мантинеей и Элидой, отложившимися от лакедемонян, и с Аргосом, и послали морской отряд к Пилосу, чтобы грабить побережье Лаконии. [48] Таким; путем они снова привели дело к войне.
11. В то время как вражда Алкивиада с Никием была в полном разгаре, приближалось время остракизма, который народ имел обыкновение устраивать через известные промежутки времени, изгоняя на десять лет путем подачи черепков одного из людей, внушающих подозрение или вызывающих зависть своей славой или богатством. И Никий и Алкивиад были в большом страхе и опасности, так как одному из них во всяком случае грозило изгнание. Афиняне питали отвращение к образу жизни Алкивиада и страшились дерзости его, о чем подробнее рассказано в его жизнеописании, Никия же делало предметом зависти его· богатство, но всего более возбуждал недоверие его образ жизни, не открытый и не демократический, а замкнутый и олигархический. Он был ненавистен народным массам тем, что сопротивлялся уже много раз их стремлениям, вынуждая их поступать против их желания в интересах государства. Короче говоря, шла борьба между людьми молодыми,, воинственно настроенными, и миролюбивыми людьми старшего возраста, причем одни желали подвергнуть остракизму Никия, другие - Алкивиада.
Часто во время усобиц почет подлецу достается.
Так и тогда народ, разделившись на две борющиеся группы, дал возможность выдвинуться самым дерзким и на все способным людям, к числу которых принадлежал и Гипербол из Перифед, человек, не то, чтобы ставший дерзким вследствие силы, но ставший сильным вследствие дерзости; .слава этого человека в своем городе стала бесславием для его города. [49] Такому человеку остракизм не угрожал ни в малейшей степени, ему более была к лицу колодка на шею. Он надеялся в то время, что после изгнания одного из двух противников, сам он станет соперником остающегося, явно радовался распре и подстрекал народ против обоих. Заметив его низость, сторонники Никия и Алкивиада· тайно договорились между собой и, встретившись, соединили обе борющиеся группы и таким путем одержали верх, так что остракизму был подвергнут не Никий и не Алкивиад, а Гипербол. [50] Это в первую минуту вызвало радость и смех у народа, позднее же стали досадовать, полагая, что самое дело это дискредитировано, будучи применено к Heдостойному человеку, ибо есть некое достоинство и в наказании, а остракизм является наказанием для Фукидида, Аристида и подобных им, для Гипербола же - честью и лишним поводом для хвастовства, поскольку он за низость свою поплатился тем же, чем и знатнейшие люди. Платон, комический поэт, [51] сказал о нем следующее:
За низкий нрав наказан по заслугам он.
Однако же, такое наказание
С клеймом его и предками не вяжется:
Не для таких изобретен был остракизм.
И действительно, со времени изгнания Гипербола никто более уже не изгонялся остракизмом. Гипербол был последним изгнанным, а первым был Гиппарх из Холарга, [52] родственник тиранна.
Но счастье неуловимо и непостижимо для разума. Если бы Никий подверг себя риску остракизма в борьбе с Алкивиадом, он бы или, победив и изгнав противника, безопасно жил в городе, или же, потерпев поражение сам, избежал бы величайших несчастий, сохранив славу превосходного полководца.
Мне известно, что Феофраст утверждает, будто Гипербол был изгнан во время борьбы между Алкивиадом и Феаком, а не между Алкивиадом и Никием; но большая часть писателей говорит то же, что я здесь.
12. Когда явились послы из Эгесты и Леонтины, убеждая афинян предпринять поход в Сицилию, Никий стал возражать против посылки помощи, но был побежден честолюбивыми планами Алкивиада, который еще до созыва экклесии стал полным хозяином народа, развращенного надеждами и речами, так что и юноши в палестрах и старики, сидя в мастерских и в гемикиклиях, [ Полукруглых площадках для отдыха.] чертили карту Сицилии, побережье омывающего ее моря, гавани и обращенные к Ливии части острова, - они считали Сицилию не конечной целью войны, а лишь опорной базой для борьбы с карфагенянами и для одновременного завоевания Ливии и моря вплоть до Геракловых столбов. Никий в своем противодействии этим стремлениям не имел ни многочисленных, ни влиятельных союзников. Богатые, опасаясь, чтобы их не сочли избегающими литургий и триерархий, хранили молчание против своего желания. Сам же он не уставал и не падал духом, даже и после того как афиняне приняли решение о войне и избрали его первым стратегом вместе с Алкивиадом и Ламахом. [53] На следующем народном собрании он, поднявшись с места, стал отклонять их от принятого решения, подтверждать свои слова доказательствами и, наконец, обвинять Алкивиада в том, что он ради личных выгод и в погоне за славой ввергает город в страшную опасность заморского похода, но он добился лишь того, что еще более утвердил их в прежнем решении, так как они сочли, что он принесет большую пользу своей опытностью и что его осторожность в соединении с дерзкой отвагой Алкивиада и мягкостью Ламаха обеспечит безопасность. Наиболее горячий приверженец войны из числа демагогов Демострат, поднявшись с места, заявил, что он положит конец уверткам Никия, и убедил народ принять предложенное им решение, чтобы стратегам даны были неограниченные полномочия решать и действовать и на родине и в походе.
13. Рассказывают, что и от жрецов исходило много предсказаний, неблагоприятных для экспедиции, но Алкивиад, имея при себе других прорицателей, ссылался на то, что какие-то древние оракулы предвещали, что Сицилия принесет афинянам большую славу. К нему явились какие-то жрецы от Аммона с предсказанием, что афиняне захватят в плен всех сиракузян; противоречащие этому изречения они скрывали, боясь возвещать несчастье. Афинян от их решения не отвратили столь очевидные и явные предзнаменования, как изувечение в течение одной ночи всех герм, кроме одной, так называемой Андокидовой, расположенной перед домом, принадлежавшим тогда Андокиду (эта герма была посвящением филы Эгеиды). [54] Не остановило их и то, что произошло на алтаре двенадцати богов: внезапно какой-то человек вскочил на алтарь, а затем, обойдя его кругом, оскопил сам себя камнем. В Дельфах стояла статуя Паллады, установленная на медной пальме, посвящение Афин в честь подвигов во время войн с персами; вороны, прилетая в течение многих дней, клевали статую, обрывали золотые плоды пальмы и бросали вниз. Сторонники войны утверждали, что это вымыслы дельфийцев по наущению сиракузян: когда же оракул потребовал, чтобы была привезена жрица Афины из Клазомен, и афиняне призвали ее, оказалось, что она носит имя Гесихии (тишины). Очевидно, и этим божество побуждало в данное время соблюдать мир.
Астролог Метон, [55] назначенный на один из командных постов, то ли испугался предзнаменования, то ли боялся похода, руководясь обычным человеческим рассудком; он поджег свой дом, притворившись безумным. Некоторые говорили, что он не ссылался на безумие, но, поджегши ночью дом, пришел в жалком виде на агору и просил граждан, чтобы они, ввиду столь большого несчастья, освободили от похода сына его, собиравшегося плыть в Сицилию в качестве триерарха. Мудрецу Сократу божество с помощью тех знамений, к которым оно обычно прибегало, и в этом случае предсказало, что экспедиция предпринимается на гибель народу. Сократ рассказал об этом близким и друзьям, и слух об этом распространился среди многих.
Многих беспокоило и то, что экспедиция была отправлена в неподходящее время; женщины справляли тогда праздник Адоний; во многих местах города были выставлены изваяния и происходили священные погребения их, сопровождаемые стенаниями женщин. [56] Все граждане, придававшие какое-нибудь значение этим обстоятельствам, досадовали и опасались, как бы не погибло вскоре войско, включившее в себя лучшие силы и великолепное снаряжение.
14. То, что Никий выступал против уже утвержденной народным собранием экспедиции и не менял своего мнения ни возбужденный надеждами, ни ослепленный величием власти, доказывает, что это был отличный и благоразумный человек. Когда же ему не удалось ни отвратить афинян от войны, ни добиться освобождения от командования, но народ, увлекая его вперед, подобно бурному потоку, поставил его во главе войска, было уже поздно проявлять осторожность и медлительность; тем не менее, он, оглядываясь назад с корабля, подобно ребенку, повторял многократно и на разные лады, что его не убедили все доводы, чем лишал энергии других военачальников, теряя наилучшее время для действий. Между тем ему следовало тотчас попытать счастья в сражении, настойчиво преследуя врагов и нападая на них. Ламах считал нужным плыть прямо на Сиракузы и дать бой у самого города, Алкивиад советовал сперва добиться отпадения союзных сиракузянам городов, а затем уже напасть на Сиракузы; Никий же возражал обоим и предлагал спокойно плыть вокруг Сицилии, двигаясь вдоль берега, устрашая врагов видом тяжелого вооружения и триэр, а затем вернуться в Афины, пожертвовав небольшой частью войска для помощи эгестейцам. [57] Этим предложением он сразу же ослабил решимость афинского войска и снизил его боевой дух. Спустя недолгое время после отозвания афинянами Алкивиада на суд, Никий, хотя по должности и был вторым стратегом, на самом деле стал единственным руководителем; он попрежнему или стоял на месте, или плыл кругом, или совещался, до тех пор пока афиняне не стали терять надежду на. успех, и мало-помалу исчезли у врагов ужас и страх, вызванные первым появлением афинских войск. Еще до отплытия Алкивиада афиняне, поплыв на шестидесяти кораблях против сиракузян, часть флота, выстроенную в боевой порядок, задержали перед гаванью, а с десятью кораблями вошли в гавань для разведки и с тем, чтобы через глашатая предложить леонтинцам вернуться на родину. Эти корабли захватили вражеское судно, везущее таблицы со списками сиракузян по филам, обычно хранимые вдали от города в храме Зевса Олимпийского. Эти таблицы тогда были затребованы для проверки и составления списка юношей, годных к воинской службе. Когда эти таблицы, захваченные афинянами, были принесены к стратегам и в них нашли большое количество имен, прорицатели почувствовали опасение, как бы захват этих таблиц не оказался исполнением предсказания, говорившего, что афиняне захватят всех сиракузян. [58] Впрочем, другие говорили, что это предсказание свершилось для афинян и на деле в то время, когда афинянин Каллипп, убив Диона, завладел Сиракузами.[59]
15. Вскоре после отъезда Алкивиада [60] вся власть оказалась в руках Никия. Ламах был мужественным и справедливым человеком, не щадившим себя во время сражений, но настолько бедным и нуждавшимся, что во время каждого похода он представлял афинянам счет на небольшую сумму, истраченную им на одежду и обувь. Никий же пользовался большим влиянием вследствие богатства, славы и других своих качеств. Рассказывают, что однажды, когда в стратегионе должностные лица совместно обсуждали какое-то дело, поэт Софокл, которому Никий предложил высказаться первым, как старейшему из стратегов, сказал: "Я старейший, а ты - старший". Так и теперь, Никий, считая Ламаха, более искусного в командовании, своим подчиненным и пользуясь данными ему военными силами, как всегда, с осторожностью и медлительностью, сперва плыл вокруг Сицилии на большом расстоянии от врагов, чем внушил им смелость; затем, напав на маленький городок Гиблу и отплыв назад прежде, чем взял его, внушил врагам полное пренебрежение к себе. Наконец, он вернулся в Катану, ничего не совершив, кроме покорения Гиккар, - того самого варварского укрепления, откуда, как говорят, была вывезена гетера Лайда, тогда еще девушка, проданная в числе пленных в Пелепоннес.
16. Лето уже прошло, когда до Никия стали доходить слухи, что осмелевшие сиракузяне первыми нападут на афинян; их всадники обнаглели настолько, что подъезжали даже к лагерю и опрашивали, зачем явились афиняне: затем ли, чтобы жить вместе с катанцами, или с целью вернуть на родину изгнанных леонтинцев. Тогда только Никий с трудом согласился плыть на Сиракузы. Желая в безопасности и спокойно расположиться лагерем, он подослал одного из жителей Катаны к сиракузянам; тот должен был передать сиракузянам, что они застанут лагерь без людей и захватят оружие афинян, если придут в условленный день со всем войском к Катане. Так как афиняне проводят большую часть своего времени в городе, то друзья сиракузян (так он должен был сказать) решили, когда они заметят приближение сиракузян, одновременно и захватить ворота и поджечь место стоянки кораблей. При этом он должен был сказать, что есть уже много заговорщиков, ждущих прибытия сиракузян.
Это было наилучшее из военных предприятий Никия в Сицилии. Заставив врагов выйти со всем войском, так что город почти опустел, он отплыл из Катаны, завладел гаванями и захватил удобное место для лагеря, откуда надеялся вести войну, не встречая препятствий, теми видами войска, в которых был сильнее неприятеля, получая в то же время наименьший урон от тех видов войска, в которых он уступал противнику. Когда же вернувшиеся из Катаны сиракузяне выстроились в боевой порядок перед городом, Никий, быстро поведя на них афинян, одержал победу. Ему не удалось убить многих, так как вражеская конница помешала преследованию. Разрушая и ломая мосты, он дал Гермократу, ободрявшему сиракузян, повод говорить, что Никий смешон, руководя военными действиями так, чтобы не приходилось сражаться, словно он прибыл не для боя. Однако Никий вселил в сиракузян страх и даже ужас, так что они вместо пятнадцати ранее бывших у них стратегов избрали трех, которым народ оказал доверие, поклявшись, что он действительно позволит им управлять, не ограничивая их власти. Невдалеке находился храм Зевса Олимпийского, который афиняне стремились захватить, так как там было много золотых и серебряных посвящений. Никий же, все откладывая, намеренно запоздал, допустив, чтобы туда пришла охрана от сиракузян, ибо он считал, что, если воины разграбят сокровища, то от этого не будет пользы для общего дела, а самого его будут считать виновником несчастья. Никак не воспользовавшись своей прогремевшей победой, Никий спустя немного дней снова вернулся на Наксос и перезимовал там, имея большие издержки ввиду многочисленности войска, но добившись лишь самых незначительных успехов в сношениях с немногими, перешедшими на его сторону сикулами. [61] Ввиду этого сиракузяне снова приободрились, отправились с войском в Катану, опустошили ее область и сожгли лагерь афинян. [62] В этом все винили Никия, считая, что он, обдумывая, остерегаясь и медля, потерял удобное для действий время; за военные же действия никто не обвинил бы этого человека, ибо, однажды начав, он был деятелен и предприимчив, но в принятии решений робок и медлителен.
17. Когда же он снова повел войско на Сиракузы, то так искусно провел эту операцию и напал с такой быстротой, но вместе с тем и с такой осторожностью, что, оставшись незамеченным, пристал к Фапсу, высадился на берег, опередив врагов, занял Эпиполы, разбив пришедший на помощь отборный отряд, захватил 300 человек в плен и обратил в бегство конницу врагов, считавшуюся до тех пор непобедимой. Никий больше всего устрашил сицилийских греков, совершив дело, казавшееся эллинам невероятным: он в течение короткого времени окружил стенами Сиракузы -· город, не уступающий по величине Афинам, причем работа по возведению стены вокруг Сиракуз требовала много больше труда, чем в Афинах, так как она затруднялась неровностями почвы, близостью моря и окружающими болотами. Стена почти вся была уже достроена, но Никий был слишком слаб здоровьем для столь больших замыслов, так как страдал болезнью почек, которая обычно оставляет след на всю жизнь. Меня изумляет и заботливость стратега и мужество воинов в делах, в которых они добивались успеха. Еврипид, писавший после поражения и гибели их, сочинил следующее надгробное стихотворение:
Эти воители восемь побед над врагом одержали
Славных, пока божество тех и других берегло.
В действительности можно бы насчитать более, чем восемь побед, одержанных ими над сиракузянами, прежде чем не стала противоборствовать афинянам некая сила, воистину ниспосланная богами или судьбой как раз тогда, когда они добились наибольших успехов.[63]
18. Никий участвовал во всех многочисленных военных предприятиях, не считаясь со своим здоровьем. Когда однажды начался сильный приступ болезни и он лежал за стенами, окруженный немногими слугами, Ламах, стоявший во главе войска, вступил в бой с сиракузянами, пытаясь прервать их работы по возведению стены, которая должна была итти от города до встречи со стеной афинян. В то время как афиняне, одерживая верх и увлекшись погоней, весьма беспорядочно устремились на врага, Ламах, оставшись один, подвергся нападению сиракузских всадников. Первым из них был Калликрат, воинственный и пылкий человек. Приняв его вызов, Ламах вступил с ним в единоборство, был ранен первым, затем нанес ранение противнику и, упав, погиб вместе с Калликратом. Сиракузяне, захватив труп его и оружие, приободрились, и бегом кинулись к стенам афинян, где находился Никий почти без защитников. Однако, встав с постели в силу необходимости и заметив опасность, он приказал тем, кто находился при нем, поджечь все дерево, которое было приготовлено перед стенами для постройки орудий, и самые орудия. Это сдержало сиракузян и спасло и Никия, и стены, и имущество афинян, так как, увидевши поднявшееся из середины огромное пламя, сиракузяне повернули назад.[64]
Хотя после этих событий Никий остался единственным стратегом, он был преисполнен больших надежд. Города присоединялись, привлеченные к афинянам благоприятным ходом их дел, и нагруженные хлебом корабли часто подходили к лагерю. Сиракузяне стали уже обращаться к Никию с мирными предложениями, так как они не надеялись отстоять город.
Точно так же и Гилипп, [65] плывший на помощь к ним из Лакедемона, когда услышал в пути о сооружении стены и о бедствиях сиракузян, продолжал плавание лишь с тем, чтобы спасти италийские города, если это еще будет возможно, а Сицилию считал уже завоеванной афинянами. Ходила громкая слава о том, что афиняне везде одерживают верх и имеют полководца, непобедимого вследствие его военного счастья и ума. Да и сам Никий, вопреки своему характеру, приободрился вследствие могущества и счастья, сопутствовавшего ему в то время, рассчитывая на то, что сиракузяне, тайно ведущие с ним переговоры и посылающие к нему вести из этого города, со дня на день должны склонить своих сограждан заключить с ним договор и впустить его в город. Он не обратил никакого внимания на приближение Гилиппа, не выставил сильного караула, и последний в результате полного пренебрежения и нерадения афинян тайно от них проплыл через пролив и, высадившись далеко от сиракузян, стал собирать большое войско, тогда как сиракузяне не знали, что он уже прибыл, и не ждали его больше. Поэтому в Сиракузах было созвано народное собрание по вопросу о соглашении с Никием, и некоторые уже склонялись к такому решению, полагая, что надо заключить мир прежде, чем город окончательно будет окружен стеной. Уже совсем мало оставалось до завершения ее, и к тому же все материалы для постройки недостающей части были уже приготовлены.
19. Между тем в самый опасный момент прибыл из Коринфа Гонгил на одной триэре и, когда, как и следовало ожидать, сбежались к нему, он стал говорить, что вскоре прибудет Гилипп и что плывут сюда и другие корабли на помощь. Сиракузяне еще не совсем верили Гонгилу, но в это время прибыл посланец Гилиппа с предложением итти к нему навстречу. Приободренные сиракузяне стали вооружаться и строиться в боевой порядок. Гилипп же, построив войско, свернул с пути и повел его против афинян. Когда же и Никий выстроил против него афинян, Гилипп, направив на них свое войско и послав глашатая, заявил, что он предоставляет афинянам возможность безопасного ухода из Сицилии. Никий не удостоил его ответа, а из воинов некоторые спрашивали, насмехаясь, уж не от присутствия ли одного лаконского посоха и грубого плаща [66] усилилось внезапно войско сиракузян в такой степени, что может презирать афинян, которые, держа в своих руках триста спартиатов, более сильных, чем Гилипп, и с более длинными волосами, вернули их лакедемонянам с оковами на ногах. Тимей утверждает, что и позднее сицилийские греки ни во что не ставили Гилгапа, потому что узнали его мелочность и низкое корыстолюбие, а когда впервые увидели, насмехались над его грубым плащом и длинными волосами. Однако тот же Тимей говорит далее, что к появившемуся Гилиппу, как птицы к сове, устремилось множество людей, желая служить в его войске. Это его утверждение более соответствует истине, чем первое, ибо к Гилиппу сбегались люди, видя в посохе и в грубом плаще символ Спарты и знак ее влияния. То, что победа была делом рук Гилиппа, говорит не только Фукидид, но и Филист, сам сиракузянин и бывший очевидцем событий.
В первом сражении афиняне, одержав победу, убили немногих сиракузян и коринфянина Гонгила, но на следующее утро Гилипп показал, что значит опытность. Применив то же самое вооружение и коней и на тех же местах, что и сиракузяне, но по-новому изменив строй, он добился победы. Когда афиняне убежали в лагерь, он, поставив на работу сиракузян и возведя с помощью собранных афинянами камней и дерева сооружение, прерывающее линию вражеских укреплений, перерезал стену афинян, так что у них, несмотря на все их победы, не оставалось никакого преимущества.[67] Воодушевленные этим сиракузяне снаряжали корабли, а выступая с конницей своей и союзников, многих брали в плен. Гилипп, объезжая города, возбуждал и тесно сплачивал их для борьбы, причем все повиновались и содействовали ему, так что Никий, снова обратившийся к прежним своим размышлениям и понявший перемену обстоятельств, стал отчаиваться и писал афинянам, требуя либо высылки нового войска, либо отозвания и этого из Сицилии; себя же в обоих случаях он просил освободить от командования ввиду болезни.[68]
20. Афиняне и прежде намеревались послать другое войско в Сицилию, но из зависти к столь большим удачам Никия в первых военных предприятиях чинили всякие задержки; теперь же они действительно старались помочь. Демосфен с большим флотом собирался плыть тотчас по окончании зимы, а Евримедонт выплыл еще зимой, везя Никию деньги и сообщение об избрании стратегами находящихся в его же войске Евфидема и Менандра.[69]
В это время Никий подвергся внезапному нападению и на суше и на море. Хотя он сперва и потерпел поражение от вражеского флота, тем не менее отразил нападение и потопил многие вражеские суда; к пешему же войску он не подоспел на помощь, и Гилипп, внезапно напав, захватил Племмирий и овладел всеми находившимися там корабельными снастями и множеством денег; при этом убил и взял в плен немало людей. Самое же главное - он отнял у Никия возможность легкого получения припасов. Пока афиняне владели Племмирием, подвоз съестных припасов к этому месту был быстрым и безопасным; когда же они были вытеснены оттуда, подвоз стал трудным, так как приходилось бороться с подстерегающими там афинян вражескими кораблями. Вдобавок для сиракузян становилось ясно, что и флот их побежден не вследствие силы врагов, но из-за отсутствия у них самих порядка при преследовании. Они снова стали нападать, снарядив корабли более тщательно. Никий не хотел сражаться на море, говоря, что большой глупостью было бы сразиться неудачно, имея малочисленное и плохо снабженное войско, в то время как к ним поспешно плывет большой флот и свежее войско во главе с Демосфеном. Менандр, Евфидем и их сторонники, недавно получившие назначения, стремились прославиться и испытывали зависть к обоим полководцам; поэтому они хотели, совершив что-либо блестящее до прибытия Демосфена, превзойти Никия. Предлогом же для них служила слава Афин, которая, говорили они, померкнет и совершенно будет разрушена, если они испугаются наступающих сиракузян. Вынудив Никия сразиться на море, они были обмануты хитростью коринфского кормчего Аристона (относительно завтрака [70]) и, потерпев поражение, лишились многих воинов. Сильное отчаяние овладело Никием, который испытывал неудачи и ранее в период своего единовластия, а сейчас снова попал в беду из-за своих товарищей по начальствованию.[71]
21. В это время перед гаванью показался Демосфен, внушая страх врагам своим блестящим вооружением. Он плыл, везя на 73 кораблях пять тысяч гоплитов и не менее трех тысяч копейщиков, лучников и пращников с разукрашенным оружием, гербами на триэрах, множеством командиров над гребцами и флейтистов, чтобы произвести впечатление на врагов и изумить их. Как и следовало ожидать, сиракузские воины снова были в великом смятении, так как они видели, что переносят лишения не ради какой-либо цели или избавления от бед, а попусту и губят себя напрасно. Никия же ненадолго обрадовало прибытие войска, так как Демосфен, заняв первенствующее положение, требовал, чтобы афиняне тотчас напали на врагов и, поставив все на карту, или захватили Сиракузы, или уплыли домой. Никий, испуганный и изумленный его решительностью и смелостью, просил не делать ничего отчаянного и необдуманного, так как медлительность больше повредит врагам: им неоткуда доставать деньги, а союзники скоро их покинут. Если же они окажутся в тяжелом положении, то вскоре снова обратятся с мирными предложениями, как и прежде. И действительно, многие в Сиракузах вели тайные переговоры с Никием и советовали ждать, говоря, что уже теперь сиракузяне страдают от войны и досадуют на Гилиппа, если же бедствия еще усилятся, то они впадут в полное отчаяние. Никий лишь намеками говорил обо всем этом и, не желая говорить открыто, создавал впечатление трусости. Стратеги снова стали порицать его, говоря, что это та же медлительность, те же проволочки и та же расчетливость, из-за которых он и прежде потерял самое удобное время, не напав сразу на врагов, но действуя вяло и рассудительно; поэтому они поддержали мнение Демосфена. Никий с трудом под их давлением уступил. Демосфен во главе пешего войска ночью напал на Эпиполы, часть врагов убил прежде, чем они заметили его прибытие, а защищавшихся обратил в бегство. Побеждая, он не останавливался, а шел дальше до тех пор, пока не встретился с беотийцами; они же первые из всех его противников, выбежав навстречу афинянам, сплотившись вместе и повернув фронт, бросились навстречу афинским копьям, с криком оттеснили их и многих из войска Демосфена убили. Все афинское войско было в страхе и смятении; бегущие вторглись в ряды своих же войск, еще побеждающих, наступающих и несущихся вперед, остановили их наступление и поставили их в тяжелое положение, так как бегущих они приняли за преследующих, а своих за врагов. Произошло беспорядочное столкновение, причем воины ничего не понимали и были в страхе. Сюда присоединилась еще неясность очертаний в темноте, так как не было ни совершенно темно, ни в достаточной мере светло, но, как это обычно бывает, когда предметы при заходящей луне отбрасывают причудливые тени, движущиеся повсюду тела и доспехи делали, вследствие страха перед врагами, подозрительными даже своих соратников, так как из-за непривычного освещения становились неясными очертания предметов. Все это было для афинян причиной тяжелых затруднений. К этому присоединилось еще и то, что луна находилась позади них: тени от одних падали на других и поэтому число и блеск доспехов казались меньшими, чем в действительности, тогда как щиты их противников, в которых отражался лунный свет, казались более многочисленными и более блестящими, чем они в действительности были. Наконец афиняне отступили и обратились в бегство, в то время как враги теснили их со всех сторон; при этом одни умирали от рук врагов, другие от рук своих сограждан, третьи скользя по крутому склону и падая в пропасти. Некоторые же потеряли своих и блуждали всю ночь, пока с наступлением утра не настигли их вражеские всадники и не перебили их. На поле сражения осталось 2000 трупов, а из оставшихся в живых лишь немногие спаслись вместе с оружием.[72]
22. Никий, для которого поражение не было неожиданным, обвинял Демосфена в легкомыслии; последний, оправдавшись в этом, потребовал, чтобы отплыли как можно скорее, ибо, говорил он, никакое другое войско не прибудет уже к ним, а с этим войском нельзя победить врагов: даже в случае победы пришлось бы уйти с того места, где они находились, и переселиться в другое, так как это место, как они слышали, во все времена вредно и нездорово для войска, а в данное время года, как было очевидно, было гибельно и вследствие погоды. Действительно, было начало осени, многие уже хворали, остальные пали духом. Никию же было тяжело слышать о бегстве и об отплытии не потому, чтобы он не боялся сиракузян, но его страшили еще больше афиняне с их судом и ложными обвинениями. Он говорил, что здесь он не ждет ничего страшного, если же и случится что-нибудь, то он предпочитает смерть от рук врагов смерти от рук своих сограждан. Он рассуждал об этом не так, как позднее византиец Леон, сказавший своим согражданам: "Я хочу лучше умереть от вас, чем вместе с вами". Относительно же места, куда перенести лагерь, Никий сказал, что обсудит этот вопрос не торопясь. Демосфен, не добившийся удачи в первом своем решении, был вынужден против своего желания прекратить свои возражения. Другим же он внушал [Читаем παρέστη, как в рукописи С; чтение παρέσχε трудно поддается переводу.], что Никий потому столь упорно возражает против ухода, что ожидает чего-то, полагаясь на своих сторонников в городе; поэтому они уступили Никию. Когда же к сиракузянам пришло на помощь новое войско, а болезни среди афинян усилились, даже и Никий присоединился к мнению об уходе и сообщил воинам, чтобы они были готовы к отплытию.
23. Когда все уже было готово к отплытию, а из врагов никто не караулил, так как они не ждали ничего нового, случилось ночью лунное затмение, сильно испугавшее Никия и тех из войска, которые вследствие невежества или суеверий были в страхе перед подобными явлениями. Большинство так или иначе понимало, что солнечное затмение, бывающее по 30-м числам, каким-то образом вызывается луной; но относительно самой луны не легко было понять, с чем и каким образом столкнувшись, она неожиданно после полнолуния теряет свет и испускает разноцветные лучи; они считали это необычайным знамением, исходящим от божества и бывающим перед какими-то великими несчастьями. Ведь Анаксагор, который первым написал и самое мудрое и самое смелое сочинение о свете и тени луны, не был еще тогда знаменитым мужем древности, а сочинение его не пользовалось популярностью; оно было запрещено и ходило лишь среди немногих, причем принимались меры предосторожности и брались клятвы верности. В то время не терпели естествоиспытателей и так называемых "болтунов о небесных явлениях", так как они разменивают божество на действующие без разумной цели причины, на силы, не заботящиеся о людях, и на вызванный естественной необходимостью ход событий; [73] за это подвергся изгнанию Протагор, Анаксагор был заключен в тюрьму, и его с трудом спас Перикл, а Сократ, хотя он и не имел ничего общего с такими теориями, тем не менее погиб из-за философии. Лишь много времени спустя великая слава Платона, просиявшая вследствие его жизни и учения -· он подчинил естественные закономерности божественным и более истинным началам - уничтожила предубеждение против такого рода наук и открыла познанию путь к душам всех людей. Друг Платона Дион собирался, сев на корабль в Закинфе, плыть к Дионисию; когда же в это время произошло лунное затмение, он нисколько не был приведен в смятение, причалил к берегу и, высадившись в Сиракузах, сверг тиранна.[74]
Между тем случилось тогда так, что при Никии не оказалось опытного толкователя знамений, так как близкий ему Стилбид, успешно боровшийся с его суеверием, незадолго до этого скончался. Как говорит Филохор, затмение для уезжающих не дурное, а очень хорошее знамение, ибо деяния, сопряженные со страхом, нуждаются в том, чтобы быть скрытыми, а свет враждебен им. За солнцем и луной наблюдали в течение трех дней, как сказано у Автоклида [75] в его книгах "Об истолковании".
Никий убедил афинян ждать следующего круговорота луны, как будто он не увидел ее очищенной уже сейчас после затмения, когда она миновала затененное место, затмеваемое землей.[76]
24. Оставив без внимания почти все остальное, Никий совершал жертвоприношения. и занимался гаданием, бездействуя до тех пор, пока не приблизились к ним враги, пешее войско которых осадило стены и лагерь афинян, а флот занял со всех сторон гавань, и не только взрослые на триэрах, но и мальчики с рыбачьих судов, подплывая отовсюду на челноках, вызывали афинян на бой, понося их. Одного из них, сына знатных родителей, Гераклида, выехавшего вперед на транспортном судне, захватил погнавшийся за ним афинский корабль. Дядя его Поллих, боясь за племянника, вышел навстречу неприятелю с находившимися под его началом десятью триэрами. Остальные же, испугавшись за Поллиха, также вывели свои корабли в море. В начавшемся жестоком морском сражении сиракузяне одержали победу, причем погибли Евримедонт и много других. Афинянам даже уже невозможно было оставаться на месте; они стали кричать и требовать от стратегов отступления по суше. Действительно, победившие сиракузяне загородили гавань и лишили афинян возможности уплыть, прорвавшись через вражеские линии. Никий и его товарищи не слушали своих воинов, так как им казалось ужасным покинуть множество транспортных судов и почти двести триэр. Лучшая часть сухопутного войска и храбрейшие из копейщиков были погружены на 110 триэр; для других же триэр нехватало весел. Остальное войско Никий выстроил у моря, покинув большой лагерь и стены, примыкающие к святилищу Геракла; жрецы и стратеги сиракузян принесли жертву Гераклу, взойдя на корабли, когда трэры уже были экипированы, так как сиракузяне не совершили ему установленных жертвоприношений.
25. После того как прорицатели на основании жертв возвестили сиракузянам славную победу в том случае, если они не сами начнут сражение, но будут защищаться (ибо ведь и Геракл побеждал всех, подвергаясь сам нападению и отражая его), они вышли в море.
Произошло в высшей степени жестокое и кровопролитное сражение, сопровождавшееся на протяжении небольшого времени разнообразными и неожиданными переменами. Вид всего происходящего вызывал у наблюдающих не менее тяжелые переживания и не меньшее смятение, чем у сражавшихся. При этом афинское оружие наносило не меньший вред самим афинянам, чем их врагам. Афиняне на тяжелых и сбитых в одну кучу кораблях сражались против легких вражеских кораблей, устремлявшихся с разных сторон то на тот, то на другой корабль; в них бросали со всех сторон камнями, не изменявшими силы своего удара, тогда как афиняне со своей стороны кидали дротики и стрелы прямой полет которых искажался качкой, так что не все они неслись вперед. Бросанию камней сиракузян научил кормчий Аристон из Коринфа, который, ревностно сражаясь, погиб во время этого боя, когда сиракузяне уже стали одерживать верх. Началось массовое бегство и истребление афинян, но путь для отступления по морю был отрезан; видя, что и по суше спастись трудно, они уже не препятствовали врагам подплывать близко к ним и уводить корабли и не домогались выдачи трупов для погребения, потому что имели перед глазами покидаемых на произвол судьбы больных и раненых, более достойных жалости, чем непогребенные мертвецы, а самих себя считали несчастнее этих последних, ибо и им неизбежно суждено было прийти к совершенно такому же концу, но с еще большими страданиями.[77]
26. В то время как афиняне собирались ночью уплыть, Гилипп и его товарищи видели, что сиракузяне заняты жертвоприношениями и пирами по случаю праздника победы, и не надеялись ни убедить, ни принудить их силой выступить и напасть на уже уходящих врагов. Тогда Гермократ, придумав сам хитрость против Никия, послал к нему некоторых из своих друзей с утверждением, что они пришли от тех людей, которые и прежде имели обыкновение вести тайные переговоры с Никием, с советом не отправляться ночью, так как сиракузяне заготовили им ловушку и заранее заняли проходы. Став жертвой этой хитрости, Никий стал ждать, вследствие чего в действительности претерпел от врагов то, чего он убоялся понапрасну. Сиракузяне, выступив на рассвете, заняли горы, господствующие над труднопроходимыми участками дорог, загородили места переправы через реки и разрушили мосты, а на ровных местах и в долинах выстроили всадников, так что у афинян не осталось никакого пути, по которому они могли бы пройти вперед без боя.[78]
Афиняне, прождав этот день и следующую ночь, шли как будто бы отправляясь из отечества, а не из вражеской страны - с плачем и воплями вследствие недостатка в самом необходимом и из-за покинутых без помощи раненых и больных друзей и близких. Тем не менее настоящие бедствия они считали более легкими, чем те, которые ждали их впереди. Среди всех тех ужасов, которые являлись взору в лагере, ничего не было более достойного жалости, чем вид самого Никия, изнуренного болезнью, ограничившего себя, несмотря на занимаемое положение, самым необходимым и самым малым количеством пищи для поддержания тела (хотя он нуждался вследствие болезни во многом), мужественно переносившего и выдерживавшего то, что едва сносили многие здоровые. Всем было ясно, что он сохраняет силу в страданиях не ради самого себя, не из желания спасти свою жизнь, и что ради сотоварищей он не оставлял надежды на спасение. Всем было ясно, что, в то время как другие проливали· слезы и рыдали от страха и огорчения, Никий, если иногда не мог удержаться от слез, то лишь потому, что сравнивал позор и бесславие этого похода с той великой славой, которой он надеялся добиться. И не только смотря на Никия в этом положении, но и вспоминая слова и убеждения, которыми он пытался воспрепятствовать походу, афиняне еще более убеждались в незаслуженности его страданий и отчаивались в каких-либо надеждах на богов, видя, как человек, любезный богам и отличившийся многими великими делами перед божеством, имеет не лучшую судьбу, чем самые худшие и незначительные люди в войске.
27. Никий пытался и в речах и внешним видом и ласковостью в обращении казаться сильнее несчастий. На протяжении всего похода, в течение восьми дней, поражаемый стрелами и получая ранения от врагов, он сохранял непобежденным свойственное ему мужество, до тех пор пока Демосфен со своим войском не был окружен врагами и взят в плен после ожесточенной борьбы вблизи Полизелейского двора в то время, как он отстал от своих. Сам Демосфен, обнажив меч, нанес себе рану, но не погиб, а был захвачен быстро окружившими его врагами. Сиракузяне, подъезжая к Никию, сообщали ему об этом; когда же он, послав всадников, узнал о пленении войска, он решил заключить перемирие с Гилиппом на тех условиях, чтобы тот отпустил афинян из Сицилии, взяв заложников в обеспечение уплаты всей той суммы, которая была истрачена сиракузянами на ведение войны. Сиракузяне не обращали внимания на эти предложения, но, дерзко и злобно угрожая, бросали стрелы в афинское войско, поражая афинян, и без того уже терпевших недостаток в самом необходимом; тем не менее Никий продержался всю ночь и на рассвете прошел, осыпаемый стрелами, к реке Асинару. Часть афинян была сброшена в поток подошедшими туда врагами, часть же сама кинулась туда вследствие жажды; здесь очень многие погибли самой жестокой смертью, ибо они одновременно и пили и были умерщвляемы, пока, наконец, Никий не бросился к ногам Гилиппа, говоря: "О, Гилипп, пусть овладеет вами, победителями, сострадание не ко мне, получившему имя и славу в· результате столь больших удач, но к другим афинянам. Подумайте о том, что военное счастье - равное достояние всех и что афиняне в период своих успехов должным образом и кротко обошлись с вами".
При этих словах Никия на Гилиппа произвел некоторое впечатление и вид говорящего и его слова, ибо он знал, что Никий помог лакедемонянам в заключении мира; к тому же он полагал, что если он приведет живыми неприятельских стратегов, то это будет способствовать в большей мере собственной его славе. Поэтому, подняв Никия, Гилипп стал ободрять его и приказал и других взять в плен живыми. Так как это предписание передавалось по войску весьма медленно, то оказалось значительно больше убитых, чем спасенных; впрочем, многие пленные были тайно уведены воинами. Собрав вместе тех из взятых в плен, которые не были уведены тайно, сиракузяне повесили на самые большие и красивые деревья у реки захваченное вооружение, затем надели на головы венки и, великолепно разукрасив своих коней, а вражеских коней подстригши, с триумфом въехали в город, счастливо завершив самое блестящее из тех состязаний, в которых эллины сражались с эллинами, и добившись полной победы с помощью величайшего войска и исключительной смелости и доблести.[79]
28. Затем было созвано всенародное собрание сиракузян и их союзников. Демагог Еврикл внес предложение, чтобы тот день, когда они взяли в плен Никия, считать священным, совершая жертвоприношения и отдыхая от дел, назвав праздник Асинарийским по имени той реки (это был 4-й день второй части месяца Карнея, называемого афинянами Метагейтнионом [80]); далее, из взятых в плен врагов продать в рабство рабов и других афинских союзников, самих же афинян и примкнувших к ним сицилийцев заключить в оковы, бросив их в каменоломни; стратегов же умертвить. Так как эти предложения встречали одобрение сиракузян, Гермократ, заявивший, что ценнее самой победы является благородное ее использование, был сильно встревожен. Гилиппа же, предлагавшего отвезти афинских стратегов живыми к лакедемонянам, сиракузяне, уже начиная гордиться вследствие удачи, бранили, так как они уже во время войны с трудом могли вынести его суровую лаконскую манеру командования, а затем еще, согласно свидетельству Тимея, они заметили в нем некоторую мелочность и корыстолюбие, недостаток, унаследованный им от отца Клеандрида, который поплатился за это изгнанием, уличенный во взятках; [81] впрочем и сам Гилипп, присвоив и утаив под кровлей дома 30 талантов из тысячи, посланной Лисандром в Спарту и затем изобличенный в этом по доносу, был изгнан оттуда самым позорным образом. Но это подробнее описано в жизнеописании Лисандра. [82] Тимей в отличие от Филиста и Фукидида утверждает, что Никий и Демосфен погибли не по приказу сиракузян, но что Гермократ еще во время народного собрания послал одного из присутствовавших там стражей, предлагая им покончить с собой; тем не менее, выброшенные тела их были положены перед воротами, чтобы на них смотрели те, которые желали этого зрелища. [83] Мне известно, что до сего дня в Сиракузах показывают щит, лежащий перед храмом, как говорят, Никиев, на котором золото и пурпур чрезвычайно искусно соединены между собой посредством швов.
29. Из остальных афинян большая часть погибла в каменоломнях от болезней и скудного пропитания, [84] ибо получали они на день 2 котилы [85] ячменя и одну воды; многие украденные или выдавшие себя за рабов были тайком спасены и проданы в рабство, причем продавали их, выжигая на лбу клеймо в виде лошади. Некоторым, сверх рабства, пришлось перенести еще и это. Им помогали их воспитанность и умение держаться; они или вскоре же получали свободу или оставались у своих владельцев, живя в почете. Некоторые спаслись благодаря Еврипиду; как мне кажется, из эллинов, живущих вне Аттики, больше всех любили музу Еврипида сицилийцы и всякий раз, когда пришельцы привозили небольшие избранные отрывки из его произведений, они заучивали их наизусть и с любовью передавали друг другу. Многие из спасшихся и вернувшихся тогда домой говорили, что чрезвычайно полюбили Еврипида: одни рассказывали, что были отпущены из рабства после того, как сообщили, что помнили, из его произведений; другие - что, скитаясь после сражения, они получали пищу и питье, пропев какое-нибудь из лирических его стихотворений. Не приходится удивляться и тому, что рассказывают о кавнийцах: они, якобы, сперва отказывались принять и прогоняли какое-то зашедшее в их гавань судно, преследуемое пиратами, затем они стали спрашивать, знают ли прибывшие песни из трагедий Еврипида, и когда те ответили, что знают, оставили у себя и ввели в гавань судно.
30. Рассказывают, что афинянам сообщение о несчастьи показалось особенно невероятным, вследствие ненадежности вестника. Дело было кажется так: некий чужеземец, высадившись в Пирее и усевшись в цыцирюльне, стал говорить о происшедшем так, словно афиняне уже об этом знали. Цирюльник, услышав это прежде, чем другие стали расспрашивать, бегом устремился в город и, направившись к должностным лицам, тотчас сообщил об этом на агоре. Как и следовало ожидать, произошло смятение и переполох; должностные лица, созвав народное собрание, привели того человека; когда у иностранца спросили, от кого он узнал о происшедшем, он ничего ясного сказать не мог; поэтому его сочли сочинителем новостей, приводящим в смятение государство; привязанного к колесу, его долгое время пытали, пока не прибыли вестники, сообщившие надлежащим образом обо всем происшедшем несчастии.
Тогда только афиняне с трудом поверили, что Никий претерпел все те несчастья, которые он многократно предсказывал им.
[1]
Основным источником для биографии Никия послужил Фукидид, сочинение которого при работе над этой биографией читатель должен постоянно иметь под руками; поэтому отрывков из Фукидида мы здесь не цитируем. Отступления от Фукидида в основном имеют источником сиракузского историка Филиста (см. прим. 2), использованного через посредство Эфора и Тимея (см. ниже); кроме того Плутарх привлекает комических поэтов и перипатетическую литературу. Некоторые дополнения Плутарха имеют источником его ошибки, путаницу и собственные его комбинации (см. прим. 47).
Тимей из Тавромения в Сицилии (прибл. 350–250 г. до н. э.). Автор истории Сицилии в 38 книгах, в которой касался также истории Италии и Карфагена; полемизировал со своими предшественниками, главным образом с Эфором; широко использовал документы; заботился о хронологической точности; в то же время был суеверен и включил в свою книгу ряд рассказов со сверхъестественным сюжетом.
[2] Филист из Сиракуз, знаменитый историк Сицилии, живший при дворе старшего и младшего Дионисиев (первая половина IV века). Его сочинение (в 14 книгах) было посвящено истории Сицилии с древнейших времен до его времени. Будучи молодым человеком, он был очевидцем сицилийского похода, и поэтому мог по собственной памяти дополнить изложение Фукидида.
[3] Дифил, комический поэт середины IV. века, жил в Афинах одновременно с Менандром. Некоторые из дошедших до нас пьес Плавта представляют собою перевод или переделку пьес Дифила ("Casina", "Vidularia", "Rudens").
[4] Об этом Ксенархе нам больше ничего неизвестно.
[5] Имя "Никий" происходит от слова "никэ" — "победа".
[6] Деметра и ее дочь Персефона (иначе Кора), царица подземного мира, пользовались особенным почитанием в Сиракузах, так как они считались богинями сиракузского царского рода Гелона. Храм Деметры и Коры в Сиракузах у источника Кианы был по преданию основан Гераклом, выведшим из подземного царства трехглавого пса Кербера, охраняющего вход в Аид.
[7] Эгеста (или Сегеста) — город на южном берегу Сицилии. Уже в 454 г. афиняне заключили дружественный союз с Эгестой (надпись М. N. Tod, № 31), нападение дорийского Селинунта на Эгесту было одним из поводов похода в Сицилию (Фукидид, VI, 6; Диодор, XII, 82).
[8] Согласно местному преданию, основателем Эгесты был Эгест, сын троянской девушки Се гесты и речного бога Кримиса, изображавшегося в виде собаки. На монетах Сегесты с начала V века изображаются всегда на одной стороне Кримис, на другой — Сегеста, а со времени Пунических войн мы встречаем также изображения Энея и Анхиза.
[9] Дочь троянского царя Лаомедонта, сестра Приама Гесиона, была, по преданию, похищена чудовищем: Геракл освободил Гесиону, но Лаомедонт не уплатил ему условленной платы. За это Геракл некоторое время спустя вернулся вместе с Теламоном, отцом Эанта, в Трою и разрушил ее. Позже Троя быи^а восстановлена.
[10] См. предисловие, стр. 14.
[11] "Афинская полития", 28, 5: "Самыми лучшими из политических деятелей в Афинах после деятелей старого времени, повидимому, являются Никий, Фукидид и Ферамен. При этом относительно Никия и Фукидида почти все согласно признают, что они были не только "безупречными людьми" (т. е. аристократически настроенными), но и опытными в государственных делах, — отечески относившимся ко всему государству; что же касается Ферамена, то вследствие смут, наступивших в его время, в оценке его существует разногласие".
[12] Фукидид из дема Алопеки, противник Перикла, впервые организовавший афинских олигархов в политическую партию, [см. Предисловие, стр. 21] зять Кимона; становится вождем аристократов после изгнания Кимона в 461 г. В 443 г. был изгнан остракизмом, в 433 г. в глубокой старости вернулся в Афины, но уже не играл никакой политический роли. См. биографию Перикла, гл. 6, 8. 14.
[13] Ферамен из дома Стирии, один из организаторов переворота 411 г., затем стратег; в 404 г. содействовал капитуляции Афин; один из тридцати тираннов. В их среде вождь умеренного крыла, противник Крития. И в 411 г. и в 404 г. был сторонником олигархического переворота, но выступал за соблюдение конституции 411 г., выражавшей интересы широких кругов зажиточных афинян и передававшей им всю власть; поэтому Фукидид и Аристотель прославляют Ферамена, а крайние реакционеры называли его "котурном", τ е. двурушником, так как котурном назывался башмак, который можно обуть и на правую и на левую ногу.
[14] Клеон, сын кожевника Клеэнета, один из наиболее последовательных и талантливых вождей радикальной демократии в Афинах; боролся с Периклом, а после его смерти с Никием. Наиболее блестящим его делом было взятие Сфактерии в 425 году. Его последовательный радикализм и отсутствие аристократического воспитания вызывали злобу и ненависть в лагере аграриев, отражением чего служит оценка его личности, даваемая Фукидидом и Аристофаном. Эта оценка через Плутарха дошла до нашего времени и лишь с трудом уступает место более справедливой. Клеон умер в 422 г. под Амфиполем.
[15] Изображение Клеона в виде подхалима–раба, ухаживающего за выжившим из ума стариком–демосом, дано в комедии Аристофана "Всадники".
[16] "Опять", т. е. по образцу Перикла, установившего плату членам суда.
[17] См. Платон "Горгий" 472 А: "Никий, сын Никерата, а вместе с ним и его братья, которые посвятили треножники, стоящие один за другим длинным рядом в святилище Диониса". Посвящения Никия в делосский храм упоминаются в списках делосских амфиктионов и гиеропоев; священное посольство (архитеория) Никия в Делос относится к 417/6 году. Делосский храм Аполлона был центральным святилищем ионян.
[18] Об этом Пасифонте нам ничего неизвестно.
[19] О богатстве Никия говорит и Фукидид (VII, 86, 4): "Коринфяне боялись, что Никию, как богачу, удастся бежать при помощи подкупа". См. Лисий, речь XIX, 47: — "У Никия имущества, как предполагали, было не меньше, чем на сто талантов, и большая часть его была будто бы в наличных деньгах, а Никерат, (его сын) перед смертью сам говорил, что серебра и золота он не оставляет, а имущество, оставленное им сыну, стоило не больше 14 талантов. Ксенофонт ("О доходах", IV, 14) сообщает, что Никий сдавал в аренду в рудники 1000 рабов, получая за каждого 1 обол арендной платы в день. Ср. Ксенофонт, "Воспоминания о Сократе", II, 5, 2.
[20] Телеклид — комический поэт, современник Перикла, Сократа и Еврипида, на которых он нападал в своих пьесах.
[21] Намек на то, что Харикл -- иностранец, внесенный в списки граждан при помощи взятки.
[22] Евполид — комический поэт, современник и конкурент Аристофана. Пьеса "Марикас" была им поставлена в 421 г. и была направлена против Гипербола.
[23] Фриних — комический поэт, старший современник Аристофана. Его пьесы были наполнены резкими личными выпадами.
[24] Сикофанты — профессиональные общественные обвинители (в древности государственной прокуратуры не было); обычно они были доносчиками, шантажистами и вымогателями взяток.
[25] Стратегион — присутственное место, где заседали стратеги.
[26] У Еврипида, "Ифигения в Авлиде", 449–451.
[27] Дамон, см. "Перикл", прим. 8.
[28] Антифонт из Рамнунта — древнейший из известных нам афинских ораторов (речи его сохранились). Крайний реакционер; участвовал в перевороте 411 г.; затем был казнен народом (обрывки из его защитительной речи сохранились на папирусе). Фукидид считает его одним из самых благородных людей своего времени.
[29] См. "Аристид", 26; Фукидид, 3, 50. Как сообщает Диодор (XII, 55, 10), Пахет был недоволен первым решением афинян относительно Митилены, по которому было решено казнить всех взрослых мужчин в восставшей Митилене, и выражал радость по поводу принятия афинянами более мягкого решения; однако это не могло быть причиной его вынужденного самоубийства.
[30] Фукидид, II, 79 (здесь назван только Ксенофонт).
[31] Фукидид, III, 94–98.
[32] Делий — крепость в Беотии. Битва при Делии произошла в 424 г. (см. Фукидид, IV, 91 и сл.). Ср. Платон "Пир" 221 А, "Лахет", 181 В, Ксенофонт, "Воспоминания о Сократе", III, 5, 2, 4.
[33] См. Фукидид, IV, 53, 54; надпись: Inscr. Graecae, I, 2–е изд., № 324, строка 20, где сообщается о выдаче в 425/4 г. Никию и его товарищам по стратегии 100 талантов, — очевидно, на поход в Киферу.
[34] См. Фукидид, III. 51, 1, (427 г.)
[35] Мегарская экспедиция 427 г.: Фукидид, III, 68, IV, 109. Аристотель "Политика", V, 1302 b, 31: "Мегарцы были побеждены из–за отсутствия у них порядка и анархии". Коринфский поход 425 г. Фукидид, IV, 42 (в походе участвовали 80 кораблей, 2000 гоплитов, 200 всадников); Полиэн, I, 39, 1: "Никий, подплыв ночью к Коринфской области в том месте, где находится холм Солиг, высадил 1000 афинских гоплитов и разместил их в разных местах в засаде, а сам с флотом отплыл. Когда рассвело, он снова подошел к берегу, но уже открыто. Коринфяне с большой быстротой выбежали навстречу, чтобы помешать его высадке; тогда сидевшие в разных местах в засаде его воины выскочили оттуда и уничтожили большую часть вышедших навстречу врагов". В этой победе большую роль · сыграла конница; это были единомышленники Никия, аристократическая всадническая молодежь. Несомненно, Аристофан ("Всадники", 594–610) преувеличивает их роль в этой экспедиции:
Восхвалить хотим мы коней, наших преданных друзей…
Как на барки погрузившись, в море выплыли они.
Вышли на берег в Коринфе…
Воскликнул так тогда коринфский краб:
Посейдон! Беда! Что делать? Нам от всадников теперь
Ни в пучине, ни на море, ни на суше не уйти.
Схолиаст замечает к этому месту: "Речь идет о том, что афиняне пошли походом на Коринф и одержали под предводительством Никия победу у Кенхреи, имея 200 всадников, гоплитов и суда".
[36] Фукидид, IV, 8, 6 — 9, 14, 5.
[37] Фукидид, IV, 15, 2 — 21, 3.
[38] Фукидид, IV, 27–28. Изображение Клеона как бездарного труса и хвастуна, робеющего и колеблющегося перед необходимостью отправиться в поход и отправившегося только по принуждению, заимствовано Плутархом у Фукидида. По словам Фукидида, афинский демос относился к Клеону со снисходительным презрением, "смеясь над его пустомельством", а наиболее разумные люди радовались его отправлению в Пилос, якобы считая, что и в случае удачи и в случае неудачи они все равно будут иметь выгоду: в одном случае они победят спартанцев, в другом — избавятся от Клеона. Все это, несомненно, клевета, имеющая источником социальную и партийную враждебность к радикальной демократии и ее непримиримому вождю. С этим принужден согласиться даже Эд. Мейер, вообще иронически относящийся к "поклонникам афинской демократии": "Обещание Клеона. было отнюдь не пустомельством; план его был продуманным и вполне выполнимым… Выполнение этого плана — дело рук Демосфена; но лишь благодаря Клеону его выполнение стало возможным" (Gesch. d. Alt. IV, стр. S88).
[39] Фукидид, IV 29–40. Понятно, что враги Клеона приписывали этот успех либо случайной удаче, либо считали, что ею они обязаны одному только Демосфену, и что Клеон лишь использовал ее для увеличения своей популярности. См. Фукидид, IV, 39. 3: "Обещание Клеона [не далее, как через двадцать дней взять в плен спартанцев на Сфактерии], хотя и было безумным бредом, было выполнено". У Аристофана ("Всадники", 54 и сл.) Демосфен говорит:
Вот недавно так
Крутую кашу заварил я в Пилосе,
Лаконскую. Негодник подскочил, схватил
И господину всю мою стряпню поднес.
Вряд ли нужно доказывать тенденциозный характер этих оценок.
[40] "Птицы", стих 639 и сл.
[41] "Одиссея", IV, стих 229–230.
[42] О смерти Клеона и Брасида и стремлении обеих сторон к миру см. Фукидид, V, 16, 1; Аристофан, "Мир", особенно стих 269 (о Клеоне):
Пропал толкач афинский знаменитейший,
Погиб кожевник, что толок Элладу всю
В огромной ступке.
О перемирии сообщает Фукидид, IV, 118, 11–119, 2, где приводится и самый текст договора.
[43] Заключение мира, текст договора, см. Фукидид, V, 17, 3–19; ниже, "Алкивиад", 14.
[44] Союз между афинянами и лакедемонянами: Фукидид, V, 21–24. Союзный договор был начертан на той же стеле, что и договор о мире: Фукидид, V, 56, 3. О взятке, данной по словам Феофраста Никием, Эд. Мейер (Gesch. d Alt IV, стр. 466) замечает следующее: "Феофраст, применяя в высшей степени характерный для перипатетической литературы прием, объясняет решение Спарты… подкупом, со стороны Никия".
[45] Об этом соперничестве см. Фукидид, V, 43, 2.
[46] Срытие укреплений Панакта: Фукидид, V, 39, 3. Отказ возвратить Амфиполь: Фукидид, V, 46, 2.
[47] Этот инцидент заимствован у Фукидида, V, 44, 3–45; см. "Алкивиад", 14.
[48] Посольство Никия в Спарту: V, 46, 1–4. Неудача предшествующих переговоров и усиление в Пелопоннесе демократии, сочувствующей афинскому государственному строю, отразились на борьбе в Спарте двух партий: партии, возглавлявшейся царским домом Агиадов, стоявшей за сближение с Афинами, и партии Еврипонтидов, стоявшей за сближение с заклятым врагом Афин, их соседом Беотией. Верх теперь берет вторая партия, руководимая эфором Ксенаром. О договоре 420 г. между афинянами, с одной стороны, и аргивянами, элейцами и мантинейцами, с другой, см. ниже, "Алкивиад", прим. 46. Об упоминаемом здесь морском походе нам больше ничего не известно; источником Плутарха здесь не мог быть и сиракузянин Филист. Упоминаемый у Фукидида (V, 52, 2) поход Алкивиада с небольшим отрядом в Патры и Ахею ничего общего с этим походом не имеет. Очень сходный рассказ мы находим у Фукидида, VI, 105: "Афиняне пришли на помощь аргивянам с тридцатью кораблями: это было явным нарушением мирного договора с лакедемонянами. До этого времени они грабили… остальные части Пелопоннеса и не участвовали в высадках аргивян и мантинейцев в Лаконию… Теперь под начальством Пифодора, Лесподия и Демарата они, высадившись в лимерcкий Эиидавр у Прасий и другие места Лаконии, опустошали эту страну". Однако этот поход относится к 414, а не к 419 г.; в 419 г. такое прямое нарушение договора с лакедемонянами совершенно невероятно. Очевидно, Плутарх просто спутал события 419 г. с событиями 414 г.
[49] Характерный образец довольно безвкусной реторики гоогианского стиля, основанной на шкусственных антитезах: "не дерзкий вследствие силы, а сильный вследствие дерзости"; "слава этого человека бесславие для его города".
[50] Ср. "Алкивиад", 13, "Аристид", 9; Фукидид, VIII, 73, 2: "Какого–то афинянина Гипербола, подлого человека, изгнанного остракизмом не из страха перед его влиянием и почетом, а за его низость и за то, что был позором для государства, самосцы убили [в 411 г., во время олигархического восстания]". Феопомп, fr. 98 Gr. — H.; Феопомп в 10–ой книге "Истории Филиппа" утверждает, что Гипербол был убит, пав жертвой прибывших из Афин его врагов; "труп его был положен в мешок и брошен в море… Гипербол пробыл в изгнании 6 лет. Он отправился в Самос и поселился здесь". (Отсюда видно, что это изгнание имело место в 417 г.). Ср. Аристотель "Афинская полития", 22; Филохор, fr. 79b: "Повидимому, из людей незнатных один только Гипербол был изгнан посредством остракизма за нечестность своего образа действий, а не из–за подозрений в тираннических замыслах. После него и прекратился этот обычай", Андокид, фр. б: Андокид говорит: "Мне даже стыдно говорить о Гиперболе: отец его клейменый, и еще до сих пор работает, будучи рабом, на государственном монетном дворе, а сам он, будучи иностранцем и варваром, занимается изготовлением ламп". Подлинность этой утраченной ныне речи Андокида, однако, основательно заподозрена нынешними учеными: Эд. Мейер (IV, стр. 492) считает, что ее автором был писатель IV века и что речь эта тождественна с речью, вложенной в уста Феака (см. ниже). Насколько значительной была роль Гипербола в народном собрании, мы можем видеть из сохранившихся до нашего времени двух постановлений народного собрания (IQ 1а 84 и 95), в которых он выступает докладчиком.
Упоминаемого здесь Феака мы встречаем в роли афинского посла в Италии и в Сицилии в 422 г. (Фукидид, V, 4), где он развил большую дипломатическую деятельность. Он был в это время действительно очень популярным народным оратором, см. Аристофан, "Всадники", 1375:
Я говорю о мальчиках накрашенных,
Что так стрекочут, сев друг с другом рядышком:
Феак велик, он спас себя умением,
Искусен, смел в сужденьях силлогических,
Отличен риторически, типически,
Критически остер и полемически.
Схолиаст замечает к этому месту: "Этот Феак замечательный оратор; он был оправдан, хотя и подлежал смертной казни как пойманный на месте преступления". См. также "Алкивиад", гл. 13 и приводимые там слова Евполида. Эд Мейер полагает, что приведенный выше фрагмент из речи оратора IV века, приписываемой Андокиду, взят из речи, упомянутой в биографии Алкивиада, гл. 13, и вложенной в уста знаменитому оратору Феаку, что и привело Феофраста к неправильному заключению, будто противником Алкивиада и Гипербола был не Никий, а Феак.,
[51] Платон — афинский комический поэт, писавший между 428 и 390 годом. Его комедии имели политический и пародический характер.
[52] Плутарх, очевидно, спутал Гиппарха, сына Харма, из Коллита, родственника тираннов, изгнанного в 487/6 г. (Аристотель, "Афинская полития", 22, 4), и Ксантиппа из Xоларга, изгнанного в 485/4 г. (там же, 22,6).
[53] "Первым стратегом вместе с Алкивиадом и Ламахом": это означает только, что Никий вместе с другими двумя получил неограниченные полномочия (στρατηγός αυτοκρατωρί Фукидид, VI, 8, 2, ср. Андокид 1, 11), а не то, что он был первым из этих трех стратегов: как мы узнаем из § 14, первым был Алкивиад, а вторым- Никий. Отчеты казначеев о двукратной выдаче сумм "стратегам Алкивиаду, Ламаху и Никию, отправляющимся в Сицилию", дошли до нас на камне (Tod, № 75, стр. 40–50). Два постановления народного собрания о посылке эскадры в Сицилию (Tod, № 77 А и В) приведены ниже, "Алкивиад", прим, 77. О выступлениях Никия против отправки экспедиции и его борьбе с Алкивиадом, см. Фукидид, VI, 9–14, 15. 2. 20–23; Диодор, XII, 83: "Никий, сын Никерата, пользовавшийся величайшим уважением сограждан за свои достоинства, не советовал итти походом в Сицилию: он говорил, что невозможно в одно и то же время и воевать с лакедемонянами, и высылать большие силы за море; не могут афиняне, у которых нехватало сил для захвата гегемонии над эллинами, надеяться завладеть обширнейшим в мире островом; карфагеняне, имея величайшую власть и неоднократно пытавшиеся это сделать, не смогли овладеть островом, а афиняне, далеко отстающие от карфагенян по своим силам, хотят завоевать оружием лучший из островов… Во главе державшихся противоположной точки зрения стоял Алкивиад". См. "Алкивиад", гл. 17 с пр. 62–66.
[54] См ниже, "Алкивиад", гл. 19, прим. 74–75.
[55] "Алкивиад", прим. 67.
[56] См. ниже, "Алкивиад", прим. 71, 72.
[57] Экспедиция отправилась при архонте Аримнесте (416/5 г.) в середине лета, Фукидид, Vi. 30, 1; Исей, VI, 14 (здесь дата). О разногласиях между стратегами: Фукидид, VI, 47.
[58] По мнению греков, боги часто, желая обмануть людей, дают предсказания, которые исполняются в совершенно неожиданном виде, так что оракул превращается в насмешку над вопрошающими (см., напр., предсказание Крезу). Обычный тип таких предсказаний это pars pro toto: Гиппию снилось, что он обнимает свою мать: предсказатели истолковали этот сон в том смысле, что он вернется на родину–мать, в Аттику. В действительности при высадке в Аттику ν Гиппия выпал зуб и упал на землю: это и было исполнением предсказания (зуб вместо всего человека). Такого же типа рассказ мы имеем и в нашем месте (имя вместо самого человека).
[59] В 353 г. до н. э. философ афинянин Калипп, ближайший друг и ксен сицилийского тиранна Диона, возглавив восстание против тиранна, приказал наемникам Диона убить его и стал сам во главе государства. Плутарх, "Дион", 54–57;. Непот, "Дион" 9; Платон, VII письмо, 334 А и С.; Диодор, XVI, 31, 7.
[60] Фукидид, VI, 53; "Алкивиад", 21.
[61] См. Фукидид, VI, 65. Сикулы ·- туземное племя, переселившееся в Сицилию из Италии (Фукидид, VI, 2).
[62] О взятии Гиккара — Фукидид, VI, 62, Диодор, XIII, 6: "Стратеги, бывшие в Сицилии, поплыв вдоль берега вместе с афинским войском в Эгесту, взяли сицилийский городок Гиккары и выручили от продажи добычи 100 талантов. Получив сверх того еще 30 талантов от жителей Эгесты, поплыли в Катану". О прочих описанных здесь операциях, см. Фукидид, VI, 67–75, ср. VI, 42, 3.
[63] Победа над сиракузянами: Фукидид, VI, 97, Диодор, XIII, 7: "Из Катаны Никий и Ламах, афинские стратеги, после того как к ним прибыли из Афин 250 всадников и 300 талантов серебром, поплыли с войском к Сиракузам. Причалив к городу ночью, они захватили Эпиполы, не будучи замечены сиракузцами. Узнав об этом, сиракузцы спешно вышли им навстречу и, потеряв 300 воинов, были загнаны в город. Затем, после того как к афинянам прибыли из Эгесты 300 всадников и от сикулов 250 всадников, у них оказалось всего 800 всадников. Они построили укрепление близ Лабдал, окружили город Сиракузы укреплениями и внушили сиракузцам большой страх".
[64] Болезнь Никия, Фукидид, VI, 102; VII, 16, 1. Рассказ о смерти Ламаха не содержится в других источниках и представляет собой ценное дополнение к Фукидиду, заимствованное у Филиста (см. Эд. Мейер, Gesch. d. Alt. V, стр. 541). Переход всей власти к Никию — см. Фукидид VI, 101.
[65] Гилипп, сын Клеандрида, участвовавшего в походе на Афины в 445 г. См. "Перикл", гл. 22; "Лисандр", гл. 16–17.
[66] Спартанцы должны были вести суровый образ жизни; обычай предписывал им носить зимой и летом один и тот же же грубый плащ — трибон, брить усы, не брить бороды и носить длинные волосы и посох.
[67] Переговоры сиракузян с Никием о мире: Фукидид, VI, 103, 3; народное собрание сиракузян о мире: Фукидид, VII, 2, 2; победа над Гилиппом: Фукидид, VII, 5, 1–3; рассказ о смерти Гонгила не содержится в других источниках и заимствован, вероятно, у Филиста (см. прим. 61). Постройка поперечной стены: Фукидид, VII, 5, ι; 6, 4; дальнейшие неудачи афинян: Фукидид, VII, 6.
[68] Письмо в Афины: Фукидид, VII, 8–15, Диодор, XIII, 8, 6–7.
[69] Фукидид, VII, 16, 1: "Афиняне, заслушав письмо, не освободили Никия от должности, но до прибытия вновь выбранных товарищей по должности, выбрали ему в товарищи двух афинян, находившихся в его войске, Менандра и Евфидема, чтобы ему не приходилось одному больному напрягать свои силы". Менандр здесь впервые выступает на политическую арену; Евфидем был одним из тех, кто клялся на верность Никиеву миру и чьи имена записаны под мирным договором (Фукидид, V, 19, 2; 24, 1).
[70] См. Фукидид, VII, 39, 2. Сиракузяне уходили с кораблей в город на рынок завтракать, и афиняне считали себя в это время в безопасности. Аристон предложил городским властям перенести рынок на берег моря, о чем не знали афиняне. Быстро позавтракав на берегу, сиракузяне тотчас же снова сели на суда, напали на неожидающих их афинян и одержали победу.
[71] Захват Гилиппом Племмирия: Фукидид, VII, 24. Поражение в морском бою: Фукидид, VII, 38–41; Диодор, XIII, 9. По Диодору, причиной поражения афиняи было то, что афиняне, сидевшие в укреплениях, вышли и спустились к морю, чтобы смотреть на морской бой, а в это время сиракузяне захватили укрепления, защищаемые лишь небольшим числом воинов.
[72] О событиях, описанных в этой главе, см. Фукидид, VII, 43–44.
[73] Здесь имеются в виду материалисты вообще; эта характеристика, ставшая трафаретной в эллинистическо–римское время, имела в виду в первую голову Демокрита, Эпикура и их последователей, утверждавших, что все в природе происходит в силу внутренней естественной необходимости, а не по произволу разумного божественного существа, заботящегося о людях. К Анаксагору эта характеристика не вполне подходит, так как он признавал некий разум, организующий вселенную, хотя и отводил ему скромную роль перводвигателя (см. "Лисандр", прим. 46). Протагор из Абдеры, живший в эпоху Пелопоннесской войны, утверждал, что о божестве ничего не возможно знать и что мир насквозь субъективен (исключая лишь материю, как принцип). Подробнее о Протагоре см. выше, 'биография Перикла, прим. 170. Сократ был казнен в 399 г.; официальной причиной было отрицание государственных божеств и воспитание учеников в духе непослушания родителям; в действительности решающую роль играли антидемократические настроения Сократа, см. "Алкивиад", пр. 20. Платон, а вслед за ним Аристотель сделали попытку соединить завоевания материалистической науки со своими идеалистическими предпосылками. Это был довольно беспомощный и. противоречивый эклектизм, но он дал возможность использозать материалистическую науку религиозно и идеалистически настроенным людям.
[74] Плутарх, "Дион", 25; Непот, "Дион", 5.
[75] Автоклид, афинянин, повидимому, член коллегии экзегетов (толкователей религиозной традиции). Сначала эта традиция была устной; затем, в IV в. появилась потребность в записи этой традиции. Эту задачу и выполнял Автоклид.
[76] О событиях, описанных в 22 и 23 главах, см. Фукидид, VII, 48–50; Диодор, XIII, 12, 2.
[77] О событиях, описанных в 24 и 25 главах, см. Фукидид, VII, 59; 60; 69, 3; 71; Диодор, XIII, 15–17.
[78] См. Фукидид, VII, 73, 3; 74, 1; Полиэн, 1, 43, 2: "Афиняне… решили ночью бежать. Сиракузяне, принеся жертвоприношения по случаю победы, пьяные заснули. Гермократ не мог вывести в бой пьяных и сонных; поэтому он подослал к Никию перебежчика, который должен был сказать ему, что он послан теми же сторонниками Никия, которые и до того времени сообщали ему обо всем происходящем: "Если ты, — сказал Никию перебежчик, — выйдешь в море ночью, то ты натолкнешься на засады. Никий поверил ему и стал ждать утра, не двигая с места войска. Гермократ же, когда сиракузяне в достаточной мере выспались, поднял их" и т. д. По Диодору (XIII, 18), Гермократ хотел занять выходы из гавани ночью, но "стратеги его не послушались, так как многие из воинов были ранены, и притом все после сражения были крайне измучены. Поэтому он послал каких–то всадников в афинский лагерь" и т. д.
[79] См. Фукидид, VII, 75–85; Диодор, XIII, 19; "Сиракузяне… выведя на сушу весь экипаж триэр и вооружив их тяжелыми доспехами, со всем своим войском преследовали афинян, вступая с ними в бой и мешая им итти вперед. Три дня они следовали за афинянами; окружив их со всех сторон, они лишили их возможности двигаться по направлению к союзной Катане и вынудили их повернуть назад и пойти по Элорийской равнине. У реки Асинара сиракузяне окружили их, убили 18000 и взяли в плен 7000, в том числе стратегов Демосфена и Никия; прочие же были захвачены воинами [для продажи в рабство]".
[80] Метагейтнион — второй месяц аттического календаря, обычно приходившийся на сентябрь См Фукидид, VII, 79, 3.
[81] См. Диодор, XIII, 106, 10.
[82] См. "Лисандр", 16; Диодор, XIII, 106, 8–9.
[83] Смерть Никия: Фукидид, VII, 86; Диодор, XIII, 20–33 У Диодора сначала некто Николай, сам лишившийся детей по вине афинян, в длинной речи (20–28) просит их помиловать. Ему отвечает Гилипп также длинной речью (28–32), требуя жестокой расправы с афинянами. В других источниках роль Гилиппа противоположная. Поведение Никия афиняне считали недостойной трусостью. См. Павсаний, I, 29, 12: "Имена погибших в Сицилии [начертаны на стеле] Здесь записаны стратеги, кроме Никия, и [отдельно от них] рядовые воины–граждане вместе с платейцами. Никий же пропущен по причине, указанной Филистом, слова которого я здесь повторяю: Филист утверждает, что Демосфен заключил мир для других, а не для себя — когда он увидел, что ему приходится сдаться в плен, он пытался покончить самоубийством. Никий же сдался добровольно; поэтому его имя не было начертано на стеле, так как было признано, что он — добровольный пленник, а не доблестный воин".
[84] Афиняне в каменоломнях: Фукидид, VII, 87; Диодор, XIII, 33. Здесь Диодор замечает, что "наиболее воспитанные из афинян, заключенные в каменоломнях, были похищены и таким образом их жизнь была спасена, а остальные, претерпев ужасные страдания в заключении, погибли жалкой смертью".
[85] Котила — мера сыпучих веществ. Примерно 0,27 л. (В книге текст примечания отсутствует.)