3. ЭЛЕГИИ ЛИГДАМА
ВСТУПЛЕНИЕ
(III, 3)
(ВОЛЬНАЯ ВАРИАЦИЯ)
Напрасно осыпал я жертвенник цветами,
Напрасно фимиам курил пред алтарями,
Напрасно!.. Делии еще с Тибуллом нет!
Бессмертны, слышали вы скромный мой обет?
Молил ли вас когда о почестях и злате,
Желал ли обитать во мраморной палате?
К чему мне пажитей обширная земля,
Златыми класами венчанные поля
И стадо кобылиц, рабами охраненно?..
О бедности молил, с тобою разделенной,
Молил, чтоб смерть меня застала при тебе,
Хоть нища, но с тобой!.. К чему желать себе
Богатства Азии или волов дебелых!
Ужели более мы дней сочтем веселых
В садах и в храминах, где дивный ряд столбов
Иссечен хитростью наемных пришлецов,
Где всё один порфир Тенара и Кариста,
Помосты мраморны и урны злата чиста,
Луга пространные, где силою трудов
Легла священна тень от кедровых лесов?
К чему эритрские жемчужины бесценны
И руна тирские, багрянцем напоенны?
В богатстве ль счастие? В нем призрак, тщетный вид,
Мудрец от лар своих за златом не бежит,
Колен пред случаем вовек не преклоняет
И в хижине своей с фортуной обитает.
И бедность, Делия, мне радостна с тобой!
Тот кров соломенный, Тибуллу золотой,
Под коим сопряжен любовию с тобою,
Стократ благословен!.. Но если предо мною
Бессмертные весов судьбы не преклонят,
Утешит ли тогда сей Рим, сей пышный град?
Ах, нет! И золото блестящего Пактола,
И громкий славы шум, и самый блеск престола
Без Делии - ничто, а с ней и куща - храм,
Безвестность, нищета завидны небесам!
О, дочь Сатурнова, услышь мое моленье,
И ты, любови мать! Когда же Парк сужденье,
Когда суровых сестр противно вретено
И Делией владеть Тибуллу не дано,
Пускай теперь сойду во области Плутона,
Где блата топкие и воды Ахерона
Широкой цепию вкруг ада облежат,
Где беспробудным сном печальны тени спят.
Перев. К. Батюшков
НЕЭРЕ
(III, 1)
Марта календы пришли, и римлянин праздник встречает
(Прадед его в старину днем этим год начинал);
Всюду сегодня летят вереницею пышной подарки,
Сыплются по площадям и по нарядным домам.
Почесть какую воздать, Пиериды, прекрасной Неэре, -
Нашей, не нашей - как знать? - всё же любимой вовек?
Нежных красавиц на песнь, а жадных на золото ловят:
Что ж! коль достойна стихов - пусть веселится стихам.
Желтым пергаментом я оберну белоснежную книжку,
С кожи очистив сперва пемзою пепельный пух;
Сверху на тонком листе папируса сделаю надпись,
Чтобы те буквы векам имя вещали твое,
А на обоих концах раскрашу рога я у палки:
Следует именно так песни любви подносить.
Вы же, о музы, творцы стихов моих, - я умоляю
Тенью кастальскою вас и пиерийской струей, -
Мчитесь к любимой моей и вручите изящную книжку:
Да не поблекнет ничто в радостных красках ее.
Дева ответит тогда, любим ли я равною страстью,
Или слабей, чем люблю, или совсем позабыт.
Прежде всего воздайте ей честь сердечным приветом
И передайте затем тихо такие слова:
"Некогда муж, а теперь только брат недоступной Неэры
Молит тебя этот дар малый принять от него
И уверяет, что ты останешься жизни дороже,
Будешь ли нежной женой или далекой сестрой.
Лучше будь мне женой: унесет надежду на это
Лишь после смерти моей в Дитовом царстве река".
Перев. Л. Остроумов
* * *
(III, 2)
С сердцем железным был тот, кто у девушки отнял впервые
Юношу иль у него силой любимую взял.
Был бессердечен и тот, кого тоска не сломила,
Кто в состоянье был жить даже в разлуке с женой.
Тут уже твердости мне не хватит, тупое терпенье
Мне не по силам: тоска крепкие рушит сердца.
Не постыжусь я правду сказать и смело сознаюсь
В том, что полна моя жизнь множеством горьких обид.
Что же! Когда наконец я тенью прозрачною стану,
Черная скроет зола бледные кости мои,
Пусть и Неэра придет, распустив свои длинные кудри,
Пусть над костром роковым в горести плачет она.
С матерью милой она пусть придет - со спутницей в скорби:
Зятя оплачет она, мужа оплачет жена.
Манам моим мольбу вознеся и душе помолившись,
Благочестиво затем руки водою омыв,
Всё, что от плоти моей останется, - белые кости -
Вместе они соберут, черные платья надев.
А подобравши, сперва оросят многолетним Лиэем
И белоснежным потом их окропят молоком;
Влажные кости они полотняным покровом осушат
И, осушив, наконец сложат во мраморный склеп.
Будут пролиты там товары богатой Панхеи,
Всё, что Ассирия даст и аравийский Восток;
Слезы прольются тогда, посвященные памяти нашей:
Так бы хотел опочить я, обратившись во прах.
Надпись пускай огласит причину печальной кончины,
Пусть на гробнице моей каждый прохожий прочтет:
"Здесь почиет Лигдам: тоска и скорбь о Неэре,
Злая разлука с женой гибель ему принесли".
Перев. Л. Остроумов
* * *
(III, 3)
Много ли проку, что я, отягчая обетами небо,
Часто мольбы вознося, ладан обильный куря,
Вовсе прошу не о том, чтоб из мраморных пышных чертогов
Дома, известного всем, мне выходить по утрам,
Чтобы побольше волы мне югеров перепахали
И всеблагая земля пышный дала урожай,
Но лишь о том, чтоб с Неэрой делить все радости жизни,
Чтобы на лоне ее старость угасла моя
В час, когда наконец, распростившись с прожитыми днями,
Я без одежды земной сяду в летейский челнок?
Разве поможет тогда мне золота грузная тяжесть
Или могучая новь, взрытая сотней волов?
Разве поможет дворец, что стоит на фригийских колоннах, -
Хоть на твоих, о Тенар, хоть на твоих, о Карист,
Или сады во дворцах, подобные рощам священным,
Или поток золотой, или же мраморный пол?
Жемчуг ли радость мне даст, с берегов эритрейских добытый,
Шерсть ли, чей пламенный цвет - пурпур сидонских пучин, -
Все, что пленяет толпу? Но блага эти рождают
Зависть: многое, верь, любит бессмысленно чернь.
Нет, не богатство целит и заботы и души людские:
Ибо Фортуна в веках прихотью правит своей.
Пусть даже бедность с тобой мне будет отрадна, Неэра,
А без тебя не хочу царской казною владеть.
О, белоснежный рассвет, который тебя возвратит мне!
О, мой счастливейший день! Он мне четырежды мил.
Если же просьбам любви о сладком твоем возвращенье
С неблагосклонной душой внемлет неласковый бог,
Мне не поможет ни власть, ни Лидии брег златоносный,
Ни драгоценности все на беспредельной земле.
Пусть их желает другой, а мне да позволено будет
В бедности весело жить с милой моею женой.
Так снизойди же, склонись, Сатурния, к робким моленьям.
В створке жемчужной плыви ты, о Киприда, ко мне!
Если ж ее не вернут судьба и суровые сестры,
Вечно ведущие нить, ткущие будущий день, -
К черным болотам меня и к рекам Дита унылым
Бледный пусть Орк призовет, вялых владыка пучин.
Перев. Л. Остроумов
* * *
(III, 4)
Лучшего жду от богов! Да не сбудутся те сновиденья,
Что во вчерашнюю ночь мой отравляли покой!
Прочь вы, лживые сны, сокройтесь вы, мнимые лики,
Бросьте доверья к себе в разуме нашем искать.
Боги правду гласят, и гласят, по слову этрусков,
Нам о грядущей судьбе недра разъятые жертв;
Сны безрассудной толпой играют в обманчивом мраке,
Ложью внушая своей ужас трусливой душе.
Смертных же суетный род ублажить видения ночи
Полбой святою спешит, солью трескучей смирить.
Всё же, хотят ли внимать наставлениям истины люди
Иль доверяют они лживым обманчивым снам,
Да обезвредит теперь ночные тревоги Люцина,
В призрак пускай обратит мой незаслуженный страх,
Ибо совесть моя чиста от позорных поступков,
Да и богов не хулил благочестивый язык.
Но, хоть по своду небес промчалась на черной квадриге
Ночь и в лазурной реке оси омыла колес,
Не усыпил меня бог, исцеляющий душу больную:
Сон не подходит к домам, где обитает печаль,
Только когда восходил лучезарный Феб на востоке,
Очи усталые мне поздний овеял покой.
Юноша светлый, обвив чело целомудренным лавром,
Вижу, в жилище мое тихой стопою вошел;
Лика прекрасней его даже древние дни не видали,
И человеческий дом гостя такого не знал.
Пышные кудри лились на стройную шею, струились
Капли сирийской росы с благоуханных волос.
Весь он сиял, как Луна, дитя Латоны, сияет,
И розовело слегка снежное тело его.
Так у невесты, впервой приведенной к мужу младому,
Красит румянец живой нежных ланит белизну;
Так горит амарант, средь белых лилий вплетенный,
Светлого яблока так осенью пурпур горит.
Шел он, и вкруг его ног струилась длинная палла,
И покрывала она светлое тело его.
Редкой работы была из золота и черепахи
Лира, которую он левой рукою держал.
Сразу, представ предо мной, он плектром из кости слоновой
Струн коснувшись, запел звонко отрадную песнь.
Но, прекративши затем перекличку напева и пальцев,
Сладостным голосом речь молвил печальную он:
"Здравствуй, любимец богов: к доподлинно чистым поэтам
Феб, Пиреиды и Вакх милости вечной полны.
Но ни Вакх, что Семелой рожден, ни искусные сестры
Не в состоянии знать тайну грядущих часов.
Мне же дозволил отец открывать веления рока:
Видят далеко в веках зоркие очи мои.
Сих прорицаний слова принимай за чистую правду,
Ибо у Цинтия, знай, истина льется из уст.
Та, что тебе дорога и дороже, чем матери дочка,
Чем молодая жена страстному мужу ее,
Ради которой ты мольбой властителей неба тревожишь,
Та, что мешает тебе дни без тревог проводить,
И, когда сон своим темным плащом тебя покрывает,
Мучит напрасно толпой лживых видений ночных,
Та, кого песни твои за красу прославляют, - Неэра
Предпочитает себе мужа иного найти;
Душу преступную ей томят иные мечтанья:
Твой добродетельный дом скучен Неэре твоей.
О, безжалостный род, вероломное женское племя!
О, пусть неверной жене гибель измена несет!
Всё же смягчится она: изменчиво женское сердце;
Только со страстной мольбой руки ты к ней простирай.
Грозный Амур научил презирать и труды и лишенья,
Грозный Амур приучил стойко побои сносить.
Некогда сам я пас Адмета белое стадо.
И не для шутки пустой сложен об этом рассказ:
Помню, не стало уж сил мне тешиться звонкой кифарой,
Струнам певучим я в лад голосом вторить не мог,
Но без конца в эти дни играл на пастушеской дудке,
Я - Юпитера сын, гордой Латоны дитя.
Нет, ты не знаешь любви, о юноша, если не можешь
Злую терпеть госпожу, брачные цепи носить;
Так не смущайся же впредь обращаться к жалобам нежным:
Сердце жестокое ты слезной мольбою смягчишь.
Если же в храмах святых оракулы правду вещают,
То от лица моего речь вот что ты ей предскажи:
"В этом супружестве, знай, тебе посылает сам Делий
Счастье: пора перестать мужа иного искать".
Молвил - и сон отлетел, и всей грудью глубоко вздохнул я.
О, если б мне не видать столько печали и зла!
Мог ли я думать, что ты взаимные клятвы нарушишь
Иль что проступок такой в сердце гнездится твоем:
Ведь не пучины тебя пустынного моря родили,
И не Химера, чья пасть мечет жестокий огонь,
И не собака из бездн, с обвитой гадами шеей,
С грозной тройной головой, с жалами трех языков,
Ведь не Скиллой, чей стан оплетен свирепыми псами,
Или не хищною ты львицей была зачата;
Ты не на Скифской земле родилась, не на Сирте коварном,
Но в утонченном дому, где не злодеи живут, -
Мать, превзошедшая всех добротою своей несказанной,
Мягкосердечный отец, с кем не сравнится другой.
Пусть эти страшные сны мне бог ко благу направит,
Теплым дыханием Нот их без следа разнесет!
Перев. Л. Остроумов
* * *
(III, 5)
Вас полонили, друзья, ключевые этрусские воды,
Воды, к которым пути в знойные дни не ищи;
В дни же, когда земля весенним пурпуром блещет,
Байским священным струям не уступают они.
Мне ж Персефона, увы, недобрый час предвещает;
Сжалься, богиня, молю, - юность невинна моя!
Доброй Богини святых радений, мужам недоступных,
Я не пытался открыть, дерзким желаньем смущен,
Не наливала рука в стакан смертоносных напитков,
Я роковых порошков не подсыпал никому;
Не поджигал по ночам святотатственным пламенем храма,
Не волновал никогда сердце преступной мечтой
Или, в безумной душе замышляя злодейскую распрю,
Бреда кощунственных слов не возносил на богов.
Не осквернила еще седина мои черные кудри,
И не подкралась ко мне старость походкой хромой.
День рождения мой впервые увидел родитель
В год, как обоих сразил консулов день роковой.
Много ли пользы - срывать с лозы недозрелые грозди,
Злою рукою ломать первую завязь плодов?
О, пощадите меня, властители заводей бледных,
Боги, которым вручен третьего царства престол!
Пусть Елисейские мне поля увидеть придется,
Встретить на Лете челнок и Киммерии пруды,
Только когда испещрит мне лицо морщинами старость
И о былых временах сказывать внукам начну.
Если б томительный жар меня лишь пугал понапрасну!
Три пятидневья уже тело страдает мое.
Вы же этрусских ключей божества прославляете ныне,
Неторопливой рукой плещетесь в тихой воде.
Счастливы будьте и нас в блаженстве своем не забудьте,
Буду ли жив я еще или уж час. мой настал.
Диту во здравье мое чернорунных овец посвящайте,
В чашах несите вино, с белым смешав молоком.
Перев. Л. Остроумов
* * *
(III, 6)
Либер пресветлый, приди (да будут с тобою вовеки
Лозы таинств твоих, плющ да венчает чело),
Прочь унеси мою скорбь, исцелив ее чашей своею:
Часто подарки твои в нас побеждают любовь.
Милый мой мальчик, стакан благородным да полнится Вакхом,
Щедрой рукою для нас струи фалернского лей!
Тяжких трудов и забот сокройся, проклятое племя,
Делий да блещет средь нас нежными крыльями птиц!
Вы ж, дорогие друзья, предложенный лад соблюдайте:
Буду я вашим вождем, будь мне соратником, гость.
Если же винную брань тихоня какой-нибудь бросит,
Пусть обморочит его милая дева тайком.
Бог этот полнит нам дух, необузданных он укрощает,
Деве-владычице их в полную власть отдает,
Он и армянских тигриц и львиц темно-желтых смиряет,
Неукротимым зверям нежность вливает в сердца.
В этом силен и Амур. Но у Вакха просите подарков:
Пользу кому же из вас кубок сухой принесет?
Милостив Либер идет и вовсе суров не бывает
С теми, кто радостно чтит бога и влагу его.
Сходит он гневен лишь к тем, которые слишком угрюмы:
Тот, кто боится сердить гневного бога, - да пьет!
Как он ужасен порой и каким он грозит наказаньем,
Учит кадмейская мать страшной добычей своей.
Но да умчится от нас далеко этот страх, а иная
Да испытает, как зол в гневе обиженный бог...
Глупый, чего я прошу? Безрассудные эти желанья
Тучи воздушные, вихрь да разнесут над землей!
Хоть не осталось любви ко мне в твоем сердце, Неэра,
Счастлива будь, и светлы судьбы да будут твои.
Мы же сегодня досуг отдадим беззаботному пиру:
После бесчисленных бед выдался радостный день.
Горе мне! Трудно теперь притворяться беспечно-веселым,
Трудно шутить за столом, если на сердце печаль,
Горько губы мои улыбкой притворной кривятся,
Горько у хмурых людей пьяные речи звучат.
Жалкий, о чем я молю? Да сокроются злые заботы:
Скорбные, отче Леней, ты ненавидишь слова...
Плакала некогда ты над обманом Тезея, критянка,
Брошена им и одна средь незнакомых морей.
Дочка Миноса, была ты воспета ученым Катуллом,
Мужа преступного он неблагодарность явил.
Вам же я ныне скажу: блажен, кто из горя чужого
Опыт полезный извлек, как своего избежать.
Пусть же вас в плен не возьмут вкруг шеи обвитые руки,
Пусть вас лукавой мольбой лживый язык не смутит.
Если же лгунья тебе поклянется глазами своими,
Даже Юноной своей или Венерой своей,
Ты ей нимало не верь: смеется над клятвой влюбленных
Мудрый Юпитер, велит ветру развеять ее.
Так для чего ж без конца я на хитрые девичьи речи
Жалуюсь? Прочь от меня, скука серьезных речей!
Как бы хотел я с тобой покоиться долгою ночью,
Только с тобою одной долгие дни проводить,
О вероломный мой друг, о достойного враг недостойный,
О вероломный мой враг, - все же любимый навек!
Вакх обожает наяд: что медлишь, ленивый прислужник?
Хмель многолетний вина Марция влагой разбавь!
Если от пира сбежит красавица вздорная эта,
Жадным волненьем горя новое ложе познать,
Целую ночь напролет не буду вздыхать я, горюя.
Ну же, мой мальчик, скорей крепкого в чашу мне лей!
Мне уж давно надлежит, обрызгав нардом сирийским
Голову, на волоса свежий венок возложить.
Перев. Л. Остроумов