ОВИДИЙ
* * *
( Amores, II, 16)
Близ Сульмона, в Пелигнском имении ныне живу я;
Мал городок, но зато воздух от влаги здоров.
Здесь, несмотря на лучи раскаленные жаркого солнца
И на сиянье в ночи звезд Икарийского пса,
Нивы Пелигнские быстрой водой орошаются щедро
И зеленеет трава на плодоносной земле.
Почва обильна дарами Цереры, обильней лозами;
На разрыхленной земле маслина тоже растет.
Благодаря ручейкам, протекающим между травою,
Влажную землю собой дерн затеняет совсем.
Но мое пламя далеко... иль нет! я, пожалуй, ошибся:
Пламя-то здесь, но зато той, кто зажгла его, нет.
Если бы меж Диоскуров на небо меня поместили,
Я б не хотел без нее быть на самих небесах.
Пусть не находят покоя и в самой могиле суровой
Те, кто прорезали мир множеством дальних путей.
Или зачем для мужчин они не дали в спутницы женщин,
Если уж нужно для них множество дальних путей.
Право, тогда для меня, если б с милою сердцу подругой
В Альпах суровых я был, гладким казался бы путь.
С нею решился бы я и Ливийские Сирты проехать,
И подставлять паруса даже и сильным ветрам;
Девы, из груди которой чудовища страшные лают,
Бухты Малей кривой я не боялся б тогда;
Я не страшился б Харибды, суда беспощадно губящей,
То поглощая в себя, то возвращая волну.
Если же бурные ветры Нептуна совсем одолеют
И унесутся волной боги-спасители прочь,
Ты белоснежной рукой обвей мою сильную шею,
И драгоценный свой груз вынесу я без труда.
Часто для Геро Леандр проплывал темно-синие волны;
Он бы проплыл и в ту ночь, но слишком был путь.
А без тебя, хоть живу я в полях, виноградом обильных,
Хоть орошают вокруг злачные нивы ручьи,
Хоть земледелец отводит в каналы текущую влагу
И ветерок шелестит в темных вершинах дерев,
Кажется мне, вдыхаю не воздух здоровый Пелигна,
Что не на родине я, в вилле отцовской живу,
Но что в Киликии, Скифии дикой, зеленой Британьи
Иль меж утесов, где кровь пролил свою Прометей.
Тополи любят лозу, и лоза тополей не бросает:
Часто за что ж разлучен я с дорогою моей?
Впрочем, ведь ты поклялася, что мы не расстанемся вечно
Мною самим и еще глазками, счастьем моим.
Женские речи, как вижу я, листьев поблекнувших легче:
Волны и ветер тотчас буйно уносят их прочь.
Но если ты хоть немного заботы имеешь о милом,
То обещанья свои ныне в дела обрати.
Маленьких коней с косматою гривой в свою колесницу
Ты запряги и сама их поскорее гони.
Вы же, о горы, когда к нам приедет, понизьте вершины.
Вы ж извивайтесь путем гладким, долины, пред ней.
Перев. П. Краснов
БУРЯ
(TRISTIA I, 2)
Боги морей и небес (что осталось мне, кроме молений?),
Дайте судну пощаду: скрепы разбиты его.
Цезаря мощного гнев не скрепляйте верховною волей!
Гонит нередко один бог, помогает другой.
Шел против Трои Вулкан, Апполон заступался за Трою;
Тевкрам Венера была другом, Паллада - врагом.
Турна, Сатурнова дочь, ненавидя Энея, любила,
Но в безопасности был волей Венеры Эней.
Яростный часто Нептун в осторожного метил Улисса,
С дядей Минерва не раз шла на борьбу за него.
Также и нам - хоть никак не возможно нам с ними равняться
Кто запретит возносить гневному богу мольбу?
Трачу, несчастный, слова понапрасну без пользы, а волны
Тяжкие между речей в самое брызжут лицо.
Мечет слова мои Нот, ужасая; к богам же, которых
Я умоляю, моих не допускает молитв.
И, словно мало одной мне муки, те ж самые ветры
И паруса, и мольбы сразу уносят мои.
Горе! Какие везде водяные катятся горы!
Вот-вот коснутся они самых светил в небесах!
Что за долины внизу раскрывает, разверзшись, пучина!
Вот-вот коснутся они Тартара темных глубин!
Всюду, куда ни взгляну, ничего, кроме моря и неба:
Море вздымает валы, тучами небо грозит.
Ветры ревут между них с беспредельным шумом; морские
Волны не знают, кого слушаться следует им.
Чуть только Эвр соберет с востока пурпурного силы,
С позднего вечера вдруг следом Зефир налетит;
То забушует Борей леденящего севера сушью,
То вдруг с другой стороны Нот начинает бои.
Кормчий не знает, чего избегать и к чему устремляться;
Зло отовсюду; без сил даже искусство его.
Значит, мы гибнем, и нет никакой на спасенье надежды!
Вдруг мне при этих словах рушится вал на лицо.
Волны задушат мое дыханье! С мольбою напрасной
Воду мертвящую мы в самые примем уста!
Только о ссылке моей и скорбит дорогая супруга,
Только об этой беде знает и стонет она.
Ей неизвестно, что нас беспредельная носит пучина,
Ветры влекут и в лицо смотрит нам самая смерть.
Как хорошо, что ее не пустил на корабль я с собою:
Горе! Тогда бы мне смерть дважды пришлось испытать!
Если ж погибну теперь, а ее опасность минует,
То уцелею тогда наполовину я сам.
О, злополучие! Как мгновенным огнем засверкали
Вдруг облака! Что за гром грянул с небесных высот!
В доски бортов корабля бьют ударами волны не легче,
Нежели о стену бьет тяжкой баллисты снаряд.
Вал, что подходит сейчас, выше всех: он идет за девятым
Следом, а тотчас за ним хлынет десяток второй.
Нет, я не смерти боюсь: род смерти мне кажется жалким;
Лишь бы не на море смерть - смерть будет милостью мне.
Что-то дает - умереть от судьбы или пасть от железа
И после смерти сложить тело в надежной земле,
Дать порученья своим и надежду питать на могилу
И, умирая, не стать пищею рыбам морским!
Я стою смерти такой - пусть! Плыву не один я - за что же
Вместе со мною казнить также других без вины?
Боги небес и морских пространств зеленые боги!
С той и с другой стороны грозы сдержите свои!
Жизнь, что дарована мне снисходительным Цезаря гневом,
Дайте доставить в места, где мне указано жить!
Если меня погубить вы хотите заслуженной карой -
Даже и самый судья на смерть меня не обрек!
Если б к Стигийским водам пожелал меня Цезарь отправить,
В помощи вашей на то он не имел бы нужды.
Властен он в жизни моей без боязни стать ненавистным;
Раз пожелав, то, что дал, сам он и может отнять.
Вас-то уж я никаким преступленьем отнюдь не обидел,
Будьте ж довольны, молю, этой моею бедой.
Если б несчастного все вы спасти захотели - погибшей
Больше никак голове целой остаться нельзя.
Море затихнет пускай, пусть несет меня ветер попутный,
Вы пощадите - и всё ж буду изгнанником я!
Гонит не жадность меня - добывать бесконечно богатства,
Я не товары менять еду по глади морской
И не Афин я ищу, как искал для ученья когда-то,
Не азиатских столиц, виденных ранее мной.
Я не хочу посетить Александра прославленный город,
Прелести видеть твои, шутки исполненный Нил.
Ветров попутных прошу - для чего? Кто мог бы поверить?
В землю сарматов мои устремлены паруса!
Слева обязан пристать я к суровому берегу Понта,
Слишком медлителен бег родины - жалуюсь я!
Чтоб увидать где-то с краю земли лежащие Томы,
Я умоляю богов путь мой туда сократить!
Если я вами любим, усмирите огромные волны,
Милость склоните свою к нашему вы кораблю!
Если противен - меня обратите к земле повеленной:
Часть наказанья уже эта страна для меня.
Быстрые ветры! Меня унесите (чего мне тут нужно?),
Видеть Авсонию вновь нужно ль моим парусам?
Цезарь того не хотел. Удаленного им что держать вам?
Дайте Понтийской земле наше лицо увидать.
Я заслужил, он велит. И проступок, им осужденный,
Брать под защиту нельзя, было б несчастие в том.
Впрочем, людские дела никогда от богов не укрыты:
Знаете вы, далеко дело мое от вины.
Больше: коль знаете вы, коли я увлечен был ошибкой,
Глупою мысль у меня, но не преступной была, -
Если я дому тому был предан (и низшим то можно),
Если публичный приказ Августа свят для меня;
Если счастливым я век вождя называл, возжигая
Ладан в честь Цезаря свой, Цезарям верность храня;
Если таков был у нас образ мыслей - помилуйте, боги!
Если же нет, то пускай грянет мне вал на главу!
Это обман? Или вдруг исчезают тяжелые тучи?
Сделалось море иным, сдавшись, ломается вал?
Это не случай! Нет, вас призывал я только условно:
Вас обмануть ведь нельзя, вы ж помогаете мне!
Перев. А. Артюшков
ВТОРОЙ ГОД
(TRISTIA IV, 6)
Время приходит, и вол привыкает к сохе земледельца
И подставляет свою шею кривому ярму;
Гордый, со временем конь узде подчиняется гибкой,
Нравом смирясь, удила жесткие в зубы берет.
Ярость пунических львов улечься со временем может:
Дикости прежней уже в чувстве их более нет;
Слушаясь слов вожака, чудовище Индии даже,
Слон, побежденный рукой времени, к рабству идет.
Время разбухнуть дает лозе виноградной и гроздьям,
Так что вмещают едва ягоды внутренний сок.
Время зерно создает в колосьях жатвы созревшей,
Не дозволяет плодам терпкий их вкус сохранить;
Время стирает резец у сохи, обновляющей землю;
Время стирает кремни, твердый стирает алмаз;
Даже и яростный гнев понемногу время стирает;
Время смягчает печаль, скорбь облегчает в сердцах.
Стало быть, всё притупить способна безмолвная давность
В медленном ходе своем, кроме несчастий моих.
С тех пор как я потерял отечество, дважды смолочен
Хлеб и под голой ногой дважды разбрызгался грозд:
Долгий, однако же, срок не доставил нисколько терпенья,
Ум до сих пор мой хранит чувство недавней беды.
Часто бегут от ярма, как известно, и старые мулы,
Часто объезженный конь против узды восстает.
Даже печальней сейчас напряжение горя, чем раньше:
Пусть было б тем же - взросло выше, старея, оно.
Не были беды мои тогда мне настолько знакомы:
Ставши знакомей, они больше теперь тяготят.
Кое-что значит с собой принести неослабшие силы
И не позволить себя долгому злу истощить.
Свежий боец на желтом песке арены сильнее,
Чем утомивший свои руки тяжелой борьбой.
Крепче не знающий ран гладиатор в блестящих доспехах,
Чем оросивший уже собственной кровью копье.
Стройки недавней судно переносит стремительность бури:
В ливне любом небольшом рушится дряхлый корабль.
Так же сначала и я сносил терпеливей несчастья,
Прежде чем длительный срок их приумножить успел.
Верьте, слабей становлюсь; сколько вижу по этому телу,
Времени мало страдать в будущем мне предстоит.
Нет уже более сил, нет обычного раньше здоровья,
Тонкою кожей едва кости прикрыты мои.
В теле, однако, больном мой ум еще более болен,
Он в созерцаньи погряз бед бесконечных своих.
Рима не вижу я, здесь и друзей нет, мною любимых,
Нет и супруги моей, что мне дороже всего.
Скифский народ предо мной и геты в длинной одежде;
Что на глазах, чего нет - всё беспокоит меня.
Только одна утешает меня надежда: несчастьям
Долго не длиться моим, смерть им положит предел.
Перев. А. Артюшков
* * *
(TRISTIA V, 8)
Я не настолько упал даже в бедствии, чтоб оказаться
Ниже тебя: ничего ниже представить нельзя.
Что поселяет, наглец, в тебе на меня раздраженье?
Что ты смеешься беде? Сам в нее можешь попасть.
Наши несчастья тебя как не делают сдержанным, мягким
К павшему? Да ведь они могут зверей прослезить!
Как не боишься стоящей на шаре неверном богини
Счастья? Питает она ненависть к гордым словам.
Чтимая в Рамне тебя покарает достойно богиня
Мести: зачем же мою топчешь ногою судьбу?
Тонущим видя того, кто смеялся над бурей, сказал я:
Да, никогда не была столь справедлива вода.
Кто отказал беднякам когда-то в жалком питаньи,
Нищенским хлебом теперь, смотришь, питается сам.
Счастье летуче, оно скитается шагом неверным,
Прочным и стойким нигде не остается оно.
То улыбнется, а то лицо уже мрачное кажет,
И постоянно оно в легкости только своей.
Мы точно так же цвели, но цвет этот был неустойчив,
Краткая вспышка огня нас, как солому, сожгла.
Всею, однако, душой не радуйся в радости дикой,
Не безнадежна моя мысль божество умолить.
Без преступления я прегрешил; мой, правда, проступок
Стыд может вызвать вполне, негодование - нет.
Главное ж в том, что весь мир беспредельный с востока на запад
Мягче вождя своего вряд ли кого-либо знал.
Значит, как силой его одолеть никому не возможно,
Столько же к робким мольбам сердце податливо в нем.
И по примеру богов, к которым он будет причислен,
Кроме прощенья, моих много исполнит он просьб.
Если за год сочтешь дни с солнцем и дни с облаками,
Ясные дни, ты найдешь, чаще бывают у нас.
А потому не ликуй чересчур при крушении нашем:
Помни, когда-нибудь встать вижу возможность и мне.
Вижу возможность смягчить властителя, ты ж с огорченьем
В городе снова мое можешь увидеть лицо,
Я же тебя - осужденным по более важному делу:
Следом за первым идет это желанье мое.
Перев. А. Артюшков
ПОЭТУ МАКРУ
(EX PONTO II, 10)
По отпечатку от личного перстня на воске увидеть
Можешь ли, Макр, что тебе пишет посланье Назон?
Если ж кольцо не дает указанья на автора, можно ль
Руку мою распознать и по характеру букв?
Или же в длительный срок ты утратил из памяти это
И незнакома глазам старая стала печать?
Впрочем, пожалуй, забудь и печать, а с печатью и почерк,
Прежней бы только любви ты не утратил ко мне.
Долг ведь она для тебя и от длительной жизни совместной,
И потому, что моей ты и жене не чужой,
Да и по сходным трудам (их использовал лучше меня ты:
Из-за "Искусства" не стал вреден, как надо и ждать).
Вслед за бессмертным Гомером поешь завершенье деяний,
Дабы Троянской войны самый воспет был конец.
Малоразумный Назон, об "Искусстве любви" повествуя,
За наставленья свои грустную мзду получил.
Общие все-таки есть меж собой у поэтов святыни,
Хоть и различным путем следует каждый из них.
Этого ты не забыл даже в дальней разлуке со мною:
Помощь мне оказать хочешь в терзаньях моих.
Ты был вождем для меня по Азии пышным столицам,
Под руководством твоим видел Тринакрию я,
Видел, как небо горит сиянием пламени Этны,
Как извергает огонь в пропасти скрытый гигант.
Озеро Энны видал и болота вонючей Палики:
Место, где льется в Анап слезный Кианы поток.
Нимфа поблизости здесь: от Алфея она, убегая,
Скрылась под гладью морской, так и бежит до сих пор.
Здесь я немалую часть провел промелькнувшего года.
Как не похожи на край гетский все эти места!
Это - ничтожная часть того, что мы видели оба,
И путешествия ты делал приятными мне.
В лодке ли мы расписной бороздили темные воды,
Иль с быстротою несли нас обороты колес, -
Кратким казался нам день в бесконечной беседе взаимной.
Сколько шагов пройдено, столько же сказано слов.
Часто короче речей был день; для бесед не хватало
Медленных даже часов долгого летнего дня.
Кое-что значит морских злоключений совместно бояться,
Вместе мольбы к божествам глади морской возносить.
То заниматься вдвоем делами, то снова от дела
К легким назад перейти шуткам, ничуть не стыдясь.
Вспомнишь ли это - пускай я в разлуке с тобою, всечасно
Буду пред взором твоим, словно видались вчера.
Сам я, хотя нахожусь далеко под полюсом мира,
Что над росною водой высится вечно, тебя
Всё ж созерцаю в душе (только это одно мне возможно),
Из-под холодной оси часто с тобой говорю.
Здесь ты, не зная того.
Ты далеко - и часто приходишь,
К Гетам по воле моей,
Город покинув, идешь.
Делай взаимно; твой край, однако, гораздо счастливей;
Облик мой там, у себя, в памяти вечно храни.
Перев. А. Артюшков