Наставление по управлению государством

Πολιτικά παραγγέλματα

Автор: 
Переводчик: 
Источник текста: 
Вестник древней истории. 1978. № 3-4

Введение

Политическое учение Аристотеля, как известно, приобрело в истории государственных теорий не меньшее значение, чем учение Платона. При этом в школе перипатетиков, в отличие от ученых последователей Платона по Академии, развивалось именно направление политической практики, в качестве представителей которого должен быть назван Теофраст и его сочинение «О действенной политике» и Аристон Теосский — «О (политических) ораторах». Оба эти сочинения оказали, видимо, существенное влияние на Плутарха, судя по тому, что в своих политических трактатах он уделяет много внимания ораторскому искусству политических деятелей, а о сочинении Теофраста им был написан специальный трактат: Περί Θεοφράστου [Πολιτικών] προς τοος καιρούς. И в своем трактате «Наставления по управлению государством» Плутарх ставит перед собой преимущественно чисто практические проблемы политической деятельности, в осуществлении которой он отводит очень значительное место государственным мужам как политическим ораторам и администраторам.
Среди дошедших до нас сочинений Плутарха на политические темы названный трактат теснее всего соприкасается с другим его трактатом — «Следует ли старцу управлять государством?», написанным, вероятно, под влиянием сочинения Аристона Кеосского «О старости». Если Плутарховы «Наставления по управлению государством» дают преимущественно практические указания людям, готовящимся к политической карьере, и перемежаются разнообразными и многочисленными примерами поведения знаменитых государственных мужей Греции, Рима, отчасти древнего Ирана, то трактат о политической деятельности в старческом возрасте помимо примеров и наставлений содержит целый ряд общих соображений и представлений о морально–философских устоях политической деятельности, коренящихся, с одной стороны, в глубоких исторических традициях, с другой, — в гуманизме, пацифизме и милосердии — чувствах, к которым не могло не обращаться сознание образованного и исполненного нравственной ответственности грека в эпоху безраздельного римского господства над всем доступным античному сознанию миром.
Историческая традиция, сдобренная, быть может, даже и в большей мере, чем это подлежало критическому осмыслению, мифическими и социально–утопическими идеями на мотивы сказочного Кроносова царства как идеала всеобщего благоденствия и справедливости, приводила его к принятию царской власти за образец государственной власти вообще. Поскольку ни один царь не покидает трона по возрастному признаку, не должен покидать своего поста по этой причине и избранный магистрат, если народ продолжает облекать его соответственным доверием. На этом основании Плутарх приходит к выводу, что политическая деятельность пожизненна по своей сути, в частности, потому, что она требует от государственного мужа не физических, а духовных сил, расцвет которых наступает именно в старческом возрасте (An seni, гл. 11 -17).
«Наставления» не содержат сколько‑нибудь пространных рассуждений отвлеченного характера о принципах политической деятельности, а предлагают читателю главным образом чисто практические указания о том, как должен вести себя человек, участвующий в управлении государством, всякого рода исторические примеры, а также и случаи из современной Плутарху политической жизни настолько многочисленны, что придают всему сочинению достаточно своеобразный колорит. Вряд ли какой‑либо другой писатель не только древности, но и времен более поздних, мог бы ввести в свое сочинение такое множество и разнообразие исторических примеров, параллелей и анекдотов, как Плутарх. Да и он мог создать эту удивительную мозаику из исторических фактов, биографических подробностей, подобранных к случаю сентенций, острот, поэтических иллюстраций лишь в последний период своей литературной деятельности, имея за плечами все свои биографии царей, полководцев, ораторов и других государственных деятелей от времен мифических и почти до своих собственных дней, а также сборники изречений и анекдотов, связанных с наиболее известными историческими именами [1].
Названные трактаты об управлении государством хотя и привлекают исторические данные о прошлом Рима, Карфагена, Ирана, все же лишь иллюстрируют и подкрепляют мысли автора, имеющего в виду в качестве своего непосредственного предмета греческую государственность и греческие полисы. Сочинения эти вовсе не преследуют собственно исторической цели. Они обращены к современникам и соотечественникам, к лицам, занятым политической деятельностью или претендующим на таковую и к ней готовящимся. Советы и указания Плутарха имеют, таким образом, чисто практическое назначение — обстоятельство, не могущее не вызвать некоторого недоумения, поскольку все те полисы, которые имеет в виду Плутарх, и все их греческие магистраты являлись в сущности лишь марионеточными политическими структурами и фигурами, исполнявшими свои, как признает и сам Плутарх, нередко далеко незавидные роли под римским сапогом, а то и под римским топором, фатально нависшим над их головами (гл. 17, 813 F).
Плутарх отнюдь не старается скрыть эти обстоятельства, и поэтому необходимо допустить, что ему и самому была хорошо ясна противоречивость и двусмысленность его позиции, чтобы не сказать — и ее фальшивость. Выступая с политическими советами, обращенными к греческим магистратам городов, не только входивших в римскую провинцию Ахайю, всецело подчиненных ее проконсулу и его функционерам, но также и к политическим деятелям греческих центров других провинций, в частности — Азии, Плутарх не забывает напомнить своему читателю, что любое мероприятие греческого магистрата может быть когда угодно отменено, а сам магистрат без долгих разговоров заменен другим лицом (гл. 17, 813 F). Для вящего устрашения он даже приводит на память случай жесточайшего обращения Суллы с латинскими пренестинцами только за то, что этот город послужил резиденцией его врага Мария, и умоляет богов о том, чтобы подобная судьба не постигла его соотечественников (гл. 19, 816А). Он даже порицает тех незадачливых греческих политических ораторов, которые в своих декламациях вызывают память о великих военных подвигах прошлого, совершенных греческими полководцами, полагая, что обстоятельства его времени делают неразумным подобное возбуждение воинственного духа у греческих сограждан. Гораздо уместнее, по его мнению, было бы напоминание об актах великодушия и миролюбия.
Но так как он и сам неизбежным образом обращается то и дело к героическому прошлому своего народа, сообщая о том, как вели себя в тех или иных случаях Мильтиад, Фемистокл, Перикл и другие Знаменитые деятели древней Греции эпохи ее расцвета и независимости, то чувство несоответствия всего этого греческому сознанию времен римского владычества невольно передается и нам. Однако нас — людей нового времени — не может не удивлять при чтении Плутарховых «Наставлений» их значительная откровенность в оценке римских порядков в Греции, поскольку это свидетельствует об определенной терпимости римских верхов, отнюдь, видимо, не ставивших Плутарху в строку его рискованных заявлений.
Впрочем, до нашего времени дошли и гораздо более резкие инвективы в адрес римских поработителей, исходившие из среды если не собственно греков, то во всяком случае людей греческой культуры на Ближнем Востоке. Из всего этого надо заключить, что римская администрация, остро реагировавшая на выступления против римлян с оружием в руках, равнодушно воспринимала литературную критику и словесные инвективы. Тем более, что Плутарха, пользовавшегося расположением римских общественных верхов, никак нельзя счесть последовательным недоброжелателем римлян [2]. В этом же трактате он отмечает, напротив, что римское завоевание принесло Греции избавление от внешних войн и внутренних неурядиц (гл. 32, 814А — С).
Плутарх, констатируя полную невозможность для греческих государственных деятелей проводить самостоятельную политику, негодует по поводу попыток тех или иных из них использовать личные связи с представителями римской администрации для каких‑либо своих выгод. Но, с другой стороны, он воздает хвалу таким людям, как историк Полибий и стоический философ Панетий, использовавшим дружеские отношения со Сципионом Африканским на благо своих родных общин [3].
Судя по советам, высказанным в «Наставлениях», и по приводимым в них оценкам тех или иных деятелей разных политических направлений, Плутарх полагал себя сторонником умеренных политических программ и мягких, гуманных действий, независимо от того, были ли олигархами, тимократами или крайними демократами их исполнители. В этом отношении его можно назвать последовательным перипатетиком, поскольку Аристотель также считал, что любой способ правления может быть хорош или плох в зависимости от того, какими средствами он осуществляется; для него была вполне приемлема гуманная тирания и неприемлема крайняя и грубая, не стесняющаяся в средствах демократия. Так же Плутарх ненавидит и презирает Клеона, принимая Клеомена III и Гракхов, отвергает Набиса и Мария, отвергает друзей и учеников Платона, совершавших из идейных побуждений политические убийства.
Плутарх не занимал высоких политических постов на своей родине [4], но, исполняя должности коммунального характера по надзору за чистотой и благоустройством в городе, он подчеркивает в «Наставлениях», что принятие на себя подобных функций отнюдь не является унизительным для кого бы то ни было. Любую должность можно исполнить с такой честью, что от этого возвысится и самая должность. И когда Плутарх сообщает, с каким гражданским достоинством он исполнял обязанности телеарха (надзирателя за уборщиками мусора?), в его словах звучат чисто кинические нотки, сознание чего, видимо, было ясно и ему самому, поскольку он вспоминает при этом именно о случае, связанном с родоначальником кинизма — Антисфеном.
Жрец в храме дельфийского Аполлона, Плутарх был проникнут глубокой религиозностью также применительно и к гражданским обязанностям. Полагая ораторскую трибуну алтарем Зевса Булея и Полиэя, а также Дике и Фемиды — божеств совета, общественного долга и справедливости — он считает внутреннюю ответственность перед этими всенародными божествами защитой против всякого рода бесчестных и преступных помыслов, несовместимых с общественной деятельностью (гл. 4, 800ВС). Деятельность эта мыслится им как высокий моральный долг, осознанию которого политический деятель подчинен денно и нощно, внутренне обязанный приходить на помощь своим согражданам с неменьшим рвением и усердием, чем врач к больному. Государственное лицо должно чувствовать себя как бы всегда находящимся на ораторской трибуне, а не только тогда, когда оно в действительности обращается к народу с очередной речью.
Пестрота имен и связанных с ними исторических анекдотов, как было сказано, заимствованных Плутархом из им же самим составленных жизнеописаний и анофтегм, могли бы, вероятно, утомлять читателя «Наставлений», если бы Плутарх не позаботился придать им незаурядную по живости и литературной впечатляемости форму. Живости и художественной выпуклости его рассказа не мешает даже и то, что некоторые мысли и факты повторяются по нескольку раз лишь с незначительными вариантами — в особенности это относится к определениям и детализациям моральных норм поведения правительствующего лица, что в сущности и является главной темой этого сочинения, которую автор варьирует на разные лады и применительно к разным случаям и ситуациям, возможным в общественной практике.
Много внимания уделено им ораторскому искусству политического деятеля, которое не должно соответствовать витиеватому красноречию записного ритора, а призвано обладать деловитостью и идущей от разума убедительностью. Только такое красноречие способно повести за собой массы. Для вящей убедительности своих доводов Плутарх употребляет различные броские метафоры и художественные сопоставления. Как истинный грек–мореход, он неоднократно обращается к предметам, связанным с мореплаванием. Тут и навигационная техника, и способы судовождения, и рули, и паруса, и якоря, и кораблекрушения. Сопоставление отвлеченных представлений из области политики со всеми этими конкретностями очень оживляет и драматизирует его изложение. Метафорические и параболические фигуры у Плутарха весьма разнообразны: то это примеры или случаи из области медицины, а то из области пчеловодства, хорошо ему видимо знакомого; к нему он обращается несколько раз, сравнивая гражданскую общину с пчелиным роем, а правителя — с пчелиной маткой. Особенности поведения пчел используются Плутархом применительно к тем или иным обстоятельствам общественной жизни греческого города и его политических деятелей, свидетельствуя о хорошем знании им этого предмета. Еще большее количество сопоставлений заимствует Плутарх из области театрального искусства, атлетических состязаний, гимнастических игр. Поскольку все это рассчитано на восприятие и оценку рядового читателя, образованный грек эпохи империи предстает достаточно разносторонним человеком, для которого столкновения всех этих разнообразных предметов и идей из разных областей ведения не выглядели чисто риторическими фигурами. Обилие поэтических цитат, заимствованных из многих разновременных произведений различных литературных жанров, опять‑таки предполагает в читателе «Наставлений» достаточно искушенного в этой области и чуткого к поэзии человека [5].
Этическое содержание «Наставлений» создает идеальный образ греческого политического деятеля времен подъема Римской империи, приближающийся к образу киническо–стоического философа типа Эпиктета или раннехристианского апостола паулинистского толка. Это содержание и делает «Наставления» оригинальным вкладом в литературу. Близкие по социально–этическим идеям стоическо–киническим сочинениям, они являют известное своеобразие, преимущественно за счет материала исторических анекдотов. [6] Перевод исполнен по изданию: Plutarch's Moralia with an English Translation by H. N. Fowler, v. X. L., 1960 (The Loeb Classical Library). Из этого же издания заимствованы конъектуры и разночтения, установленные авторами предшествующих изданий «Моралий»: Plutarchi Chaeron. variа scripta quae Moralia vulgo die. 12 vol. ed. a G. Xylandro, Basiliae, 1574; Plutarchi quae supers, omnia. 12 vol. ed Υ. I. Reiske, Lipsiae, 1774–82; Plutarchi… Moralia. Graeca emend. D. Wittenbach. 8 vol. Oxonii, 1795–1830; Plutarchi Chaeron. Moralia. Recogn. G. N. Bernarda- kis. 9 vol., Lipsiae, 1886–1896; S. C. Larsen, Studia critica in Plutarchi Moralia, Haunial, 1889. Многие другие не отмеченные в примечаниях к нашему переводу конъектуры и разночтения читатель найдет в примечаниях к греческому тексту издания Фаулера.

Наставления по управлению государством

1. Слова эти, милый Менемах [7]
«Речи твоей ни один не осудит из этих ахейцев,
Слова напротив не скажет; но речь до конца не довел ты» [8].
{B} — приложимы быть могут ко многим, но более всего к философам, произносящим разные добрые увещания, но такие, которые ничему не учат и ничего определенного не внушают. Философы эти подобны людям, чистящим светильники, но не наполняющим их маслом.
И вот, так как я вижу, что ты, соответственно твоему благородному происхождению, стремишься служить своему отечеству -
«И в словесах, как вития, вершитель и дел преотменный» [9],
— и так как у тебя не было случая наблюдать преданного философии мужа, занятого на общественном поприще выполнением государственных дел и разрешением общественных конфликтов, чтобы стать тебе самому участником этого рода действий, а не слушателем {C} одних лишь политических речей; и так как ты для этого хотел бы получить наставления о том, как вести государственные дела, то вот я полагаю, что мне не подобает отвечать тебе отказом. Пусть же этот предмет столь же соответствует твоей любознательности, как и моему усердию.
Я соответственно твоим просьбам использовал в особенности разнообразные примеры.
2. Первое условие, определяющее государственное управление, как бы его прочное и надежное основание, состоит в том, что принимаемые решения должны исходить от соображений, возникающих {D} из спокойных рассуждений, а не из пустых и честолюбивых побуждений, вызываемых жаждой славы, или из недостатка каких‑либо других дел. Ибо как некоторые люди, не имеющие у себя дома серьезных дел, проводят чрезмерно много времени на агоре, когда в том нет нужды, точно так же существуют и люди, которые лишь от безделья посвящают себя общественным делам, обращая политическую деятельность во времяпрепровождение. Многие, случайно ввязавшиеся в государственные дела, даже если и чувствуют, что с них уже довольно, высвобождаются из этих дел с трудом. С ними происходит то же, что с людьми, севшими в лодку, чтобы покачаться на волнах, и увлеченными от берега в открытое море. Терзаемые морской болезнью, бросаемые туда и сюда, смотрят они на далекий берег, но должны покориться своей судьбе.
«На светлой морской глади
Им предшествуют прекрасные эроты.
Корабельные весла гневят морские пучины» [10].
Таковы эти люди, бесчестящие служение государству, в {E} раскаянии и огорчении, ибо они против всех своих надежд стали жертвами презрения или же попали в положение, полное опасностей и беспокойства, между тем как ожидали, что у власти они смогут сделаться устрашающими для других. Но тот, кто работу для общества предпринимает в полном сознании как наиболее подходящую и прекрасную задачу, ничего не устрашится в своей деятельности и не будет ничем отвращен от своих намерений. Ведь не для того же, чтобы разбогатеть и выслужить денег, следует {F} приниматься за общественные дела, подобно Стратоклу и Дромоклиду [11], которые призывали друг друга к «золотой жатве» [12], как они насмешливо именовали свою деятельность на ораторской трибуне.
Не следует также давать себя увлечь нахлынувшему внезапно страстному порыву, подобно Гаю Гракху. Ведь покуда память о несчастной судьбе его брата была еще свежа, он избегал публичности, но когда издевки и оскорбления повергли его в пламенный гнев, ринулся он в политическую борьбу. Он быстро почувствовал пресыщение делами и славой и искал возможности {799 А} положить всему этому конец, ощущая потребность в другой, более спокойной жизни, но он не видел никакой возможности сложить с себя ставшую слишком громоздкой власть, покуда его не настигла преждевременная гибель.
Так всякий, кто готовит себя, как актеры перед зрелищем, к этой борьбе за первенство или за славу, неминуемо испытает раскаяние. Ибо он или сделается рабом тех, над которыми хотел властвовать, или должен будет враждовать с теми, которым желал быть приятен. Политическую деятельность я вернее всего сравнил бы с колодцем: кто падает в него неожиданно, того охватывает испуг и растерянность, но кто опускается в него с необходимыми предосторожностями и сноровкой, те найдут способ действовать сообразно обстоятельствам, и их ничто не смутит, так как целью всей их деятельности является только лишь общественная польза.
{B} 3. Утвердившись неколебимо в собственном решении, необходимо прежде всего распознать душевное расположение своих сограждан; какие чувства в них заметнее и сильнее? Ибо пытаться разом облагородить характер своего народа представило бы собой трудную и опасную задачу. На это потребовалось бы долгое время и значительные усилия. Как, скажем, вино сначала {C} подчиняется натуре пьющего, а затем начинает ее изменять, постепенно согревая его и расслабляя, так же точно должен государственный деятель, покуда ему слава и доверие не обеспечат власти над руководимыми, подделываться к ним и действовать с оглядкой, как хороший знаток того, что им приносит радость и чем они, по своему характеру, позволяют собой руководить.
Так афиняне столь же легко дают себя привести в состояние гнева, как и быть подвигнутыми к состраданию; они скорее готовы выказать недоверие, чем спокойное внимание; они охотно бывают готовы помочь неизвестным и ничтожным людям и легко приходят в хорошее настроение, предпочтительно от задорных и веселых слов. Кто их восхваляет, доставляет им наибольшую радость; тот же, кто их бранит, вызывает в них полнейшее равнодушие. Они способны внушать страх даже своим правителям и проявлять человеколюбие даже в отношении своих врагов. Совершенно {D} не таков нрав карфагенян. Мрачные и злобные, они покорны своим правителям, невыносимы для своих подданных; бесчестнейшие в страхе, дичайшие в гневе, они упорно отстаивают любые свои решения; грубые, они невосприимчивы к шутке и тонкостям. Они бы не повскакали (как афиняне) с мест, смеясь и аплодируя, если бы Клеон [13] их попросил отложить народное собрание, так как он только что совершил жертвоприношение и хочет принять гостей [14]. Так же точно они не бросились бы ловить Алкивиадову перепелку, {E} когда она однажды во время его речи вылетела из‑под одежды, чтобы ему ее возвратить [15]. Того и другого они бы, наверно, скорее предали казни за надменность и необузданность. Ведь изгнали же они Ганнона [16], который в походе навьючил на льва свой багаж, обвиняя его в тиранических устремлениях. Я полагаю, что даже фиванцы сочли бы превыше своих возможностей оставить невскрытым письмо своего врага, как однажды поступили афиняне: когда они задержали нарочного македонского царя Филиппа с письмом к его жене Олимпиаде, они его не распечатали, дабы не предавать гласности сокровенные слова любви, издалека обращенные мужем к своей жене. С другой стороны, я не думаю, чтобы афинянам могли понравиться высокомерие и гордость Эпаминонда, когда он, не пожелав дать объяснений по поводу возведенного {F} на него обвинения, поднялся и через собравшуюся в театре толпу направился прочь, в палестру. Так же навряд ли смогли бы спартанцы перенести дерзкую шутку Стратокла, который побудил афинян ложным сообщением о победе к совершению торжественного жертвоприношения, а потом, после полученных известий {800 А} о понесенном в действительности поражении, в ответ на упреки спросил, неужели мог он досадить тем, что доставил им трехдневную радость и ликование? Конечно, ловкие царедворцы подлаживаются к государям, стараясь, подобно птицеловам, подражать их голосу и их повадкам. Так посредством обмана добиваются они царской дружбы. Но государственный деятель должен остерегаться подделываться под особенности своего народа. Знать он их, разумеется, должен, чтобы представлять себе, как с какою легче сладить. Ибо незнание народного характера влечет за собой ошибки и заблуждения в гражданских делах не менее опасные, чем при обхождении с царем.
4. Только лишь когда, вознесенный доверием народа, станешь ты обладателем власти, следует сделать попытку повлиять на своих сограждан, приводя их понемногу к лучшему и бережно руководя. {B} Трудное это дело — изменить настроение народа. Но прежде ты сам должен дать твоему нраву улучшиться до благородной зрелости, ибо тебе придется, точно в широком полукруге театра, проводить свою жизнь на глазах у толпы. Если же окажется свыше твоих сил искоренить совершенно пороки твоей души, то твоя обязанность — обрубать хотя бы самые заметные из недостатков. Ты же знаешь, — когда Фемистокл принял решение посвятить себя политической жизни, он отказался от веселых попоек и ночных сборищ и проводил ночи без сна в заботах о государстве, говоря {C} своим друзьям, что Мильтиадов трофей не дает ему спать. Точно так же произошла перемена в жизни и в поведении Перикла. Он приучил себя к размеренной походке и к спокойной речи, он показывался на людях только с серьезным лицом, руки держа под плащом; знал он только одну дорогу — на ораторскую трибуну и в Совет.
Народом [17] управлять нелегко, и он не позволяет кому угодно подчинить себя спасительной узде. Достигнуто уже многое, если он позволяет собой руководить, не приходя в возбуждение от взгляда, от слова, подобно хитрому и подозрительному зверю. И если уж не должно пренебрегать подобными мелочами, то не {D} важнее ли окажутся более серьезные заботы о том, чтобы поведение и моральный облик государственных деятелей оставались не подвержены укорам и порицаниям? Ведь они несут ответственность не только за свои слова и общественные дела; даже их пища будет привлекать любопытные взгляды, даже их постель, их супружество — все, что они ни делают в шутку или всерьез. Об этом свидетельствует история Алкивиада. Он был блестящим деятелем, непобедимым полководцем, но его легкомыслие и невоздержанность привели к его падению, а при его расточительности и неуравновешенности все его выдающиеся способности оказались бесполезны {Ε} для государства. Те же самые афиняне ставили в упрек Кимону его склонность выпить, а римляне Сципиону — его склонность поспать, потому что они не могли придумать в отношении них ничего другого. А над Помпеем его враги потешались из‑за того, что он чесал в голове только одним пальцем.
Подобно тому, как веснушки и бородавки на лице представляются более неприятными, чем родинки, увечья и рубцы на других частях тела, так же точно мелкие ошибки кажутся большими, когда их находят в жизни правителей или государственных мужей. Ибо толпа полагает, что управление и руководство государством столь величественны, что они должны быть свободными от всяких {F} изъянов и недочетов. Недаром слова народного трибуна Ливия Друза получили такое одобрение: так как соседи могли с разных сторон заглядывать внутрь его дома, один строитель предложил ему устранить этот недостаток посредством перестройки стоимостью в пять талантов, но Друз ответил: «Возьми десять и сделай мой дом открытым насквозь, чтобы все мои сограждане могли видеть, как я живу». Ибо он был разумным и благонамеренным человеком. Но, вероятно, вовсе и не нужно, чтобы дом был прозрачным, потому что народ насквозь видит манеры своих государственных {801 А} деятелей, их намерения и дела, так же как их жизненные правила, сколь бы глубоко скрытыми они ни представлялись. Он любит и ценит кого‑либо из них не меньше за его частную жизнь, чем за общественную деятельность, так же как другого кого‑либо презирает и ненавидит.
Можно было бы заметить, что государственная власть все же попадала в руки людей изнеженных и невоздержных. Бывает ведь, что беременные женщины испытывают тягу к поеданию камешков, а люди, страдающие морской болезнью, — к соленой и другой подобной еде, с тем чтобы после того отвернуться от нее с отвращением. Так же могут, конечно, и полисы из тщеславия или презрения В или ввиду отсутствия более подходящих вождей воспользоваться услугами первых встречных, даже если они их считают противными и презренными. А потом радуются, когда слышат о них издевательства, какие комик Платон [18] влагает в уста народа:
Схвати‑ка ты меня скорее за руку — Она избрать готова уж Агиррия![19]
А еще у него народ требует лохань и перо, чтобы вызвать рвоту из‑за того, что
Стоит здесь Мантий предо мной на кафедре…
или
Вонючего Кефала кормит лишь — чуму последнюю [20].
И когда Карбон [21] дал римлянам обещание, сопровожденное присягой и заклятием, они выразили ему полнейшее недоверие.
{C} Когда однажды в Спарте некий гуляка по имени Демосфен [22] внес разумное предложение, народ его отклонил. Но эфоры отдали приказание одному из геронтов, назначенных ими по жребию, внести то же самое предложение, чтобы сделать его приемлемым для народа, этим они как бы его перенесли из грязного вместилища в чистое. Такое значение в политической жизни приобретает уверенность в способностях, в наклонностях и личном обаянии.
5. Однако по этой причине еще не следует исключительное- значение придавать добродетели и преуменьшать из‑за этого прелесть и могущество ораторского искусства. Разумеется, это искусство не следует считать творцом убеждения, но скорее его помощником; именно таков будет правильный смысл слов Менандра:
В ораторе способность убеждает, а не слово [23].
Конечно, убеждает способность, а не только слово: нельзя ведь сказать, что именно руль, а не рулевой направляет корабль, {D} и именно узда, а не всадник правит лошадью! Конечно, Зевс свидетель, необходимо утверждать, что искусство государственного управления основывается на принципах, а не на словах (как на руле или на узде), чтобы иметь возможность направлять и вести, подобно рулевому, свой народ·-самое изворотливое из всех животных, как говорит Платон [24]. Но даже великие «богородные» гомеровские цари, во всей их роскоши и великолепии, в пурпуре и со скипетрами, со свитою и с оракулами богов, во всем блеске их величия, стремясь повелевать толпою, хотели сверх всего быть — «витиями в словах» и не забывали о прелести речи.
И на советах, где мужи к блистательной славе приходят [25],
{Ε} они призывали не только Зевса Булея, не только Ареса Эниалия и Афину Ратную, но и Каллиопу [26], ибо
Шествует следом она за царями, достойными чести [27],
и со спокойным убеждением утихомиривает упрямство и сварливость народа.
Было ли бы мыслимо, чтобы кто‑то не именитый и просто одетый захотел бы управлять государством и мог бы подняться к господству над толпою, не обладая покоряющей и увлекающей {F} властью речи? Кормчие имеют себе в подмогу на корабле командира гребцов, а управитель государством должен в себе самом находить рассудок, в себе самом — зажигательное слово, чтобы не нуждаться ни в чьем голосе и не быть вынужденным сказать, как Ификрат, которого Аристофонт [28] победил в словесном состязании: «У противника лучше актер, а у меня — драма». Или ему бы пришлось {802 A} повторить слова Эврипида:
Ах, был бы нем несчастный род людской![29]
и еще:
Когда бы роду смертных стали голоса
Вещей понятны — ни к чему б тогда ораторы [30],
Подобные увертки были бы подходящи, может быть, для Алкамена, Несиота, Иктина [31], и для всех других грубых рабочих и ремесленников, не имеющих никакого понятия об ораторском искусстве. Когда однажды в Афинах два архитектора оспаривали перед народным собранием государственный подряд, один из них — пройдоха и мастер поговорить — произвел на народ сильное впечатление прекрасно подготовленной речью о будущем своем произведении, {B} тогда как его соперник, способный мастер, но никакой не оратор, в ответ сказал: «Афинские мужи, он вам это рассказал, я это сделаю». Ибо Эргану [32] — богиню ремесленного труда — почитают, как сказал Софокл [33], только лишь люди, обрабатывающие безжизненное железо, подчиняющееся «на наковальне молоту тяжелому». А тот, кто вещает во имя Афины Полиады [34] или Булейи Фемиды [35],
Соединяющей или же разъединяющей мужей,
Строгой богини… [36],
тот обладает только одним инструментом — речью. Ею он то сглаживает и соединяет, то разбивает и заравнивает все, что в его деятельности стоит у него на дороге как сучки в древесине или трещины в железе; и этим он создает порядок в государстве. {C} Поэтому власть Перикла, как говорит историк Фукидид [37], по имени была властью народа, в действительности же правлением, руководимым первым человеком из‑за могущества его речи. Конечно, Кимон, Эфиальт и Фукидид [38] также были способными людьми, но когда спартанский царь Архидам [39] спросил Фукидида, кто — он или Перикл — лучший кулачный боец, то получил в ответ: «Это неизвестно, ибо когда я его побеждаю в кулачном бою, он оспаривает свое поражение и убеждает зрителей» [40]. Но это приносило не только [41] славу и честь ему самому, но обеспечивало спасение государству. Ибо покуда он управлял им и воздерживался {D} от внешних столкновений, сохранялось его благополучие. Никий преследовал, конечно, ту же самую цель, но ему недоставало силы убеждения, и оттого его речи, в которых он удерживал народ от подобных предприятий, становились слабой уздой, так что он не мог осуществить свою волю. Так, против своей воли он был принужден осуществить сицилийскую экспедицию, в которую кинулся очертя голову. Волка, как гласит поговорка, нельзя удержать за уши. Но народ и город лучше всего вести именно за уши и не нужно следовать примерам иных карьеристов, которые, не будучи сильны в слове, хватаются за пошлые и негодные средства, угощениями и пожертвованиями услужают чреву и кошельку {Е} народа, а военными плясками и гладиаторскими играми народ более развращают, чем им руководят. Ибо подлинное руководство народом означает управление им посредством рассудительных слов, в то время как вышеназванные попытки укрощения черни ни в чем не отличаются от охоты на лишенных разума зверей и от обмана.
6. Впрочем, речь политического деятеля не должна быть ни юношески пылкой, ни театральной, как речи парадных ораторов, плетущих гирлянды из изящных и цветистых слов. Но пусть они не заслуживают упрека, брошенного Пифеем [42] Демосфену в том, что его красноречие отдает масляным светильником. Пусть в них не будет тонкостей, свойственных красноречию софистов, пунктуальных {F} доказательств или периодов, растянутых в одну строчку, подобно бечевке. Но как музыканты хотят, чтобы удары по струнам лиры звучали мягко, а не резко, подобно этому речи политического оратора — советника и правителя — должны быть отмечены не грозностью тона и не хитросплетениями. Не следует, чтобы политический оратор заслужил похвалу, как привычный говорун, как ловкий оратор, безупречный диалектик [43]. Основу его речей должна составлять честная откровенность, истинное достоинство, патриотическая искренность, предусмотрительность, разумное внимание и забота. Было бы желательно, чтобы к благородству взглядов он присоединял изящество речи, подкупая серьезностью выражений, оригинальностью и чистосердечием мысли.
Правда, что политическое красноречие гораздо больше, чем {803 А} судебное, допускает сентенции, исторические параллели, выдумки и образные выражения, умеренное и уместное употребление которых в особенности хорошо действует на слушателей. Так, один оратор вскричал: «Не лишайте Грецию одного из ее очей» [44]. Так, Демад [45] сказал, что он управляет лишь «обломками государства». Так воскликнул Архилох:
… чтоб над островом нависший, Камень Тантала исчез [46].
А Перикл требовал, «чтобы убрали бельмо с глаза Пирея» [47], а Фокион сказал о победе, одержанной Леосфеном [48]: «Короткую дистанцию ты пробежал прекрасно, но опасайся длинной!».
{B} Одним словом, политическое красноречие должно иметь больше благородства и величия. Я приведу в качестве образца этого жанра Филиппики [49] и некоторые из речей Фукидида — речь эфора Сфенелаида [50], речь царя Архидама в Платее [51], речь Перикла после чумы [52]. Но если дело идет об ораторских упражнениях в сочинениях Эфора [53], Феопомпа [54], Анаксимена [55], о прекрасных периодах, которые они произносят, вооружая и выстраивая своих воинов, позволительно воскликнуть:
Болтать пустое можно ль при оружии?[56]
7. Это не означает, что шутка и насмешка не возможны подчас и в речах государственного человека, лишь бы дело не доходило до {C} оскорблений и шутовства, а нападки и насмешки служили реальной цели. Этот прием в особенности уместен, когда необходимо ответить на возражения или сделать таковые. Но прибегать к нему обдуманно и дерзко — это означает желание вызвать смех любой ценой, с риском, к тому же прослыть злым человеком. Таковы остроты Цицерона, Катона Старшего и Эвксифея [57], друга Аристотеля, которые нападали первыми. Но когда это оружие употребляется для самозащиты, то его оправдывает уместность, как бы извиняя его употребление. Известно несколько ответов Демосфена в этом роде. Один человек, обвиненный в воровстве, {D} высмеял его за то, что он провел ночь за письменным трудом. «Я понимаю, — сказал ему Демосфен, — я тебе досадил тем, что держал зажженным светильник». Другой раз Демад [58] вопил во всю мочь, что «Демосфен хотел проучить его, как свинья Афину» [59]. «Эта Афина, — ответил оратор, — была захвачена в прошлом году за прелюбодеяние». Остроумный ответ дал Ксененет [60] своим согражданам, обвинявшим его в том, что, будучи полководцем, он бежал. «Вместе с вами!», — отвечал Ксененет.
Но употребляя насмешливые выражения, не следует некстати задевать слушателей или в речи обнаруживать подлость и низость, как обнаружил Демократ [61]. Придя однажды в народное собрание, он сказал: «Я как наш город: во мне мало силы, но много вони». После сражения при Херонее он предстал перед народом и произнес: «Не хотел я, граждане, чтобы государство до того дошло, {E} чтобы выслушивать мои советы». Первая острота говорит о низости, вторая — о безрассудстве. И ни то, ни другое не подходит для государственного деятеля.
Восхищались еще Фокионом за краткость его речи: это и заставило Полиэвкта [62] сказать, будто Демосфен — величайший оратор, но Фокион — сильнейший, поскольку он вкладывает наибольший смысл в наименьшее количество слов. И Демосфен, презиравший других своих соперников, обыкновенно восклицал, когда поднимался Фокион: «Вот поднимается топор на мои речи».
{F} 8. В особенности старайся употреблять перед толпой обдуманные, значительные и никак не пустые слова. Ты знаешь, что знаменитый Перикл просил у богов, выходя к народу, чтобы с его губ не сорвалось ни одно слово, постороннее предмету его речи. И все‑таки для возражений необходима сноровка на слова быстрые {804 A} и легкие: ибо поводы и случаи меняются непрерывно и приносят с собой, в особенности в политике, множество неожиданностей. Поэтому Демосфен, как рассказывают, часто оказывался ниже многих, так как он не ко времени становился нерешительным и отступал. Феофраст рассказывает об Алкивиаде [63], что он при произнесении речи подыскивал слова и обдумывал не только то, что именно, но и как именно должен он говорить, вследствие чего запинался и попадал впросак. Тот же, кто, исходя из обстоятельств, умеет ловить нужный момент, тот глубоко воздействует на толпу, привлекает ее на свою сторону и переубеждает. Так, однажды прибыл Леонт [64] из Византия в Афины, раздираемые внутренней борьбой, чтобы вести там переговоры. Когда афиняне {B} стали над ним смеяться за его небольшой рост, он вскричал: «А что бы вы сказали о моей жене, которая мне едва по колено?». Те стали смеяться еще больше. «Но как мы ни малы, — продолжал он, — когда мы между собою ссоримся, тогда нам с нею тесен и целый Византий». Так, когда оратор Пифей [65] выступил против почестей царю Александру, его упрекнули: «Ты молод говорить о столь важных делах!» — а он ответил: «Но ведь Александр, которого вы вашим решением хотите признать богом, еще моложе меня!»
9. Тот, кто посвящает себя политике, должен в этой беспощадной {C} борьбе обладать голосом, полным силы и красоты, чтобы всякий раз не падать бессильным и подавленным от того, что его превзошел какой–либо
Буян, горлан, как мельница грохочущий [66].
Когда однажды у Катона [67] не осталось надежды убедить народ, или сенат из‑за предвзятого отношения к его взглядам, он проговорил целый день и таким способом разрушил план своих противников.
О подготовке и произнесении речей этого довольно. А если бы еще что понадобилось, то рассудительный человек сообразит и сам.
10. Два пути приводят в политику. Один ведет быстро и с блеском к славе, но он усеян опасностями; другой верен и безопасен, {D} но совершается медленно и неспешно. Некоторые начинали свою карьеру как бы бросаясь в море со скалы, каким‑либо важным и видным, но дерзким подвигом. Они верили словам Пиндара:
В начале дела необходимо Придать ему видный далеко блеск [68].
Потому что, как зрители борца, приветствует народ, пресытившийся надоевшим ему прежним вождем, нового человека, а быстро нарастающие блестящие его успехи подавляют зависть, ибо мгновенно просиявшая слава влечет за собой столь же мало зависти, {E} как яркий огонь — дыма, говорит Аристон [69]. А тот, кто поднимается к верху медленно, наталкивается рано или поздно на сопротивление. Поэтому многие политические деятели увядали, еще не успев расцвести. Так, о Ладе [70] говорили, что «в его ушах стоял еще шум старта» [71], а на него уже возлагали победный венок.
Кто как глава посольства, как триумфатор или как стратег быстро добивается славы, над теми ни зависть, ни презрение не имеют силы. Так, стремглав завоевал славу Арат, начав свой путь {F} низложением тирана Никокла [72], и Алкивиад, добившийся союза с мантинейцами против лакедемонян [73]. Помпей [74] требовал триумфа, прежде чем он был принят в сенат, и когда Сулла отказал ему в этом, он ответил: «Больше народа поклоняется восходящему солнцу, чем заходящему». Услыхав эти слова, Сулла более не сопротивлялся.
{805 А} Не случайно избрал римский народ Корнелия Сципиона противозаконно консулом, хотя он добивался лишь эдилитета. Но это случилось потому, что все были поражены победой в единоборстве, которую он одержал юношей в Испании, и его героическими действиями в качестве военного трибуна в войне против карфагенян. Это и дало повод Катону Старшему произнести следующие слова:
Он лишь с умом, все другие смятенными тенями веют [75].
При нынешнем положении наших полисов не представляется больше возможным отличиться в качестве полководца, тираноубийцы или устроителя союзов. Остаются только открытые суды {B} или руководство посольствами к императору, так как эти дела нуждаются в человеке, соединяющем присутствие духа и сноровку. Некоторые добрые старые обычаи наших городов, пришедшие в забвение, можно было бы вновь оживить, а привычки, развившиеся к стыду и во вред городу, искоренить и этим привлечь к себе внимание. Также и другие достойные действия облегчали некоторым людям дорогу: разумное ведение некоторых важных судебных дел, честность при защите слабых против могущественных противников в суде или свободное слово в защиту справедливости против {C} нетерпимого правителя. Нередко иные достигали успеха в борьбе против завистливых и опасных людей: ведь сила побежденного тотчас переходит к победителю и увенчивает его тем большей славой. Но если борьба с выдающимся, испытанным и способным человеком ведется лишь из зависти, как борьба Симмия [76] с Периклом, Алкмеона [77] с Фемистоклом, Клодия [78] с Помпеем и оратора Менеклида [79] с Эпаминондом, то она не приносит ни славы, ни пользы. Если народ обошелся неправильно с хорошим человеком и затем, как водится, раскаялся в этой вспышке, то быстрейшим и справедливейшим оправданием представляется ему расправа с зачинщиком и подстрекателем. А ниспровергнуть негодяя, {D} подчинившего грубым насилием город, как Клеон в Афинах или Клеофонт [80], восстав против него и лишив его власти, — это и есть настоящее восхождение на политическую сцену.
Известно также, что некоторые добивались славы и власти посредством подавления ненавистного олигархического правления, как Эфиальт в Афинах или Формион у элейцев [81]. Но подобное политическое начинание приносит предпринимающему его поначалу {E} особые опасности. Лучше начал свое дело Солон. Государство тогда разделилось на три части: диакриев, педиеев и паралиев, как они именовались. Он не примкнул ни к одной из них, вернее, заботился обо всех, словом и делом добиваясь между ними согласия, так что ему было поручено создание законов для примирения сограждан, что и легло в основу его власти. Таковы различные пути, ведущие наиболее явным способом к государственной деятельности.
11. И все же многие мужи из числа знаменитых избирали более верный и спокойный путь: Аристид, Фокион, Паммен из Фив, Лукулл в Риме, Катон, Агесилай лакедемонянин [82]. Подобно плющу, растущему на мощных деревьях, которые он обвивает, в юности {F} своей и безвестности они примыкали к носителям древних и знаменитых имен. Поднимаемые постепенно наверх их могуществом, они утверждали свои собственные позиции в государстве на прочной и верной почве. Аристид возвысился при Клисфене, Фокион при Хабрии [83], Лукулл при Сулле, Катон при Фабии Максиме, Паммену содействовал Эпаминонд [84], а Агесилаю — Лисандр. Правда, Агесилай из‑за непомерного честолюбия и зависти оттолкнул {806 А} вскоре своего покровителя в делах. Но другие обладали порядочностью и политической мудростью настолько, чтобы оказывать своим руководителям почтение и прославление до самого их конца, в то время как они сами, подобно небесным телам, освещенным солнцем, размножали далее приобретенный ими блеск.
Сципиона именовали его завистники не более как лишь театральным исполнителем геройств, действительным творцом которых был‑де его друг Лелий [85]. Но Лелий не возгордился подобными словами и на протяжении своей жизни продолжал умножать честь и величие своего друга Сципиона. Друг Помпея Афраний [86], несмотря на низкое происхождение, мог рассчитывать на свое {B} избрание консулом. Но так как Помпей был заинтересован в других людях, он отказался от этих претензий, так как стать консулом без согласия и поддержки Помпея хотя и означало для него блеск и честь, но принесло бы еще больше неприятностей. Впрочем, ему пришлось ждать всего лишь один год, чтобы достигнуть консульства, оставаясь в то же время другом Помпея. Тот, кто подобным образом, руководимый другими, приходит к славе, завоевывает любовь народа, и даже в случае неудачи он испытывает меньше ненависти. Поэтому и Филипп дал Александру совет заводить друзей, пока он еще не царь, чтобы поддерживать с разными людьми дружеские и деловые отношения.
12. При выборе покровителя начинающий государственный {C} деятель должен ориентироваться не на одни только славу и власть, но также и на моральные качества, посредством которых эта сила и власть добыты. Так же как не каждое дерево терпит обвивающую его и стремящуюся кверху виноградную лозу, скорее даже удушает ее и мешает росту, так и в государстве люди, лишенные благородства, но любящие должности и почести, не оставляют никакой возможности отличиться молодым людям, стремящимся к возвышению, но из зависти лишают их славы и этим как бы ущемляют их и обездоливают. Так, Марий, обязанный Сулле многими успехами в Ливии, а потом и в Галлии из зависти к взлету его {D} популярности порвал с ним всякие отношения [87]. В качестве предлога ему послужила история с перстнем–печатью. Когда Сулла во время своей квестуры находился с консулом Марием в Ливии и был послан им к Богху [88], ему удалось привести пленником Югурту, и, будучи юным и честолюбивым, он не мог соблюсти скромность при таком счастье, а заставил изобразить выдачу ему Югурты как символ его геройства на перстне, который он стал после этого носить. [89] Марий поставил это ему в вину и отстранил от себя. Сулла соединился тогда с Катулом [90] и Метеллом [91] — почтенными мужами и противниками Мария, а потом, начав гражданскую войну, он принудил Мария к изгнанию и кончил междоусобную войну {E} лишь когда Рим стоял уже на краю гибели. И напротив, сам Сулла приветствовал Помпея с первых его шагов: он встал перед ним и обнажил голову, когда тот, младший, к нему приблизился. Так же точно Сулла давал и другим молодым людям: возможность отличиться на руководящих постах. Некоторых увлекал он вперед даже против их воли. Так наполнил он свое войско чувством усердия и честолюбия и приобрел власть над всеми, потому что он не хотел быть единственным властвующим, а только между многими великими — быть первым и величайшим. Вот с такими людьми необходимо вступать в самую тесную связь и держаться за них, не перехватывая, однако, у них славы. Не надо {F} брать пример с королька в басне Эзопа, где он на плечах орла взлетел на воздух, а затем внезапно устремился ввысь и опередил его: не следует похищать тайно славу великих людей, а нужно перенимать ее по дружбе и единодушию, ибо господствовать, по словам Платона [92], может только тот, кто прежде как следует научился подчиняться.
13. Далее, следует выбирать себе друзей, но не так, как это делали Клеон и Фемистокл. Когда Клеон принял решение посвятить себя политической деятельности, он собрал своих друзей и объявил им, что более он им не друг, потому что друзья могли бы {807 А} смягчать строгость его решений и сбивать его с правильного пути. Он бы сделал лучше, если бы изгнал из своей души жадность и придирчивость и очистил бы себя от злобы и зависти. Ибо государству необходимы не мужи, лишенные друзей и товарищей, а честные и разумные люди. А он прогоняет от себя друзей — и вместо этого
Лижущих сотня голов льстецов вкруг него завывает,
как говорят комедиографы [93]. Грубый и жестокий по отношению к спокойным гражданам, он сделался рабом черни, чтобы быть, с нею в доброй дружбе:
Сопроводитель стариков, готовых действовать за плату [94],
это был именно он, кто, опираясь на убогую и низкую чернь, выступал против лучших граждан. А Фемистокл, наоборот, в ответ на чьи‑то слова, что от него ждут правления справедливого и {B} ровного ко всем, воскликнул: «Избави меня бог от такого поста, на котором от меня [95] друзья уносили бы меньше, чем враги!». И он поступал также несправедливо, когда обещал друзьям пользу от своей политики, а интересы государства приносил в жертву собственным желаниям и привязанностям. Однако когда Симонид добивался от него какого‑то противозаконного действия, Фемистокл ему ответил: «Как хороший поэт не должен нарушать стихотворного размера, так справедливый правитель не должен в порядке одолжения нарушать законы». И вправду: если матросов выбирает {C} кормчий, а кормчего — судовладелец, люди которого
Править на судне рулем и ловко парус поставить
Могут, когда на него бурные волны несутся [96],
и если зодчий избирает подмастерий и ремесленников, какие не погубят его труда, но соединятся для наилучшей работы, то было бы впрямь страшно подумать, что государственный деятель, этот, по словам Пиндара: «искусный мастер, творец прав и законности» [97], не захотел бы с самого же начала избрать для себя {D} соответственно настроенных друзей и помощников, которые подобно ему были бы одушевлены любовью к добру, а избрал бы таких людей, которые бы насильно и бесчестно склоняли к иным поступкам. Не все ли это равно, как если бы строитель или плотник по неумению или безразличию захотел бы употребить такие угольники, отвесы и линейки, что строение должно было бы начать искривляться в стороны? Ибо живые и мыслящие инструменты суть для государственного деятеля его друзья, и он должен не оступаться вместе с ними, но, напротив, заботиться о том, чтобы они не могли оступиться по неведению.
Именно отсутствие этого повредило Солону в глазах его сограждан. Именно когда он задумал осуществить снижение долгов и {E} произвести «сейсахфию» — это было смягченным обозначением для «отмены долгов», то он посвятил в этот план также и своих друзей, они же использовали это для мошенничества: они поспешно набрали взаймы большие суммы денег, а когда вскоре затем был обнародован закон, то оказалось, что они купили великолепные дома и большие земельные угодья именно на эти взятые взаймы деньги и Солон, который при этом и сам был обманут, оказался обвинен в соучастии [98].
Агесилай [99], когда он бывал тесним просьбами своих друзей, терял всю свою силу и все свое достоинство. Он поступал, как Пегас у Эврипида:
Склонясь, он больше уступал, чем нужно [100].
{F} При их ошибках он им оказывал содействие с преувеличенным жаром, позволяя людям думать, будто он принимает участие в их беззакониях. Он спас Фебида [101], обвиненного в самовольном захвате Кадмеи, заявив, что подобные предприятия могут совершаться и по собственной инициативе. Сфодрий [102] едва не попал под суд за беззаконное и опасное действие — нападение на территорию афинян, бывших тогда друзьями и союзниками; но Агесилай, уступив любовным просьбам сына Сфодрия, повернул все так, что жалоба была оставлена без последствий. Наконец, рассказывают об {808 А} одной записке Агесилая некоему царьку [103] такого содержания: «Если Никий [104] невинен, отпусти его, если же он виновен, то отпусти его ради меня. Но в любом случае отпусти его».
Фокион, напротив, не пожелал отправиться в суд вместе со· своим зятем Хариклом [105], который должен был оправдываться по делу о преступлениях Гарпала, а попрощался с ним со словами: «Я потому и принял тебя в свойство, что верил в то, что ты во всех делах окажешься честен…».
А Тимолеон Коринфский, ни разумными советами, ни просьбами не отговорив своего брата отказаться от тирании, присоединился к его убийцам. Недостаточно быть другом лишь до алтаря [106], {B} отказываясь лишь от совместного клятвопреступления [107], как сказал однажды Перикл. Нужно быть другом лишь до порога законности, справедливости и общественной пользы. Не признавать этого, значит ввергнуть свою общину в большие несчастья. Так, безнаказанность, обеспеченная Сфодрию и Фебиду, была главной причиной вовлечения, Спарты в войну, приведшую к поражению под Левктрами. Но резко преследовать друзей за незначительные поступки было бы не в интересах политического смысла. Допустимо, {C} чтобы при условии соблюдения интересов государства была бы великодушно оказываема помощь друзьям и содействием и хлопотами о них. Существуют такие проявления дружбы, которые не вызывают недоброжелательства, например, предпочтение, оказываемое другу при определении на должность, при назначении па какой‑либо почетный пост или руководство каким‑либо дружественным посольством для изъявления почтения управителю провинции или для установления мирных и дружественных отношений с каким‑либо городом. Но если дело идет о каком‑либо трудном, но знаменательном и важном действии, то государственный, — деятель должен сначала принять его на себя, а потом, как Диомед [108], привлечь друга:
Если же мне самому друга избрать вы велите,
Как я любимца богов, Одиссея героя забуду?[109]
А Одиссей возвращает хвалу со всей благожелательностью назад:

Эти же, старец почтенный, вновь пришлые в стане троянском Кони — фракийцев; владетеля их Диомед наш могучий Смерти предал и двенадцать сподвижников, все родовитых![110]
{D} Подобные послабления в отношении друзей украшают восхваляющих не меньше, чем восхваляемых, «самодовольство же, — по словам Платона, — подруга одиночества» [111]. Поэтому нужно позволять друзьям принимать участие в изъявлении благодарности и удовлетворения, побуждая восхваляемых хвалить в свою очередь тех, по чьему совету были они восхвалены сами.
Дурные и неуместные требования друзей следует отвергать мягко, а не резко, давая понять и убеждая в том, что требования {E} эти не совместимы с их же честью и добродетелью. Более всех заслуживает похвалы Эпаминонд, отказавшийся выпустить из тюрьмы, несмотря на настояния Пелопида, одного плута–кабатчика. Он его отпустил немного погодя, уступив просьбам своей любовницы, со словами: «Такого рода милости, о Пелопид, более приличествует оказывать блудницам, а не полководцам». Резко и презрительно ответил Катон [112], когда цензор Катул [113], его ближайший и лучший друг, попросил отпустить человека, осужденного Катоном во время его квестуры: «Было бы постыдно, если бы тебя, который должен для нас, младших, служить примером благонравия, моим служителям пришлось отсюда выдворить». Впрочем, Катон мог бы, отклоняя эту просьбу, сделать это и без грубых {F} и оскорбительных слов, дав лишь понять, что отвергает эту просьбу и причиняет это огорчение не по своей воле, а в силу закона и справедливости.
У государства имеются для оказания помощи нуждающимся {809 А} друзьям правителей вполне достойные возможности. Когда Фемистокл после сражения заметил труп с золотым ожерельем и золотыми гривнами на шее, сам он прошел мимо, но, обратившись к другу, сказал: «возьми это себе, ведь ты не Фемистокл». Такие возможности помочь друзьям обстоятельства предоставляют государственному деятелю часто. Ведь не все же Менемахи [114]. Поэтому одному можно поручить руководство выгодным, но справедливым делом, другого можно свести с богатым человеком, нуждающимся в попечении и покровительстве, третьему можно посодействовать в получении подряда на выгодное дело. Эпаминонд послал друга к одному богачу, приказав взять с него талант по его, Эпаминонда, распоряжению. Когда же богач пришел и спросил о причине такого распоряжения, Эпаминонд ответил: «Потому что он честный, но бедный человек, а ты богач, присвоивший много {B} государственного добра». И Агесилай, пишет Ксенофонт [115], гордился тем, что обогатил многих друзей, сам же относился к богатству с презрением.
14. Так как, по словам Симонида [116], «нет жаворонка без хохолка», то и всякая государственная деятельность связана с раздорами и враждой. Поэтому государственному деятелю следует предвидеть и это обстоятельство. Многие восхваляли Фемистокла и Аристида за то, что они, отправляясь вместе с посольством гонг в качестве стратегов, оставляли на границе свою взаимную вражду, чтобы снова к ней обратиться по возвращении.
Некоторые же воздавали еще большую хвалу Кретину из {C} Магнезии. Его политическим противником был Гермий [117], человек не могущественный, но честолюбивый и возвышенной души. Когда в начале Митридатовой войны Кретин увидел свой город в опасности, то предложил Гермию принять на себя власть, а сам обещал уйти в изгнание; если же Гермий полагает, что командовать· должен он (Кретин), то пусть в изгнание уйдет он сам, дабы их вражда не погубила город. Гермий принял предложение и, заявив, что Кретин лучший, чем он, полководец, покинул город с женой и детьми. Кретин же дал ему не только сопровождение, но и то из своего имущества, что полагал более полезным для изгнанника, {D} чем для осажденного. Прекрасно руководя военными действиями, он отстоял город, на сохранение которого уже никто не надеялся. Если благородны и великодушны слова:
Родиной больше еще, чем детьми, дорожу я [118],
то каждый из них мог бы сказать: «Я его ненавижу и желаю ему всяческого зла, но родина мне дороже». Ибо не примириться c противником в таком положении, когда приходится жертвовать даже другом, было бы звериной жестокостью. Но не лучше ли еще {E} поступали Фокион и Катон и им подобные, не допускавшие, что бы личная вражда примешивалась к политическим противоречиям? Когда они бросались в политическую борьбу ради общественной пользы с непримиримой страстью, в личных отношениях с противниками обходились они человеколюбиво и дружественно. Ибо никто не должен видеть в согражданине врага, если только он, подобно Аристиону [119], Набису или Катилине, не представляет для государства чумы и бедствия. Если же возникают расхождения с людьми другого рода, то, как делают музыканты, должно по мере надобности натягивать или отпускать струны, приводя их в общее согласие, не ставя заблуждающимся в укор их ошибки, {F} в злобе и гневе, но кротко, как Гомер:
Мыслил, о друг, я доныне, что разумом ты превосходишь Всех…[120]
или
Мог ты совет и другой, благотворнейший всем нам промыслить [121].
И если они обнаруживают себя дельными в словах и поступках, не следует ни завидовать их славе, ни скупиться на похвалы по поводу их прекрасных успехов [122]. Это лишь придает убедительности порицаниям, если к ним придется прибегнуть, и живее станет сопротивление злу, если ясно будет, насколько добродетель в них достойнее и уместнее.
{810 А} Я, во всяком случае, требую от любого государственного мужа, чтобы он в справедливых случаях свидетельствовал в пользу своих врагов и на суде защищал их против доносчиков, не давая веры клеветническим заверениям, противоречащим тому, что он знает сам относительно намерений противников.
Незадолго перед тем как знаменитый Нерон из страха и ненависти уничтожил Тразею [123], он сказал, однако, некоему жалобщику на чрезмерно жестокий приговор, вынесенный ему Тразеей: «О, если бы любовь Тразеи ко мне была столь же велика, как его судейская безупречность!». Кто склоняется к порокам в силу естественных людских побуждений, тем не мешает подумать с оглядкой на своего благородного противника: «он никогда бы этого {B} не сделал или не сказал». А другим в их заблуждениях хорошо напомнить об их прекрасных предках, как это говорится у Гомера:
Нет, Тидей породил не себе подобного сына![124]
Или как Аппий заявил Сципиону Африканскому [125] во время избирательной борьбы, когда они выступали соперниками: «Как бы ты застонал, о Павел, в Подземном царстве (ύπο γῆς), если бы узнал, что добивающийся цензуры сын твой имел в качестве телохранителя публикана Филоника» [126]. Подобные слова являются увещанием для заблудшего и честью для увещателя. Политичным был ответ Нестора на поношения Аянта у Софокла [127]:
{C} Тебя я не хулю: ты дело доброе
Злой облекаешь речью…
Покуда Помпей в союзе с Цезарем, насильственно господствовал в государстве, Катон был его злейшим врагом, но когда между ними началась война, Катон потребовал, чтобы Помпею была передана власть, утверждая, что тот, кто причинил государству большое зло, сам должен и устранить его.
Если порицание соединяется с похвалой, оно оказывается целебным и поощрительным. Откровенное, но не высокомерное слово вызывает не гнев, а душевную боль и раскаяние, но не ранит и не озлобляет. А оскорбления менее всего подходят для государственного деятеля. Посмотри, как Демосфен отзывался об Эсхине, {D} а Эсхин о Демосфене, или что писал Гиперид против Демада и каким языком пользовались Солон или Перикл, Ликург Спартанский или Питтак Лесбосский [128]. Хотя Демосфен–и прибегал к бранным словам, но только лишь в судебных речах, а Филиппики свободны от сарказма и от грубого балагурства. Подобные выражения бесчестят более тех, кто их произносит, чем тех, к кому они относятся; кроме того, они вносят расстройство в дела государственных советов и народных собраний. Поэтому я одобряю Фокиона, который в ответ на чью‑то брань прервал свою речь, а когда бранивший замолчал, то поднялся снова: «Итак, — сказал {E} он, — вы слышали о всадниках и о гоплитах, мне остается теперь рассказать о пельтастах и легковооруженных». Многие, правда, не могут при таких обстоятельствах продолжать говорить о деле, и часто бывает небесполезно заставить замолчать бранящихся каким‑либо кратким ответом, без досады и без гнева, спокойным и сдобренным какой‑либо шуткой, но достаточно острой. Такие ответы наилучшим образом возвращают упрек нападавшему: как стрелы возвращаются снова к тому, кто их послал, словно отражаемые крепостью и твердостью получившего удар, так и оскорбления возвращаются обратно к нападающему благодаря остроумию {F} того, в кого они были нацелены.
Таков ответ, данный Эпаминондом Каллистрату [129], попрекнувшему фиванцев и аргивян отцеубийством Эдипа и матереубийством Ореста: «Но мы их изгнали, а вы их приняли». На слова афинянина: «Часто мы вас отгоняли от Кефиса» спартанец Анталкид, {811 А} ответил: «А вот мы вас никогда — от Эврота» [130]. На свой грубый выкрик: «Афиняне тебя убьют» Демад [131] получил от Фокиона остроумный ответ: «Меня — если потеряют рассудок, тебя же — если его сохранят». Оратор Красс на замечание Домиция [132]: «Разве ты не плакал над муреной, околевшей в твоем рыбном садке?» ответил: «А ты разве не похоронил трех жен, не всплакнув ни разу?». Такие ответы хороши также и в других случаях жизни.
15. Имеются люди, как Катон, готовые входить во все общественные дела, полагая, что обязанность хорошего гражданина {B} — отдавать все свои силы и заботы на их исполнение. Эпаминонда хвалят за то, что когда фиванцы в насмешку и из презрения избрали его на должность телеарха [133], он не пренебрег ею, а сказал: «Не только должность украшает человека, но и человек — должность». Он превратил телеархию в важную и почетную службу, а ведь она перед тем имела своим предметом наблюдение за очисткой от мусора тесных улочек и за водостоками. Я и сам, конечно, вызываю смех у иностранцев, видящих меня занятым нередко на улицах подобными делами. Но тут мне помогают {C} приходящие на память слова Антисфена [134]. Когда удивлялись тому, что он тащит на себе по рынку солонину, он говорил: «Ведь я же несу это для себя». Я же, напротив, когда порицают меня за то, что я присутствую при измерении черепиц или при подвозе строительного раствора и камней, отвечаю: «Я делаю это не для себя, а для моего города». Может показаться ничтожным тот, кто занимается такого рода мелкими делами для собственной пользы. Но если это делается общественным порядком в интересах города, то он уже становится не ничтожным, а забота даже о мелочных вещах — достойной всяческого поощрения.
Иные видят в способе управления, применявшемся Периклом, высшее достоинство и благородство. Среди них перипатетик {D} Критолай [135], требовавший, чтобы, как афинские корабли «Саламиния» и «Парал» [136] не отправляются в плавание по всякому делу, а только по важнейшим и самым торжественным поводам, так и государственный муж предавался бы лишь важнейшим и серьезнейшим делам, как царь мироздания у Еврипида:
Великое одно лишь знает бог,
Оставив меньшее судьбы на попеченье [137].
Поэтому я не могу одобрить чрезмерного честолюбия и стремления к соперничеству у Феагена [138]. Он победил не только во всех играх [139], но и во многих других состязаниях, не только в панкратии [140], но и в кулачном бою и долгом беге [141]. Когда однажды во время поминального торжества в честь одного героя гости, как обычно, получили каждый свою порцию, он вдруг вскочил и стал схватываться со всеми в панкратии, как будто желал установить, что в его присутствии не может быть другого победителя. {E} Так он набрал до двенадцати сотен победных венков, но большая часть их представляла собой уже один только хлам.
Не отличаются от него ни в чем и те, кто принимает на себя разнообразные общественные дела. Они этим навлекают недоброжелательство толпы и становятся невыносимы. Если они добиваются успеха, то им завидуют, а их неудачам все очень радуются. Первоначальное одобрение их деятельности сменяется вскоре презрением и насмешками, как сказано:
{F} Метиох — водитель войска, Метиох — дорог строитель,
Метиох — блюститель хлеба, Метиох — мукою занят,
Метиоху — всё забота, Метиоху будет плохо![142]
Метиох этот принадлежал к друзьям Перикла и нагло злоупотреблял доставшейся ему властью. Государственный человек, как говорится, должен обходиться с народом, как с влюбленным: принимать его нежности, а удаляясь от него, заставлять его сожалеть {812 А} о себе. Так поступил Сципион Африканский, удалившись на долгое время в деревню, уменьшив тем самым силу зависти и дав возможность вздохнуть тем, кто, казалось, был раздавлен тяжестью его славы.
Тимесий Клазоменский [143] вообще был хорошим управителем своего города. Но так как он все дела хотел делать сам, то вызвал этим к себе зависть и озлобление, замеченные им, впрочем, только после следующей истории: игравшие на дороге дети старались вышибить из ямы бабку; когда он проходил мимо, некоторые кричали: ее не вышибить! Но один нанес удар со словами: «Тимесию бы так вот вышибить мозги, как я вышибу эту бабку!». Услыхав это, Тимесий понял, что ненависть к нему охватила всех.
{B} Повернув домой, он рассказал об этом жене. Приказав ей собрать имущество и следовать за ним, он, не переступив порога, покинул город. Кажется, и Фемистокл, пережив нечто подобное от афинян, сказал: «О, счастливцы, вы переутомлены слишком многими благодениями». Из этих рассказов лишь некоторые справедливы, другие же нет.
Нельзя отказывать во внимании и попечении никакому из общественных установлений — они все заслуживают того, чтобы к ним относились со вниманием и знанием. Не должен правитель, {C} как на корабле священный якорь [144], предназначать себя для крайних и важнейших нужд общины. Так, кормчие одни дела делают собственными руками, а иные посредством инструментов и других людей, управляя издали через матросов, рулевых и старших гребцов, подзывая, кого нужно, на корму и вверяя им кормило. Именно так и государственному деятелю подобает уступать власть другим, благосклонно и любезно призывая их на ораторскую трибуну. Не нужно, чтобы все государственные дела решались только его речами, псефизмами и установлениями, но если при нем имеются преданные и способные люди, то следует поручать тому одно, а другому иное какое‑нибудь дело соответственно их навыкам. {D} Так, Перикл использовал Мениппа [145] для руководства военными операциями, Эфиальта — для ослабления влияния ареопага, Харина [146] — для проведения своего декрета против мегарцев, Лампона [147] — для основания колонии в Фуриях. Когда власть кажется поделенной между многими, то не только зависть делается слабее, но и различные дела производятся более правильно. Подобно тому как расчленение кисти руки нисколько не ослабляет, а скорее усиливает ее ловкость и действенность, так же точно правитель, разделяющий общественные дела с другими, увеличивает {E} совместными усилиями успех своей деятельности. А кто с неутолимой жаждой славы и власти все дела управления государством забирает себе и с уверенностью берется за то, к чему у него нет ни способностей, ни опыта, как Клеон в роли стратега, Филопемен [148] — наварха, Ганнибал — оратора, тот уже не получит прощения за свои ошибки, а еще и услышит слова Эврипида:
Столяр ты, а не смыслишь в обработке дерева![149]
то есть, не умея убедительно говорить — стал послом, будучи беспечным — управлял делами, не зная счета — стал казначеем, {F} старый и слабый — командовал войском. А Перикл умел разделить власть с Кимоном [150] так, что когда сам управлял государством, на того возложил пополнение флота и войну с персами, ибо по природе своей сам он более подходил для гражданских дел, а тот — для военных. Прославляли и Эвбула [151] из Анафлиста за то, что он, располагая большим доверием и могуществом, никогда не стремился управлять эллинскими делами [152], не домогался стратегии, но довольствовался заботой о казне. Он значительно умножил общественные доходы, чем принес государству большую пользу. Ификрат же, когда он в своем доме в присутствии многих людей упражнялся в длинных речах, служил лишь предметом насмешек. Даже если бы он и вправду стал столь же хорошим оратором, сколь был плохим, ему бы следовало довольствоваться {813 А} военной славой, предоставив ученую славу софистам.
16. Впрочем, всякому простонародью свойственна злоба и придирчивость к власть имущим, и когда многим полезным мероприятиям не предшествуют резкие споры и возражения, то в них охотно подозревают результат сговора. Подобные подозрения чаще всего касаются гетерий и дружеских сообществ. Поэтому государственные деятели не должны допускать между собой никакой действительной вражды и разногласий. Когда Ономадем [153] — {B} народный вождь на Хиосе — не захотел изгнать всех противников, побежденных им во время восстания, «чтобы, — как он сказал, — освободившись от всех врагов, не перессориться с друзьями», то это было недальновидное действие.
Если народу подозрительно какое‑либо важное и общеполезное дело, то не нужно, чтобы все его сторонники по заранее принятому условию высказывали одно и то же мнение; лучше, чтобы двое или трое в спокойной форме высказали бы мнение, противоположное; мнению их друга, а затем, дав себя опровергнуть, изменили бы видимый образ мыслей и повели бы за собой народ, убежденный в том, что они действовали лишь ради общей пользы. В небольших {C} и несущественных делах неплохо, если и вправду друзья разойдутся во мнениях, каждый отстаивая свое, чтобы казалось, что в важнейших и крупнейших делах единодушие их основывается на высшем благе, а не на предварительном сговоре.
17. По самой природе вещей главой государства является политический деятель, как матка бывает вождем у пчел [154]. Памятуя об этом, он и должен держать в руках народные дела. Но не следует слишком часто и настойчиво добиваться общественных должностей и выборных постов, ибо стремление к начальствованию не прибавляет чести и популярности в народе. Но и отказываться не следует от власти, к которой призывает политического деятеля народ, вручающий ее соответственно закону. Пусть он принимает должности, даже если они ниже его положения в обществе, не отказываясь от соперничества ради их получения, ибо справедливо и то, что высокие должности украшают носителей, {D} и то, что — украшаются их носителями. И если такие высшие должности, как стратегия в Афинах, притания на Родосе [155] и беотархия у нас [156] уменьшаются в значении и уступают власть, то у меньших должностей повышается достоинство и вес. Таким способом низшие должности избавляются от нашего презрения к ним, а высшие — от зависти. Вступая в исполнение всякой должности, недостаточно иметь на уме те мысли, которые напоминал {E} себе Перикл всякий раз, когда надевал хламиду [157]: «Имей в виду, Перикл, ты управляешь людьми свободными, ты управляешь эллинами, управляешь афинскими гражданами». Нужно помнить еще и о том, что ты управляешь и тобою тоже управляют — твой город подчинен проконсулам, наместникам цезаря. Это не «бой в открытом поле» [158], не древние Сарды, не лидийская мощь. Полегче надо шить хламиду, на трибуну смотреть, обратив глаза от стратегия [159], не гордиться венцом на своей голове, ибо над {F} головой твоей — римский башмак [160]. Следует подражать театральным актерам, которые отдают свою страсть, спокойствие, достоинство тому, что они представляют, но, слушая подсказчика, не нарушают ни порядка, ни меры, заданной им властителями [161]. Ошибка в делах вызывает здесь не свист, не осмеяние, не улюлюканье [162]: многих поражал
Страшный каратель — топор, рубящий шею[163]
например твоего соотечественника Пардала [164] и его сторонников, переступивших предуказанные им границы; а иные оказались в изгнании на островах, становились, по словам Солона,
{814 А} «Из афинян — фолегандрийцами или сикинитами» [165].
Глядя на маленьких детей, играючи обувающих отцовские сапоги и нацепляющих на себя их венки, мы смеемся; когда же правители наших городов безрассудно понуждают народ подражать деяниям предков, их гордости, их подвигам при всей несоразмерности их условий и положений современным обстоятельствам, то — они лишь некстати возбуждают толпу, выставляя себя на смех, хотя положение у них отнюдь не смешное, если не вовсе презренное. У древних греков много было деяний, напоминания о которых {B} могли бы быть полезны для воспитания и улучшения нынешних нравов. Можно напомнить афинянам не об их военных подвигах, а например, об амнистии, объявленной после изгнания Тридцати, о штрафе, наложенном на Фриниха [166] за трагедию о взятии Милета, и о том, что когда Кассандр [167] восстановил Фивы, афиняне украсили себя венками, и о том, что при вести об ужасном избиении полутора тысяч граждан в Аргосе [168] в народном собрании было постановлено принести очистительную жертву, и о том, что когда по делу об имуществе Гарпала производились обыски в домах, то для дома молодоженов было сделано исключение. {C} Подражая таким действиям, афиняне могли бы подражать предкам. А такие подвиги, как при Марафоне, Эвримедонте и Платеях, могут лишь наполнять души народа напрасной гордостью и должны быть предоставлены риторическим школам.
18. Недостаточно, чтобы государственный деятель и его отечество сами вели себя безупречно в отношении владык [169]. Политик должен всегда иметь друзей из числа наиболее влиятельных людей [170], чтобы те служили твердой опорой государства. Таковы сами римляне, в политических делах стремящиеся к поддержке друзей. И кто, пожиная плод, происходящий от подобной владетельной дружбы, оказывается в состоянии подражать Полибию и Панетию, сумевшим обратить на пользу их родных городов [171] {D} благожелательность Сципиона [172], тот содействует наиболее славным образом народному благополучию.
Когда Цезарь Август после взятия Александрии вступил в город об руку с Ареем [173], беседуя только с ним одним из окружающих, то александрийцам, опасавшимся крайних строгостей и умолявшим о пощаде, он объявил прощение, во–первых, ради величия их города, во–вторых, ради его основателя Александра, а в–третьих (сказал он), «потому, что я хочу этим доставить удовольствие моему другу». Можно ли с подобной милостью сравнить такие источники дохода, как выгодные прокуратуры, управления провинциями, то, чего домогаются многие, стареющие перед {E} чужими дверями, в забвении домашних дел? И должно ли исправлять Эврипида, в стихах говорящего о том, что если нужно бодрствовать и кормиться при чужом дворе, то делать это следует лишь достойно, ради интересов родины, а в прочих же случаях достойней искать и добиваться лишь равной и справедливой дружбы [174].
19. Не следует, впрочем, при всей заботе о послушании родины {F} владетелям, становиться помощником в ее принижении и при том, что у нее связаны ноги, пригибать еще и шею. Но некоторые делают именно так, передавая владыкам для разрешения все дела, малые не менее подобострастно, чем большие, и тем самым увеличивают постыдность рабства и уничтожают всякую политическую деятельность крайним своим страхом и бессилием. Многие привыкли без указки врача ни есть, ни купаться, не решаясь распорядиться своим здоровьем хотя бы настолько, насколько позволяет природа; так же точно и поступают те, кто для каждого распоряжения, собрания, совещания, возблагодарения [175] {815 А} добиваются решения правителя, давая этим ему больше власти в делах, нежели он хотел бы того сам. Причиной этого служит более всего жадность и высокомерие первых граждан, которые либо, действуя во вред подчиненным, понуждают их бежать из города, либо, соперничая между собой, вместо того чтобы примириться со скромным своим положением, прибегают к посредничеству сильнейших и этим лишают авторитета и совет, и народ, и судейские коллегии, и всякую другую власть.
Поэтому необходимо стараться облегчать положение простого народа справедливым равенством, а влиятельных людей — уступчивостью, которая, однако, должна быть взаимной, и тогда правитель государства сможет, как врач, излечивать скрытые общественные {B} недуги. Лучше уступать своим согражданам, чем господствовать над ними посредством насилия или уничтожения их прав. Этим он преподаст пример своим соперникам, давая им почувствовать опасность взаимной вражды. А сейчас между людьми из одного города, филы, соседства, семьи распространены зависть и отсутствие всякого снисхождения, которое могло бы снискать им благодарность и честь. Со своими раздорами они толпятся у дверей политических дельцов и стряпчих к собственному вреду и стыду.
Если врач не способен полностью излечить болезнь, он ищет способа для изгнания ее из тела больного; государственный же деятель, если он не способен остановить распри и вражду между согражданами, должен попытаться хотя бы сдерживать и сохранять втайне всякие раздоры, дабы они не выходили за пределы общины, не прибегая, насколько возможно, к помощи чужих врачей и {C} лекарств. Постоянной заботой политического деятеля должно быть
сохранение внутреннего спокойствия и избежание тщеславия, беспокойного и безрассудного. Для этого в его распоряжении имеется здравый смысл,
…отвага и дух дерзновенный,
Мужей благих обнимающий, кои за отчую землю
Против врагов… [176],
а также опасных положений и враждебных обстоятельств борются и им сопротивляются. Не должно самому вызывать бурю, но если уж она поднялась, нельзя покинуть город в опасном положении. {D} Нельзя приводить его в смятение, но смятенному и угрожаемому необходимо придти на помощь, подобно священному якорю, брошенному в крайней нужде, со всей своей внутренней твердостью и смелостью. Таково было положение у пергамцев во времена Нерона, недавно у родосцев при Домициане [177], а раньше при Августе у фессалийцев, предавших Петрея сожжению живьем [178].
Дремлющим ты не увидишь его… [179],
истинного политического деятеля — ни оробевшим, ни обвиняющим других; он не стремится устраниться от опасности, но сам с посольством пускается в море и не только первым произносит:
Мы как убийцы пришли; отврати, Аполлон, погибель [180],
{E} но и принимает на себя опасности, связанные с такими провинностями народа, в которых сам он и не принимал участия. Такое по- Ν ведение само по себе достойно прославления, но к этому прибавляется то, что доблестное и мужественное поведение одного человека умиряет гнев владетеля, относящийся ко всему народу, и смягчает грубые и жестокие угрозы. Таким образом спартанцы Булис и Сперхис умерили гнев персидского царя [181], а Стеннон [182] — Помпея. Когда мамертинцы захотели смягчить гнев {F} Помпея на их мятеж, этот Стеннон сказал ему: «Несправедливо наказывать целый народ из‑за одного человека: я один — причина их отпадения, друзей я уговорил, а врагов принудил». Эти слова произвели на Помпея такое впечатление, что он пощадил мамертинскую общину, а со Стенноном обошелся благосклонно. Подобную же доблесть проявил один человек, связанный с Суллой узами гостеприимства, однако не встретил с его стороны ответных {816 А} чувств и мужественно принял смерть. После взятия Пренесте Сулла хотел уничтожить всех жителей, оставив в живых его одного по закону гостеприимства. Но тот сказал, что не хочет быть обязанным жизнью человеку, повинному в гибели его родного города, и смешался с остальными жителями, приняв вместе с ними смерть. Нам следует молиться о том, чтобы мы были избавлены от подобной судьбы и могли надеяться на лучшее.
20. Святость и величие может приобрести всякая должность, и тогда исполнитель ее заслуживает наибольшего почтения. Достоинство же служения заключается более в согласии и дружбе между соправителями, чем в венках и в окаймленных пурпуром хламидах. {B} Некоторые полагают возможное начало дружбы в совместно проведенной юности или военной службе. Но если совместное участие в командовании войском или управлении государством они склонны рассматривать как причину вражды, то им не избежать одного из трех зол: или они, считая коллег равными себе, на них нападают, или завидуют их превосходству, или презирают, почитая ниже себя. Между тем следовало бы в отношении превосходящих быть почтительными, восхвалять нижестоящих и отдавать честь равным, проявляя ко всем им любезность и дружбу, которые возникли «не за пиршественным столом», не за винной чашей или «у домашнего очага» [183], а основываются на общественном и государственном избрании, воспринятом от отцов по завету родины. {C} По крайней мере, в Риме Сципиона осуждали за то, что он не пригласил на праздничное пиршество по случаю освящения храма Геркулеса своего коллегу Муммия [184]. Хотя они и не считали себя в жизни друзьями, но при этих обстоятельствах, имея в виду их совместную службу, должны были бы вести себя дружественно. И если даже столь малое нарушение вежливости со стороны даже столь великого человека, как Сципион, могло навлечь на него обвинение в высокомерии, то уж, конечно, не может считаться {D} порядочным и справедливым муж, который вредит достоинству товарища, превратно толкуя его похвальные намерения и из высокомерия отбивая у него все поручения, чтобы исполнить их самому и все обратить ему во вред. Я вспоминаю о том, как молодым человеком я был послан к проконсулу вместе с еще одним товарищем, который по какой‑то причине остался дома, так что я должен был отправиться и исполнить поручение один. Когда по возвращении я собирался представить отчет о посольстве, мой отец встал с места и, отведя меня в сторону, посоветовал мне не говорить «я отправился», «я сказал», а «мы отправились», «мы сказали», чтобы в моем отчете товарищ участвовал во всем сообща. Так {E} поступать не только порядочно и разумно, но это также и средство спасения славы от зависти. Поэтому великие люди приписывают свои поступки божеству или судьбе, как Тимолеонт, уничтоживший в Сицилии тиранию, воздвиг святилище богине случая [185], а Пифон [186] в ответ на хвалы и почести от афинян за убийство Котиса сказал: «Бог это совершил, воспользовавшись моими руками». Так же и Феопомп, царь лакедемонян [187], ответил человеку, говорившему, что Спарта благополучием обязана умевшим управлять царям: «А более того — послушанию народа».
{F} 21. Обе эти причины взаимно связаны. Многие говорят, будучи в этом убеждены, что целью политического воспитания является подготовка послушных граждан, так как в каждом государстве управляемых больше, чем управляющих, а в государстве с демократическим устройством даже управляющие правят неподолгу, находясь все остальное время в числе управляемых. Поэтому повиновение правителям, даже если они не выделяются значением и властью, представляет собой почтеннейшую и полезнейшую науку.
Разве нелепо, когда в трагедии протагонист — Феодор или Пол [188] — подчиняется исполнителю третьестепенной роли и обращается к нему униженно, так как тот носит диадему и скипетр? [189] {817 А} А когда в настоящей жизни и политической практике богач и знаменитый человек, обращаясь к простолюдину и бедняку, исполняющему государственную должность, ведет себя надменно и презрительно, — разве он не оскорбляет этим и не унижает государство ради возвышения собственного достоинства? Разве он не должен употребить свое влияние и репутацию скорее на поднятие достоинства государственной власти? В Спарте цари вставали с места перед эфорами, и если они призывали кого‑либо из других граждан, то тот выполнял распоряжение не медлительно, но бежал {B} торопливо через площадь, чтобы показать свое послушание гражданам, гордившимся уважением к правителям. Некоторые грубияны и невежды, словно щеголяя избытком могущества, наносят оскорбления судьям, назначающим награды участникам общественных .; состязаний, осыпают бранью дионисийских хорегов и поднимают на смех стратегов и гимнасиархов, не понимая и не зная того, что оказать уважение другому часто бывает почтеннее, чем внушить уважение к себе. Даже людям, имеющим вес в государстве, приносит больше славы, когда они предшествуют или сопровождают правителей, чем когда бывают сопровождаемы сами, ибо в последнем случае возникают неприязнь и зависть, а в первом — истинное {C} расположение и уважение. Тот, кто иной раз является к дверям должностного лица, первым его приветствует и ведет его в середине шествия, отнюдь не теряет своего достоинства и укрепляет славу государства.
22. Принято также воспринимать без обиды брань и гнев правителя или повторяя за Диомедом:
Слава ему, как вождю, да сопутствует даже и в этом… [190],
или же за Демосфеном [191]: «я ведь теперь не только Демосфен, но и фесмофет, и хорег, и стефанофор» [192]. Отмщение лучше отложить до
удобного момента: а там или можно будет его преследовать, когда он сложит власть, или же гнев наш рассеется в ожидании, и нам же будет лучше.
{D} 23. В усердии, предусмотрительности и заботе об общественном благе государственному деятелю нужно все время соревноваться со всеми прочими носителями власти. Если они внимательны, то следует помогать им советом в нужный момент и обеспечивать возможность осуществлять задуманное, уважая их устремление к общему благу. А когда они обнаруживают нерешительность, медлительность, нерадивость, тогда нужно выйти вперед и открыто заявить это перед народом, чтобы не повредить государству своей {E} бездеятельностью, прикрываясь тем, что‑де не стоит вмешиваться в дела управления, порученные другому. Ибо закон всегда признает первенство за тем, кто понимает что нужно и поступает по справедливости. «Был же, — сказано [193], — в войске один человек по имени Ксенофонт — не стратег, не лохаг», но понимавший то, что необходимо, и имевший мужество это высказать; это привело его к власти, и он спас эллинов. И из числа подвигов Филопемена наиболее знаменит тот, когда он без приказа выступил с храбрейшими из добровольцев против Набиса [194], захватившего Мессену, и освободил город, в то время как ахейский стратег малодушно отказался помочь [195]. Но не следует проявлять подобной предприимчивости в {F} делах незначительных и случайных, а лишь при такой нужде, какая была у Филопемена, или при таких благоприятных обстоятельствах, как у Эпаминонда, когда он противозаконно продлил на четыре месяца свою власть беотарха, совершив за это время нападение на Лаконику и осуществив свои дела в Мессене [196].
Если же за все это мы навлечем лишь жалобы или порицания, то защиту и утешение следует нам искать в той необходимости, которая понудила нас к подобным действиям, или же в величии и красоте совершенных поступков.
{818 А} 24. Припоминают изречение Ясона, фессалийского единовластителя, по поводу его насилий и мучительств: «Кто хочет быть справедлив в большом, тому приходится быть несправедливым в малом». Сразу ясно, что это изречение принадлежит самовластному владетелю. Более достойно государственного деятеля другое наставление: «В малом можно многое спускать в угождение народу, чтобы тем решительнее бороться с большими беззакониями». А тот, кто при всех обстоятельствах действует чересчур строго и рьяно, без поблажек и уступок, жестоко и непреклонно, тот лишь приучает народ к противодействию и непослушанию.
Парус надо ослабить волн перед силой великой [197],
{B} то уступив ему в чем‑то, весело приняв участие в празднествах, в жертвоприношениях, в агонах и театральных представлениях, то, как дома с детьми, глядя подчас сквозь пальцы на их поступки. Таким порядком сила убеждения и назидания не утрачивает, подобно лекарству, своего действия, не устаревает, но, сохраняя всю остроту и убедительность, в важных случаях лучше доходит до толпы. Александр [198], например, даже услыхав, что его сестра ; вступила в связь с неким молодым и красивым юношей, не высказал никакого возмущения, сказав: «Ей тоже надо пользоваться удовольствиями царского положения». Но он поступил несправедливо и недостойным для себя образом, допустив эту поблажку, ибо нельзя считать простым удовольствием то, что является унижением и оскорблением царской власти. {C} Народу государственный деятель не разрешит произвести никакого насилия над согражданами — ни конфискации чужой собственности, ни раздела общественных имуществ. Убеждая, устрашая и поучая, будет он бороться с такого рода вожделениями, которые распространили в государстве сторонники Клеона, вскормленные им и умноженные подобно трутням с жалами, как говорит Платон [199].
Если же народные массы под предлогом отцами установленного празднества или служения какому‑либо богу пожелают устройства {D} какого‑либо публичного зрелища или небольшой раздачи, или благотворительного дара, или лестной почести, то удовлетворение этих вожделений содействовало бы поддержанию чувства гражданской вольности и благосостояния. Подобные действия предпринимали и Перикл, и Деметрий [200]; Кимон украсил агору насаждениями и аллеями платанов, Катон же [201], глядя на народ, возбужденный Цезарем во время заговора Катилины, предвидя опасность государственного переворота, убедил сенат вынести решение о денежной раздаче беднякам — и эта щедрость прекратила беспорядки и остановила возмущение. Как врач, удаливший у больного {E} большое количество испорченной крови, назначает ему немного безвредной пищи, так государственный муж, подавивший бесчестные и пагубные действия, малыми добрыми милостями успокаивает жалобы и недовольство.
25. Хорошо также отвлечь внимание народа чем‑либо полезным и тем, к чему он стремится, как это сделал Демад, когда он управлял доходами государства. Тем, кто желал послать триеры в помощь отпавшим от Александра [202] и требовал для этого денег, он сказал: «Деньги эти ваши; я приготовил их для «Возлияний» [203], чтобы каждый из вас получил по полмины. Если же вы хотите истратить их {F} для другой цели, то располагайте своими деньгами, как знаете». Афиняне, не пожелав отказаться от такой раздачи, отменили посылку флота, и вызова, брошенного народом Александру, удалось избежать. Действительно, не все бывает возможно устранить открыто. Оказываются необходимы различные уловки и хитрости {819 А} вроде тех, какими воспользовался Фокион. Когда ему было приказано в неподходящий момент напасть на Беотию, он объявил тогда призыв всех граждан, от эфебов до шестидесятилетних, а в ответ на ропот стариков сказал: «А что в этом страшного? Мне уже восемьдесят, а я отправляюсь вместе с вами как стратег» [204]. Подобным же образом можно отменить излишние посольства, подбирая для них неподходящих людей, а равно и бесполезные строительные начинания, назначая для их осуществления высокие налоги [205]. Также и неуместным [206] судебным тяжбам можно воспрепятствовать, потребовав от сторон непременно явиться в полном составе и непременно покинуть свой дом. И прежде всего необходимо {B} привлечь к личному участию жалобщиков и подстрекателей: если они отступятся, то обнаружат этим свое нежелание продолжать дело, если же согласятся, то тем самым примут на себя его трудности.
26. Когда же нужно совершить нечто большое и полезное, но сопряженное с большими усилиями и хлопотами, тогда надо постараться выбрать из числа друзей наиболее влиятельных или из числа влиятельных наиболее снисходительных. Эти менее всего будут противиться и более всего способствовать, будучи рассудительны и не сварливы. Необходимо также знать и свои собственные природные качества и в чем ты слабее других, чтобы выбирать в {C} помощники более пригодных, а не себе подобных. Когда Диомед шел в разведку, он взял с собой самого благоразумного [207], отнюдь не интересуясь храбрыми. Таким порядком деятельность отдельных людей взаимно уравновешивается и между ними не возникает соперничества, ибо качества и способности у соревнующихся совершенно различны. Если ты не способен произносить речи, то для деятельности в суде или для сопровождения в посольстве избирай красноречивого человека, как Пелопид избрал Эпаминонда. Если ты не способен убеждать народ или высокомерен, как Калликратид [208], то избирай любезного и услужливого; если слаб телом и не способен к тяжелому труду — трудолюбивого и крепкого, {D} как Никий — Ламаха [209]. Хорошо быть Герионом [210], имевшим много ног, рук и глаз, если бы все это управлялось одним духом!
Государственным деятелям представляются возможности употребить для общественных нужд не только деньги и людей, но и судьбы их, силы и способности. Если они действуют в согласии и могут быть сведены воедино, успех будет больше другого [211] в таком же деле. Не так ли аргонавты, лишась Геракла, должны {E} были прибегнуть к женскому колдовству и чародейству, чтобы спасти себя и похитить руно? В некоторых храмах полагается при входе оставлять за порогом золото, а железо никогда не вносят ни в один храм. Так и ораторская трибуна является общим святилищем Зевса Булея и Полиэя, а также Фемиды и Дике [212], поэтому надо и тут всякое стяжательство и сребролюбие, словно железо, пораженное ржавчиной, и болезнь души [213], отбросить площадным торговцам и ростовщикам,
…и прочь отвратясь, удалиться[214]
от того, кто обогащается за общественный счет, не щадя ни храмов, ни могил, ни друзей, не стыдясь ни предательства, ни лжесвидетельства, ни вероломного совета, ни клятвопреступления в суде, ни взяточничества у власти, — короче, способен на любую несправедливость. {F} Обо всем этом больше не нужно и говорить.
27. Хотя честолюбие и благородней алчности, для государства оно является не меньшим злом, так как оно влечет за собой еще и дерзость. Она укореняется не у тех, кто безволен и слаб, но в душах пылких и юношески сильных. И часто возбуждение толпы возносит {820 А} такое честолюбие одобрением и похвалами настолько, что оно становится безудержным и неуправляемым. Именно поэтому Платон советует убеждать молодых людей с самого детства, чтобы они не носили на себе золота и не искали его для себя, потому что собственное их золото заключено в составе их души [215]. Видимо, этим он хотел сказать, будто их благородство заложено в самой их природе. Таким образом сможем мы смягчить жажду почестей, говоря, что внутри нас пребывает золото нетленное, чистое и незапятнанное ни {B} завистью, ни хулой, умножаемое [216] соображениями и рассуждениями о наших делах и об участии нашем в управлении государством. Вследствие этого ни к чему нам почести, выраженные в красках, камне или бронзе, ибо то, что в них достойно славы, принадлежит другому: не тому, кто изображен, не трубачу и не дорифору, а тому, кто их изобразил [217]. Катон, хотя Рим при нем стал уже наполняться скульптурами, не разрешил, чтобы ему была поставлена статуя, сказав, что «лучше пусть спрашивают, почему мне не поставили статуи, чем — почему мне ее поставили». Кроме того, подобные почести вызывают зависть. Перед тем, кто их еще не {C} удостоился, народ почитает себя в долгу, в отношении же тех, кто их получил, он испытывает досаду, словно получившие стребовали с него плату за труды.
Как тот, кто миновал Сирт [218], но потерпел кораблекрушение в проливе, не считается совершившим славный подвиг, так же и тот, кто честно исполнял обязанности казначея или откупщика, но был изобличен при исполнении должности притана или проэдра [219], идет ко дну, словно наскочив на высокий мыс. Лучше всего тому, кто не испытывая стремления к подобным почестям, их избегает и от них отказывается. Однако бывает нелегко отклонить настойчивые {D} проявления народной благодарности и расположения, ибо политическую деятельность нельзя рассматривать как борьбу из‑за денег и даров, но как истинно священную обязанность, вознаграждаемую венком, надписью, изображением, псефизмой и масличной ветвью, какую Эпименид [220] получил с акрополя за очищение города. Тем не менее Анаксагор отказался от назначенных ему почестей и попросил лишь, чтобы в день его смерти детям позволено было бы играть и не ходить в школу. Семи персам, убившим магов, {E} было даровано потомственное право ношения тиары с наклоном вперед [221], — видимо, такое положение тиары было у них условным знаком, когда они отправлялись для приведения в исполнение их плана. Питтак [222] тоже получил некоторое вознаграждение, принятое им по–граждански разумно: ему было предложено взять себе из завоеванной им для граждан земли, сколько он пожелает, и он взял себе столько, сколько отмерило брошенное им копье. А римлянин Коклес [223] взял земли столько, сколько мог запахать сам, будучи хромым, за один день. Не оплату за труды должны представлять собой эти почести, а лишь знак того, что им следует пребывать в памяти столь же долго, сколько тем, о которых я только что упомянул.
Но из трехсот статуй Деметрия Фалерского ни одна не успела {F} заржаветь или запачкаться — все они были уничтожены еще при его жизни. А статуи Демада были перелиты на ночные горшки. Так бывает с теми почестями, о которых жалеют не только ввиду ничтожности одаренных, но и ввиду преувеличения самих почестей. Чем скромнее почести, тем лучше они и прочней; великие же и непомерно обильные, подобно огромным статуям, быстро опрокидываются.
28. Я именую теперь это почестями по примеру многих, как сказал Эмпедокл:
Хоть именуют неправо, однако и сам соглашаюсь…[224]
Истинным же почитанием и славой, утвержденной в благоволении и {821 А} убеждении помнящих, никогда не пренебрежет государственный муж и не сочтет недостойной славу, «избегая угождения соседям», как того требовал Демокрит [225]. Ибо ласки собак и привязанность лошадей никогда не бывают неприятны охотникам и коневодам; людям, находящимся в постоянном общении с животными, приятно и полезно вызывать к себе с их стороны такое же расположение, как то, которое выказывала собака к Лисимаху [226] или лошади Ахилла к Патроклу, по словам поэта [227]. Полагаю, что и пчелам приходилось бы лучше, если бы они тех, кто их кормит и за ними {B} ухаживает, встречали бы приветливо и позволяли приблизиться, вместо того чтобы их жалить и раздражать. Ныне же пчел приходится обуздывать дымом, горячих лошадей и непослушных собак по нужде сдерживать уздечками и ошейниками, человек же к человеку сам делается кротким и добрым, если верит в благожелательство и надеется на благородство и справедливость.
Поэтому и Демосфен [228] разумно сказал, что недоверие и подозрительность граждан лучше всего охранят город от тирании. Именно та часть души, в которой гнездится доверие, более всего и податлива. Поскольку предсказания Кассандры были презираемы гражданами, они оставались для них бесполезны:
Напрасным сделал бог мое прозренье.
{C} Считаюсь–мудрой я средь терпящих несчастье,
Которые меня безумной чтили прежде [229].
Доверие к Архиту [230] и большое расположение к Батту [231] со стороны сограждан принесли пользу их сторонникам. Первое и наибольшее благо, получаемое политическими деятелями от народного уважения, — это вера, открывающая им путь к деятельности. Второе же — то, что расположение народа к славным правителям служит для них против негодяев и клеветников оружием,
…равно как матерь
Мух отгоняет от спящего крепко и сладко дитяти [232];
оно обороняет от зависти и приравнивает в силе безродного к знати, {D} бедняка — к богачам, частного человека — к правителям. А в целом, когда правда соединяется с добродетелью, стойкий попутный ветер способствует государству.
Следует теперь рассмотреть на примерах некоторые поучительные случаи противоположного свойства. Дети и жена Дионисия были обесчещены и убиты италийцами, тела их сожжены и пепел развеян с корабля в море [233]. Когда же некий Менандр, справедливо {E} царствовавший в Бактрии, умер во время военного похода, все города, исполнив по обычаю погребальные почести, затеяли спор о его останках, с трудом закончившийся соглашением, по которому они разделили на равные части пепел, и все соорудили надгробные памятники этому мужу [234]. В другом же случае, когда акрагантцы избавились от власти Фалариса [235], они постановили, что никто не должен носить голубого гиматия, так как рабы–телохранители тирана имели голубоватые пояса. Персы же, так как Кир [236] был {F} горбоносым, еще и теперь любят горбоносых, считая их самыми красивыми.
29. Конечно, наиболее сильная и божественная из всех — та любовь, которую испытывают города и народы к одному человеку, — порождена лишь его добродетелью [237]. Слава, приносимая устройством театральных представлений или раздач, или гладиаторских боев, мнима: здесь человек, как продажная женщина, льстит черни, всегда улыбающейся дарителю и угоднику, и успех его недолог и непрочен. Совершенно прав впервые [238] сказавший: {822 А} «Погубил народ тот, кто первый его подкупил», — имея в виду, конечно, что народная масса от этих раздач теряет свою силу. Но развратители должны соображать, что они вредят самим себе, покупая славу за большие деньги и этим делая толпу дерзкой и уверенной в том, что она способна давать и отнимать.
30. Поэтому не следует скупиться при осуществлении ставших обычаем раздач, если позволяют материальные возможности. Тем более что не желающего поступиться своей собственностью богача толпа ненавидит гораздо больше, чем бедняка, расхищающего народное добро, усматривая в первом случае высокомерие и {B} презрение к себе, а во втором — лишь силу необходимости. Поэтому, для начала, раздачи должны быть ни к чему не обязывающими. Так они производят больше впечатления и лучше привлекают к себе. Предпринимать их нужно по какому‑либо приятному и достойному поводу, например в связи с празднеством в честь божества, располагая народ к благочестию: ведь толпа сильнее убеждается в величии и могуществе божества, видя, что даже те, кого она уважает и чтит, поклоняются ему столь щедро и ревностно.
Как Платон рекомендовал воздерживаться от обучения юношества {C} лидийскому и ионийскому музыкальному строю, ибо первый вызывает в наших душах грусть и печаль, а второй неумеренно увеличивает склонность к чувственным удовольствиям [239], так и ты по возможности изгоняй из государственной жизни честолюбивые устремления, поощряющие кровожадность и зверство или шутовство и разнузданность. Если же невозможно, избегай всего этого и борись с народом, требующим подобных зрелищ. Старайся всегда, чтобы поводы для издержек бывали добронамерены и осмыслены, вызывались необходимостью или по крайней мере невинными побуждениями, чтобы не было от них вреда и бесчинства.
{D} 31. Но если твои средства ограничены и как циркулем размерены по потребностям, то вовсе не позорно признаться в своей бедности, предоставив честолюбивую расточительность людям имущим и не стремясь исполнять свои литургии с помощью займов, вызывающих лишь насмешки и сожаления. Невозможно ведь скрыть своей слабости и того, что являешься обузой для друзей и принужден заискивать перед кредиторами; поэтому ты приобретаешь не славу себе {E} и не силу, а еще больше позора и пренебрежения, неизбежных при подобных издержках. Потому полезно всякий раз вспоминать здесь о Ламахе и Фокионе. Фокион, когда его многократно и шумно призывали участники праздничного жертвоприношения в Афинах к соучастию, указывая на заимодавца, сказал: «Стыдно было бы мне, давши вам, ничего не возвратить этому вот Калликлу» [240]. А Ламах всегда упоминал в отчетах, составлявшихся им о его походах, деньги, потраченные им на сапоги и на гиматий. Гермону [241] же, избегавшему государственной должности вследствие бедности, фессалийцы постановили выдавать ежемесячно меру [242] вина и каждые четыре дня медимн [243] ячменя. Стало быть, вовсе не позорно {F} признаваться в бедности, и в государственной деятельности бедняки по их возможностям не уступают устраивающим угощения и зрелища, если они обладают смелостью правдивой речи и общественным доверием. В таких обстоятельствах нужно как можно лучше оценивать свое положение, чтобы не пускаться пешим сражаться со всадниками и не пытаться в бедности состязаться за славу и могущество с богачами, устраивая конные ристания, храмовые празднества и пиры. Но вернее равняться по тем, кто всегда старается {823 А} управлять городом с помощью разумного и доверительного слова, — по тем, кто несет не только доброе и достойное, но радостное и притягательное для народа, «что лучше даже Крезовых статеров» [244]. Рассудительный муж не своенравен, не надменно навязчив, не строг и не
…ходит, согражданам видом своим ненавистен [245],
а прежде всего приветлив и доступен для всякого желающего подойти к нему и поговорить. Дом его открыт, как гавань, являющая убежище для каждого нуждающегося. Заботливость и человеколюбие его распространяются не только на деловые нужды, но он {B} принимает участие также в печалях и радостях потерпевших неудачу и преуспевающих. Он никогда не вызывает раздражения, не тщеславится толпой рабов, направляющихся с ним в баню, или количеством мест, занимаемых им в театрах, и не бросается в глаза ненавистной своей показной роскошью и расточительностью. Он таков же, как все, в своей одежде и образе жизни, в уходе за детьми, в обхождении с женой, дабы со всеми ними общаться на общежитейских началах и в расчете на такие же отношения со всеми прочими. Сверх того, он мудрый советчик, бесплатный защитник и доброжелательный посредник между мужьями и женами, как и между друзьями. Он не малую лишь часть дня пребывает на трибуне или подмостках [246], занятый общественными делами, но старается и все остальное время своей жизни все нужды и дела отовсюду
{C}Притягивать к себе, как Кэкий [247] тучи [248].
Но всегда его заботы посвящены общественным делам, а вся жизнь и деятельность — государству: для него это не помеха, не отправление литургий, как для иных. Всеми этими действиями и другими подобными он привлекает и склоняет к себе толпу, и она отличает ложные и поддельные прельщения других от его попечительного внимания и рассудительности. Льстецы Деметрия [Полиоркета] не считали других достойными именоваться царем; они называли {D}Селевка начальником слонов, Лисимаха — хранителем казны,
Птолемея — хозяином кораблей, Агафокла [249] — правителем островов. Так, народ, хотя, быть может, поначалу и отвергает доброго и благоразумного правителя, потом, распознав его искренний характер, только его и признает общественным и государственным деятелем и правителем, других же принимает и зовет лишь хорега- ми, устроителями пиршеств, гимнасиархами. Как на пирах устроителем бывает Каллий [250] или Алкивиад, а слушают все Сократа и смотрят на Сократа, так и в разумно организованных полисах {E} Исмений [251] производит раздачи, Лих [252] организует пиршества, хорегию исполняет Никерат, а Эпаминонд, Аристид и Лисандр управляют государством и водят войска.
Глядя на это, не следует придавать значения славе, возглашаемой чернью в театрах, на пирах и многолюдных сборищах, — все это недолговечно и прекращается вместе с гладиаторскими боями и театральными подмостками [253], не составляя никакого подлинного почета и уважения.
{F} 32. Те, кто имеет опыт в разведении пчел и уходе за ними, — считают наиболее здоровым и сильным тот из ульев, который наполнен жужжанием и шумом. Тот же, кому божество пошлет попечение о рое разумных гражданственных существ, признает благополучие народа преимущественно в его спокойствии и сдержанности. Но всячески одобряя Солона и следуя за ним, он остановится в затруднении и удивлении при мысли: что заставило этого мужа наказать бесправием того из граждан, кто не примкнет ни к {824 А} кому в случае гражданской распри? Ведь в больном теле начало поворота к выздоровлению происходит не в пораженных болезнью частях тела, но оттого, что возникающее в здоровых частях смешение соков изгоняет то, что вредит природе. Так и в народе, охваченном распрей, не страшной и не губительной, но способной когда‑нибудь прекратиться, очень нужно, чтобы все, что есть незатронутого ею и здорового, соединилось, сохранило устойчивость и действовало сообща. Тогда к этому примкнет и все, что есть этому родственного, и преодолеет болезнь. Полностью же расстроенные полисы разрушатся совершенно, если только не случится {B} насильственного вмешательства извне и угроза кары не принудит их к благоразумию. Но не подобает гражданину оставаться в стороне от неурядиц, равнодушным и бесчувственным, воспевая собственную невозмутимость, бездеятельность и блаженство [254] посреди других неразумных. Тут совершенно необходимо обуть котурн Ферамена [255] и вступить в общение с обеими враждующими сторонами, не присоединяясь ни к одной. Так ты не будешь казаться {C} враждебным ни тем, ни другим, но старающимся помочь всем. И они не будут недоброжелательными к тому, кто хотя и не испытывает их бед, но представляется в равной степени всем сочувствующим. Самое же лучшее — это приложить усилие к тому, чтобы предупредить даже и возникновение столкновения. И в этом следует видеть величайшую и прекраснейшую задачу политического искусства. Подумай, ведь величайшие блага полисов — мир, свобода, процветание, многолюдие, согласие. В нынешнее время народы не нуждаются более для сохранения мира в государственных деятелях.
Оставили нас и исчезли все эллинские и все варварские войны. Свободы у народов столько, сколько ее жалуют владыки; большего, вероятно, и не нужно. Чтобы земля была плодородна, времена года благоприятны, и чтобы
{D} Жены рожали детей, по наружности: схожих с отцами [256],
и [257] новорожденные оставались живы, — об этом всякий благоразумный гражданин, молясь, будет просить богов за всех своих ' сограждан. Политическому деятелю из всех этих благ остается только одно, не меньшее чем все другие блага, — всегда поддерживать согласие и дружбу между совместно живущими, а вражду, разлад и недоброжелательство искоренять совершенно, как разногласия среди друзей. Прежде всего он обратится к стороне, считающей себя более обиженной, как если бы он разделял оскорбленные Ε и уязвленные чувства, и попытается смягчить людей и объяснить им, что снисхождение выше насилия и желания победить не только по мягкости и доброте, но и по разумности и великодушию, и что малая уступка ведет к победе в том, что важнее и лучше. Затем ' может он и вместе, и порознь поучать их, разъясняя все бессилие эллинов, которым разумные люди могли бы лучше воспользоваться, чтобы провести жизнь в мире и согласии, так как судьба не оставила {F} им никакой другой жизненной награды. Что за господство, что за слава у одержавшего верх? Чего стоит власть? Простое распоряжение проконсула ее уничтожит или передаст другому. Даже удержанная, она не стоила бы затраченных усилий.
Пожар не часто вспыхивает в священных и общественных местах, по оставленный в жилище без внимания светильник или {825 А} загоревшийся мусор вызывает большое пламя и ведет к общественному бедствию. Так не всегда и беспорядки в государстве вызываются общественными разногласиями — часто они возникают из личных дел и обид, но переходят они в общие раздоры, взбаламучивая все государство. Государственному мужу в этих обстоятельствах следует быть или целителем, или предупредителем, чтобы подобные распри или вовсе не возникали, или же бывали поскорее умиротворены, а главное, чтобы они не распространялись, не захватывали общественных интересов, а оставались частным делом враждующих. Он должен сам помнить и разъяснять другим, что частные распри становятся причиной общественных, а малые — больших, если ими пренебречь и не подвергнуть в самом начале усмирению и увещеванию.
{B} Так, говорят, что в Дельфах самое большое возмущение произошло из‑за Кратеса [258], на дочери которого хотел жениться Орсилай, сын Фалида [259]. При совершении обручения [260] кратер сам по себе разбился посредине. Орсилай, увидевший в этом дурное предзнаменование, отказался от девушки и ушел в сопровождении отца. Немного погодя Кратес, подсунув им при жертвоприношении золотой сосуд, принадлежавший храму, сбросил со скалы без суда {C} Орсилая и его брата, а потом убил некоторых из их друзей и домочадцев, искавших защиты в святилище Афины Пронайи [261]; и так продолжалось до тех пор, пока дельфийцы не убили Кратеса и действовавших с ним повстанцев, а на их имущество, признанное оскверненным, были сооружены святилища в нижнем городе.
В Сиракузах жили два молодых человека, связанные между собой тесной дружбой. Один из них в отсутствие друга приняв на попечение его любимца, воспользовался этим и совратил его. А друг, вернувшись, в отместку за оскорбление соблазнил его жену. {D} Один из старейших граждан обратился в совет и посоветовал изгнать обоих, покуда их вражда не распространилась на весь город. Он никого не убедил, а получилось, что и впрямь из‑за происшедших беспорядков была ниспровергнута превосходная форма государственного устройства. Но у тебя, разумеется, и у самого имеются близкие примеры вражды Пардала с Тирреном [262], из‑за которой без малого не были уничтожены Сарды [263], когда по малой и частной причине произошло отпадение города и вспыхнула война. Поэтому политический деятель не должен пренебрегать подобными обстоятельствами: как в теле болезнь, так и оскорбления распространяются очень быстро. Необходимо их захватить, подавить и оказать помощь. Ибо внимание, как сказал Катон [264], делает из большого зла малое, а малое обращает в ничто. В этих {E} обстоятельствах нет лучшего средства убеждения, как собственное вмешательство в личные столкновения в качестве спокойного посредника, остающегося неподвластным чувству гнева, настаивающего на своих доводах и не вызывающего ни у одного из противников упрямства, злобы и других беспокойных чувств, привносящих лишь остроту и горечь в неизбежные разногласия.
Тем, кто сражается в палестрах, надевают на руки кожаные рукавицы, чтобы удары были мягкими и сражение не окончилось печально. В судебных разбирательствах по делам граждан лучше {F} всего ограничиваться несомненными и голыми фактами, не изощряя речь, как отравленными стрелами, ругательствами, злобствования- ми и угрозами, немилосердными и придающими делу большое общественное значение. Тот, кто таким образом ведет себя, встретит и со стороны других обходительное отношение, а если из общественных дел будет исключена личная неприязнь, то честолюбивые устремления потеряют почву и не будут приносить неприятных последствий и непоправимого вреда.


[1] В связи со всем этим «Наставления» относятся к позднейшему периоду литературной деятельности Плутарха и датируются обычно 110—115 гг. См. С. Mittelhaus, De Plutarchi Praeceptis gerendae Reipublicae, В., 1911; В. Lavagnini, A proposito dei precetti politici di Plutarco, Pisa, 1929; Κ. Ζiegler, Plutarch von Chaironea, RE, Bd. XXI, 1964, стб. 846 слл.
[2] Плутарх провел в Риме довольно продолжительное время, побывав там дважды, но как долго — точно не известно (RE, Bd. XXI, стб. 818 сл.)· Он общался с широким кругом лиц, философски образованных, а также и высокопоставленных в обществе и при императорском дворе, в частности с Месторием Φлором, приближенным и другом Веспасиана, а позднее с Созием Сенеционом, заметной фигурой эпохи императора Траяна.
[3] В этой связи Плутарх не сообщает ничего о себе лично, хотя, казалось бы, и его римские связи позволяли ему употребить свое влияние подобным же образом. Зато легенда обыграла это обстоятельство и породила сообщение, которым воспользовался Евсевий Кесарийский, поместивший в своей Хронике (под 119 г.) указание о присвоении Плутарху достоинства консула. Сообщалось также и о распоряжении императора (Траяна или Адриана), отданном якобы управителю Иллирика о том, чтобы в отношении Ахайи не предпринималось решительно ничего, с чем бы был не согласен Плутарх. Именно этот последний штрих и выдает позднее возникновение этой легенды, поскольку подчинение Греции иллирийской администрации стало фактом лишь после образования Иллирийского диоцеза (в III в.).
[4] Впрочем, он сам упоминает (гл. 20, 816 D) об участии в посольстве к проконсулу провинции Ахайи.
[5] F. Fuhrmann, Les images de Plutarque, P., 1964, стр. 101 сл.
[6] D. Вabut, Plutarque et le Sto'icisme, P., 1969, стр. 318 сл.
[7] Лицо, которому Плутарх посвятил этот трактат.
[8] Hom., II., IX, 55 sq.
[9] Hom., IL, IX, 443.
[10] Отрывок приписывают Симониду Кеосскому (Bergk, III, ρ, 396, fr. 42D).
[11] Беспринципные афинские политические ораторы эпохи Демосфена. О Стратокле см. ниже, гл. 3. Дромоклид в особенности лебезил перед Деметрием Полиоркетом. См. Plut., Demetr. 12 sq.; 34.
[12] θέροζ. Кл. Сальмазий читал δέρος, т. е. «руно».
[13] Известный афинский политический деятель Υ в. до н. э. Приписываемое Клеону Плутархом неумение руководить военными делами совершенно не соответствует действительности и объясняется лишь политической позицией последнего. Plut., Per. 33, 35; Τhuc., III, 36; V, 3 sq.
[14] Ср. несколько более подробное изложение этого эпизода у Плутарха в биографии Никия, гл. 7.
[15] Из Плутарховой биографии Алкивиада (гл. 10) известно, что ее поймал кормчий Антиох, проигравший впоследствии сражение при Нотии.
[16] Карфагенский полководец, сын Гамилькара I (быть может, идентичный автору «Перипла Ганнона»), вождь склонявшейся к миру группировки, когда он в 218 г. дон. э. выступил против замыслов Ганнибала. Об эпизоде со львом см. Plin., NH, VIII, 21, 2.
[17] Чтение Бернардакиса, в рукописях όχλος или όχλου.
[18] Комедиограф эпохи древней аттической комедии (428—390 гг. до н. э.). Ярый поборник демократии в Афинах (D е т., XXIV, 134).
[19] Политический деятель в Афинах V в. до н. э., ставший предметом нападок сочинителей комедий. Известно, что он восстановил феорикон и повысил жалование экклесиастов. Косk, I, р. 652, № 185; ср. Aristoph., Plut. 176.
[20] Мантий и Кефал — афинские политические деятели первой половины IV в. до н. э., вызывавшие нападки комедиографов (D е т., XXXIX, 3, 27); Κέφαλος— гончар и сын гончара, ср. Aristoph., Eccl. 752.
[21] Римский политический деятель. Его третье консульство имело место в 82 г. до н. э., во время борьбы Суллы и Цинны.
[22] Другое чтение Τιμοσθένους (Magwig).
[23] Kock, III, p. 135, № 472, fr. 291.
[24] Krit., 109 с.
[25] Hom., II. IX, 441–443.
[26] Муза эпической поэзии.
[27] Ηesiod., Theog. 80.
[28] Афинский оратор IV в. до н. э., обвинитель известного стратега Ификрата.
[29] Nauck, 678, fr. 987.
[30] Nauck, 494, fr. 439.
[31] Алкамен (автор «Афродиты в садах») и Несиот (автор «Тираноубийц») — афинские скульпторы V в. до н. э., Иктин— архитектор, строитель Парфенона и материального храма в Элевсине.
[32] Афина Эргана — покровительница горшечников и каменщиков.
[33] Nauck, р. 309, fr. 760.
[34] Богиня–охранительница города и государства, нередко отождествлявшаяся с Афиной Никой. См. L. Preller — С. Robert, Griechische Mythologie, Bd. I4, В., 1894, стр. 216, 3.
[35] Богиня–охранительница божественного и человеческого права, обычаев и порядка, у поэтов именовавшаяся Эвбупос и Ортобулос (Pin d., fr. 30; Aeschil., Prom., 18).
[36] Hom., Od., II, 69.
[37] Τhуc., II, 65, 8.
[38] Сын Мелесия, афинский политический деятель V в. до н. э.
[39] Архидам II (468—426 гг. до н. э.).
[40] Ср. Ρlut., Per. 8.
[41] μόυω, другое чтение μόνου.
[42] Афинский политический оратор IV в. до н. э., противник Демосфена.
[43] διαιρβτικώς. Буквально: (выражающийся) «расчлененно» — слово, звучащее,, быть может, терминологически.
[44] Эти слова произнес афинский оратор Лептин, протестуя против разрушения Спарты. Arist., Rhetor. III, 1411 Α.
[45] Афинский оратор IV в. до н. э., настроенный промакедонски. См. Plut., Phoc. 1., где повторен этот же анекдот.
[46] Фр. 24 (Anthologia lyrica Graeca, ed. Ε. Dieh 1, fasc. 3, Lipsiae, 1954).
[47] Имеется в виду враждебный Аттике о. Эгина. См. Plut., Per. 8.
[48] Речь идет об одном из эпизодов Ламийской войны 323 г. до н. э., когда Леосфен был стратегом (Plut., Phoc. 23).
[49] Имеются в виду четыре речи Демосфена против Филиппа II Македонского (IV, VI, IX, X по принятому счету), произнесенные в 352—341 гг. до н. э. Наиболее знаменитой в ораторском отношении считается 3–я Филиппика.
[50] Спартанский эфор–эпоним 432 г. до н. э., выступивший в народном собрании за войну с Афинами. См. Thuc., I, 86.
[51] Thuc., I, 80 сл.
[52] Thuc., II, 60–64.
[53] Известный греческий историк середины IV в. до н. э.
[54] Известный историк и общественный деятель IV в. до н. э.
[55] Из Лампсака. Историк первой половины III в. до н. э.
[56] Nauck, р. 441, fr. 22.
[57] Малоизвестный афинский оратор эпохи Демосфена, речь которого за Эвбулида была им произнесена в 346 г. до н. э.
[58] Об этом и предшествующем эпизоде см. Plut., Dem. II.
[59] Провербиальное выражение — «свинья учит Афину» (или состязается с Афиной) см. Theocr., Idyll. V. 23. Пословица сохранилась на латинском языке: sus docet Minervam. См. Сic., Ad famil. IX, 18, 3.
[60] Ближе не известен.
[61] Афинский оратор времен Демосфена. Отрывки из его речей см. Н. Sauppe, Orator. Attic. II, Turici, 1850, p. 320.
[62] Афинский оратор, современник Демосфена и его сподвижник в борьбе против Македонии, вместе с которым он, вероятнее всего, и погиб (в 322 г. до н. э.), хотя и был оправдан по делу об имуществе Гарпала, окончившемуся осуждением Демосфена (Р. Τreves, RE, 42 Hb., стб. 1616).
[63] Ср. Plut., Alcib. 10.
[64] Современник и противник на политической почве царя Филиппа II Македонского. Ср. Ρhi1оst., V. sophist. I, 2.
[65] Афинский оратор второй половины IV в. до н. э., соперник Демосфена.
[66] Aristoph., Equit. 137. У Аристофана слова эти относятся к Клеону.
[67] Имеется в виду Марк Порций Катон Старший, консул 114 г. до н. э.
[68] Olymp. VI, 4 sq.
[69] Под этим именем известно несколько философов эллинистического времени.
[70] Знаменитый спартанский бегун.
[71] Строка из Палатинской антологии (XI, 86), имеющая в виду удар о землю каната, преграждавшего стартовую дорожку. См. Plutarch's Moralia, ed. by Η. N. Fоwler, L., 1960, у. X, p. 191.
[72] Арат Сикионский (271—213 гг. до н. э.), многократный стратег Ахейского союза. Промакедонски настроенного тирана Сикиона Никокла он сверг и убил в 251 г. до н. э. См. F. W. Wа1bank, Aratos of Sikyon, Cambr., 1933.
[73] Союз был заключен в 420 г. до н. э. См. Ρlut., Alcib. 14 sq.; Thuc., V, 43—47.
[74] О домогательстве Помпея и позиции Суллы более подробно см. Plut., Pomp.
[75] Hom., Od. X, 495.
[76] Ближе не известен.
[77] Афинянин, отец Леобота, выступившего в качестве обвинителя Фемистокла. Plut., Themist. 23. См. также A. F. Τöpffer, Attische Genealogie, В., 1889, стр. 244.
[78] Римский народный трибун 58 г. до н. э. и популяр, выступил против Цезаря и Помпея, с которым, однако, примирился в 56 г. до н. э.
[79] Беотиец, один из освободителей Фив в 379 г. до н. э. Позднее интриговал против Эпаминонда и Пелопида (Plut., Pelop. 25).
[80] Афинский демократический деятель и стратег в последние годы Пелопоннесской войны. Казнен по ложному обвинению в 401 г. до н. э. (Xen., Hell. I, 7, 35).
[81] Настоящий текст является основным источником для характеристики политической деятельности Формиона из Элиды, ученика Платона, о котором у Плутарха еще идет речь в Cons, ad Apoll. 32; 112 fr. Ср. также Arist., Pol. V, 6, 1306a.
[82] Спартанский царь Агесилай II (около 444—360 гг. до н. э.).
[83] Афинский стратег, прославившийся многими предприятиями (во Фракии, Пелопоннесе, на Эгине, Кипре, в Египте и в Беотии).
[84] Другое чтение: 'Επαμεινώνδας δέ Παρμένης.
[85] Квинт Лелий Старший, которому Сципион был обязан многими предприятиями II Пунической войны (Ρоlуb., IX, 1; XV, 9; Liv., XXX, 33).
[86] Луций Афраний действовал вместе с Гнеем Помпеем в Испании в 75—72 гг. до н. э., а в 66—63 гг. до н. э. — в Азии. Консульства при поддержке Помпея он достиг в 60 г. до н. э. Подробности о его дружбе с Помпеем см. Plut., Pomp. 44.
[87] Разрыв отношений между ними относится явно к более позднему времени, поскольку Сулла продолжал служить под командой Мария в качестве легата и военного трибуна во время второго и третьего консулата Мария (104 и 103 гг. до н. э.).
[88] Мавретанский царь, тесть нумидийского царя Югурты, искавший союза с римлянами против своего зятя (Sal 1., Jug. 103 sq).
[89] Ср. изложение этого анекдота в Плутарховой биографии Мария (гл. 10), где сказано, что Сулла носил этот перстень постоянно, и в биографии Суллы (гл. 3).
[90] Ср. Ρlut., Mar. 23 и 27.
[91] Ср. Plut., Mar. 10.
[92] Leg. 762E.
[93] Эта характеристика относится Аристофаном к Клеону (Aristoph., Eir. 756).
[94] Эти слова представляют собой пародию на соответственную строку из «Пелея» Софокла (Nauck, р. 239, fr. 447), принадлежащую неизвестному комедиографу (быть может, впрочем, Аристофану, как предполагает Plutarch's Moralia, ed. by Η. N. Fowler, X, p. 203). Ср. Kock, III, p. 400. «Сопроводитель стариков» (γερονταγωγός) должен быть понят как услужающий раб. Так и характеризует Клеона Плутарх в биографии Никия (гл. 2): «Клеон становился все более влиятельным, ухаживая, за «стариком–демосом».
[95] παρ'εμοΰ; другое чтение: παρ'εμοι.
[96] Саllim., fr. 382. (Callimachus, ed. R. Ρfеiffer, v. 2, Oxf., 1953).
[97] Ρind., fr. 57.
[98] Этот анекдот почти в тех же выражениях присутствует в «Афинской политии» Аристотеля (гл. 6), из чего надо заключить, что именно она послужила источником для Плутарха. Более подробное изложение этого факта читатель найдет в Плутарховой биографии Солона (гл. 15).
[99] Спартанский царь Агесилай II (399—360 гг. до н. э.).
[100] Из утраченной драмы «Беллерофонт» (Nauck, р. 451, fr. 309).
[101] Фебид захватил в 382 г. до н. э., по тайному соглашению спартанских эфоров я фиванских олигархов, Кадмею (Xen., Hell. V, 4, 41 sq.; Diоd., XV, 33, 6).
[102] «У Диодора (XV, 29, 5) — Сфодрид; около 375 г. до н. э., будучи гармостом Феспий, он совершил нападение на Аттику, неудачно попытавшись захватить Пирей. По Диодору, предприятие это было спровоцировано Клеомбротом, который вместе с Агесилаем защитил его перед эфорами, требовавшими над ним суда (Plut., Ages. 25; Pelop. 14; Xen., Hell. V, 4, 20 sq).
[103] Ср. Ρlut., Ages. 13; Apophth. Lacon. 16, где говорится, что эта записка была адресована карийцу Гидриею (другое чтение в Reg. et imper. apophth., Ages. 8: ίκαριέως.
[104] Ближе не известен.
[105] Был привлечен по делу Гарпала, от которого получил 30 талантов на сооружение памятника его покойной дочери Пифионики (Ρlut., Phoc. 29). В 319 г. до н. э. приговорен вместе с Фокионом к смертной казни, но спасся бегством (Ρlut., Phoc. 33 sq.).
[106] αχpi του βωμοῡ — провербиальное выражение, в точности соответствующее латинскому usque ad aras.
[107] τω μή σονεπίορκεΐν. Эти слова предположительно считаются интерполированными. См. Plutarch's Moralia, ed. by Η. N. Fοwler, X, р. 208, n. 3.
[108] Мифический герой, сын Тидея и Деипилы, участник Троянской войны. Знаменит своей храбростью, в пылу которой он ранил самого Ареса. Hom., II. V, passim.
[109] Hom., II. X, 242 sq.
[110] Hom., II, X, 558–560.
[111] Ρlat., Epist. IV, 321 В.
[112] Марк Порций Катон, именуемый Утическим или Катоном Младшим (95— 46 гг. до н. э.). См. о нем в его Плутарховой биографии.
[113] Квинт Лутаций Катул, консул 78 г. до н. э. Его цензура падает на 65 г. до н. э.
[114] См. прим. 1.
[115] Xen., Ages. 4.
[116] Фр. 68 (Bergk, III, р. 398).
[117] Имеется в виду Магнезия на Сипиле (W. Otto, RE, VIII, 1913, стб. 730 s. v.),. а не ошибочно принимаемая некоторыми исследователями Магнезия на Меандре (Мittеlhaus, ук. соч., стр. 24). Оба названных политических деятеля Магнезии были вождями двух проримских, однако враждебных клик. Речь идет о времени I Митридатовой войны (89—84 гг. до н. э.). О сопротивлении Магнезии Митридату упоминает еще Аппиан (Mithr. 21).
[118] Фрагмент, с известной вероятностью относимый к трагедии «Эрехтей» Эврипида (слова эти могла произнести Пракситея, жена Эрехтея) (Nauck, р. 918, fr. 412).
[119] Афинянин с философским образованием, последователь Эпикура. Посланный Архелаем, полководцем Митридата, в 88 г. до н. э. в Афины для агитации в его пользу, захватил в Афинах власть. Аристион успешно оборонялся против римлян и добился союза со Спартой и Ахейским союзом. По взятии Суллой Афин в 86 г. до н. э. укрепился на акрополе, но из-за недостатка воды был вынужден сдаться и был казнен Суллой (App., Mithr. 28—30; Strabo, IX, 393; Plut., Sylla, 12).
[120] Hom., IL, XVII, 171.
[121] Hom., II. VII, 358.
[122] Райзке исключает καλοῖς.
[123] Публий Клодий Тразея Пет, консул–суффект 56 г. Будучи привержен к стоицизму, пользовался славой свободомыслящего и независимого человека. Автор биографии Катона Утического, направленной против Цезаря. Покончил самоубийством в 66 г., будучи обвинен по распоряжению Нерона в государственной измене (Suet., Domit. 10; Tacit., Agric. 2).
[124] Hom., II. V, 800. Слова эти относятся к Диомеду, сыну Тидея.
[125] Аппий Клавдий Пульхер, консул 143 г. до н. э., обращается к родному отцу Сципиона Младшего — Луцию Эмилию Павлу.
[126] Другое чтение φιλονείκος (Reiske) — римский публикан II в. до н. э.
[127] Nauck, р. 312, fr. 771.
[128] Митиленский тиран (около 651—569 гг. до н. э.) причислялся к семи мудрецам (Herod., I, 27; Diоg. Laert., V. S., I, 74, 81; Strabo, XIII, 617).
[129] Афинский государственный деятель и стратег, а также известный оратор IV в. до н. э.
[130] Кефис — река в Афинах, Эврот — в Спарте.
[131] Промакедонски настроенный афинский политический деятель эпохи Александра Македонского.
[132] Быть может, один из членов большой семьи Домициев Агенобарбов, процветавшей в конце республики.
[133] Наименование этой должности, исполнители которой, судя по ее характеристике у Плутарха, должны примерно соответствовать афинским капрологам (уборщикам мусора и навоза), известно лишь из этого текста. Конъектура τέλμάρχος, τελμάταρχος (производимая от τέλμα — болото, стоячая вода), принятая в английском издании Фаулера (Plutarch's Moralia, X, p. 223 и прим.) представляет собой искусственную конструкцию.
[134] Афинский философ (около 450—365 гг. до н. э.), сын рабыни–фракиянки, ученик Сократа и других знаменитых софистов, основатель школы киников.
[135] Критолай из Фазелиса, философ–перипатетик, наследовал Аристону Кеосскому в руководстве школой, участник греческого философского посольства в Рим в 156/155 г. до н. э.
[136] Наименования двух принадлежавших государству быстроходных кораблей в Афинах, предназначенных для торжественных и важных государственных посольств (Suda, Etymol. magnum, p. 699; Schol. Aristoph. Aves, 147).
[137] Nauck, р. 675, fr. 974. В этом отрывке неизвестной драмы Эврипида, цитируемом еще раз у Плутарха в De tranquil. anim. 464 А, вместо άνβίς читается άφείς.
[138] Ближе не известный атлет.
[139] По–видимому, имеются в виду все знаменитые в Греции игры — Олимпийские, Пифийские, Истмийские и Немейские.
[140] Иначе παμμαχία — многоборье; форма состязания, введенная на Олимпийских играх в 648/7 г. до н. э., предусматривавшая применение наиболее жестоких способов борьбы (Paus., VI, 42; VIII, 4, 2).
[141] На дистанцию, равную 20 стадиям (т. е. около 4 км).
[142] Отрывок неизвестного произведения старшей аттической комедии. См. Kock, III, p. 629, № 1325. По–видимому, имеется в виду афинский зодчий, а также ритор (Рhоt., Μητίοχεΐον), свои связи с Периклом использовавший для получения разнообразных должностей. Имя его, однако, звучало скорее как Μητιχος, см. Poll., VIII, 121.
[143] Плутарх упоминает о нем еще в Moral. 96 В, где с именем Тимесия связано сообщение о чудесном превращении пчел в шершней, намекающее, как полагает А. Демандт (RE, Suppl. 14, 1974, стб. 796), на неудачное основание Тимесием Абдеры, о чем идет речь у Геродота (I, 168), пишущего его имя Τιμήσιος в отличие от Τιμησίας у Плутарха, с которым его, однако, надо считать идентичным по общему происхождению из Клазомен. Он был не только политическим деятелем, но и астрономом, поскольку Максим Тирский (XIII, 5) сообщает о предсказании им клазоменцам солнечного затмения, которое, по Гинцелю (F. К. Ginzel, Spezieller Kanon der Sonnen-und Mondfinsternis, В., 1899, стр. 49, № 86), должно было приходиться на 27 июня 661 г. до н. э., из чего определяется и время жизни Тимесия.
[144] Имеется в виду наибольший якорь, сохраняемый в запасе и употребляемый только при крайней нужде. Ср. ниже, гл. 19. См. Lucian., Jup. trag. 51.
[145] Друг Перикла, занимавший при нем пост вспомогательного стратега, вероятно, исполнителя военных планов самого Перикла. См. Plut., Per. 13 (ύποστράτηγος). Быть может, его вывел Аристофан в «Птицах» под видом торговца лошадьми.
[146] Афинянин, сторонник Перикла. В 431 г. до н. э. внес в народное собрание предложение о том, чтобы Мегарам в отмщение за убийство вестника Антемокрита была объявлена вечная война (Plut., Per. 30).
[147] Афинянин, сторонник Перикла, якобы предсказавший ему блестящие политические успехи (Plut., Per. 6). Вместе с Ксенокритом (Diоd., XII, 10, 4) он основал в Южной Италии в 444 г. до н. э. Фурии и, как сообщает Афиней (VIII, 334 е), служил объектом насмешек многих комедиографов.
[148] Указанием на непригодность Филопемена в качестве наварха Плутарх лишь хотел подчеркнуть, не вызывая недоброжелательства со стороны римлян, его качества как полководца и, как его называли, «последнего из эллинов» (Plut., Philop. 1, 7).
[149] Nauck, р. 678, fr. 988.
[150] Имеется в виду кампания 450 г. до н. э., имевшая целью завоевание о. Кипра и Египта, во время которой Кимон погиб при осаде Китиона (Plut., Cim. 18 sq.).
[151] Афинский оратор и политический деятель IV в. до н. э. Правильнее его называть Эвбул Пробалисий (Ps. — Dem., LIX, 48). Употребляемое Плутархом имя Анафлистий содержится также у Демосфена, но представляет собой интерполяцию (XVIII, 29). Павсаний именует его сыном Спинтара (I, 29, 10). О нем у Плутарха см. также De frat. am. 486 D.
[152] Т. е. не стремился к дипломатической деятельности.
[153] Ближе не известен.
[154] Аристотель считал пчелиную матку существом мужского пола (Hist. anim. 533а, 25). Но Ксенофонт в «Экономике», (VII, 32, ср. 38) пишет: ή τών μελισσών ήγεμών, т. е. употребляет это имя в женском роде.]
[155] На о. Родосе существовала в качестве высшей магистратуры коллегия из пяти пританов.
[156] Коллегия высших магистратов в Беотии, первоначально из 9, а в IV в. до н. э. из 7 членов, в руках которых была сконцентрирована как гражданская, так и военная власть.
[157] Хотя хламида (плащ) и была очень широко распространена в качестве верхней одежды вообще, она представляла собой непременную принадлежность военного, охотничьего и т. п. костюма. Судя по описаниям у того же Плутарха (Philop. 9), Поллукса (V, 17) и Афинея (XII, 536), хламиды высокопоставленных лиц имели яркую расцветку и бывали расшиты золотом и серебром.
[158] λόγχη πεδίας — чтение Деубнера, установленное по Софоклу, «Трахинянки», 1058. В тексте λόγχης πεδία.
[159] Вообще палатка стратега (Soph., Aj. 721). В Афинах — место, где происходили заседания коллегии стратегов (Aesсhin., II, 85; III, 146; Dem., XLII, 14), в римское время, видимо, занятое военным начальством и по смыслу равнозначное преторию (Polyb., VI, 31,1).
[160] В тексте во множественном числе — τούς καλτίους. Слово образовано от латинского calceus — башмак, полусапог.
[161] Имеется в виду введенный римлянами порядок и полное подчинение греческих властей римским магистратам. Уподобление несвободного администратора актеру у Плутарха см. еще Dem. XXII, 4.
[162] Звуки, которыми греческие зрители и слушатели выражали свое недовольство (Lucian., Jup. trag. 31).
[163] Из неизвестной трагедии (Nauck, р. 918, fr. 412).
[164] Ближе не известный политический деятель малоазийских Сард, вызвавший восстание против Рима (см. ниже, гл. 32), быть может, идентичный с верховным жрецом Сард — Квинтом Юлием Пардалом, упомянутым в надписи, относящейся к первым годам н. э., —OGIS, II, 470, ср. CIL, X, 770 (68 г. н. э.).
[165] Т. е. жителями о–ва Фолегандра (из группы южно–кикладских островов) и о–ва Сикина, расположенного по соседству с Фолегандром.
[166] Афинский трагический поэт, предшественник Эсхила. Драма его «О взятии Милета» была поставлена вскоре после захвата этого города персами в 494 г. до н. э.
[167] Македонский царь, восстановивший в 316 г. до н. э. разрушенные Александром Фивы.
[168] Известный «скиталисмос» 370 г. до н. э.
[169] Имеются в виду римляне, точнее римская провинциальная администрация.
[170] τών άνω δυνατωτάτων. Бернардакис отмечает, что в Палатинском кодексе ανω помещено над строкой.
[171] Имеются в виду соответственно Мегалополь в Аркадии как родина Полибия и Родос как родина Панетия.
[172] Сципион Младший.
[173] Учитель, а позднее и советник Октавиана, стоический философ Арей Дидим был родом из Александрии. Рассказ–анекдот о том, как Август ради него пощадил александрийцев, освободив их от всякого наказания, изложен Плутархом несколько более подробно в биографии Антония (гл. 80).
[174] Быть может, Плутарх имеет в виду слова Этеокла в «Финикиянках» Эврипида, 524 сл.:
[175] Вероятно, имеются в виду почести, оказываемые гражданам или чужестранцам за какие-либо благодеяния в отношении всего полиса, — награждение почетными декретами, венками, статуями и т. п.
[176] Hom., II. XVII, 156 sq.
[177] При Домициане у Родоса при неизвестных обстоятельствах была сначала отнята, но затем снова возвращена «свобода». См. RE, Suppl. V, 1931, стб. 812.
[178] Петрей ближе не известен.
[179] Hom., II. IV, 223. Эти слова относятся в поэме к Агамемнону.
[180] Callimachea, ed. О. Sсhnеidеr, v. II, Lipsiae, 1873, стр. 787.
[181] История обоих спартанцев рассказана более подробно у Плутарха в Apophth. Lacon. 63.
[182] О Стенноне, имя которого на этот раз звучит как Стенний (Σθέννιος), см. у Плутарха: Apophth. Rom., Pomp. 3; Popm. 10.
[183] Слова, взятые в кавычки, принадлежат, может быть, тексту некоей аттической комедии. См. Kock, III, p. 495.
[184] Речь идет, видимо, об освящении храма Геркулеса, выстроенного на Целии в 146 г. до н. э. консулом этого года Луцием Муммием, разрушителем Коринфа. О посвящении JI. Муммием храма Геркулесу Победителю сообщает почетная надпись (CIL, I2, № 626 = Dessau, № 20).
[185] Αύτοματίας. Культ этого божества, которое, видимо, следует отождествить с Ти- хе, известен лишь в доме Тимолеонта в Сиракузах. См. Plut., Timol. 36; Nepos, Timol. 4, 4.
[186] Происходящий из фракийского Эноса, ученик Платона. Вместе со своим братом Гераклидом убил в 360/59 г. до н. э. одрисского царя Котиса I. Хотя убийство было совершено по личным мотивам, из мести за отца (Arist., Pol. V, 10, 1311 b 20), в Афинах, враждовавших с Котисом, где укрылись убийцы, оно расценивалось как убийство тирана и братья почитались как эвергеты (Plut., De laud, ips., 1542 e-f; Adv. Colot., 1126 с). В одном из списков афинских проксенов IV в. до н. э. упомянут Π]ΰθ·ων 'Ηρακλείδες (IG, XII, 5, 542, v. 234), видимо, идентичный Плутархову.
[187] Жил во второй половине VIII в. до н. э. (Нerod., VIII, 131).
[188] Знаменитые афинские трагические актеры IV в. до н. э. (Plut., De laud, ips. 17).
[189] Актерам–тритагонистам поручались третьестепенные роли, в частности и роли царей.
[190] Hom., II. IV, 415 (т. е. в высокомерии).
[191] Имеется в виду оскорбление, нанесенное Мидием Демосфену во время произне сения им обвинительной речи против этого богатого и влиятельного афинянина (Dеm. XXI, 524).
[192] Стефанофорами, в частности, назывались государственные и общественные деятели, награжденные венками и имевшие право носить их при исполнении обязанностей.
[193] Говорит сам Ксенофонт, автор цитируемого здесь «Анабасиса» (III, 1, 4).
[194] Νάβιδος — конъектура Мезириакуса, другое чтение — άγίδος.
[195] Филопемен, так как ему не удалось убедить стратега Ахейского союза оказать помощь Мессении, будучи частным лицом, сам выступил во главе своих сограждан (Plut., Philop. 12).
[196] Имеется в виду освобождение Мессении от спартанского владычества и основание города Мессены.
[197] Из неизвестной драмы (Nauck, р. 918, fr. 413).
[198] Имеется в виду Александр Македонский.
[199] Plat., Rep. 552 CD. Платон отнюдь не имеет в виду Клеона или кого-либо из числа демократических политических деятелей, а лишь расточителей собственных богатств или расхитителей чужого добра. Отнесение Плутархом этих платоновских инвектив к Клеону и его сторонникам свидетельствует лишний раз о его антидемократизме.
[200] Имеется в виду Деметрий Фалерский (приблизительно 350—280 гг. до н. э.). Цицерон восхвалял его как осуществителя платоновских политических и моральных идей, в чем за ним, видимо, следовал и Плутарх.
[201] Ср. Plut., Cato, 23 и 26, откуда видно, что предложения Катона о задабривании римской черни относились не к катилинариям, для которых Катон добился в сенате смертного приговора, а к соответствующим сторонникам Цезаря.
[202] Имеется в виду выступление греков под руководством спартанского царя Агиса III против Александра Македонского.
[203] Второй день праздника Анфестерий, справлявшихся в Афинах ранней весной.
[204] Этот анекдот из жизни Фокиона рассказан Плутархом в его биографии (гл. 24) с несколько большими подробностями.
[205] αποδημίας, чтение Ксиландера.
[206] απρεπείς, другое чтение άτρεπεΐς.
[207] См. Hom., Il, X, 243, где говорится, что Диомед взял в разведку Одиссея.
[208] Спартанский наварх времени Пелопоннесской войны.
[209] Афинский стратег (около 470—414 гг. до н. э.), один из руководителей Сицилийской экспедиции.
[210] Мифический пастух коней Гелия.
[211] Чтение Бернардакиса — μάλλον απʾ άλλου; Кронеберга — άλλον άπʾ άλλου.
[212] Эпитеты Зевса, характеризующие его как подателя добрых советов и защитника общин. Фемида и Дике — божества правосудия и справедливости.
[213] Ср. у Платона в «Государстве» (609А) рассуждение о том, что для человека злом является болезнь, для меди и железа — ржавчина, откуда, видимо, и заимствованы эти сравнения Плутархом.
[214] Hom., Od. V, 350.
[215] Ρ1at., Rep. 416Е.
[216] В тексте τιμήν, άμα. Гартман читал τίμημα.
[217] Имеются в виду знаменитые скульптуры, из которых дорифор принадлежал Поликлету, аргосскому скульптору V в. до н. э.
[218] Мелководный и опасный для мореплавания залив у северных берегов Африки (современный залив Сидра).
[219] Наименования высших эпонимных магистратур в различных греческих полисах.
[220] Окутанный легендами персонаж с о. Крита (родившийся якобы в VII в. до н. э. и живший более 150 лет), действовавший также в Афинах в VI в. до н. э., где он, по сообщению Платона (Leg. I, 642 D) и Аристотеля (Ath. pol. 1), произвел очищение города после Килоновой смуты.
[221] Бернардакис читал (без указания рукописного источника): τά σκέλη συνάπτοντας τη χεφαλη, т. е., видимо, нечто вроде corona muralis.
[222] Митиленский тиран (приблизительно 651—569 гг. до н. э.), причисленный к семи мудрецам Греции.
[223] Codex Basileensis содержит чтение πόπλίος.
[224] F. Α. Μullасh, Fragmenta Philosophorum Graecorum, I, Aalen, 1968, p. 3, 112. Цитата эта повторена с незначительными изменениями у Плутарха (Adv. Colot. 1113 В).
[225] Цитированное выражение см. Μullасh, ук. соч., стр. 355.
[226] Аеlian., De nat. anim. VI, 25.
[227] Т. е. Гомера (II. XVII, 425 sqq.):
[228] Приводимое Плутархом его рассуждение заимствовано из 2–й Филиппики (VI, 24), где речь идет об осторожности и нелюбви афинян к Филиппу Македонскому.
[229] Из неизвестной трагедии (Νauck, р. 919, fr. 414).
[230] Архит, сын Мнесагора, из Тарента. Математик, пифагореец и друг Платона, отличился также на военном поприще в качестве семикратного победоносного стратега Тарента (Diоg. Lаert., VS, VIII, 79 sq.).
[231] Батт «Счастливый», сын Аркесилая I, царствовал в Кирене (около 580— 560 гг. до н. э.), всячески способствуя колонизации Киренаики из метрополии. Около 570 г. до н. э. уничтожил угрожавшее существованию Кирены египетско–ливийское войско.
[232] Hom., II. IV, 130.
[233] Имеется в виду Дионисий II (Αelian., V. h. VI, 12). Под «италийцами» следует понимать греков — жителей восставших против него италийских Локр. Плутарх упоминает об этом происшествии более подробно в биографии Тимолеонта (гл. 13), а также совсем кратко в биографии Диона (гл. 58).
[234] Тарн (W. W. Narn, The Greeks in Bactria and India, Cambr., 1951, стр. 264) относит этот анекдот к биографии греко–индийского царя Менандра I Сотера, царствовавшего от 155 до 130 г. до н. э. Возводя Плутархово сообщение «к источникам Трога Помпея», он сопоставляет упоминание о сооружении различными городами ступа Менандру на его пепле с древне–буддийскими обычаями.
[235] Тиран Акраганта в VI в. до н. э. Легенда разукрасила биографию Фалариса сообщениями о его небывалой жестокости (Diоd., IX, 30).
[236] По–видимому,«анекдот связан с именем Кира Старшего, основателя Персидского царства.
[237] Подобная мысль могла зародиться в те времена лишь у подданного Римской империи эпохи ее наибольшего расцвета, когда казалось, что у римского императора на земле не имеется политических соперников и ненавистников.
[238] Дюбнер читает πρώτως.
[239] Plat., Rep. 398 е.
[240] Известны два Калликла в Афинах IV b. до н. э.: Калликл, сын Каллинида, землевладелец, против которого Демосфен произнес свою IV речь; Калликл, сын Арренида, триерарх 323 г. до н. э. (IG, II, 812а, 21, 28), был замешан в деле об имуществе Гарпала (Plut., Dem. 25, со ссылкой на Феопомпа). Оба они могли быть заимодавцами Фокиона.
[241] Ближе не известен.
[242] Лагин — мера жидкостей, равная 12 котилам (3,3 литра).
[243] Мера сыпучих тел, приблизительно равная 50 литрам.
[244] См. Poll., III, 87; IX, 84.
[245] Из неизвестной трагедии (Nauck, р. 919, fr. 415).
[246] λογείον — специальный выступ впереди проскениума, предназначенный для говорящего актера.
[247] То же, что и Эвр — северо–восточный ветер.
[248] Плутарх приводит эту же строку из неизвестной трагедии или комедии (см. Nauck, р. 853, fr. 75; Kock, III, р. 612, № 1229) в Moral. 88 F, а Аристотель (Meteor. 364 b 13) использует ее как пословицу.
[249] Старший сын Лисимаха от первого брака. Поставленный Лисимахом правителем Азии, вел в 287/6 г. до н. э. успешную воину с Деметрием (Plut., Demetr. 46 sq.).
[250] Афинский архонт 411/410 г. до н. э.
[251] Афинянин знатного рода, известный своими богатствами (Plat., Menex. 90 А; у Плутарха упомянут еще в De tranquill, anim. 13; De cup. div. 8).
[252] Быть может, спартиат, сын Аркесилая, умерший в 411 г. до н. э. (Тhuc., VIII, 89 и V, 22).
[253] Видимо, имеются в виду деревянные театральные подмостки, разбиравшиеся по окончании представления.
[254] Намек на эпикурейцев и скептиков, ратовавших за политическую безучастность.
[255] «Котурн» было прозвище Ферамена за его политическое соглашательство (котурн годился на любую ногу).
[256] Ηеsiоd., Ergg. 233.
[257] και добавил Райзке.
[258] Ближе не известен.
[259] Ближе не известен.
[260] έπί ταΐς βπονδαΐς, — собственно, при заключении договора.
[261] Кальтвассер читал Προνοίας. Афина Пронайя — «стоящая перед храмом».
[262] Оба ближе не известны.
[263] Трактат посвящен некоему высокопоставленному уроженцу (или жителю) Сард.
[264] Имеется в виду Марк Порций Катон Старший.