Икароменипп, или Заоблачный полет
1. Менипп [1]. Итак, три тысячи стадиев было от земли до луны; это - первый переход. Оттуда вверх, к солнцу, около пятисот парасангов; наконец от солнца до самого неба с акрополем Зевса... да, пожалуй, быстрокрылый орел пролетел бы это расстояние не скорее, чем за день.
Друг. Ради Харит! Что это ты, Менипп, звезды изучаешь и производишь про себя какие-то вычисления? Вот уже довольно долго я слежу за тобою и слышу о солнцах и лунах и вдобавок еще о каких-то вздорных переходах и парасангах...
Менипп. Не удивляйся, дорогой! Если тебе и кажется, что я говорю о предметах слишком возвышенных и заоблачных, то дело лишь в том, что я составляю приблизительный подсчет пути, пройденного мною в последнее путешествие.
Друг. Так разве ты, подобно финикийцам, определяешь свой путь по светилам?
Менипп. Нет, клянусь Зевсом! Но я путешествовал среди них.
Друг. Клянусь Гераклом, длинный же сон ты видел, если, сам того не замечая, проспал целые парасанги.
2. Менипп. Ты думаешь, дорогой, что я говорю о каком-то сновидении, а между тем я только что спустился от Зевса.
Друг. Что ты говоришь! Перед нами Менипп, слетевший с неба?
Менипп. Да, и я стою перед тобою, вернувшись только сегодня от великого Зевса, где я видел и слышал много удивительного. А если ты не веришь, я могу только еще больше радоваться: значит, действительно я испытал нечто поразительное.
Друг. Как могу я не верить, о божественный олимпиец Менипп! Я - всего лишь жалкий смертный, живущий на земле, - не поверю тебе, мужу заоблачному или одному из небожителей, по выражению Гомера?! Но скажи мне, если тебе не трудно, каким образом поднялся ты с земли на небо, где сумел ты найти такую высокую лестницу? Ведь ты далеко не похож лицом на пресловутого фригийра [2], так что довольно трудно предполагать, чтобы орел восхитил тебя, дабы ты стал виночерпием Зевса.
Менипп. Я давно замечаю, что ты смеешься надо мною, и нисколько не удивляюсь, что мой необычный рассказ представляется тебе похожим на сказку. И все же мое восхождение обошлось без всякой лестницы и без того, чтобы быть возлюбленным орла: у меня были свои крылья!
Друг. Это уж слишком! Ты превзошел Дедала, если, сверх всего прочего, сумел скрыться от нас, превратившись из человека в ястреба или в галку.
Менипп. Правильно, дорогой мой! Твое сравнение не так уж далеко от истины: я осуществил Дедалову затею и сам смастерил себе крылья.
3. Друг. Но неужели, о величайший храбрец, ты не побоялся того, что и ты упадешь в море и дашь ему, от своего имени, название Мёниппийского, как тот сын Дедала - Икарийскому?
Менипп. Нет, не побоялся! Икар скрепил свои крылья воском, который очень скоро растаял от солнечных лучей; понятно, что Икар растерял перья и, как следовало ожидать, упал. У меня же крылья были без воска.
Друг. Что ты говоришь! Не знаю почему, но понемногу ты заставляешь меня верить в правдивость твоего рассказа.
Менипп. Так вот, во-первых, поймав огромного орла, а также коршуна, из самых сильных, я отрезал им крылья у самой спины... Впрочем, если тебе некуда спешить, я лучше расскажу тебе обо всем с самого начала.
Друг. Нисколько не спешу! От твоих слов я весь превратился в ожидание и с открытым ртом жду, чем кончится твой рассказ. Ради Зевса, покровителя дружбы, не бросай меня привешенным за уши в самом начале своего рассказа.
4. Менипп. Ну, хорошо! И правда, некрасиво оставлять друга с разинутым ртом, да еще подвешенного, как ты говоришь, за уши. Слушай же!
Присматриваясь ко всевозможным житейским явлениям, я очень скоро стал понимать, насколько они смешны, жалки и непостоянны, - я говорю о богатстве, власти и могуществе; презирая все эти блага и считая тщетную погоню за ними препятствием для истинных занятий, я попытался вынырнуть из этой тины и оглянуться на все окружающее. Сперва я был охвачен сомнениями; об этом мире, который философы именуют космосом, мне долго не удавалось узнать ничего - ни как он произошел, ни кто его создатель. Не ведал я также, где его начало и какова его конечная цель. Тогда я стал рассматривать мир по частям, но это только увеличило мои недоумения; глядя на звезды, рассыпанные в беспорядке по небу, на самое солнце, я сгорал желанием узнать, что они такое. Но наиболее непонятным и загадочным представлялось мне все, что касалось луны: многообразие ее форм, казалось мне, вызывается какою-то тайною причиной. Наконец молния, пронизывающая тучи, низвергающийся гром, дождь, снег, падающий град - все это было для меня неразрешимой загадкой.
5. Вот в этом настроении я и подумал, что лучше всего-будет обратиться к философам за решением всех этих вопросов, так как полагал, что они сумеют возвестить мне полную правду.
Я выбрал среди них лучших - если свидетелями достоинства считать угрюмое лицо, бледный цвет кожи и густую бороду, - и действительно, на первый взгляд они показались мне людьми красноречивыми и знакомыми с небесными явлениями. Отдав в их распоряжение себя и изрядное количество денег, - часть я выплатил сразу, а остальное условился внести по окончании Занятий, - я попросил их объяснить мне небесные явления и устройство вселенной. И с таким рвением принялись они счищать с меня прежнее невежество, что привели меня в еще большее замешательство, окатив целым дождем первопричин, целей, атомов, пустоты, материй, идей и прочего. Но всего печальнее было то, что мои наставники ни в чем не соглашались друг с другом; напротив, каждый из них оспаривал мнение другого, утверждая противоположное и стремясь к тому, чтобы я признал его правоту и проникся его взглядами.
Друг. Странные ты вещи рассказываешь, будто мудрецы спорят друг с другом о существующем и не имеют одинакового мнения об одном и том же!
6. Менипп. Да, дорогой! А как бы ты смеялся, если б послушал их речи, полные хвастовства, их рассказы о чудесах! Твердо ступая по земле, ничем не возвышаясь над нами, ползающими по ней, философы видят не лучше своих соседей, а иные но старости и немощи и вовсе близоруки. И тем не менее они утверждают, что различают границы неба: указывают размеры солнца, проходят по надлунным пространствам и, точно свалившись со звезд, определяют их величину и вид. Часто, наконец, не будучи в состоянии ответить даже на такой простой вопрос, сколько стадиев от Мегар до Афин, они точно знают, какова расстояние между луною и солнцем, дерзают определять его в локтях, измеряют толщу воздуха, глубину океана, окружность земли, чертят круги, нагромождают треугольники на квадраты, изучают всевозможные сферы, даже само небо.
7. И разве не доказывает тупости философов и полного невежества их то, что, говоря о далеко не ясных предметах, они не довольствуются предположениями, но, упорно настаивая на своей правоте и отрицая за противоположным взглядом всякое значение, чуть не клянутся, что солнце есть раскаленный шар [3], что луна обитаема, что звезды пьют воду, которую солнце, словно на колодезной веревке, черпает из моря и поровну распределяет между ними?
8. Нетрудно заметить, насколько противоположны их взгляды. Ради Зевса, посмотри сам, близки ли их учения между собой, не противоречат ли они друг другу. Прежде всего, у них замечается полное разномыслие по вопросу о мире: одни утверждают, что он не создан и никогда не погибнет, другие дерзают говорить о творце и о самом способе создания им мира. Но всего больше я удивлялся тем, которые, признавая некоего бога, творца всего, не могут объяснить ни того, откуда он явился, ни того, где бог находился, когда творил мир: ведь невозможно мыслить время и пространство прежде всякого бытия...
Друг. Но ведь ты рассказываешь про дерзких людей, про обманщиков.
Менипп. А чтобы ты сказал, если б послушал их рассуждения об идеях [4], о бестелесных сущностях или их речи о пределе и беспредельном? К тому же между философами разгораются жестокие споры, так как одни видят во всем существующем только конечное, другие, напротив, полагают, что оно бесконечно. Далее, многие утверждают, что существует большое число миров [5], и обрушиваются на тех, которые думают, что этот мир единственный. Наконец один из них, далеко не миролюбивый человек, считает раздор отцом всего миропорядка [6].
9. А боги? Не знаю, стоит ли даже вспоминать взгляды этих людей на них! Одним божество представляется числом [7], другие клянутся собаками [8], гусями и платанами, третьи, наконец, изгнав всех других богов, передают власть над миром единому божеству [9], так что мне оставалось лишь огорчаться такой бедностью в богах. Впрочем, менее жадные признают многих богов, причем делят их на разряды, называя одного бога первым и указывая остальным вторые и третьи места в соответствии со степенью их божественности. Одни считают божество бестелесным и лишенным формы, а другие, напротив, не мыслят его иначе как вещественным. Но главное - далеко не все они признают промысел богов в человеческих делах: некоторые освобождают богов от всяких забот [10], поступая с ними подобно нам, когда мы избавляем стариков от общественных тягот. Словом, боги у них ничем не отличаются от телохранителей, которых комические поэты выводят на сцену [11]. Но все это пустяки в сравнении с теми, которые вовсе отрицают существование богов и, бросая мир на произвол судьбы, лишают его владыки и вождя.
10. Однако, выслушивая все это, я не дерзал оказывать недоверие столь высокогремящим и прекраснобородым людям; но в то же время, соглашаясь со словами одного, я не находил в них ничего, что не опровергалось бы речами другого. И я оказывался в таком состоянии, о котором говорит Гомер: часто едва я решался поверить одному из них, как уже -
иное на мысли пришло мне [12].
Все это приводило меня в полное недоумение, и я не видел, от кого бы на земле мне узнать истину. Тогда-то я и решил, что единственный способ избавиться от моего невежества ~ это, вооружившись крыльями, самому подняться на небо. Надежду в этом деле давала мне главным образом сила желания, а также баснописец Эзоп, который утверждает, что небо доступно не только орлам и навозным жукам, но подчас даже верблюдам. Впрочем, я совершенно ясно понимал, что я никаким способом не смогу отпустить себе крылья; если же приспособить крылья коршуна или орла, - ведь только они способны выдержать тяжесть человеческого тела, - я смогу скоро осуществить свое намерение.
Итак, поймав этих двух птиц, я старательно отрезал у орла правое крыло, у коршуна - левое и привязал их крепкими ремнями к плечам. Приладив к концам крыльев две петли для рук, я стал испытывать свою силу: сначала просто подпрыгивал, помогая себе руками, затем, подобно гусям, летал над самой землей, слегка касаясь ее ногами во время полета. Однако, заметив, что дело идет на лад, я решился на более смелый шаг: взойдя на Акрополь, я бросился с утеса и... долетел до самого театра.
11. Так как мой полет прошел благополучно, я задумал подняться выше в небеса: поднявшись не то с Парнета, не то с Гиметта [13], я пролетел на Геранею, оттуда на Акрокоринф; затем, через Фолою и Эриманф, я достиг Тайгета [14]. Вскоре я уже настолько свыкся со своим дерзким занятием, что в совершенстве выполнял смелые полеты и, не довольствуясь высотою, доступною птицам, решил подняться на Олимп; оттуда, запасшись самой легкой едой, я пустился прямо на небо. В первую минуту у меня закружилась голова от огромной высоты, но и это я перенес с легкостью. Прорвавшись сквозь густые облака и очутившись наконец возле луны, я почувствовал некоторую усталость, особенно в левом крыле, отрезанном у коршуна. Ввиду этого я подлетел к луне и, присев на нее, дал себе передышку, посматривая вниз, на землю, и, подобно Зевсу у Гомера, созерцая страну фракийцев - укротителей коней и землю мисян [15], а вслед за тем поглядывая на Элладу, Персию и Индию. От всего этого получил я самое тонкое наслаждение.
Друг. Не расскажешь ли, Менипп, также о том, что ты оттуда видел, чтобы нам ничего не пропустить из твоего путешествия и узнать даже мелкие подробности? Думаю, что я мог бы услышать от тебя много любопытного о том, в каком виде представлялись тебе сверху земля и все, что на ней существует.
Менипп. Ты совершенно прав, дорогой мой! Итак, постарайся подняться мысленно на луну, соверши со мной это путешествие и, поставив себя на мое место, охвати взором весь земной строй.
12. Прежде всего, земля показалась мне очень маленькой, Значительно меньше луны, так что при первом взгляде я, как ни нагибался, не мог разглядеть ни высоких гор, ни огромных морей. Если бы я не заметил Колосса Родосского [16] и башни на Фаросе [17] я бы и вовсе не узнал земли; только эти огромные сооружения и океан, спокойно сверкавший под лучами солнца, ясно указывали мне, что я вижу перед собою действительно землю. Однако, присмотревшись пристальней, я вскоре стал различать на ней человеческую жизнь, и не только жизнь целых народов и городов, но и деятельность отдельных людей; и я видел, как одни плыли по морю, другие сражались, третьи обрабатывали землю, четвертые судились; видел женщин, животных - вообще все, что питает плодотворная почва.
Друг. Совершенно невероятно, и ты сам себе противоречишь! Ведь раньше ты говорил, что тебе пришлось разыскивать землю, так как из-за большого расстояния она казалась тебе чуть ли не точкою, и если бы Колосс не указал ее, ты бы думал, что видишь перед собою что-то другое. Так каким же образом ты, словно какой-нибудь Линкей, внезапно оказался в состоянии все рассмотреть на земле - людей, животных, чуть ли не гнезда комаров?
13. Менипп. Хорошо, что ты мне напомнил об этом, а то я и не заметил, что забыл упомянуть о самом важном. Когда я понял, что вижу перед собою землю, но не могу ничего рассмотреть на ней из-за большого расстояния, затруднявшего мое зрение, я был крайне удручен и смущен своею беспомощностью. Я приходил в отчаяние и уже готов был заплакать, как вдруг сзади подошел ко мне философ Эмпедокл; весь в пепле и словно поджаренный, он весьма напоминал собою головню [18]. Сознаюсь, при виде его я перепугался, приняв его за духа луны. Впрочем, он поспешил успокоить меня и сказал: - Мужайся, Менипп!
Нет, я не бог; как дерзнул ты бессмертным меня уподобить?[19]
Я - Эмпедокл, философ. Лишь только я бросился в кратер Этны, дым вулкана охватил меня и забросил сюда. С тех пор я живу на луне, питаюсь росою и странствую все больше по воздуху; я вижу, тебя огорчает и мучает то, что ты не можешь ясно разглядеть землю. - Милейший Эмпедокл, - воскликнул я, - ты хорошо поступаешь! Лишь только я вернусь в Элладу, я не премину совершить тебе возлияние на моем очаге и во время новолуний буду обращаться к луне с троекратным молитвенным возгласом. - Клянусь Эндимионом, - ответил Эмпедокл, - не ради вознаграждения я пришел сюда, но потому, что, видя твои страдания, я от всей души сочувствовал тебе... Так вот, знаешь ли, что должен ты сделать, чтобы приобрести остроту зрения?
14. - Нет, клянусь Зевсом, - воскликнул я, - разве что ты каким-нибудь образом снимешь пелену, застилающую мои глаза: сейчас на них точно ячмень сидит! - А между тем, - сказал Эмпедокл, - моя помощь вовсе и не нужна тебе, ты явился с земли, имея прекрасное зрение... - Что ты хочешь этим сказать? Я не понимаю тебя. - А разве ты не знаешь, - продолжал он, - что к твоему правому плечу привязано крыло орла? - Отлично знаю, - сказал я. - Но что общего между этим крылом и моим зрением? - А то, что орел далеко превосходит силою взора все живые твари: лишь он один может прямо смотреть на солнце. Настоящий царь, орел способен, не моргая, выносить яркий свет солнечных лучей.
- Так говорят, - сказал я, - и я уже начинаю жалеть, что, поднимаясь сюда, не вырвал своих глаз и не вставил на их место орлиные. Вообще я явился сюда лишь наполовину готовым и снаряженным далеко не по-царски; я скорее похож на незаконнорожденного орленка, лишенного наследства. - Ни от кого другого, а только от тебя зависит, - сказал мне Эмпедокл, - чтобы один из твоих глаз стал поистине царским: немного привстань щ удерживая в покое крыло ястреба, взмахивай только другим, и твой правый глаз, в соответствии с природой крыла, тотчас же станет дальнозорким. Ну, а глаз другой, слабейшей твоей половины, никоим образом не будет видеть острее. - Довольно мне и одного правого глаза, если он будет зорок по-орлиному. Это, пожалуй, даже лучше: ведь не раз мне приходилось наблюдать, как плотники, выравнивая балки по отвесу, прищуривают один глаз, чтобы лучше видеть.
С этими словами я сделал то, что мне посоветовал Эмпедокл; он же, медленно удаляясь, незаметно рассеялся, обратившись в дым.
15. И лишь ударил я крылом, яркий свет озарил меня, освещая передо мною все скрытое ранее. Наклонившись, я превосходно видел землю, города, людей. Я увидел все, что они делали не только под открытым небом, но и в своих домах, считая себя хорошо скрытыми: Птолемей спал со своей сестрой; сын Лисимаха злоумышлял против своего отца; Антиох, сын Селевка, потихоньку подмигивал Стратонике, своей мачехе; я видел, как жена Александра-фессалийца убивала мужа, Антигон развратничал с женой своего сына, сын же Аттала отравлял своего отца. Далее, Арсак убивал женщину, в то время как евнух Арбак заносил над ним свой меч. Спатина-мидийца, убитого ударом золотой чаши в висок, волочили за ноги с пиршества телохранители [20]. Подобное же происходило во дворцах ливийских, скифских и фракийских царей - тот же разврат, те же убийства, казни, грабежи, клятвопреступления и опасения быть преданными своими же домашними.
16. Вот какое зрелище представляли дела царей! А жизнь частных лиц казалась еще смешнее. Я увидел Гермодора-эпикурейца, приносящего ложную клятву из-за тысячи драхм; стоика Агафокла, который обвинял перед судом одного из своих учеников за неуплату денег; оратора Клиния, крадущего чашу из храма Асклепия; киника Герофила, спящего в публичном доме... Впрочем, стоит ли рассказывать обо всех этих грабителях, сутягах, ростовщиках, взыскивающих свои ссуды? Пестрое, разнообразное зрелище!
Друг. Было бы очень хорошо, Менипп, если б ты рассказал мне обо всем; по-видимому, это зрелище доставило тебе редкое удовольствие.
Менипп. Рассказать все подробно, любезный друг, невозможно. Даже и рассмотреть-то это было делом нелегким. Впрочем, все вместе напоминало то, что, по словам Гомера [21], было изображено на щите Ахилла. Здесь были пиршества и браки, там суд, народные собрания; далее, кто-то совершал жертвоприношение; рядом другой предавался горю. Всякий раз, взглядывая на Гетику, я замечал сражающихся гетов, когда же оборачивался на скифов, то видел их кочующими в повозках. Слегка переведя взгляд в сторону, я мог наблюдать египтян, обрабатывающих землю; финикийцы путешествовали, киликийцы совершали разбойничьи набеги, лаконяне сами себя бичевали, афиняне судились [22].
17. Так как все, что я видел, происходило одновременно, - ты можешь себе представить, какая получилась пестрая смесь. Все равно как если бы, набрав много певцов, а еще лучше - несколько хоров, приказать каждому участнику вместо общей стройной мелодии тянуть свою арию; тогда всякий из соперничества и желания выделить свою песнь стремился бы во что бы то ни стало перекричать своего соседа. Клянусь Зевсом, ты и представить себе не можешь, что это было бы за песнопение!
Друг. Совершенно верно, Менипп: смешное и бестолковое.
Менипп. Так вот, дорогой мой, все жители земли подобны таким певцам; из этой нескладицы и составляется жизнь людей, - они не только поют нестройно, они различны даже по своим одеждам, да и идут-то они все вразброд; их мысли противоречивы, и все это до тех пор, пока руководитель хора не сгонит всех по одиночке со сцены, сказав, что они здесь более не нужны. С этого времени люди теряют свои прежние различия и, умолкнув, перестают тянуть свою бестолковую и нестройную песню. И все, что происходит на этой пестрой и разнохарактерной сцене, действительно достойно смеха.
18. Но больше всего я смеялся над теми, которые спорят о границах своих владений и гордятся тем, что обрабатывают равнину Сикиона, владеют землею у Марафона, в соседстве "с Зноей, и обладают тысячью плетров в Ахарнах. В самом деле, вся Эллада представлялась мне сверху величиною пальца в четыре, а Аттика, соответственно с этим, выглядела, по-моему, прямо точкой. И я задумался над тем, на каких пустяках зиждется гордость наших богачей: действительно, самый крупный землевладелец, казалось мне, обрабатывает всего лишь один эпикуровский атом. Бросил я взгляд на Пелопоннес и, заметив Кинурию, вспомнил, как много аргивян и лакедемонян пало в один день в битве за обладание этим клочком земли размером не более зерна египетской чечевицы [23]. И если я видел человека, гордого своим золотом, своими восемью кольцами и четырьмя чашами, я не мог удержаться от смеха, так как весь Пангей [24] со всеми своими рудниками был не больше просяного зерна.
19. Друг. Какой ты счастливец, Менипп! Что за поразительное зрелище! Но скажи, бога ради, какими казались тебе сверху города и люди?
Менипп. Я думаю, тебе не раз приходилось видеть муравьев: одни толпятся кучами, другие выходят из муравейника или возвращаются в него; тот тащит в дом кусочек навоза, этот торопливо несет подобранную где-то кожуру боба или половину пшеничного зерна. Есть у них, по-видимому, в соответствии с их муравьиной жизнью и строители и народные вожди; есть пританы, музыканты и философы. Так вот, города, населенные людьми, показались мне более всего похожими на муравейники. Если же тебе "это сравнение людских общежитий с муравьиным царством кажется унизительным, то вспомни о старых преданиях фессалийцев, и ты увидишь, что мирмидоняне, этот воинственный народ, превратились в людей из муравьев [25].
Насмотревшись вдосталь и от всего сердца посмеявшись, я ударил крыльями и полетел
В дом Эгиоха отца, к небожителей светлому сонму [26].
20. Однако не успел я еще взлететь на высоту одного стадия, как Луна сказала мне женским голосом:
- Счастливого пути, Менипп! Исполни для меня небольшое поручение, когда будешь у Зевса. - Охотно, - ответил я, - это не составит для меня никакого труда, если только не придется чего-либо нести ему. - Поручение мое не тяжелое, Менипп, - возразила Луна, - это лишь моя просьба Зев^У"Видишь ли, я возмущена нескончаемой и вздорной болтовней философов, у которых нет иной заботы, как вмешиваться в мои дела, рассуждать о том, что я такое, каковы мои размеры, почему иногда я бываю полумесяцем, а иногда имею вид серпа. Одни философы считают, что я обитаема, другие - что я не что иное, как зеркало, подвешенное над морем, словом, каждый говорит обо мне, что взбредет ему в голову. Наконец иные рассказывают, что самый свет мой - краденый и незаконный, так как он приходит ко мне сверху, от Солнца. Этим они беспрестанно ссорят меня с Солнцем, моим братом, и восстанавливают нас друг против друга. Мало им разве тех небылиц, которые они рассказывают о Солнце, что оно-де и камень и раскаленный шар?..
21. А между тем разве я не знаю, какие позорные и низкие дела совершаются по ночам этими философами, которые днем выглядят такими строгими и доблестными, что своей благородной внешностью привлекают внимание толпы? Я отлично вижу все их проделки и все же молчу, так как считаю неподобающим проливать свет на ночное времяпрепровождение философов и выставлять напоказ их жизнь. Напротив, видя, как они развратничают, воруют, совершают под прикрытием ночного мрака всяческие преступления, я тотчас привлекаю к себе облако и скрываюсь за ним, чтобы не выводить на всеобщее поношение стариков, выделяющихся среди других своей добродетелью и длинными бородами. Они же, без всякого стеснения, продолжают терзать меня своими речами и всячески оскорбляют меня, так что, клянусь Ночью, я не раз хотела поселиться как можно дальше отсюда, чтобы избежать их нескромного языка.
Так вот, не забудь передать все это Зевсу и прибавь еще, что мне невозможно будет оставаться дольше в этих местах, если он не сотрет в порошок философов и не заткнет рта этим болтунам; пусть Зевс разрушит Стою, поразит громом Академию и прекратит бесконечные разговоры перипатетиков [27]. Только тогда я обрету покой и освобожусь от их ежедневных измерений.
22. - Все будет исполнено, - ответил я и с этими словами отправился прямо вверх, к небу, по дороге, вдоль которой
Не было видно нигде ни быков, ни работников в поле [28].
Скоро луна, заслонявшая от меня землю, стала казаться мне маленькой. Оставив вправо солнце и продолжая свой полет среди Звезд, я на третий день приблизился наконец к небу. Я надеялся, что мне удастся сразу же проникнуть туда: мое превращение в орла, хотя и неполное, думал я, легко позволит мне пройти не узнанным, так как орел издавна близок Зевсу. Все же я опасался, что меня выдаст мое левое крыло, крыло коршуна, а потому я счел за лучшее, не подвергая себя лишней опасности, подойти к дверям и постучаться.
Гермес услышал стук, спросил мое имя и торопливо пошел докладывать обо мне Зевсу. Немного спустя меня пригласили войти. Перепуганный и дрожащий, я вошел и застал всех богов в сборе; они восседали в креслах и следили за мною не без некоторого беспокойства. Их несколько смутило мое неожиданное прибытие, вызвавшее опасение, как бы таким же образом не прилетели к ним все люди.
23. И вот грозный Зевс, бросая на меня гневные, титанические взгляды, спросил:
Кто ты? Какого ты племени? Где ты живешь? Кто отец твой?[29]
Я чуть не умер от страху, когда услышал его слова, и, точно громом пораженный, стоял с открытым ртом. Однако постепенно я собрался с духом и, начавши издалека, стал подробно рассказывать, как я желал познакомиться с небесными явлениями, как посещал философов и выслушивал их противоречивые объяснения, как страдал, терзаемый их речами, затем по порядку рассказал о своем решении, о крыльях и обо всем остальном, вплоть до полета на небо, а под конец сообщил ему поручение Луны. Морщины у Зевса разгладились, и, улыбнувшись, он произнес: - Что сказать об Оте и об Эфиальте [30] после того, как Менипп осмелился подняться на небо! Впрочем, сегодня мы приглашаем тебя на угощение, а завтра дадим объяснения, за которыми ты пришел, и отпустим тебя на землю. - Затем он встал и направился к той части неба, откуда было лучше всего слышно, так как наступило время принимать молитвы людей.
24. По дороге Зевс стал расспрашивать меня о всевозможных обстоятельствах земной жизни, и прежде всего о том, почем теперь пшеница в Элладе, была ли последняя зима сурова и нуждаются ли овощи в более обильном дожде; затем спросил, остался ли кто-нибудь из рода Фидия, почему афиняне столько лет не справляли диасий [31], думают ли они закончить постройку Олимпийского храма и задержаны ли ограбившие храм в Додоне [32]. Когда я ответил на все эти вопросы, Зевс продолжал: - Скажи, Менипп, а обо мне что думают люди? - О тебе, владыка, их мнение самое благочестивое. Люди считают тебя царем богов. - Ты шутишь, - возразил Зевс, - я отлично знаю их непостоянство, хотя ты о нем и умалчиваешь. Ведь было время, когда я был для них и пророком, и целителем, - словом, когда
Площади, улицы -все полно было именем Зевса,
тогда и Додона и Писа [33] блистали и пользовались всеобщим почетом, а жертвенный чад застилал мне глаза. Но с тех пор как Аполлон основал в Дельфах прорицалище, Асклепий в Пергаме лечебницу [34], во Фракии появился храм Бендиды [35], в Египте - Анубиса, в Эфесе - Артемиды, с этого времени все бегут к новым богам, справляют в их честь празднества, приносят им гекатомбы. Что же касается меня, состарившегося бога, то они думают, что достаточно почитают меня, если раз в пять лет приносят мне жертвы в Олимпии. И мои алтари стали холоднее "Законов" Платона или силлогизмов Хрисиппа [36].
25. Беседуя таким образом, мы подошли к тому месту, где $евсу следовало сесть, чтобы выслушать молитвы. Здесь находился целый ряд покрытых крышками отверстий, весьма напоминающих колодцы; возле каждого из них стоял золотой трон. Сев на трон возле первого отверстия и сняв с него крышку, Зевс стал прислушиваться к молитвам, которые доносились к нему со всех мест земли й отличались большим разнообразием. Я сам мог слышать их, так как вместе с Зевсом наклонился над отверстием. Вот, например каковы были эти молитвы: "О Зевс, дай мне достигнуть царской власти!", "О Зевс, пусть произрастут лук и чеснок!", "О боги, да умрет мой отец как можно скорее!" А другие говорили: "О, если бы я мог получить наследство после жены!", "О, если бы мне удалось скрыть козни против брата!",. "Дайте, боги, мне победить на суде!", "Пусть я буду увенчан на олимпийских состязаниях". Возносили свои молитвы мореплаватели: одни молили о северном ветре, другие - о южном; земледелец просил о ниспослании дождя, сукновал - о солнечных днях. Зевс все это выслушивал, тщательно взвешивая каждую молитву; он исполнял далеко не все, но
То благосклонно взирал на мольбу, то качал головою [37].
Справедливым молитвам он позволял подниматься вверх через отверстие и помещал их по правую сторону от себя, а мольбы несправедливые отгонял назад неисполненными, сдувая их вниз, чтобы они не могли приблизиться к небу. Между прочим, относительно одной молитвы я заметил в нем нерешительность; дело в том, что два человека молили Зевса как раз о противоположном, обещая принести одинаковые жертвы. И вот Зевс, не зная, чьей просьбе отдать предпочтение, испытывал поистине академическую нерешительность; [38] не будучи в состоянии принять какое-либо решение, он предпочел, подобно Пиррону [39], "удержать суждение".
26. Достаточно позанявшись молитвами, Зевс пересел на соседний трон, снял крышку с другого колодца и стал слушать произносивших клятвы. Покончив с этим делом и поразив громом Эпикурейца Гермодора, Зевс перешел к следующему трону, где занялся предсказаниями, оракулами и знамениями. Затем он направился к колодцу с жертвоприношениями, через который поднимался дым от жертв, возвещая Зевсу имена всех совершавших жертвоприношения. Исполнив все это, Зевс дал указание ветрам и погодам, разъяснив, что надлежало им делать: - Сегодня пусть будет дождь в Скифии; в Ливии пусть гремит гром; в Элладе идет снег. Ты, Борей, дуй в Лидии, а ты, Нот, оставайся спокоен; Зефир же должен поднять бурю на Адриатическом море; и пусть около тысячи мер града выпадет в Каппадокии.
27. Приведя в порядок все свои дела, Зевс направился со мною на пир, так как уже наступило время обеда. Меня встретил Гермес и устроил на ложе возле Пана, корибантов [40], Аттиса и Сабазия [41] - богов, не пользующихся полными правами гражданства на небе, да и вообще довольно сомнительных. Деметра раздала нам хлеб, Дионис - вино, Геракл - мясо, Афродита - миртовые ягоды, а Посейдон - какую-то рыбешку. Потихоньку я отведал также и амброзии и нектара. Милейший Ганимед, замечая, что Зевс не смотрит в мою сторону, всякий раз из человеколюбия наполнял для меня нектаром одну-другую чарочку. Боги, согласно словам Гомера и моим личным наблюдениям, ни хлеба не едят, ни вина темного не пьют, но лишь угощаются амброзией и утоляют жажду нектаром. Все же наибольшую радость им доставляет чад, поднимающийся от жертв, смешанный с запахом жареного, и жертвенная кровь, которую совершающие жертвоприношение возливают на алтари. Во время обеда Аполлон играл на кифаре, Силен плясал кордак [42], а Музы, стоя поодаль, пропели нам кое-что из "Теогонии" Гесиода и первую оду из гимнов Пиндара. Насытившись, мы встали из-за стола, чтобы отдохнуть, так как все уже изрядно подвыпили.
28.
Прочие боги, равно как и мужи, бойцы с колесницы,
Спали всю ночь; лишь меня не обрадовал сон безмятежный [43].
Долго еще меня мучили разные мысли: смущало меня и то, почему у Аполлона за такое долгое время не отросла борода и отчего на небе наступает ночь, хотя солнце пребывает там постоянно - ведь и сейчас Гелиос присутствовал на обеде... Однако в конце концов мне удалось немного вздремнуть. Проснувшись на следующее утро, Зевс повелел созвать собрание.
29. Когда сошлись все боги, Зевс так начал свою речь: - Вчерашнее прибытие чужестранца послужило поводом настоящего собрания. Я уже давно собирался обсудить с вами поведение некоторых философов, а жалобы Луны заставили меня не откладывать далее рассмотрение этого вопроса. Дело заключается в следующем. Появился на земле сравнительно недавно особый вид людей, оказывающих воздействие на жизнь человека, - людей праздных, сварливых, тщеславных, вспыльчивых, лакомок, глуповатых, надутых спесью, полных наглости, - словом, людей, представляющих собою, по выражению Гомера,
земли бесполезное бремя [44].
Эти люди разделились на школы, воздвигли самые разнообразные лабиринты рассуждений и называют себя стоиками, академиками, Эпикурейцами, перипатетиками и другими еще более забавными именами. Прикрываясь славным именем Добродетели, наморщив лоб, длиннобородые, они гуляют по свету, скрывая свой гнусный образ жизни под пристойною внешностью. В этом они как нельзя более напоминают актеров в трагедиях: снимите с них маску и шитые золотом одеяния, - и перед вами останется жалкий человек, который играет на сцене за семь драхм.
30. И эти-то философы, презирают всех людей, о богах толкуют самым неприличным образом и, окружая себя молодежью, легко поддающейся обману, с трагическим пафосом рассказывают общеизвестные истины о добродетели и учат искусству безнадежно запутывать рассуждения. Своим ученикам они расхваливают постоянство, твердость, умеренность, поносят богатство и наслаждение. Но вот они остались наедине с собою... трудно описать, чего только они не съедают, какому разврату не предаются, с каким наслаждением обсасывают грязь с медных оболов!
А всего возмутительнее то, что, совершенно не заботясь о пользе государства или частных лиц, оказываясь безусловно лишними и бесполезными
Как на войне среди воинов, так и в собранье народном [45],
философы осмеливаются осуждать поведение других, направляют против них едкие речи, подбирают разные ругательства; они порицают и бранят всех, кто приходит в соприкосновение с ними... У этих философов наибольшим уважением пользуется тот, кто громче всех кричит, отличается наибольшею дерзостью и ругается самым наглым образом.
31. А между тем спросите одного из этих многоречивых крикунов и хулителей: "А сам-то ты?.. Что ты делаешь, какую пользу ты приносишь в жизни?" И если ответ последует правдивый и искренний, вот что вы услышите: "Мореплавание, земледелие, военная служба, всякое ремесло кажутся мне бесцельным занятием; я кричу, валяюсь в грязи, моюсь холодною водою, зимою хожу босиком, и, как Мом [46], доношу обо всем, что бы ни случилось. Если какой-нибудь богач слишком много тратит на свой стол или содержит любовницу, я вмешиваюсь в его дела и нападаю на него... а если кто из друзей или приятелей лежит больной, нуждаясь в помощи и уходе, я делаю вид, что незнаком с ним". Вот каково, о боги, это отродье!
32. Но всех своею наглостью превосходят так называемые Эпикурейцы. Понося нас, богов, без всякого стеснения, они доходят до того, что осмеливаются утверждать, будто боги нисколько не заботятся о человеческих делах и совершенно не вникают в них. Вот почему не следует медлить с рассмотрением их поведения, ибо если только эпикурейцам удастся убедить человечество в своей правоте, все вы будете обречены на голод. Кто же, в самом деле, станет приносить нам жертвы, не ожидая за это вознаграждения?
Что касается жалоб, представленных против философов Луною, то вы все слышали их от нашего гостя. Обо всем этом предлагаю вам, боги, подумать и принять решение, наиболее полезное для людей и наиболее безопасное для нас.
33. Не успел Зевс кончить, как в собрании поднялся страшный шум и отовсюду стали раздаваться возгласы: "Порази их громом, сожги, уничтожь!", "В пропасть их!", "Низвергни их в Тартар, как Гигантов!" Восстановив тишину, Зевс сказал: - Я обойдусь с ними согласно вашему желанию: все философы вместе с их диалектикой будут истреблены. Однако привести в исполнение кару сегодня же невозможно; как вы все знаете, ближайшие четыре месяца священны, и мною уже объявлен божий мир. В будущем же году, в начале весны, они будут истреблены моей безжалостной молнией.
Рек, и во знаменье черными Зевс помавает бровями [47].
34. Что же касается Мениппа, - добавил Зевс, - я решил сделать следующее: необходимо отнять у него крылья, чтобы впредь он к нам больше не являлся, и пусть Гермес сегодня же отнесет его на землю. - Сказав это, Зевс распустил собрание, а Киллений [48], ухватив меня за правое ухо, доставил вчера вечером в Керамик [49].
Теперь, дорогой мой, ты услышал решительно все, что я видел и узнал на небе. Прощай! Я тороплюсь в Расписной Портик, чтобы сообщить прогуливающимся там философам эти радостные известия.
[1] Кинический философ III в. до н. э»
[2] Речь идет о Ганимеде. Ср. выше диалог «Зевс и Ганимед» из «Разговоров богов».
[3] Точка зрения философа Анаксагора (VIV в. до н. э.).
[4] Намек на учение Платона (IV в. до н. э–Ь
[5] Так утверждал Демокрит (V в. до н. э-)«
[6] Диалектик Гераклит (VI в. до н. э-)> учивший, что отец всего — борьба.
[7] Имеются в виду пифагорейцы.
[8] Намек на Сократа, который любил клясться псом.
[9] Стоики считали мировой разум единым и всеобщим божеством.
[10] Согласно теории эпикурейцев, боги обитают в небесных пространствах и не оказывают влияния на людские дела.
[11] Персонажи, не играющие никакой роли в ходе развития пьесы.
[12] «Одиссея», IX, 302. Перевод В. Жуковского.
[13] Горы в Аттике.
[14] Различные возвышенности и горы в Греции.
[15] «Илиада», XIII, 4 сл.
[16] Огромная статуя бога солнца на острове Родосе.
[17] Знаменитый александрийский маяк.
[18] Легенда рассказывает, что философ V в. до н. э- Эмпедокл покончил жизнь самоубийством, бросившись в кратер вулкана Зтны.
[19] «Одиссея», XVI, 187. Перевод В. Жуковского.
[20] Египетский царь Птолемей II Филадельф (283—246 гг. до н. э.) был женат на своей сестре Арсиное; Агафокл, сын Лисимаха — полководца Александра Македонского, был казнен по обвинению в заговоре против отца (284 г. до н. э«); Антиох I Сотер, сирийский царь (280— 261 гг. до н. э.), был влюблен в свою мачеху Стратонику, и отец, разведясь, отдал ее сыну; тиран фессалийского города Феры Александр был убит братьями своей жены, которая сама привела их в спальню мужа (355 г. до н. э.– Об остальных перечисляемых здесь лицах сведения не сохранились.
[21] «Илиада», XVIII, 483 сл.
[22] Названы характерные (или считавшиеся характерными) для различных пародов и племен занятия: хлебопашество для египтян, торговля и мореплавание для финикийцев, морской разбой для жителей Киликии и т. д. Упоминая греков, Лукиан высмеивает обрядовые бичевания юношей перед алтарем Артемиды в Спарте и афинскую склонность к сутяжничеству.
[23] За Кинурию, область в Пелопоннесе, в VI в. до н. э. шла жестокая борьба между жителями Аргоса и спартанцами.
[24] Гора в Македонии.
[25] Намек на миф о том, как Зевс после гибели населения Эгины от чумы создал новых жителей острова, превратив муравьев (по–гречески myrmex) в народ мирмидонян.
[26] «Илиада», I, 222. Перевод Н. Гнедича.
[27] Стоя и Академия — философские школы стоиков и последователей Платона в Афинах. Перипатетики — последователи Аристотеля.
[28] «Одиссея», X, 198. Перевод В. Жуковского.
[29] «Одиссея», I, 166. Перевод В. Жуковского.
[30] Братья–великаны От и Эфиальт решили взгромоздить гору Оссу на Олимп, а на Оссу — Пелион, чтобы достичь неба и овладеть Артемидой и Герой.
[31] Афинский праздник в честь Зевса, диасии, не праздновался со времен смерти Александра Македонского до воцарения римского императора Адриана, то есть около 450 лет. Постройка храма Зевса Олимпийского в Афинах, начатая в VI в. до н. э-> была завершена только при императоре Адриане (117—138).
[32] Святилище Зевса в Эпире (на северо–западе Греции).
[33] Имеется в виду Олимпия (близ города Писы в Элиде) — центр культа Зевса.
[34] В храмах Асклепия больных пользовали жрецы, которые были в то же время врачами.
[35] Фракийская богиня, отождествлявшаяся с греческой Артемидой.
[36] Намек на то, что «Законы», написанные Платоном в старости, лишены поэтического вдохновения, а сочинения Хрисиппа, философа III в. до н. э.» не отличались литературными достоинствами.
[37] «Илиада», XVI, 250.
[38] В III в. до н. э. школа академиков сблизилась со скептиками, сомневавшимися в возможности познания истины.
[39] Философ–скептик IVIII вв. до н. э.
[40] Полубоги, спутники азиатской богини Кибелы.
[41] Азиатское божество, отождествлявшееся с Дионисом.
[42] Кордак — разнузданный, бурный танец.
[43] Ср. «Илиада», И, 1—2.
[44] «Илиада», XVIII, 104. Перевод Н. Гнедича.
[45] «Илиада», II, 202.
[46] Бог злословия.
[47] «Илиада», I, 528. Перевод Н. Гнедича.
[48] Гермес.
[49] Район Афин.