... Ἐκ τοῦ θησαυροῦ αυτοῦ καινὰ καὶ παλαιὰ.
Евангелие от Матфея (13,52)

Трактат, который является предметом нашего рассмотрения, может быть безоговорочно признан самым выдающимся памятником византийской военной науки, определившим перспективы ее развития на протяжении многих последующих столетий.
Установившееся к настоящему времени в литературе наименование трактата ("Стратегикон Маврикия") является компромиссным и условным в обоих своих составных элементах, ибо состояние рукописной традиции таково, что в ней отсутствует унификация как в названии сочинения, так и в имени его автора. Наиболее ранняя и лучшая рукопись (Codex Mediceus - Laurentianus LV-4), изготовленная по инициативе Константина Багрянородного, имеет заглавие: Οὐρβικίου τακτικὰ στρατηγικά. В рукописи Codex Ambrosianus gr 139 (В 119 sup.), составленной вскоре после 959 г., содержится самое развернутое название: Μαυρικίου τακτικὰ τοῦ ἐπι τοῦ βασιλέως Μαυρικίου γεγονότος. Наконец, в трех остальных рукописях (Codex Neapolitanus gr. 284 (III С 26), Codex Parisinus gr. 2442, Codex Vaticanus gr. 1164) трактат назван: Μαυρικίου στρατηγικόν[1]
Как видим, самая древняя (флорентийская) рукопись содержит двойное, обобщающее наименование (τακτικὰ - στρατηγικά); в более поздних списках название трактата как бы усекается, будучи разделенным надвое, причем миланский кодекс ограничивается лишь первой частью (τακτικὰ), а три остальные рукописи (неаполитанская, парижская и ватиканская) предпочитают вторую (στρατηγικόν).
Какое же из перечисленных наименований точнее отражает содержание трактата?
Прежде всего следует отметить, что трактат содержит разделы, посвященные характеристике как тактических, так и стратегических принципов в их понимании, традиционном для греко-римской военно-теоретической литературы. В начале книги II автор трактата перечисляет те элементы, которые, по его мнению, должны относиться к стратегии: это прежде всего выбор времени и места для совершения нападений на противника, а также сама организация этих нападений с применением разнообразных военных хитростей[2] Как видим, понимание автором стратегии как высшего полководческого искусства в принципе не отличается от традиционных формулировок, содержащихся в других, более ранних и более поздних трактатах. Напротив, лишенные налета книжности и учености, его рассуждения даже более точно выражают суть явления. Что же касается тактики, то автор также разделяет традиционное ее понимание как способа размещения и упорядочения солдат и их обучения индивидуальным и групповым военным приемам.
Таким образом, двойное наименование трактата во флорентийской рукописи (τακτικὰ - στρατηγικά) с наибольшей полнотой и точностью отражает его содержание, поскольку трактат содержит сведения об этих обеих частях военного искусства. Однако такое соединение двух разноплановых терминов в одном названии является чисто механическим - оно не имело смысла даже в глазах древних[3] Вполне справедливо замечание А. Дэна, что трактат, не являясь ни чисто стратегическим, ни полностью тактическим руководством, "говоря в военном смысле, пребывает посередине", вследствие чего становится еще более ценным, поскольку количество сообщаемых им сведений по крайней мере удваивается[4]
Что же касается традиционного наименования трактата ("Стратегикон"), то с формальной точки зрения оно не имеет больших прав на существование, чем наименование "Тактика"[5] Но его приоритет зиждется на силе традиции, заложенной изданием И. Шеффера, свыше 300 лет остававшегося единственным. Впоследствии эта традиция была подтверждена изданиями, осуществленными X. Михаэску и Дж. Дэннисом, и мы полагаем, что нет оснований пересматривать это утвердившееся наименование.
Если вопрос о техническом наименовании трактата можно считать не имеющим существенного значения (большинство из известных к настоящему времени памятников военной литературы имеют условные, неавторские наименования), то проблема авторства "Стратегикона" имеет принципиальную важность как для датировки трактата, так и для решения других первостепенной значимости вопросов.
Хотя рукописи донесли до наших дней имена сразу двух авторов анализируемого трактата, средневековая историографическая традиция безоговорочно сходилась на признании автором "Стратегикона" византийского императора Маврикия (582-602). Колебания в этом вопросе возникли после выхода в свет первого научного издания трактата, осуществленного И. Шеффером[6] Отведя имя Урбикия, И. Шеффер атрибутировал "Стратегикон" как принадлежащий Маврикию, но не византийскому императору, правившему на рубеже VI и VII столетий, а его неизвестному омониму. В течение следующих двух столетий проблематика трактата занимала исследователей сравнительно мало. Ряд ученых, вопреки И. Шефферу, продолжали видеть автора "Стратегикона" в императоре Маврикии (Г Кэхли, Ф. Гаазе). Однако концепция И. Шеффера превалировала в историографии. Наиболее последовательно ее защищал Ρ Фёрстер,[7] одновременно убедительно доказавший, что трактат был написан именно в эпоху царствования Маврикия[8] Авторство Урбикия наиболее энергично защищал Ρ Вари;[9] с ним был солидарен и Ρ Гроссе[10]
В историографии XX в. авторство императора Маврикия решительно защищал Ф. Оссарес: полемизируя с Ρ Вари, он демонстративно внес эту атрибуцию даже в заглавие своего главного исследования[11]
Напротив, Ю. Кулаковский подчеркивал, что в трактате не имеется указаний на принадлежность автора к императорской фамилии; с другой стороны, неизвестны сведения о писательской деятельности императора Маврикия. Против авторства этого императора говорят весьма грубый язык трактата, стилистические особенности текста (постоянные повторения, отступления, вставки, отрывочность, нарушения логики). Автор вряд ли был достаточно образованным человеком. Вероятнее всего, это профессиональный военный, опытный командир. Но это нисколько не снижает, а, напротив, повышает интерес к его произведению, поскольку военная действительность отражена в трактате непосредственнее, проще и ближе к ее реальному состоянию[12]
Относительно авторства трактата высказывались и компромиссные точки зрения. Еще в 1880 г. К. Мюллер предложил комплексную формулу "Урбикий - Маврикий" для обозначения автора "Стратегикона".[13] Ряд соображений по устранению возникающих в связи с этим противоречий высказал Г Циллиакус.[14]
Имели место попытки приписать авторство "Стратегикона" и другим лицам. В 1893-1894 гг были опубликованы две статьи К. Э. Цахарие фон Лингенталя, посвященные памятникам византийской военной литературы[15] Эти статьи содержали ряд весьма спорных, а зачастую определенно ошибочных положений, встретивших резкую критику в ученой литературе. Касаясь проблематики "Стратегикона", К. Э. Цахарие фон Лингенталь предложил авторство Руфа[16] Это мнение не встретило сколько-нибудь значительной поддержки; с ним солидаризировался лишь К. Крумбахер, да и то со значительными оговорками[17] Критических же откликов было гораздо больше[18]
В середине 30-х гг. XX в. венгерский ученый Е. Дарко выдвинул предположение о принадлежности "Стратегикона" императору Ираклию,[19] указав,[20] что аналогичные идеи были высказаны задолго до него[21] Мнение Е. Дарко было поддержано JI. Брейе[22]
Вопроса об авторстве трактата так или иначе касались и позднейшие исследователи, хотя решали его с различной степенью определенности. В. Энсслин[23] фактически уклонился от идентификации автора "Стратегикона".[24] Г Циллиакус считал предположение об авторстве императора Маврикия "довольно ненадежным"; впрочем, он не считал эту проблему принципиально важной и отводил ей "относительно подчиненное значение"[25] Н. В. Пигулевская поддерживала ту точку зрения, которая не связывает "Стратегикон" с именем императора Маврикия[26] Наоборот, болгарская исследовательница Г Цанкова-Петкова обратила внимание на ряд замечаний автора об общем состоянии военного дела, смысл которых может быть уяснен только при предположении, что они высказаны человеком, обладавшим не только высшей властью в империи, но и компетентным в вопросах внешней политики, недоступных пониманию простого военачальника[27]
Колебания в решении указанной проблемы испытывал А. Дэн. В статье, опубликованной уже посмертно, А. Дэном высказана мысль, что автором трактата следует признать Маврикия, причем "кажется вероятным", что это был именно император Маврикий, который либо сам написал "Стратегикон", либо являлся инициатором и осуществлял общее руководство его написанием[28] X. Михаэску достаточно подробно обосновал тезис о том, что автор "Стратегикона" носил имя Маврикий. Однако вопрос о том, идентичен ли автор трактата императору Маврикию, X. Михаэску фактически обошел, хотя по общему тону приводимой аргументации можно судить о том, что румынский исследователь воздерживался от их идентификации[29] В работах 3. В. Удальцовой, затрагивавших проблематику "Стратегикона", авторство императора Маврикия не исключается[30]
В диссертации Дж. Уиты, подготовленной им в 1977 г,[31] обосновывается мнение о том, что автором "Стратегикона" может быть признан Филиппик, известный генерал эпохи императора Маврикия. Проявив себя в кампаниях на восточном фронте, он после воцарения Маврикия занимал ряд высших военных должностей. Был известен своим интересом к военной истории и военным обычаям других народов. Кумиром Филиппика был Ганнибал (его имя дважды встречается на страницах "Стратегикона"). После свержения Маврикия и воцарения Фоки военная карьера Филиппика прервалась - в течение 603-610 гг. он был вынужден жить в монастыре. Смерть Филиппика датируется приблизительно 615 г.
Итог всей предшествующей полемике по проблеме авторства "Стратегикона" был подведен Дж. Дэннисом в венском издании 1981 г., а также в осуществленном им же переводе этого трактата на английский язык[32] Дж. Дэннис констатировал, что вопрос об авторстве "Стратегикона" остается открытым и нет вероятности, что он сможет получить окончательный ответ при современном состоянии исследований. Предположение об авторстве Руфа не может быть даже принято к серьезному рассмотрению. Более вероятным представляется мнение Е. Дарко о написании трактата императором Ираклием зимой 621 г. И хотя эта возможность не может быть исключена полностью, главным препятствием является сравнительно поздняя дата такого события[33] Не выдерживает критики и предположение об авторстве Урбикия, современника императора Анастасия[34] Автором трактата следует признать Маврикия, но на вопрос о том, был ли военачальник с этим именем императором, невозможно дать ясного и однозначного ответа[35]
С решением проблемы авторства трактата неразрывно связан вопрос о его датировке. Начиная с Ρ Фёрстера, все исследователи делали попытки датировать трактат, опираясь не только на формальные основания, но и исходя из внутренней критики источника. Как правило, большинство предложенных датировок не выходит за рамки одного полустолетия.[36]
Наиболее развернутое обоснование датировки трактата также было дано Дж. Дэннисом в венском издании "Стратегикона"[37] Поскольку главными соперниками империи названы персы (время наиболее острой конфронтации с ними приходится на 573-628 гг.), лангобарды (они стали врагами империи после 568 г.), авары, славяне и анты (причинявшие наибольшие трудности империи в 70-х гг VI в.), начальная дата написания трактата не может уходить в период ранее трех последних десятилетий VI в. Отсутствие каких бы то ни было упоминаний об арабах указывает на то, что трактат не мог быть написан позднее 30-х гг VII в.; год окончательного поражения персов (628) дает довольно твердый terminus ante quem создания трактата. Terminus post quem определяется с учетом упоминания автором трактата трех событий недавнего военного прошлого. В главе 1 книги X упоминается эпизод, который можно отнести к истории осады крепости Акбас в персидской провинции Арзанене - это событие, достаточно подробно описанное Феофилактом Симокаттой, датируется 583 г В главе 3 книги IX рассказано об отравлении персами ячменя для лошадей византийской армии - данная акция может быть соотнесена с приказом Хосрова II, отданным в 591 г Наконец, в главе 2 этой же книги IX описывается военная хитрость, осуществленная аварами в сражении под Гераклеей, - этот эпизод, также кратко упомянутый Феофилактом Симокаттой, может быть датирован 592 г Существенным является и еще одно обстоятельство. Имеются свидетельства о том, что согласно декрету императора Маврикия все императорские акты должны были начинаться обращением к "Пресвятой Троице, нашему Господу и Спасителю" - эта формула стала обычной для официальных документов начиная с 605 г Многозначительным является тот факт, что первая же фраза введения к "Стратегикону" содержит именно эту формулу[38]
Сопоставив все перечисленные свидетельства, Дж. Дэннис пришел к окончательному выводу о том, что время создания "Стратегикона" следует отнести либо к заключительному этапу царствования Маврикия (после 592 г.), либо ко времени правления Фоки (до 610 г.). Содержащиеся в трактате военные реалии, отражающие состояние военной организации империи, подтверждают такое предположение[39]

* * *

В каких же основных чертах рисуется перед нами личность автора "Стратегикона"? Помимо глубокой религиозности (свою безусловную ортодоксальность он подчеркивает уже во введении к трактату и неоднократно демонстрирует на протяжении всего дальнейшего повествования), не оставляет сомнений его основательный профессионализм в области военного дела. По знакомству с военной литературой и умению адаптировать сведения "древних" с учетом современных требований можно судить о его теоретической подготовке; он обладал и значительным опытом участия в войнах, по крайней мере на двух фронтах - на Балканах и на восточной границе. При этом создается впечатление, что автор "Стратегикона" занимал гораздо более значительное место в военной иерархии, чем авторы всех известных нам более ранних военных сочинений. Общий тон повествования нашего автора практически ничем не отличается от фразеологии и стилистики венценосного автора "Тактики Льва". Характерно отсутствие в "Стратегиконе" обращений к царствующему императору - этой традиционной черты подавляющего большинства военных трактатов. То обстоятельство, что, кроме Иисуса Христа, наш автор не нашел другого адресата, достойного обращения, приводит к весьма определенным выводам. Очень многозначительной представляется фраза, на которую уже не раз обращалось внимание исследователями: автор отчетливо сознает, что упреки в плохой подготовке воинов и неопытности командиров могут быть обращены непосредственно к нему,[40] - именно стремление избежать этих обвинений является одной из побудительных причин, которая заставила его взяться за перо.
Однако основной причиной, подвигнувшей автора на это предприятие, явилась "одна только забота о государстве"[41] - тезис, который звучал бы слишком высокопарно в устах простого смертного, но вполне естественен для того, на которого Божественное провидение возложило заботу о благе государства и его подданных.
Если исследователи, положительно решавшие вопрос об императорской принадлежности автора "Стратегикона", приводили в доказательство множество самых разнообразных аргументов, как почерпнутых в самом трактате, так и обнаруженных за его пределами, то противники такой атрибуции лишь повторяли аргументацию И. Шеффера, не дополняя ее никакими другими доказательствами. Суть позиции И. Шеффера заключается в следующем. Он обратил внимание на то, что в одном месте Маврикий говорит о намерении сочетать в своем труде заимствования из древних авторов и результаты собственного опыта,[42] а несколько ниже добавляет: "но если какой-нибудь стратиг благодаря своему опыту и радению предложит что-то более значительное, чем это, то и в этом случае - благодарение Богу, подателю всех благ, нашему же усердию - снисхождение"[43] Сопоставив эти два свидетельства, И. Шеффер пришел к заключению: "Мало соответствует величию императора то, что наш писатель в предисловии открыто заявляет, что он охотно подчиняется большей опытности любого полководца"[44]
На наш взгляд, в этом выводе И. Шеффера содержится ряд ошибочных положений, искажающих истинную позицию автора "Стратегикона". Ссылка на "древних" как на один из источников трактата (первостепенный по сравнению с собственным опытом) вполне естественна в устах любого военного автора, в том числе и венценосного: как известно, Лев VI не считал унижающими величие императора упоминания не только "древних", но и "новых" авторов[45] Наоборот, ссылка на предшественников повышала авторитет военного писателя и в глазах читателей, и в самосознании автора. К тому же имеется один нюанс, который свидетельствует, что автор "Стратегикона" отнюдь не капитулирует перед авторитетом "древних", - он заранее оговаривается, что будет писать и яснее и короче, чем это делали его предшественники, при этом вовсе не претендуя на создание литературного шедевра; он намерен также добавлять многое из того, что "древние" обходили молчанием. В этом - целая программа переработки автором информации "древних", и на протяжении дальнейшего повествования эта программа успешно реализуется.
Далее, из общего смысла авторского заявления вовсе не следует, что "он охотно подчиняется большей опытности любого полководца". Во-первых, речь идет не о "любом полководце", а именно о стратиге, т. е. главнокомандующем, а этот пост, как известно, был атрибутом императорской власти. Следовательно, в данном случае Маврикий ведет речь по крайней мере о равном себе по положению военачальнике, и предположение о том, что этот последний может обладать большим опытом, нисколько не умаляет "императорское величие". К тому же это замечание обращено в будущее - автор вовсе не сравнивает себя с современными военачальниками; здесь ему как раз не с кем себя сравнивать - он прямо говорит, что его книга должна быть руководством для всех "тех, кому предназначено командовать войсками"[46] Такая императивность рассчитана на то, чтобы поставить себя выше всех остальных современников, проходящих по военному ведомству. И наконец, в качестве арбитра ценности своего труда автором назван "Бог, податель всех благ" - именно к нему обращена столь шокировавшая И. Шеффера просьба о снисхождении, но в устах благочестивого христианина, каким представляет себя наш автор, это опять-таки отнюдь не наносит ущерба его "императорскому величию".
Таким образом, тезис И. Шеффера, по нашему мнению, не соответствует смыслу высказываний автора "Стратегикона". Тем не менее он оказал существенное влияние на историографию. Развивая его, некоторые ученые стали писать об отсутствии достаточного военного опыта у автора "Стратегикона" или даже вообще ставить этот опыт под сомнение. Так, К. Э. Цахарие фон Лингенталь пришел к выводу о плохом знакомстве автора с военными обычаями славян;[47] этот тезис был некритически воспринят В. Энсслином[48] В одной из своих работ мы специально остановились на пассаже о славянах, чтобы обосновать противоположный вывод[49]
Как известно, И. Шеффер, встретив в рукописях разночтения имени автора "Стратегикона" (Маврикий и Урбикий), решительно склонился к первому из них. Он резонно заметил, что если бы автором трактата был Урбикий, не было бы нужды именовать "Изысканием Урбикия" одно из небольших приложений, которое в некоторых рукописях следует за основным текстом "Стратегикона". В самом деле, Урбикия определенно называет автором трактата лишь одна флорентийская рукопись, которая не содержит в качестве приложения "Изыскания Урбикия". По каким-то причинам составитель рукописи перенес на весь трактат имя автора лишь одного из приложений к этому трактату, а само это приложение так и не включил в трактат. Столь же определенно именем Маврикия называют "Стратегикон" неаполитанская, парижская и ватиканская рукописи, которые помещают в составе его XII главы фрагмент "Изыскание Урбикия". Приписывая Урбикию лишь этот небольшой фрагмент, составитель протографа этих трех списков тем самым совершенно ясно показал, что автором основной части текста (т е. собственно "Стратегикона") является именно Маврикий.
Рассуждения И. Шеффера по данному вопросу логически безупречны. И если бы не его ошибочный тезис (фактически единственный!) относительно ущемленного "императорского величия", он должен был бы сделать второй шаг, увязав имя Маврикия с именем византийского императора, правившего на рубеже VI и VII столетий. Позднейшими исследованиями было убедительно доказано, что историческая обстановка, отраженная в трактате, соответствует именно этому периоду. И лишь авторитет И. Шеффера удерживал многих ученых от признания автором "Стратегикона" императора Маврикия, который проложил себе путь к престолу славными победами на полях сражений и явился одним из самых выдающихся правителей в истории Византийской империи.
Говоря о принадлежности "Стратегикона" императору Маврикию, вовсе не обязательно воспринимать это буквально, т. е. предполагать, что он написал это сочинение собственноручно. Если допустить, что он явился инициатором создания трактата, принял участие в его редактировании, санкционировал его в качестве официального военного руководства - этого будет вполне достаточно, чтобы связать "Стратегикон" с именем императора Маврикия. Известно, что принято называть эдикты, указы и другие государственные акты именем того или иного императора и по гораздо меньшим основаниям - всего лишь в силу принадлежности этого акта времени царствования данного императора. Даже если подойти к проблеме с таких позиций, для атрибуции императора Маврикия как автора "Стратегикона" имеются все основания - и формальные[50] и фактические.
Упоминания некоторых современных источников о военных реформах, осуществленных императором Маврикием, не отличаются внятностью и не содержат никаких конкретных деталей. Поэтому весьма трудно решать вопрос о том, какие именно установки "Стратегикона" являются отражением авторских нововведений, а какие оказались делом рук его предшественников. Реформы армии были продолжены и далее, в частности, при императоре Ираклии. Тем не менее имеются все основания утверждать, что принципы военной организации, заложенные в "Стратегиконе", продолжали сохранять жизнеспособность, по крайней мере, на протяжении трех последующих столетий. Представляется справедливым замечание Дж. Дэнниса о том, что армия, которая будет защищать империю в X и последующих веках, в своей фундаментальной основе оставалась той же самой, что была описана Маврикием, и когда три столетия спустя после создания "Стратегикона" другой венценосный автор- Лев VI Мудрый - разрабатывал свою "Тактику", ему пришлось мало что добавить к информации своего предшественника[51]

* * *

Помимо проблемы авторства не до конца решен в историографии и вопрос о внутренней структуре трактата, отличающейся многоплановостью и сложностью[52]
Трактат состоит из 12 книг, предваряемых обширной преамбулой. Последовательность изложения материала по книгам следующая:
I. Введение (излагаются общие принципы организации армии: набор военнослужащих, их обучение, размещение по подразделениям и т. п.).
II. О боевых построениях кавалерийских формирований.
III. О построениях тагмы.
IV Об организации засад.
V Об обозе.
VI. О различных построениях и упражнениях.
VII. А) О стратегии. Какими принципами должен руководствоваться стратиг до начала войны.
В) О том, что должно быть обеспечено в день сражения.
VIII. А) Об общих принципах военной науки.
В) Назидания.
IX. О неожиданных нападениях.
X. Об осаде и обороне городов.
XI. О военных обычаях различных народов.
XII. О боевых порядках (преимущественно пехотных).
Как видим, целью автора было создание универсального руководства, охватывающего все сферы военной теории и практики. Эту цель можно считать достигнутой. Общая структура сочинения представляется удачной, хотя имеются и некоторые негативные черты (повторения, нарушения логики изложения и т. д.).
Разумеется, трактат не является совершенно независимым от предшествующей письменной традиции - такие произведения вообще не встречаются в византийской военной науке. Маврикий проявляет знакомство с военно-теоретическими трудами своих предшественников - Энея, Асклепиодота, Элиана, Арриана,[53] но особенно Онасандра и Вегеция, хотя ни разу не называет их по именам. К числу этих писателей Ρ Вари добавляет Руфа, автора "Leges militares"[54] Не исключено, что наш автор знал и анонимное военное сочинение юстиниановской эпохи (т. н. Аноним VI в.[55]); по крайней мере, можно констатировать совпадение некоторых идей этих двух рассматриваемых сочинений[56] Знаком он и с событиями военной истории: в трактате встречаются имена двух римских императоров - Траяна[57] и Деция,[58] а также персидского царя Пероза;[59] из полководцев древности названы Ганнибал (дважды),[60] Сципион Африканский[61] и Люсий,[62] полководец Траяна.
Отдельные части "Стратегикона", опирающиеся на различные источники, соединены между собой недостаточно органично. Открывается возможность обнаружить несколько таких соединений.
Основная часть, относительно единая, посвящена описанию тактики кавалерийских подразделений. Чувствуется, однако, что и здесь Маврикий располагал несколькими (с его точки зрения, равноценными) источниками, отчего текст не оставляет впечатления строгого внутреннего единства, свойственного, например, сочинению Вегеция. Каковы были главные источники Маврикия, сказать невозможно, и прежде всего потому, что они, несомненно, сами были компиляциями из более ранних сочинений.
В книге I встречаем главы VI-VIII, посвященные воинским наказаниям. Это след влияния другого источника - военно-дисциплинарного кодекса, обычно связываемого с именем Руфа. Именно это обстоятельство привело К. Э. Цахарие фон Лингенталя к необоснованному выводу, что Руф являлся автором всего "Стратегикона". Статьи военно-дисциплинарного кодекса, содержащегося в "Стратегиконе", впоследствии составили одно из приложений к Эклоге (так называемый "Воинский закон"), а еще позже, в несколько переработанном с учетом изменившейся обстановки виде, были включены Львом VI в его "Тактику".
Книга VII, включающая в себя советы общего порядка о способах организации сражений и использовании их результатов, имеет двойную нумерацию глав. Вначале идет комплекс из 15 глав, затрагивающий практически все основные стороны проблемы. Затем следует еще один комплекс из 17 глав, где детально (эта вторая часть VII книги по объему в два раза больше ее первой части) раскрываются заново те же самые вопросы. Очевидно, при написании данного раздела Маврикий располагал двумя источниками. Не решившись отдать предпочтение ни одному из них, автор избрал самый простой путь, переложив их содержание в двух частях одной и той же книги последовательно друг за другом. Характерно, что даже итоги этой книги подведены не в одной, а в двух главах[63] Вероятно, каждая из этих глав завершала те сочинения, которые служили источниками для Маврикия. И раз уж он в основной части VII книги встал на путь последовательной компиляции обоих источников, ему не оставалось ничего иного, как завершить свою книгу двумя итоговыми главами.
Компилятивный характер отличает и книгу VIII - это отражается уже в ее построении. Книга состоит из двух обширных глав. В первой главе речь идет о некоторых общих правилах, которыми должен руководствоваться стратиг при исполнении своих функций главнокомандующего. Вторая глава, носящая наименование "Γνωμικά", по общему смыслу в принципе не отличается от первой. Представляется, что, как и в книге VII, здесь механически соединены две части, скомпилированные из двух разных источников. А в каждом из этих источников, в свою очередь, отчетливо проявляется влияние двух более ранних военно-научных сочинений - трактатов Онасандра и Вегеция. Причем, если в 1-й главе это влияние более опосредовано (чаще всего передается лишь смысл соответствующей сентенции), то во 2-й главе почти полностью воспроизведены все максимы Вегеция, суммированные им в 26-й главе III книги своего сочинения[64] Да и сам замысел главы "Γνωμικά", вероятно, возник у Маврикия как аналогия Вегециевых "Regulae bellorum generales". Однако на вопрос, пользовался ли Маврикий непосредственно трактатом Вегеция, следует, видимо, дать отрицательный ответ: в большинстве случаев воспроизведение текста Вегеция не является буквальным, хотя и довольно близко к оригиналу. Кроме того, если допустить, что такое непосредственное использование имело место, логично было бы ожидать, что порядок изложения этого материала у Маврикия должен в принципе соответствовать порядку Вегеция. Однако этого соответствия мы не наблюдаем. Причем инверсия у Маврикия не улучшает, а ухудшает структуру текста Вегеция - у последнего изложение следовало порядку деятельности главнокомандующего накануне, в ходе и после окончания сражения. К тому же материал Вегеция без всякой системы перемежается в "Стратегиконе" с отрывками из трактата Онасандра. Что касается последнего, то предположение о его непосредственном использовании Маврикием уже совершенно недопустимо: Маврикий передает лишь смысл Онасандровых рекомендаций.
Особыми источниками располагал Маврикий и при написании книги XI, посвященной характеристике военных обычаев и общего состояния военного дела у народов, с которыми империя входила в соприкосновение - подводя итог этой книге, Маврикий сам указывает, что здесь он опирался на собственный опыт и на сочинения древних авторов[65] Военно-этнографические пассажи "Стратегикона" уже были объектами специальных исследований (примерами могут служить уже названные ранее работы Д. Моравчика, Б. Застеровой и Дж. Уиты).
Еще один обширный пласт информации содержит книга XII "Стратегикона", в которой, в свою очередь, обнаруживаются несколько составных частей. Первая из них (в нашем переводе она обозначена литерой "А"), состоящая 7 глав, носит наименование "О смешанном боевом строе". Каждая из шести первых глав этой части фактически представляет собой отдельную схему, сопровождаемую кратким пояснением; последняя глава содержит развернутое описание боевого построения всего войска, включающего в свой состав как пехотные, так и кавалерийские формирования.
Вторая часть XII книги, обозначенная в нашем переводе литерой "В", является основной и представляет собой обширный комплекс из 24 глав, посвященный организации и тактике пехотных подразделений. Эта часть резко выделяется из общего контекста предыдущих описаний, где речь шла почти исключительно о кавалерии, как самим характером содержащейся в ней информации, так и способами ее передачи.
Источники, использованные Маврикием в данном случае, питаются идеями Асклепиодота, Элиана, Арриана; сообщается материал гораздо более архаичный, чем в предыдущих книгах. Однако обнаруживаются многочисленные и разнообразные следы авторской обработки этого материала. В своеобразном предисловии к книге XII Маврикий обращается непосредственно к пехотным командирам. Его задача - "проявить внимание не к одному лишь обучению, но и к вооружению, обмундированию и ко всему остальному, что по древним воззрениям относится к стратиотскому строю и уставу"[66] Однако когда дело доходит до момента принесения пехотинцами присяги, Маврикий не идет на повторение, а отсылает читателя к началу своего трактата: следует поступить, указывает он, так, "как об этом нами предписано в главе о кавалерии"[67]
Маврикию знакомы цифровые нормы древних фаланг (в частности, знаменитая норма Асклепиодота - 16 384 воина в фаланге[68]). Но ему также известно из практики, что "теперь же, когда существуют арифмы, неравные по величине, нелегко установить точную численность тагмы";[69] поэтому численность тагмы может быть различной, равно как и количество тагм в войске. Следы авторской самостоятельности проявляются и в пожелании, чтобы мандаторы знали "ромейский, персидский (по возможности) и греческий языки"[70] Это пожелание явно отражало две особенности эпохи Маврикия: с одной стороны, процесс перехода армии от латинского языка к греческому, с другой - оценку персидской опасности как главной для империи; разумеется, такая рекомендация не могла быть заимствована из трактатов Асклепиодота, Элиана и Арриана.
Литерой "С" в нашем переводе обозначена третья часть книги XII, содержащая схематическое изображение военного лагеря, сопровожденное несколькими строками пояснительного текста.
Заключительная, четвертая часть XII книги (она обозначена литерой "D") является фактически самостоятельным трактатом, посвященным охоте на диких животных - такое занятие рассматривалось автором "Стратегикона" как форма военно-тактической тренировки, чрезвычайно полезной для общей боевой подготовки армии.
Не вызывает сомнения, что первоначальный текст "Стратегикона" включал в себя лишь I-XI книги - об этом отчетливо свидетельствует соответствующее авторское заключение, завершающее текст "этнографической" книги. Книга XII (или, по крайней мере, ее значительная часть) была присоединена впоследствии, однако, по мнению Дж. Дэнниса, в период, не слишком удаленный от времени создания основной части. По крайней мере, характер армейского вооружения и снаряжения, описываемого в основных и добавочной книгах, фактически идентичен, а потенциальные враги империи остались теми же самыми. Несмотря на некоторую специфику в стиле изложения материала XII книги, ее принадлежность тому же самому автору, который написал и первые 11 книг, сомнений не вызывает[71]
Что касается пятого фрагмента XII книги, известного под наименованием "Ούρβικίου επιτήδευμα", то его содержание сводится к описанию особого передвижного барьера в виде рогаток, защищающего пехотное подразделение от атаки конного противника. Описание заканчивается обращением к императору Анастасию с просьбой отдать приказ об испытании этого приспособления на практике.
Нам представляется, что этот отрывок является настолько инородным в составе "Стратегикона", что его не следует включать в издания трактата[72] Отрывок недвусмысленно привязывается ко времени Анастасия: характер обращения не вызывает сомнения в том, что адресатом является царствующий император. Поскольку в заглавии содержится указание на конкретное имя, в предшествующей литературе высказано мнение о принадлежности данного сочинения подлинному историческому персонажу - полководцу и военачальнику Урбикию, который был современником Анастасия[73] Такая идентификация, однако, осложняется тем обстоятельством, что автор этого сочинения усиленно подчеркивает свой малый опыт в военном деле; к тому же из описания становится ясным, что рекомендуемое приспособление придумано им чисто умозрительно - оно еще не прошло проверку на практике. Весьма характерно (на это уже указывалось нами выше), что ни в основополагающей (флорентийской) рукописи "Стратегикона", ни во второй по значению (миланской) рукописи фрагмент "Изыскание Урбикия" вообще не содержится, - он сопровождает текст "Стратегикона" лишь в рукописях неаполитанской, парижской и ватиканской. Поскольку И. Шеффер готовил свое издание по рукописям, содержащим "Изыскание Урбикия",[74] факт присоединения им этого фрагмента к основному тексту "Стратегикона" вполне объясним. Гораздо менее логична позиция автора румынского издания. Здесь за основу взята лучшая рукопись - флорентийская, ее достоинства обоснованы X. Михаэску достаточно убедительно; при этом румынский исследователь специально подчеркнул, что флорентийская рукопись не содержит "Изыскания Урбикия"[75] Тремя годами ранее он определил это "Изыскание" как "несомненное присоединение",[76] - тем не менее в издании трактата Маврикия он ввел этот фрагмент в текст "Стратегикона". Очевидно, как и в случае с наименованием трактата, X. Михаэску не решился противопоставить свою позицию трехсотлетнему авторитету шефферовского издания.
Таким образом, в тексте "Стратегикона" можно обнаружить по крайней мере несколько составных частей, основанных на различных источниках, отличающихся друг от друга как по тематическим, так и по хронологическим параметрам. Несмотря на это, можно констатировать достаточно прочную целостность всего произведения. Поэтому негативная оценка "Стратегикона" как "несамостоятельной компиляции"[77] - точка зрения, восходящая к исследованиям К. Э. Цахарие фон Лингенталя и К. Патроно, - была достаточно единодушно отвергнута последующими исследователями.
Анализируемый трактат составил целую эпоху в военной науке. Строгий учет требований места, времени и "природы вещей", высокий профессионализм в решении специальных вопросов,[78] сугубо практический характер рекомендаций, эрудиция автора, простота и доступность изложения материала - все это объясняет причины удивительной долговечности "Стратегикона", не имеющей аналогии во всей византийской военной традиции.

* * *

Как уже отмечалось нами ранее, в трактате Маврикия уделено внимание как проблемам стратегии, так и проблемам тактики. При этом можно уверенно утверждать, что объем стратегической и тактической информации в трактате приблизительно одинаков. Наибольший интерес представляют именно стратегические воззрения Маврикия: они в гораздо большей степени, чем тактические концепции, отражают специфику его эпохи и потому могут быть более надежно синхронизированы с военно-историческими реалиями конца VI - начала VII столетия.
Маврикию свойственно понимание стратегии как высшего полководческого искусства, рассматривающего общетеоретические проблемы подготовки армии к войне, а также вопросы планирования и непосредственного проведения военных кампаний. Ему близка идея о том, что конечный боевой успех является в первую очередь прямым результатом деятельности верховного военного командования.
В предшествующей военно-научной литературе уже существовало специальное сочинение, известное под наименованием "Στρατηγικός" и принадлежавшее перу Онасандра, "платонического философа" I в. н.э.[79] Сочинение, задуманное, по свидетельству самого автора, как руководство для "хороших военачальников",[80] начинается с конструирования образа идеального полководца (этому посвящены первые две главы "Стратегикоса"). Новизна и оригинальность авторского замысла должны быть оценены в полной мере: критерии нравственного облика военачальника были сформулированы Онасандром впервые. Последующие памятники военно-теоретической литературы продолжили эту традицию.
Спустя пять с лишним столетий проблемы нравственного облика военачальника волновали и автора "Стратегикона". Маврикию хорошо известны онасандровские критерии идеального полководца - все они (с большей или меньшей степенью детализации) отражены в "Стратегиконе". Влияние Онасандра на Маврикия неоспоримо, но подход последнего к данной проблеме существенно иной. В трактате Маврикия онасандровские критерии пересмотрены, выработана другая шкала их ценности, акценты изменены и перемещены, сформулирован ряд новых принципов - в результате нарисованный Маврикием идеальный образ военачальника оказался гораздо более жизненным и полнокровным.
В отличие от Онасандра Маврикий стоит на почве реальной армейской действительности. Он не позволяет себе увлечься абстракциями: в его сознании постоянно доминирует мысль о целях своего сочинения как практического военного руководства. Будучи сам военным практиком, он адресует свой трактат коллегам по профессии. Он уверен, что их будут в первую очередь интересовать те реальные, жизненные ситуации, которые складываются в армии в отношениях между командирами и подчиненными. Поэтому и процесс конструирования идеального облика стратига в трактатах Онасандра и Маврикия происходит весьма различными путями. У Онасандра этот облик сформирован априори; задача автора заключается лишь в том, чтобы раздробить его на отдельные составляющие - черты характера, проиллюстрировав последние специально подобранным "военным" материалом. Маврикий поступает прямо противоположным образом: анализ реальной армейской жизни дает ему материал для оценок методов военного руководства с точки зрения их желательности, допустимости или невозможности. На основе авторских симпатий и антипатий (а они у Маврикия выражены всегда максимально четко) читатель получал ясное представление о выдвигавшихся тогда перед военными руководителями требованиях и о тех моральных и профессиональных качествах военачальников, которые должны были этим требованиям соответствовать.
Благодаря такому способу расположения материала, Маврикий вовсе не навязывал читателю свой идеал военачальника - он только помогал ему разобраться в том, что здесь заслуживает одобрения, а что - порицания. Поэтому идеал Маврикия, помимо своей реальности, материальной осязаемости, приобретал еще одну черту, которой так недоставало в построениях Онасандра, - динамичность, способность к переменам в соответствии с изменяющейся обстановкой.
При анализе сюжетов, посвященных характеристике нравственного облика стратига, следует постоянно учитывать еще одно обстоятельство кардинальной важности. В лице автора "Стратегикона" мы впервые имеем дело с писателем, чье мировоззрение целиком и полностью базируется на догматах христианского вероучения. Именно эти основополагающие установки определили всю общефилософскую концепцию автора, его глобальный взгляд на мировой порядок вещей, на современные ему геополитические реалии, обусловили общий подход к основам и ценностям государственной политики, к проблемам войны и мира, к обоснованию места и значения армии в структуре этносоциального организма, к принципам ее создания, критериям жизнеспособности и способам эффективного функционирования, наконец, к целенаправленному формированию морально- психологического фактора в сознании людей, волею судеб оказавшихся в роли "защитников отечества".
Свою безусловную ортодоксальность Маврикий демонстрирует уже во введении к трактату, начиная его с молитвы, обращенной к Пресвятой Троице[81] В основе мировоззрения автора лежит убеждение во всеобъемлемости и всемогуществе Божественного Провидения, которое управляет всеми живыми - от людей до птиц и рыб.[82] Поэтому главная забота военачальника состоит в том, чтобы снискать Божественное благоволение, без которого невозможно осуществить ни одно задуманное предприятие, даже если оно представляется легковыполнимым и касается противника, являющегося заведомо слабым[83]
Среди важнейших критериев, которые должны быть присущи стратигу (благоразумие, самообладание, мудрость, трудолюбие, добропорядочность, нестяжательство и многое другое), имеется один, которому Маврикий придает первостепенное значение, - речь идет о благочестии. При этом весьма важно подчеркнуть, что в понимании Маврикия указанный критерий является тем единственным, который не формируется реалиями армейской практики. Трансцедентный генезис этого критерия придает ему характер безусловности и универсальности, выдвигает его на первое место в шкале личностных ценностей. Маврикий убежден, что именно благочестие, дополняемое боевым опытом и полководческим искусством, является самой надежной гарантией военного успеха, lie чуждый образной символики, Маврикий производит сравнение полководческого искусства с искусством кораблевождения. Как может, вопрошает наш автор, даже самый опытный кормчий проявить свое мастерство, когда дует встречный ветер? - Когда же ветер благоприятен, искусство кормчего заставляет корабль двигаться вдвое быстрее. Точно так же, заключает Маврикий, если полководец заручится Божественным благоволением и присоединит к нему знание военного устава и собственный боевой опыт, он безопасно распорядится вверенным ему войском и добьется конечного успеха[84] Последняя мысль настолько укоренилась в сознании автора, что в дальнейшем он возвращается к ней еще несколько раз, облекая ее во все новые и новые лексические формы[85]
"Стратегикон" обладает еще одной уникальной особенностью, которая непременно должна быть отмечена: он является первым произведением полемологического жанра, о котором содержится систематизированный комплекс практических указаний по организации религиозной службы в армии. Так, каждая тагма или банда, независимо от того, размещена ли она в лагере или в каком-то другом месте, должна начинать свой день с совершения общей молитвы и других таинств, предусмотренных церковным чином; то же самое рекомендуется совершать и на исходе каждого дня, после окончания всех дел и вечерней трапезы[86] При этом большую помощь священнослужителям в осуществлении обрядов должны оказывать т. н. кантаторы, назначаемые стратигом из числа наиболее авторитетных командиров или солдат[87] Поутру в день сражения должны быть освящены знамена, отслужены очистительные молебны. Перед выходом из укрепления все воины по сигналу священников, стратига и других архонтов многократно повторяют: "Господи, помилуй!"; каждое подразделение, покидая лагерь, трижды провозглашает: "С нами Бог!" По мнению автора "Стратегикона", соблюдение этих обрядов необходимо для благоприятного исхода дела[88] Непосредственно же в момент боевого столкновения клич "С нами Бог!" представляется Маврикию не только бесполезным, но даже вредным и опасным: при его звуках более робкие солдаты, пораженные страхом, замедляют движение, тогда как более отважные, напротив, вырываются вперед, вследствие чего происходит дезорганизация боевого порядка. Равным образом, добавляет Маврикий, это относится и к лошадям - среди последних тоже имеются большие различия[89] Таким образом, клич "С нами Бог!" не должен издаваться в момент столкновения, а может использоваться лишь при движении к месту боевого построения[90] В ходе же сражения войску рекомендуется производить общий устрашающий шум, но без произнесения имени Божьего; особенно это относится к воинам, расположенным в арьергардных линиях[91]
Павшие в бою ромейские воины должны быть похоронены в соответствии с религиозным обрядом;[92] уцелевшим в сражении и спасшим свои жизни надлежит вознести Господу благодарственную молитву. Тела же убитых неприятелей следует оставить на поле боя непогребенными, чтобы произвести на остальное вражеское войско деморализующее воздействие[93]
Пристальное внимание автора "Стратегикона" к вопросам религиозного обеспечения военной кампании находит свое объяснение в тех особенностях военной организации империи, которые оказались ей присущи по сравнению с предшествующей эпохой. Начиная с VII в., эта организация стала базироваться на основах фемного строя; ее квалифицирующим признаком стал принцип милиционно-территориального ополчения. Произошла своеобразная "национализация" византийской армии: в ней стал численно преобладать контингент, гораздо более однородный в этнокультурном и конфессиональном отношениях. Непреходящая заслуга Маврикия в истории общественно-политической мысли Византии заключается в том, что он смог опереть здание фемной военной организации на прочный идеологический фундамент, в котором роль скрепляющего раствора была призвана сыграть христианская догматика. Среди важнейших принципов, заложенных "Стратегиконом", одно из первых мест занял принцип религиозного обеспечения жизнедеятельности военного механизма государства во всех проявлениях его реального функционирования. Специфика этносоциальной базы военной организации в период фемного строя, когда ее основу составило свободное земледельческое население преимущественно христианского вероисповедания, открывала возможности целенаправленного формирования в общественном сознании консолидирующей национальной идеи, построенной на основе религиозных догматов. Весьма существенно, что это произошло на одном из самых решающих (без преувеличения, судьбоносных) этапах эволюции византийской государственности - этапе формирования ее национальных вооруженных сил. Отныне и навсегда религия начала безраздельно господствовать в сознании стратиота и командира, священнослужитель встал рядом с архонтом, хоругвь превратилась в элемент военной символики[94]

* * *

Согласно принципам византийской военной доктрины осуществление своих функций главнокомандующего стратиг должен начать с решения вопроса принципиальной важности: ему надлежит прежде всего убедиться самому в неизбежности войны, а затем доказать всем справедливость причин, побуждающих ее начать.
Обращает на себя внимание отсутствие в "Стратегиконе" той резко отрицательной оценки войны, которая содержалась в сочинении его предшественника, анонимного автора VI в., который характеризовал войну как "крайнее зло и воплощение всего дурного"[95] - оценки, истоки которой восходят еще к Платону[96] Взгляды Маврикия на рассматриваемую проблему лишены подобной односторонности. Война и мир рассматриваются им как состояния, в равной степени заслуживающие право на существование. Такой подход в полной мере отражал диалектику внешнеполитического положения империи на рубеже VI-VII вв.: поражения византийского оружия в достаточно полной мере компенсировались его успехами, так что общий стратегический баланс был близок к ничейному результату. В господствующей идеологии не было перевеса ни за концепциями глухой обороны, ни за программами открытой экспансии; имело место обычное для Византии балансирование на грани войны и мира, которое впоследствии в "Тактике Льва" было определено как состояние, когда уже "не господствует мир, но война еще не проявилась с очевидностью"[97] Диалектическая связь состояний войны и мира, сформулированная Платоном в виде сентенции: "Серьезные вопросы, связанные с войной, надо хорошенько упорядочить ради мира",[98] была позднее трансформирована в военной теории в известный афоризм: "Хочешь мира - готовься к войне". Вероятно, через посредство Вегеция[99] эта формула была воспринята и Маврикием: "Стратиг, страстно желающий мира, пусть будет готов к войне"[100]
В военной доктрине, исповедуемой Маврикием, нет отчетливого преобладания ни оборонительного, ни наступательного компонента. Исходя из характера внешнеполитической ситуации, официальная идеология ориентировала армию на возможность ведения как оборонительной, так и наступательной войны против любого противника, в различных условиях места и времени. В трактате прямо говорится о том, что война может вестись как на своей собственной, так и на вражеской земле,[101] а ромейское войско может либо победить, либо оказаться побежденным[102] При этом следует особо подчеркнуть, что такой универсальный подход отнюдь не наносил ущерба конкретности и целенаправленности военной подготовки как собственно армии, так и всей империи в целом.
Маврикию близка идея Онасандра о том, что справедливая причина войны является важнейшим средством обратить на себя Божественное благоволение. Люди, преисполненные уверенности в заступничестве богов, спокойнее перенесут военные тяготы; напротив, те, кто не уверен в справедливости своих действий, будут усматривать в военных неудачах карающий перст разгневанного божества. Вначале надобно употребить все усилия, чтобы путем переговоров добиться удовлетворения законных требований к неприятелю, одновременно доказывая необоснованность его собственных претензий. Если же не удастся разрешить конфликт мирным путем, тогда, призвав Бога в свидетели правоты своих намерений, следует открыто и ясно заявить, что война становится неизбежной, и ответственность за нее возложить на противоположную сторону Все эти идеи Онасандра, развиваемые в IV главе "Стратегикона", в сочинении Маврикия были воплощены в чеканной формуле: "Причина войны должна быть законной"[103]
Характер военной доктрины, исповедуемой Маврикием, отчетливо свидетельствует о том, что автор "Стратегикона" настолько же искушен в ведении оборонительной войны, насколько и войны наступательной. Самым серьезным образом решаются им проблемы экономического обеспечения военных кампаний. Маврикий разделяет господствующие в предшествующей военной теории идеи экономической выгодности ведения войны на чужой территории. При этом он обращает внимание еще на одно дополнительное обстоятельство, чисто психологического свойства. Такая война, замечает Маврикий, повышает боеспособность войска, поскольку она требует от воинов большей находчивости и предприимчивости: они сражаются не только за интересы государства, но и за свое спасение. Сражаясь на собственной территории, воины всегда полагаются на возможность отступления в укрепленные крепости, где они могут спасти свои жизни[104] На вражеской земле этот фактор не действует - воины находятся в состоянии повышенной опасности, а такое состояние требует от армии постоянной мобилизационной готовности. Разумеется, подчеркивает Маврикий, решение о перенесении войны на вражескую территорию должно быть принято в результате строгого анализа военной ситуации, соотношения боевых сил, учета всех привходящих факторов.
Если принято решение о походе во вражескую землю, ему должно предшествовать тщательное изучение театра предстоящих военных действий с точки зрения экономических характеристик, а также в санитарно- гигиеническом отношении, поскольку ресурсы этой земли должны быть соизмерены с потребностями экспедиционных корпусов[105] Захват вражеской территории - цель не менее важная, чем разгром армии противника. Эта цель может приобрести самостоятельное значение и потребовать для своей реализации даже больших сил, чем требуется для поражения живой силы врага[106] Захваченные территории нуждаются в охране: Маврикию известны допустимые нормы численности подразделений, выделяемых для этой цели. Так, территория завоеванной славянской хории может с успехом контролироваться одной-двумя тагмами[107]
Маврикий проявляет себя решительным сторонником "тактики выжженной земли", и его рекомендации насчет того, как причинить наибольший ущерб неприятелю, весьма изощренны. Самым благоприятным временем для вторжения Маврикий считает период жатвы: нанесенный врагу ущерб будет тогда особенно чувствительным, а его неблагоприятные последствия - максимально продолжительными[108] Вместе с тем опыт и житейское благоразумие дают основание Маврикию высказать две важные практические рекомендации. Если войску предстоит обратный путь по той же самой вражеской территории, то не следует бездумно предавать огню все продовольственные и сырьевые ресурсы, чтобы в будущем не оказаться в затруднительном положении[109] А еще надежнее - нести с собой необходимые припасы, поскольку полностью ставить себя в зависимость от военной добычи было бы весьма рискованным делом.[110]
Если же вражескому нападению подверглась собственная территория, тогда противники как бы меняются ролями. Рекомендации Маврикия по этому поводу столь же подробны и основательны, как и при планировании вторжения. Прежде всего, указывает он, следует эвакуировать сельское население под защиту крепостных стен. Оборонительные сооружения надлежит укрепить и усилить[111] Если имеется возможность, нужно спешно соорудить новые укрепленные пункты, обнесенные стенами из камня и рассчитанные на трех-четырехмесячную осаду; в них должны быть размещены гарнизоны, находящиеся под командованием опытных офицеров[112] Продовольствие и фураж должны быть перевезены в крепости, животные угнаны с полей. В ожидании вражеской осады гарнизоны крепостей должны уничтожить в окрестностях все оставшиеся припасы: в летнее время рекомендуется "выжечь пастбища вокруг укрепления, а если выжечь трудно, то уничтожить другим способом"[113] Следует также выслеживать и вылавливать неприятельских фуражиров, решительно пресекать все другие возможные источники снабжения неприятельского войска[114] Собственная армия, собранная в одном месте, должна постоянно угрожать противнику - тогда он не решится приступать к осаде городов или рассредоточиться по стране в поисках добычи[115] Комплексное осуществление указанных мероприятий, по мнению Маврикия, должно ослабить неприятеля и создать условия для его конечного поражения.

* * *

Материал "Стратегикона" дает основания для вывода о том, что на рубеже VI-VII вв. значительные перемены претерпела официальная идеология в подходе к решению этнических проблем. Содержащиеся в трактате сведения на этот счет могут быть сгруппированы в три основных комплекса: 1) отношение к народам, являющимся действительными или потенциальными противниками империи; 2) отношение к военным союзникам, постоянным или временным; 3) взаимоотношения между различными этническими группировками, проживающими в империи и представленными в ее вооруженных силах.
Этнографическая информация "Стратегикона" сосредоточена в основном в XI книге, четыре главы которой посвящены характеристике военных обычаев персов, "скифов" (к ним Маврикием отнесены авары, турки и другие "гуннские народы"), "светловолосых народов" (франков, лангобардов и им подобных), а также склавов (славян) и антов. Логика авторских рассуждений не оставляет сомнений в том, что именно эти народы рассматривались официальной идеологией в качестве самых опасных военных соперников империи. В историографии остается дискуссионным лишь вопрос о том, какой именно из названных народов представлял наибольшую опасность - здесь мнения исследователей разделяются между славянами и персами.
Принципиально новым моментом, отличающим военно-политическую концепцию Маврикия от воззрения всех его предшественников, является признание им необходимости учиться у противника. Ушли в прошлое представления о том, что военное искусство является монополией ромеев, а другие народы лишены его полностью, и потому их военный опыт не заслуживает никакого внимания. Характерно, что Маврикий описывает боевые обычаи других народов не с одной лишь целью выработать в собственной армии средства их нейтрализации в предвидении будущих столкновений. Его задачи рассчитаны на более длительную перспективу: он отбирает те элементы боевого опыта других народов, которые могут быть теоретически осмыслены и в дальнейшем использованы для усиления собственной армии. Следовательно, представляется возможным говорить даже не об одном, а, по крайней мере, сразу о двух аспектах анализа Маврикием современного ему этнографического материала - негативном, направленном на противодействие, и позитивном, имеющем целью активное восприятие.
В трактате неоднократны упоминания о том, что многие прогрессивные элементы вооружения и снаряжения, передовые тактические приемы византийцы заимствовали у варваров. Так, у авар заимствуются кавалерийские копья с ременной петлей посередине (для увеличения дальности полета копья),[116] специальные прикрытия для защиты шеи у лучников,[117] общий покрой одежды для всадников,[118] конструкция лагерных палаток,[119] элементы конского снаряжения,[120] многолинейное построение боевого порядка[121] У нефталитов рекомендуется заимствовать способ заманивания неприятеля в замаскированные рвы[122] Искусству стрельбы из лука следует обучаться у персов[123] По описанию Маврикия, тяжеловооруженная пехота вооружена герульскими мечами,[124] одета в готские гиматии и обута в готские башмаки[125] Что же касается верхней одежды, то здесь использование болгарских накидок типа плаща признается нецелесообразным[126]
Маврикию хорошо известны специальные воинские упражнения, используемые в практике варварских народов, - скифские, аланские, африканские, италийские, иллирийские; их подробное описание составляет целую книгу трактата[127]
Таким образом, варварский мир в описании Маврикия - это уже не пассивный объект воздействия со стороны империи, это комплекс, обладающий как относительной самостоятельностью, так и определенными внутренними ценностями, анализ которых может представить утилитарный интерес для военной организации ромеев. Признание (скорее всего, вынужденное) именно такого объективно сложившегося порядка вещей составляет существо нового подхода Маврикия к оценке военных соперников империи.
Еще со времен Платона официальная идеология разделяла военные конфликты на два основных вида - собственно войну (πόλεμος) и так называемый "раздор" (στάσις)[128] Под войной понималось вооруженное столкновение с каким-либо варварским народом; "раздором" именовались конфликты между греческими античными полисами. Естественно, что приемы ведения военных действий в названных двух случаях оказывались существенно различными: в войне признавались приемлемыми все способы, вплоть до самых вероломных; "раздор" предполагал более уважительное отношение к сопернику.
Разумеется, во времена Маврикия эти платоновские идеи не могли проявляться в чистом виде. Тем не менее в мировоззрении Маврикия укоренилось представление о том, что общий уровень цивилизации чужого народа является главным критерием оценки его военной организации. Вместе с тем степень военной опасности данного народа для империи не ставится Маврикием в прямую логическую зависимость от уровня его цивилизованности. Так, о персах вначале говорится в гораздо более уважительном тоне, чем о славянах: если последним свойственны анархия и полное отсутствие какого-либо боевого строя,[129] то персы подчиняются своим властителям (хотя и из-за страха) и ведут войну в соответствии с требованиями военного искусства[130] Однако эти исходные установки претерпевают в дальнейшем изложении значительную метаморфозу. Маврикий так подробен в анализе военных приемов славян и скрупулезен в рекомендациях по их противодействию, что не остается никаких сомнений, что он признает этих "прозябающих в анархии" варваров ничуть не менее, а может быть, и даже более серьезными военными противниками, чем "цивилизованных" персов.
Установленные Платоном различия в приемах ведения войны и "раздора" Маврикию хорошо известны. Однако отсутствие практики таких конфликтов в современной действительности в их чистом виде привело Маврикия к причудливому смешению представлений о том, как следует и как не следует вести себя по отношению к врагу.
В тех случаях, когда военные соперники конкретно не персонифицированы, рекомендации Маврикия оказываются весьма противоречивыми, иногда диаметрально противоположными. Дело в конечном счете объясняется характером тех источников, которые положены Маврикием в основу того или иного раздела своего трактата. Как уже было отмечено ранее, VIII книга "Стратегикона" воспроизводит идеи, восходящие к сочинениям Онасандра и Вегеция. Общий тон повествования проникнут уважением к военному сопернику: обращено внимание на недопустимость заносчивого отношения, унижающего его достоинство, даже если вражеское войско меньше по численности[131] Победа над неприятелем не исключает обязанности внимательно выслушать и изучить его предложения об условиях мира[132] Настоятельно рекомендуется никогда не нарушать клятвы, данной неприятелю,[133] твердо соблюдать все взятые на себя обязательства.[134]
В других разделах трактата, находясь под влиянием других источников, Маврикий высказывает рекомендации, расходящиеся с идеями VIII книги, особенно в тех случаях, когда византийское войско потерпело поражение в предыдущем сражении. Пока нельзя провести повторное сражение и переломить неблагоприятный ход событий, он советует всячески выигрывать время, предварительно обменявшись заложниками или клятвами[135] При этом вовсе не обязательно доводить до сведения рядовых воинов точное содержание условий договора: командование вправе интерпретировать его по своему усмотрению, преднамеренно преувеличивая тяжесть диктуемых противником условий. Тем самым можно добиться более тесного сплочения войска вокруг своего командования, возбудить в нем стремление скорее преодолеть состояние деморализации и добиться победы в повторном сражении[136] Если же положение ромейского войска прочное и переговоры начаты по предложению его командования, следует взять инициативу в свои руки, поставив дипломатию на службу военным интересам. В ходе переговоров нужно усыпить бдительность вражеских послов льстивыми речами, а когда они отбудут, тайно последовать за ними и атаковать неприятеля, не ожидающего нападения[137] Можно поступить и иначе: направить к врагам собственных послов, которые должны дезориентировать их миролюбивыми предложениями, а затем, улучив момент, совершить нападение, когда переговоры· еще продолжаются[138] Характерно, что две последние рекомендации содержатся в IX книге, посвященной характеристике неожиданных ("нечаянных") нападений, - книге, являющейся одной из самых самостоятельных в трактате.
Отдавая дань предшествующей традиции, Маврикий хорошо знал и реальную армейскую практику. Он являлся современником напряженной, отчаянной борьбы византийского и варварского миров, войны насмерть, когда все средства ее ведения признавались одинаково приемлемыми. В описании Маврикия собственно военные действия и дипломатические средства являлись единым комплексом мер, обеспечивавшим победу над противником, и цена этой победы складывалась из предательства и вероломства так же естественно, как и из искусства командиров, храбрости солдат и Божественного благоволения.
В процессе планирования военной кампании стратигу приходилось решать вопрос о союзниках. О них в трактате Маврикия говорится более подробно, чем в других более ранних военных руководствах. Хотя союзники и рассматривались Маврикием в качестве военных партнеров, по отношению к ним рекомендовалось проявлять разумную осторожность. Не следовало, в частности, снабжать их оружием, пока не складывалась твердая убежденность в их безусловной лояльности[139] Формируя армию, не нужно допускать, чтобы численность войск союзников превышала собственно ромейские формирования, - в противном случае существует опасность заговора и военного мятежа. Такая опасность будет меньшей, если союзники будут составляться из различных этнических групп: в этом случае им будет труднее предпринять какое-либо злодеяние[140] В ходе военной кампании подразделения союзников должны совершать передвижения отдельно от ромейских войск; их лагерные стоянки также должны быть обособлены. Маврикий рекомендует скрывать от союзников собственные способы построения, приемы и методы ведения войны, поскольку не исключено, что в будущем нынешние союзники могут оказаться врагами[141] Вместе с тем стратиг должен демонстрировать союзникам свое полное расположение: к ним нужно относиться так же справедливо, как и к собственным воинам, и поощрять их хорошую службу подарками и вознаграждениями[142]
Можно прийти к заключению, что во времена Маврикия проблема союзников занимала весьма важное место в армейской практике - это зависело от характера внешнеполитической ситуации. Противопоставленная всему варварскому миру, империя была вынуждена вести сложную дипломатическую игру. Своих союзников в борьбе с варварами Византия искала и находила среди самих варваров[143] Варварский мир тоже не был единым: он раздирался глубокими внутренними противоречиями. Состояние войны и мира менялось с калейдоскопической быстротой: вчерашние друзья Византии становились ее смертельными врагами, бывшие враги ее мирились с нею перед лицом новых соперников. Иногда союзническая помощь могла решить судьбу военной кампании: Маврикий упоминает ситуацию, когда ромейское войско оказалось разбитым, и стратиг оттягивал момент повторного сражения, рассчитывая на прибытие подкреплений со стороны союзников[144] Но в общей военно-стратегической концепции византийцев на рубеже VI-VII вв. союзники занимали второстепенное место: опыт учил, что на них нельзя было полагаться всерьез. Поэтому становится понятной та настороженность, соединенная с презрением, которой окрашены все рекомендации Маврикия по поводу взаимоотношений ромеев с союзниками.
Крайне неоднородным в этническом плане являлось во времена Маврикия и собственно византийское войско: это объективно отражало многонациональный состав населения империи. В трактате неоднократно упоминаются случаи, когда в армии оказываются представители того народа, с которым империя в данный момент ведет войну. Разумеется, такая ситуация рассматривалась как крайне нежелательная, и для ее разрешения рекомендовалось еще накануне сражения под благовидным предлогом заблаговременно переправить одноплеменников неприятеля в другое место - эта мера считалась достаточной, чтобы пресечь возможность их измены[145]
В качестве одного из средств консолидации разноплеменных элементов в составе вооруженных сил официальная идеология рассматривала единое средство управления войсками - латинский язык. Латинскими терминами обозначались все военные должности и армейские службы, все элементы вооружения и снаряжения, все составные части боевого порядка, вся армейская символика и атрибутика. На латинском языке отдавались все приказы и распоряжения, формулировалась диспозиция марша, лагерной стоянки, полевого сражения. Одним словом, латинская терминология определяла всю повседневную жизнь византийского воинства на любом этапе армейской службы - как в мирное, так и в военное время.
Во времена Маврикия указанное средство консолидации армии уже в значительной мере исчерпало свои возможности. "Стратегикон" представляет собою важнейший рубеж в процессе перехода от латинского языка к греческому как официальному языку империи. И главная причина этого перехода кроется опять-таки в изменяющейся социальной базе военной организации, в привлечении к военной службе широких слоев населения, среди которых греческий язык служил средством общения еще с IV в. Проникновение греческого языка в армейскую практику зафиксировано и в самом "Стратегиконе". Как уже указывалось ранее, в трактате специально подчеркнуто, что мандаторы, передающие распоряжения командования непосредственно войскам, кроме латинского, должны владеть греческим, а по возможности и персидским языком[146] Еще существеннее другое указание Маврикия: текст военно-дисциплинарного кодекса, знание которого вменено в обязанность каждого военнослужащего, должен быть оглашен как на латинском, так и на греческом языке.[147] Окончательная легализация греческого языка в сфере государственного управления (а следовательно, и в армии) произошла, как известно, при Ираклии, т. е. в период, ближайший ко времени создания "Стратегикона".
Другим мощным фактором консолидации вооруженных сил, который, напротив, при Маврикии только набирал силу, являлась христианская религия - об активном и целенаправленном использовании этого фактора уже было сказано ранее.

* * *

В системе доктринальных воззрений Маврикия важнейшим элементом стратегии являлась непосредственная подготовка к войне собственного войска. При этом имелась в виду как профессиональная подготовка воинов и командиров (навыки владения оружием, знание боевых порядков и т. д.), так и обеспечение высокого духа войска, строгой военной дисциплины. Анализ рекомендаций, содержащихся на этот счет в "Стратегиконе", должен производиться с непременным учетом специфики того отраженного в трактате особого этапа в развитии военной организации империи, который характеризовался зарождением армии нового типа с преобладанием в ней иррегулярных ополчений, характерных для периода фемного строя.
В "Стратегиконе" нашла свое отражение полная и развернутая программа профессиональной подготовки воинов, построенная на основе постоянных воинских упражнений. Поскольку во времена Маврикия в роли "защитников отечества" выступала масса рядовых сельских общинников, для которых служба в армии исчислялась лишь продолжительностью военной кампании, их обучение военному делу оказывалось весьма сложным делом, требующим значительных затрат времени. Маврикий включает в свой трактат подробные сведения о вооружении, снаряжении, снабжении стратиотов,[148] перечисляет наименования командиров различных рангов,[149] дает характеристику специальных подразделений, служб и должностей в составе армии,[150] раскрывает структуру и определяет численность армейских подразделений,[151] высказывает рекомендации по укомплектованию тагмы - основного тактического подразделения византийской армии[152] Вся эта информация необходима Маврикию для логического перехода от описания одиночных упражнений воинов (в первой главе I книги) к групповым (о чем подробно повествуется в III книге "Стратегикона"), причем эти упражнения для различных родов войск (пехоты, кавалерии) и частей строя (центра, флангов, авангарда, арьергарда, засадных подразделений, резерва) имеют свою специфику. Мысль о необходимости постоянных упражнений не оставляет Маврикия ни на минуту. Упражнения эти должны осуществляться с максимальным напряжением сил, в условиях, наиболее приближенным к боевым[153] Высказывается также ряд советов по тренировке лошадей[154]
При этом обращает на себя внимание один новый нюанс. В отличие от своих предшественников по жанру, полагавших, что праздность воинов грозит лишь снижением боеспособности войска, Маврикий ставит проблему более широко. Немногие рождаются храбрыми, повторяет он вслед за Вегецием, - большинство становятся таковыми благодаря своему старанию и посредством упражнений. Безделие воинов ослабляет их и дисквалифицирует в профессиональном отношении[155] Но самая главная опасность заключается в другом. Сосредоточенные в большом количестве в одном месте, пишет Маврикий, солдаты всегда находятся в состоянии повышенной возбудимости, даже если и не предстоит бой[156] Единственное средство снять это возбуждение заключается в том, чтобы обеспечить максимальную занятость воинов постоянными воинскими упражнениями. Как видим, Маврикий склонен устанавливать прямую логическую связь между праздностью солдат и случаями их открытого неповиновения начальству. Любопытный ракурс проблемы встречается в книге, посвященной обороне и осаде укрепленных пунктов. Маврикий рекомендует привлекать к обороне города местных жителей, преследуя при этом не столько цель увеличить число защитников, сколько пресечь заговоры и бунты среди гражданского населения осажденной крепости[157]
Представляется, что внимание Маврикия к проблеме армейских бунтов далеко не случайно. Конец VI и начало VII в. отмечены волнениями, потрясавшими вооруженные силы государства, в особенности дунайскую армию, обеспечивавшую защиту северо-западного фланга империи против аваров и славян. В этом ракурсе весьма многозначительным оказался тот факт, что первый толчок движению, приведшему к свержению императора Маврикия, дало именно возмущение дунайской армии[158]
Военная теория требовала от стратига обеспечить в армии четкий порядок, строгую воинскую дисциплину, добиться беспрекословного подчинения воинов командирам. Эти требования должны неукоснительно соблюдаться всегда, на каждом этапе военной службы, на любой стадии военной кампании. Есть все основания утверждать, что в тех случаях, когда византийским командирам удавалось обеспечить строгий порядок во вверенных им частях и подразделениях, шансы на достижение ими конечного военного успеха многократно возрастали[159]
Лучшим примером законопослушания и дисциплины должен быть сам стратиг. Стратиг должен постоянно демонстрировать свою заботу о подчиненных, "быть приветливым и открытым в обращении со стратиотами, проявлять к ним отеческую любовь, вступать с ними в беседы, заботливо обучая обязанностям и постоянно увещевая об их долге, заботиться об их отдыхе, питании и повседневном быте - без этого осуществлять управление войском невозможно"[160] Стратиг не должен уклоняться от труда, но работать наряду с прочими - вследствие этого воины будут охотнее повиноваться ему, стыдясь собственной неисполнительности[161] Заслуживает уважения тот стратиг, который тратит мало времени на еду и сон, но отдает всего себя размышлениям о благе и безопасности своих подчиненных[162] Одновременно стратигу следует решительно пресекать всякое неповиновение, и, если оно все же стало фактом, рекомендуется действовать весьма решительно, не останавливаясь перед самыми жестокими методами подавления бунтовщиков, в первую очередь - зачинщиков[163] В отношении же остальных солдат следует проявить благоразумную осмотрительность, ибо одинаковость наказания может лишь усилить недовольство. Здесь важно соблюсти необходимое чувство меры: стратиг должен быть в той же степени строг при расследовании проступков воинов, в какой снисходителен при наложении взысканий[164] Маврикий в полной мере разделяет идею, высказанную в свое время Фронтином, о том, что в мирное время дисциплина воинов в большей мере обеспечивается взысканиями, тогда как в военное время их послушание питается в первую очередь доверием к командиру и надеждой на получение наград[165] Однако он не склонен безоговорочно следовать идее Фронтина о том, что армия должна бояться больше своего главнокомандующего, чем неприятеля[166] Ему больше импонирует мысль, впервые сформулированная Онасандром:[167] излишний страх перед стратигом, вследствие его непомерной строгости, вселяет в войско ненависть, излишняя же снисходительность - презрение к нему[168] А чтобы солдаты не искали оправдания своим поступкам, ссылаясь на незнание установленных правил, Маврикий впервые во всей военно-исторической традиции включил в свой трактат дисциплинарный устав,[169] регулирующий поведение военнослужащих на различных стадиях военной кампании - изучение этого устава составляло обязанность каждого воина, призванного на действительную службу.
Самое серьезное внимание в "Стратегиконе" было уделено проблеме морального состояния армии. Опираясь на достижения предшествующей военной теории, Маврикий разработал обширный комплекс мероприятий, которые в конечном счете преследуют главную цель: обеспечить моральное превосходство собственного войска над армией противника, заложив тем самым надежную основу военного успеха.
Маврикий включает в свой трактат традиционные рекомендации о необходимости возбуждения мужества стратиотов с помощью сообщений о том, что на других участках фронта якобы достигнута победа, даже если эти сообщения не соответствуют действительности; одновременно следует всячески скрывать от стратиотов неудачи собственного войска, реально имеющие место[170] Необходимо проявлять постоянную заботу о стратиотах, проявивших героизм в бою и получивших ранения: "пренебрегая ими, мы будем содействовать тому, что остальные станут уклоняться от своих обязанностях в сражениях, и безрассудно потеряем тех, которые при условии заботы о них могли бы спастись".[171] Для того чтобы вдохновить армию на решающее сражение против неизвестного доселе могущественного народа, необходимо предварительно добиться маленького, частичного успеха, уничтожив или захватив в плен хотя бы нескольких неприятельских воинов. Развернув вокруг этого факта соответствующую "воспитательную" работу, можно обеспечить значительный подъем морального духа собственного войска[172] Маврикий в принципе разделяет идеи своих предшественников о том, что устрашающее впечатление на врага может оказать блеск оружия и громкий боевой клич, но уточняет, что, пока войска не сошлись, надо держать оружие в ножнах, шлемы нести в руках, а доспехи прикрывать щитами; лишь непосредственно перед столкновением нужно по сигналу обнажить оружие и сверкающую экипировку - тогда этот внезапный блеск действительно вызовет желаемый эффект[173] Что касается боевого клича, то его следует использовать, особенно в задних рядах строя, для поддержки тех, кто сражается впереди, и для устрашения неприятеля, ибо "громкоголосое войско способно с помощью криков устрашить врагов"[174]
Однако Маврикий не ограничивается лишь этими рекомендациями. Его основная идея заключается в том, что моральный фактор формируется не только во время сражения: он должен быть в центре внимания военачальников на любой стадии военной службы - со дня призыва рекрута до его окончательной демобилизации. С этой целью Маврикий рекомендует проводить в армии постоянную "политическую" работу В свободное от военных занятий время следует собирать воинов по отдельным подразделениям и вести с ними беседы воодушевляющего характера, напоминая события славного прошлого, обещать от имени главнокомандующего награды наиболее отличившимся, изучать военно-дисциплинарный устав[175] Широкий, комплексный подход Маврикия к проблеме формирования морального фактора находит свое объяснение в особенностях современной ему византийской армии - ее социальных, этнических и конфессиональных характеристиках, о чем уже было сказано ранее.

* * *

Составной частью общей подготовки армии к войне являлась организация разведывательной службы. Греко-римская военная теория уже выработала некоторые важнейшие принципы на этот счет: непрерывность поступления разведывательных данных, обязательность их сопоставлений и взаимопроверки, разнообразие источников разведывательной информации.
Еще до начала войны стратиг обязан собрать все возможные сведения о противнике - их внимательный анализ необходим для принятия окончательного решения относительно времени, места и условий предстоящей кампании. Большую ценность могут представить сведения, сообщаемые вражескими перебежчиками. Однако основная масса разведывательных данных поступает все же не от перебежчиков, а от собственных разведчиков. Это могут быть либо отдельные наблюдатели, либо небольшие по численности группы, как пешие, так и конные. Смысл всех мероприятий разведывательного характера состоит в том, чтобы выведать военную тайну противника, одновременно не допустив, чтобы ему стали известны военные планы ромеев.
В трактате Маврикия эти идеи получают дальнейшее развитие. Выработка военных планов должна происходить в ходе совещаний с участием многих людей, но когда план уже намечен, о нем надлежит знать лишь немногим доверенным лицам[176] Еще лучше, если план составлен самим стратигом и им же осуществлен. Если же этот план стал известен неприятелю, его надо немедленно переменить[177] Самые лучшие военные планы, подчеркивает Маврикий след за Вегецием, - это те, о которых неприятель не подозревает до полного претворения их в жизнь[178]
Тщательная разведка положения дел в неприятельской армии - непременное условие военного успеха: "Мудрый стратиг - это тот, кто еще до начала военных действий тщательно изучит все, чем располагает противник, и, с одной стороны, защитит себя от его преимуществ, а с другой стороны, обратит в свою пользу его слабости"[179] Опасно ввязываться в сражение, пока нет четкого представления о планах, намерениях противника и неясно его построение[180]
С другой стороны, Маврикию известны все рекомендации предшественников о мерах противодействия вражеским лазутчикам; в частности, им подробно рассмотрен способ поимки вражеских шпионов, проникших в расположение войска. Этот прием основывается на традиции, ведущей начало со времен Полибия, описан в трактатах Вегеция и Византийского Анонима VI в. Нужно исходить из предположения, что каждый воин имеет свое собственное, строго определенное место в лагере. По заранее согласованному сигналу все воины должны войти в палатки под страхом серьезного наказания для тех, кто останется снаружи. В этих условиях шпион будет непременно схвачен либо в палатке, если он решится туда войти, либо на территории лагеря, по которой будут курсировать особые патрули[181]
Маврикий полагает, что наиболее ценную разведывательную информацию смогут доставить не вражеские перебежчики, а пленные - поэтому допрашивать их следует лично главнокомандующему[182] Весьма подробно пишет Маврикий о собственных разведчиках. В его времена - это уже самостоятельная служба с установленной штатной численностью (в среднем по два человека на каждую тагму),[183] с профессиональной подготовкой, с четкими задачами. Среди тех качеств, которыми должны обладать разведчики, названы трезвомыслие, бдительность, быстрота, а также хорошие внешние данные[184]
Важные обязанности возлагаются на выдвинутые вперед патрульные посты, которые выполняют двойную функцию: с одной стороны, они ведут наблюдение за неприятельской армией, с другой - препятствуют разведывательным действиям противника[185] Они должны располагаться в укрытых местах, на определенных интервалах друг от друга и поддерживать между собою постоянную связь, особенно ночью, чтобы неприятель не смог воспользоваться их малочисленностью и захватить их[186] Патрульные посты составляются из легковооруженных кавалеристов, специально обученных, отличающихся "телесной мощью и душевной отвагой", умеющих отлично владеть оружием, чтобы с честью выходить из стычек с неприятелями; если же они будут захвачены, то должны внушить неприятелю уважение к себе.[187] Командирами этих патрульных групп следует назначать людей бдительных, рассудительных и опытных - от них требуется не столько мужество, сколько благоразумие[188] Патрульные посты должны устанавливаться не с одной стороны от расположения армии, а со всех сторон, и выстраиваться не в один эшелон, а в три, причем посты, выдвинутые наиболее далеко вперед, имеют наименьшую плотность, а посты третьего эшелона (ближайшие к собственному войску) - наибольшую.[189] Маврикий рекомендует периодически проверять правильность несения сторожевой службы, поручая это надежным архонтам; дозорные, уличенные в небрежности, должны быть сурово наказаны, поскольку их беспечность может явиться причиной гибели всего войска[190]
Маврикий дает понять, что выделенные в дозор воины обладают специальной подготовкой. Они могут, даже не видя неприятеля, судить о его численности - по следам лошадей, по размерам лагеря; они должны уметь определить время прохождения неприятельской армии через данный пункт, продолжительность ее стоянок[191] Задача этих сторожевых постов, кроме сбора разведывательных данных, - захват одиночных воинов противника ("языков"), отражение нападения неприятельских патрулей, а также поимка дезертиров и перебежчиков из собственного войска. Именно по последней причине, указывает Маврикий, месторасположение патрулей должно быть тайной не только для неприятеля, но и для собственного войска[192]
Как можно заключить, "Стратегикон" Маврикия знаменует более высокую ступень в развитии теории разведывательной, патрульной и караульной служб, чем это отражено в предшествующих военно-научных сочинениях. Усложнившаяся структура византийской армии, более дифференцированная специализация ее различных подразделений, возросший объем задач, решаемых в ходе военных кампаний, усилили внимание теоретиков и практиков к вопросам обеспечения безопасности войска, повышения его неуязвимости. Отсюда - совершенствование уже известных, апробированных и поиск новых средств укрепления общей жизнеспособности армии, улучшения организации и деятельности всех составляющих ее частей и элементов.

* * *

Как правило, боевому столкновению двух воюющих армий предшествовало осуществление марша. Воспроизводя основные положения теории военных передвижений, Маврикий в ряде случаев оживляет эти схемы некоторыми важными практическими рекомендациями. В составе походной колонны стратиоты должны следовать отдельными подразделениями, каждое из которых имеет в арьергарде собственный обоз. Такое дискретное построение позволяло организовать более четкое его обеспечение продовольствием и фуражом; кроме того, неприятельским разведчикам оказывалось труднее определить его точную численность[193]
Поскольку в армии времен Маврикия стали количественно преобладать кавалерийские контингенты, забота о лошадях постоянно проявляется и в последующих рекомендациях Маврикия. Маршрут предстоящего перехода определяется таким образом, чтобы по пути движения было достаточно воды и корма для лошадей. Если дорога будет проходить через места крутые и обрывистые, нужно выслать вперед нескольких солдат, приказав им исправить дорогу, чтобы лошади не подбили себе ноги;[194] назначенных для этого людей, прибавляет Маврикий со знанием дела, следует освободить от караулов и других нарядов.
Указанная дискретность в построении походной колонны усложняла задачи, которые должны были решать командиры отдельных подразделений, требовала от них большей организованности и ответственности. Если предстоит переход через особенно трудный участок местности (например, через реку или ущелье), командир подразделения должен лично прибыть в это место и руководить переходом до тех пор, пока все его солдаты не преодолеют трудный участок. После этого он должен передать пост командиру следующего подразделения, и тот будет действовать аналогичным образом. В крайних случаях переход через трудный участок контролируется самим стратигом[195] Маврикий обращает внимание и на такую деталь: если во время марша вблизи окажутся дикие животные, но известно, что неприятель неподалеку, следует запретить всякую охоту, поскольку может возникнуть большой шум, да и лошади будут утомлены; в мирное же время охота для воинов чрезвычайно полезна[196] Кроме того, рекомендуется избирать такой маршрут движения, который пролегал бы вдалеке от населенных пунктов, чтобы неприятель через шпионов не получил сведения о войске[197]
В заключительную, XII книгу своего трактата Маврикий включил две обширные главы, содержащие подробнейшие указания о проведении походного марша в условиях, когда неприятель находится в угрожающей близости[198] Данные главы вызывают повышенный интерес еще и потому, что в качестве конкретного противника здесь названы славяне и анты[199]
Особое место в организации марша военная теория уделяла преодолению водных преград. В трактате Маврикия рекомендуется организовать переправу через реку с помощью понтонного моста. Его надо наводить постепенно, по частям, начиная со своего берега, под охраной быстроходных кораблей (дромонов). Когда до противоположного берега останется расстояние менее одного полета стрелы, следует с помощью кораблей, вооруженных баллистами, захватить противоположный берег и укрепиться там, построив оборонительную башню, огражденную рвом и валом. Под прикрытием этих сооружений достраивается мост, а по нему осуществляется переправа всего войска, как пешего, так и конного[200]
Немаловажной составной частью походной колонны являлся обоз. В специальной главе XII книги "Стратегикона" содержится подробный перечень военного имущества, которое должно находиться в обозе. В среднем на каждые 10 пехотинцев приходилась одна хорошо оборудованная повозка, где размещались ручная мельница, топор, секиры, пилы, два заступа, две лопаты, корзина, серп и т. п. Кроме того, имелись специальные повозки с расположенными на них метательными орудиями (баллистами); при них - обслуживающий персонал (баллистарии, мастера по дереву и металлу), возглавляемый особым начальником. Помимо лошадей или волов, запряженных в повозки, должно быть выделено достаточное количество вьючных животных, по одному на 16 пехотинцев, для транспортировки продовольствия на 8-10 суток. Их предназначение - сопровождать войско, когда оно двигается быстрым маршем, опережая обозы. Наконец, часть повозок предназначалась для перевозки оружия, стрел и других метательных снарядов, а также запасов муки или сухарей[201]
Повозки и вьючные животные обслуживались специальными слугами, иногда малолетнего возраста[202] Маврикий дает понять, что в обозе могли также находиться жены и дети воинов[203] Лошадям и повозкам каждого подразделения следовало иметь свои отличительные значки[204] Для защиты обоза выделялось до 10 % пехотного войска: Маврикий указывает, что на каждые 16 строевых пехотинцев приходится два солдата, предназначенных для обслуживания повозок и несения других служб.[205]
На марше обозы следуют каждый за своим подразделением на расстоянии одного полета стрелы. Обозная повозка должна быть прикрыта сзади куском войлока для предохранения возничих, воинов и лошадей от стрел[206] Повозки с баллистами располагаются по всей протяженности походной колонны, особенно с флангов, чтобы быть в состоянии вести стрельбу на ходу Для их обслуживания должны быть отобраны особенно подготовленные возничие, опытные в стрельбе из лука и пращи[207]
Новым словом в военной теории была высказанная Маврикием идея укрепления, состоящего из обозных повозок, - прообраза позднейшего западноевропейского вагенбурга; Маврикий именует его καραγός[208] Такое укрепление позволяет организовать круговую оборону от атакующего со всех сторон неприятеля. Внутри пространства, ограниченного повозками, могут укрыться другие подразделения; пехота, расположившись по периметру, будет отражать нападение врага стрельбой из луков, пращей и баллист. На ближайших подступах к укреплению используются триболы,[209] которые могут серьезно поранить ноги людей и лошадей.
Мы сочли необходимым подробно остановиться на данных "Стратегикона", посвященных организации марша и обозной службы, поскольку ни в одном из более ранних трактатов не встречается столь детальной разработки указанных сюжетов. Что же касается их освещения в позднейшей военно-теоретической традиции, то она складывалась под самым непосредственным влиянием "Стратегикона".
Греко-римская военная теория рассматривала в качестве нормы такую последовательность в развертывании военной кампании, когда походный марш и полевое сражение разделялись периодом лагерной стоянки. Укрепленный лагерь был призван играть троякую роль: он служил местом отдыха войска после завершения перехода; он являлся средством надежной защиты от вражеских нападений; наконец, он рассматривался в качестве оперативной базы на период-предстоящих военных действий.
Как известно, теория лагерного устройства являлась одним из самых консервативных разделов военной науки - прогресс военно-теоретической мысли здесь отличался наиболее замедленными темпами[210] Специальная глава XII книги "Стратегикона", посвященная лагерю, построена в полном соответствии с традиционными воззрениями на этот счет. Однако. по ходу изложения Маврикий высказывает несколько подлинно новаторских идей, оказавшихся чрезвычайно плодотворными в перспективе последующего развития. Если предшествующие военно-теоретические сочинения рекомендовали располагать конницу всегда внутри лагеря, в его центре, то Маврикий советует выводить ее за лагерные пределы, пока нет непосредственной угрозы вражеского нападения[211] Объяснение этой рекомендации следует искать в возросшей численности конницы во времена "Стратегикона" по сравнению с эпохой Полибия, Гигина или Вегеция. Если античная военная теория рассматривала ворота как потенциально слабый пункт в системе лагерных укреплений и потому требовала сокращать их количество до минимума, то Маврикий рекомендует оборудовать четверо главных ворот и множество калиток[212] Тем самым он смело порывает со старой традицией, жертвуя формальными соображениями безопасности в пользу обеспечения лучших условий для нападения на противника; в конечном счете, и эта рекомендация имеет своим основанием численный перевес конницы над пехотой и, следовательно, возросшую мобильность византийской армии времен Маврикия.

* * *

Кульминационным моментом военной кампании являлся бой, непосредственное вооруженное столкновение двух воюющих сторон. Именно бой становился самым серьезным испытанием боевых и моральных качеств архонтов и стратиотов, проверкой слаженности и четкости в работе всех элементов военной машины. Маврикий разделяет ту основополагающую идею, что фактически вся повседневная жизнь армия должна быть постоянной и целенаправленной подготовкой к этому решающему моменту.
Залог успеха предстоящего сражения - правильный выбор времени и места его проведения, а с учетом этих обстоятельств - определение схемы боевого построения собственного войска. В данном случае речь пойдет уже о той сфере военно-научных знаний, которая, согласно взглядам античных и средневековых теоретиков, относилась к сфере "чистой" тактики.
В трактате Маврикия нашли свое отражение самые современные для его эпохи воззрения на боевое построение армии. Принципиально новым является деление войска на несколько составных частей в соответствии с их различным тактическим назначением. Так, в составе кавалерии выделяются курсоры, размещающиеся в рассыпном строю впереди боевого порядка, - они первыми начинают бой и первыми же бросаются преследовать противника[213] Дефензоры располагаются в сомкнутом строю и составляют основу боевого порядка; их предназначение - играть роль подвижных монолитных формирований, противостоящих атакам врага и, в свою очередь, наносящих ему основной удар[214] Для охраны флангов выделяются плагиофилаки,[215] для охвата флангов противника - гиперкерасты.[216]
Боевой порядок по "Стратегикону" - это строгое, уравновешенное расположение различных частей и подразделений в соответствии с их тактическим предназначением. Такое построение определяется двумя основными факторами - характером местности и особенностями неприятельской армии. Боевой порядок должен быть достаточно глубоким, чтобы противостоять натиску противника, соответствовать требованиям маневренности, т. е. быть в состоянии изменяться в зависимости от обстановки; он должен быть надежно защищен, особенно с флангов и с тыла, в том числе и с помощью специальных полос заграждения, оборудованных триболами, "волчьими ямами", траншеями, капканами и т. п. необходимо, наконец, чтобы он был удобным для управления.
Маврикий решительно восстает против старого, традиционного размещения войска в одну застывшую линию, лишенную маневренности. Полемизируя с воображаемым оппонентом, он убедительно опровергает все теоретически возможные аргументы в защиту подобного принципа[217]
Идеал Маврикия - трехлинейное построение войска. Первая линия, по описанию Маврикия, должна включать в себя до двух третей всего личного состава. На расстоянии приблизительно одной мили позади первой линии располагается вторая, разделенная на четыре составные части. Между этими частями имеются, следовательно, три интервала, ширина каждого из которых соответствует дальности полета стрелы. Сквозь эти интервалы могут проходить подразделения первой линии, если они не выдержат ударов противника. Третью линию составляет арьергард силой до двух тагм; воины третьей линии именуются нотофилаками. Кроме трех этих линий, выделяется резерв, размещаемый в засаде.[218]
Столь сложное боевое построение требовало организации четкого взаимодействия между его различными составными частями и элементами, а оно достигалось в результате длительных, повседневных воинских учений, которые рекомендовалось проводить в условиях, максимально приближенных к боевым.
Боевой порядок должен тщательно скрываться от неприятеля: выдвинутый вперед авангард (силой в 1-2 тагмы) препятствует вражескому наблюдению[219] Особо секретным является построение второй и третьей линий. Рекомендуется вести вторую линию на поле сражения на сближенной дистанции с первой, чтобы для вражеских наблюдателей эти две линии сливались в одну; нормальная дистанция устанавливалась непосредственно перед атакой[220] Не следует, пишет Маврикий, обнаруживать полностью свой боевой строй раньше, чем окончательно выявится расположение противника и станут вполне ясными его намерения.[221] В зависимости от этого должен быть определен и способ собственных действий - оборонительный или наступательный.
Для автора "Стратегикона" управление боем заключается в согласованном маневрировании отдельными элементами боевого строя в соответствии с изменениями боевой обстановки. Маврикий придерживается нового распределения сил в бою: не следует начинать сражение сразу всеми наличными силами, нужно вводить их постепенно, по мере обнаружения слабых мест противника, и именно в этих пунктах следует наращивать военное давление. Подкрепления могут быть взяты с флангов и из резерва; центр боевого порядка должен всегда оставаться нетронутым.
В течение одного сражения могут быть применены различные способы боевых действий. Кроме наступления и обороны, которые были известны с глубокой древности, "Стратегикон" намечает основы тактики контрнаступления. Переход от одного вида боевых действий к другому должен быть неожиданным для противника.
Маврикий подчеркивает решающее преимущество фланговых и тыловых ударов перед фронтальными. Исход сражений, пишет он, "решается не массой людей, не безрассудной храбростью и не примитивным натиском, как полагают некоторые профаны, но после Божьей помощи - стратегией и тактикой"[222] "Гораздо безопаснее и выгоднее, - указывает он в другом месте, - одолеть врагов благоразумием и полководческим искусством, чем голой силой".[223]
Внезапность рассматривается в "Стратегиконе" как важнейший составной элемент военного искусства. "Врагов страшит все внезапное и неожиданное", утверждает Маврикий.[224] Трактат буквально насыщен примерами различных военных хитростей (удар из засады,[225] ложное отступление, смена фронта, дезориентация противника относительно количества собственных сил, времени и места передвижения, направления главного удара и т. д.); при этом автор рекомендует не смущаться тем обстоятельством, что такие хитрости могут показаться бесчестными. Все, что выгодно одной воюющей стороне, невыгодно другой, следовательно, нужно делать только то, что идет на пользу собственному войску, не особенно задумываясь над моральным обоснованием этих действий[226] Стратиг должен действовать подобно искусному охотнику, который уничтожает диких зверей не открыто, а посредством западней, сетей, ловушек, с применением разнообразных хитростей и обманов[227] Не рекомендуется вступать в рукопашную схватку даже тогда, когда победа над неприятелем очевидна: если эта победа достигается с помощью напрасных потерь, единственно ради пустой славы, она не только не оправданна, но даже бессмысленна[228]
Особый эффект может принести ночное нападение на неприятеля. Автор "Стратегикона" посвятил этому сюжету специальную большую главу, сопроводив свои установки иллюстрациями из опыта деятельности полководцев предшествующих эпох[229]
Организуемые постоянно, последовательно и комбинационно, военные хитрости способны, по мнению Маврикия, принести успех не только против уступающего по численности, но и против превосходящего по силам неприятеля, ибо часто местность способна оказать помощь и превратить более слабых в более сильных[230] Захват инициативы в бою, удержание ее до конца сражения, действия на упреждение противника - важнейшие слагаемые победы[231] В бою должно быть учтено все - вплоть до погодных условий, направления ветра и положения солнца на небе[232] Рекомендуется принимать во внимание не только особенности вражеского войска, но и личные качества его командующего[233]
Успех, достигнутый в сражении, должен быть закреплен энергичным преследованием разбитого противника: надо теснить врага до тех пор, пока он не будет совершенно уничтожен или не согласится на выгодный для победителя мир[234] Важно только постоянно помнить, что в процессе преследования должен сохраняться не менее строгий боевой порядок, чем в сражении. Следует особенно остерегаться вражеских засад и других контрударов противника, потому что в условиях расстроенного боевого порядка они способны круто изменить военную ситуацию, вследствие чего сами преследователи могут оказаться разгромленными[235]
На любой стадии боя, от начала до его полного завершения, следует действовать решительно, энергично, проявлять выдумку и находчивость, сообразуясь с обстоятельствами места и времени. Даже если военное счастье склонилось на сторону неприятеля, даже если кажется, что уже все потеряно, нужно всегда бороться до конца, сохраняя самообладание в самых критических ситуациях. Ни при каких условиях нельзя терять строй и покидать поле боя, ибо для бегущих уже нет спасения, а для тех, кто сохраняет строй и продолжает сопротивление, еще остается хоть какая-то надежда на успех. Известно, что воины, оказавшиеся в критической ситуации, способны к самому отчаянному сопротивлению, и это сопротивление будет возрастать тем более, чем безнадежнее будет становиться их положение.
Из этой очевидной истины античные военные теоретики сделали важный практический вывод, сформулировав так называемую теорию "золотого моста" для разбитого неприятеля. Ее суть заключается в том, что разгромленного в сражении врага не следует лишать возможности спасения бегством, - напротив, нужно создать ему для этого все условия. Логика рассуждений здесь была предельно проста: если запереть неприятеля со всех сторон и лишить его всякой надежды на отступление, это может сплотить его перед лицом смертельной опасности, а в состоянии отчаянного безрассудства он может проявить массовый героизм и самопожертвование. Напротив, если остается хоть малейшая возможность спасения жизни, то присущий людям эгоизм сыграет свою разлагающую роль, вызовет разобщение среди неприятелей, и в этих условиях откроется возможность нанести им еще больший урон ценою меньших затрат собственных сил. Следовательно, идея "золотого моста", при всей ее внешней гуманности, в действительности была основана на жестокости и вероломстве[236]
Принципы этой теории Маврикию хорошо известны,[237] и ряд его указаний лежит полностью в их русле. Взяв многолюдный город, нужно приказать немедленно отворить все ворота, предоставив большей части жителей возможность свободно уйти, а не приводить их в ожесточение от отчаяния; так же следует поступить и при взятии неприятельского лагеря[238] При совершении ночного нападения рекомендуется атаковать противника с двух или трех сторон, смотря по условиям местности, но ни в коем случае не со всех четырех, чтобы противник не только не сплотился, а, напротив, рассеялся, получив возможность для бегства.[239]
Важно подчеркнуть, что в указанных случаях речь идет о частных операциях, об отдельных военных эпизодах. Когда же дело касается генерального сражения, решающего судьбу всей военной кампании, Маврикий формулирует рекомендации, существенно отклоняющиеся от теории "золотого моста". При благоприятном исходе сражения, указывает он, не следует довольствоваться только отбрасыванием врага. В корне неправы те, которые руководствуются правилом: "Побеждай, но не чрезмерно!", - нужно преследовать неприятеля до его окончательного уничтожения. Если он заперся в укрепленном пункте, нужно взять эту крепость штурмом или измором и завершить кампанию либо полным разгромом врага, либо продиктованным ему мирным договором, максимально благоприятным для империи. Ведь и на охоте, прибегает Маврикий к образному сравнению, то, что не доведено до конца, равносильно несделанному[240]
Согласно общепринятому в античной теории воззрению, главным критерием военного успеха являлся разгром живой силы противника. Но немаловажной целью боевых действий был также захват военной добычи. Маврикий требует от стратига обеспечения строжайших мер безопасности при ее сборе, - это следует делать организованно, под соответствующей охраной и непременно лишь после полного окончания сражения. Снимать доспехи с убитых врагов, нападать на их обоз или лагерь, пока еще не определился исход боя, пишет Маврикий, - дело гибельное и опасное. Воинам следует каждый раз напоминать об этом, ссылаясь на установленные военно-дисциплинарным кодексом наказания, потому что недавние победители не только могут быть отброшены, но и совершенно уничтожены, когда они, рассыпавшиеся в разные стороны для грабежа, подвергнутся нападению опомнившегося противника[241]
Неоднократны упоминания в трактате о пленных. Маврикию известно, что они могут быть использованы в качестве заложников и впоследствии проданы или обменены на ромейских воинов, попавших в плен к неприятелям. Однако он указывает еще на один возможный случай использования пленных: на них можно проверять, не отравлены ли продукты питания и питьевая вода, найденные на неприятельской территории[242] Но особенно подробны рекомендации Маврикия по другому поводу. Если византийское войско, захватив добычу и пленных, при прохождении через закрытую местность подвергнется вражескому нападению, можно использовать пленных в качестве живого прикрытия: связанных, их следует выставить с той стороны походной колонны, откуда напал неприятель[243] Если положение станет критическим, можно вступить в переговоры с неприятелем и возвратить ему часть добычи или всю ее, чтобы получить возможность уйти без потерь. В случае несогласия неприятеля с такими условиями надо, прежде всего, на его глазах уничтожить пленных, а затем либо предпринять попытку прорваться через вражеские заслоны, либо закрепиться на месте и приступить к грабежам и разорению вражеской земли[244] Эти рекомендации приводят к недвусмысленному выводу, что с точки зрения военной теории собственная безопасность ценилась несоизмеримо выше любой военной добычи: последняя должна быть без всяких колебаний принесена в жертву ради сохранения войска.
Прилагая все силы к достижению успеха в военной кампании, не следует все-таки исключать возможности и ее неблагоприятного исхода. На этот случай в "Стратегиконе" развернута конкретная программа дальнейших практических действий[245] Прежде всего Маврикий предостерегает стратига от того, чтобы немедленно давать повторное сражение, пока армия еще находится в состоянии вполне объяснимой деморализации. Впрочем, если от повторного сражения уклониться невозможно, то нужно решиться и на это, но сначала непременно перестроить свой боевой порядок, поменяв местами первую и вторую линии строя. Если время терпит и к тому же есть перспектива усиления армии (например, за счет прибытия подкреплений, в том числе и от союзников), следует выждать некоторое время, использовав его для восстановления боеспособности войска. Можно даже пойти на временное перемирие, если условия, предложенные неприятелем, даже будучи тяжелыми, все-таки окажутся приемлемыми, - выигрыш времени здесь важнее всего. В армии должна быть проведена большая работа по укреплению морального состояния войска, чтобы оно избавилось от чувства подавленности и пессимизма. И когда все это будет проделано, следует повторным, решительным сражением переломить военную судьбу. Инициативный, смелый, энергичный полководец, строго учитывающий особенности армии противника и возможности своего войска, недоступный развращающему влиянию легких побед, умеющий даже неудачи оборачивать себе на пользу - таков для Маврикия идеал военачальника. "Не превозноситься в удачах и не падать духом в тяжелых обстоятельствах - вот достоинство твердого характера" - в такой формуле выражает Маврикий этот идеал.[246]
В качестве особого вида боевых действий военная теория рассматривала осаду и оборону укрепленных пунктов. Как известно, теория полиоркетики - одна из древнейших отраслей военной науки. Именно ей был посвящен самый ранний из сохранившихся до наших дней греческих военных трактатов - сочинение Энея Тактика "О перенесении осады", датируемое серединой IV в. до н. э. Материально-техническая база искусства полиоркетики оставалась практически неизменной на протяжении многих и многих столетий. Прогресс здесь выражался лишь в чисто количественном росте двух неразрывно взаимосвязанных показателей - мощности крепостных стен и мощности метательных орудий. Поэтому общая перспектива развития полиоркетики со времен Энея до ранневизантийской эпохи воплощается в медленном количественном накоплении на фоне выраженного континуитета основополагающих принципов. Лишь спустя несколько столетий после Маврикия произойдет перерыв постепенности в этом развитии, и причиной тому послужит внедрение в боевую практику огнестрельной артиллерии.
Маврикий в своих полиоркетических воззрениях в основном следует предшествующей военно-теоретической традиции. Заслуживают быть отмеченными лишь два момента. Во-первых, как уже указано выше, в "Стратегиконе" содержится развернутый план подготовки страны к отражению вражеского нашествия; в этот план включены и мероприятия полиоркетического характера[247] Поскольку данный сюжет не рассматривался авторами предшествующих военно-научных сочинений (Эней, Онасандр, Аноним VI в.), можно констатировать определенный вклад Маврикия в развитие военной теории. Во-вторых, сам характер анализа Маврикием полиоркетических проблем отличается более широким и разносторонним подходом. В арсенале средств, предлагаемых им при осуществлении осад, находится место не только методам открытого силового давления, но и тем способам и приемам, которые впоследствии получили обоснование в т. н. стратегии измора, получавшей все большее распространение в ранневизантийской военной доктрине. Если же говорить непосредственно о полиоркетике, то идея Маврикия заключается в том, что взятие неприятельской крепости есть результат целого комплекса приемов и действий, имеющих целью ослабление осажденных, достижение превосходства над ними (лишение их продовольственных поступлений, разложение рядов обороняющихся, деморализация гарнизона и гражданского населения осажденного города). В таких условиях штурм оказывался всего лишь завершающим - и даже не всегда обязательным - эпизодом в этой широкой программе. Штурм следует применять лишь в тех случаях, когда у осажденных оказывается достаточно продовольствия и питьевой воды, в связи с чем осада может затянуться на неопределенное время. Но если делать принципиальный выбор, то, по мнению Маврикия, стратегия измора оказывается во всех отношениях предпочтительнее метода открытого лобового штурма.
Естественно, что реализация стратегии измора требует от византийского командования самого пристального внимания к проблеме обеспечения безопасности собственной армии. В связи с этим становится объяснимой конкретная разработка соответствующих практических мер,[248] по степени детализации которой "Стратегикон" далеко превосходит все предшествующие сочинения полиоркетического жанра.

* * *

В свое время Э. Гиббоном была высказана мысль о том, что "в лагерях Юстиниана и Маврикия теория военного искусства была не менее хорошо известна, чем в лагерях Цезаря и Траяна"[249] Сравнительный анализ содержания трактата Маврикия со свидетельствами предшествующих полемологических сочинений, в том числе и датируемых периодами, о которых писал Э. Гиббон, приводит к заключению, что тезис английского исследователя следует еще более усилить: военно-теоретическая мысль ранневизантийской эпохи может и должна быть поставлена на более высокую ступень по сравнению с тем уровнем, который был достигнут греко-римской теорией.
Среди главных причин, объясняющих это явление, можно указать на следующие: существенные изменения в социальной базе военной организации, выразившиеся во времена Маврикия в начавшемся переходе к армии типа народного ополчения; изменение в соотношении родов войск в пользу кавалерии, выгодно отличающейся от пехоты большей динамичностью, мобильностью, универсальностью боевого применения; прогресс в области вооружения, снаряжения и снабжения войска, порожденный более глубокой и узкой специализацией отдельных армейских частей и подразделений; осмысление и использование не только собственного боевого опыта (на этом зиждилась вся предшествующая военно-теоретическая традиция), но и военных обычаев соседних народов - действительных или потенциальных противников империи.
Византийские военные теоретики более глубоко поняли неразрывную связь военного дела с социальной организацией общества и государственной политикой (еще в большей степени, чем в "Стратегиконе" Маврикия, это проявилось в Византийском Анониме VI в.). Углубились и конкретизировались понятия стратегии и тактики; получило всестороннее обоснование положение о том, что тактика занимает по отношению к стратегии подчиненное, зависимое место: она относится к стратегии как часть к целому, а потому ее развитие не может происходить по каким-то особым, только ей присущим законам, отличным от общих законов развития военной организации в целом. Эта глубокая мысль была высказана впервые еще во времена Ксенофонта, когда военная наука переживала период становления. В соответствии с общими законами развития любой сферы знаний дальнейший прогресс военной науки заключался в углубленной разработке ее отдельных отраслей. При этом выяснилось, что наиболее динамичной отраслью военной теории оказалась тактика: она непосредственно связана с самым подвижным, изменчивым, подверженным максимальному воздействию извне комплексом, каким является материально-техническая база военной организации. В трудах многих выдающихся военных теоретиков, прежде всего Асклепиодота, Элиана, Арриана, проблемы тактики были разработаны наиболее тщательно и глубоко. Однако на фоне объективного отставания других отраслей (в силу их большего консерватизма) развитие тактики приобрело гипертрофированный характер. Из правильной, подтвержденной практикой посылки, что именно тактика является главным средством достижения военного успеха, постепенно сложилось ошибочное представление о самостоятельном, самодовлеющем ее характере; военно-теоретическая мысль стала ограничиваться узкой сферой исключительно тактических проблем. Оказалась утраченной изначальная целостность комплекса военно-теоретических знаний; возникла опасность утраты тактикой присущей ей динамики, окоченения, окостенения тактических схем, превращения их в абсолют, оторванный от реальной боевой практики. Воплощением этой тенденции стало "Краткое изложение военного дела" Флавия Вегеция Рената - сочинение, явившееся синтезом всей античной военно-теоретической мысли.
Период, переживаемый империей накануне царствования Маврикия, характеризовался крайней внутренней нестабильностью, состоянием "универсальной деморализации", охватившей практически все общественно-политические структуры империи как по горизонтали, так и по вертикали. Реформаторская деятельность Маврикия, затронувшая самые разнообразные сферы общественной жизни (социальные отношения, религиозную политику, административный аппарат, финансы, армию), свидетельствовала о радикальном отходе от юстиниановской системы управления, основанной на принципах бюрократического централизма. Глубине и масштабам краха старой военной системы соответствовала по размаху и грандиозности программа строительства вооруженных сил на новой основе, сформулированная в "Стратегиконе".
Фундаментом реформаторской деятельности Маврикия в сфере военного строительства стала новая социальная база армии. Качественные перемены произошли и в соотношении родов войск в этой армии: на передний план выдвигается кавалерия (как ответное средство борьбы с конными варварскими племенами)[250] Естественно, что античные тактические схемы, рассчитанные на боевое использование пехоты, могли найти в этих условиях лишь весьма ограниченное применение. Тактику же кавалерийских подразделений пришлось разрабатывать практически заново, опираясь на собственный (довольно ограниченный) исторический опыт и отталкиваясь от опыта своих врагов.
Выдающаяся заслуга Маврикия заключается в том, что его "Стратегикон" явился практическим руководством по боевому применению кавалерии в условиях формирования основ новой военной организации. Но именно потому, что эта тактика разрабатывалась заново, она нуждалась в широком общетеоретическом осмыслении и обосновании. Вследствие этого оказалось восстановленным то неразрывное единство тактики и стратегии (при зависимости первой от второй), которое существовало в военной теории изначально[251]
Поскольку все составные элементы военной организации представляют собой не механическое соединение, а органическое единство, изменения, происшедшие в одном или нескольких из них, вызывают к жизни цепную реакцию новых перемен. Во времена Маврикия существенно изменились принципы материально-технического снабжения войска, - отсюда исключительный интерес автора к сюжетам, связанным с обозной службой. Возросшая маневренность армий активизировала разработку принципов обеспечения ее безопасности на всех стадиях военной кампании (поход, лагерная стоянка, сражение) прежде всего за счет совершенствования организации разведывательной и караульной служб. С этим же связано появление элементов военно-инженерного оборудования в условиях полевого боя (земляные оборонительные сооружения, полосы искусственных препятствий и т. д.).
Во времена Маврикия усложнились и усовершенствовались боевые порядки; динамизм и универсальность - вот главные принципы их построения. Возросло искусство управления боем; в его основе отныне лежало маневрирование различными родами войск и элементами боевого порядка, основанное на внезапности. В качестве главного средства достижения военного успеха стала все более признаваться не голая сила, а дезориентация противника, основанная на применении стратегем. Возросли требования к моральным и профессиональным качествам военачальников различных рангов. Наконец, важное место в деятельности командования заняла проблема морального фактора: конечная цель здесь заключалась в том, чтобы воздействовать на воинский дух, высокое состояние которого, по мысли военных теоретиков, было способно многократно увеличить силу оружия.
Значение "Стратегикона" Маврикия не ограничивается рамками его эпохи - он сам составил целую эпоху в военной науке. В плане исторической перспективы этот трактат ознаменовал такой период в развитии византийской военной организации, когда ее социальная база (свободное земледельческое население империи) была, как никогда, прочной - ив количественном, и в качественном отношениях. С более специальной точки зрения это было время становления нового, перспективного рода войск - кавалерии, имевшей тенденцию к неограниченному совершенствованию своего боевого применения. Вместе с тем еще не были окончательно прерваны или ослаблены, как это произошло позднее, в период "темных веков", связи, питавшие формирующуюся византийскую цивилизацию идеями цивилизации античной, - в полной мере этот общий тезис применим и к военной науке. За осмысление и обобщение современного опыта в свете достижений военного гения древних и в духе веяний своей эпохи взялся человек, по уровню своей теоретической и практической подготовки вполне способный осуществить задуманное предприятие. В результате увидело свет официальное военное руководство, являвшееся одновременно и военно-теоретической энциклопедией, и уставом армейской службы, рассчитанным на практическое применение.
Такого благоприятного сочетания указанных факторов больше не наблюдалось ни разу во всей последующей истории империи. Социальная база армии имела тенденцию к размыванию и конечному ослаблению; основы кавалерийской тактики, заложенные на рубеже VI и VII столетий, не получили дальнейшего развития, следствием чего стало прогрессирующее отставание византийской конницы от рыцарской западноевропейской кавалерии; в науке возобладали тенденции традиционализма, канонизации античного наследия, что в конце концов привело к почти полному прекращению всякого творческого поиска; на почве военно-теоретического творчества подвизались либо кабинетные стратиги, лишенные достаточной практической подготовки, либо узкие практики, не способные подняться до теоретических обобщений.
Поэтому "Стратегикон" Маврикия, открывший перспективу развития византийской военной науки, остался и высшим достижением в этом развитии. И если попытаться проследить истоки всех военно-научных концепций, когда-либо проявлявшихся на византийской почве, все они в конечном счете приведут к "Стратегикону" - не только потому, что он предшествует остальным византийским военным трактатам по времени, но и потому, что он оказался выше их по уровню.

* * *

Как уже указывалось ранее, к настоящему времени существуют три издания полного текста "Стратегикона". Первое из них, осуществленное И. Шеффером в 1664 г., к настоящему времени должно быть признано полностью устаревшим. Издание, осуществленное X. Михаэску в 1970 г., было, разумеется, значительным шагом вперед. Вместе с тем этому изданию были свойственны существенные недостатки, отмеченные как рецензентами, так и позднейшими исследователями[252] К настоящему времени лучшим следует признать издание, осуществленное Дж. Дэннисом в 1981 г[253]
Все три названные издания были переведены на ряд языков[254] Перевод И. Шеффера на латинский язык следует признать достаточно вольным пересказом текста греческого оригинала. Румынский перевод X. Михаэску является гораздо более строгим. Что касается издания, осуществленного Дж. Дэннисом, то этот текст к настоящему времени переведен на два языка: немецкий перевод Э. Гамилльшега сопровождает венское издание 1981 г. а английский перевод самого издателя был опубликован в Филадельфии в 1984 г
Почти ровно столетие назад, в 1903 г., вышел в свет русский перевод "Стратегикона", осуществленный выпускником Николаевской Академии Генерального штаба капитаном М. А. Цыбышевым. Как явствует из названия самого издания,[255] перевод был сделан не с греческой версии трактата, а с латинского изложения этой версии, помещенной в издании И. Шеффера. Поскольку уже сама латинская версия, предложенная И. Шеффером, не отличалась строгостью и поскольку русский переводчик, в свою очередь, даже эту версию не смог точно транслировать, то вследствие такой двойной аберрации перевод "Стратегикона", предложенный М. А. Цыбышевым, значительно отошел от оригинального текста не только в стилистическом, но в значительной степени и в смысловом отношении. Так как данный перевод не может быть признан аутентичным, его использование для научных исследований не представляется возможным[256]
Предлагаемый новый русский перевод текста "Стратегикона" осуществлен нами по изданию Дж. Дэнниса. Наша главная задача состояла в том, чтобы как можно более точно передать значение военно-теоретических и военно-исторических реалий, а также смысл военно-практических рекомендаций, содержащихся в трактате. Специфика стилистики и лексики Маврикия такова, что переводчик его сочинения весьма часто оказывается перед дилеммой выбора приоритетов: следовать ли в первую очередь точной трансляции формы подачи информации или же считать первоочередным передачу смысла этой информации - дело в том, что эти показатели далеко не всегда представляется возможным совместить. Когда подобная дилемма возникала перед нами, мы предпочитали жертвовать стилем, нежели смыслом.
Как всегда бывает при переводах источников подобного жанра, наибольшие трудности возникают при трансляции военной терминологии (обозначение элементов вооружения и снаряжения, наименований категорий военнослужащих, должностей и служб, воинских частей и подразделений, элементов боевых построений, военной символики и атрибутики и т. п.). Наш принципиальный подход в данном случае заключался в том, чтобы в большинстве случаев сохранять без перевода военные термины, особенно те из них, которым трудно подыскать совершенно точные значения в современном русском языке - замена этих оригинальных терминов каким-то приблизительным аналогом приводила бы к неоправданной потере исходной информации, заключенной в данных терминах (как, например, передать на русский язык, не допустив при этом никаких потерь изначального смысла таких понятий, как "стратиг", "стратиот", "аконтист", "дефензор", "опистофилак", "орнитобор" и многих других?). Если же в русском языке обнаруживались вполне определенные и однозначные соответствия греческим слововыражениям, эти термины мы считали возможным перевести (к их числу относятся, например, "лук", "стрела", "щит", "копье", "праща" и т. д.).
Текст перевода сопровожден постраничным комментарием, который, разумеется, не является исчерпывающим. В подавляющем большинстве случаев комментируются конкретные термины и понятия, оставленные в тексте без перевода; гораздо реже толкуются отдельные смысловые сюжеты (поскольку большинство из них рассмотрены во вводной статье), а также особенности авторской лексики и стилистики. При переводе цифровой информации числительные первого десятка, как правило, передаются словами, более крупные - цифрами. Диаграммы походных и боевых построений, которые в сохранившихся рукописях "Стратегикона" переданы с помощью буквенных обозначений, воспроизводятся в виде принципиальных, максимально упрощенных схем. Указатели включают в себя только те термины, которые содержатся в тексте источника. В библиографический список отбирались, как правило, только специальные исследования; некоторые общие труды названы лишь в исключительных случаях.

---

[1] Об этих рукописях см.: Dain A. Les strategistes byzantins // TM. 1967 Τ 2. Ρ 382-385; Mauricius Arta militarã / Ed. H. Mihãescu. Bucureşti, 1970. Ρ 15-19 (далее при ссылках — Mihãescu. Arta militarã); Das Strategikon des Maurikios / Ed. G. Dennis, Übersetzung von E. Gamillscheg. Wien, 1981. S. 19-24 (пользуемся этим изданием; далее при ссылках — Strat.).
[2] Strat. II, 1 Ρ 110.
[3] Dain A. Urbicius ou Mauricius? // REB. 1968. 26. Ρ 129.
[4] Ibid.
[5] Ср. соображения, высказанные К. Э. Цахарие фон Лингенталем (см.: Zachariae von Lingenthal К . Ε. Wissenschaft und Recht für das Heer vom 6. bis zum Anfang des 10. Jahrhunderts // BZ. 1894. 3. S. 441-442).
[6] Arriani Tactica et Mauricii artis militaris libri duodecim. Graece primus edit, versione latina notisque illustrat J. Schefferus. Upsaliae, 1664 (далее при ссылках — Schefferus).
[7] Förster R. Studien zu den griechischen Taktikern // Hermes. 1877 12. S. 426-471
[8] Ibid. S. 458.
[9] Vari R. Zur Überlieferung mittelgriechischer Taktiker // BZ. 1906. 15.
[10] Grosse R. Das römisch–byzantinische Marschlager vom 4. — 10. Jahrhundert // BZ. 1913. 22.
[11] Aussaresses F Larmee byzantine à la fin du VI–е siècle daprès le Strategicon de lempereur Maurice. Bordeaux; Paris, 1909 (далее при ссылках — Aussaresses. Larmee).
[12] Кулаковский Ю. А.  Рецензия на русский перевод «Стратегикона» // ЖМНП. 1903. Ч. 350, декабрь. С. 530. Чтобы больше не возвращаться к этому вопросу, отметим, что мы отнюдь не разделяем мнение Ю. А. Кулаковского о низком уровне образованности автора «Стратегикона». Обращение этого автора к повседневной, общеупотребительной лексике, по его собственным словам, осуществлено вполне осознанно. Поставив перед собой грандиозную задачу создания универсального военного руководства с энциклопедическим охватом всех основных проблем военной науки и современной ему боевой практики, автор «Стратегикона» сознательно избрал для его изложения такой язык, который был бы доступен командирам всех уровней и рангов — от стратига и мерарха до декарха и пентарха, так, чтобы первые смогли найти в нем скрытые цитаты из Гомера, а последние — просторечные выражения типа «захватить языка». Автор трактата отдавал себе полный отчет в том, что польза его сочинения «будет заключаться больше в содержании, чем в словесной форме» (Strat. Рг. Ρ 68). «Нас, — продолжает он далее, — нисколько не заботит красота слога или изящество выражений: ведь это не плод священнодействия, а в первую очередь краткое руководство практического характера» (Ibid. Ρ 70). Весьма сомнительно, чтобы малообразованный человек стал бы добровольно раскрывать собственную «творческую лабораторию». Следует отметить в заключение, что дальновидный расчет автора «Стратегикона» в конечном счете полностью оправдался: его сочинение оказалось целиком и полностью адекватным своей эпохе как по критериям уровня и содержания, так и с точки зрения формальных характеристик. Мало того, по всем этим показателям сочинение Маврикия осталось непревзойденным образцом вплоть до самых заключительных этапов развития византийской письменной полемологической традиции.
[13] Müller К. К. Ein griechisches Fragment über Kriegswesen // Festschrift für Ludwig Urlichs. Würzburg, 1880. S. 106-138.
[14] Zilliacus H. Zum Kampf der Weltsprachen in Oströmischen Reich. Helsingfors, 1935. S. 119-120.
[15] Zachariae von Lingenthal К. E. Wissenschaft und Recht… Idem. Zum Militärgesetz des Leo // BZ. 1893. 2.
[16] Zachariae von Lingenthal К. E. Wissenschaft und Recht… S. 456.
[17] Krumbacher K. Geschichte der byzantinischen Literatur. 2 Aufl. München, 1897 S. 635.
[18] Aussaresses F Lauteur du Stratégicon // REA. 1906. VIII, Aussaresses. Larmée; Patrono С. M. Contro la paternitä imperiale dell Ούρβικίουτακτικὰ — στρατηγικά. Terano, 1906.
[19] Darko Ε . Die militärischen Reformen des Kaisers Heracleios // Bulletin de IInstitut Archéologique Bulgare. Sofia, 1935. IX; Idem. Influences touraniennes sur lévolution de lart militaire des Grecs, des Romains et des Byzantins // Byz. 1935. X; 1937 XII; Idem. Le rôle des peuples nomades cavaliers dans la transformation de lEmpire Romain aux premiers siècles du Moyen Âge // Byz. 1948. XVIII.
[20] Darko E. Die militärischen Reformen… S. 112.
[21] Bury J. A History of the Later Roman Empire. II. London, 1889. Ρ 225; Pernice A. Limperatore Eraclio. Firenze, 1905. Ρ 103; Stein E. Studien zur Geschichte des byzantinischen Reiches. Stuttgart, 1919. S. 123-125.
[22] Bréhier L. Les institutions de lEmpire Byzantin. III. Paris, 1949. Ρ 342.
[23] Ensslin W Mauricius (8) // RE. T. 14. Part 2. Col. 2393-2394.
[24] Попутно укажем, что В. Энсслин допустил явную ошибку, когда отметил, что И. Шеффер «предполагал автором ("Стратегикона" — В. К.) императора Маврикия» (Ensslin W Op. cit. Col. 2393). Как было показано выше, позиция И. Шеффера по этому вопросу была совершенно иной. Так как «Реальная энциклопедия» не устранила эту ошибку В. Энсслина, то многие позднейшие исследователи, не имевшие в своем распоряжении издания И. Шеффера и полагавшиеся на авторитет «Реальной энциклопедии», излагали позицию И. Шеффера в ошибочной трактовке В. Энсслина.
[25] Zilliacus Η. Zum Kampf… S. 120.
[26] Пигулевская Η. В. Византия и Иран на рубеже VI и VII вв. М.; JI. 1946. С. 28-30.
[27] Цанкова–Петкова Г Материалната култура и военното изкуство на дакийските славяни според сведенията на «Псевдо–Маврикий» // Известия на Института за българска история. София, 1957. 7. С. 329-344.
[28] Dain A. Urbicius ou Mauricius… Ρ 136.
[29] Mihãescu. Arta militarã. Ρ 8-13.
[30] Удальцова 3. В. Еще раз о Стратегиконе Псевдо–Маврикия // СВ. 1969. 32. С. 61-76; Она же . Идейно–политическая борьба в ранней Византии (по данным историков IV–VII вв.). М., 1974. С. 295-318.
[31] Wiita J . The Ethnika in Byzantine military Treatises. Ph. D. Dissertation. University of Minnesota. 1977 К сожалению, это исследование осталось для нас недоступным; его основные положения известны нам в изложении Дж. Дэнниса.
[32] Maurices Strategikon. Handbook of Byzantine Military Strategy / Translated by G. Τ Dennis. Philadelphia, 1984 (далее при ссылках — Dennis . Strat.).
[33] Strat. Ρ 16.
[34] Ibid. P. 17.
[35] Strat. Ρ 18.
[36] Дж. Бьюри (см.. Bury J. A History… Ρ 75-78) датировал трактат 565-615 гг. Ф. Оссарес (см.. Aussaresses. Larmée. Ρ 5, 34) — 580-584 гг., Г Цанкова–Петкова (см.. Цанкова–Петкова Г Материалната култура… С. 333) — между 592 и 602 гг.; Ρ Фёрстер (см.. Förster R. Studien… S. 457-458) и К. Э. Цахарие фон Лингенталь (см.. Zachariae von Lingenthal К. Ε. Wissenschaft und Recht… S. 441) — временем царствования Маврикия; X. Михаэску (см.. Mihãescu. Arta militarä. Ρ 13) — тремя первыми десятилетиями VII в.; Э. Штайн (см.: Stein Ε. Studien… S. 123) — первой третью VII в.; Η. В. Пигулевская (см.: Пигулевская И. В. В изантия и Иран… С. 28-30) — периодом между 620 и 630 гг Е. Дарко (см.: Darko Ε. Die militärischen Reformen… S. 112) — между 619 и 630. гг.; Д. Моравчик (см.: Моravcsik Gy. Byzantinoturcica. Bd. I. Berlin, 1958. S. 417 sq.) и Г Острогорский (см.: Ostrogorsky G. Geschichte des byzantinischen Staates. München, 1963. S. 21) — началом VII в. 3. В. Удальцова (см.. Удальцова 3. В. Идейно–политическая борьба… С. 300) — концом VI и началом VII в. Б. Застерова (см.: Zdsterovä В. Les Avares et les Slaves dans le Tactique de Maurice. Prague, 1971 Ρ 5) — последним десятилетием VI и началом VII в. Наиболее позднюю датировку предлагал Ρ Вари (см.. Vari R. Desiderata der byzantinischen Philologie auf dem Gebiete der mittelgriechischen kriegswissenschaftlichen Literatur // BNJb. 1931. 8. S 228) — VIII в. («время Лиутпранда»).
[37] Strat. P. 15-16.
[38] Впервые на это обстоятельство было обращено внимание еще Ф. Оссаресом (см.. Aussaresses F. Lauteur du Stratégicon… P. 39).
[39] Strat. P. 16.
[40] Strat. Рг. Ρ 68.
[41] Ibid.
[42] Ibid.
[43] Ibid. Ρ 70.
[44] Schefferus. Ρ 384.
[45] См. об этом нашу статью: Кучма В. В. «Тактика Льва» как исторический источник // ВВ. 1972. 33. С. 77-78.
[46] Strat. Pr Ρ 70.
[47] Zachariae von Lingenthal К . Ε. Wissenschaft und Recht… S. 440.
[48] Ensslin W Op. cit. Col. 2393.
[49] См.. Кучма В В. Славяне как вероятный противник Византийской империи по данным двух военных трактатов // Хозяйство и общество на Балканах в средние века. Калинин, 1978.
[50] Напомним, что одна из рукописей (миланская), отразившая особенно неясную атрибуцию, все–таки прямо подчеркивает, что трактат составлен именно при императоре Маврикии.
[51] См.: Dennis. Strat. Ρ XII.
[52] Следует иметь в виду, что различные издания «Стратегикона» характеризуются отличающейся друг от друга структурой его текста. Излагаемые далее нами структурные характеристики трактата «привязаны» к венскому изданию Дж. Дэнниса (1981).
[53] О связи трактатов Маврикия и Арриана см. специальное исследование: Нефедкин А. К. М аврикий и Арриан: к проблеме источников «Стратегикона» // ВВ. 2002. 61 (86).
[54] См. об этом: Vari R. Zur Überlieferung… S. 87
[55] Пользуемся изданием: The Anonymous Byzantine Treatise on Strategy // Three Byzantine Military Treatises / Ed. G. Τ Dennis. Washington, 1985 (далее при ссылках — Anonymus). Подробная характеристика этого трактата была дана нами ранее — см.: Кучма В . В . «Византийский Аноним VI в.»: основные проблемы источников и содержания // ВВ. 1980. 41.
[56] Точка зрения, приведенная в исследовании Ρ Вари (см.: Vari R. Zur Überlieferung… S. 70), что эти трактаты не имеют между собою точек соприкосновения, представляется ошибочной.
[57] Strat. IX, 2. Ρ 306.
[58] Ibid. IV, 3. Ρ 196.
[59] Ibid.
[60] Ibid. VIII В, 87 Ρ 296; 93. P. 298.
[61] Ibid. Ρ 298.
[62] Ibid. IX, 2. P. 306.
[63] Strat. VII В, 16-17 Ρ 260-266.
[64] Имеется русский перевод: Флавий Вегеций Ренат. Краткое изложение военного дела. III, 26 // ВДИ. 1940. 1. С. 278-280 (далее при ссылках — Вегеций).
[65] Strat. Ρ 386.
[66] Ibid. XII В, Рг. Р. 416.
[67] Strat. XII В, 10. Ρ 432.
[68] Ibid. XII В, 8. Ρ 426.
[69] Ibid.
[70] Ibid. XII В, 7. P. 424.
[71] Ibid. P. 28.
[72] Как отмечено Дж. Дэннисом (Strat. Ρ 29). ни по своему стилю, ни по своему содержанию этот фрагмент абсолютно не вписывается в архитектонику «Стратегикона» — именно по этой причине «Изыскание Урбикия» не было включено в венское издание 1981 г Весьма характерно, что его нет и в старом русском переводе (см.. Маврикий. Тактика и стратегия: Первоисточник сочинений о военном искусстве императора Льва Философа и Н. Макиавелли. С латинского перевел капитан М. А. Цыбышев. СПб. 1903; далее при ссылках — Цыбышев. Стратегикон). Не будучи знатоком рукописной традиции, русский переводчик уловил тем не менее явную несовместимость «Изыскания» с предыдущим материалом и отказался включить этот фрагмент в свой перевод «Стратегикона». Следует, однако, отметить, что мотивировка М. Цыбышева по недосмотру редакции содержит явную ошибку. На с. 233 читаем. «Далее следует «Urbicii inventum», ошибочно приписываемое императору Маврикию, на самом деле сочинение Урбиция (так у М. Цыбышева. — В. К.), жившего гораздо позднее»; последнее слово в этой фразе следует исправить на «ранее».
[73] Подробную биографию Урбикия см. в статье: Шувалов Π В. Урбикий и «Стратегикон» Псевдо–Маврикия. Часть 1 // ВВ. 2002. 61 (86).
[74] См. об этом в предисловии самого издателя: Schefferus. Р. 383.
[75] Mihãescu. Arta militarã. P. 13.
[76] Mihãescu Η. Prolegomenes à une edition critique des ΤΑΚΤΙΚΑ — ΣΤΡΑΤΗΓΙΚΑ de Maurice–Urbicius // RESEE. 1967 V, 3.
[77] Krumbacher K. Geschichte… S. 626.
[78] Лучшим исследованием «Стратегикона» с военной точки зрения остается старое сочинение Ф. Оссареса (см.. Aussaresse Larmée). Резкая оценка этой работы, содержавшаяся в рецензии П. В. Безобразова (ВВ. 1911 18. С. 41-42), должна быть признана гиперкритичной. Материалы книги Ф. Оссареса, его схемы и таблицы были широко использованы в обобщающем труде: Lot F Lart militaire et les armees au Moyen Age en Europe et dans le Proche Orient. Vol. I. Paris, 1946.
[79] Подробный анализ сочинения Онасандра (в сопоставлении с трактатом Маврикия) был осуществлен нами в специальном исследовании: Кучма В. В. «Стратегикос» Онасандра и «Стратегикон Маврикия»: опыт сравнительной характеристики // ВВ. 1982. 43; 1984 45; 1985. 46. Трактат Онасандра цитируется по изданию: Aeneas Tacticus, Asclepiodotus, Onasander. L., N. Y., 1923 (далее при ссылках — Onasander).
[80] Onasander. Pr., 4. P. 370.
[81] Strat. Pr Ρ 68.
[82] Ibid. P. 70.
[83] Ibid.
[84] Strat. Pr. Ρ 70-72.
[85] Ibid. II, 1. Ρ 110; VII A, Pr. Ρ 228; VII В, 12. P. 254; VII В, 15. P. 258; VIII, 1, 38. Ρ 276; VIII, 2, 1. Ρ 278.
[86] Ibid. VII Β, 17 Ρ 262.
[87] Ibid. II, 19 Ρ 140; VII Β, 17. Ρ. 264.
[88] Ibid. II, 18. Ρ. 138.
[89] Strat. II, 18.9.138
[90] Ibid. VII В, 16. Ρ 260.
[91] Ibid.
[92] Ibid. VII В, 6. Ρ 246.
[93] Ibid. VIII А, 16. P. 272.
[94] Нарративные источники, освещающие период царствования Маврикия, свидетельствуют, что установки «Стратегикона» находили реальное воплощение в реальной армейской действительности. Показательные примеры содержатся в сочинении Феофилакта Симокатты: в армии Филиппика накануне сражения с персами служились молебны, перед войском выносилась хоругвь (Симокатта Феофилакт . История. II, 3, 4-9. М., 1957 С. 49; далее при ссылках— Симокатта. История); имя Девы Марии было избрано в качестве пароля объединенного войска Нарсеса и Хосрова в одном из эпизодов их борьбы с узурпатором Варамом (Симокатта. История. V, 10, 4-5. С. 129-130).
[95] Anonymus. IV, 2. Ρ 56.
[96] «А ведь самое лучшее — это ни война, ни междоусобия: ужасно, если в них возникнет нужда…» (Платон. Сочинения. Τ 3. Ч. 2. М., 1972. С. 90).
[97] Leonis Imperatoris Tactica. XVII, 1 // PG. 1863. 107 Col. 913 В (далее при ссылках— Tactica). Концепция перманентной войны также восходит к Платону — см.: Платон. Указ. соч. С. 86: …то, что большинство людей называют миром, есть только имя; на деле же от природы существует вечная непримиримая война между государствами».
[98] Платон. Указ. соч. С. 283.
[99] Вегеций. III. Введение. С. 256.
[100] Strat. VIII В, 60. Ρ 290.
[101] Ibid. V, 3. Ρ 210.
[102] Ibid. V, 2. Ρ 210.
[103] Ibid. VIII В, 12. P. 280.
[104] Strat. VIII А, 44. Ρ 278.
[105] Ibid. VIII В, 75. Ρ 292.
[106] Ibid. VIII В, 84. Ρ 294.
[107] Ibid. XI, 4, Ρ 384.
[108] Ibid. VIII А, 30. Ρ 274.
[109] Ibid. IX, 1 Ρ 304; IX, 3. P. 314.
[110] Ibid. IX. 3. P. 312
[111] Strat. X, 2. Ρ 342.
[112] Ibid. Χ, 4. Ρ 346.
[113] Ibid.
[114] Ibid. Χ, 2. Ρ 342.
[115] Ibid. Χ, 2. Ρ. 340-342.
[116] Strat. I, 2. Ρ 78.
[117] Ibid.
[118] Ibid.
[119] Ibid. I, 2. Ρ 82.
[120] Ibid. Ρ 80.
[121] Ibid. II, 1. Ρ 110.
[122] Ibid. IV, 3. Ρ 196.
[123] Ibid. 1,1. Ρ 74-76.
[124] Ibid. XII B, 4. Ρ 420.
[125] Ibid. XII В, I. P. 418.
[126] Ibid. P. 420.
[127] Strat. VI, 1-4. Ρ 218-222.
[128] См.. Платон . Сочинения. Т. 3. Ч. 1. С. 271; Ч. 2. С. 91.
[129] Strat. XI, 4. Ρ 374.
[130] Ibid. XI, 1. P. 354.
[131] Strat. VIII А, 33. Ρ 276
[132] Ibid. VIII В, 52 Ρ 288.
[133] Ibid. VIII А, 37 Ρ 276.
[134] Ibid. VIII В, 36. Ρ 284.
[135] Ibid. VII В, 11. Ρ 252.
[136] Ibid.
[137] Ibid. IX, 1. P. 304.
[138] Ibid.
[139] Strat. VIII А, 31. Ρ 274.
[140] Ibid. VIII В, 17 Ρ 280.
[141] Ibid. VIII В, 80. Ρ 294.
[142] Ibid. VIII В, 50. Ρ 288.
[143] По справедливому замечанию Дж. Дэнниса, византийцам зачастую было более выгодно и менее рискованно нанять одно варварское племя для войны с другим, чем ввергать собственную армию в непредсказуемую ситуацию военной кампании (см.. Dennis. Strat. Ρ XIV).
[144] Strat. VII В, 11. Ρ 252.
[145] Ibid. VII А, 6. P. 234; VII А, 15. P. 242; VII В, 16. P. 262.
[146] Strat. XII В, 7 Ρ 424.
[147] Ibid. I, 8. Ρ 98.
[148] Ibid. I, 2. Ρ 76-84.
[149] Ibid. I, 3. Ρ 84-86.
[150] Ibid. Ρ 86-88.
[151] Ibid. I, 4. P. 88-90.
[152] Strat. I, 5. Ρ 90-92.
[153] Ibid. IV, 5. Ρ 202-206; VI, Pr. Ρ 216.
[154] Ibid. VII В, 17 Ρ 266.
[155] Ibid. VIII В, 9. Ρ 280.
[156] Ibid. VIII В, 14-15. Ρ 280.
[157] Ibid. Χ, 3. Ρ 344.
[158] См. об этом: Кучма В. В. К вопросу о социальной сущности «революции» Фоки // ВО. М., 1977.
[159] См. об этом: Dennis. Strat. Ρ XIII–XIV со ссылками на литературу
[160] Strat. VIII А, 3. Ρ 268.
[161] Ibid. VIII А, 1. Ρ 268.
[162] Ibid. VIII А, 4. Ρ 270.
[163] Ibid. VIII А, 2-3. Ρ 268-270.
[164] Ibid. VIII В, 96. Ρ 298.
[165] Ibid. VIII В, 27 Ρ 282.
[166] Фронтин Секст Юлий. Стратегемы. IV, 1, 17 // ВДИ. 1946. 1. С. 273.
[167] Onasander. И, 2. Р. 386.
[168] Strat. VIII В, 35. Ρ 284.
[169] Ibid. I, 6-8. Ρ 92-100.
[170] Ibid. VIII A, 12-13. Ρ 270-272.
[171] Ibid. VIII В, 43. Ρ 286.
[172] Ibid. VII А, 11. Ρ 238.
[173] Ibid. VII В, 15. P. 258.
[174] Strat., VIII В, 46. Ρ 288.
[175] Ibid. VII А, 4. Ρ 232-234.
[176] Ibid. VIII В, 23. P. 282; VIII В, 72, P. 292.
[177] Strat. VIII В, 22. Ρ 282.
[178] Ibid. VIII В, 5. Ρ 278.
[179] Ibid. VII A, Pr. Ρ 228.
[180] Ibid. VII В, 3. Ρ 244.
[181] Ibid. IX, 5. Ρ 332.
[182] Ibid. IX, 3. Ρ 312.
[183] Ibid. II, 11. Ρ 130.
[184] Ibid.
[185] Ibid. VII A, 3. P. 232.
[186] Strat. IX, 5. Ρ 328.
[187] Ibid. Ρ 328-330.
[188] Ibid. Ρ 330.
[189] Ibid.
[190] Ibid.
[191] Ibid.
[192] Ibid. P. 332.
[193] Strat. I, 9. Ρ 102.
[194] Ibid.
[195] Ibid. Ρ 104.
[196] Ibid. Ρ 104-106.
[197] Ibid. P. 106.
[198] Strat. XII В, 19-20. Ρ 456-466.
[199] Ibid. XII В, 20. Ρ 458.
[200] Ibid. XII В, 21 Ρ 468-472.
[201] Ibid. XII В, 6. Ρ 422-424.
[202] Ibid. V, 2. Ρ 210.
[203] Ibid. V, 1 Ρ 208.
[204] Ibid. XII В, 7 Ρ 424.
[205] Ibid. XII В, 9. P. 428.
[206] Strat. XII В, 18. Ρ 454-456.
[207] Ibid.
[208] Ibid. XII В, 7 Ρ 424, 18, Ρ 454; 22, Ρ 478-480 etc.
[209] Ibid. XII В, 18. Ρ 456.
[210] См. об этом: Grosse R. Das römisch–byzantinische Marschlager…
[211] Strat. XII В, 22. Ρ 478.
[212] Ibid. Ρ 472.
[213] Ibid. 1,3. Ρ 86.
[214] Ibid.
[215] Ibid. P. 88.
[216] Ibid.
[217] Strat. II, 1. Ρ 110-116.
[218] Ibid. II, 2-5. Ρ 116-122.
[219] Ibid. VII В, 8. Ρ 246.
[220] Ibid. VII В, 4. Ρ 244.
[221] Ibid. VII В, 3. P. 244.
[222] Strat. II, 1. Ρ 110.
[223] Ibid. VIII А, 7 Ρ 270.
[224] Ibid. VIII В, 10. Ρ 280.
[225] Тактика засадного боя разработана Маврикием более детально, чем это было сделано во всей предшествующей военно–теоретической литературе, — засадам посвящена специальная книга «Стратегикона» (IV, 1-5. Р. 192-206).
[226] Strat. VIII В, 81. Ρ 294.
[227] Ibid. VII А, Рг., Р. 230.
[228] Strat. VII А, Рг., Ρ 230.
[229] Ibid. IX, 2. Ρ 306-310.
[230] Ibid. VIII В, 8. Ρ 278.
[231] Ibid. VIII В, 40-41. Ρ 286; IX, 1 Ρ 302.
[232] Ibid. VIII В, 39. Ρ 286.
[233] Ibid. VIII В, 49. Ρ 288.
[234] Ibid. VII В, 12. Ρ 254.
[235] Ibid. VIII В, 91. P. 296-298.
[236] Можно напомнить в этой связи, что история военного искусства Рима и Византии не дает ни единственного примера победы, достигнутой в результате полного тактического окружения противника, подобно победе Ганнибала при Каннах.
[237] Strat. VIII В, 92. Ρ 298.
[238] Ibid. VIII А, 25. Ρ 274.
[239] Ibid. IX, 2. P. 310.
[240] Strat. VII В, 12. Ρ 254.
[241] Ibid. VII А, 14. Ρ 240.
[242] Ibid. IX, 3. Ρ 320.
[243] Ibid. IX, 4. Ρ 324.
[244] Ibid. P. 324-326.
[245] Strat. VII В, 11 Ρ 250-254.
[246] Ibid. VIII А, 6. Р. 270.
[247] Strat. X, 3-4. Ρ 342-350.
[248] Ibid. Χ, 1 Ρ 336-340.
[249] Γиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи. М., 1885. Ч. V. С. 172.
[250] Мы присоединяемся к мнению Ф. Оссаресса (см.:· Aussaresses. Larmée. Ρ 9), что во времена Маврикия византийская пехота могла успешно применяться лишь против персов: во–первых, потому что персы придерживались «правильных» методов ведения войны, во–вторых, потому что в Малой Азии имелись хорошие дороги. Но в отношении варваров дунайского региона (аваров и славян), применявших тактику стремительных набегов, главным средством противодействия являлась быстрота, а она достигалась только применением легкой кавалерии.
[251] Заметим, кстати, что в этом свете получает свой конкретный смысл столь шокировавшее многих исследователей двойное, самое раннее, возможно, авторское наименование трактата Маврикия («τακτικὰ — στρατηγικά»), подчеркивающее неразрывное единство этих двух основополагающих категорий военной науки.
[252] См., например: Strat. Ρ 25.
[253] О длительном и сложном процессе его подготовки подробно рассказано самим издателем (см.. Strat. Ρ 25-27).
[254] Что касается изданий и переводов отдельных отрывков из «Стратегикона» (а они касались преимущественно его XI книги), то справки об этом см.. Moravcsik . Byzantinoturcica. P. 419; Strat. P. 27.
[255] Полное наименование издания приведено в примеч. 1 на с. 21.
[256] Характерно, что в рецензии Ю. А. Кулаковского на издание М. А. Цыбышева (см. примеч. 7 на с. 7) разбор ошибок, сделанных переводчиком, занимает около 17 страниц. Окончательная оценка перевода, несмотря на общий доброжелательный тон рецензии, фактически является отрицательной.