1. Я являюсь, государь, помочь другу, которому нанесена обида и которому препятствуют получить тот пост, который по справедливости он должен был бы получить вперед многих сочленов, являюсь потому, что чту права дружбы, а вместе с тем опасаюсь, как бы молчание мое ты не осудил. Ты бы стал тогда соображать, каков же мой образ действий в отношении к прочим людям, если я пренебрег интересами такого человека. 2. Знаю сам и всякому другому ясно, что один я, доживший до старости в занятиях с молодежью, не ровня коллегии, которая возмущается, если ее не станут ставить выше всякого внушения, но я боялся бы, как бы, ратуя за справедливость, не потерпеть неудачи пред авторитетом совета и как бы численный перевес не решил успеха дела, если бы выслушать мои слова и решить, на чьей стороне право, предстояло другому государю. Но в виду того, что сегодня даст приговор тот, кто снискал благосклонность богов своим почитанием истины и тем, что, отстраняя в судебном деле все прочие мотивы, направляет внимание на одну только эту цель, питаю сильную надежду, что судья не изменит себе и ныне и, если уличить коллегию в несправедливости, не поколеблется заявить прямо, что она неправа.
3. Дабы тебе убедиться, что были основания у меня завести дружбу с Фалассием и что у противников наших нет сколько либо разумного повода в их поступку, начну несколько издали.
Любовь к красноречию овладела мною, государь, с первых шагов и, после того как я провел немало времени в школе, я склоняюсь на предложение знаменитых тогдашних учителей приобщить меня к существу знания, пренебрегши при этом даже всеми остальными своими интересами до того, что лишился и отцовского имения [1]. Когда речи моего сочинения признаны были далеко не плохими, я со страстью отдался занятиям, при чем хранителем моих работ был Максим [2]. Когда он скончался и занятия мои красноречием требовали заместителя ему, судьба посылаешь мне [3] этого самого Фалассия, с которым неправо поступает сенат [4], Он оказался во всех отношениях гораздо лучше предшественника и по рачительности своего наблюдения, и по любви к красноречию и по благосклонности ко мне, и сверх того по воздержности своей в потребностях желудка и полового инстинкта. Вознаграждением ему за то служила жизнь в этом звании, то, что весь город наш знает, что он отдается этим занятиям. Что касается работы за деньги, он о том и не просишь, и не желаешь того, его потребностям удовлетворяет клочок земли. А многих не останавливают никакие размеры богатства, между тем как ему приходится делать на эти речи большее расходы, нередко обзаводясь копиями с них. Расход этот нужен на многое. 5. Но бывший мне, как я сказал, даром судьбы и рассеявший опасения, вызванные смертью Максима, Фалассий навлек на себя неприязнь людей, завидующих благополучию ближнего, тем, что пытался избавить мою жизнь от неприятностей. И в сообщениях своих друг другу распространяли они сплетни, и оговаривали меня у более легковерных ив наместников, и явно было, что готовы были, если окажутся в состоянии, повредить ему и делом, то и другое несправедливо. Тушь то некто из людей, считавшихся рассудительными, внушает мне мысль, чтобы он сделался членом сената и этим путем обезоружил клеветников [5]. Ведь нам приходилось бояться не обоснованная обвинения, а того, что некоторым легко чернить других, против кого нельзя пустить в ход такового. Фалассий прибегает к закону по этому предмету, согласно коему, получив указ за твоею подписью, посылает его в сенат, дабы со стороны последнего последовало его исполнение. Но тут Оптат [6] тотчас вскочил с места и, поднимая руку к небу, завопил: «Земля и Солнце, Фалассий член нашего совета!»
7, Но что ж в том возмутительного, Оптат? Мать у него свободная гражданка, свободный гражданин и отец, воспитание его прошло не в богатстве, однако согласно положению его в обществе. Сейчас есть у него, по воле богов, и состояние, которое он не убавил игрою в кости, попойками и непотребством, но постоянно благодетельствовал друзьям и поддерживал земледельцев, и веруя в то, что боги существуют и взирают на земные дела, проводил жизнь так, как естественно вести ее человеку таких убеждений. Отказавшись от брака и всякой плотской любви, он сына своего видит во мне, старике, а что касается удовольствий от прочих связей, признает более приятным не испытывать их [7], 8. Кони же, колесницы, сцена, возницы и все такие удовольствия им отвергнуты. Правда, никого из любителей их он не порицает, но для себя считает подобающими другие интересы. Никто никогда не видал его в споре из за серебра и золота, не видал, что бы он приставал с ножом к горлу к банкирам. или ловил спасающихся от него должников, или подвергал побоям их слуг, даже при обидах с их стороны. 9. Со стороны обучаемой молодежи он заел у жил величайшее уважение, не менее, чем со стороны тех, кто выступают с речами в судах. С уважением относится к нему и наш сенат, а также те из правителей, которые стараются снискать по-чет своей служебной деятельностью. Нет отца, который не был бы на столько уверен в достоинствах этого человека, чтобы не желать для своих детей лучше быть учениками Фалассия, чем самого родителя. Наконец, что его зовут философом [8], об этом нетрудно справиться тебе, государь, а за какую деятельность можно приобрести это прозвание, ты знаешь отлично.
10. Такого именно человека не то, что не следовало отстранять, когда он сам желает вступить в составь коллегии, но ввести его в нее и помимо его желания и считать, что скорее он сам дарить тем, чем получает, сам оказывает честь, чем получает почетное положение сам возвышает значение своих сочленов, чем получает повышение. Подумай, в самом деле, государь, каков бы был синклит. разумею не в финансовом отношении, а в моральном [9], если бы все походили на него? Ведь и Спарта, мы знаем, пользовалась почетом со стороны городов, славных богатством, хотя сама она, послушная богу, была скудна в общественном быту. Итак я согласен, что в сенате все были состоятельнее Фалассия, но отрицаю, чтобы кто либо был честнее его.
11. Вот какого человека отстранил Оптат. А сам он кто? Кого лучше? Кого не хуже? Что хорошего может сказать в свою пользу? Он, который в пору первоначальная обучения, сбежав из отвращения к нему в заросль терновника, залег там, и его не искали, так как родители были благодарны богам, его изгнавшими. Нянька же оплакивала его, но оплакивала и то, что родные отец и мать не оплакивали сына. Они отпустили с пустыми руками и того поселянина, который напал на его след, поднял и принес, так как считали, что, вернув пропавшее несчастье их, он сделал поступок им ненавистный 12. Далее, замечая, как, любят его старшая брата вследствие ревности его ко всякому нравственному долгу и как за него воссылаются молитвы богам, он, будучи еще мальчиком, дерзнул вступить в переговоры с чародеями и просить их о смерти брата, заявляя, что самая смерть эта обеспечит им вознаграждение, при невозможности дать, подкрепляя просьбу обещанием дать потом. Будучи уличен в таких кознях, он был отпущен, благодаря заступничеству того, на кого он злоумышлял и кто по благородству своей натуры оказывал ему эту милость. Но немного позже, так часто играет судьба, умерли и тот, кто спас человека, желавшего его убить, и родители. 13. А этот, похоронив родителей, о которых не пролил ни слезинки, и став хозяином имущества, от образования отстал, зажил в обществе послед-них негодяев, усвоил себе в этой компании полную бесцеремонность в столкновениях своих с людьми старшими по возрасту, совестливыми и считавшими стыдом для себя затевать ссоры с ним, ничтожеством, который не останавливался ни перед каким площадным поступком, грубой бранью и неприличием всякого рода, чистым смутьяном. Запасшись на бесчинство такими средствами, и покорив себе чернь, он становится грозою всех в своих дерзостях Но хотя следовало бы его давно изгнать, он запирает двери для людей лучших, чем он, кичась своей влиятельностью, в то время как следовало бы хвастаться глубиной своего нравственного падения.
14. Скажут, он высоко оценен был, Зевс свидетель, у египтян. Они чтут месяц его правления. Нет, погребают, и с корнем вырывают, и числят пору его управления в числе дней неблагополучных. Море стольких бедствий заполонило тогда Египет, по их словам, при чем притеснители были сильны, жертвы насилия оставались беззащитны, жизнь площади замерла [10], народ лишен был всякого попечения, красноречие покинуло страну. 15. Как же могло быть иначе после такого насилия, учиненного над Птолемеем? Отторгнув его от самых статуй богов, на глазах коих он проводил свою жизнь в молитвах, возлияниях, жертвах, чтении книг [11], а он был уже старик и время было свидетелем этой его примерной жизни, Оптат, не смотря на это, забрал из святилища, поставил вместо того пред судом, подвесил, исполосовал ему бока тяжкими ударами палачей, добиваясь с его стороны признания в несуществующих проступках, чуть не упиваясь кровью его, без внимания даже к его сединам. А между тем за трапезой в иной компании, не в школе, ведь школы он не прошел, он, быть может, слыхал, какой прием Ахилл оказал Приаму, который для него был отцом человека, убившего его закадычного друга. Он же издевался над Птоломеем из за самой старости его, сердясь на то, что философ не был клеветником. 16. Этот поступок, государь, вызвал общее возмущение за попранные законы, а для тех, чьей профессией являются литературные занятия, путем коих можно достичь божественной философии, бегство за египетские горы, так как не ускользнуть от гнева этого человека тому, кто будет схвачен по сю сторону их. Так те, которые передают младшему поколению учения, какие делают людей блаженными и приобщают их к божеству, чем Александрия выделяется среди всех прочих городов, уходили в сознании своего позора, видя пример перед глазами, а юноши тосковали по руководителям.
17. Между тем, если бы даже, в прочих отношениях способствовав развитию города, он нанес ему ущерб только в этом, он подлежал бы самому строгому возмездию пред тобою и им; на самом деле он натворил беды во всем. Поэтому власть сменило для него содержание под стражей, с запрещением свободы выхода по собственному желанию и зависимостью в этом от тех, кому поручено было его стеречь, с возможностью только по их воле ходить и сидеть на месте, есть или нет, спать или бодрствовать. Это я и видел сам, и, насколько мог, облегчал ему положение своими просьбами к его конвойным, не потому, чтобы считал это должным, но мною почему то быстро овладевает жалость.
18. Явившись за тем в великий город и общим голосом признаваемый достойным смерти и за то, что сам делал, и за свои мошенничества против других, он все же нашел достаточно защитников в лице людей враждебных Клеарху и знавших, что последний желает погубить Оптата [12].
19. В то время, как все ожидали, что. ускользнув из под меча, уже занесенная над головою, он запрется дома, будет вести себя тихо и превратить свои дерзости против лучших людей, он стал еще нестерпимее вследствие того самого, что сверх чаяния спасся. Он стал величаться облаиванием первых лиц в составе сената, воображая, что приобретет тем известность, за неимением к тому действительного основания, подобно тому, как того достиг Ферсит под Троей.
20. На чем же я настаиваю? На том, что следовало бы освободить от него сенат, а не делать его рабом ему. Недоумеваю, в самом деле, как бы иначе можно было бы назвать то, что сейчас происходить. Когда в сенате становится законом то, что угодно этому человеку, то разве это не так? Теперь, будучи самым жалким человеком он и хочет быть заправилой в сенате, и утверждает, что это так, есть потворщики ему в этом, а он и страх наводить, и грозить, и бранить, и потрясает, вместо Горгоны, готовым выскочить глазом перед более робкими людьми.
21. Он упомянул и о каких то мечах и с ними связал звание, в виду которого добивался исключения Фалассия. Но последний никогда не делал мечей, и не учился этому ремеслу, и не обладал им, не владел им даже и отец его. А были у него опытные в этом ремесле рабы, как у Демосфена, отца Демосфена. Однако нисколько не помешало Демосфену, сыну Демосфена, то обстоятельство, что у них были такие рабы — ремесленники, ни стоять во главе греческой политической жизни, ни защищать города, ни выступать против и могущества, и удачи Филиппа, ни быть виновником для города пользования венками и провозглашением. Я мог бы назвать не только некоторых хозяев рабов — ремесленников ив числа афинян, но и самих ремесленников, которые достигли политическая значения.
22. Но если угодно, оставим афинский народ и пникс, и кафедру, и Солона, и займемся настоящими Разве решится кто-нибудь сказать, что весь синедрион — знать в четвертой степени и даже числить у себя более отдаленных предков, занимавших высшие должности, выступавших на дипломатическом поприще, отправлявших литургии и прошедших все те ступени общественного служения, которые способны привести к известности? Пусть убедит Оптат сенат устроить такую проверку. Но это ему не удастся. Основою сената является и то обстоятельство, что всякий, вступающий в его составь, приносить дары тому, кто его формирует [13], и никогда не бывало, чтобы в числе вновь входящих членов не было и такого элемента. Я это вполне одобряю, часто он лучше того, другого.
23, Если же требуется, чтобы я назвал некоторых и по имени, о нынешних членах сената, пожалуй, лучше поведать кому-нибудь другому, эти сведения, думаю, доступны тому, кто там присутствует, а памятью о прежних полна земля и море, и я упомяну прославленные имена, о которых разузнавать никому не приходится, так как они ему знакомы. Критянин Тихамен, надсмотрщик за работами, был сыном кузнеца. Однако кто не знает, какую роль играл Тихамен в сенате? Уроженец того же острова Аблабий [14], сперва служитель при лицах из судебного персонала правителя Крита, выехал оттуда и, совершая плавание по морю с целью зашибить копейку [15], молился морским богам. Явившись же в столицу, овладел расположением царя и когда вступал в сенат, являлся словно бог в среде людей. 24. А Филипп? [16] Α Датиан? [17] Разве отец первого не был колбасником, а Датиана не стерег одежду носителей бань? А какого звания был Тавр? [18] Ельпидий? [19] Домициан, погибший незаслуженно, будучи связан. влачим на веревках, и он, сын отца, жившего ремеслом? [20] Был в составе сената и некто Дульциций [21], золото любивший не меньше Мидаса, а сребролюбцев называвший несчастными, этот, оставив своего отца в шерстомойнях, а он был одним из лучших валяльщиков во Фригии, побывав членом сената, был потом правителем Финикии, правил и Ионией, и никто, поднявшись с места, не сказал: «Геракл, валяльня вступает к нам в сенат, разве не лучше тогда сенату быть упраздненным?»
25. Всем этим, кого я перечислил, открыло двери сената не иное что, как искусство стенографии [22]. Α у Фалассия есть и оно, но вместе с тем он некоторым образом вкусил образования в общении со мною. И вот из тех, кто публично выступают с речами, многие слышали, что другие [23] выражали желание получить одобрение этого человека, как лица, умеющего различить лучшую и худшую внешность речей. Печальник о сенате ни чуточки не следует их примеру. Вступи же с этим недостойным места в сенате лицом в спор, требующий словесного искусства. Так ты придешь к сознанию, каков ты и какого человека унижал, так как и те немногие победы, которые достаются тебе в сенате, ты одерживаешь криком, шумом и теми приемами, которые ты усвоил в притонах игроков в кости. 26. А сам этот человек какого происхождения? Уж не происходить ли он от основателей Рима или от тех, что дали законы, или приобрели себе подданных, или приобретенную власть охранили? Нет, Зевсом клянусь! Но был некто Оптат, учитель грамоте, который учил ей и сына Лицинния [24] за пару хлебов и ту прочую пищу, какую в ним прибавляют. Как-то раз, проезжая Пафлагонию, он останавливается у одного шинкаря, растившего красавицу-дочь, которая и замешивала вино. Так как красота её произвела на него впечатление, он просил её руки и, склонил ее к согласию, женился на ней. Пока сам Лицинний царствовал, ничего своей женитьбой он не выгадал, но когда власть его перешла к преемнику, муж своей жены тотчас стал и важным, и заметным, и богатым человеком, и консулом [25]. Из за него публике в театре стоило бы, получив крылья, летать вместе с птицами [26]. 27. У жены же его было два брата, достойных человека, нужно сказать правду, а от отца того сословия, как я упомянул. Выселившись со своей родины, они спешат принять участие в перемене общественная положения своего шурина. Так и случилось, при чем никто не ставил им в укор отца и шинок. Ведь они были добропорядочными, скромными людьми, которые в своем благополучии знали себе место. Этот человек, сын одного из них, не пожелал быть сыном своего отца, но вместо скромная оказался собакой [27]. Было бы однако, гораздо лучше, если бы он дал повод многим говорить, что он настоящей сын его.
28. Чтобы ты понял, как это произошло, и чтобы он не кичился тем. что является защитником сената, раз-скажу немного и о нем.
Есть некто Сабиниан, сводник красивых юношей, переменивший на это свои занятия вследствие старости, а пока был безбородым, сам нуждавшейся в услугах сводников. Послужив в этом многим во многих городах, ни для кого он столько не потрудился, сколько для этого Оптата, делая несчастными отцов, несчастными и детей, несчастными и матерей. 29. Вот это занятие заставило его проезжать и через наш город и, дерзнув проникнуть в толпу учеников, он был замечен в то время, как, пытаясь совратить некоторых, отводил их в сторону и беседовал с ними у одной колонны, дозволяя себе при этом и не-сколько вольное обращение, был удален, с внушением, что следует вести себя скромно, а если не может, отправляться на свою охоту к другим. Но не было недостатка и у нас в лицах, готовых разделить наше негодование. Явившись в Оптату, он, хотя никакому серьезному оскорблению не подвергся, преувеличивая в своем рассказе то, что произошло, вызывает у того, кто нуждался в его ремесле, ненависть в особенности к этому Фалассию, через посредство коего я сделал ему внушение в защиту юношей. Все время искал он, каким образом отделаться от этого человека и, улучив удобный момент, он его отстранил, отплачивая тому за упомянутые славные услуги и вместе с тем располагая его к большему рвению в дальнейшем/ так как теперь он знал, что усердие его не останется без благодарности.
30. Что это так, тому я представлю свидетелей, каким ты не можешь не поверить, одних того, что предшествовало оскорблению, других тех слов, что были сказаны вслед за ним, одних предвидевших, что должно было произойти, других знающих, сколько удовольствия доставил ему его поступок. Какой Гектор, убивший Патрокла, или какой Ахилл, убивший Гектора, возомнил о себе столько, как этот сводник, которого избыток радости увлек до признания в том, о чем следовало бы молчать. Смеясь, подпрыгивая, обнимая наиболее близких друзей своих и целуя их, он восклицал: «Мое дело! То, что сделано благодаря моему вмешательству, по справедливости должно считаться и называться моим делом». 31. За что же сенат может быть признателен ему, если поступок Оптата против нас вызван был иным побуждением? Ведь и Патрокл не мог быть благодарен за их плач пленницам, которые так поступали под влиянием собственных несчастий? Если бы в самом деле Оптат сколько-нибудь ценил сенат, он проявил бы то, вычеркнув из списка Сабиниана. Для сената один такой человек больше приносить стыда, чем все те, которые по-сирийски кричать, кому угодно починить у себя что-либо из деревянной посуды.
32. «Я, говорит он, собака сената». Почему же не тех кусаешь, кого должно? Таковыми были бы порочные люди. Видов же пороков множество. Но никто не причислить к ним обладание умеющими выделывать мечи рабами, трудом коих можно и поддерживать свою жизнь, и увеличивать свое состояние.
33. Вот мой ответ Оптату. А Прокла я желал бы хвалить и теперь, но после того как он крупно и крепко изобидел Фалассия и меня, даже если бы и очень желал, не мог бы не высказать, что он неправ. Заседая в качестве судьи, когда следовало решать процессы не по крику, шуму и стычке некоторых, но по правде, он с первых шагов уклонился в ту сторону, и судья, стал в ряды обидчиков, не пожелав слушать законов, которые сажают того, кому предстоит вынести приговор, судьею равно беспристрастным для обеих сторон. 34. Оптат заявил, что Фалассия не должно включать в список и присоедини ль к этому поношения. Выжди речи тех, кто станет защищать его, а лучше сам выступи таким защитником, требуя того, что дает силу обвинениям, доказательству Не хочешь ни того, ни другого, молчи. В действительности, он вошел в составь свидетелей и, что еще возмутительнее, своими заявлениями превзошел Оптата. Тот, кроме мечей, ничего не сказал, а этот сообщил, что Фалассий повинен смерти, и что в третье свое правление потратил немало рвения к тому, чтобы его арестовать и казнить, и скорбел, когда тот спасся бегством.
35. Но какое место и какое время тому свидетелем, Прокл? Какая провинция? Какой город? Какой дом? Какой взрослый человек? Какой ребенок? Какой старик? Какая женщина? Какой раб? Какой свободный гражданин? Однако наказанию должен был бы предшествовать обвинительный акт? Такого не было бы в свою очередь, если бы не было того, кто донес. Где же этот акт? Кто его подал? Страх чего вызвал бегство? Какой обвинитель внушил страх? Какой несчастный случай вызвал обвинение? Кто кого оплакивал по этому поводу? Кому и в чем был причинен урон? В ожидании какого злодейства и кто привлек в суд Фалассия? Его молчание, государь, служит признанием, что пустое хвастовство слова обвинителя: «С трудом ускользнул он от моего рвения». Ведь он воображаете, что ему пристали слова Ахилла. Какого рвения, когда, где проявленного? Разве обвиняемый не был все время, день и ночь, в моем обществе? Не был на лицо во время моих речей, перед ними, по прекращены их? Разве тот, кто любил мои речи и желал получить иметь их, не к нему являлся, не с ним говорил, не ему был признателен, когда приобретал, не на него досадовал, когда получить пе удавалось? А самое главное: не раз он сопутствовал мне, когда я отправлялся к тебе, и когда я проходил в твое помещение, усаживался у решетки, и она одна нас разделяла. А ты, у которого столько докладчиков о всяком деле, что они топчут друг друга, зная, где сидел Фалассий, ни гнева не проявлял, ни налагал на него руку, но даже не грозил потом сделать то, чего сейчас не сделал.
37. Далее, после этого, ты был здесь и хворал, а Фалассий проживал в Самосатах, в поместье, обладание коим доставил ему добродетельный нрав его. После того, как он там все, как следует, уладил, он снова явился сюда, пока ты продолжал еще хворать, и ни он не проявил какой-либо подозрительности, ни ты ни в чем не подозревал его. Меня тогда, человека, жившего в обществе лукавого чародея, ты превозносил почестями, больше каких и не бывало, и ни перед кем не выражал ты ни малейшего ему порицания. Как же после этого заявляешь ты, будто он ускользнул от тебя, когда он был в том же самом городе, у твоих дверей, вблизи твоей колесницы? Да ведь и я не мог же не знать, каковы твои намерения, когда люди, пользовавшееся твоим доверием, и со мной были в дружбе, и Фалассий, узнав о них, убрался бы по добру поздорову. Если же, оказывается, он вовсе и не выезжал, и не скрывался, ты своим поступком оскорблял его.
38. «Я боялся, говорит он, чтобы не показалось, будто я принадлежу к тем, кто противодействует сенату и пренебрегает его достоинством». О том, что нет никакого дела до сената, как бы сильно он пе гневался, ему, который недоволен, что живет пе в обществе богов, не стану говорить. Но очень хотелось бы знать мне, государь, предъявил ли бы против него сенат какое-либо обвинение, если бы он смолчал? Какая надобность была ему говорить то, что он в действительности сказал? Кто бы не предположил, что он не знает этого человека? Что мешало ему это самое заявить, что он его не знает? Кто бы уличил его, если бы он это сказал? 39. Насколько было бы достойнее, если б он заставил замолчать Оптата, устранив клеветы указанием на дружбу Фалассия со мною! Если даже и сильно желал Прокл проявить, что он с Оптатом за одно в деле Фалассия, ему следовало сказать то же самое и на мечах остановиться. И в этом случае он оскорблял бы его своею неправдою, однако все же не в той степени, как теперь. Оскорбляя же его, оп задевал и меня, который высоко ценю Фалассия. 40. Какого человека возводишь ты, государь, на пост правителя, непричастного ни той, ни другой [28] образованности, не умеющего, взамен речей и на законы сослаться? А этого знания нет у него, достигшего зрелого возраста среди удовольствий, роскоши, пьянства, не быв в состоянии придти к убеждению, что неправильная речь [29] зло.
41. И это не было столь возмутительным, если бы, обижая язык, он чтил бы право в прочем. Но какая зараза унесла у финикийцев столько народу, сколько он? Какой заразы не оказался он грознее для Палестины? А власть над несколькими провинциями [30], каких войн не была тяжелее? О, сколько крови окрасило землю. Сколько мечей рассекло шеи! Сколько могил прибавилось к прежним! Эти бичевания, доводящие до смерти, да и тут [31] не прекращаются! Бичевания, на которые солнце взирало в течении всего долгого дня! Эти ссылки, заключения в тюрьму! Эти муки, одни наступившие, другие ожидаемый, одни изводящие, другие пугающие! Это бесчестите образованию, почет невежеству! Неправые угождения! Города, без всякой нужды перестраиваемые! Эти убытки, причиняемые разрушением, убытки от новых построек! 42. «Ни единый человек не смог бы, по выражению Демосфена, обнять всю массу зла, причиненного этим человеком во время отправления им должностей». Вот почему приходилось видеть, как с отставкою его ликовали люди, от него избавившиеся, а при вступлении его на должность горевали те, коим предстояло принять его. Вот довод, коим подкрепляют свое положение люди, утверждающие, что богов нет: «Если бы, говорят они, они существовали, они бы и пеклись о земле, а при их попечении о земле, этот человек не был бы правителем». Когда он чего от тебя не получит, он сам себе предоставляешь это, желая больше власти, чем та, какая принадлежишь наместникам. То отлично знает Финикия и она засвидетельствовала бы это, если бы получила поручителем за будущее бога.
43. Пусть правишь он, если то угодно тебе, но пусть понесешь наказание за ту обиду, какую он нанес Фалассию, нанес и мне, унижая ту почесть, какую он оказал мне постановкою моего портрета [32], показывая, что она иное значила, чем то, что он говорил. В этом позднейшем его поступке видно, какова цена первому. Если б постановку портрета, действительно, вызвало почитание, он сдержал бы Оптата, но так как для портрета этой причины не было, то за обидой со стороны Оптата последовала другая, гораздо более сильная. 44. Но и помимо ложного показания в сенате, оцениваемый и сам по себе, портрет не может доставить какой-нибудь чести. Он поставил его, но раньше поставил другие, других лиц, чьих, может быть, иной кто и не поставил бы. Если бы даже он сначала заказал мой, а после перешел к другим, и тогда бы честь с его стороны была бы не велика. Но какая же честь в том, что после них он дошел и до меня? Но пускай доска π краски честь [33]. Разве не больше значения в слове, что разносится повсюду? Итак, получив благодарность, пусть и ответит за неправду. Меня удовлетворить, если ты признаешь человека обидчиком.
45. Есть кого обвинить мне и третьего, государь, сына Гезона, богатого после Аркадии и бедности в Аркадии, доведшая свое состояние до таких размеров, что ему можно строить хоть золотые дома на перебой с каменными, да и на те он так щедр в расходах, что дело представляется сущим безумием. Так вот этот человек, которая я попусту осыпал всякими почестями, даже в том, в чем он мог бы, если бы пожелал, мне оказать услугу, не сделал этого, и сам оказался в числе притеснителей, за-явив о тех, кто могли бы выступить свидетелями, что они подлежать ответственности перед сенатом. Действительно, он приказал их представить и подвергнуть наказанию. 46· Из них один по какому то делу уже отбыл на ту сторону и находился в Халкидоне, другой находился в порте, намереваясь, тоже по какому то делу, совершить тот же путь. Третий, оказавшийся дома, хоть подвергся грозным минам сенаторов, но откровенно и правдиво заявил, что свидетельствуя об отличных качествах человека, близкого такому то, — он назвал меня, — он говорит по справедливости. Считай, государь, что эта речь — общий голос и отсутствовавших. Итак трое говорят: «Сын Гезона, мы свидетельствуем, что Фалассий человек добропорядочный, так как видим, что он за место сына у мужа, который избегаете людей безнравственных». 47. Что же сделает этих свидетелей достойными наказания? Если я сам негоден, у свидетелей нет основания, если я не таков, оно у них сильно. Они могли бы привести и более надежные доказательства, и поделив между собою похвалы, могли бы каждый долго рассуждать: такое обилие данных к доброму слову о нем содержит жизнь Фалассия. Что меня касается, я желал бы, чтобы сын Гезона не отпускал того свидетеля, которого задержал, но вернул тех, что уехали, и не ту милость оказал мне, а эту, вызвал бы и Фалассия в очной ставке, подверг бы его допросу и, в случае, если бы он оказался достойным человеком, внес бы его в список, в случае же улик против него в порочности наказал бы, как за преступление, за его желание войти в составь совета. Как дело обстоит на самом деле, возбудив непроверенные поношения они поступили по желанию моих завистников, при чем одно сказано, другое на вид не поставлено.
48. Далее, твое, государь, усердие направлено на то, чтобы сделать сенат многолюдным [34], а эти господа не замечают, что препятствуют этому. Ведь тех, которые охотно вступили бы в составь сената, отвращает опасение такого же приема. Невозможная вещь человеку не иметь врага, a раз они предвидят, что встретят нечто подобное со стороны недругов, они не подвергнуть себя суду противников, а останутся в том положении, как теперь. Между тем Фалассий, раньше, чем получить место в сенате, добровольно отправлял повинности и спешил затрачивать свои средства, не в пример прочим. От чего уклониться те, мы видим, стараются всеми хитростями, к тому этот стремился, как можно было заметить, с великим рвением. Так увлекало его горячее желание вступить в сенат, и он не хотел выгод от своих пожертвований. 49. Но Оптат, о Зевс Советный, вот какой устроил прием его поклоннику. Это он-то, который непременно был бы заклан, если бы бог провещал во время какого либо народного бедствия принести в жертву последнего негодяя, так как и тогда, если бы предстояло почтить верх порока, он был бы увенчан. Он являет важный, признак своей нелюбви к городу в своей ненависти к своей жене. Ненавидит он ее, ненавидимый ею, ненавидит, оскорбляя Гименея распущенностью, благодаря приданому располагая богатством, и пользуясь против неё ею принесенными ему средствами. 50. Два у неё источника рыданий, девицы и юноши [35], из-за коих он не был отцом многих детей. При виде её, лежащей на земле в великой печали по умирающим детям, как успокоил он ее и поднял с земли? Не звуками увещательных речей, куда там! Не напоминанием о благоразумии, не угрозами наложить на себя руки, если не прекратить она свои рыдания. Нет, заострив меч, он бросился на нее, а ее страх поставил на ноги. Тот, кто так устраивает свою домашнюю жизнь, станет ли, по твоему, для сената виновником какого-либо благополучия? Я бы сказал, что кожевник, как внушает Гомер, живущий дружно с женою, больше причастен добродетели и достоин быть членом сената, чем подобная напасть.
51. Как же, скажет иной, из за трех, поднявших свой голос, ты порицаешь целый совет? А потому, что> одни подняли голос, а другие промолчали, одни изрекли хулу, другие не противоречили, одни оклеветали, другие не возмутились тем, одни напали, другие бездействовали, одни выгнали, другие не оказали отпора, одни поступили как враги, другие не выступили как защитники. Так дело трех, вследствие молчания [36] стало общим делом всех. 52. Ведь и во время пожаров тот, кто, при возможности к тому, не желает тушить, сжигает, и кто, имея возможность выхватить ребенка у собаки, пе делает того, отдает его ей, и город, который в состоянии послать выручку городу, угрожаемому врагами, вместе с ними порабощает его, если не посылает её. А врач, предоставивший болезни овладеть недужным, разве может избежать, Зевсом клянусь, обвинения? Вообще у кого есть силы на то, чтобы воспрепятствовать какому-нибудь бедствию, если эти силы бездействуют и попускают, чтобы оно губило, не оказывая ему отпора, являются соучастниками его виновников. Я по крайней мере тех аргоссцев, что сидели в бездействии в то время, как персидский царь брал Афины и разрушал их до основания, не исключаю из числа их разрушителей. Зачем же они не последовали примеру лакедемонян?
53. Итак естественно, государь, мы считаем, что оскорблены всеми, и, если кто правильно взглянет на дело, найдет в этом и честь, и обвинение. Ведь самым нашим огорчением мы показываем, насколько ценим сенат. Если б я его не уважал, полагаю, помянув Гиппоклида [37], ничего не сказал бы из того, что ты выслушал сейчас.
54. Утешь же, государь, оскорбленная, дело к которому ты ревностен и которое тебе в привычку, благодаря чему ты немало рыданий превратил в восторги, и заяви сенату, что было бы достойнее с его стороны не так отнестись к этому делу, а более правильно, справедливо и благоразумно, и так, чтобы не подвергать бесчестию поклонника сената. Они, может быть, исправят свой образ действий, а ты, государь, с уверенностью пользуйся его природными дарованиями для правительственных должностей, захочешь ли поручить ему одну или несколько провинций. Ты найдешь его и в низшей, и в высшей должности таким, что станешь считать государство в убытке за прошлое время.

---

[1] Срв. Стр. 22.
[2] Это Максим —секретарь Либания, потому хранитель его речей. см. об этой φυλαϰὴ τῶν δειϰνυμενων Sievers, S. 28, срв. о Фалассии ер. 842 φυλαϰὴ γιγνόμενος τοῖς ὑπ᾿ἐμοῖ συντιϑεμένοις λόγοις, ер. 845 Θαλάσσιος, ῷ βίος σεσῶοϑαι τούς ἡμετέϱους λόγους. Seeck называет этого Максима (у него ХIII-ый, S. 211) книготорговцем. Максим упоминается как таковой, в конце 1327-го письма, Seeck’ом, S. 427, относимого к 364-му году.
[3] Срв характерное для взгляда Либания на господство в людском мире этой силы название его автобиографии βίος ἠ πεϱὶ τῆς ἑαυτόῦ τύχης.
[4] С этими хлопотами Либания о Фалассии связан ряд его писем в их сборнике: ерр. 840—848. 850. 855. 856. 858. 862. 979. К нему адресовано Либанием ер. 870 (в 951. 977. 1023 упомянут Фалассий). Срв. еще orat. LIV § 66, vol. IV pg. 99, 7, orat. XL § 22 под «философом» разумеется он же (cf. XLII § 9).
[5] Очень близко к этому месту речи начало ер. 844.
[6] Срв. письма за Фалассия, фр. 841, К Оптату, очевидно, по поводу этого самого выступления его в константинопольском сенате: «Если тебя ж было в чем обвинить, то не следовало подвергать такой каре». В 844-ом письме К Евсевию, очевидно, Оптат имеется в виду в словах: некто из лиц влиятельных в сенате».
[7] Срв. ер. 845: «человек, воздержный в удовольствиях».
[8] Срв. к этому orat. XL (ad Eumolpium, § 22, vol. III, pg. 289, 11 Ep. 848: «прекрасный человек, которого за добродетель зовут у нас философом».
[9] Срв. рекомендацию Фалассия ер. 842: «сын прямодушного человека, унаследовавший его правила нравственности, гонимый за это в нашем городе»; ер. 845, в начале.
[10] ἀπήνϑηϰε. Глаголы ἀνϑῶ, ἀπανϑῶ наиболее излюбленные фигуральные выражения у Либания, срв. стр. 16.
[11] О священных Книгах в языческом культе см. фр. 630.
[12] Префектура Оптата в Егитпте относится к 384-ому году, Const. Sirm. 3; Seeck, S. 226. Клеарх (Ι-ый Seeck'а, S. 108—109) был в это время в Константинополе praefectus urbis и consul ordinarius. С этим последним Либаний вел деятельную переписку.
[13] Разумеется aurum oblaticiam и другие дары сенаторов императору, срв. Schiller, Gesch. d. römischen Kaiserzeit, II Bd., S. 40.
[14] Eunap. vit. soph. 23, 19 sq. Zos. II 40. Amm. XX 11, 3.
[15] Eanap. p. 25, 13.
[16] Zosim. II 46.
[17] Amm. XVII 5, 1.
[18] Amm. Marc. XXII 3, 4 бывший префект претория Тавр. Zosim. III 10, 4, консул при Констанции.
[19] Об Ельпидии см. Филосторгий, hist. eccl. VII 10, за участие в тирании Прокопия осужден был и умер в тюрьме при Валенте (cf. Tneodoret. III 12, 3).
[20] О Домициане. orat. XLVI (c. Florent, § 30), vol. III pg. 394, 4. Amm, XIV 7. 9 et 16. XV 3. 1. Zonar. XIII 9, pg. 46 Büttner-Wubst.
[21] Aelius Claudius Dulcitius, проконсул Азии при Констанции II, Юлиане и еще в первые годы Иовиана, Seeck, S. 125. Amm. XXVII 8, 10. XXVIII 3, 6. Письма к нему Либания. ер. 1217,363-го г., и ер. 281, 361-го г., (S. 410. 377).
[22] Срв. or. XXXI § 28, vol. III р. 138, 10 τὸ γϱάφειν εἰς τάχος.^
[23] Вместо πολλοὶ πολλοὺς ἤσϑοντο Reiske читает: πολλοίς ᾐσϑόμην. «Я слышал, что многие.
[24] Лицинниана cf. Zos. II 20. Aurel. Vict., epit. 41, 4. Hieron. Chron. ab Abr. 2342.
[25] L. Ranius Acontias Optatus (а. 334) cf. Zos. II 40.
[26] Cf. Arph. A v., v 785 sqq
[27] Срв. ер. 1427 ϰύνα μιμούμενος πολεμοῦντα λύϰοις.
[28] Т. е., греческой и латинской. Walden, The universities of ancient Greece, pg. 120.
[29] σολοιϰίζω cf. epp. 420 πεϱὶ τῶν οὐϰ ἔστιν ὅτε οὐ σολοιϰισάντων ποιεῖται οπουδήν, 1035 ὅτι μου μεμνημένος ἐσολοίϰισε ϰαὶ μέσος ἐγενόμην οὐδὲν ἀδιϰῶν βαϱβαϱίας.
[30] Прокл был правителем разных провинций cf. ер. 857. Zos IV 45 Cod. Theod. IV, 4, 2; XIV 17, 60. CJG 8612. Seeck, S 248.
[31] Так при чтении Förster'а: om. νῦν. При чтении Reiske: «До сих пор не прекращающаяся».
[32] Срв. orat. XXXII § 10, vol. III pg 153, 18: «Тем, кто посещал его во время болезни, можно было видеть мой портрет. висящий над его ложем, и он гордился своим почитанием» Либаний описывает приобретенный им портрет чтимого им ритора Аристида, ер. 1551: «Сижу перед портретом его, читая что-либо из его сочинений».
[33] Отсюда видно, что дело идет о портрете (Seeck S 249), а не о статуе (Sievers, S. 157).
[34] Срв. к этому особую речь Либания к Феодосию, orat. XLIX, «В защиту сенатов». Как и тесно связанная с этой речь XLVIII К (Антиохийскому) сенату, речь написана около того же времени, 338 г. (Förster, vol. III pg. 425 cf. pg. 305), что и переводимая нами. См. еще стр. 121, 1.
[35] См. стр. 153, 3.
[36] Срв. к этому речь Либания or. XXXV (F—XXX III R) Ad dicere nolentes.
[37] Разумеется связанная с эпизодом сватовства за Агаристу. Herodot. VI 129, пословица, точно приводимая Либанием ер. 1224: οὐ φϱοντίς Ἱπποϰλείδῃ, «Дела нет Гиппоклиду». срв. ер. 945.