Речь против Тизамена к императору Феодосию. (orat. XXXIII F= XXXI R)

1. Следовало бы, государь, всем, отправляемым начальниками провинций, быть настолько добросовестными, чтобы мне сейчас можно было сказать нечто похвальное о Тизамене [1]. Конечно, и мне порицание вовсе не более приятно, чем обратное. Но так как есть некоторые правители, дающие поводы к худшим отзывам, а Тизамен один из таких, то я счел необходимым раскрыть тебе то обстоятельство, что многие города вручены человеку, который особенно далек от возможности благодетельствовать городам своим правлением. Скажу же тебе об этом не для того, чтобы ты наказал за такие поступки, по чтобы он не наделал больше зла, оставаясь во власти [2]. 2. Тот, кто и словом, и делом много способствовал тому, чтобы он получил управление над нами, будет гневаться на мои слова и постарается повредить человеку, причинившему ему неприятность, при тех средствах к этому, какие имеются в его полном распоряжении. Но мне, может быть, найдется убежище в твоей благосклонности и помощи, государь. Если же справедливость уступит силе одного человека, мне будет достаточным утешением, что я из страха не умолчал о том, о чем сообщить тебе требовала справедливость.
3. Итак этот Тизамен знатен по происхождению и отец его матери прошел много курсов, а сам он по принуждению приобщился образованности, настолько лишь, чтобы схватить верхов её, и вскоре изменив ей для плясунов [3], в них и в тех, кто им предан, признав счастливейших людей, готов был бы с полным удовольствием сделаться регентом хора, но вследствие препятствий к тому во многих обстоятельствах получил доступ на сцену, благодаря песням, которые сочинял и отдавал в их распоряжение, им угождая и от них встречая то же отношение. Им нужны были песни, ему желалось, чтобы они исполнялись в танцах. [4]
4. Затем внезапно он очутился начальником провинции [5], откуда, ничем не выделившись там в ряду тех, кто слыли за лежебоков, удалился, не имея за собой никакой заслуги, которой можно было бы похвастаться. Несколько лет спустя он опять выступает на сцену паредром (ассессором) стратега, не вследствие деловой опытности — он не бывал никогда и в ряду синдиков, — но он полагает, что на этом посту и не нужна подобная опытность, по его мнению, стратег посажен не для судебного разбирательства, а для наказания плетьми, так что делом для такого ассессора является составлять компанию начальнику в роскошной жизни и особенно, конечно, в попойке. 5. И не раз подобное товарищество бывало первым шагом к власти, как и тут произошло, причем это вызывает знаменательный смысл слова. Тому, кто заседал рядом, подобает будто бы и стать главою городов. Тут можно было слышать, как люди, знающие этого человека, говорили, что государственное дело погибнет от глупости и неподготовленности Тизамена. И скоро наступила уверенность в том, когда он явился и показал себя. Трон, бирючи, ликторы и служебный персонал являли признаки правителя, но вот дни пропадают даром, так как ни сам он не вникает в то, что требуется сделать, ни следует советам других, кто вникает в дело. Тот, кто отдал ему приказ [6] иметь пребывание в области Евфрата для закупки хлеба, казалось, поступил так по ненависти к нему, на самом же деле не иначе, чем друг, принуждая недалекого человека жить у людей, мало развитых, где его недомыслие менее рисковало быть изобличенным. Впрочем он склонен повеличаться, расписывая мучительность жаров в той области. Не лишаю его похвал в этом отношении он, действительно, говорят, бодро сносит палящий зной и не которые другие лишения; по знаю, что и вся свита его, и слуги её, и погонщики ослов переносили то же палящее солнце, так что, если ему предоставим гордиться этим, то и тем, и тем даже гораздо больше, так как у тех не было того комфорта, каким он пользовался. А вот что касается его работы, что же это была за работа? Та, какую легко выполнил бы любой из служебного персонала, как бывало это и в прежнее время, когда с такими делами быстро управлялись начальники, там находившиеся. 7. Он же плакался, что проживает в диких местах, лишенных удовольствий, ему любезных, и у лиц, сильных во дворце, просил выезда оттуда, а почета требует, как будто за добровольную деятельность. Между тем, если и есть в этих обстоятельствах что либо хорошее, так это поступок Диния, который подверг его заключению в этой местности. Являлись туда риторы, рассчитывая, что им там больше придется проявлять свое искусство в виду досуга правителя, но, видя, что он привержен только к еде, а до остального нет ему дела, так был он «сердцем возвышен», говоря словами поэтов, вскочив на коней, явились сюда, довольствуясь своим собственным кружком. Чтобы уехать, отговорок перед ним не понадобилось, но молчаливо поступили они так, в полной уверенности, что тем ему угождали. Так далеки они были от опасения, как бы из того не вышло для них чего либо дурного. 8. Он между тем сам прибыль сюда. Бегство то было бегством от судейской деятельности, и предметом страстных желаний были те клики, какими взывает ипподром, взывает театр, которые опытный в судебном деле правитель считает сущим наказанием и на них сердится, и которые люди, подобные этому господину, встречают с пущим восхищением, чем мы наблюдаем у детей, обучающихся грамоте. Но и в этом Тизамен не сохраняет должной меры, но, в своем чрезвычайном старании придать себе вид человека, эту меру знающего, проявляешь крайнюю бестактность в тех или других обстоятельствах, то не прибегая к плетям, когда их надо было бы дать по справедливости, то щедро рассыпая удары по обнаженному телу. Α те правители, которые пользуются доброю славою, присутствуя при таких сценах, так ведут себя, будто бы их не было, присутствием своим отдавая честь царской власти, а свой престиж поддерживая тем, что не пускаются в строгие розыски по таким поводам.
9. Но возвращаюсь к тому, что этот человек величайшей урон делу правосудия. В самом деле, он или оставляет эти дела в стороне и ищет от них убежища в иных занятиях, или, когда вынужден бывает творить суд, тратит время на пустую болтовню, самого дела коснутся не дерзает. но ходить вокруг да около, при чем он ни вникнуть в то, на чьей стороне правда, не в состояли, ни молчать не предпочитает, но разливается по током бесцельных речей, способных только утомить слух и изводить стоянием ноги синдиков. Вместо того, чтобы стараться довести дело до конца и приговором своим остановить тяжбу, он отсылает их с таким результатом, что им снова придется добиваться выхода правителя, при чем и с этим будет тоже, и конца тяжбе не будет. 10. В каком же состоянии, думаешь ты, оказываются тяжущиеся в столь не-благоприятных условиях, каково бывает их настроение? Что говорят они сами с собой, как взывают к земле, к солнцу? Когда же они перестанут таскаться, одни уходят, чтобы, в виду многих своих издержек, дожидаться более способного правителя [7], другие, получив вместо большего меньшее, довольны хоть этим. Но тем, кому занятия защитника служат для добывания средств жизни, остаются сидеть даром, а вестники некоторых вызывают без всякой надобности, а все же вызывают, дабы казалось, что все же делается что то, тогда как на самом деле царит глубокий сон [8]. Вечерние же заседания вызываешь не деловая ревность, а советы врачей и польза для пищеварения, так что смех смотреть на светильники перед колесницей [9].
11. Кроме того, государь, получив народ в свои руки знающим себе меру, он довел его до того, что он зазнался, приучив его к представлению, будто для правителя всякая его похвала ему является чем то важным. Между тем народ, убедившись, что властвует над правителем и что того, кому по закону он подчинен, он сделал своей дерзостью себе покорным, начинает нарушать многое в установившихся порядках.
12. Что это так, в этом, государь, можешь легко убедиться. Как то в театре какой то инцидент заставил народ сидеть безгласно. Этот человек счел то за беду великую, выдавая свое настроение и многим другим, и тем, как менялся в лице. Но ему нужно было, как видно, и словами признаться в своих чувствах, и вот, — его провожало несколько человек, не более двадцати, людей такого сорта, общества коих всякий устыдился бы, — когда провожатые произносили нечто из тех банальных речей, ка-кия лучшие из правителей, бывало, просили прекратить, Тизамен, этот несообразный человек, говорит, сходя с колесницы: «Кто вам вернул языки? в театре, видно, у вас их не было?» Такими словами он показал свою мелочность, тем, как одно считал потерей, другое прибылью.
13. Может быть, отношения его к сенату похвальный показывают в нем истинного правителя? Но и раньше положение его не было удовлетворительным, этот же бессовестный человек в конец его потопил, когда то, чего не досматривали во внимание к скудости сената служебные лица, сам то выслеживал, доискивал, не оставлял нетронутым, учитывал с точностью до драхмы, до обола, до любой мелочи, чиновников при этом привлекая к суду, а с тех взыскивая. Когда говорю о последних, разумею сенаторов, немногих из многих, умерших в долгу, причем дети их оказывались просящими милостыни, не по расточительности отцов, по по вине тех, кто хотят съедать такие крохи, грозных служащих, которые и берут взятки, и затыкают всем уста тем страхом, какой они внушают. 14. Итак он тянул в казну и статир, и полстатира, и третью его часть, все, что безмятежно покоилось целый ряд лет, и поступал так, чтобы иметь деньги на отстройку зданий, бесполезнее коих никто никогда ничего не видал. Он меж тем желал город увеличить каменными зданиями, а в численности сената его ослабить, хотя все насмехались, все обличали непригодность рвения, направленная к такой цели тем аргументом, что не окажется даже лица способного справить литургию звериного боя. 15. Он же, когда какой то мим последний назвал спальней, а то лицо женихом и выразился, что первая готова, а жениха не является [10], воспламеняется, негодяй, гневом и в припадке безумия заявил, что новому этому жениху явиться нужно, ни о каких препятствиях знать не желал, но против скудости средств сената воздействовал угрозами вперемежку с обидами, при чем доказать, чтобы они были к тому в силах, не был в состоянии, а все же принуждал этих бедняг взять на себя литургию, издеваясь тем над твоим, государь, законом, когда дерзал на такой поступок. Ведь ты нам дал такой закон за прошлый год, где ты отменял принудительность такого расхода и делал затраты делом доброй воли. Итак закон гласит: «Хочешь и это выполнить, никто пе станет препятствовать. Но не хочешь, никто принуждать не будет» [11]. Между тем этот человек, когда закон этот читался, применял принудительный меры, как будто получив от тебя в указе тиранию, а не законную власть. 16. Однако, если бы даже все они были Мидасами по богатству и у каждого было много золота, но они не желали бы прокармливать зверей и людей, которым предстояло выдержать борьбу с ними, сколько угодно могли бы они уклониться от этих трат. Как дело обстоит на самом деле, они угождают ростовщикам и скорбен для них конец каждого месяца. Есть и такие, которым и ссужать никто не станет, не рассчитывая получить долг обратно 17. Когда такие бедняки ссылались на свои недостатки, клялись, пересчитывали свои долги, просили, умоляли не повергать их в позорь обличения их скудости, не говоря об опасностях, грозящих им от зрителей, Тизамен ни мало не смягчался, но стоял на своем, не позволяя ссылаться на закон. Между тем, как бы велико пе было наказание ему за это, разве не было бы оно по заслугам? Или скажем так: если бы он отторгал от статуи твоей тех, кто за нее ухватился, это было бы возмутительным, но когда он увлекает людей, прибегающих под защиту твоего закона, то разве не естественно считать его виновным в равном преступлена? Буква закона не заменяла ли им медную статую? 18. Он же утвержденный закон попусту показывал, а потом, как будто они преступали закон, а не опирались на него, повергал их во всевозможные унижения, издеваясь над ними дерзко и нагло, застращивая, приводя в смятение, относясь к сенату неприязненно, изыскивая средства его погибели, признавая личными благодетелями, людей, которые доносили ему что либо к тому пригодное. При неожиданных же банкротствах, бедствие усугублялось быстротою приговоров. Он пуще всего желал повергнуть человека прежде, чем ему выйти из состава сената, пощада давалась лишь на один день, после него никакого оправдания не допускалось.
19. Вот такая справедливость наблюдается у него и-в остальном, и в сборе подати. Настоящий месяц четвертый в году, третья часть года [12], а он говорить, что император терпит убыток, так как не вся подать внесена. Как так? почтенный человек! Ведь и оставаясь в запасе по деревням [13], она все равно хранилась бы для императора и пе стала бы от того меньше. Не увеличилась бы она и там, в казне, хранимая, а между тем вносящему подать не все равно, внести ли все сегодня или помесячно, по частям. Не выгоды ему, а нам убытка добивается он, когда требует такой скорости. 20. Из за этого воины бичуют обнаженных воинов там, где бы многим представился случай наблюдать эту экзекуцию [14], его воины воинов другого, а те приступают к сенаторам и подвергают их той муке, какую сами вынесли, начиная с рабов и добираясь до спин господ [15], и пучки прутьев сменяют одни другие, а предки, хорегии, слава и прочие привилегии сенаторов малы, бессильны, ничего не стоят. Чем же вызывается такое лишение чести? Тем обстоятельством, что сенаторы у нас люди небогатые и не в состоянии справлять столь крупные повинности. Если же не они одни подвергаются такому бесчестию, однако из за них именно и всякий другой, дабы было прикрыто и не слишком бросалось в глаза отношение к ним.
21. Ограничился ли он, однако, в своей наглости одними издевательствами в судах? Как же! и изобрел нечто такое, чего не при думал бы никто другой: позвав сюда того, кто в этой Берое справлял литургию, со зверями, которых он содержал и нанятыми на них людьми. Тот явился с медведями, леопардами и теми, кто то бывают побеждены ими, то их одолевают [16], и приобрел известность, доставляя меньшему городу победу над большим. Действительно, хотя искусство слова и пользуется почетом в Берое, но последний не ровня нашему городу. Вот он и хотел хоть на этом поприще потешиться над ним и устроить так, чтобы ихний сенат явился в более выгод-ном свете, чем нага, чтобы первому величаться, а чтобы второй подвергся унижению, оказался ничтожным, был изобличен и не смел даже глаз поднять. 22. Кто первый по достоинству сенат уничтожает, а возвышает даже не второстепенный и позволяет ему издеваться над тем, который выше его, разве не роняет твоего дома? Конечно, оскорбляет и, если точно сообразить, в высшей степени. Ведь он был послан, государь, не для того, чтобы породить путаницу в установленной череде городов, и не для того, чтобы нанести вред им принадлежащему достоинству, чтобы меньшие натравлять на большие, но чтобы те отношения сохранить, да и о каждом городе позаботиться, как подобало, и возвысить его благоденствие своим попечением. 23. Он, напротив, своим привлечением сюда того лица из Берои в тех целях, какие он при этом имел, громко оповещал всех, что нашему городу следует быть под началом у упомянутого, что ему следует, отказаться от звания митрополии, что совет совету, человек человеку дол-жен уступить место и что следует признать на чьей стороне превосходство. Что это была обида, в этом ты можешь убедиться из удовольствия и печали, печали тех, кто к нам благоволить, удовольствия людей, иначе настроенных. Ты бы не захотел оскорблять города, а этот человек готовь на то. Итак, как же можно считать в порядке вещей, чтобы такой человек был правителем?
24. Но ты, владыка государства, как целого, ты, от кого и снести что либо подобное не так уже нестерпимо, чтишь город в своем обращении с послами и речах своих им, и каждое посольство является новым поводом к возвеличению города, а Тизамен сидит да соображает и ищет, чем бы способствовать его бесславию. Затем, негодных пастухов хозяева прогоняют от стад и, сместив их, поручают стада лицам более пригодным, а ты неужто не станешь подражать им в интересах такого города, города, за который говорят его заслуги и в далекой старине, и в позднейшие времена, и в наше время, которому есть на какие свои преимущества указать всем городам, кроме двух? [17]. 25. Но считай, что и прочие города ты спасешь тою же мерою, так как и их положение ухудшается вследствие недобросовестности этого человека. Ведь и самому нашему городу, которому, по его словам, он оказал милость, он тем самым повредил, перенесши на наш город те расходы, которые лежали на обязанности тех, так что или разорить сенатора того города расходами по обоим городам, или расходами его у нас лишить тот город того, что он получил бы.
26. Он заявляешь, что был обижен устроителем зрелища, не получив приглашения на такое зрелище. Но если он обижен тем, что не зван, пусть и взыскивает с того, кто предоставил это воле лица, отправлявшего повинность, потому что, когда последнее упомянуло о приглашении во время сборов его к отъезду на Евфрат, он ответил: «Делай свое дело, а у меня будет своя забота о том, что мне приказано», разумея при этом доставку пшеницы [18]. Если, следовательно, ты тогда вводил в обман своими словами, то по справедливости, не тебе следует карать, а тебя подвергнуть наказанию. К чему, в самом деле, ты тогда обманывал? Если же то было правдой, твоя вина, что ты не был и вторично приглашен. Но если бы даже в этих обвинениях была доля справедливости, гнев твой должен бы был обратиться на того, кто провинился, но, Зевс свидетель, не на целый сенат. «Ведь не все же мы отправляли повинность», могут они сказать, «и упустили из виду приглашение, которое следовало сделать». 27. Его отказ от участия в этом зрелище внушал доверие и вследствие того, что представитель высшей власти [19] отдал распоряжение ему оставаться там безотлучно, пока сам он не вернется из Египта, с потоков Нила. И это распоряжение имело такую силу, что, не смотря на отмену его твоим, государь, указом, когда ты оказал эту милость ходатаям за Тизамена, все же было соблюдено. Между тем он, не смотря на то, что тот, кто не пригласил его, правильно не позвал его, ненавидит его, ненавидит и прочих, и в течение долгого времени не мог отрешиться от этой ненависти.
28. Но этих людей он карает, если и не справедливо, все же кое в чем обвиняя, а тяжущихся, скажу то, что упущено мною раньше, за какие проступки губит он, и при том из за свадеб? Вот в чем дело. Выдавая своих дочерей, он задолго до дня свадьбы призвал к себе весь составь риторов и сказал: «Замолкните, начиная с нынешнего дня до тех пор, пока девицы не будут выданы замуж». Меру эту он назвал праздником, но то был запретный период, невыгодный и для тех, кому приходилось не говорить речей, и для тех, кто нуждался в их слове. 29. Однако правитель не первый выдавал здесь дочерей за-муж, но после многих других, из коих некоторые и сами вступали в брак, и все же никому брак не мешал отправлять суд, но свадебные хлопоты принимали на себя друзья их, а правителя можно было видеть на его посту. Этот же человек то простаивал подле портных, шьющих наряд для невесты, то проводил время в разговорах с поварами. Меж тем люди, у которых шла тяжба, многие среди них бедняки, становились врагами этих свадеб и проклинали повенчанных.
30. Далее, вследствие этой долгой праздности, он делался усердным в наказании плетьми. С охотой принять доносчика, от обвинения спешить к приговору, к мукам бичевания прибавить тюремное заключение — вот его правление. Это тюремное заключение, государь, является новой карой, денежной. Переступая порог тюрьмы, приходится ублажать золотом хозяина двери, а нет денег, самому сидеть голому, а одежда переходить во владение тюремщика, старухе-матери, если есть такая у заключенного, приходится ходить по миру, собирая как можно больше милостыни. 31. Итак прочие после бичевания предоставляли потерпевшего это наказание его близким и врачам, конечно, с их снадобьями, он же отправляет бедняг на погибель от лишений в тюрьме. Если бы еще он, или сам вспомнив, отпускал, или его подчиненным предоставлено было право напомнить ему, дело обходилось бы еще сносно, в действительности приходится припадать к коленям многих, при чем не всякий уважить такие мольбы, да и из людей снисходительных, и то, один сошлется на недосуг, другие, отговорившись чем-нибудь другим, заявят, что милость оказать готовы, но не могут тотчас же, а для заключенная бедствие затягивается.
32. После этого, если его не будут считать милосердным, он заявляешь, что горько обижен и что его лишают названия, подобающая его характеру, он. который не сменяется прибегать к новым бичеваниям, людей, не имевших возможности взыскать подати с тех, кто выплатить их оказываются не в состоянии. Однако, что может быть сквернее, чем заявлять, что, если люди не могут платить, не должно быть того, а за недостатки людей, подлежащих взысканию, требовать к ответу тех, кому назначено взыскивать? Это равносильно требованию от врачей вернуть в жизни умерших. Как то не в порядке вещей [20] так и это есть нечто невозможное. Хоть кожу сдирай с должника, кожу снимешь, но никак не добьешься того, чтобы неимущий имел деньги. Этот же человек объявляешь справедливым, чтобы сборщики податей, если они не в состоянии взыскать, вносили бы деньги из собственных средств,— вот так Эак!—а кто не может внести, того подвергают бичеванию.
33. Итак, оставишь ли ты в правителях того, из-за кого много плачей, много рыданий, много слез, много жалоб на богов? «Да. Ведь дело лучше поставлено в отношении в мастерским и ремесленному сословию». Но недавно этот печальник о бедных, когда они подверглись тяжкому налогу, заставлял записывать на стенах у дверей [21] их недоимки там, где были записи, которые прежние правители поделали по поводу подобная же притеснения, продлив тем для бедняг их недостатки, а городу красы не прибавив, так как такие записи работа самых плохих из сословия писцов. В виду того, что такие сохранились от прежних времен, он и распорядился прибавить к тем из них, какие не стерлись, новые. 34. Какая же причина тому? Воспользовавшись трудом писцов для некоторых портиков и не желая, выдать вознаграждение за письмо, какое по праву им надлежало получить, он уплатил его путем записей, в коих надобности не было. И вот одни писали, другие проливали слезы, так как им предстояло удовлетворить первых платою ценою своей голодовки. Видишь, государь, усердие правителя? Немногословно было его распоряжение, противоречить ему было, однако, невозможно. Те урывали от собственная пропитания. 35. Тот, кто доставил городу повод к плачу, как мог он приукрасить город? Я считаю красою для города содействовать росту состоятельности бедняков, этот же человек, с своей стороны, был для нас виновником обратного и в том излишнем мероприятии, о котором я сказал, и в другом, о котором скажу сейчас. Именно: этим самым людям, что живут в своих мастерских, он приказывает поддерживать ночью тройной свет. «Из чего же куплю я столько масла, благодаря этому сильному освещению продаваемая дороже прежняя? Каков мой заработок от ремесла? Сколько мне останется из за него?» Что скажет Тизамен на это? Так то в пору отдохновения, какой бывает наступающая ночь, он нарушает покой бедняков ударами в двери, какие производят надзиратели околодков [22], опасением за двери, как бы они не были выбиты, вынуждая поддерживать огонь. Знаю, как одна женщина, когда так происходило, закричала с верхняя этажа: «Да разве по средствам мне зажигать огонь? Откуда у меня станет столько масла, когда я много времени и не пробовала его?» Но этому человеку представляется проявлением энергии приказать и видеть приказ выполненным, а справедлив он или нет, полезен или наоборот, о том и заботы нет. Если даже кто-либо из тех, кто считается его друзьями, явившись к нему, скажет на счет этого правду и станет уговаривать отменить распоряжение, такой представляется ему пустословом. Между тем, имеет ли смысл это рвение к поддержанию в городе такого обилия освещения? Спящим от того пользы никакой, а для сторожей достаточно и прежнего освещения. Вот разбойников, их, нельзя сказать, чтобы стало сейчас меньше, напротив, их больше прежнего [23]. Нет, эта мера всецело дело пьяного задора, нахальства и равнодушие к положению тех, кто проводят жизнь в бедности.
38. Затем, иной спросит меня, брал ли этот чело-век взятки. Но если этого не было, но все же он доводил подвластное ему население до такого состояния, о ка-ком ты выслушал мое сообщение, то разве, будучи недобросовестным, становится он честным от того, что на деньги не зарился? Не говорю, чтобы он брал, но, благодаря ему, другие брали, когда люди, предпочитавшие неправду, при-бегали к посредству его зятьев [24], к брату и матери их и к тому превосходнейшему врачу [25], который никогда ей не перечит. Стоило кому из этих лиц заикнуться о каком-либо деле, и оно должно было тотчас направляться к исполнению. Но невозможно было, чтобы в одно и то же время и законы торжествовали, и эти люди были с прибылью. Между тем последние обогащались ежедневно. Значить, законам не приходилось торжествовать. Но тот, кто отнимаешь у законов их силу, должен ли считаться их охранителем? Что же следует? Если деньги не поступали в руки этого человека, но в руки других, куда он однако направлял их, разве от того мздоимство меньше губило справедливость? 39. Вот почему, когда кто совершить крупный проступок и ему грозить кара законов, он смеется, он знает, что ему придется спешить с деньгами к зятю, а тому к отцу жены и что помощью этих похвальных посещений и бесед сгинет попранная справедливость. Таким образом этот человек дохода такого не получаешь, но доставляет его другим и свое благосостояние из этого источника не увеличивает, но увеличиваешь средства дома плута.
40. Разве мало содержателей гостиниц, которые находятся в стачке с грабителями для наживы их от убийств и которые ничего не берут, но достаточным барышом для себя считают угодить злодеям. И Тизамен заседает и изрекает приговоры о таких преступниках. Знаю, что некоторые из них невиновны ни в том, ни в другом, ни сами не брали, ни другим не содействовали получить, однако как люди, причинившие много вреда городам своею порочностью вообще, они все же вызывали ненависть прочими бедствиями, какие они причинили, и, если не оказались продажными, честными все равно признаны не были. 41. Потому, если бы в этом пункте обвинения и было все за него, его должны потопить прочие его вины. Не он ли постоянно увеличивал заключенным сроки ареста, никого не выпуская ни для оправдания, ни для казни, так, что гораздо отраднее было бы для них испустить дух чем видеть кости свои, просвечивающие сквозь кожу? Но он, наполнив помещение людьми, засаженными по разнообразные обвинениям [26], вызываешь смертность среди них самой численностью заключенных.
Большинство из них, однако, не заслуживало бы такого наказания и даже заслуживающее смерти, не такой. Закон полагает отсечение головы, а не задушение теснотою, и быстрота того наказания является выгодою для казнимого. Он же быстр в деле заключения в тюрьму, а в разбирательстве вины медлен, вернее же избегает следствий, больше, чем дети Мормон, и считает делом правителя шествовать к завтраку среди пустой болтовни.
43. Избавь же свои города от таких бедствий и пошли человека, обладающего умом и ревностного к труду, который станет больше делать, чем говорить, и станет скорее убеждать, чем принуждать, бедным станет помогать, а не разорять их, станет разбирать, что возможно и что невозможно, когда потребно бичевание, когда угроза достаточна, который вообще совсем не похож на эту язву.


[1] О Тизамене см. примечание на стр. 97 и 99-ой.
[2] См. принцип: «лежачего не бьют» в речи о жене Антиоха.
[3] Срв. для этого места противопоставление в XXXV-ой речи (ad dicere nolemes), § 13, vol. III. pg. 216, 11 sqq. F, тех лиц, которые и на общественном поприще продолжают свои занятия литературою и поддерживают усвоенное в школе риторическое искусство, и других, изменивших этим высшим интересам для зрелищ ипподрома: «У тех приобретенные знания сбережены, у вас они рассеялись. Причина тому: те тяготеют к литературным произведениям, а вы сторонитесь их пуще, чем гадов, и те не отдают предпочтения перед ними конным состязаниям, а для вас последние весь интерес жизни, и пренебрегая всем прочим, вы озабочены тем, чтобы победил тот или другой возница. И чародей, что обещает это, у вас в большем почете, чем сами боги, и из зрителей те, которые питаются на ниве ипподрома и на том наживают деньги, что крикнут нечто всадникам, а через них сообщают и ездокам на колесницах».
О вредном влиянии плясунов на нравственность см. особенно в тех замечаниях по этому предмету, которые опровергает Либаний в своем риторическом упражнении, едва ли серьезно отстаивающем танцоров, orat. LXIV (pro saltatoribus). И здесь, однако, ритор объясняет, почему, сам воздерживаясь от этого рода зрелищ за недосугом, он не дозволяет и учениками своим посещать их, см. § 100, vol. IV, ,pg. 485, 17 F: «юноше можно будет смотреть на плясуна, но теперь (т.е., в пору ученья) нельзя, и к чему его рвение впоследствии будет в меру, тем сейчас увлечение его переступит границы благоразумия».
[4] Любопытный подробности о содержании мимов см. в сейчас упомянутой, речи §§ 66—68, pg. 462—463: «Если он представляет то одно, то другое и не раз переходит от одного пола к другому, и раньше, чем определенно изобразить женщину, перескакивает на изображение мужчины, к чему, деля пляску пополам, и одну половину опуская, другую выставляя на вид, ты таким путем подрываешь занятие? 67. Видала публика в театре Деяниру, но видала и Ойнея, Ахелоя, Геракла, Несса, видала бегущую Дафну, но и преследующего Аполлона. Видала Аталанту, но не без Мелеагра. Плясун исполняет влюбленную Федру, но с него и Ипполита, юношу целомудренного. Бризеиду уводят из палатки Ахилла, но уводят ее вестники. Видал ты женщину, видал и мужчин. Видал колесницу на море, дар Посидона, везущую невесту, награду в конном состязании. В той же колеснице увидишь и Пелопса. Много девиц, дочерей Ликомеда, и работ девиц и их орудий, прялку, веретено, шерсть, основу, ткань показал он тебе, но воспроизводил и Ахилла, скрывающегося под личиной девицы. Но бойся, не остановит на этом пляски, но и Одиссей подходить к дверям, и Диомед с военной трубой, открывает он же подлинного сына Пелея на смену мнимой деве. Если понадобится представить его под Троей, увидишь героя, наносящего смертельные удары, потрясающего копьем, пугающего, повергающего в смятение и Гектора, убивающего и влачащего труп, и делающего скачки длиннее, чем в пятиборьи». В числе многочисленных сюжетов мима в псевдо-лукиановом диалоге О пляске находим значительную часть тех же сюжетов.
[5] Для подобного скачка в карьере (Förster ссылается на слова Аммиана Марцеллина, XIV 6, 19 о дирижерах хора для слов Либания ἤδιστα μὲν ἂν ἡγεμὼν ἐγένετο τοῦ χοϱοῦ) можно бы припомнить карьеру поэта Икария.
[6] Согласно § 7-му, здесь разумеется Диний, по Sievers'у, S. 171 Anm. 117, comes Orientis.
[7] ψνχὴν ἄϱχοντος срв. с. Icar. I § 3 τῆς Λητοΐου ψυχῆς δεῖσϑαι τοῦτο τὸ πάϑος. Во всяком случае текст данного места переводимой речи не полон (ἀγαϑοῦ ψυχὴν ἄϱχοντος?). Срв. еще поправку Рейске, в переводе: «дожидаться приговора позднейшего правителя».
[8] ὕπνος πολὺς одно из любимых фигуральных выражений Либания, см. orat XXXVI (de venefic.) § 14, vol. III pg. 234, 10, в ином смысле orat. XLIX (pro curiis) § 13, pg 459, 3, epp. 24. 248. 380. 438. 539. 787. 1107. 1432.
[9] Срв. orat. ad Icar. § 34, примеч. на стр. 99.
[10] Срв. влияние мима в общественном деле еще or. LIV § 42 vol IV pg. 89: «Один мим, желая внушить страх огородникам, чтобы получать с них деньги по требованию своему, направил против них некое злостное изречение, а он (Евстафий, consularis Syriae, речь написана ок. 390 г., Förster IV pg. 70), следуя наставлению в этом презренного (ϰατάπτυστος) мима, будто какого-нибудь порядочного человека, ночью устроил облаву на этих торговцев, предоставив их воинам на погром» (σείειν срв. то же выражение vol. III pg. 388, 18, or. XLVI § 19).
[11] См. cod. Theodos. XV 9, 1.
[12] О трех сроках в году для платы подати см. и позлите cod. Iust. Χ 16, 13, 5 Holmes, The age of Iustin. a. Theodora, pg. 159. Arch. f. Papyr. forsch V 362 A. 2.
[13] Здесь имеется, очевидно, в виду подать натурою, τὰ ἐν εἴδει, см. Archiv f. Papyrusforschung V Bd., 1911, S. 352, Studien z. byzant. Verwaltung Aegyptens v. M. Gelzer, (Lpg. 1909). S. 43, S. 47, S. 37 fg.
[14] Описательно: «площадь», срв. orat. I § 206. Стр. 68, 3.
[15] О роли воинов при сборе податей см. замечания издателей к CIL. (vol III, Suppl., pars posterior) № 13750 и Archiv f. Papyrusforscrung V, S. 356.
[16] Описательно: «борцы».
[17] Т. е., двух первых городов империи, Рима и Константинополя, см Laudatio Constantii et Constantis, orat. LIX § 94, vol. IV pg. 255, 7, о Константинополе: «неожиданно разразилась внутри междоусобица и немалое волнение охватило величайший из городов этого края (можно понимать: Востока) и второй после величайшего из всех», срв. orat. XVIII (Эпитафий Юлиану) § 11 vol. II pg. 240, 15 о Константинополе: «величайший после Рима город», orat. XXX (pro templis) § 5 vol. III pg. 89, 21 «после величайшего первый».
[18] Срв. об этом предмете ер. 20, Аристенету, в Никомедию (в августе 358-го г., Seeck, S. 352), где назван вновь назначенный praefectus Orientis Гермоген Seeck, S. 173 fg): «Есть станция на Евфрате, название ей Каллиник (срв. Chapot, La frontiere d'Enphrate, pg. 213, **1). Это местечко имеет постоянный гарнизон (στϱατιὰν ἱδϱυμένην), содержать который обязаны мы (антиохийцы), при чем доставляем провиант не туда, а в другой пункт. Оттуда обязан по закону перевозить его в Каллиник уже наместник Euphratensis».
[19] Comes Orientis Диний см. § 7.
[20] οὔτε γὰϱ ἐϰεῖνο τῶν ἐχόντων ἐστὶ φύσιν cf. orat. de Antiochi uxore, § 18 v. fin.
[21] Förster сопоставляет с этим записи на стенах сенаторов, см. с. Icar. I § 31.
[22] οἱ τῶν φυλῶν ἐπιμεληταί срв. orat. XXIII (ϰατά τ. πεφευγότων) § 11 vol. II pg. 496. 12, orat. XXIV (π τῆς τιμωϱίας Ἰουλιανοῦ) $ 26, vol. II pg. 252, 10. φυλαῖ τῆς πόλεως Антиохии см. также orat. XI ( Αντιοχιϰός) § 231, vol. I pg. 518, *** φгλαί в Мерое orat. V (Ἄϱτεμις) § 43 vol. I pg. 317, 318.
[23] Срв. Об этих городских грабителях с. Icar. I. § 4. По-видимому мера Тизамена, действительно, имела целью содействовать безопасности жителей лучшим освещением (может быть, продлением освещения в темные ночи) улиц Антиохии.
[24] Срв. о браке дочерей Тизамена $28. См. к этому также ниже, § 39.
[25] Здесь фигурально о лице, могущем исправить дело, т. е., правителю, Тизамену.
[26] Об этом зле и несправедливости — одинаково тяжкой доле заключенных по ничтожному или важному преступлена, см. и orat. XLV (de vinctis) § 3 sqq. (См. к этому примечание к 31 в речи ad Icarium).
«Знай, государь, что правители, посылаемые тобою в провинции убийцы. Каким образом? Поводов к раздражению много и много вызывают они попреков, и раз кто разгневан, тотчас спешит он к правителю и заявляет, что оскорблен и пострадал. Другой свидетельствует то не о себе, так о жене, третий, ни то, ни другое, но о детях, облыжно обвиняют в оскорблении словом и действием, разодрав ту или другую часть одежды, и это прибавляют к тому обвинение Обвиняемый отрицает вину, заявляет, что на него клевещут, ссылается на статью закона, его все равно отправляют в тюрьму, и при том не смотря на обилие поручителей. 4. Естественно, этому подвергаются люди низшего сословия со стороны людей сильных, люди нуждающиеся со стороны людей состоятельных, простонародье от тех немногих, которые хотят, чтобы их обвинения значили больше, чем доказательства. Такие средства пускаются в ход и членами высшего синедриона, и членами прочих советов, и теми, кому поручаются славословия вам, против тех, кто им не угодит. 5. Жестокость господ ежедневно широко .пользуется этим средством, так как легко заключить в тюрьму человека, которого закон вынуждает молчать, если даже с ним поступают неправо. Сюда надо, пожалуй, отнести и тех, которые обрабатывают землю для владельцев (срв. orat. XLVII, de patrociniis), так как и с ними некоторые из последних обходятся как с рабами, и если те за лихоимство по отношению к ним господ не похвалят, разговор короткий, и вот воин с веревками в поселке, и тюрьма встречает колодников. 6. Помяну, если угодно, и о тех, кто обвиняется в убийстве путников. Таких бывает, конечно, два, три, допустим даже трижды столько, даже десять, даже больше. Тех же, у кого они пили, ели, ночевали, привлекается втрое больше сравнительно с обвиняемыми, причем они или понятия не имеют о том, в чем их обвиняют, разве знают только, что они не совершили никакого преступления, или не принимали в злодеянии участия».
Последние слова относятся к тем πανδοχεῖς содержателям постоялых домов, которые упоминаются и в речи, переводимой в тексте.