Книга IV

Рассказ о происхождении Туллия, наследника Тарквиния Древнего - Приобретение Туллием царской власти - Раздел римской территории на части. Установление ценза податей - Устройство войска - Государственный порядок, установленный Туллием - Усиление политического единения - Соединение всех полисов, живущих по соседству. Установление законов об их отношениях между собой - Отпадение от Рима городов, передавших ранее власть Тарквинию. Двадцатилетняя война с ними - Прекращение войны. Признание городами власти римлян над собою - Заговор против Туллия. Тарквиний Гордый не достигает успеха Смерть Туллия - Правление над римлянами принимает Луций Тарквиний - Разрушение и уничтожение Тарквинием обычаев, законов и всего местного порядка, которыми предыдущие цари упорядочили полис - Учреждение общей святыни, и римлян, и латинов, и герников, и вольсков, внесенных в списки союза - Упрочение власти Тарквиния - Многочисленные войны римлян с пограничными областями - Война против габийцев - Знамения и толкования их - Ниспровержение Тарквиния - Совещание по обсуждению вопроса, каким будет правление в общине - Утверждение народом власти. Упразднение царского правления в государстве

I. Итак, царь Тарквиний, став источником немалых и притом значительных благ для римлян, обладая властью тридцать восемь лет, обретает такой конец, оставив после себя двух внуков и двух дочерей, уже замужних. Наследником же власти становится зять его Туллий в четвертый год пятидесятой Олимпиады[1], на которой в беге на стадий победил эпителидец Лакон, а в Афинах был архонтом Архестратид. Теперь настало время сказать о том, что я оставил поначалу, а именно, от каких родителей он происходил и какие совершил деяния, будучи еще частным лицом, прежде чем достичь царской власти. 2. Рассказ же о происхождении его, с которым я совершенно согласен, таков. В Корникуле[2], городе латинского племени жил некий человек царского рода по имени Туллий, женатый на Окрисии, прекраснейшей и разумнейшей из всех корникульских женщин. После того как римляне захватили его город, этот самый Туллий в сражении с ними погибает, а Окрисию, которая ждала ребенка и которую отдели от прочей добычи, берет царь Тарквиний и отдает в дар своей жене. Та же, узнав все о своей рабыне, спустя некоторое время отпускает ее на свободу и любит и почитает ее более всех женщин. 3. У этой Окрисии, еще в бытность ее рабыней, рождается ребенок, которому, когда он вырос, мать дает по отцу соответственное родовое имя Туллий, а общеупотребительное, т.е. личное, Сервий - по собственной участи, потому что родила она его будучи рабыней. Сервий на эллинский язык можно было бы перевести как "Рабский"[3].
II. В местных записях передается еще и другой рассказ, который возводит к мифу то, что говорится о Туллии, он содержится во многих римских исторических сочинениях. Я нашел, что о нем говорят, будто он был любимцем богов и божеств. В этих сочинениях сказано, что в царском жилище из домашнего очага, на котором римляне посвящают отборные кусочки пищи и исполняют другие священные обряды, над огнем поднялся мужской детородный орган, и что Окрисия, неся обычные жертвенные пироги к огню, первой увидела его и сразу пришла к царским особам, чтобы рассказать об этом, 2. и что Тарквиний, услышав это и после увидев знамения, пришел в изумление. А Танаквиль, будучи не только мудрой в остальном прочем, но и, конечно, знающая все, что относится к прорицаниям, получше любого тиррена, объяснила ему, что порождению царского очага суждено стать сильнее человеческой природы из совокупления женщины с видением. И когда то же самое проявилось и в остальных знамениях, царь решил, чтобы Окрисия, которой первой явилось чудо, вступила с ним в связь. После этого женщину, украшенную так, как велит обычай украшать тех, кто выходит замуж, запирают одну в помещении, в котором видели знамение. 3. Когда в связь с ней вступил кто-то из богов или божеств, Вулкан[4], как считают некоторые, или хранитель жилища, и после совокупления исчез, она забеременела и в надлежащие сроки родила Туллия. Это повествование, которое кажется чем-то не вполне достойным доверия, делает менее неправдоподобным другой божественный промысел, связанный с этим человеком, удивительный и необычный. 4. Так, однажды, когда Туллий уснул днем во внутреннем портике царского дворца, вокруг его головы вспыхнул огонь, и мать его, и жена царя, проходя через покой, и все, кто оказался тогда вместе с женщинами, увидели, что пламя[5], осветившее всю его голову, держалось все время, пока рядом не встала подбежавшая к нему мать и не разбудила его, тогда пламя, рассеявшись вместе со сном, исчезло. Вот что рассказывают о его происхождении.
III. Действительно достойно рассказа то, что он совершил, прежде чем стал царствовать, из-за чего и Тарквиний восхищался им, и народ римлян посчитал, что он заслуживает чести унаследовать царство. Так, Туллий отроком в первом же военном походе, который Тарквиний предпринял против тирренов, служил в коннице и так отменно сражался, что сразу же прославился и первым из всех получил награду за доблесть. Потом, когда начался второй поход против того же народа и произошла тяжелая битва у города Эрета[6], он, явив себя самым мужественным из всех, снова получил от царя в награду за доблесть венок. 2. Когда ему исполнилось примерно двадцать лет, он был назначен командиром союзного войска, которое прислали латины, и принес царю Тарквинию господство над тирренами. И в первой войне, завязавшейся с сабинянами, назначенный начальником конницы, он обратил в бегство вражеских всадников и, преследуя их вплоть до города Антемны[7], получил и после этой битвы награду за доблесть. Участвуя в других многочисленных битвах с этим же самым народом, во главе то всадников, то пеших воинов, во всех них он проявил себя человеком храбрейшего духа и всегда награждался первым из всех. 3. И когда сабинский народ подчинился римлянам, став им подвластным и вручив их власти свои города, Сервий, по мнению Тарквиния, был главным виновником и этого господства и был увенчан царем победными венками. Кроме того, он был весьма рассудительным в государственных делах и не уступал никому в том, чтобы свое мнение выразить словами, и прекрасно мог приспособиться ко всем поворотам судьбы и к любому лицу. 4. Вследствие этого римляне, проведя голосование, удостоили перевести его из плебеев в патриции, точно так же как и ранее Тарквиния, а еще раньше Нуму Помпилия; а царь сделал его зятем, дав в жены вторую дочь, и все дела, что он из-за болезней или старости не мог исполнять, еще при жизни стал поручать ему, не только доверив собственный дом, но и решив, что тот достоин управлять общественными делами города. Во всем этом он обнаружил верность и справедливость, и члены римской общины совсем не думали о том, кто, Тарквиний или Туллий, заботится об общественном благе: так они были к обоим привязаны за их добрые деяния.
IV. В самом деле, сей муж, наделенный природой, вполне подходящей для верховенства, и получив волею случая большие возможности для того, чтобы проявить себя, когда в результате заговора, устроенного сыновьями Анка Марция, желавшими возвратить себе власть отца, умер Тарквиний, как я уже сообщал об этом, подумав, что самим ходом событий он призван на царство, и будучи человеком решительным, не упустил из рук удобного момента. 2. Та, кто подготовила для него высшую власть и стала основой всего доброго в его жизни, была вдова умершего царя, которая и просто помогала собственному зятю, и из многих пророчеств узнала, что сему мужу суждено судьбой царствовать над римлянами. На ее же долю выпала недавняя смерть юноши-сына, от которого остались два младенца. 3. Горюя об опустевшем доме и опасаясь, как бы Марций, захватив власть, не уничтожили детей и не истребили всю царскую родню, она сначала повелела закрыть ворота царского жилища и поставила при них стражников, приказав, чтобы никто к ним не приближался ни снаружи, ни изнутри. Потом, распорядившись всем остальным выйти из комнаты, в которой положили полумертвого Тарквиния, Окрисию, Туллия и дочь, состоявшую в браке с Туллием, оставила там и, наказав кормилицам принести детей, она и говорит им: 4. "Тарквиний, наш царь, о Туллий, от которого ты получил и пропитание, и воспитание, ценя тебя больше всех друзей и родственников, пострадав от нечестивых деяний, до конца выполнил то, что определено ему судьбой, и не только ничего из частных дел не устроил, но и об общих государственных делах не позаботился, даже приласкать кого-либо из нас и явить свою последнюю волю не смог. Он оставляет после себя одиноких и осиротелых, поэтому несчастных детей, жизнь которых подвергается немалой опасности: ведь если Марциям, которые убили деда их, будет принадлежать управление государством, дети ужасным образом погибнут от их рук. И если те, кто убил царя, завладеют властью, ваша жизнь не будет безопасной, потому что вам Тарквиний дал в жены дочерей, пренебрегши ими, а также жизнь остальных друзей и родственников его, и нас, несчастных женщин: всех нас явно и тайно они постараются уничтожить. 5. Итак, принимая все это в расчет, нам необходимо не взирать на то, как его убийцы, ужасные и враги для всех нас, получили бы столь великую власть, но противодействовать и помешать этому, прибегнув теперь к обману и уловкам - ведь в этом сегодня есть нужда, - а когда первый шаг нам удастся совершить так, как задумано, тогда и открыто всей силой и при оружии мы двинемся на них, если и это будет надо. Но это и не понадобится, если мы решим сегодня делать то, что необходимо! 6. Так что же это? Прежде всего мы скроем смерть царя и скажем всем, что у него нет никакой смертельной раны, и лекари будто бы сказали, что через несколько дней он выздоровеет; потом я, выйдя, открыто скажу также, будто Тарквиний мне поручил сообщить, что он назначает управителем и хранителем всех своих частных и общественных дел, пока он сам не залечит раны, второго из своих зятьев, назвав твое, Туллий, имя, и оно не встретит возражений у римлян, которые предпочтут, чтобы государством управлял ты, который и раньше часто им правил. 7. Когда же мы предотвратим текущую опасность, сообщив, что жизнь царя вне угрозы, - ты, приняв ликторские фасции и военную власть[8], созови членов сената и оповести народ о попытке убить Тарквиния, начав речь с детей Марция, и назначь им суд. Покарав же их всех смертью, если народ примет такой приговор, а если он отвергнет это решение, что, я полагаю, они скорее всего сделают, то пожизненным изгнанием и лишением имущества, устанавливай затем все, что касается власти, завоевывая толпу ласковым обхождением и человеколюбием, а также заботясь о том, чтобы не было никакой несправедливости, и привлекая к себе неимущих граждан разного рода благодеяниями и дарами. Потом, когда мы поймем, что наступило подходящее время, мы объявим, что Тарквиний скончался и открыто похороним его. 8. Что до тебя, Туллий, то ты вскормлен и воспитан нами, приобщен ко всем благам, которые сыновья получают от матери и от отца, и живешь в браке с дочерью нашей, а если еще станешь и царем римлян, потому что и в этом я тебе помогу, то стань по-отечески благосклонен к находящимся здесь детям, а когда они повзрослеют и станут достаточно способными к занятию государственными делами, старшего из них назначь правителем римлян".
V. Сказав это, она каждого из детей передала в руки зятя и дочери, вызвав глубокое сострадание обоих. Когда наступило подходящее время, она вышла из спальни и обратилась к домочадцам, чтобы они подготовили все необходимое для лечения и созвали лекарей. Выждав ночь, на следующий день, когда большая толпа сбежалась к царскому жилищу, она подошла к окошку, выходящему на улочку перед воротами, и сначала поведала присутствующим о тех, кто замышлял убийство царя, и представила связанными тех, кого они отправили для свершения этого дела. 2. Потом, увидев, что многие оплакивают несчастье и проникаются ненавистью к тем, кто это сделал, она заявляет, что у них в конце концов не вышло ничего из нечестивых замыслов, так как они не смогли убить Тарквиния. Когда все возрадовались этому известию, она представляет им Туллия как назначенного царем управлять всеми частными и общественными делами, пока сам царь не выздоровеет. 3. Народ же расходится в ликовании, что с царем не произошло ничего ужасного, и долгое время остается при таком мнении. А Туллий с изрядным отрядом впереди себя и в сопровождении царских ликторов вступил на Форум и через глашатаев огласил повеление Марциям прийти выслушать приговор. Так как они не подчинились, он через глашатаев известил их о позорном изгнании[9] и, передав их имущество в общественную казну, уже прочно стал держать власть Тарквиния в своих руках.
VI. Я хочу, прервав ход повествования, изложить основания, по которым я не согласился с Фабием[10] и с остальными историками, которые пишут, что оставленные Тарквинием дети были его сыновьями, чтобы кто-либо из тех, кто натолкнется на эти исторические сочинения, не принял бы за мою небрежность то, что я написал не "сыновья", но "внуки" его. Ведь пишущие о них рассказывают эту историю совершенно необдуманно и легкомысленно, не проверив ничего из невозможного и необычайного, что перечеркивает ее. 2. Тарквиний переселился из Тиррении, собрав весь свой дом, в полном расцвете лет. Ведь передают, что он был достойным и заниматься государственной деятельностью, и иметь власть, и вершить общественные дела и что он оттуда ушел из-за того, что не пользовался в государстве никаким почетом. 3. Кто-то другой считает, будто он был в возрасте, по меньшей мере, тридцати лет, когда покинул Тиррению: ведь именно с этих лет законы призывают тех, кто стремится управлять и вести общие дела. Я же считаю, что он был еще на пять лет моложе, и сказал бы, что он переселился в возрасте двадцати пяти лет, а в том, что он привел с собой жену-тирренку, на которой женился, когда еще был жив его отец, согласны все, кто пишет римскую историю. 4. Появляется он в Риме, когда царем был Анк Марций, в первый год его царствования, как повествует Геллий[11], а как пишет Лициний[12] - в восьмой. Пусть он пришел в тот год, о котором пишет Лициний, и не раньше. В самом деле он не мог бы появиться в более позднее время, если на девятый год своего царствования Анк отправил его начальником конницы на войну против латинов, как говорят и те и другие писатели. Если же он прибыл в Рим в возрасте не более двадцати пяти лет, а царю стал другом в восьмой год его правления, то семнадцать остальных лет он жил при нем: ведь Анк царствовал двадцать четыре года. А Тарквиний обладал царской властью тридцать восемь лет, как повествуют все, и он должен был быть восьмидесяти лет, когда умер. Ибо такое число получается из сложения годов. 5. А если жена была на пять лет моложе его, что правдоподобно, то ей исполнилось бы в действительности семьдесят пять лет, когда скончался Тарквиний. Если же самого младшего из сыновей, последнего, она родила пятидесяти лет - далее этого времени ведь женщина уже не рожает, есть такой предел для деторождения, как пишут те, кто это исследовал, - этот сын, таким образом, был бы в возрасте не менее двадцати пяти лет во время смерти отца, а старший, Луций, - не менее двадцати семи лет. Следовательно, Тарквиний не оставил после себя малолетних сыновей, рожденных от этой жены. 6. Ну так вот, если сыновья были уже взрослыми во время кончины их отца, не была же их мать столь жалкой и безумной, чтобы отнять у своих детей ту власть, которую им оставил отец, и облагодетельствовать все же чужака, рожденного от рабыни. И сами сыновья, лишенные отцовской власти, не перенесли бы легко и просто несправедливость, находясь в цветущем возрасте, позволяющем и говорить и действовать; да и Туллий, рожденный от матери-рабыни, не был более благородного происхождения, чем они, и в возрасте имел не слишком большое преимущество, будучи лишь тремя годами старше одного из них, так что они по собственной воле не уступили бы ему царскую власть.
VII. Это дело отличается какими-то другими странностями, о которых было неизвестно тем, кто писал римскую историю, за исключением одного, имя которого я назову немного позже. Ведь рассказывают, что после смерти Тарквиния Туллий, приняв на себя царскую власть, владел ею в течение сорока четырех лет, так что, если во время лишения власти старшему из Тарквиниев-потомков исполнилось двадцать семь лет, то, когда он убил Туллия, ему было бы более семидесяти лет. 2. Но историки сообщили, что он находился тогда в наилучшем возрасте, и, говорят, что он, вынеся Туллия из здания сената наружу, кинул его вниз с высоты. Свергли же самого Тарквиния на двадцать пятый год после этих событий, в тот самый год, когда он, отправляясь в поход, начал войну против ардеатов и вершил все дела самолично: а ведь не было случая, чтобы люди участвовали в войнах, прожив девяносто шесть лет. 3. И после лишения власти он еще не менее четырнадцати лет воевал с римлянами и, как говорят, участвовал в общественных делах, что противоречит общему мнению. И срок его жизни оказывается таким, будто он прожил более ста десяти лет, а о таком долголетии не сообщают и современные нам записи. 4. Некоторые римские историки, понимая, что это нелепо, попытались разрешить несуразицу с помощью других нелепиц, делая не Танаквиль матерью Тарквиниевых детей, но какую-то Геганию, о которой не осталось никаких сведений. И опять тут появляются неподобающий возрасту брак Тарквиния, только что перешагнувшего восьмидесятилетний рубеж, и невероятность рождения детей у людей столь преклонного возраста. А ведь он не был бездетным, чтобы всей душой желать детей, но имел двух дочерей и они уже были отданы замуж. 5. Размышляя над каждым из этих невероятных и странных сообщений, я и пишу, что дети были не сыновьями Тарквиния, но внуками, согласившись в этом с Луцием Пизоном Фруги[13]. Ведь он единственный написал в работе, где погодно изложил события истории, что в действительности дети были внуками царю, но он усыновил их, и это стало причиной ошибки у всех прочих, кто писал римскую историю. После того как об этом сказано, время продолжить повествование.
VIII. Когда же, приняв на себя заботу о царстве и изгнав приверженцев Марциев, Туллий посчитал, что уже прочно владеет властью, он царя Тарквиния, будто бы тот недавно скончался от ран, почтил пышными похоронами, сооружением памятника с надписью и прочими знаками уважения и в то же время, будучи попечителем детей из царского рода, вел их частные дела, как и общие деда полиса, с заботой и осторожностью. 2. Для патрициев происходящее, однако, не было в радость, напротив они испытывали негодование и с трудом Туллия переносили, считая неправильным, что он сам как-то приобрел для себя царскую власть, притом что ни сенат не голосовал, ни все остальное не было проведено согласно закону[14]. И частенько наиболее влиятельные из них, собираясь, заводили разговоры промеж себя о свержении незаконной власти и полагали, что как только их соберет в сенат Туллий, то они бы вынудили сего мужа сложить фасции и остальные знаки власти; когда же это случится, надо будет назначить тех, кого называют междуцарями, и посредством их избрать того, кто будет править городом на основании законов. 3. Туллий, проведав про их расчеты обратился к увещеванию народа и услуживанию бедным гражданам, с помощью которых он надеялся удержать власть, и, созвав плебеев на народное собрание, он поставил перед трибуналом[15] также детей и произнес такую вот речь:
IX. "Возникла, граждане, серьезная необходимость в том, чтобы мне позаботиться об этих малых детях. Ведь Тарквиний, их дед, принял меня, не имеющего отца и отчизны, кормил, ставя не ниже кого-либо из детей своих, вторую из дочерей дал мне в жены и в течение всей своей жизни продолжал почитать меня и любить, будто я родился от него, как вы это знаете. И так как ему выпала участь пасть жертвой коварного заговора, он доверил мне заботу о детях, если с ним случится то, что уготовано людям. 2. Итак, кто же сочтет меня незапятнанным перед богами и справедливым перед людьми, вели я оставлю и предам сирот, которых обязан так сильно благодарить? Но я не предам доверие ко мне и не оставлю одинокими детей, насколько мне хватит сил. Но будьте справедливы и вы, помните о благодеяниях, которыми дед их облагодетельствовал общину, подчинив вам те грады латинские, которые вели спор с вами из-за власти, покорив всех тирренов, наиболее могущественных из всех окрестных народов, и принудив народ сабинский покориться вам, и все это совершив в условиях бесчисленных и тяжких опасностей. 3. Так вот, когда он был жив, вам подобало воздавать ему благодарность за благодеяния, а когда он окончил жизнь вернуть в ответ должное родственникам его и не хоронить вместе с останками благодетелей память об их деяниях. Примите же решение о том, что вы все вместе остаетесь опекунами детей и упрочьте для них ту власть, которую оставил дед. Ведь им не столько пользы от одного покровительства, сколько от защиты со стороны вас всех вместе взятых. 4. Я был вынужден сказать это, чувствуя, что некоторые объединяются против них и желают передать власть другим. Полагаю, что вы, римские мужи, помня о моих сражениях, которые я вел за обретение первенства Рима - а они были не ничтожны и не малочисленны, - о них, я думаю, нечего говорить вам, знающим все это, воздадите этим детям причитающуюся мне за эти сражения благодарность. Ведь я предпочитал не личную власть для самого себя (которой, пожелай я ее получить, достоин не меньше кого бы то ни было), а стараюсь помогать роду Тарквиния и вершить дела на благо общества. 5. Я предстаю перед вами просителем не оставить сирот теперь, когда они подвергаются опасности из-за власти, ведь, если первая попытка их врагов удастся так, как ими задумано, дети будут изгнаны из города. Но поскольку вы узнали об этом и сделаете, что нужно, я думаю, нечего больше тут рассуждать. Услышьте же от меня о том, что я приготовил сам во благо вам и ради чего я созвал народное собрание. 6. Тем из вас, кто уже будучи должником в силу своей бедности не может вернуть долги, я хочу помочь, поскольку они - сограждане и изведали великие тяготы ради отечества; так вот, чтобы не лишились личной свободы те, кто упрочил нашу общую свободу, я даю собственные средства для освобождения их от кабалы. 7. А в отношении тех, кто впредь будет брать взаймы, я не позволю, чтобы их уводили в рабство за долги, и установлю закон, дабы никто не ссужал в долг за свободу человека, полагая, что достаточно для кредиторов иметь власть над имуществом тех, кто заключил сделку. А чтобы поступающие в собственную казну налоги, которые обременяют бедняков и вынуждают влезать в долги, вы в будущем переносили бы легче, я прикажу всем оценить имущество и каждому вносить то, что ему следует, как, я узнал, происходит в величайших и хорошо управляемых государствах. Ибо я уверен, что справедливо и на пользу обществу, чтобы те, кто владеет многим, много и вносил бы в казну, а те, кто имеет мало, и платил бы мало. 8. Мне кажется правильным, чтобы и общенародной землей, которую вы имеете, обретя ее с помощью оружия, владели бы не самые бесстыдные, как теперь, получив ее в дар или купив ее, а те из вас, кто не имеет ни единого клочка земли, чтобы вы не поденщиками работали, будучи свободными, и обрабатывали не чужие владения, но собственные: ведь благородный дух не родится у людей, нуждающихся ежедневно в самом необходимом. 9. А кроме всего этого я решил сделать права гражданства равными для всех и справедливость во всем одинаковую для всех. Ведь некоторые дошли до такой степени высокомерия, что считают возможным держаться надменно с простолюдинами и не считать свободными тех из вас, кто беден. А чтобы люди более высокого положения в обществе получали правосудие и подвергались наказанию наравне с людьми более низкого положения, я установлю законы, препятствующие насилию и защищающие справедливость, и сам никогда не прекращу заботиться о равноправии для всех".
X. После таких слов в народном собрании возникло шумное одобрение: у одних за его верность и справедливость по отношению к благодетелям, у других - за человеколюбие и благородство к бедным, у третьих же за то, что он воздержан и дружески относится к людям самого низкого происхождения, а у всех вместе с любовью и восхищением за то, что он законопослушный и справедливый правитель. 2. После роспуска народного собрания в последующие дни Туллий приказал переписать должников, которые не могли сдержать слово и вернуть долг, с указанием, кому и сколько они были должны; когда же он получил список, то, велев поставить на Форуме стол, на глазах у всех подсчитал долги кредиторам. 3. Покончив с этим, он оглашает царское распоряжение, чтобы с общенародной земли ушли те, кто пользуется ею и держит ее в личном владении в течение определенного времени, и чтобы те из граждан, кто вообще не имеет надела, подали ему письменно сведения о себе. И он записал законы, возобновив некоторые из числа древних, введенных еще Ромулом и Нумой Помпилием, которыми пренебрегали, а другие составив сам. 4. То, что он таким образом управлял государством, патриции воспринимали враждебно, видя, что рушится власть сената, и стали вынашивать замыслы, но не те же самые, а противоположные прежним. 5. Ведь ранее они стремились отнять у него беззаконную власть, назначить междуцарей и при их посредстве выбрать того, кто будет иметь власть на основании закона. Теперь же они думали, что нужно довольствоваться тем, что есть, и ничего не предпринимать. Так как они считали, что, если сенат поставит во главе дел того, кого сам выбрал, народ при подаче голосов, выступит против; если же они предоставят выбор царя народу, то все курии проголосуют за Туллия, и о нем сложится мнение, что он правит по закону. Патрициям показалось более полезным, чтоб этот муж являлся человеком, крадущим власть и обманывающим граждан, что это лучше, чем если б он обладал ею, уговорив граждан и получив ее открыто. 6. Но ничего из того, на что они рассчитывали к своей выгоде, у них не вышло: вот так Туллий перехитрил их и стал обладателем царской власти против их желания. Дело в том, что он заранее озаботился тем, чтобы распространять по городу слух, будто патриции строят ему козни, и вышел на Форум в грязной одежде и преисполненный печали, сопровождаемый своей матерью Окрисией, вдовой Тарквиния Танаквиль и всей царской родней. Поскольку на неожиданное зрелище стеклась огромная толпа, он созвал народное собрание, взошел на трибунал и произнес вот такую примерно речь:
XI. "Мне приходится опасаться уже не только за детей Тарквиния, как бы они не претерпели чего ужасного от врагов, но меня охватывает страх и за самого себя, как бы я не получил горькую расплату за свою справедливость. Ведь против меня злоумышляют патриции, и мне доносят, что некоторые из них составили заговор с целью убить меня, не имея возможности обвинять меня ни в каком - ни в большем ни в малом - преступлении, они удручены и возмущены тем, что я уже сделал на благо народа и что еще приготовился сделать. 2. Кредиторы сердиты на то, что я не позволил им бедных из вашего числа бросать в тюрьму и лишать за долги свободы; а те, кто захватил народную землю и овладел тем, что вы добыли своею кровью, возмущены необходимостью оставить ее, как если бы у них отбирали отцовское имущество, а не возвращали чужое; а освобожденные от военного налога недовольны тем, что их вынудили оценить имущество и в соответствии с оценкой вносить налог; а все вместе - тем, что их хотят приучить жить по законам, воздавая вам справедливость и получая ее на равных, и что они не смогут кроме того пользоваться бедняками, будто купленными за деньги рабами, как они поступают сейчас. 3. И патриции, собрав все эти обвинения воедино, посоветовались и составили заговор, с тем чтобы возвратить изгнанников и передать царскую власть детям Марция, а ведь вы же вынесли постановление лишить их огня и воды за убийство Тарквиния, вашего царя, человека полезного и любящего свое отечество, и совершив столь великое преступление, они избежали заочно вынесенного приговора и наказали сами себя изгнанием[16]. И враги мои намеревались, если бы донос, сделанный мне об этом, не упредил их, с помощью чужеземного войска возвратить изгнанников среди ночи в город. 4. Все, что произойдет за этим, очевидно, даже если бы я ничего не сказал, а именно, что Марций объединившись с патрициями, без труда овладеют государством, а так как в своей природе имеют много дикого и тиранического, они сначала захотят схватить меня, защитника царей и вершителя правосудия над ними, а затем убить этих детей и всех остальных родственников и друзей Тарквиния, жен же наших, матерей, дочерей и всю женскую родню сделать рабынями. 5. Если же и вам по сердцу, сограждане, возвратить убийц и избрать их царями, а детей благодетелей изгнать и лишить власти, оставленной им дедом, мы стерпим эту участь. Но ради всех богов и божеств, которые следят за человеческой жизнью, мы все вместе с женами и детьми, представ просителями перед вами, во имя того многого, что ваш благодетель Тарквиний, дед этих детей, вам предоставил, и того многого, в чем я и сам по мере моих сил оказался вам полезным, желаем, чтобы вы дали нам единственный дар - прояснить вашу собственную волю. 6. Если же вы решите, что кто-то иной, нежели мы, более заслуживает такой награды, то дети и остальная родня Тарквиния уйдут из оставленного вам города. Я же приму относительно себя самого другое, более благоразумное, решение. Ведь я уже достаточно пожил, и с доблестью, и со славой, и я не считаю для себя достойным с позором жить среди каких-то других людей, обмануться в вашей любви, которую я предпочитаю всем прочим благам. Заберите же ликторские фасции и отдайте их, если желаете, патрициям: я же не буду беспокоить вас своим присутствием".
XII. После того как он это сказал и готов был сойти с трибунала, раздался единодушный неудержимый вопль, и посыпались мольбы вперемешку со слезами, чтобы он остался и правил, не опасаясь никого. А затем некоторые, расставленные по его плану на Форуме, подняли крик, - избрать его на царство и требовали собрать курии и провести голосование. Вслед за тем, как они показали пример, весь народ тотчас пришел к такому же мнению. 2. Туллий, узнав об этом, не стал уже дожидаться надлежащего срока, но, сказав, что он чувствует к ним сердечную благодарность за то, что они помнят его благодеяния, и пообещав, что сотворит еще больше добра, если они его выберут царем, назначил день для выборов и наказал, чтобы в этот день все люди с полей присутствовали здесь. 3. Когда народ собрался, он вызвал курии подать голоса каждую по отдельности. Так как всеми куриями было определено, что он достоин царской власти, он принял ее от народных масс, пренебрегая сенатом, объявив при этом, что не посчитал нужным, чтобы тот подтверждал решения народа, как обычно делается. Обретя таким образом царскую власть, он становится зачинателем многих других государственных нововведений и крупной приснопамятной войны с тирренами. Я же прежде всего начну рассказ о его делах по устройству государства.
XIII. Сразу же после вступления на трон Туллий разделил общественное поле среди тех римлян, кто работал поденщиком[17]; потом он утвердил в куриях законы о договорах и правонарушениях; а было их числом что-то около пятидесяти, из которых сейчас я не считаю нужным упомянуть ни одного. 2. К городу он присоединил два холма, один назывался Виминал[18], другой - Эсквилин[19], из коих каждый размером с добрый город, и поделил их территорию среди бездомных римлян для строительства жилищ. Там же и сам он в лучшем месте Эсквилина построил себе дом. 3. Этот царь последним раздвинул границы города, присоединив к пяти холмам еще два после совершения птицегаданий, как того требовал закон, и отправления прочих необходимых церемоний в честь богов. За эти пределы постройки города уже не продвинулись, потому что, как говорят, этому воспрепятствовало божество. Но вокруг города раскинулись еще населенные пригороды, многочисленные и обширные[20], не прикрытые и не защищенные стенами, так что подступившим врагам легко было их захватить. 4. И ежели кто-нибудь, глядя на эти пригороды, пожелает определить размеры Рима, он будет вынужденно введен в заблуждение, так как не найдет никакого точного знака, по которому можно бы проследить, до какого предела простирается город и откуда начинается то, что уже не является городом. Так город и сельская местность объединяются, и это порождает у наблюдателя впечатление, что город тянется бесконечно. 5. Если же кому-нибудь вздумается сравнить Рим по длине городской стены, которую трудно отыскать из-за окружающих ее со всех сторон построек и которая хранит еще во многих местах следы древней кладки, с кольцом стен, охватывающим Афины, то окружность римской стены ему покажется ненамного большей. А о величине и красоте города, каков он в наш век, лучше будет сказать в более подходящем месте.
XIV. Когда Туллий окружил стеной семь холмов, он разделил город на четыре части, дав этим частям названия по холмам: одной - Палатинская, другой - Субуранская, третьей - Коллинская, а четвертой из частей - Эсквилинская, - тем самым он сделал так, чтобы город состоял из четырех триб, в то время как до этого имелось три трибы[21]. 2. И он предписал, чтобы люди, проживающие в каждой из четырех частей, подобно сельским жителям не меняли своего места жительства на другое и не платили подати где-нибудь в другом месте. Он ввел также набор воинов и взимание средств на военные и прочие нужды, которые каждому надлежит вносить в общественную казну уже не по трем родовым трибам, как раньше, но по четырем местным, им учрежденным, и назначил в каждой из них предводителя, как бы начальника трибы или нага, которым приказал ведать, в каком доме каждый живет. 3. Потом он повелел, чтобы на всех перекрестках соседями были устроены часовни для Ларов[22] перекрестков, и предписал совершать ежегодно им жертвоприношения, а каждому дому вносить жертвенный пирог. Повелел он также, чтобы тем, кто исполняет священные обряды от имени соседей, прислуживали на священнодействиях не свободные, а рабы, поскольку служение рабов рассматривалось как угодное Ларам. 4. Римляне еще и в наши дни справляют это весьма всеми почитаемое и роскошное празднество через несколько дней после празднества Сатурналий, именуя его Компиталиями, по перекресткам - ведь они зовут перекрестки compita. Они сохраняют эти обряды в соответствии с древним обычаем, умилостивляя Ларов освобождением рабов в эти дни от всего рабского, чтобы те, становясь покорными благодаря такому человеколюбию, несущему печать некоего величия и святости, лучше бы относились к своим господам и меньше бы тяготились своей печальной участью.
XV. А как сообщает Фабий, Туллий разделил всю сельскую округу на двадцать шесть частей, которые нарек также трибами, прибавив к ним четыре, что были в самом городе, так что, по его словам, при Туллии оказалось тридцать триб. Но, как рассказывал Венноний[23], Туллий разделил римскую территорию на тридцать одну часть, так что вместе с городскими число триб достигло тридцати пяти и продолжает сохраняться вплоть до нашего времени. Однако Катон, более достоверный, чем оба автора, говорит, что все тридцать триб появились при Туллии, и не определяет количество частей страны. 2. Итак, Туллий, разделив на определенное количество частей (сколько бы их ни было) землю, устроил убежища на крутых холмах, которые могли обеспечить земледельцам совершенную безопасность, назвав их греческим словом "паг"[24]. Туда все сбегались с полей всякий раз, когда случалось нападение врагов, и там большей частью ночевали. 3. Они также имели управляющих, в обязанности которых входило знать как имена земледельцев, входивших в данный паг, так и имущество, доставлявшее им средства к жизни. И как только возникала необходимость призвать сельских жителей к оружию или взыскать подушные военные налоги с каждого человека, управители собирали людей и взимали деньги. А чтобы численность их было не трудно определить, но легко подсчитать и выявить, он приказал им соорудить алтари богов, попечителей и защитников пагов, которых он повелел чтить общественными жертвоприношениями на ежегодных всеобщих собраниях, для чего и учредил всеми весьма почитаемое празднество, нареченное Паганалиями[25]. Он также издал законы о соответствующих священных обрядах, которые римляне все еще соблюдают. 4. Для расходов на жертвоприношения и всеобщее собрание членов одного пата он приказал вносить подушный определенный денежный взнос, одна сумма для мужчин, другая - для женщин, третья - для несовершеннолетних. После подсчета этих взносов руководителями священнодействий обнаруживалась численность людей и по полу, и по возрасту. 5. Как передает Луций Пизон в первой книге "Анналов", царь, желая знать количество тех, кто проводит жизнь в городе, а также рожденных, умерших и внесенных в списки взрослых граждан, установил, какой именно взнос нужно вносить родственникам за каждого: в сокровищницу Элетейи, которую римляне называют Юноной Светоносной[26], за новорожденных; в сокровищницу Венеры, нареченной Либитиной[27], расположенную в священной роще, - за умерших; в сокровищницу Ювенты[28] - за достигших совершеннолетия. Исходя из подсчетов, царь намеревался узнавать ежегодно как общее количество людей, так и сколько из них были в возрасте, годном для несения военной службы. 6. Введя эти установления; Туллий приказал, чтобы все римляне записывались и оценивали свое имущество в серебре[29], дав установленную обычаем клятву, что они все оценили на самом деле истинно и добросовестно. И он повелел, чтобы записывали, от каких отцов они происходят, и указывали свой возраст, а также имена жен и детей, и добавляли бы сведения о том, в какой трибе города или в каком пате сельской местности каждый живет. Для того, кто не подвергся цензу[30], он назначил наказание в виде лишения его имущества и продажи в рабство после бичевания[31]; и у римлян этот закон сохранял силу в течение долгого времени.
XVI. После того как все было оценено, он составил цензовые списки и определил по ним количество людей и размеры их состояния; Туллий ввел самое мудрое из всех государственных устройств, ставшее, как показал ход событий, источником наивысшего благоденствия римлян. 2. А государственное устройство было таково: он отделил из всех одну часть людей, имущество которых было самым крупным и оценивалось не менее чем в сто мин[32]. Распределив их в восемьдесят центурий, он предписал им иметь вооружение в виде арголийских щитов[33], копий, медных шлемов, панцирей, поножей и мечей. Разделив их пополам, он образовал сорок центурий из молодых, на которых возложил вести войну на поле брани, а сорок составил из людей более пожилых, которые должны были, когда молодежь выступает в поход, оставаться в городе и охранять пространство внутри стен. 3. Это был первый разряд войска - в боевых действиях он занимал место впереди всей фаланги. Затем из оставшихся воинов он отобрал вторую часть, цена имущества которых была до десяти тысяч драхм[34], но не менее семидесяти пяти мин. Распределив их в двадцать центурий, он предписал им носить такое же оружие, как и первым, но лишил их панцирей и вместо круглых щитов дал продолговатые[35]. И из них, отделив людей старше сорока пяти лет от тех, кто принадлежал к призывному возрасту, царь составил десять центурий из более молодых, которые должны были воевать вне города, и десять - из старших, на которых он возложил охрану стен. Это был второй разряд, и в боевых порядках он занимал ряд после передовых бойцов. 4. Третий же разряд он составил из прочих, которые имели ценз до семи тысяч пятисот драхм[36], но не меньше пятидесяти мин. У них он уменьшил вооружение за счет не только панцирей, как у вторых, но и поножей. 5. Он распределил и этих по двадцати центуриям и разделил их таким же образом, что и предыдущих, по возрасту - десять центурий предоставил более молодым, десять - старшим. Место же и боевые порядки этих центурий располагались в третьей линии за передовыми бойцами.
XVII. Снова же отделив от оставшихся тех, кто обладал имуществом от пяти тысяч драхм до двадцати пяти мин[37], царь составил четвертый разряд. Разделил он и их на двадцать центурий, десять создал из тех, кто находился в цветущем возрасте, а десять - из пожилых, подобно предыдущим. Он обязал их носить в виде вооружения длинные щиты, мечи и копья, и их ряд в сражениях был самым последним. 2. А пятый разряд, у кого имущества насчитывалось от двенадцати с половиной мин[38] до двадцати пяти мин, он распределил в тридцать центурий. Но и они были разделены по возрастам: пятнадцать центурий из них включали в себя старших, а пятнадцать - младших. Он установил, чтобы они с дротиками и пращами сражались вне боевого строя. 3. И царь приказал, чтобы четыре центурии, не имеющие никакого вооружения, сопровождали вооруженных; из их числа две центурии были подразделениями оружейников и плотников и прочих изготовителей всего, что необходимо на войне; две же центурии были трубачами и горнистами, а также побуждающими к битве с помощью прочих инструментов. Ремесленники были приданы ко второму цензовому разряду, разделенные так, что одна центурия сопровождала старших, другая - младших. 4. А трубачи и горнисты были добавлены к четвертому разряду[39]. И у них одна центурия была из старших и одна - из младших. Из всех центурий были выбраны центурионы, наиболее выдающиеся в ратном деле, и каждый из них держал свою центурию прекрасно готовой к выполнению приказа.
XVIII. Таково было устройство пешего войска, состоявшего из тяжеловооруженных и легковооруженных воинов. А личный состав всадников Сервий набрал из тех, кто имел высший имущественный ценз и был знатным по рождению. Царь распределил их в восемнадцать центурий[40] и добавил их к первым восьмидесяти центуриям тяжеловооруженных воинов; и они возглавлялись центурионами из самых знатных. 2. Остальных же граждан, которые имели имущества меньше двенадцати с половиной мин, но были гораздо многочисленнее предыдущих, сведя их всех в одну центурию, Туллий освободил от военной службы и сделал свободными от всяких налогов. Всего оказалось шесть разрядов, которые римляне называют "классами", производя от эллинского слова kleseis (призыв): ведь мы, придавая речи повелительную форму, произносим "kalei", а они говорят: "kala", и "классы" в древности они называли "kaleseis". 3. Центурий же, из которых состояли разряды, насчитывалось сто девяносто три. К первому разряду вместе с всадниками относились девяносто восемь центурий; ко второму - двадцать две вместе с ремесленниками; к третьему - двадцать, к четвертому - опять двадцать две с трубачами и флейтистами; к пятому - тридцать; а к устроенной для всех прочих - одна центурия бедняков.
XIX. Используя такое устройство, Туллий составил списки воинов в соответствии с делением на центурии, а налогообложение - соответственно оценке имущества людей. Всякий раз как случалось, что ему требовалось десять или двадцать тысяч воинов, он, распределив это количество по ста девяноста трем центуриям, приказывал, чтобы каждая центурия выделяла пришедшееся на нее число людей. Рассчитав средства, которые будут тратиться на снабжение воинов продовольствием и на военные расходы, сколько чего будет достаточно, и разделив их тем же самым способом между ста девяноста тремя центуриями, Туллий велел, чтобы все вносили подати в соответствии с цензом каждого. 2. И вот, тем, кто обладали большим имуществом, но сами находились в меньшинстве, и были разделены на большее число центурий, выпало и воевать в большем количестве походов, без передышки, и средств вносить больше остальных; а тем, кто обладал средним и малым достатком, которых было больше числом, но в меньшем количестве центурий, и нести службу приходилось редко и попеременно, и налог вносить малый, а те, кто нажил менее того, что достаточно, были освобождены от всякого бремени. 3. Делал же царь все, о чем говорилось, не без причины, но будучи убежденным, что для всех людей наградой в войнах является имущество, и ради защиты его все претерпевают лишения. Поэтому он считал справедливым, чтобы те, кто подвергается опасности за большие награды, переносил бы больше телесных тягот и материальных затрат, а те, кто за меньшие - меньше бы страдали и в том и в другом; а те, кто не опасается ни за что, ничего и не претерпевает, будучи освобожденным от налога по бедности, а от военной службы - из-за неплатежеспособности. Ведь тогда римляне не получали из общественной казны плату за участие в походах, но воевали на собственный счет. 4. Туллий считал нужным, чтобы не вносили подати те. кто не знает, из чего их выплачивать, но нуждается в самом необходимом ежедневно, а также чтобы ничего не давшие не воевали бы за чужой счет, словно наемники.
XX. Когда царь, возложив таким образом все бремя опасностей и издержек на богатых, увидел, что они негодуют, он другим способом утолил их печаль и смягчил гнев, дарован преимущество, на основании которого они стали бы хозяевами всего государственного порядка, и отстранили бедняков от общественной деятельности; и предпринял он это втайне от плебеев. Преимущество же было в отношении народных собраний, в которых народ принимал важнейшие решения. 2. Мной уже было сказано раньше, что по древним законам народ ведал тремя важнейшими и насущнейшими делами - выбирал должностных лиц и в городе, и в войске, законы одни поддерживал, другие - отменял, и выносил решения о начале и прекращении войны. Римляне проводили обсуждения и принимали постановления об этом голосованием по куриям; и те, кто владел малым, при подаче голосов были равны тем, кто имел богатейшее состояние. Так как богатых, как всегда бывает, было немного, бедняки при голосовании побеждали, будучи гораздо многочисленнее тех. 3. Туллий, поняв это, передал перевес при голосовании богатым. Ведь всякий раз, когда он считал нужным назначать магистратов, спрашивать мнение относительно законов или объявить войну, он созывал народное собрание по центуриям, а не по куриям. Первыми же он призывал для высказывания мнения первые центурии, приписанные к высшему цензу, в числе которых были восемнадцать центурий всадников и восемьдесят - пеших. 4. Если все приходили к одному мнению, так как их было на три центурии больше, чем остальных, то они побеждали других, и их решение было окончательным. Если же они не все приходили к одному и тому же мнению, он призывал к голосованию еще двадцать две центурии от второго имущественного разряда. Если же и тогда голоса разделялись, он созывал людей третьего разряда, и четвертыми - от четвертого. И царь продолжал до тех пор, пока единогласными не оказывались девяносто семь центурий. 5. Если же вдруг этого не случалось вплоть до пятого разряда, но голоса ста девяноста двух центурий разделялись, он призывал последнюю центурию, в которую входила толпа бедных и потому освобожденных от военной службы и от внесения налога граждан; к какой из частей примкнет эта центурия, та и одерживала верх. Но это было редко и немногим отличалось от невозможного. В большинстве случаев конец уже достигался при голосовании первого призыва и редко доходило дело до четвертого разряда, пятый же разряд и последний оставались в стороне.
XXI. Такой вот государственный порядок установил Туллий, чем и предоставил столь большое преимущество богатым скрытно от народа, как я сказал, победив хитростью и отстранив бедняков от общественных дел. Ведь все думали, что имеют равную долю политических прав, когда каждого одного за другим спрашивали о его мнении в его собственной центурии, но они были обмануты, потому что вся центурия целиком имеет всего один голос - и при малом числе граждан в ней, и при весьма большом; и народ был обманут еще и потому, что первыми вносят голос центурии, имеющие высший имущественный ценз, которые числом превосходили остальных, но состояли из гораздо меньшего числа людей; а больше всего потому, что бедные имеют один голос, хотя они более многочисленны, и призываются последними. 2. И так случилось, что богатым, которые несли большие расходы и не получили никакого освобождения от военных опасностей, выпало меньше тягостей, потому что они стали обладать очень многим и всю силу отняли у тех, кто не делал того же самого, что и они. А беднякам, обладавшим самой малой долей политических прав, выпало на долю разумно и кротко переносить потерю значения в обществе, так как они были освобождены от налогов и военной службы; полису выпало то, что те же самые должны теперь решать, что нужно для государства, потому что они участвуют в опасных предприятиях больше остальных, и исполняют, что необходимо. 3. Этот порядок в государстве сохранялся римлянами на протяжении многих поколений. К нашим же временам он изменился и больше повернулся в сторону плебеев; это пришлось сделать в силу суровой необходимости, причем центурии не были распущены, но призыв их уже не сохраняет древней точности, как я узнал, часто присутствуя на их собраниях по выбору магистратов. Но прибавлять что-то к сказанному' сверх этого - не время.
XXII. После того как Туллий установил ценз, он распорядился, чтобы все граждане сошлись на самую большую равнину перед городом[41] при оружии и, расставив всадников по их отрядам, пеших воинов - в фаланге, а снабженных легким вооружением - каждого в свои собственные центурии, он совершил обряд их очищения жертвоприношением быка, барана и козла. Приказав, чтобы эти жертвенные животные были трижды проведены вокруг войска, он принес их в жертву Марсу, владеющему Полем. 2. И в мое время после проведения цензов римлян таким же образом очищают те, кто обладает высшей священной властью, называя это Люстром[42]. А общее число римлян, прошедших ценз, как сообщается в цензовых списках, оказалось восемьдесят пять тысяч без трехсот. 3. Именно этот царь немало позаботился о возрастании политического коллектива, обратив внимание на то, что все цари до него упускали из вида. Ибо они принимали иноземцев и возлагали на них равные с римлянами политические права, не пренебрегая ни природой, ни судьбой их, чем привели город к многолюдству. 4. А Туллий позволил даже отпущенным на волю рабам, если те не хотели возвращаться в свои края, приобщиться к правам в Риме наравне с его гражданами: поскольку он обязал им вместе со всеми прочими свободными подвергнуться цензу и распределил их по четырем городским трибам, по которым вплоть до нашего времени продолжает созываться сословие вольноотпущенников, сколь бы велико оно ни было. Царь также предоставил им возможность участвовать во всех общественных делах, открытых и для остальных плебеев[43].
XXIII. Так как патриции были огорчены такими обстоятельствами и сетовали, царь, созвав граждан на народное собрание, заявил, что он дивится на тех, кто недоволен, которые считают прежде всего, будто свободный отличается от раба но природе, а не по участи, а затем, что они признают кого-либо достойным благ не по обычаю и праву, а по случайности, видя, что удача является делом непостоянным и быстро меняющимся, и никому из совершенно счастливых невозможно с легкостью сказать, сколько времени он будет счастлив. 2. И Туллий призвал их посмотреть, сколько полисов - и варварских, и эллинских - уже пришли к свободе из рабства, а сколько из свободы - к рабству. И он заметил, что это большая глупость с их стороны, если они, отпуская достойных людей из числа рабов на свободу, отказывают в гражданских правах для них; а также посоветовал им, если они считают тех дурными, не делать их свободными, а если хорошими, - не пренебрегать ими, как чужаками. 3. Он заявил, что они поступают нелепо и нерасчетливо, позволяя всем иноземцам войти в состав гражданства, не выясняя их судьбу и не проявляя любопытства, не стал ли кто-либо свободным из рабов, тех же, кто порабощен своими, считают недостойными такого дара. И он утверждал, что те, кто считает, будто они мудрее остальных, не видят самого простого в известном всем, что очевидно и для самых простодушных, т.е. того, что хозяевам не принесет много хлопот не освобождать кого-либо с легкостью, поскольку они даруют освобожденным величайшее из благ, существующих у людей. А рабам будет еще больше присуще стремление быть верными господам, если они осознают, что в случае, если их посчитают достойными свободы, они скоро станут и гражданами счастливого и большого государства, и что и то и другое благо они получат от хозяев. 4. Подытоживая, он произнес увещевания, напоминая тем, кто уже проникся пониманием, и поучая еще не осознавших, что именно для государства, чающего владычества и достойного великих свершений, полезно, а также о том, что более всего насущно многолюдство, чтобы иметь возможность во всех войнах пользоваться в достаточном количестве собственным войском и чтобы не расточать средства на оплату жалования наемным войскам. Именно поэтому, пояснил он, прежние цари предоставляли гражданство всем иноземцам. 5. Если же римляне этот закон примут, - говорил он, - то у них возрастет количество молодежи из вольноотпущенников, и никогда уже в государстве не будет недостатка в своих воинах, но там всегда хватит воинских сил, даже если придется воевать против всего человечества. 6. Помимо всеобщей пользы, самым богатым римлянам, в частности, это принесет много выгоды, разреши они вольноотпущенникам участвовать в общественной жизни; добиваясь, чтобы те их поддерживали и в народных собраниях, и при подаче голосов, и при прочих политических мероприятиях, каждый раз, как они будут в этом нуждаться, и оставляя своим потомкам клиентов, которые вышли из вольноотпущенников. 7. Когда он это 'сказал, патриции согласились на то, чтобы установить такой обычай в государстве, и вплоть до нашего времени он продолжает сохраняться как один из священных и неколебимых устоев.
XXIV. Теперь, когда я подошел к этой части повествования, мне кажется необходимым сообщить, что у римлян имелись тогда обычаи, касающиеся рабов, чтобы кто не подумал, будто царь, принявшись за это дело, первым сделал порабощенных гражданами, и чтобы никто не обвинял тех, кто принял данный закон, будто они необдуманно расточают блага. 2. В самом деле, римляне приобретали рабов совершенно законным образом. Либо они получали из общественной казны тех, кто "продается под копьем" в составе добычи, либо, когда военачальник разрешал воинам, захватившим вместе с другой добычей пленников, владеть ими, или же они покупали их у других, которые стали владельцами рабов тем же самым манером. 3. И ни Туллий, установивший данный закон, и ни те, кто его принял и сохранил, не считали, что совершают нечто позорное или вредное для общественных интересов, если те, кто в войнах лишился отечества и свободы, станут потом благодарными поработившим их или купившим их у поработителей, когда означенные дары выпадут от хозяев. 4. Ведь очень многие получили свободу даром, вследствие их добронравия и хорошего поведения - и это был лучший способ освобождения от хозяев: некоторые же уплачивали выкуп, определяемый незапятнанным и честным трудом. Но в наше время все обстоит не так, дела пришли в столь великое расстройство, и благо римского государства так поругано и запятнано, что те, кто занимается грабежами, мошенничеством, распутством и всякими другими позорными делами, получают свободу с помощью добытых таким образом средств и сразу становятся римлянами. 5. Иные делаются сообщниками и помощниками господ и получают от них дар свободы за отравления и убийства людей и неправедные поступки в отношении богов или государства, другие за то, что, получая хлеб, который ежемесячно выдается беднякам на общественный счет, или иное какое-нибудь благодеяние со стороны руководителей государства в отношении бедных граждан, приносят его в благодарность за свое освобождение, третьи же - из-за легкомыслия и пустого тщеславия господ. 6. А я знаю, что некоторые позволили всем рабам стать после своей смерти свободными, чтобы их, умерших, называли добрыми и чтобы множество народа с войлоком на голове[44] сопровождало их носилки на погребальной процессии; а среди тех, кто шел в таких процессиях, как я слышал от сведущих людей, встречались и злодеи, недавно вышедшие из тюрем, совершившие то, что достойно тысячи смертей. Действительно, многие, взирая на эти трудно счищаемые с государства пятна, проявляли недовольство и, обвиняя обычай, ссылались на то, что не подобает государству, достойному править и властвовать надо всем миром, создавать для себя подобных сограждан. 7. Кто-то мог бы посетовать и на многие другие обычаи, которые были мудро задуманы древними, но худо используются ныне живущими. Но я не думаю, что следует отменять этот закон из-за того, что какое-то большее зло смогло возникнуть для общества. Однако я говорю, что нужно восстановить то, что можно, и закрыть доступ в государственное устройство для великого срама и трудно смываемой грязи. 8. И, я считал бы, что об этой части граждан прежде всего должны заботиться цензоры, если же не они, то консулы - ведь требуется какая-то значительная магистратура. Они проверяли бы ежегодно тех, кто становится свободным, кто они такие, по какой причине и как были освобождены, подобно тому как проверяют поведение в жизни всадников и членов сената; потом же тех, кого посчитают достойными гражданства, запишут в трибы и позволят пребывать в городе; а запятнанный и нечистый сброд выбросят из города, дав этому действию благопристойное название колонии. Вот это, по-моему, поскольку обстоятельства того требуют, необходимо и справедливо сказать тем, кто порицает обычаи римлян.
XXV. А Туллий проявил свое народолюбие не только в этих государственных нововведениях, при которых сократилась и власть сената, и господство патрициев, но и в том, что он урезал царскую власть, лишив самого себя ее наполовину. 2. Суть в том, что предшествовавшие цари считали возможным брать на рассмотрение любое судебное дело и вести судопроизводство по преступлениям как частным, так и общественным по собственному усмотрению, а Туллий, отделив общественные дела от частных, самолично начал рассматривать дела о тех, кто приносит вред общине, а для частных дел учредил специальных судей, установив для них ограничения и правила, которые сам записал в виде законов. 3. После того как при нем дела в городе были устроены наилучшим образом, он возымел желание предпринять нечто выдающееся и навечно оставить потомкам память о себе. Поразмыслив о памятниках древних царей и государственных мужей, которые принесли им известность и славу, он не восславил ни ассирийскую жену за возведенную вавилонскую стену[45], ни царей Египта за пирамиды в Мемфисе, ни кого-либо другого, за те или иные свидетельства о богатстве или множестве подданных человека, имеющего власть. Но все это он посчитал незначительным и кратковременным, не достойным усилий и обманом зрения, неправдой жизни, а не помощью в делах, поскольку прославления правителей ассоциируются только с воздвигнутыми ими сооружениями. Но поняв, что похвалы и подражания достойна работа мысли, чьи плоды служат весьма многим и чьей помощью пользуются долгое время, он из всех таких трудов более всего восхитился замыслом эллина Амфиктиона, который, видя, что эллинский род немногочисленен и варвары, что живут по соседству, могут очень легко его погубить, собрал союз, названный по его имени Амфиктионией, и установил всеобщее празднество, помимо тех собственных, что имел каждый полис, и общие для всех законы, которые называют Амфиктионийскими[46], благодаря чему эллины между собой постоянно остаются друзьями и поддерживают друг друга больше делами, чем на словах, а для варваров они суровы и грозны. 4. А ионийцы, переселившиеся из Европы в приморские области Карий, и дорийцы, основавшие города поблизости, последовавши примеру того союза, устроили храмы на общественные средства: ионийцы - храм Артемиды[47] в Эфесе, а дорийцы - храм Аполлона на Триопии[48]. Собираясь туда вместе с женами и детьми, в назначенные сроки они совершали жертвоприношения, устраивали празднества и конные, гимнастические и музыкальные состязания, а также одаривали богов общественными приношениями. 5. После просмотра состязаний и завершения празднеств, и взаимного получения различных знаков дружбы члены союза, буде между тем или иным полисом возникали какие-либо недоразумения, призывали судей уладить спор. Они также держали совет и по поводу войны с варварами, и по поводу общего согласия городов между собой. 6. Под влиянием таких и тому подобных примеров Туллий и сам возымел желание собрать и объединить все города латинского народа, чтобы соседние варвары не смогли лишить их свободы, в случае если у них возникнут внутренние распри или завяжется война между собой.
XXVI. Рассудив так, Туллий собрал самых влиятельных людей от каждого города, объявив, что созывает их стать ему советчиками в делах великих и общих для всех. Когда же они сошлись, он созвал вместе римский сенат и тех, кто пришел от общин, и произнес речь, призывающую к единству, наставляя, как прекрасно, когда многие города пользуются единым мнением, но позорно зрелище враждующих между собой родственников. Он доказывал, что согласие является основой силы у слабых, а взаимное уничтожение обессиливает и самых мощных. 2. Сказав об этом, Туллий поучал их тому, что латинам нужно править над соседними народами и, поскольку они эллины, им следует установить для варваров правосудие, а римлянам должно стоять надо всеми латинами не только потому, что они превосходят их размерами города и важностью деяний, но и оттого, что божество к ним благосклонно больше, чем к другим, вследствие чего они и достигли такой славы. 3. Затем царь посоветовал им устроить в Риме на общественные средства священное убежище, в котором города, ежегодно собираясь, совершали бы как свои собственные, так и общие жертвоприношения, и справляли бы общие праздники в то время, какое они определят; а если возникнет между ними какое-то недоразумение, разрешать его на основании священного обычая, поручив остальным городам выносить решения по жалобам. 4. Разъяснив это и сколько других благ они получат, если назначат совет, он убедил всех, кто находился в собрании полисов. Позднее на средства, внесенные всеми городами, он возвел храм Дианы[49] на самом большом из всех холмов в Риме - на Авентине. Царь также составил для полисов законы об их взаимных отношениях и установил, каким образом будет выполняться все прочее относительно празднества и общего собрания. 5. А чтобы ход времен не уничтожил бы их, он поставил медную стелу и высек на ней как постановления участников собрания, так и названия городов, входящих в союз. Эта стела вплоть до моего времени все еще находилась в святилище Дианы, сохраняя очертания букв, которыми пользовалась Эллада в древности. Одно это могло бы считаться безусловным доказательством того, что те, кто заселил Рим, не были варварами; ведь будучи таковыми, они не могли бы использовать эллинских букв. 6. Таковы были государственные деяния этого царя, памятные величественностью и блистательностью, вместе с другими, менее значительными и известными, а теперь я хочу рассказать о военных, которые были начаты против одного из тирренских народов.
XXVII. После смерти Тарквиния, города, вручившие ему власть, не пожелали более сохранять договоры с Туллием, не считая за честь подчиняться человеку низкого рода и рассуждая, что враждебность патрициев к правителю принесет им немалые выгоды. 2. Первыми отпали от Рима те, кого называют вейянами. Пришедшим от Туллия послам они ответствовали, что у них нет никакого договора с ним ни по поводу передачи ему верховенства, ни по поводу дружбы и союзничества. Этого было достаточно, чтобы цэрийцы и тарквинийцы последовали за ними, и, наконец, подняла оружие вся Тиррения. 3. Война сия продолжалась без передышки в течение двадцати лет, и все это время обе стороны совершали частые вторжения на территорию противника с крупными войсками и вступали в ближние сражения одно за другими. Однако Туллий, имея успех во всех битвах, сколько бы их ни происходило как с каждым городом отдельно, так и со всем народом в целом, и удостоенный трех славнейших триумфов, наконец, на тех, кто не считал достойным добровольно подчиниться тому, чтобы ими правили, вынуждает надеть узду. 4. Таким образом, на двадцатый год двенадцать городов, потеряв в войне множество людей и совершенно истощив свои средства, собрались вновь, и решили передать верховенство римлянам на тех условиях, какие принимали ранее. И при этом от каждого города были выбраны люди, которые с оливковыми ветвями в руках явились передать их Туллию и просили, чтобы тот не задумал против них чего-либо совсем уж ужасного. 5. А Туллий ответствовал, что они из-за недомыслия и нечестивости по отношению к богам, коих сделали поручителями договора, нарушили соглашения и достойны серьезной кары, но ввиду снисходительности и умеренности римлян, а также поскольку они признали, что поступили несправедливо, и с венками и молитвами просили прощения за свой гнев, то теперь ни в коей мере не испытают несчастий. 6. Сказав это, Туллий прекращает войну против них, а всем прочим городам, оставшимся верными договорам, заключенным с ними царем Тарквинием, предоставляет просто и без всякого гнева управлять своими внутренними делами и пользоваться своим имуществом; а три города из их числа, которые сами восстали первыми и других подстрекали начать войну против римлян - цэрийцев, тарквинийцев и вейян - наказал, отняв у них землю, которую и распределил между римлянами, что недавно получили гражданство. 7. Совершив такие деяния и в мирное время, и на войне и воздвигнув два храма Фортуны[50], чьей благосклонностью он, считалось, пользовался на протяжении всей жизни: один - на форуме, который назывался Бычьим, другой - на берегах Тибра (той самой Фортуне, которую он прозвал "Мужской", как и теперь она зовется римлянами), - достигнув преклонного возраста и уже находясь на пороге смерти, каковую несет сама человеческая природа, царь погибает в результате заговора, подготовленного его зятем Тарквинием и собственной дочерью. Я раскрою, какого рода был этот заговор, но сначала вернемся несколько назад.
XXVIII. У Туллия было две дочери, родившиеся от жены Тарквиний, которую выдал за него замуж царь Тарквиний. Этих девушек, когда они вошли в брачный возраст, Туллий выдал замуж за племянников их матери, то есть за внуков Тарквиния, соединив старшую со старшим, а младшую - с младшим, в надежде, что таким образом девушки лучше всего подойдут мужьям. 2. Но случилось так, что каждый из Зятьев оказался, по несчастью, связан с женой непохожего на него нрава: Луцию, старшему, который был дерзким, своевольным и деспотичным по природе, досталась жена добрая и благоразумная, любящая отца, а у Аррунта, младшего, который был и кротким, и умным, супруга оказалась нечестивая, отца ненавидящая и готовая на все. 3. В результате каждому мужу выпало, с одной стороны, следовать собственной природе, но с другой - испытать на себе обратное влияние супруги. Так, испорченного супруга, жаждавшего лишить тестя царства и все для этого измышляющего, жена отговаривала мольбами и плачем, а доброго, который считал, что по отношению к тестю нельзя совершать злодеяния, но надо ждать, пока не прервет его жизнь природа, который и брату не позволял творить несправедливое, нечестивая жена уговорами, бранью и обвинениями в трусости увлекала к совсем иному. 4. Так как ни мольбы благоразумной супруги, настойчиво упрашивавшей неправедного мужа, ни понукания скверной особы, призывавшей к нечестивым делам от рождения неиспорченного, ничего не достигли, и тот и другой жили сообразно с собственным характером и тяготились супругами, которые желали противного их природе. Поэтому одной сестре оставалось плакать и терпеть свою ниспосланную божеством судьбу, а дерзкой - негодовать и попытаться освободиться от своего мужа. 5. В конце концов скверная по природе, в безрассудстве посчитав, что сестрин муж лучше всего подходит к ее собственному характеру, посылает за ним для разговора о неотложном и важном деле.
XXIX. Когда тот пришел, она, отослав прочь домашних, чтобы побеседовать с ним наедине, молвила: "Могу ли я, Тарквиний, откровенно и без опаски поведать обо всем, что я думаю по поводу выгодного нам обоим дела, и сохранишь ли ты в тайне те речи, которые услышишь? Или мне лучше промолчать и не раскрывать тебе требующие секретности советы?" 2. Когда же Тарквиний позволил ей говорить напрямик и поручился клятвами, которые та пожелала получить, что он сохранит в тайне ее речи, уже ничего не стыдясь, она заявляет ему: "Доколе, Тарквиний, лишенный царской власти, ты думаешь медлить? Или ты рожден от низких и безвестных предков и из-за этого не считаешь возможным замыслить великое для себя? Но все знают, что вашим прародителям, которые были эллинами и произошли от Геракла, досталось единодержавно властвовать над счастливым Коринфом на протяжении многих, как я имею сведения, поколений; а деду твоему Тарквинию, который переехал к нам от тирренов, вследствие его доблести выпало царствовать над нашим городом; ты же, как старший внук, должен быть наследником не только состояния его, но и царской власти. 3. Или тело твое по болезни и немощи вдруг стало не способно на подобающие царю деяния? Но у тебя есть и сила, свойственная от природы одаренным людям, и наружность, достойная царского рода. Или ни то ни другое, но слабосильная молодость, совершенно неспособная рассуждать о том, что надлежит, терзает тебя и из-за нее ты воздерживаешься от занятий делами государства - ты, кому лишь немногих лет не достает до пятидесяти? А люди от природы склонны мыслить лучше всего, достигнув именно этого возраста. 4. Ну, разве что благородство того, кто ведает государством, и преданность к нему самых влиятельных граждан, из-за которой к нему трудно подступиться, вынуждают тебя медлить? Но и в том, и в другом оказалось, что ему не повезло и он сам не заблуждается на свой счет. Более того, отвага и склонность к опасностям присущи твоему нраву, а эти качества очень нужны тому, кто хочет быть царем. Есть у тебя и богатство солидное, и друзья многочисленные, и много других важных для ведения дел качеств. 5. Так что же ты еще медлишь и дожидаешься, будто само собой наступит время, которое придет и принесет тебе без затраты малейших усилий царскую власть после кончины Туллия? Словно удача ждет, пока люди медлят, или природа наша приносит каждому смерть сообразно его возрасту, напротив, исход всех человеческих деяний туманен и неведом. 6. Так вот, я признаюсь откровенно, даже если ты окрестишь меня дерзкой, в том, что представляется мне причиной того, что ты не стремишься ни к чести, ни к славе. Жена у тебя совершенно не подходит твоему характеру, она, очаровывая тебя и улещал, изнежила тебя, и ты незаметно под ее влиянием превратился из мужчины в ничто. Также и у меня муж робкий и не обладающий ничем, что пристало мужчине, и меня он унижает, хотя я достойна великого и красива телом, но увяла по его вине. 7. Но если бы была возможность взять тебе в жены меня, а мне выйти за тебя замуж, то мы прожили бы наш век не как частные люди. И что же мы не исправляем ошибку судьбы, поменяв наши браки, - ты лишив жизни свою жену, а я сделав то же самое со своим мужем? А когда они будут убиты, мы соединимся тут же и уже в безопасности обсудим остальное, избавившись от того, что нас тяготило. Ведь если некто и не решается поступать беззаконно во всем остальном, никого, кто ради царской власти отважился на все крайние меры, порицать нельзя".
XXX. Так рекла Туллия, а Тарквиний охотно делает выбор в пользу ее предложения и, обменявшись ручательствами верности и совершив перед нечестивым браком предварительные жертвоприношения, сразу же удаляется. А после недолгого времени, погибают одним и тем же способом старшая из дочерей Туллия и младший из Тарквиниев. 2. Здесь я снова вынужден вспомнить о Фабии и высказать ему упрек за небрежность в отношении хронологии. Ведь, заведя речь о кончине Аррунта, он ошибается не только в том, как я сказал ранее, что написал, будто Аррунт был сыном Тарквиния, но и в другом, заявив, что после смерти он был похоронен своей матерью Танаквиль, а она в это время уже не могла быть живой. 3. Ведь Танаквили, как указано было вначале, когда почил царь Тарквиний, было семьдесят пять лет; а к этим семидесяти пяти надо добавить еще сорок других лет; поскольку из погодных записей мы узнали, что Аррунт умер в сороковой год правления Туллия. Выходит, что Танаквили должно было исполниться сто пятнадцать лет. Таким образом, в рассказе Фабия выявляется мало усилий в отыскании истины. 4. Так вот, после всего этого, уже не медля, Тарквиний берет Туллию себе в жены, взяв ее от нее самой, поскольку ни отец ее не утвердил их брак, ни мать не одобрила. 5. Как только эти нечестивые кровожадные характеры слились воедино, они начали выискивать пути, чтобы скинуть Туллия с царского трона, если он по доброй воле не захочет передать власть. Собирая товарищества сторонников из числа тех патрициев, кто враждебно относился к царю за его народолюбивые нововведения, и вербуя беднейших из плебеев, которые были далеки от дум о какой-то там законности, путем подкупа их деньгами, Тарквиний творил все это не под покровом тайны. 6. Взирая на это, Туллий не только терзался за себя, опасаясь, что с ним вдруг что-то стрясется, потому что его застигнут врасплох, но не меньше досадовал на то, что ему придется начать войну против дочери и зятя и наложить на них кару, словно на врагов, и он часто призывал Тарквиния вместе с его друзьями на беседы и то увещевал, то упрекал, то убеждал зятя не совершать против него никакого зла. А так как тот не обращал на это внимания, но заявил, что выскажет ему то, что считает справедливым, на заседании сената, царь, созвав сенат, заявил: 7. "О мужи сенаторы, для меня стало очевидным, что Тарквиний собирает против меня тайные союзы и стремится лишить меня власти. Я хочу в присутствии всех вас узнать у него, какое зло или какую несправедливость лично он претерпел или, по его мнению, испытало государство но моей вине, раз уж он готовит все это против меня. Отвечай же, Тарквиний, ничего не утаивая, в чем можешь меня упрекнуть, ведь ты требовал, чтобы сенаторы все выслушали".
XXXI. Тарквиний отвечает ему: "Моя речь, Туллий, будет короткой и справедливой. Поэтому я решил произнести ее перед этими людьми. Тарквиний был моим дедом и получил власть над римлянами, предприняв во имя"ее много великих ратных подвигов. Он умер, а я являюсь его наследником по общим для всех, как эллинов, так и варваров, законам. И мне надлежит владеть как наследнику не только деньгами, но и царской властью его, подобно всем остальным, кто получает дедовское наследство. 2. Ты же деньги, оставленные им, мне передал, а царскую власть у меня отнимаешь и удерживаешь ее уже столь долгое время, получив ее не по праву: ведь тебя не назначили междуцари, и сенат не провел голосование но поводу тебя, и не в положенных по закону народных собраниях получил ты эту власть, как дед мой и все, кто был царем до него; но подкупив и развратив всеми способами бездомное, бедное, лишенное всех прав гражданства в наказание за преступления и долги отродье, которому не было заботы ни о каком общественном благе, конечно, не говоря, что ты добываешь господство для себя, но оправдываясь, будто станешь хранить его для передачи нам, потому что мы были тогда сиротами и детьми, и что ты приступил к делам, обещая во всеуслышание, что когда мы вырастем, ты передашь власть мне, поскольку я - старший. 3. Ты был обязан - ежели ты действительно хотел творить добро, - передавая мне дом деда, вместе с имуществом передать и царскую власть, пользуясь примером хороших и добрых опекунов, которые, приняв царских детей, оставшихся без родителей, когда те становились мужчинами, правомерно и законно отдавали им власть, принадлежавшую их отцам и предкам. 4. Пусть тебе казалось, что я не могу еще здраво рассуждать о своих обязанностях и по молодости лет не способен еще управлять столь великим государством, но когда я достиг расцвета телесных и умственных сил, по исполнении тридцати лет, одновременно с заключением моего брака с твоей дочерью ты должен был мне вверить и дела государства. И это именно тот возраст, когда ты начал и семью мою опекать, и о царской власти заботиться.
XXXII. Ведь тебе, сделай ты это, было уготовано то, что сначала о тебе говорили бы, что ты благочестивый и справедливый, а, кроме того, ты царствовал бы вместе со мной и получал бы все причитающиеся тебе почести и слышал бы все, сколько их есть, почетнейшие прозвания, которые даются людьми за добрые дела - что ты и благодетель, и отец, и спаситель, а не то, что отнял у меня принадлежащее мне вот уже сорок четвертый год, - у меня, и телом не увечного, и рассудком не слабого. А потом ты осмеливаешься спрашивать меня, по какой причине я считаю тебя врагом и за что я обвиняю тебя. 2. И вот ответь мне, Туллий, за какую вину ты не считаешь меня достойным наследовать дедовские почести, на какой благовидный предлог ссылаясь? Или ты считаешь, что я по рождению не принадлежу к этому роду, но подкидыш какой-то и незаконнорожденный? Но что же ты тогда был опекуном чужака в роде и хозяйство ему передал, когда он стал мужчиной? Или же полагаешь, что я осиротелое дитя и не в состоянии вести общественные дела, я, едва ли не достигший возраста пятидесяти лет? Да отбрось же насмешки бесстыдных вопросов и перестань вести себя бесчестно. 3. И, если ты в состоянии возразить нечто справедливое на мои слова, я готов обратиться к этим вот судьям - ведь ты не мог бы сказать, что есть в городе другие мужи лучше этих; но, если ты ускользнешь отсюда и побежишь спасаться к толпе, которую ты всячески привлекал на свою сторону, как ты привык поступать, я тебе этого не позволю. Ведь я подготовился не только к тому, чтобы высказать праведное, но и к тому, чтобы применить силу, если ты не захочешь подчиняться".
XXXIII. Когда он закончил, Туллий, взяв слово, сказал: "Следует, судя по всему, сенаторы, всякому человеку' ожидать всевозможных неожиданностей и не считать ничего невероятным, в то время как этот вот Тарквиний горит желанием лишить меня власти; тот самый Тарквиний, коего я взял к себе дитятей, когда против него злоумышляли враги, спас его и воспитал; а когда он стал мужчиной, я посчитал возможным принять его как зятя, и хотел, если бы со мной что-нибудь случилось, оставить наследником всего своего имущества. Но так как все пошло против моих ожиданий и меня самого упрекают, будто я поступаю несправедливо, то пусть я потом судьбу свою буду оплакивать, но правду ему сейчас скажу. 2. Я принял попечительство над вами, Тарквиний, когда вы остались детьми, не по доброй воле, но вынужденный к этому обстоятельствами: когда те, кто имел притязания на царскую власть, открыто убили деда вашего, они говорили, что тайно злоумышляют против вас и против остальных ваших родственников; и все близкие ваши соглашались, что те, добившись власти, не оставят семени Тарквиниевого рода. А попечителя и защитника у вас никакого не было, разве что жена Тарквиния, мать вашего отца, сама по старости своей нуждавшаяся в других попечителях; так что вы остались, имея единственным защитником в вашей беспомощности меня, которого теперь ты называешь чужим и не имеющим к тебе никакого отношения. 3. Вот при каких обстоятельствах я покарал тех, кто убил вашего деда, а вас довел до возмужания, и поскольку не было у меня потомков мужского пола, я решил сделать вас хозяевами всего своего имущества. Ты ведешь речь об опеке, о Тарквиний, так не пытайся сказать, что я в чем-то лгу.
XXXIV. А что касается царской власти - поскольку именно в этом ты меня обвиняешь, - выслушай, каким образом я обрел ее и по каким причинам не передаю ее ни тебе, ни кому-либо другому. Когда я взвалил на себя заботу о гражданстве, узнал, что против меня возникают всякие заговоры, тогда я решил передать вершение дела народу; созвав всех на собрание, вручил им власть в обмен на безопасный покой себе вместо этого ненавистного и тягостного, имеющего гораздо больше неприятного, чем заманчивого предводительства. 2. Римляне не приняли этого вопреки моему желанию и не посчитали возможным назначить кого-то другого главой общины, но удержали меня на этой должности и царскую власть - свою, не вашу, Тарквиний, собственность, - проведя голосование, передали мне[51]. 3. Именно так же и деда вашего они ввели в дела, а он был чужеземец и не приходился родственником царю, который был до него, хотя царь Анк Марций после себя оставил сыновей, которые находились в самом расцвете сил, а не внуков и не младенцев, как оставил вас с братом Тарквиний. И если бы был общий для всех закон, по которому те, кто наследует владения и состояние почивших царей, вместе с тем обретал бы и их царство, то не Тарквиний, ваш дед, получил бы предводительство по смерти Анка, а старший из его сыновей. 4. Но народ римлян призвал к обязанностям не наследника своего отца, но того, кто достоин править. Ибо народ полагал, что деньги принадлежат тем, кто их приобрел, а царская власть - тем, кто ее дал; и надлежит, чтобы состояние в случае смерти владельца получали наследники внутри рода или по завещанию, а власть по кончине принявших ее переходила к тем, кто ее дал. Если, конечно, ты не сможешь высказать никакого законного основания, что ваш дед получил царскую власть на определенных условиях, чтобы и самому обладать ею как владычеством, которое должно передавать дальше от него, и оставить его вам как потомкам, и народу быть не властным в том, чтобы, отняв ее у вас, передать мне. 5. Ведь, если ты способен что-то подобное сказать, что же не объявишь нам об этих договоренностях? Но ты не можешь их предъявить. Если же я, как ты говоришь, не самым лучшим образом получил царскую власть: и междуцарь-то меня не назначал, и сенат-то не вручал мне отправление дел, и ничего прочего не было, что требовалось по закону, то именно я, без сомнения, этих людей оскорбляю, а не ты, и они вправе меня лишить власти, а не ты. Но ни их, ни кого другого я не оскорбляю. 6. А свидетель того, что власть и тогда была отдана, и теперь принадлежит мне по праву - время (а это уже сорок лет), за которое никто из римлян не счел, что я когда-либо поступил беззаконно, и ни народ, ни сенат не покушался отнять у меня власть.
XXXV. Но чтобы все это рассмотреть и перейти к твоим словам, будто я отнял у тебя дедово достояние, отданное мне им на хранение, и удерживал его вопреки всякой человеческой справедливости, нужно было бы тебе, представ перед теми, кто вручил мне принадлежащую тебе царскую власть, негодовать и обвинять как меня, за то что я владею тем, что не является моим, так и тех, кто меня этим наделил, ибо они даровали то, что принадлежит другим: ведь ты очень легко убедил бы их, если бы смог сказать что-нибудь правдивое. 2. А если ты не веришь моим словам и все еще считаешь, что не по праву полис находится под моей властью, и что ты сам больше подходишь для того, чтобы принять заботу об общине, тебе надлежало сделать вот что: исследовав мои ошибки и перечислив свои собственные деяния, призвать меня на суд. Но ничего подобного ты не сделал, вместо этого, спустя столь долгое время, словно протрезвев от длительного опьянения, ты заявляешься сейчас обвинять меня, да и теперь-то приходишь не туда, куда нужно. 3. Ведь тебе следует говорить об этом не здесь - и не сердитесь на мое мнение, сенаторы. Я не отнимаю у вас право решения, но, желая сделать очевидными клеветнические измышления этого вот человека, говорю такое. Итак, нужно было бы тебе, велев мне созвать народ на собрание, обвинять меня там. Однако, поскольку этого избежал ты, это сделаю я относительно тебя, и, созвав народ, назначу их судьями для рассмотрения твоего обвинения меня, и опять-таки предоставлю право ему решать, кто из нас больше подходит для того, чтобы держать власть; и что все они решат, так я и поступлю. 4. На этом достаточно для тебя: ибо для неразумных противников много ли вещать справедливого или мало - все равно. Ведь обычные слова не способны убедить их стать добрыми.
XXXVI. Но я удивился бы, отцы-сенаторы, если бы среди вас нашлись такие, кто возжелал бы отрешить меня от власти и кто объединился бы с этим вот против меня. И мне приятнее было бы узнать от них, из-за какой обиды они враждебны ко мне и за какое из моих прегрешений сердятся на меня: то ли потому, что знают о многих погибших без суда при моем правлении, то ли о лишившихся отечества или о потерявших имущество, или о несправедливо испытавших еще какое-нибудь несчастье. Или они не могут сказать, что все эти грехи, свойственные тиранам, явлены мною, но стали очевидцами каких-то дерзостей с моей стороны по отношению к замужним женщинам или посрамления невинных дочерей, или другого какого насилия в отношении свободных людей? Конечно, если я виноват в чем-то таком, было бы заслуженно лишить меня вместе с властью и жизни. 2. Так что же, я слишком высокомерен и несносен из-за суровости, и своеволие, проявляющееся во время моего правления, никто не в состоянии переносить? Кто же из царей, бывших до меня, оставался столь умеренным и человеколюбивым по отношению ко всем согражданам, чтобы, как милостивый отец, обходиться с ними точно со своими сыновьями? Я даже власть, что вы мне дали по обычаю отцов, не всю полностью пожелал иметь, но, установив законы о главнейших делах, какие вы все утвердили, в соответствии с ними передал право давать и поручать правосудие, и сам первый, испытав на себе то, что я определил для других людей, повинуюсь им как частное лицо. И я не был судьей, разбиравшим все преступления, но отдал вам расследование частных дел, чего никто из царей раньше не делал. 3. И похоже, что не было никакой несправедливости, из-за которой кто-нибудь был бы недоволен мной, но скорее тревожили вас мои благодеяния по отношению к толпе плебеев, из-за чего я часто оправдывался перед вами. Но теперь нет никакой надобности в этих речах: если же вам кажется, что этот вот Тарквиний, приняв на себя управление, будет лучше заботиться о государстве, я не откажу согражданам в превосходном руководителе. Возвратив же власть народу, ранее вручившему ее мне, и став частным лицом, я постараюсь показать вам, что могу не только хорошо править, но и благоразумно подчиняться".
XXXVII. Сказав об этом и весьма устыдив тех, кто строил козни против него, Сервий распустил заседание и после этого, призвав глашатаев, наказал им обойти все закоулки и созвать народ на собрание. 2. После того как толпа со всего города сбежалась на Форум, он, выйдя к трибуне, произнес длинную и вызвавшую сочувствие речь, где перечислил свои военные деяния, которые он совершил еще при жизни Тарквиния и после его смерти, и рассказал о каждой в отдельности мере по управлению государством, посредством чего, по его мнению, государство получило много огромных выгод. 3. Так как все, о чем он говорил, встречало одобрение, и все старались понять, из-за чего он обо всем напоминает, Сервий в конце концов заявил, что Тарквиний его обвиняет, будто бы он не по праву обладает царской властью, принадлежащей самому Тарквинию, которому дед, умирая, оставил-де вместе с деньгами и главенство, а народ не имеет полномочий отдавать чужое другому. 4. Поскольку при этом со всех сторон раздались крики и вспыхнуло со всех сторон негодование, Сервий, повелев им замолчать, попросил не испытывать неудовольствия по поводу его слов и не возмущаться, но, если Тарквиний может сказать нечто правомерное, - вызвать его, и если после того, как он им все изложит, они посчитают, что с Тарквинием поступают несправедливо, и он более подходит, чтобы править, пусть передадут ему главенство над полисом. А сам он, - добавил царь, - отказывается от власти и передает ее тем, кто владеет ею, и от которых он ее и получил. 5. После того как Сервий все это высказал и хотел спуститься с трибуны, поднялся всеобщий шум и послышались слезные заклинания, чтобы он никому не уступал власти; некоторые из них призывали забросать камнями Тарквиния. Но тот, опасаясь близкой расправы и видя, что толпа уже готова броситься на него, обратился в бегство вместе с сотоварищами, а Туллия вся толпа сопровождала с радостью, с шумом и с большим благоговением, пока не довела до дому.
XXXVIII. Так как и в этой попытке Тарквиний не достиг успеха, встревоженный из-за того, что никакой помощи от сената, в которую очень верил, не поступило, он какое-то время сидел дома, беседуя только со своими друзьями. Потом, когда жена убедила его ни в чем не проявлять малодушия и не колебаться, но отбросив слова, приступать к делу, прежде всего с помощью этих друзей-товарищей достигнуть примирения с Туллием, чтобы тот, поверив, будто он стал его другом, меньше остерегался бы его, Тарквиний решил, что она предложила наилучший план, и начал оправдываться, что якобы раскаивается в содеянном, и через своих друзей упорно убеждал Туллия простить его. 2. Легко убедив в своих добрых намерениях Сервия Туллия, который и по природе был миролюбивым, и не считал правильным вести непримиримую войну против дочери и зятя, Тарквиний улучил подходящий момент, когда народ рассеялся по полям для сбора урожая, вышел вместе с друзьями-заговорщиками, которые имели под плащами мечи, и, дав некоторым слугам топоры, сам, обрядившись в царские одеяния, присовокупил себе прочие знаки власти. Придя на Форум и встав перед зданием сената, он приказал вестнику звать сенаторов на заседание. И действительно, у него были предварительно подготовленные соучастники в деле, и многие из числа патрициев поторопились на Форум. 3. Они собрались на заседание, а кто-то тем временем явился к Туллию, который находился дома, и сообщил, что Тарквиний выступил в царском одеянии и призывает сенаторов на собрание. Тот же, удивившись дерзости Тарквиния, вышел из дома в окружении немногих людей более поспешно, нежели разумно. Войдя же в собрание и узрев Тарквиния, восседавшего в царском кресле и имевшего прочие царские знаки отличия. 4. Сервий воскликнул: "Кто, о нечестивейший из людей, дал тебе право надеть это одеяние?" На что Тарквиний отвечал: "Твои дерзость и бесстыдство Туллий, ибо ты не будучи свободным, но являясь рабом и сыном рабыни, которую мой дед приобрел из добычи, дерзнул провозгласить себя царем римлян". Когда же Туллий услышал это, разгневанный ответом, он устремился к нему, чтобы заставить его сойти с кресла. 5. А Тарквиний, довольный увиденным, вскочил с кресла, схватил старика, который закричал и стал призывать на помощь слуг, и понес его. Когда он вышел из Курии[52], то поднял ввысь Туллия, сам будучи мужчиной в расцвете сил, и бросил его вниз к основанию здания, фасад которого выходил к месту народных собраний. 6. С трудом встав после падения, старый человек увидел, что все заполнено приятелями Тарквиния, а его друзья отсутствуют, и побрел в слезах, причем лишь немногие поддерживали и провожали его. По пути он потерял много крови, ведь удар при падении был сильным, и крайне плохо себя чувствовал.
XXXIX. О последующем даже страшно слышать, настолько удивительное и невероятное было совершено, как сообщают о делах его нечестивой дочери. Ведь она, проведав, что отец отправился в Курию, и стремясь узнать об исходе событий, села в повозку и прибыла на Форум. Выяснив, что случилось, и увидев Тарквиния, который встал перед зданием сената у его цоколя, она первая громким голосом приветствовала его как царя и вознесла моление богам, чтобы получение им власти содействовало бы пользе римского государства. 2. После того как прочие, помогавшие ему в достижении владычества, приветствовали его как царя, она отвела его в сторону и сказала: "Первое тебе удаюсь, Тарквиний, но нельзя надежно обладать царской властью, если Туллий уцелеет. Ведь он вновь призовет против тебя народ, если хоть сколько-нибудь времени в этот день останется в живых: ты же знаешь, что все плебеи преданы ему; но пока он не добрался до дома, отправь тех, кто устранит его". 3. Сказав это и снова сев в повозку, она удалилась; а Тарквиний, посчитав, что нечестивейшая супруга советует правильно, посылает кое-кого из слуг с мечами вслед за Сервием Туллием. Они поспешно опережают царя в пути и, настигнув Туллия уже недалеко от дома[53], закалывают его. Когда только что умерщвленное и еще трепетавшее тело царя было брошено, появилась дочь. 4. Так как улочка, по которой должна была проехать ее повозка, была очень узкой, мулы, увидев труп, испугались, а идущий впереди них погонщик остановился и со страданием во взоре посмотрел на госпожу. Но когда та спросила, почему он не ведет упряжку дальше, тот ответил: "Не видишь, о Туллия, что отец твой лежит мертвым и что нет другого проезда, кроме как через труп?" 5. Она же, рассердившись и схватив подставку из-под ног, кидает ее в погонщика и вскрикивает: "А ты, наглец, не переступишь через мертвого?" И тот, застонав больше из-за ужасного несчастья, чем от удара, через силу ведет мулов по трупу. Этот переулок, прежде называвшийся "Orbius", из-за этого ужасного и гнусного происшествия был назван римлянами на языке отцов "Преступным"[54].
XL. Такую вот смерть принял Туллий, обладавший царской властью в течение сорока четырех лет. Римляне говорят, что этот муж первым изменил обычаи и установления предков, получив власть не от сената и народа, как все до него, но от одного только народа, привязав к себе бедняков и подкупами, и всяческим иным угождением - и это правда. 2. Ведь в прежние времена, всякий раз когда умирал царь, народ отдавал власть собранию сената, чтобы оно выбрало, какое государственное устройство установить. Сенат же назначал междуцарей. А те называли царем наилучшего мужа или из местных, или из чужеземцев. Если же и сенат одобрял такой выбор, и народ подтверждал голосованием, и с помощью птицегаданий это определялось, тот принимал на себя власть. Но если чего-то из этих условий не хватало, междуцари называли второго, а если и он не во всем удовлетворял человеческим и божеским требованиям, то и третьего. 3. Но Туллий поначалу принял образ царского опекуна, как мною уже было сказано раньше, потом различными услугами расположил к себе народ, и им одним был избран царем. Оказавшись мужем благожелательным и справедливым, он последующими деяниями положил конец клевете о том, что он не все делал по законам, и заставил многих думать, что если бы не был так скоро убит, поменял бы форму государственного устройства на народоправстве. 4. И говорят, что большей частью по этой причине кое-кто из патрициев злоумышлял против него, и что, не имея возможности другим способом прекратить его правление, они и взяли в дело Тарквиния, и совместно обустроили власть для него, желая ослабить плебеев, достигших благодаря государственным мероприятиям Туллия немалого могущества, чтобы обратно вернуть собственное почетное положение, которое они прежде занимали. 5. Поскольку из-за смерти Туллия по всему городу начались большое смятение и рыдания, Тарквиний был, в страхе, что если мертвое тело понесут через Форум, как это в обычае у римлян, в царском облачении и со всем прочим, что полагается по закону на царских похоронах, гнев плебеев может обратиться против него самого еще до того, как он прочно укрепит власть. Поэтому он не позволил, чтобы Сервий Туллий получил то, что установлено законом. Но жена Туллия, что была дочерью Тарквиния, предыдущего царя, вместе с немногими из числа его друзей, ночью вынесла тело из города, будто останки какого-то простого человека, и, горько оплакивая злую судьбу, как свою, так и его, и расточая тысячи проклятий и зятю, и дочери, зарыла тело в землю. 6. После возвращения домой от могилы она прожила лишь один день после похорон и умерла следующей ночью. Каким именно был характер ее смерти, большинству не известно; одни говорили, что она умерла от горя, собственными руками лишив себя жизни; другие же - что она была убита зятем и дочерью за ее сострадание и любовь к мужу. По таким причинам телу Туллия не довелось получить ни царского погребения, ни заметного памятника. Но деяниям его выпало на долю заслужить вечную память на все времена. 7. И это проявилось в некоем другом божественном деянии, что муж сей был любим богами, из-за чего и появился миф о его происхождении и невероятные предположения, как мною было сказано раньше, которые многими считались правдой. Ведь в храме богини Фортуны, который он сам построил, находилась его деревянная позолоченная статуя, а когда случился пожар и все погибло, она одна осталась никак не попорченная огнем. И уже сегодня храм, хотя и все в нем, что было сделано после пожара сообразно старинному порядку, показывает, что он принадлежит искусству новых мастеров, а статуя, как и прежде, убеждает в том, что она является древним произведением. Оно и сейчас продолжает пользоваться поклонением у римлян. Вот что я услышал о Туллии.
XL. После Сервия Туллия правление над римлянами принимает Луций Тарквиний, не по закону, но с помощью оружия получив его в четвертый год шестьдесят первой Олимпиады[55], в которой в беге на стадий победил керкириец Агатарх, а исполнял обязанности архонта в Афинах Терикл. 2. Презрев не только толпу плебеев, но и патрициев, которыми он был приведен к правлению, разрушая и уничтожая обычаи и законы и весь местный порядок, которым предыдущие цари упорядочили государство, он изменил власть на такую, какая признается всеми тиранией. 3. И перво-наперво Тарквиний создал для себя самого охрану из самых дерзких мужей, вооруженных мечами и копьями, как из местных людей, так и из чужеземцев, которые по ночам располагались вокруг царского дворца, и днем, когда он выходил, сопровождали его туда, куда он направлялся, и надежно обеспечивали ему безопасность от злоумышленников. Потом он начал появляться на людях в установленные сроки и не часто, но редко и неожиданно для всех и вел государственные дела зачастую дома, причем в присутствии самых близких ему людей, и очень редко на Форуме. 4. Он никому из тех, кто хотел, не позволял к себе приближаться, если только сам не позовет; с теми же, кто подходил, был не дружелюбным и спокойным, но, словно тиран, тяжелого и сурового нрава, так что впечатление он производил больше свирепое, нежели светлое. И судебные расследования по спорным вопросам, касающимся контрактов, он вел, опираясь не на право и законы, а на свое собственное мнение. Из-за этого римляне дали ему прозвище Суперб, и его предпочтительнее объяснить на нашем языке как "Надменный". Деда же его стали звать Приск, как мы бы сказали, "Старший": ведь он был тезкой молодого по обоим именам.
XLII. Когда же он решил, что твердо держит власть, подготовив бесчестных сподвижников, с их помощью стал приводить к смертным приговорам многих из числа знатных: первыми же тех, которые враждебно вели себя по отношению к нему и не желали, чтобы Туллия лишили власти; потом же и всех прочих, кого он подозревал, что они считали такую перемену тяжкой, и у кого было большое богатство. 2. Привлекая их к суду, каждого на основании ложных причин, в особенности выставляя предлогом, будто они злоумышляют против царя, обвинители представляли их царю, как судье. Царь же осуждал одних на смерть, других на изгнание, отнимая деньги и у тех, кого убивали, и у тех, кого изгоняли, причем какую-то малую долю жертвовал обвинителям, а большей частью завладевал сам. 3. Итак, многие из влиятельных людей, прежде чем получить "причитающиеся" им наказания, поняв, из-за чего против них строят козни, оставляли тирану город добровольно, и их становилось все больше и больше. Но были некоторые, кто был умерщвлен им тайно, будучи схваченным в доме или в сельской местности, мужи, достойные доброго слова, тела которых так и не были обнаружены. 4. Потом же он уничтожил большую часть сената, предав сенаторов смерти или осудив на вечное изгнание, и создал новый сенат, приведя на почетные места, ранее занятые теми, кто исчез, собственных сподвижников. И даже этим мужам Тарквиний не разрешал ни делать, ни говорить ничего, что он сам не прикажет. 5. Так что много сенаторов, заседавших в сенате, избавившись от тех, кого избрали при Туллии, и до тех пор отличавшиеся от плебеев, которые полагали, что перемена государственного устройства будет им во благо, было наказано (ведь Тарквиний давал им такого рода обещания, обманывая и хитря). Тогда они, поняв, что не участвуют ни в одном из государственных дел, и сами вместе с плебеями лишены свободы слова, начали роптать, подозревая, что будущее - ужаснее настоящего, но были вынуждены терпеть злую силу, что была рядом, не имея возможности препятствовать тому, что происходит.
XLIII. А плебеи, видя это, думали, что те страдают справедливо, и наивно радовались тому, что тирания будет тяжкой только для них, а для самих плебеев она будет безопасной. Но и на них немного времени спустя обрушились еще большие напасти. Ведь Тарквиний отменил все законы, написанные Туллием, по которым плебеи получали равные права с патрициями и не испытывали никакого вреда от них из-за долгов, даже таблицы, на которых они были записаны, не оставил, но приказал унести с Форума и уничтожить. 2. Вслед за тем Тарквиний упразднил налоги в соответствии с цензом и вернулся к порядку взимания их, который был раньше. Всякий раз, когда ему требовались деньги, самый бедный вносил одинаковую сумму с самым богатым. Это государственное мероприятие разорило многих плебеев сразу же при первом сборе налога, так как каждый был вынужден внести подушную долю в десять драхм. И он запретил впредь собирать все сходки, на которые сходились сельчане, члены курии или соседи, и в городе, и на полях, при исполнении священных обрядов и жертвоприношений, чтобы большое число людей, сойдясь в одном месте, не приняло бы тайных решений о том, чтобы свергнуть его. 3. Он обзавелся повсюду рассеянными некими соглядатаями и доносчиками, следившими скрытно за тем, что говорится и что делается; они подбивали соседей на беседы, и случалось, что, сами высказываясь против тирана, выпытывали мысли каждого. Потом о тех, о ком узнавали, что они тяготятся установившимся положением дел, доносили тирану. Месть же царя в отношении тех, кого изобличали, была жестокой и неумолимой.
XLIV. И Тарквинию мало было только того, чтобы незаконно поступать с плебеями; но, отобрав из их толпы всех наиболее верных ему и необходимых для военных нужд, он принудил остальных к общественным постройкам, полагая, что для самодержца весьма опасна праздная жизнь наиболее бедных и нуждающихся, и стремясь вместе с тем закончить во время своего правления оставленную дедом, сделанную лишь наполовину работу, в частности довести до реки водовыводящие каналы, которые при том начали рыть, а Цирк, который ничего еще, кроме фундаментов, не имел, окружить крытыми галереями. 2. Все бедняки трудились на этих работах, получая от царя небольшую толику зерна: одни вырубали камень, другие валили лес, третьи возили эти материалы, ведя повозки и неся на плечах груз; иные выкапывали рвы, возводя над ними галереи; и для этих целей царь держал на общественных работах ремесленников - кузнецов-медников, строителей и каменотесов, оставивших свой труд. 3. Народ, терпя эти тяготы, не получал никакого отдыха; так что патриции, видя эти беды и службу, даже радовались, и отчасти забывали о собственных горестях; и все же ни те, ни другие не пытались препятствовать тому, что происходило.
XLV. Тарквиний, полагая, что тем, кто получил господство не на законном основании, но приобрел его с помощью оружия, необходима охрана не только из местных уроженцев, но и из чужеземцев, позаботился о том, чтобы войти в дружбу с самым знаменитым из латинов и наиболее могущественным из всех, соединив его браком с дочерью. Его звали Октавий Мамилий, род он возводил к Телегону, сыну Одиссея и Кирки, а жил в городе Тускуле[56] и слыл рассудительным в государственных делах и весьма искусным на ратном поприще. 2. Заимев такого мужа в друзья и приобретя через него в каждом городе наилучших вершителей государственных дел, он, тогда уже пробуя силы в открытых войнах, вывел войско против сабинян, которые не желали подчиняться его приказаниям, но считали возможным расторгнуть договоры из-за того, что Туллий, с которым они были заключены, скончался. 3. Поставленный об этом в известность, он приказал через вестников, чтобы те, кто обычно обсуждал общелатинские дела, пришли в назначенный день на собрание[57] в Ферентину, поскольку он хочет посоветоваться с ними об общих и важных делах. 4. Латины явились, а сам Тарквиний, сознавший их, опаздывает. Так как прошло много времени и многим из заседавших стало казаться, что поведение царя выглядит чересчур высокомерным, некий муж из города Корилле, сильный и состоянием, и друзьями, отважный в ратных делах и способный толковать по поводу государственных дал, по имени Турн Гердоний, поскольку он был противником Мамилия не только из-за соперничества на общественном поприще, но ненавидел и Тарквиния из-за Мамилия, считая, что тот принял последнего в свойственники вместо него самого, стал обвинять римского царя. Он вещал о других поступках, в которых проявлялись суровость и гордость Тарквиния, и о том, что он отсутствует на собрании, которое сам созвал, притом, что все остальные находятся здесь. 5. Но Мамилий выступил в защиту Тарквиния и выдвинул какие-то причины его задержки, обусловленные необходимостью, и посчитал нужным перенести собрание на следующий день, и главы латинских городов, убежденные им, перенесли заседание совета.
XLVI. На следующий день появился Тарквиний, и после того как было созвано собрание, сказав немного о своем опоздании, снова начал речь о главенстве, как о вещи, принадлежащей ему по праву, поскольку Тарквиний, дед его, овладел господствующим положением, обретя его войной, и предъявил договоры, которые города заключили с ним. 2. Много порассуждав о справедливости и о соглашениях и пообещав, что окажет великие милости городам, если они останутся в дружбе с ним, он в конце концов убедил их вместе отправиться походом против сабинского народа. 3. Когда же Тарквиний кончил говорить, выступил Турн, который упрекнул его за опоздание и заявил, что не допускает того, чтобы члены собрания уступили этому мужу власть, так как она и принадлежит ему не по праву, и не идет на пользу латинам. Турн подробно остановился на обоих обстоятельствах, говоря, что договоры, заключенные с его дедом и передавшие ему главенство, прекратили свое существование после дедовой смерти вследствие того, что к соглашениям не было приписано, что они будут пожалованы потомкам Тарквиния; далее Турн заявил, что тот, кто считает возможным быть наследником даров, поднесенных деду, является самым несправедливым и порочным из людей, и перечислил дела царя, которые тот содеял, дабы завладеть властью над римлянами. 4. Итак, насчитав множество ужасных обвинений против Тарквиния, Турн, наконец, начал настаивать на том, что и царскую власть над римлянами тот имел, получив ее не по. закону от них, как цари до него, но взяв верх с помощью оружия и насилия и установив тираническое единовластие, причем одних из граждан он предал смерти, других - изгнал из отечества, третьих - лишил имущества, а у всех вместе - отобрал свободу как слова, так и поступков. Турн убеждал еще, что большой глупостью и наивностью будет надеяться и ждать чего-то доброго и гуманного от человека порочного и нечестивого образа действий и считать, что не пощадивший самого близкого родственника, самого родного, пощадит чужого; поэтому он убеждал тех, кто не получил еще до сих пор узды рабства, бороться, чтобы не обрести ее, и дабы они из того ужасного, от чего уже пострадали другие, сделали вывод, что такое же придется перенести им.
XLVII. Так как Турн применил такой способ нападения и многие были задеты за живое его словами, Тарквиний потребовал для защиты следующий день и получил на это согласие. После роспуска собрания он призвал самых близких друзей и принялся обдумывать вместе с ними, как следует поступить в сложившихся обстоятельствах. И вот они подыскивали слова, которые ему нужно говорить в свою защиту и предлагали способы, которыми он сможет успокоить толпу. Но сам Тарквиний заявил, что при таком положении дел ни в чем из предложенного не нуждается, и объявил о собственном замысле - не оправдываться в том, в чем его обвиняют, но уничтожить самого обвинителя. 2. Поскольку все стали восхвалять его замысел, царь, договорившись с ними о том, что касалось нападения с его стороны, принимается за дело, которое менее всего можно было любому человеку предусмотреть и принять меры предосторожности. Вьючных животных и багаж доставляли Турну его слуги, поэтому царь, разыскав среди них самых порочных, подкупил их деньгами и убедил в том, чтобы они, получив множество мечей от него, внесли бы их ночью в гостевую комнату дома и положили там, спрятав среди других вещей. 3. На следующий день, когда было созвано собрание, придя туда, Тарквиний сказал, что его защита от обвинений будет краткой, и начал превращать своего обвинителя в ответчика. Царь заявил: "Этот Турн, члены совета, обвиняет меня теперь в том, от чего, сам став судьей, освободил меня, желая получить в жены мою дочь. 4. Когда же он по справедливости был признан недостойном этого брака - ведь кто из тех, кто имеет разум, оттолкнул бы Мамилия, самого знатного и заслуженного из латинов, а того, кто не может возвести род даже к третьему поколению от деда, удостоил бы обрести такое свойство? Так вот, негодуя на это, Турн пришел теперь возводить напраслину на меня. И следовало бы ему, уж если он стыдился меня такого, каким сейчас выставляет в укоризнах, не стремиться тогда приобрести в моем лице тестя; если же он считал меня хорошим, когда сватался к моей дочери, то не обвинять бы меня теперь в бесчестий. 5. И это вот говорю о себе самом я: вам же, члены совета, во избежание величайшей из опасностей надлежит смотреть теперь не за мной, не выяснять, какой я - хороший или плохой (ведь это здесь вам можно будет увидеть и после), но за вашей собственной безопасностью и за свободой вашего отечества. Ведь об этом, знатнейшие в своих городах и вершители государственных дел, надо беспокоиться: против вас злоумышляет отменный демагог, который настроился на то, чтобы убить самых заметных из вас и встать у власти над латинами, и подошел уже к осуществлению этого. 6. Не предполагая, но точно зная, извещаю я вас, поскольку прошедшей ночью мне был донос от одного из заговорщиков. Я представлю вам в доказательство своих слов несомненное свидетельство, показав, если вы пожелаете, его гостевую комнату и сокрытое в ней оружие".
XLVIII. Когда Тарквиний сказал это, все подняли крик в испуге за безопасность людей и сочли нужным расследовать дело, чтобы не обмануться. Турн же, в неведении не зная о злом умысле, с готовностью заявил, что ждет проверку и призвал предводителей латинов к осмотру комнаты, говоря, что следует произойти одному из двух: или он сам умрет, если обнаружится, что он снабжен оружием сверх необходимого в дороге, или понесет кару его клеветник. 2. На том и порешили, и те, кто пришел в его комнату, обнаружили среди других вещей спрятанные слугами мечи. После этого латины не позволили Турну еще как-то оправдаться, но бросают его в пропасть и, забросав еще живого землей, без промедления умерщвляют[58]. 3. А Тарквиния, восхвалив его в народном собрании как общего благодетеля городов за то, что он спас лучших мужей, назначают вождем латинского народа на тех же самых условиях, на которых ранее назначали и деда его, а после него - Туллия. Начертав на колоннах статьи договора и скрепив его всеобщей клятвой, они распускают собрание.
XLIX. Получив верховную власть над латинами, Тарквиний отправил посольства в города герников и вольсков, приглашая и их к дружбе и союзничеству. И вот герники[59] все проголосовали за то, чтобы стать союзниками, а из народа вольсков[60] только два города приняли предложение - Эцетра и Анций[61]. Тарквиний, озаботившись о том, чтобы договоренности с городами пребывали в силе на все времена, решил учредить общий храм как римлян и латинов, так и герников и вольсков, внесенных в списки союза, чтобы, сходясь каждый год в назначенное место, вместе праздновать, вместе пировать и участвовать в общих жертвоприношениях. 2. Так как все охотно приняли это предложение, Тарквиний определил местом, где они будут проводить сбор, расположенную почти в середине всех народов высокую гору, над городом альбанцев, и предписал, чтобы на ней каждый год проводились празднества, на время которых заключалось всеобщее перемирие, а также совершались жертвоприношения Юпитеру, нареченному Лациарием[62], и совместные трапезы; и он установил также, что нужно каждому предоставлять для проведения священных обрядов, и ту долю, которую каждый должен будет получать. Городов же, что приняли участие в празднике и жертвоприношении, оказалось сорок семь. 3. Эти торжества и жертвоприношения римляне совершают до сих пор, называя "Латинскими"; и города - участники в священных обрядах - доставляют для их проведения: одни - овец, другие - сыр, третьи - сколько-то молока, четвертые - нечто в том же роде. После принесения всеми ими сообща в жертву быка, каждый получает определенную долю. Приносят же жертву от имени всех, но верховной властью над святынями обладают римляне.
L. Когда же Тарквиний упрочил свою власть с помощью подобных союзов, он решил вывести войско против сабинян, набрав из самих римлян тех, кого всего менее подозревал в намерении добиваться свободы, если овладеют оружием, и приняв пришедшее от союзников войско, которое оказалось намного больше войска из римских граждан. 2. Опустошив поля сабинян и одержав над ними победу в битве, Тарквиний повел войско против тех, кого называли пометинцами, что населяли город Суессу[63] и считались самыми удачливыми из всех соседей и из-за столь великого счастья - неприятными и тягостными для всех. Их обвинили в каких-то грабежах и разбойничьих набегах, за которые было потребовано удовлетворение, а ответы от них получены были высокомерные. Но они были готовы к войне и уже во всеоружии. 3. Тарквиний схватился с ними в сражении близ границ и многих уничтожил, а остальных обратил в бегство и запер в стенах города; чтобы они более не вышли оттуда, он разбил лагерь рядом с ними, начал окапывать их город рвом, окружать частоколом и совершать постоянные наскоки на стены. Жители сначала оборонялись и долгое время противостояли тяготам осады; но так как у них стали кончаться съестные припасы, они, ослабев и не получая никакой помощи, не имели отдыха ни днем ни ночью и терпели бедствия, пока не были захвачены приступом. 4. Овладев городом, Тарквиний тех, кто держал в руках оружие, повелел казнить, а жен их и детей отдал воинам в качестве пленников, чтобы те увели их вместе с толпой рабов, которую нелегко было сосчитать. Остальную добычу он велел выносить и выводить из города, кому какую посчастливиться захватить как внутри стен, так и на полях. Что до серебра и золота, обнаруженного там, царь распорядился снести в одно место и, отобрав десятую часть на устройство храма, остальные деньги разделил среди воинов. 5. При этом золота и серебра было захвачено так много, что каждый из воинов получил пять мин серебра, а выделенная для богов десятина серебра составила не менее четырехсот талантов.
LI. Когда Тарквиний еще проводил время в Суессе, там появился посланец с сообщением, что цвет сабинской молодежи вышел из своей области и двумя крупными отрядами вторгся в римские пределы, грабя поля, причем один отряд возвел укрепление неподалеку от Эрета[64], а другой - около Фиден; и если какое-нибудь войско им не воспрепятствует, там все погибнет. 2. Получив такую весть, царь оставил большую часть войска в Суессе, приказав охранять добычу и свои пожитки, а остальное легковооруженное войско повел против тех, кто встал лагерем при Эрете, и разбил там неподалеку лагерь на возвышенности. А у сабинских предводителей, отправивших армию к Фиденам, было намерение начать битву рано утром, но Тарквиний узнал про их замысел, так как был захвачен гонец с письмами от предводителей сабинян у Фиден, к тем, кто был у Эрета. И он на такой удар судьбы ответил военной хитростью. 3. Разделив войско на две части, он одну из них ночью скрытно от врагов посылает к дороге, ведущей от Фиден, а другую, оставив с собой, на рассвете выводит из лагеря, будто бы на битву. И сабиняне, набравшись смелости, выступили ему навстречу, видя, что врагов немного, и считая, что их собственное второе войско почти что уже подоспею из Фиден. Войска вступили в битву, и ход ее долгое время продолжался с равным успехом. Но та часть войска, что ранее, ночью, была отправлена Тарквинием, повернула обратно от дороги и стала подходить к сражающимся, заходя в тыл сабинянам. 4. Увидев их и распознав по оружию и значкам, сабиняне, придя в смятение, побросали оружие и попытались спастись. Но большинству спастись не удалось, ибо они были окружены кольцом врагов и римская конница напирала со всех сторон, отрезая их от своих, так что только немногие успели избежать гибели, а большая часть или погибла от рук противника или сдалась. Те, кто был оставлен у лагеря, также не оказали сопротивления, и укрепления были захвачены нетронутые при первом же приступе. Там вместе с собственным имуществом сабинян было найдено и все захваченное у римлян вместе с множеством пленников и возвращено тем, кто потерпел ущерб.
LII. Поскольку первая попытка удалась Тарквинию так, как было задумано, он с войском двинулся на тех сабинян, что встали лагерем у Фиден и пребывали еще в неведении о гибели своих собратьев. По случайному совпадению они вышли из лагеря и находились в походе. Но когда они приблизились и рассмотрели насажанные на копья головы своих предводителей (ведь римляне выставили их вперед для устрашения врагов), то поняли, что другой их отряд уничтожен, не стали проявлять чудеса храбрости, а, обратившись к мольбам и заклинаниям, сдались. 2. Поскольку так позорно и безжалостно были истреблены оба лагеря, сабиняне, утратив всякую надежду и опасаясь, как бы сразу не захватили и города, принялись отправлять послов, прося мира и обещая отдать себя под власть Тарквиния и выплачивать впредь дань. Прекратив войну с ними и получив на основе договоров подчинение городов, Тарквиний возвратился к Суессе. Забрав оттуда оставленный отряд, добычу и прочее добро, он увел в Рим отягощенное богатством войско. 3. И после этого он много раз совершал набеги в пределы вольсков, иногда со всем войском, иногда с какой-то частью его, и завладел большой добычей. А когда уже большая часть задуманного завершилась успешно, разразилась война со стороны соседей, и была она долгой по времени (ведь она велась непрерывно семь лет) и значительной по бедствиям, тяжелым и неожиданным. По каким причинам война началась и какой конец имела, так как его достигли и коварным обманом, и неожиданной военной хитростью, я скажу немного погодя.
LIII. Был один город латинского корня, основанный альбанцами, отстоявший от Рима на сто стадиев и расположенный на дороге, что ведет к Пренесте. Назывался он Габиями[65]. Теперь он уже заселен не весь, только та часть, что дает приют близ дороги, а тогда он был многолюдным, как никакой другой, и большим. О его величине и значении можно догадаться, бросив взгляд на развалины домов во многих местах и на кольцо городской стены, ибо большая часть его еще осталась. 2. В него стеклись пометинцы, кто спасся из Суессы, когда их город захватил Тарквиний, и много изгнанников из Рима. Эти беглецы стенаниями и мольбами просили габийцев помочь им, суля великие дары, если случится вернуться к своему имуществу, и уверяя, что свержение тирана возможно и легко, так как с ними объединятся и те, кто в городе, и убедили-таки габийцев. К тому же и вольски содействовали началу войны против Тарквиния, ибо и они прислали посольство, прося союза. 3. После этого габийцы и римляне не раз вторгались с крупными армиями в земли друг друга, вступая, как положено, в битвы, то с небольшими силами с обеих сторон, то со всеми. В них зачастую габийцы обращали римлян в бегство и гнали до самых стен, множество убивая и бесстрашно грабя их сельскую округу, но часто и римляне давали отпор габийцам и загоняли их в город, уводя от них рабов и много другой добычи.
LIV. Так как стычки происходили непрерывно, и те и другие были вынуждены, обнеся стенами укрепления на своей территории, поставить в них стражу, чтобы дать убежище земледельцам. Нападая из них сплоченно на шайки разбойников или высмотрев какую-нибудь отколовшуюся часть большого войска, беспорядочную из-за презрения к противнику, как обычно бывает при сборе фуража, они их уничтожали. Им пришлось все неукрепленные части городов, которые можно было с легкостью захватить при помощи лестниц, обнести стенами и рвами, так как боялись внезапных нападений друг друга. 2. Особенно же в этом преуспел Тарквиний, который укрепил, привлекши множество рабочих рук, часть окружности города, что обращена к габийцам, расширив ров, повысив стены и разместив близко друг от друга башни: ведь казалось, что город был наименьше укреплен именно с этой стороны, в то время как по всей остальной окружности был достаточно надежно защищен и труднодоступен для врагов. 3. И, что обычно случается со всеми городами в затяжных войнах, когда из-за непрерывных вражеских набегов земля опустошается и не приносит плодов, уже грозили наступить как нехватка всякого продовольствия у тех и у других, так и жуткое отчаяние по поводу будущего. Но нужда в самом необходимом тяжелее давила на римлян, нежели на габийцев, и беднейшие из них, больше всех страдая, начали думать, что следует заключить договор с габийцами и завершить войну на тех условиях, которые те пожелали бы.
LV. Пока Тарквиний терзался из-за происходившего и не мог снести, чтобы война была позорно прекращена, но не в силах был ее продолжать, изобретая всяческие планы и прибегая к уловкам разного рода, старший из его сыновей по имени Секст сообщил одному только отцу свой замысел. Когда же отец согласился позволить ему действовать, считая дело дерзким и рискованным, но не невозможным, Секст притворился, будто он в размолвке с отцом по поводу окончания войны. 2. После того как Секста высекли по приказу отца на Форуме розгами, он, претерпев другие унижения, так что это стало известно всем, первым делом отправил самых верных друзей под видом перебежчиков, чтобы они тайно донесли габийцам, что он решил перейти к ним и воевать с отцом, если получит заверения, что они защитят его, как и прочих перебежчиков из Рима, и не выдадут отцу в надежде вражду с ним разрешить к своей выгоде. 3. Габийцы радостно выслушали речь посланцев и согласились не причинять им никакого вреда. Секст заявился во главе якобы перебежчиков из друзей и многочисленных клиентов, захватив с собой для большего доверия, что он говорит правду об измене отцу, много золота и серебра. К нему присоединялось немало из римских граждан, которые ссылались на то, что спасаются от тирании, и вокруг Секста сплотился уже сильный отряд. 4. Габийцы же подумали, что они получили большое преимущество, так как многие пришли к ним, и понадеялись на то, что спустя немного времени Рим будет им подвластен. Особенно их ввели в заблуждение предприятия отступника от отца, который то и дело совершал вылазки на римскую округу и приносил солидную добычу. Ведь отец, заранее зная, в каких местах он появится, обеспечивал ее, а также неохраняемость местности, и постоянно посылал к нему тех, кто должен погибнуть, выбирая из числа своих граждан тех, кого держал под подозрением. Из-за всего этого габийцы решили, что Секст им верный друг и храбрый военачальник, причем многие, кто был им подкуплен деньгами, подготавливали для него верховное командование.
LVI. И вот Секст, с помощью обмана и лжи став обладателем столь великой власти, тайно от габийцев посылает одного из слуг к отцу, чтобы тот сообщил Тарквинию о своей должности, которую он получил, и спросил у царя, как нужно действовать. 2. А Тарквиний, не желая, чтобы слуга узнал о том, что он велел сыну делать, провел этого вестника в сад, разбитый перед самым царским дворцом; а в нем как раз созрели маки, уже усыпанные плодами и готовые к сбору; проходя среди цветов, он всякий раз, если мак возвышался над другими, бил посохом по нему и сбивал головку. 3. Сделав это, он отослал вестника без всякого ответа, хотя тот много раз спрашивал. Как мне кажется, он напомнил о мудрости Фрасибула из Милета[66]: ведь и тот некогда тирану Коринфа Периандру[67], который через отправленного вестника вопрошал, как обрести самую сильную власть, на словах ничего не сказал, но, приказав пришедшему следовать за ним, повел его через поле, засеянное хлебами, где отламывал те из колосьев, что возвышались, и бросал их на землю, тем самым поучая тому, что наиболее влиятельных людей в городе нужно срезать и уничтожать. 4. И вот, когда Тарквиний проделал подобное, Секст, проникнув в замысел отца, т.е. что он приказывает уничтожить выдающихся габийцев, созвал толпу на народное собрание и, долго разглагольствуя о себе самом, заявил о том, что, вместе с другими прибегнув к их ручательствам, он подвергается опасности быть схваченным и выданным кое-кем отцу и что он сам готов сложить полномочия и жаждет покинуть город, прежде чем претерпит нечто ужасное, и при этом он оплакивал собственную судьбу подобно тем, кто и взаправду страшится за свою жизнь.
LVII. Так как толпа пришла в возбуждение и выспрашивала с большим пристрастием, кто же тот, кто собирается его выдать, он назвал известнейшего из габийцев - Антистия Петрона, который и в мирное время многократно и деятельно управлял государством, и не раз исполнял обязанности военачальника, а потому стал самым блистательным из всех сограждан; но так как сей муж защищался и уверенный в своей невиновности готов был подвергнуться тщательному обыску, Секст сказал, что желает обыскать его дом, отправив туда других, а сам останется в народном собрании, пока не возвратятся посланные для осмотра жилища. 2. А даю в том, что Секст подкупил серебром кое-кого из слуг Петрона, чтобы те, взяв подготовленные на его погибель письма, помеченные печатью отца, спрятали их в доме. Когда же отправленные обыскивать (ведь Петрон не возражал, но позволил обыскать дом), найдя укрытые послания, вернулись в народное собрание со множеством различных скрепленных печатями грамот, написанных Антистию, Секст заявил, что узнал печать своего отца, и велел одно из них дать его писцу для оглашения. 3. Написано же в нем было, что лучше всего выдать царю сына живым и получить обусловленную плату, если же Антистий не в силах будет сделать это, прислать отрубленную голову. И царь уверял, что и ему в ответ за услугу, и тем, кто ему помогает, помимо прочей платы за даю. которая раньше была обещана, царь предоставит гражданские права в Риме, всех включит в число патрициев, более того, выделит и дома, и наделы, и много других великих даров. 4. Возбужденные этим габийцы, Антистия, который был поражен необычайным поворотом судьбы и от горя не мог произнести ни слова, убивают, закидав камнями[68]; а проводить следствие и осуществить наказание тем, кто давал советы в этом деле Петрону, они доверили Сексту. Он же, поручив собственным товарищам охрану городских ворот, чтобы те, кто подвергся обвинению, не смогли ускользнуть от него, отправив их по домам, принадлежавшим самым знаменитым мужам, и убивает многих из лучших габийцев.
LVIII. В то время, пока Секст делал это, а в городе воцарилось смятение, как будто при великой беде, Тарквиний, узнав из письма о случившемся, повел войско и около середины ночи подошел к городу. Поскольку ворота были открыты назначенными для этого людьми, он вступил в него и без труда стал господином положения. 2. Когда горожане узнали о несчастии, все оплакивали себя в связи с тем, что им предстоит претерпеть, т.е. убийства, обращение в рабство и все ужасы, что постигают захваченных тиранами, и они, если дойдет до крайности, уже смирились с тем, что им уготованы рабская доля, потеря имущества и тому подобное. Но Тарквиний ничего из того, чего они ожидали и боялись, не сделал, несмотря на то что был суров в гневе и неумолим в мести врагам. 3. Ведь он никого не убил из габийцев, не изгнал из города, и не наказал бесчестьем или лишением средств, но, созвав толпу на собрание и сменив тиранический нрав на царский, сказал, что он их собственный город и имущество, которое они имеют, возвращает им и что соглашается даже с тем, чтобы всем предоставить равные права с римлянами, не вследствие, однако, благожелательного отношения к габийцам, но чтобы таким способом крепче держать верховную власть над римлянами, полагая, что лучшей охраной для него самого и для детей будет верность тех, кто был спасен вопреки ожиданиям, и тех, кто возвратил все свое имущество. 4. И чтобы у них уже не осталось ни капельки страха перед будущим и чтобы они не сомневались, останется ли это для них незыблемым, Тарквиний, записав, на каких условиях они будут друзьями, тотчас на народном собрании скрепил их клятвой и жертвоприношением подтвердил ее. Воспоминанием о сих клятвах, находящимся в Риме в храме Юпитера Фидия, которого римляне называют Санном, является деревянный щит, обтянутый бычьей шкурой убитого тогда при принесении клятв быка, а на щите древними буквами написаны установленные у них статьи договора. Сделав это и назначив царем габийцев своего сына Секста, Тарквиний отвел войско. Такой вот конец имела война против габийцев.
LIX. После этого предприятия Тарквиний дал народу отдых от походов и войн и обратился к постройке храмов, стремясь исполнить обеты деда. Ведь тот во время последней войны с сабинянами дал обет возвести храмы Юпитеру, Юноне и Минерве, если он победит в сражении, и скалу, где хотел поместить храмы богов, укрепил большими подпорами и насыпями, как я описал в предыдущем рассказе, но строительство храмов осуществить не успел. Поэтому, желая завершить это дело на средства из десятой доли добычи из Суессы, Тарквиний приладил всех ремесленников к работам. 2. Как говорят, именно тогда произошло удивительное чудо: под землей, когда были отрыты фундаменты и рыли яму уже на большой глубине, нашли голову недавно убиенного человека, у которого лицо было как живое, а текущая из отсечения кровь - еще теплой и свежей. 3. Узрев это чудо, Тарквиний приказал работникам подождать с рытьем; созвав местных прорицателей, он начал выведывать у них, что могло бы означать сие знамение. Но они ничего не смогли объяснить, но воздали должное осведомленности в подобных делах тирренов. Тогда царь расспросил их и, выяснив, кто является самым опытным из этрусских толкователей знамений, отражает к нему послами самых уважаемых граждан.
LX. Когда эти мужи приблизились к дому гаруспика[69], им повстречался некий молодой человек, как раз вышедший из дома, которому они сказали, что они - послы римлян, что желают встретиться с прорицателем и попросили сообщить ему об этом. На что юноша ответствовал: "Тот, с кем вы просите встретиться, - мой отец. Но сейчас он занят. Вам можно будет пройти к нему через некоторое время. 2. А пока вы ожидаете, объясните мне, зачем вы пришли. Если вы опасаетесь, что по неопытности будете как-то путаться в вопросах, у вас есть возможность сейчас получить от меня разъяснение, чтобы ни в чем не ошибиться: ведь в искусстве прорицания верно поставленный вопрос составляет немалую долю правильного толкования". Мужам показалось резонным последовать предложению, и они рассказывают ему о знамении. А он, выслушав и помедлив немного, сказал: "Слушайте, римские граждане, знамение вам отец объяснит и ни в чем не обманет, ведь у прорицателя такое не заведено; а то, что говорить и как отвечать на вопросы и при этом не допустить ошибки и не впасть в заблуждение (ведь вам важно знать это заранее), научитесь от меня. 3. Когда вы опишете ему знамение, он, сказав, что не до конца понимает то, что вы говорите, очертил: жезлом ту или иную часть земли; потом он вам ренет: "Здесь находится Тарпейский холм, тут сторона его обращена к востоку, там - к западу, эта сторона - северная, а противоположная - южная". 4. Обозначив их жезлом, он будет спрашивать у вас, на какой именно стороне была найдена голова. И вот что я советую вам отвечать: не подтверждать, что знамение обнаружено в каком-то из тех мест, о которых он вопрошает, указуя жезлом, но настаивать, что "у нас в Риме на Тарпейском холме". Если вы будете держаться таких ответов и не поддаваться на его хитрость, он, понимая, что невозможно изменить то, что действительно произошло, объяснит вам знамение, что именно оно показывает, и ничего не скроет".
LXI. Получив такое наставление, послы, как только старец освободился и слуга вышел пригласить их, входят к прорицателю и рассказывают о знамении. А когда он начал хитрить и расчерчивать на земле то закругленные линии, то, наоборот, прямые, и применительно к каждой местности стал расспрашивать о находке, послы, никоим образом не сбиваясь с мысли, держались одного и того же ответа, как им и советовал сын прорицателя, все время называя Рим и Тарпейский холм, так как желали, чтобы прорицатель не истолковал знак по своему произволу, но вещал, основываясь на наиболее точном и истинном. 2. Не сумев обмануть римлян и истолковать знамения так, как хотелось ему, прорицатель говорит им: "О мужи римские, возвестите своим гражданам, что судьбой определено, чтобы то место, где нашли голову, стало головой всей Италии". С этого времени холм называется по найденной на нем голове Капитолийским. Ведь римляне называют головы "капита"[70]. 3. Услышав такое от послов, Тарквиний поставил ремесленников на работы и успел возвести большую часть храма, но, вскоре сброшенный с царского престола, он не сумел закончить всю работу, однако в третье консульство город римлян завершил ее полностью. Храм сооружен на высоком фундаменте и по периметру протянулся на восемь плетров[71], с длиной каждой стороны примерно в двести футов; и всякий может найти лишь малую разницу между длиной его и шириной, которая превосходит ширину на неполные пятнадцать футов. 4. И ныне ведь видно, что храм, воздвигнутый нашими предками, после пожара построен на том же самом основании и отличается от древнего храма только большей ценностью материала и тем, что он окружен по фасаду тройным рядом колонн, а с боков - одним. И в нем находятся три параллельно идущих отделения с общими боковыми сторонами: средний принадлежит Юпитеру, а с обеих сторон один - Юноне, второй - Минерве, все покрытые единым фронтоном и под одной кровлей.
LXII. Передают, что в правление Тарквиния также некий второй, совершенно удивительный счастливый случай выпал римскому государству, дарованный кем-то то ли из богов, то ли из божеств: и именно он не краткое время, а на протяжении всего существования государства спасал его от великих бед. 2. Какая-то женщина (не из местных) пришла к тирану с предложением продать девять книг, полных Сивиллиных предсказаний[72]. Когда же Тарквиний не счел нужным купить книги по той цене, которую та затребовала, она удалилась и сожгла три из них; а немного времени спустя принесла шесть оставшихся книг и запросила за них ту же самую цену. Ее посчитали безумной и высмеяли, поелику требовала за меньшее столько же, сколько не смогла получить за большее. Тогда она вновь удалилась и сожгла половину оставшихся и, принеся последние три, потребовала точно такое же количество злата, что и раньше. 3. Тарквиний, удивившись настойчивости женщины, послал за авгурами и, поведав им о случившемся, спросил, что нужно делать. Они же по определенным знакам увидели, что отвергнуто благо, ниспосылаемое богами, и объявили великим бедствием то, что он не купил все книги, а поэтому наказали отмерить женщине столько золота, сколько она просила, и взять уцелевшие предсказания. 4. Отдав книги и посоветовав заботливо хранить их, женщина исчезла с глаз людских, а Тарквиний, выбрав из горожан двух знатных мужей и дав двух общественных рабов им под начало, поручил им охрану книг. Когда же один из сих мужей, Марк Атилий, был уличен общественным рабом в том, что он, как тому показалось, при разборе книг в чем-то поступил неблагочестиво, Тарквиний повелел его, будто отцеубийцу[73], зашить в бычью шкуру и бросить в пучину моря. 5. После же изгнания царей община, приняв на себя надзор за оракулами, назначила их хранителями Знаменитейших мужей, на которых эта забота возлагалась пожизненно с освобождением их от участия в военных походах и от прочих обязанностей в государстве; и приставили к ним общественных рабов, без которых сим мужам не разрешалось рассмотрение предсказаний. Короче говоря, никакое иное приобретение, относилось ли оно к людям или к богам, не хранили так, как Сивиллины пророчества. И прибегали к ним по постановлению сената, в случае если внутренняя смута потрясет общество или приключится какое-то несчастье на войне, или произойдут какие-то знамения и важные, но с трудом определяемые видения, что бывало нередко. Эти предсказания вплоть до войны, названной Марсийской[74], оставались лежать в храме Юпитера Капитолийского в каменном ларце под охраной десяти мужей[75]. 6. Но после сто семьдесят третьей Олимпиады, когда храм сгорел то ли по злому умыслу, как считают некоторые, то ли случайно, со всеми прочими приношениями, посвященными богу, огнем были погублены и они. Ныне же существующие - это то, что можно было собрать из многих мест: одни книги были принесены из городов Италии, другие из Эритр[76], что в Азии, когда по решению сената трое послов были отправлены туда за списками с них, а третьи - из других городов, записанные частными лицами. Среди них содержатся и подделки под Сивиллины книги, которые изобличаются посредством так называемых акростихов. В этом я следую тому, о чем рассказал Теренций Варрон в сочинении, повествующем о божественных делах.
LXIII. Тарквиний совершил все это как в мирное время, так и в войнах, и основал два города как колонии. Один, названный Сигнией[77], - не по предварительному решению, а случайно, потому что, после того как воины зазимовали в этой местности и расположились здесь лагерем, он не отличался от города; а другой, Цирцею[78], - по расчету, поскольку она находилась в удобном месте Помптинской равнины, обширнейшей из всех равнин в Лации, да и море к ней близко подходит; и есть достаточно высокая скала, имеющая вид полуострова, выступающая в Тирренское море, на которой, как свидетельствует молва, некогда поселилась Цирцея[79], дочь Гелиоса. А быть основателями обеих колоний он препоручил сыновьям - Цирцею Аррунту, Сигнию Титу. И все это время царь совсем не боялся за свою власть. Но из-за надругательства над замужней женщиной, какую погубил старший из его сыновей Секст, он был лишен царства и изгнан из города. Божество предрекало, что несчастье обрушится на его дом, посредством многих разных знамений, и под конец таковым: 2. Орлы, прилетавшие по весне в сад, что раскинулся перед царским дворцом, свили гнездо на верхушке высокой пальмы. Когда птенцы у этих орлов еще не опершись, подлетаіа стая коршунов, которые разорили гнездо и убили птенцов, а орлов, возвратившихся с кормом, отогнали от пальмы, царапая их и колотя лапами. 3. Тарквиний, наблюдая эти знамения и предпринимая все возможное, как бы уклониться от того, что готовит судьба, не нашел в силах одолеть неизбежное. Поэтому, когда патриции выступили против него, а народ согласился с их порывом, он лишился правления. А кто были вожаками его ниспровержения и по каким причинам затеяли такое предприятие, я постараюсь описать в немногих словах.
LXIV. Тарквиний осаждал город ардеатов[80] под тем предлогом, что тот принимал к себе беглецов из Рима и содействовал их возвращению; в действительности же царь осуществлял свой злобный умысел, потому что город этот процветал благодаря богатству своему более всех общин Италии. Поскольку ардеаты оказывали достойное сопротивление и осада затягивалась, те, кто был в лагере, начали томиться медленным ходом войны, а те, что оставались в Риме, страдали от налогов, так что все уже были готовы к возмущению, буде нашелся бы вожак. 2. И вот в это самое время Секст, старший из сыновей Тарквиния, был отправлен отцом в город Коллацию для выполнения каких-то военных обязанностей и остановился там у родственника, Луция Тарквиния, которого прозывали Коллатинским. 3. Фабий говорит, что этот человек был сыном Эгерия[81], о котором я ранее рассказал, и что Тарквинию, который первым царствовал над римлянами, он приходился племянником со стороны брата, а назначенный правителем Коллации, по пребыванию в этом городе, и сам был назван Коллатинским, и потомкам своим то же прозвание оставил. Я же верю тому, что он приходился внуком Эгерию, если в самом деле был ровесником сыновей Тарквиния, как передали и Фабий, и остальные сочинители; тем более, что сроки подтверждают мое предположение. 4. Так совпало, что Коллатин тогда оказался в лагере, но его супруга, бывшая римлянкой, дочерью знатного мужа Лукреция, приняла Тарквиния как дорогого гостя (ведь он родственник ее супруга), с большой сердечностью и радушием. Сию женщину, самую красивую и разумную из всех римских женщин, Секст вознамерился погубить еще прежде, когда останавливался у родственника, но сдерживался, а тут посчитал, что наступило самое подходящее время. 5. И когда после ужина удалился спать, он выждал большую часть ночи, наконец, решив, что все уснули, поднялся, пошел в спальню, где, как он узнал, она почивала, и незаметно для слуг, спавших у дверей, вошел в комнату, неся с собой меч.
LXV. Когда Секст склонился над ложем, женщина проснулась от шума и спросила: кто это? Тогда Секст назвал свое имя и велел ей молчать и оставаться в спальне, пригрозив заколоть ее, если она вздумает бежать или кричать. Запугав таким образом женщину, он предложил ей на выбор один из двух возможных путей и спросил, какой из них она предпочтет принять - смерть с позором или жизнь в счастье. 2. Он посулил: "Ежели ты согласишься отдаться мне, я сделаю тебя своей женой, и ты будешь царствовать вместе со мной, нынче - над городом, который мне вручил отец, а после его смерти - над римлянами, латинами, тирренами и над всеми остальными народами, которыми он правит. Ведь я знаю, что получу царство, принадлежащее отцу, и это справедливо, ибо я есмь старший из его сыновей. А всеми благами, которыми пристало обладать царям, ты будешь пользоваться наравне со мной. Да к чему же учить тебя, когда ты это хорошо знаешь? 3. А если ты попытаешься сопротивляться из желания сохранить целомудрие, я убью тебя и, прикончив одного из рабов, положу ваши тела рядом и заявлю, что застал тебя, когда ты предавалась разврату с рабом, и наказал, мстя за оскорбление родственника, так что смерть твоя окажется позорной и постыдной, и тело твое не удостоится ни погребения, ни чего другого, положенного по обычаю". 4. И так как он одновременно настойчиво утрожал, просил и клялся, что говорит правду о том и другом, Лукреция в страхе перед обещанным им позором, который повлечет такая смерть, была принуждена уступить и позволить утолить его страсть.
LXVI. С наступлением дня Секст возвратился в лагерь, удовлетворив низкую и пагубную похоть, а Лукреция, сгорая от стыда за случившееся, как могла скоро села в повозку и отправилась в Рим, облачившись в черную одежду и спрятав под стопой небольшой кинжал. Она ни слова не молвила при встрече тем, кто приветствовал ее, и оставляла без ответа тех, кто пытался узнать, что с ней случилось, но была погружена в думы, с потупленным взором и глазами, полными слез. 2. Войдя в дом отца (а у него случайно оказался и кто-то из родственников), она бросилась ему в ноги и обхватив его колени, сначала рыдала без единого слова. Но так как отец поднял ее и спросил, что с ней приключилось, Лукреция призналась: "Претерпев ужасное и непоправимое бесчестие, просительницей становлюсь я твоей, отче, дабы ты отметил за меня и не оставил в небрежении того, что твоя собственная дочь перенесла несчастье похуже смерти". 3. А когда отец и все остальные упившись и принялись упрашивать ее рассказать, кто оскорбил ее и в чем состоит оскорбление, она отвечала: "Ты услышишь о моих злоключениях, отче, весьма скоро, но прежде окажи мне такую милость: призови как можно больше друзей и родственников, сколь сможешь, чтобы они от меня, жертвы несчастья, а не от других, услышали это. А когда ты узнаешь о постигших меня позорных и ужасных бедах, посоветуйся с ними, каким образом отомстить за меня и за себя самого, и при этом не откладывай надолго".
LXVII. И после того как знатнейшие мужи собрались по спешному и страстному призыву в дом его, как она и просила, она поведала им обо всем случившемся с самого начала. А затем обняв отца, с горькими молениями к нему и к присутствующим, и испросив у богов и божеств быстрой смерти, Лукреция вытаскивает клинок, который скрывала под покровами одежды и наносит единственный удар себе в грудь, вонзив в самое сердце. 2. Вслед за этим женские вопли, причитания и биение в грудь наполнили весь дом, а отец, подхватив ее тело, стал обнимать ее, и звать по имени, и хлопотать, будто она могла оправиться от раны в его объятиях, но та, трепеща и испуская последний вздох, умирает. Присутствовавшим римлянам происшедшее показалось столь ужасным и достойным сострадания, что у всех у них вырвался единодушный крик, что им в тысячу раз лучше было бы умереть за свободу, чем снести такие бесчинства, исходящие от тиранов. 3. Среди них был некий Публий Валерий, потомок одного из сабинян, что вместе с Тацием переселились в Рим, человек деятельный и разумный. Его посылают в лагерь, чтобы сообщить о случившемся мужу Лукреции и вместе с последним поднять все воинство против тиранов. 4. Едва Валерий вышел за ворота, ему попадается навстречу Коллатин, волей божества направлявшийся из лагеря в город, еще в неведении ни об одном из постигших его дом несчастий, а с ним Луций Юний, которому прозвание было Брут[82] (на эллинское наречие слово "Брут" можно перевести как "Тупица"). Поскольку римляне считают, что он стал самым ревностным участником изгнания тиранов, необходимо кратко сообщить о нем, кем он был, от кого происходил и почему получил такое прозвище, которое совершенно ему не подходило.
LXVIII. Отцом Брута был Марк Юний, потомок одного из тех, кто вместе с Энеем вывел колонию, и числился вследствие доблести своей среди славнейших римлян, а матерью была Тарквиния, дочь первого царя Тарквиния. Сам Брут получил воспитание и образование полностью местное, и природа его была таковой, что не противилась никакому добру. 2. Но Тарквиний Гордый, убив Туллия, вместе со многими другими благородными мужами и отца его предал тайно смерти безо всякой вины, воспылав страстью к богатствам, которыми тот владел, получив от предков благодаря их давнему преуспеянию. Вместе с отцом он убил и его старшего сына, который являл благородство духа и мыслей и не выдержал бы того, чтобы не отомстить за смерть отца. Поэтому Брут, юный и совершенно лишенный помощи со стороны родственников, предпринял разумнейшие из всех меры, а именно: решил обмануть всех с помощью своего прозвища, означающего глупость. И все последующее время он сохранял видимость слабоумия, до тех пор пока не настал подходящий момент. Эта видимость и защитила его, так что он не претерпел от тирана ничего ужасного, тогда как многие благородные мужи погибли.
LXIX. Ведь Тарквиний, с презрением относясь к глупости, которую в Бруте предполагали, но которая не была ему присуща, отобрал у него все отцовское имущество, оставив лишь малую часть для каждодневных нужд, и держал его в своей власти словно дитя-сироту, еще нуждавшегося в опекунах. Он даже разрешил ему жить вместе с собственными сыновьями, но не почета ради как родственника, что он выставлял напоказ перед близкими, а чтобы тот веселил юношей бессмысленной болтовней и поступками, и в самом деле похожими на поведение слабоумного. 2. Когда же царь послал двоих своих сыновей, Аррунта и Тита, чтобы те вопросили Дельфийского оракула по поводу болезни (ведь в его царствование какая-то необычная хворь обрушилась и на девочек, и мальчиков, и многие скончались от нее, но с наибольшей жестокостью и без надежды на излечение - на беременных женщин, убивая матерей во время родов вместе с плодами их чрева), желая вызнать у бога причину хвори и путь освобождения от нее, он отправил Брута вместе с юношами, чтобы было кого осмеивать и унижать. 3. Когда недоросли явились к оракулу и получили прорицания, за которыми были посланы, они одарили бога приношениями и весьма посмеялись над Брутом, потому что он поднес в дар Аполлону деревянный посох (на деле же он втайне от всех весь его, словно флейту, просверлил и вложил внутрь золотой жезл). После этого они стали вопрошать бога, кому суждено принять власть над римлянами. Бог же объявил им, что власть достанется тому, кто первым поцелует мать. 4. И вот молодые люди, не поняв смысла прорицания, договорились друг с другом одновременно поцеловать мать, желая сообща держать царскую власть, а Брут, уразумев, что хотел объявить бог, как только достиг Италии, пал ниц и поцеловал землю, полагая, что она - мать всех людей. Вот что случилось с этим мужем прежде.
LXX. Когда же он услышал, как Валерий рассказывает о том, что произошло с Лукрецией и о смерти ее, то, простерши руки к небу, воскликнул: "О Юпитер и вы, все боги, что милостиво взираете на человеческую жизнь, неужели же теперь пришло то время, в ожидании которого я вел притворную жизнь? Неужели римлянам суждено от меня, с моей помощью, получить освобождение от непереносимой тирании?" 2. Произнеся это, он поспешно направился к дому вместе, Коллатином и Валерием. А когда Коллатин вошел, то, увидев Лукрецию, лежавшую у всех на виду, и отца, обнимавшего ее, он громко возопил, обхватил мертвую, и начал целовать и призывать ее, и разговаривать с ней, как с живой, поскольку обезумел от горя. 3. Пока он и ее отец долго оплакивали ее поочередно, и весь дом наполнялся стенаниями и сетованиями, Брут, обратив на них взор свой, сказал: "Тысячи возможностей будут у вас, Лукреций и Коллатин, и все вы, близкие жены сей, чтобы оплакать ее, но сейчас давайте позаботимся о том, чтобы отомстить за нее. Ведь нынешнее время требует этого". 4. Всем показалось, что он советует верно, и, оставшись только со своими, а толпу челяди и наемных работников удалив, они стали совещаться о том, что нужно предпринять. Первым завел речь Брут о себе, что известная его тупость была не настоящей, а лишь видимой, и он привел причины своего притворства, так что составил мнение о себе, как о человеке, самом разумном из всех; вслед за этим он начал убеждать принять такое решение - изгнать как Тарквиния, так и детей его из города, высказав много такого, что воспламеняло их. Когда же Брут увидел, что все пришли к единому мнению, он сказал, что, если суждено случиться тому, что следует, то нужда - не в словах и обещаниях, а в делах, и что предводительствовать ими всеми будет он сам. 5. Произнеся это, он поднял кинжал, коим Лукреция заколола себя, подошел к телу ее (ведь это ужасное зрелище находилось еще у всех на виду) и поклялся Марсом и прочими богами, что сделает все, что в его силах, для свержения господства Тарквиниев, что и сам он не примирится с тиранами, и тем, кто примиряется, не позволит этого, и врагом будет считать того, кто хочет иного, и до смерти своей будет врагом и тирании, и тех, кто ей содействует. А если он нарушит клятву, то попросит для себя самого, для детей своих такой же смерти, как та, которую встретила Лукреция.
LXXI. Сказав это, он и всех остальных призвал к такой же клятве; а они, уже совершенно не колеблясь, поднимались и, принимая меч один от другого, клялись. После того как были принесены положенные при клятвах жертвы, они стали вновь допытываться, каким способом им надлежит действовать. И Брут предложил им следующее: "Прежде всего мы должны взять под охрану ворота, чтобы Тарквиний не проведал ничего из того, что говорится и делается против тирании, раньше чем у нас будет все готово. 2. Потом давайте отнесем тело женщины - таким, какое оно сейчас есть, обагренное кровью, - на Форум, положив его у всех на виду, и созовем народ на собрание. Когда он сойдется и мы увидим, что Форум полон, пусть Лукреций и Коллатин выйдут вперед, горько сетуют на свою участь, поведав обо всем, что случилось. 3. И каждый из остальных пусть затем выходит вперед и обвиняет тиранию, а граждан призывает к свободе. И это станет желанием всех римлян, если они увидят, что у истоков свободы стоим мы, патриции: ведь они много ужасного испытали от тирании и нуждаются лишь в малейшем побуждении, чтобы начать действовать. Когда же мы найдем, что толпой овладела жажда ниспровергнуть монархию, давайте предложим голосование о том, чтобы Тарквиний более никогда уже не правил римлянами, и постановление о сем спешно отправим воинам, находящимся в лагере. 4. Ведь если те, кто держит в руках оружие, узнают, что все в городе враждебны к тиранам, они с воодушевлением ринутся добывать свободу для отечества, уже больше не удерживаемые царскими подачками, как прежде, и не в силах переносить оскорбления от детей и приспешников Тарквиния". 5. После того как он это изъяснил, Валерий, взяв слово, произнес: "Обо всем, Юний, по-моему, ты совершенно правильно рассуждаешь; но вот по поводу собрания хотелось бы уточнить, кто его в согласии с законом созовет и предложит куриям голосование. Ведь право делать это предоставляется должностным лицам, а ни один из нас не занимает никакой должности". 6. Брут же, перебив, ответил: "Так как я, Валерий, начальник целеров, то мне по законам разрешается созывать собрание, когда я захочу[83]. А дал мне этот - и величайший! - сан тиран, потому что я, якобы, слабоумен и не пойму силы этой власти, а если и смогу уразуметь, то не воспользуюсь; и первым речь против тирана произнесу тоже я".
LXXII. Когда же собравшиеся это выслушали и одобрили, что Брут начал с достойного и законного основания, то посчитали правильным, чтобы он говорил и об остальном. И он сказал: "Поскольку вам представляется верным вершить дело таким образом, давайте далее рассмотрим, какой станет магистратура, которая будет управлять государством после изгнания царей, и каким лицом она будет объявлена, а еще прежде - каково будет государственное устройство, которое мы, освободясь от тирана, создадим. Ведь лучше все определить прежде, чем приступать к столь великому начинанию, и не оставлять ничего ни непроверенным, ни необдуманным. И пусть каждый из вас заявит, что он об этом думает". 2. После этого было произнесено много речей и многими людьми. Одни, перечисляя, сколько добра принесли государству все прежние цари, придерживались мнения сохранить царское управление государством; другим же, кто напоминал о всех беззакониях, присущих тиранам, которые творили в отношении собственных граждан и все другие цари, и самым последним Тарквиний, казалось, что не нужно более вручать государственные дела одному правителю, но следует назначить главой всего собрание сенаторов, как во многих эллинских полисах. 3. А третьи ни одной из этих форм правления не желали, но советовали установить демократию, как в Афинах, ссылаясь на высокомерие и жадность олигархов и на возмущение людей низкого положения против тех, кто находится наверху. Они доказывали, что для свободного государства равенство всех перед законом является надежнейшей и наиболее пристойной формой государственного управления.
LXXIII. Поскольку выбор оказался затруднительным и нелегко определимым из-за тех пороков, что сопровождали каждую из этих форм государственного управления, Брут, взяв в заключение слово, произнес: "По моему мнению, Лукреций, Коллатин и все вы, присутствующие здесь мужи, благородные и от благородных предков происходящие, не следует нам вводить нынче какую-то новую форму правления: ибо тот срок, которым мы ограничены в сложившихся обстоятельствах, краток, и за него нелегко сменить весь строй в государстве на лучший, и сама попытка изменения, даже если нам удастся принять на этот счет наилучшее решение, ненадежна и небезопасна. И для нас возможно будет позднее, когда мы освободимся от тирании, определиться в условиях большей свободы и в спокойной обстановке, коль мы хотим обрести лучшее государственное устройство взамен худшего, если действительно есть что-то лучше, чем то, что и Ромул, и Помпилий, и все цари после них установили и передали нам, благодаря чему наш полис остается великим, процветающим и властвует над многими людьми. 2. Но учитывая те тягости, что имеют обыкновение сопутствовать монархиям, из-за чего они и вырождаются в тираническую жестокость и вследствие чего все ими недовольны, так это я вам советую исправить сейчас же и поостеречься, как бы оно не возникло когда-нибудь потом. Но что же это такое? 3. Прежде всего, поскольку многие взирают на названия вещей и под их влиянием одобряют нечто вредное, а полезного избегают, среди какого и оказалась монархия, я советую вам поменять название государственного строя, и тех, в чьих руках будет верховная власть, надо называть уже не царями и не монархами, но дать им какое-нибудь более скромное и мягкое наименование. 4. Затем - не делать волю одного властительницей надо всем, но предоставить царскую власть двум мужам, как, я знаю, поступают лакедемоняне вот уже многие поколения и благодаря такому способу государственного управления живут в справедливости и благоденствуют в гораздо большей степени, нежели все прочие эллины. Ибо двое в меньшей мере будут спесивыми и суровыми, потому что власть разделена надвое, и каждый наделен одинаковой силой; более того, почтение друг к другу, препятствие к тому, чтобы жить в свое удовольствие и рвение к признанию своей доблести, конечно, в наибольшей мере появятся у всякого при такой власти, которая подразумевает равный почет.
LXXIV. А так как знаки отличия, что даются царям, весьма многочисленны, то, если они для многих являют зрелище тягостное и ненавистное, я полагаю, нам следует одни сократить, другие отменить. Я имею в виду как раз скипетры, золотые венцы и пурпурные, золотом расшитые одеяния, кроме только применения их во время определенных празднеств или триумфальных процессий, когда правители будут носить их во имя почитания богов - ведь это никого не будет раздражать, если используется редко. Кресла же из слоновой кости для мужей, восседая в каковых они станут вершить суд, белое с пурпурной каймой платье и двенадцать секир, которые во время их шествия будут нести впереди, я думаю, надо оставить. 2. А еще в добавление к этому, полагаю, будет наиболее полезным из всего того, о чем было сказано, и в высшей степени поспособствует тому, чтобы те, кто получит власть, не допускали тяжких ошибок, вот что: не позволять, чтобы одни и те же люди занимали должность пожизненно (ведь для всех бессрочная власть обременительна, потому что не позволяет осуществлять проверку того, что делается, что и порождает тиранию), но свести полномочия правителей к годичному сроку, как делают афиняне. 3. Ведь то, что человек попеременно то властвует, то подчиняется власти, и слагает полномочия до повреждения рассудка, усмиряет надменные натуры и не позволяет им опьяняться владычеством. Это поможет нам, если мы все обустроим так, с одной стороны, пользоваться благами царской формы правления, а с другой - избавиться от свойственных ей зол. 4. Но чтобы ради благочестия сохранить название царской власти, существующее у нас как установленное предками и пришедшее в общину вместе с хорошими предзнаменованиями, одобренное богами, пусть кто-то всегда будет назначаться царем священнодействий, кто будет нести эту почетную должность в течение всей жизни, освобожденный от всякой воинской или гражданской службы, исполняя, как "царь" в Афинах, единственную обязанность - руководство свершением жертвоприношений и ничего другого.
LXXV. Каким же будет при этом каждый шаг на пути достижения цели, слушайте меня: я созову собрание, как я и сказал, потому что мне надлежит это по закону, и выскажу свое мнение: чтобы Тарквиний вместе с сыновьями и женой удалились как из города, так и с земли римлян, изгнанные на вечные времена и сами, и род, что от них пойдет. Когда граждане проголосуют за это решение, я изложу им, какой вид государственного устройства мы предлагаем учредить, после чего я выберу междуцаря, который представит тех, кто примет на себя дела общины, и сам сложу с себя власть над целерами. 2. Созвав собрание по центуриям, назначенный мною междуцарь пусть огласит имена тех, кому предстоит осуществлять руководство в течение года, и передаст избрание их гражданам; и если в большинстве центурий выбор лиц обретет законную силу, а прорицания по их поводу окажутся благоприятными, то пусть они. восприняв секиры и прочие символы царской власти, блюдут за тем, чтобы мы жили в свободном отечестве и чтобы Тарквиний более уже не имели в него доступа. Ведь они попытаются, как вы прекрасно понимаете, и убеждением, и силой, и обманом, и всякими другими способами вновь прийти к господству, если мы не будем стоять на страже супротив их. 3. Вот что является важнейшим и насущнейшим из того, что я в настоящее время могу вам высказать и посоветовать принять; а частности, кош множество и не так-то легко изложить их все по порядку (ведь мы попали в опасное положение), я полагаю, нужно разработать в период правления тем. кто примет на себя власть. 4. Конечно, я должен сказать, что необходимо сим мужам блюсти дела вместе с собранием сената, как поступали и цари, и ничего не делать без вашего совета и чтобы решения сената сообщали народу, как у наших предков было заведено, не лишая его ничего из того, над чем он имел законную силу в прежние времена. Ведь в таком случае их власть будет надежнейшей и наилучшей".
LXXVI. После того как Юний Брут изложил свой замысел, все его одобрили и, сразу же посовещавшись относительно лиц, которые примут на себя предводительство, рассудили назначить междуцарем Спурия Лукреция, отца убившей себя женщины; а им были названы те, кто получит власть царей, - Луций Юний Брут и Луций Тарквиний Коллатин. 2. И они предписали, чтобы эти правители назывались на их собственном наречии консулами. И это название, может быть переведение на эллинский язык, как "советник" или "член совета", ведь словом "consilia" римляне называют наши совещания. А "предводителями" (ϋπατοι) их со временем назвали эллины вследствие объема их власти, потому что они владычествуют надо всеми и занимают самое высокое положение. Ведь высокое и верховное древние называли "гюпатон". 3. Обсудив и учредив это, и богов в молитвах попросив помочь им, поскольку они стремятся к делам чистым и справедливым, все отправились на Форум. Их сопровождали слуги, которые на носилках, покрытых черным, несли обагренное кровью мертвое тело женщины. Распорядившись положить ее на возвышение перед Курией, видимой для всех, Брут и Коллатин стали созывать народ на собрание. 4. Когда толпа плебеев собралась, не только те, что оказались на Форуме, но и со всего города (ведь глашатаи разошлись по всем улочкам, созывая народ на Форум), Брут, взойдя на трибунал, откуда вошло в обычай обращаться к народу с речами у тех, кто созывает собрания, и поставив рядом с собою патрициев, возвестил следующее:
LXXVII. "Сограждане, собираясь держать пред вами речь о самых неотложных для общественного блага делах, я позволю себе прежде немного сказать и о себе самом; может, на некоторых из вас - но я точно знаю, что на многих, - я, наверное, произвел такое впечатление, что разум мой замутнен, поелику человек, не в себе от нездоровья и нуждающийся в опекунах, принимается вещать о делах величайшей важности. 2. Знайте же, что общее суждение вас обо мне, как о полоумном, было южным и создано оно было ни кем иным, как лично мною. А то, что вынудило меня жить не в соответствии с природой, и не так, как подобию мне, но как было желательно Тарквинию и как казалось выгодным мне, - был страх за свою жизнь. 3. Ведь Тарквиний, едва взойдя на трон, обрек на смерть моего отца, чтобы овладеть его состоянием, и немалым, и старшего брата, который способен был отмстить за смерть отца, если бы не был устранен, погубил бесславной смертью. Несомненно, он не пощадил бы и меня, поскольку я лишился самых близких мне людей, если бы мне не пришло в голову прикинуться недоумком. 4. И эта личина, в которую тиран поверил, защитила меня от того, что они претерпели, и сохранила вплоть до сего дня. Теперь же первым делом я снимаю эту личину, поскольку пришло время, о котором я молился и мечтал целых двадцать пять лет. И это все обо мне.
LXXVIII. Общественные же дела, по поводу которых я созвал вас на собрание, таковы: Тарквиния, который захватил власть не по нашим отеческим заветам и законам и пользовался ею независимо от способа ее получения не благородно и не по-царски, но спесивостью и буйством превзойдя всех когда-либо существовавших тиранов, мы, патриции, сообща постановили отрешить от сана, что давно надо было сделать. Делая это сейчас, в подходящее время, мы и вас, плебеи, созвали, чтобы объявить о нашем решении и просить вас стать помощниками, которые вкупе с нами созидают свободу для отечества, которой ни раньше, с того времени, как Тарквиний захватил власть, вам не удалось получить, ни потом не достанет, ежели теперь мы не выкажем свою крепость. 2. Имей я столько времени, сколько я хотел, или пожелай я поведать правду неосведомленным людям, то я исчислил бы все беззакония тирана, за которые в глазах всех правомерно было бы ему погибнуть не единожды, а многократно. Но, поскольку отрезок времени, который предоставляют мне обстоятельства, краток, следует говорить сейчас немного, а сделать много - да и слова мои обращены к людям осведомленным, - скажу, что главнейшие и очевиднейшие из проступков Тарквиния не могут встретить никакого прощения, в этом я вам поклянусь.
LXXIX. Этот вот, о граждане, Тарквиний с помощью ядов ради получения власти умертвил родного брата Аррунта, потому что тот не желал быть бесчестным, и взял в сообщницы для этой мерзости его жену, сестру своей собственной супруги, которую он, противный богам, начал совращать уже давно. 2. Это тот, кто убив теми же самыми ядами, в тот же самый день и законную супругу, разумную и мать своих детей, и, напустив на себя жалостливый вид и легкую видимость траура, не посчитал нужным отчиститься от злобных слухов по поводу обоих отравлений, будто они не им сотворены. Но сразу же, едва совершив такие ужасающие преступления, еще до того как погасли погребальные костры, принявшие несчастные тела, он начал принимать друзей, готовить бракосочетание и мужеубийцу как невесту повел на брачное ложе ее сестры, неколебимо соблюдая по отношению к ней тайные договоренности: первым и единственным он привнес в римское государство деяния нечестивые и проклятые, не имевшие места нигде ни в Элладе, ни в варварской земле. 3. А какие же действия, сограждане, он совершил по отношению к обоим свойственникам, которые пребывали уже на закате своей жизни? Сервия Туллия, самого справедливого из царей и более всех сделавшего вам добра, он открыто убил и не позволил телу его получить ни похоронных обрядов, ни погребения, установленного обычаем. 4. А Тарквинию, жену Сервия, которую ему самому надлежало почитать как мать, потому что она приходилась сестрой его отцу и была доброй к нему, прежде чем она, несчастная, оплакала мужа и совершила все положенное для человека, которого погребают в Земле, он умертвил удушением; и так он поступил с людьми, которыми был сохранен, у которых был воспитан и которым должен был бы наследовать после их смерти, подождав немного, пока смерть не придет к ним в соответствии с естественным ходом вещей.
LXXX. Но что толку упрекать Тарквиния за такие беззакония, что имели место в отношении родственников и свойственников его, если помимо них я могу обвинить его в таких беззакониях, которые совершались против отечества и против всех нас, если, конечно, следует называть их беззакониями, а не разрушением и не уничтожением всех установлений и обычаев. К примеру, для начала, каким образом он получил главенство? Разве же так, как предшествующие цари? Как бы не так! Он, конечно, далек от этого. 2. Естественно, те были приведены"к власти вами, согласно отцовским установлениям и законам: это происходило прежде всего после постановления сената, которому было передано право выносить предварительные суждения, затем после избрания междуцарей, которым сенат поручал определить наиболее подходящего из числа достойных власти; а вслед за тем - после голосования народа в народном собрании, по которому законным образом подтверждаются все главные дела; а вдобавок, после того как птицегадания и жертвоприношения, и прочие знаки, без которых не было бы никакой пользы ни от человеческого рвения, ни от человеческой мудрости, оказывались благоприятными. 3. Ну знает ли кто-нибудь из вас, что из всего этого имело место, когда Тарквиний взял власть? Какое такое предварительное суждение сената? Что за выбор со стороны междуцарей? Какое такое голосование народа? Что за благоприятные авгурии? Я даже не спрашиваю, было ли все соблюдено, хотя это все нужно, чтобы все было честно, требовалось, чтобы ничего из того, что в обычае, согласно законам, не было оставлено в небрежении. Но если кто-нибудь смог бы показать, что только одно из всего необходимого имеет место, то я счел бы, что искажаю остальное. Итак, каким образом он пришел к власти? С помощью оружия, насилия и заговоров вместе с бесчестными людьми, что обычно для тиранов, при том что вы этого не желали и тяготились этим. 4. Ну и после того как Тарквиний взял власть в свои руки, оставим в стороне способ ее получения, неужели он воспользовался ею так, как подобает царю, беря пример с предшественников, которые и словом и делом постоянно претворяли в жизнь то, благодаря чему передали город своим наследникам более богатым и более сильным, чем сами получили? И кто, находясь в здравом уме, мог бы такое вымолвить, видя, в какое плачевное и худое состояние мы все им приведены?
LXXXI. И я обхожу молчанием какие бы то ни было наши, патрициев, напасти, узнав о которых, заплакал бы любой из врагов, так как нас осталось в живых совсем немного из многолюдства, и мы из великих превратились в униженных и впали, будучи ранее сильными и счастливыми, в бедность и ужасную нужду, лишившись всех богатств. Ведь из этих блистательных, внушающих благоговейный трепет великих людей, благодаря которым наш город некогда был знаменитым, одни погибли, другие бежали из отечества. 2. Но в каком состоянии находятся ваши дела, плебеи? Разве он не лишил вас законов, не лишил собраний для проведения священных обрядов и жертвоприношений, не положил конец вашему участию в избрании должностных лиц путем голосования, членства в народных собраниях, касающихся дел общины, но вынуждает, словно купленных за серебро рабов, мучиться тем, что достойно позора, тем, что вы, изнуряемые в преисподних и подземельях, вырубаете камень, валите лес, перетаскиваете тяжести, не получая ни малейшего отдыха от этих тягот? 3. Так когда же настанет предел бедствиям и до каких пор мы будем терпеливо сносить все это? Когда отечество возвратит свободу? Когда умрет Тарквиний? Клянусь Юпитером! И что же настанет у нас тогда не хуже нынешнего? Ведь мы получим трех Тарквиниев от одного корня и во многом более нечестивых, нежели их родитель. 4. Ведь если он, превратившись в тирана из частного лица, сразу стал дурным, знатоком злодеяний, свойственных тиранам, какими же, нужно думать, вырастут те, кто от него родился, у которых и дурное происхождение, и дурное воспитание, и которым ни увидеть, ни выучиться чему-либо, что делается разумно и прилично для гражданина, не деваюсь? И чтобы вы не изучали их проклятую природу, но точно узнали бы, каких щенков вскармливает на вашу голову тирания Тарквиния, посмотрите на дела одного из них, старшего.
LXXXII. Перед вами дочь Спурия Лукреция, которого тиран, уходя на войну, назначил префектом города, и супруга Тарквиния Коллатина, родственника тиранов, много страданий перенесшего по их милости. И она, конечно, блюдя свое достоинство и любя своего мужа, как и пристало доброй жене, когда на ночь глядя к ней явился Секст, радушно принятый ввиду своего с ним родства, а Коллатин тогда был в отлучке в лагере, не смогла избежать необузданного высокомерия тирании, но, словно пленница, взятая принуждением, претерпела то, чего свободной женщине терпеть не пристало. 2. Негодуя и полагая, что оскорбление невыносимо, она открылась отцу и остальным родственникам в постигших ее горестях и после скорбных просьб и мольб об отмщении за ее беды, она, вытащив спрятанный в складках платья кинжал, плебеи, на глазах у отца вонзила железо в собственное тело. 3. О ты, удивительная и достойная многих похвал за благородный выбор, ты умерла, ты погибла, не вынеся тиранической наглости, презрев все радости жизни, лишь бы не выпало еще раз перенести такое. После всего этого ты, о Лукреция, имея женскую природу, обладаешь духом благородного мужа, а что же мы, родившиеся мужами, оказываемся в доблести ниже женщин? И если тебе, понеже с тобой в одну только ночь обошлись тиранически, отняв у тебя незапятнанную честь, смерть показалась милее и блаженнее жизни, разве нам не придет в голову подумать то же самое - нам, у кого Тарквиний, правя тиранической властью не один день, а уже двадцать пятый год, отнял все удовольствия жизни, лишив нас свободы? 4. Невыносима нам, плебеи, жизнь среди подобных непрерывных несчастий, нам, потомкам тех мужей, которые считали правильным творить добро для других и взвалили на себя ради славы бремя неисчислимых опасностей. Но всем нам нужно выбрать одно из двух: или свободную жизнь, или смерть со славой. 5. И час, о котором мы молили, наступил - Тарквиний отлучился из города, а патриции предводительствуют в предприятии. И если мы со рвением приступим к делу, у нас ни в чем не будет недостатка: ни в людях, ни в средствах, ни в оружии, ни в военачальниках, ни в каком бы то ни было снаряжении для ведения войны - ведь город полон всего, и позор считать, что мы правим и вольсками, и сабинянами, и великим множеством других народов, а сами продолжаем быть рабами и предпринимаем в угоду Тарквинию многочисленные войны, а для свой свободы - ни одну.
LXXXIII. Итак, какими средствами в этих обстоятельствах мы сможем воспользоваться и какие у нас будут союзники? Ведь осталось сказать лишь об этом. Прежде всего мы возлагаем надежду на богов, чьи святыни, храмы и алтари оскверняет Тарквиний всякий раз, как приступает к жертвоприношениям и возлияниям богам со своими руками, замаранными кровью и запятнанными всяческими преступлениями против ближайших сородичей; затем - надежду на самих себя, которые не малочисленны и не без опыта в ратном деле; а наряду с этим - на помощь от союзников, которые, пока мы их не призовем, не посчитают нужным усердствовать, но если увидят, что мы, со своей стороны, ведем себя доблестно, с радостью поднимутся на войну вместе с нами: ведь тирания враждебна всем, кто желает быть свободным. 2. Но если кто-то из вас опасается, что граждане, которые вместе с Тарквинием находятся в лагере, станут подмогой ему, а с нами учинят войну, то боятся они без всяких на то оснований. Ведь тирания тяжка и для них, а для всех людей естественно стремление к свободе, и любой повод к перемене для тех, кто страдает, достаточно важен. И если вы постановите, чтобы они пришли к нам на помощь, ни страха не останется, который удержал бы их рядом с тиранами, ни признательности к ним, ни чего другого, что принуждает и склоняет людей творить неправедное. 3. Если же в ком-то из них в силу дурной природы или плохого воспитания все же поселится любовь к тирану - а их немного, клянусь Юпитером, - то мы свяжем их столь тяжелыми оковами, что они из плохих превратятся в добрых: ведь у нас в заложниках в городе находятся их дети, жены и родители, которые для каждого дороже собственной жизни. Так что ежели они отступятся от тиранов, мы им отдадим их и, вынеся решение о прощении совершивших ошибки, легко склоним таких на свою сторону. 4. Итак, плебеи, без страха и с добрыми надеждами на будущее поднимайтесь на битву, приняв на себя вот эту, лучшую из войн, какие вы когда-либо предпринимали. И мы, о отчие боги, добрые стражи этой земли, и вы, божества, кому дали нас в удел отцы наши, и ты, град, превыше остальных городов любезный богам, в котором нам выпало родиться и возрастать, мы защитим вас и помыслами, и решениями, и руками, и жизнями, и готовы претерпеть все, что ниспошлют небеса и судьба. 5. Но я предчувствую, что благим начинаниям будет соответствовать счастливый исход. И да будет мужество у тех, кто постиг все величие этого и пришел к единственному решению, - и нас спасти, и самим спастись с нашей же помощью".
LXXXIV. Пока Брут произносил эту речь, из толпы раздавались непрерывные восклицания, свидетельствующие об одобрении его слов, а у очень и очень многих от радости полились слезы, ибо они услыхали удивительные и неожиданные речи; и противоречивые чувства охватывали душу каждого, ни в чем не схожие между собой, поскольку горесть смешивалась с радостью, первая - из-за прежних невзгод, вторая - из-за предчувствуемых надежд. И отвага сталкивалась со страхами: первая - взывая к презрению опасности, чтобы подавить зло, вызывающее ненависть, другие - из-за опасения того, что свержение тирании нелегкое дело, что и вселяло нерешительность. 2. Но когда Брут замолк, все издали один и тот же клич, словно вырвавшийся из одних уст, чтобы он вел их к оружию. И Брут, возрадовавшись, воскликнул: "Но все же было бы лучше, чтобы вы, узнав о том, что решено в сенате, одобрили решение. Ведь мы решили, чтобы и сами Тарквиний были изгнаны из города римлян и из области, над которой римляне властвуют, а также весь род, что идет от них. И относительно возвращения Тарквиниев, чтобы никому не позволено было ни делать что-либо, ни говорить, а если обнаружится, что кто-то действует вопреки этому, то тому погибнуть. 3. И если это ваше единодушное мнение, то разойдитесь по куриям и подайте ваши голоса, и пусть это первое у вас законное постановление станет началом свободы". И голосование началось, а когда все курии одобрили изгнание тиранов, Брут, вновь выйдя вперед, говорит: "Поскольку первое у нас определено так, как следует, выслушайте остальное, что мы решили относительно государственного устройства. 4. Пока мы обсуждали, что за правление будет в общине, нам показалось правильным царскую власть более не устанавливать, но каждый год назначать двух правителей, обладающих царскими полномочиями, и назначать их будете вы на народных собраниях, проводя голосования по центуриям. И если решения совпадут с вашим желанием, проголосуйте!" И это решение народ одобрил, ни одного голоса не оказалось против. 5. После этого Брут, выйдя вперед, назначил междуцарем, который должен позаботиться о народных собраниях по выбору должностных лиц, согласно отцовским обычаям, Спурия Лукреция. И тот, распустив собрание, приказа!, чтобы все с оружием и как можно быстрее вышли на поле, где обычно собирались на собрания. Когда же народ собрался, он предложил двух мужей для исполнения обязанностей, что надлежат царям, - Брута и Коллатина. И народ, призванный по центуриям, утвердил власть этих мужей. Вот таким было то, что тогда вершилось в городе.
LXXXV. Услышав от вестников, которым удалось убежать из города, прежде чем были закрыты ворота, сообщения только о том, что Брут проводит собрание и обращается с речами к народу, призывая граждан к свободе, царь Тарквиний, никому ничего не сказав, поспешил туда, взяв сыновей и вернейших из своих друзей, погоняя коней во весь опор, чтобы успеть предотвратить восстание. Но. обнаружив, что ворота закрыты, и на зубцах городских стен полно вооруженных людей, он как можно скорее возвращается в лагерь, стеная и жалуясь на нанесенные ему обиды. 2. Но и там, оказалось, дело его погибло. Ведь консулы, предвидя его скорое прибытие в город, послали по другим дорогам письма, призывая воинов в лагере отринуть тирана и уведомляя их о том, какие решения приняты в городе. 3. Получив эти письма, Марк Гораций[84] и Тит Герминий[85], оставленные царем заместителями в его отсутствие, огласили их на военной сходке и вопросили по центуриям мнения о том, как следует поступить. Когда же всем стало ясно, что принятые в городе постановления имеют законную силу, более уже не допустили возвращения Тарквиния. 4. И царь, лишившись и этой надежды, вместе с немногими укрылся в городе Габии, царем которого, как я говорил ранее, он назначил старшего сына - Секста; сам же он был уже старым по возрасту, процарствовав двадцать пять лет. Герминий и Гораций же заключили перемирие в войне с ардеатами на пятнадцать лет и отвели войско домой. Так царское правление в государстве, просуществовав после основания Рима в течение двухсот сорока четырех лет, превратилось при последнем царе в тиранию и было упразднено по описанным причинам и такими деятелями.


[1] Согласно Дионисию, в 577 г. до н.э.
[2] Корникул – см. примеч. 73 к кн. III.
[3] От латинского слова servus (раб).
[4] Гефест – в греческой мифологии бог огня и кузнечного дела; в римской мифологии ему соответствует Вулкан.
[5] У Тита Ливия говорится лишь о том, что у спящего мальчика Сервия Туллия на глазах у всех вокруг головы запылал огонь, что, по мнению Танаквиль, было знаком его высокого предназначения (Ливии. I. 39. 1–3). Данный пассаж Дионисия, как и рассказ о битве Горациев и Куриациев, может свидетельствовать о его знакомстве с альбано-латинской версией традиции о ранней истории Рима.
[6] Об Эрете см. примеч. 30 к кн. III.
[7] Антемны – городок в непосредственной близости от Рима, расположенный к северу от него. Антемнаты были среди тех, кто пытался отомстить Ромулу за похищение сабинских девушек (Ливии. I. 10. 2–3), а потом Антемны были взяты Ромулом (Ливии. I. 11. 1–2).
[8] Речь идет о принятии Сервием Туллием знаков царского достоинства. Ср.: Дионисий. III. 62. 1.
[9] Согласно Ливию, Марций были изгнаны в Суессу Помецию (Ливий. 1.41.7), город, принадлежавший вольскам.
[10] Квинт Фабий Пиктор – см. примеч. 14 к кн. I.
[11] Гней Геллий – см. примеч. 18 к кн. I.
[12] Гай Лициний Макр, – см. примеч. 16 к кн. I.
[13] Луций Кальпурний – см. примеч. 19 к кн. I.
[14] Это значит – без назначения сенатом интеррексов, без избрания царя народом в собрании и без утверждения сенаторами этого выбора. См.: Ливии. I. 22. 1; 32. 1. Дионисий же почти ничего не говорит о «протоколе» вступления на царство, видимо, не будучи знаком с этой обрядностью. Правда, по сообщению Ливия, Сервий Туллий позже запросил народ о своем царствовании, и народ провозгласил его царем (Ливии. I. 46. 1).
[15] Трибунал -возвышение, на котором восседали должностные лица.
[16] Дионисий допускает неточность, так как пишет выше (IV. 5. 3), что наказание юным Марциям как раз и состояло в изгнании.
[17] У Ливия на этот счет есть лишь глухое упоминание о подушном разделе среди народа захваченной у врагов земли (Ливии. I. 46. 1).
[18] Холм к востоку от Палатина.
[19] Холм к северо-востоку от Палатина.
[20] Ливий пишет, что Сервий обвел город валом и стеной и раздвинул померий (Ливии. I. 44. 3). И ранее строить на померий – полосе земли по обе стороны стены – ничего не разрешаюсь. Впрочем, Ливии сетует, что в его время это правило уже не соблюдается (I. 44. 4).
[21] Это были трибы, якобы установленные Ромулом по «этническому» признаку, т.е. племена. Сервий. таким образом, вводит территориальные трибы. Ливии также говорит, что Сервий разделил город на четыре части по населенным холмам (Ливии. 1. 43. 13), и даже само название «триба» возводит к слову tributum (подать). (Там же. I. 43. 13). Сервий, кроме того, возвел и стену вокруг города (I. 44. 3).
[22] Лары – в латинской мифологии божества-покровители различных, в том числе, соседских общин и соседских взаимоотношений. Им сооружались на перекрестках святилища с отверстиями для жертвоприношений в числе, соответствующем числу усадеб. Греки отождествляли Ларов с героями, откуда и такое словоупотребление у Дионисия.
[23] Венноний – автор из числа так называемых средних анналистов, творивших во второй половине II в. до н.э.
[24] Собственно pagns – «село», «деревня»; возможно от глагола pango (вбивать, вколачивать). Дионисий сближает его с греческим πάγοσ (лес, гора, холм), отдавая дань, как и многие другие греческие авторы, ложным этимологическим построениям.
[25] Паганалии праздновали 25–26 января, а в качестве жертвы для очищения сед приносили пирог, полбу и внутренности свиньи (Овидий. Фасты. I. 669–672).
[26] Юнона Луцина – «выводящая ребенка на свет», родовспомогатедьница, один из эпитетов Юноны.
[27] Либитина – в латинской мифологии богиня похорон. В ее сокровищнице хранились похоронные принадлежности. См. также: Плутарх. Нума. XII.
[28] У Дионисия Неотита – римская Ювента, богиня молодежи.
[29] Комментаторы к Ливию (Тит Ливии. История Рима от основания города. М., 1989. T. I. С. 516) считают это анахронизмом. Однако изыскания итальянского ученого Э- Перуцци показали, что римляне в это время были знакомы с деньгами, и пересчет на серебро был вполне возможен (Peruzzi Е. Money in Early Rome. Firenze, 1985).
[30] Ценз (лат. census) – перепись граждан обоего пола, проходившая раз в пять лет. Ценз был призван оценить имущественное положение гражданина; на основе ценза производилось налогообложение и набор войска (Ливии. I. 42. 5).
[31] Ливий же говорит, что уклонившихся от ценза наказывали оковами и смертью.
[32] Одна мина – 0,6 кг серебра. По Ливию – 100 тыс. ассов (Ливии. I. 43. 1). Ливий говорит, что к первому разряду были добавлены две центурии ремесленников, которые несли службу без оружия; им было поручено доставлять для нужд войны осадные сооружения.
[33] Арголийский щит (лат. clipeus) – круглый гоплитский щит (Ливии. I. 43. 2).
[34] Одна драхма – шесть грамм серебра.
[35] Лат. scutum (Ливии. I. 43. 4).
[36] По Ливию, 50 тыс. ассов (I. 43. 5).
[37] По Ливию, 25 тыс. ассов (I. 43. 6).
[38] По Ливию, 11 тыс. ассов (I. 43. 7).
[39] Эти данные встречаются только у Дионисия. Ливии же просто говорит о существовании трубачей и горнистов в пятом разряде (Ливий. I. 43. 8).
[40] По Ливию, Сервий «из виднейших людей государства» составил двенадцать всаднических центурий. Еще он образовал шесть других центурий взамен трех, учрежденных Ромулом, и под теми же, освященными птицегадателями именами (Ливии. I. 43. 8–9). Таким образом, Сервий, соблюдая традицию, все же сумел сделать то, что не удалось Тарквинию Древнему (см.: Дионисии. III. 71. 1).
[41] Марсова поле.
[42] Лат. Lustrum (Ливии. I. 44. 2).
[43] 3начит, вольноотпущенники оказывались на положении городского плебса.
[44] Войлочный головной убор был символом свободного человека.
[45] Речь идет о Семирамиде (ассир. Шаммурамат), царице Ассирии конца IX в. до н.э., и ее «висячих садах».
[46] Дионисий связывает происхождение амфиктионий с мифическим царем Афин Амфиктионом, сыном Девкалиона и Пирры. Но, скорее всего, слово «амфиктиония» – союз племен или полисов, объединившихся вокруг одного святилища и имеющих между собой дружественные отношения, произошло от понятия αμφικτίονες (те, кто живет по-соседству). (Павсаний. Описание Эллады. X. 8. 1). Наиболее известны были Дельфийский, или Пилейский, союз, члены которого собирались в Дельфах (Страбон. География. IX. 720), Делосский союз с центром в храме Аполлона.
[47] Эфес был засеіен карийцами в конце XI I в. до н.э. Храм Артемиды Эфесской в 35 6 г. до н.э. был сожжен Геростратом, но вскоре восстановлен.
[48] Триопий – мыс в Карий с храмом Аполлона Триопийского. Дорийцы проникли сюда, видимо, уже к 90 0 г. до н.э.
[49] Ливии говорит, что Сервий всячески восхвалял союз греков вокруг храма Артемиды (Дианы) Эфесской (Ливии. I. 45. 2).
[50] Лат. Fortuna virilis. Фортуна в римской мифологии – богиня счастья, удачи. Считалось, что Сервий был возлюбленным Фортуны, отчего он, якобы, и был изображен в храме с закрытым лицом (Овидий. Фасты. VI. 569–580). Один храм Фортуны находился на Бычьем форуме у подножия Палатина. Другой, видимо, был в Остии, основанной его предшественником (Дионисий. III. 44. 4).
[51] Согласно Ливию, Сервий запросил народ о своих полномочиях уже обладая несомненною царскою властью, осуществив после удачной войны с этрусками проведение ценза и установление общего культа Дианы и подушного раздела земли (Ливий. I. 46. 1).
[52] Речь идет о Курии, месте заседаний сената, построенной царем Тудлом Гостилием (Цицерон. О государстве. П. 17. 31). Она находилась на Форуме у подножия Капитолия.
[53] Сервий поселился в Эсквилинском округе (Ливии. I. 44. 3). Ливии сообщает, что Туллия поднялась до верха Киприйской улицы, где почти до времени Ливия стоял храм Дианы, и уже поворачивала вправо, к Урбиеву взвозу, чтобы подняться на Эсквилинский холм (Ливии. I. 48. 6). Киприйская улица в Риме находилась между Священной дорогой (Sacra via) и Субурой (Subura). Урбийский взвоз (Urbius clivus) – улица в Риме, шедшая от Субуры к Эсквилину.
[54] Лат. Sceleratus vicus (Ливии. I. 8. 7).
[55] Около 534 г. до н.э.
[56] Тускѵл – латинский город в Альбанских горах, примерно в 25 км к юго-востоку от Рима (позднее – на Латинской дороге).
[57] Место собрания городов латинского союза. Обычно находилось в Ариции, городе, расположенном там, где позднее проходила Аппиева дорога (via Арріа) близ Неморенского озера.
[58] Как пишет Ливии, его погрузили в воды Ферентинского источника и утопили, накрыв корзиной и завалив камнями (Ливии. I. 51. 9). О похожем виде казни писал Плавт:
Плетенкой из суков ею, как рамою,
Накрыть, а сверху камней навалить, и с ним
Покончить.
(Плавт. Пуниец. 1026–1028).
[59] Герники – народ, возможно, самнитского происхождения. Жил в восточном Лации.
[60] Вольски – см. примеч. 50 к кн. III.
[61] Города к юго-востоку от Рима.
[62] Юпитер Лациарий (Latiaris) – Юпитер латинский, покровитель Лапин. Место для его храма было выбрано на Альбанской горе (Мцпs Albanus). Однако средства на сооружение рама у Тарквиния, согласно Ливию, оказались только после захвата города вольсков Суессы Помеции. См.: Дионисий. IV. 50. 1. 3–4.
[63] Имеется в виду вольский город Суесса (Суэсса) Помеция.
[64] Город к северо-востоку от Рима. См. примеч. 6 к кн. IV.
[65] Габии – город около 15 км к востоку от Рима на Пренестинской дороге I via Praenestina).
[66] Фрасибул Милетский – тиран Милета (около 600 г. до н.э.).
[67] Периандр – тиран Коринфа (ум. около 586 г. до н.э.).
[68] Ливии не пишет о судьбе Антистия Петрона. Провокация же, использованная Секстом, и род казни Петрона очень схожи со случаем с Турном Гердонием (см. IV. 47–48). Это позволяет усомниться в утверждении, будто рассказ о Турне, по словам комментаторов текста Ливия в издании 198 9 г. (Тит Ливии. История Рима от основания города. T. I. С. 517), – «позднейший вымысел».
[69] Гаруспики – гадатели, предсказывающие будущее по внутренностям жертвенных животных, главным образом печени.
[70] Лат. caput, capitis – «голова».
[71] Плетр – сто футов, стопа – фут.
[72] Сивилла – женщина-пророчица, ясновидящая. Одна из таких сивилл жила близ Кум (Сивилла Кумская). См.: Вергилий. Энеида. VI. 98 и след. Традиционно считается, что Сивиллины оракулы были написаны по-гречески гекзаметром.
[73] Преступление, называемое parricidium, – убийство близкого родственника или государственная измена.
[74] Марсы – сабелльское племя, обитавшее в Центральной Италии вокруг Фуцинского озера. Речь здесь идет о Союзнической войне 91–88 гг. до н.э., которую иногда называют Марсийской, поскольку особо активную роль в ней играло племя марсов и во главе одной из группировок италийцев стоял Марс Помпедий Силон.
[75] Лат. decemviri sacris faciundis – жреческая коллегия, хранившая и толковавшая Сивиллины книги, но числа 10 эта коллегия достигла лишь в 367 г. до н.э., до того жрецов, видимо, было двое (Ливий. VI. 37. 12).
[76] Эритры – город в Ионии, один из двенадцати ионических городов Малой Азии. Здесь, по преданию, обитала другая известная сивилла – эритрейская {Страбон. География. XIV. 1. 34).
[77] Signia (Сигний) – город примерно в 55 км от Рима, поблизости от земель вольсков и эквов.
[78] Цирцея – город примерно в 100 км от Рима на побережье Тирренского моря.
[79] Греч. Кирка, лат. Цирцея – в греческой мифологии волшебница, дочь Гелиоса и Персеиды.
[80] Ардея – главный город рутулов, примерно в 26 км к югу от Рима.
[81] Речь идет о племяннике Тарквиния Древнего, оставшемся без средств к существованию, откуда его имя (лат. egeo – «нуждаюсь»). См. кн. III. 50. 3.
[82] Лат. brutus – «тупой», «неразумный».
[83] Согласно Цицерону, Брут был частным человеком (privatus). См.: Цицерон. О государстве. II. 25. 46.
[84] Вероятно, имеется в виду Марк Гораций Пульвидл, консул будущего 509 г. до н.э.
[85] Тит Герминий у Ливия – сподвижник Горация Коклеса, принявший бой с этрусками во время нашествия Порсены (Ливии. II. 10. 6). Возможно, Дионисия ввело в заблуждение постоянное повторение имен Марк Гораций – Гораций Коклес – Спурий Лукреций – Спурий Ларций – Тит Герминий. Но, поскольку Марк Гораций стал консулом, а Тит Герминий сражался вместе с Горацием Коклесом, вполне возможно, что они занимали высшие командные должности и во время осады Ардеи.