Книга III

Происхождение Тулла Гостилия, избранного царей - Предоставление земли римлянам, не имеющим надела - Объявление альбанцам войны - Опасность, грозящая обеим сторонам извне - Переговоры альбанцев с римлянами о мире - Спор обеих сторон о первенстве полиса - Разрешение спора с помощью оружия - Братоубийственное состязание за верховенство полиса - Неожиданные повороты судьбы дома Горациев - Военные действия Тулла - Коварные планы альбанцев - Спасение римского войска Туллом и сокрушение всех замыслов противников - Суд над Меттием Фуфетием и его сообщниками в предательстве - Окончательная победа Тулла над фиденянами. Второй триумф Тулла - Начало и предлог новой войны Тулла Третий триумф Тулла - Война римлян с сабинянами и ее завершение во времена правления Тулла - Конец жизни Тулла Гостилия - Принятие власти Марцием, по прозванию Анк - Войны между латинами и римлянами. Другие военные деяния Марция - Действия Марция, направленные на то, чтобы Рим стал не только прибрежным, но и морским городом - Историки о Луций Тарквиний, принявшем власть после смерти Марция - Походы Тарквиния - Потери и приобретения попеременно у тех и у других враждующих сторон - Битвы Тарквиния с латинами. Победоносное шествие Тарквиния - Тарквиний против сабинян - Заключение перемирия с сабинянами, борьба с другими недругами - Победа над тирренами. Условия мира, продиктованные Тарквинием - Пятилетняя война с сабинянами. Подчинение сабинского народа - Мирные деяния Тарквиния - Решение, принятое Тарквинием, о строительстве храма - Наука птицегадания. Невий - самый известный из птицегадателей. Память об этом прорицателе - Убийство Тарквиния. Наказание злоумышленников

I. После кончины Помпилия сенат, оказавшись во главе общины, собрался и постановил, чтобы форма правления сохранялась неизменной, а поскольку и народ не вынес другого решения, то назначил из числа сенаторов тех, кому надлежало исполнять в течение определенного числа дней должность, именуемую междуцарствием; а междуцари провозгласили царем того, кого предпочитал и весь народ - Тулла Гостилия. А происходил он из такого вот рода. 2. Некий муж благородного происхождения и богатый, по имени Гостилий, перебравшись жить в Рим из города Медуллии[1], что был основан альбанцами, а Ромул, взяв этот город по договору, превратил в колонию римлян, берет в жены женщину из сабинского рода, дочь Герсилия, избранную в свое время соплеменницами умолять отцов за мужей во время войны сабинян с римлянами. Как считали, именно дочь Герсилия поспособствовала тому, чтобы между предводителями установились дружественные отношения[2]. Гостилий, разделив с Ромулом тяготы многочисленных войн и великие деяния, отличившись в сражении с сабинянами, умирает, оставив единственного сына, еще ребенка; хоронят же его рядом с царями, в самом почетном месте Форума, удостоив стелы, надпись на которой запечатлела его подвиги. 3. А когда этот единственный сын достиг зрелого возраста и взял жену славного происхождения, то у него родился сын, Тулл Гостилий, который и был назван царем сенаторами и выбран голосованием граждан, каковое было проведено на основании законов и поелику божество благоприятными знамениями одобрило то, что было решено народом. А принял власть во второй год двадцать седьмой Олимпиады[3], на которой в беге на стадий победил афинянин Эврибат, а архонтом в Афинах был Леострат. 4. Царь Тулл проявил величайшую щедрость, сам же одновременно с воцарением получил в удел и полнейшую бедность народа, и внутреннюю смуту. А было так. Цари до него имели обширный и плодородный участок земли, выделенный в их пользование, с доходов от которого они устраивали шествия и жертвоприношения богам и получали в изобилии все, что требовалось для своей частной жизни. Этот участок учредил Ромул, отобрав землю в результате войны у прежних владельцев, а когда сам скончался бездетным, землей стал пользоваться Нума Помпилий, воцарившийся после него. И этот участок не был общественной собственностью, а постоянным наделом царей. 5. Эту землю Тулл предоставил тем римлянам, у кого не было никакого надела, разделив ее по количеству мужей, причем объявил, что ему самому достаточно отцовского владения и для жертвоприношений, и для расходов на жизнь. И с таким вот человеколюбием он восстановил положение тех граждан, кто очутился в стесненных обстоятельствах, положив конец их кабале у чужих людей. А чтобы никто не оставался без жилища, он присоединил к городу холм, который назывался Целием[4], где все римляне, кто не имел домашнего очага, получив по жребию достаточное количество земли, устроили себе жилища. И сам Тулл имел дом в этом месте. Вот что, достойное упоминания, передаю я о свершениях сего мужа, касающихся управления Римом.
II. В памяти людей сохранились и военные, и всякие прочие его деяния, но величайшие из них - это те, о которых я собираюсь рассказать, начав с войны против альбанцев. Зачинщиком же того, что города рассорились и прервали родственные связи, стал альбанский муж по имени Клуилий, наделенный высшей властью. Тяготясь тем, что у римлян - изобилие всяческих благ, будучи не в силах превозмочь зависть и по природе заносчивый и чрезвычайно сумасбродный, он надумал начать войну между общинами. 2. Не зная, как убедить альбанцев разрешить ему вывести войско против римлян, так как не имелось ни справедливых, ни законных предлогов, Клуилий замышляет следующее. Самым бедным и самым дерзким альбанцам он позволил грабить римские поля, суля им безнаказанность, и, чтобы разжечь в пограничных краях грабительские набеги, набрал немало таких людей, кто предпочитал получать не сопряженные с опасностями барыши, но от которых те не желали отказаться даже из страха. 3. И, как показало развитие событий, затеял он это расчетливо и словно само по себе. Ведь Клуилий сообразил, что римляне не потерпят грабежей, но будут действовать оружием, и у него самого появится возможность обвинить римлян перед своим народом в том, что якобы развязали войну они, а большая часть альбанцев, завидуя своим колонистам из-за их преуспеяния, с радостью воспримет повод для раздоров и поведет против римлян войну. Так и вышло. 4. Ведь так как злоумышленники из обоих городов уводили и уносили добычу с территории противника, римское войско однажды вторглось в землю альбанцев и многие из грабителей при этом были ил и перебиты, или пленены. Тогда Клуилий созвал народ на собрание. На нем он и многоречивое обвинение против римлян выдвинул, и бесчисленных раненых предъявил, и родственников убитых и похищенных привел, а еще больше приврал по поводу свершившегося, решив сначала потребовать от римлян удовлетворения[5] за то, что произошло, а в случае отказа начать с ними войну.
III. Но когда послы прибыли в Рим, Тулл, заподозрив, что они будут требовать удовлетворения, решил опередить их, стремясь переложить на них вину за то, что они разорвали соглашения, которые были заключены с колонией. Ведь между общинами действовали утвержденные при Ромуле договоры[6], которые содержали различные справедливые условия - в том числе и то, чтобы ни один из городов не начинал войны; а город, обвиняющий другой в какой бы то ни было несправедливости, может требовать удовлетворения у поступающего несправедливо, и если не получит его, то имеет право вести законную воину[7], поскольку договоры уже считаются разорванными. 2. Заботясь о том, чтобы римляне не выглядели повинными, когда у них первых потребуют удовлетворения, а затем не оказались виноватыми пред альбанцами, Тулл поручил самым знатным из своих друзей принять альбанских послов как гостей, со всем радушием, и удерживать их у себя в домах, а сам, сославшись на какие-то неотложные дела, уклонился от встречи с ними. 3. Когда же наступила ночь, он отправил в Альбу самых знатных мужей вместе с фециалами, наказав им, что надо предпринять, дабы потребовать от альбанцев удовлетворения за то, в чем римляне претерпели ущерб. Посланцы еще до восхода солнца завершили путь и, когда утренний форум наполнился народом, встретили находившегося там Клуилия и, изложив все, в чем римляне претерпели несправедливость со стороны альбанцев, принялись требовать, чтобы те исполняли то, что было условлено между городами. 4. Клуилий же, поскольку-де альбанцы первыми отправили в Рим тех, кто потребует удовлетворения, но ответа не удостоились, приказал римлянам как стороне, нарушившей договор, удалиться и объявил им войну. Но глава посольства, которого как раз и изгоняли, пожелал услышать от Клуилия только одно, признает ли тот, что первыми нарушают договоренности те, у кого потребовали удовлетворения, а римляне не собираются нарушать ничего из того, что освящено богами. 5. Клуилий это признал, и тогда глава посольства воскликнул: "Теперь я призываю в свидетели богов, которых мы сделали свидетелями договоренностей, что для римлян, которые первыми не получили удовлетворения, война против тех, кто нарушил договор, будет освященной богами, а вы будете обвиняемой стороной, о чем вопиют все обстоятельства. Ведь, когда и у вас потребовали удовлетворения, вы первыми не дали его и первыми объявили нам войну. А посему недолго вам ждать тех, кто будет мстить вам с оружием в руках". 6. Выслушав вернувшихся в Рим послов, тогда-то Тулл и повелел пригласить альбанцев, чтобы те сообщили, по поводу чего они заявились. Когда же они известили об упомянутом поручении Клуилия и пригрозили войной, если не получат удовлетворения, Тулл изрек: "Я раньше вас сделал это и не получил ничего из того, что предусмотрено соглашениями, кои явно вы первыми разорвали и обратили в ничто: вот поэтому я объявляю альбанцам законную и справедливую войну".
IV. После таких предварительных действий обе стороны начали готовиться к войне, не только вооружая свое собственное войско, но и призывая ополчение от союзных им общин. Когда же у них все было приготовлено, противники устремились навстречу друг другу и стали лагерями на расстоянии сорока стадиев от Рима: альбанцы - у так называемых Клуилиевых рвов (они еще сохраняют имя того, кто их соорудил), а римляне - выбрав наиболее пригодное для стоянки место немного ближе к Риму. 2. Когда же и те и другие обнаружили, что войска противника и числом людей не уступают друг другу, и на оружие не поскупились, и в прочем снаряжении не испытывают нехватки, то они отказались начать сражение немедленно, дабы натиском обратить противника в бегство, как предумышляли поначалу, но стали больше заботиться об обороне, нежели о том, чтобы напасть первыми, и принялись воздвигать высоченные частоколы. А самые кроткие из воинов задумались над тем, что они предпринимают не лучшее, и начали порицать власти предержащие. 3. А пока время тянулось впустую - ведь они не тревожили друг друга ни вылазками пехотинцев, ни стычками всадников, ничем, что было бы достойно упоминания, - Клуилий, которого считали виновником войны, тяготясь бесполезным сидением в лагере, решил вывести войско и первым вызвать врагов на битву, а если они не примут вызова, атаковать их укрепления. 4. Подготовив все для сражения и соорудив все необходимое на случай надобности штурмовать стены, Клуилий с наступлением ночи лег спать в своей палатке - кстати, и стража, полагавшаяся ему, бдила, - а на рассвете его нашли мертвым, причем на теле его не оказалось никаких следов ни ножа, ни яда, никакого другого насилия.
V. Поскольку происшествие произошло неожиданно, естественно, искали причину его; ведь никому не пришло в голову винить в смерти Клуилия перенесенную ранее болезнь. Одни, возводя всякую человеческую участь к божественному промыслу, уверяли, что он умер от гнева богов, потому что разжег желание метрополии воевать против колонии, желание войны и несправедливой, и незаконной. Другие, считая войну весьма прибыльным делом и горюя о потере немалой добычи, относили происшедшее к злым козням и зависти человеческой, обвиняя каких-то политических противников в том, сто они, отыскав неизвестный яд, против которого трудно найти противоядие, с его помощью отравили Клуилия. 2. Третьи же говорили, что он, подавленный печалью и не зная, что делать, избрал добровольную смерть, когда все пошло у него из рук вон плохо и ничто из ожидаемого не складывалось так, как было задумано вначале, когда он только приступил к делу. Но те, кто не был с военачальником ни в дружеских отношениях, ни во враждебных, имели свое суждение о произошедшем. Им казалось, что скорее всего мужа этого сразил не божественный гнев, не каверзы политических соперников и не безысходность в делах, но закон природы и необходимость исполнить обязательное предопределение, которое суждено всем рожденным. 3. Таким образом, прежде чем проявилось присущее его происхождению благородство, Клуилий встретил подобную кончину, а вместо него всеми, кто находился в лагере, был назначен диктатором Меттий Фуфетий - и на войне неумелый полководец, и в деле сохранения мира муж ненадежный. Поначалу он не меньше любого альбанца стремился к раздору между городами - почему его и сочли достойным командования после смерти Клуилия, но, получив бразды правления и осознав, что все в предпринятых делах идет тяжко, переменил былое мнение и посчитал необходимым продолжать боевые действия с отсрочками и промедлениями, заметив к тому же, что и альбанцы уже не все горят воинственным пылом и что результаты жертвоприношения его во имя войны не сулили ничего хорошего. 4. Наконец, узнав, что если и альбанцы, и римляне не прекратят войну, то им угрожает опасность извне, пренебрежение которой может привести к уничтожению обоих войск, Фуфетий решил призвать врагов к примирению и первым отправил вестников. Опасность же эта состояла в следующем.
VI. Вейяне и фиденяне, владея большими и многолюдными городами, еще в царствование Ромула развязали войну с римлянами[8] за власть и господство, после которой, сгубив свое сильное войско и лишившись в наказание части земли, были вынуждены перейти под власть победителей. Об этом я подробно рассказывал в предыдущей книге. Но, воспользовавшись долгим миром в правление Нумы Помпилия, они приумножили и людей, и имущество, и прочие виды благосостояния. И вот, вдохновленные этим, они вновь возжелали свободы, возгорелись непомерной гордыней и начали готовиться к тому, чтобы отпасть от римлян. 2. До поры до времени их замыслы об отпадении все же оставались тайными, в период же войны с альбанцами они вышли наружу. Разведав, что римляне со всем войском отправились на битву с альбанцами, они решили, что настал самый подходящий случай для нападения и составили тайный план во главе с самыми могущественными людьми, чтобы все способные носить оружие собрались в Фидены, передвигаясь скрытно и небольшими группами, дабы как можно дольше не быть обнаруженными теми, против кого они злоумышляли. 3. Собравшимися решено было ожидать удобного момента, когда войска и римлян, и альбанцев, покинув укрепления, выдвинутся на поле сражения. А известить их об этом должны были с помощью условных знаков лазутчики, устроившие дозоры в горах. Когда же знаки будут поданы, условились с оружием в руках поспешить против и римлян, и альбанцев, тем более что дорога, ведущая от Фиден к лагерям, была не длинной, и пройти по ней можно было самое большее за два-три часа, и, появившись на месте битвы, когда та уже будет подходить к концу, разумеется, ни одну из сторон не рассматривать как дружественную, напротив, кто бы ни побеждал - альбанцы или римляне - истребить победителей. Вот о чем договорились правители общин. 4. Так вот, если бы альбанцы с большим рвением устремились на битву, презрев римлян, и помышляли бы все разрешить в одном сражении, ничто не могло бы помешать тому, чтобы подготовленная для них западня осталась тайной, и оба войска были бы уничтожены. Но ныне как неожиданное для всех затягивание войны, так и длительность подготовки развеяли их замыслы. Ибо некоторые из участников заговора, то ли преследуя собственную выгоду, то ли завидуя своим вождям и тем, кто присоветовал им стать заговорщиками, то ли испугавшись доноса (что многим доводилось изведать в столь многолюдных и затянувшихся заговорах), то ли принужденные божественным внушением, которое не позволяет, чтобы неправедное дело возымело счастливый конец, - донесли о западне противнику, то есть альбанцам.
VII. Как только Фуфетий узнал об этом, он еще больше заторопился заключить перемирие, так как, по его мнению, у них не оставалось другого выбора. Но и царю Туллу поступил донос от друзей из Фиден о том же заговоре, так что и он, более не медля, принимает предложение Фуфетия. Тогда они оба сошлись в местечке, отстоявшем на равном расстоянии от обоих лагерей, каждый сопровождаемый советниками для помощи в вынесении решения, сначала поприветствовав друг друга по обыкновению и выказав дружеское и родственное благорасположение, оба повели речь о перемирии. 2. Вначале заговорил альбанец: "Мне кажется, необходимо прежде всего объяснить причины, по которым я первым посчитал нужным говорить о перемирии, - хотя и в сражении не был побежден вами, и ничто не мешало мне подвозить себе припасы, и никакая иная необходимость не принуждала меня к этому, - чтобы вы не возомнили, будто я признаю слабость моего войска, а вашу мощь неодолимой, и ищу благопристойного прекращения войны. Ведь вас из-за вашей спеси трудно было бы вынести, если бы вы надумали что-либо этакое про нас и не пожелали бы предпринять ничего разумного, словно уже побеждаете в войне. 3. Поэтому, чтобы вы не измысливали ошибочных представлений относительно моего намерения, т.е. о том, почему я считаю обоснованным прекращение войны, - выслушайте истинные причины. Я, назначенный отечеством диктатором, как только вступил в должность, начал размышлять о поводах, вовлекших наши города в распрю. Видя же, что они мелки, даже ничтожны и не способны разорвать нашу дружбу и родство, я полагаю, что верным не было решение ни альбанцев, ни ваше. 4. Но отчетливее я понял это и осознал страшное заблуждение нас обоих, когда приступил к делам и начал подмечать Пристрастия каждого. Дело в том, что я обнаружил, что и на частных, и на общих сходках не все альбанцы придерживаются единого мнения о войне. А к растущему недовольству, понятному по человеческой природе, добавились еще более неблагоприятные божественные знамения относительно войны, которые мной получены во время жертвоприношений, что усилило мои глубокую печаль и колебание. 5. И вот, сознавая это, я воздержался от битвы, но начал прибегать к отсрочкам и промедлениям в военных действиях, надеясь, что вы первыми заведете разговор о дружбе. И следовало бы, о Тулл, сделать это вам, а не ждать, пока начнет метрополия, ибо вы - наши колонисты. Ведь какие почести заслуживают от детей отцы, таких же ожидают от колонистов основатели полисов. 6. Но пока мы медлим и взираем друг на друга, выжидая, кто же выступит зачинателем благоразумных речей, иная угроза, совершенно неподвластная человеческой воле, овладевает нами и объединяет нас. Я узнал о ней, когда она еще была от вас скрыта, и уже не помышлял более о необходимости искать благовидные предлоги для перемирия. Ведь вокруг, о Тулл, плетутся страшные заговоры, и против нас обоих задумана хитрая ловушка, что без борьбы и без труда может сокрушить и уничтожить все дела рук наших при нападении на нас по праву огня и воды. 7. Зачинщиками же нечестивых козней являются правители фиденян и вейян, составившие заговор. А каков был характер их преступного намерения и откуда я узнал о тайных помыслах, слушайте".
VIII. Высказав это, он дал некоторым из присутствующих огласить письма, которые ему доставил кто-то от его гостеприимцев в Фиденах, и предъявил посланца. Когда же с письмами ознакомились и приведенный поведал обо всем, что услышал непосредственно из уст их отправителей, слушателями овладею страшное смятение, как обычно случается при столь большой беде, поскольку свалилась она на них неожиданно. Фуфетий, немного выждав, продолжил речь: 2. "Вы выслушали, римские мужи, сведения о причинах, по которым я до поры до времени откладывал столкновение с вами, а теперь посчитал нужным первым завести речь о дружбе. А вы уже после этого размышляйте, следует ли продолжать непримиримую войну из-за похищения бычков и овец, войну с отцами-основателями вашего города, в которой вы погибнете - хоть побежденными, хоть победителями, - либо, прекратив вражду с сородичами, выступить вместе с нами против общих врагов, которые замыслили не только отпадение, но и нападение на вас: не претерпев ничего ужасного, не опасаясь претерпеть, они собираются напасть на вас не открыто, как требует общий закон войны, но под покровом скрытности, когда меньше всего можно ожидать осуществления их злого умысла и предостеречься. 3. Уверен, в том, что против этих нечестивцев следует нам выступить со всей решимостью вместе, прекратив вражду - ведь полагать иначе сродни безумию - теперь, когда вы все узнали, вас не надо больше убеждать и побуждать к действию. А почему перемирие может стать полезным и подобающим обоим городам - ведь вы хотите услышать также про это, - я теперь попробую сказать. 4. Я считаю, что наилучшими и наиболее приемлемыми для родичей и друзей в отношении друг к другу являются такие условия мира, в которых не содержится ни гнева, ни злопамятства, поскольку все искренне простят всем то, из-за чего спорили и за что пострадали. Менее приемлемыми являются те условия, при которых простой народ освобождается от ответственности, а тех, кто совершил несправедливость, принуждают понести наказание и по обычаю, и по закону. 5. Мне кажется, нам подобает избрать наиболее выгодные и благородные условия мира и принять решение ни за что друг другу не мстить. Но если ты, о Тулл, не желаешь Замиряться на таких основаниях, но предпочитаешь решать судьбу тех, кто виноват с обеих сторон, судом, знай, что альбанцы готовы, прекратив взаимную неприязнь, пойти и на это. Если же ты способен, наряду с этими условиями перемирия, предложить какие-то другие, лучшие и более справедливые, так поспеши их назвать, и я буду нижайше тебе благодарен".
IX. Когда Фуфетий завершил речь, римский царь, взяв слово, начал говорить: "И мы, о Фуфетий, понимаем, что навлечем на себя тяжелую участь, если будем принуждены к тому - разрешать ссору между сородичами кровопролитием и резней, да и вид жертв при жертвоприношениях перед началом войны не позволяет нам начать сражение. И о нечестивых заговорах фиденян и вейян - а составлялись они против нас обоих - мы проведали пораньше тебя от наших гостеприимцев, которые там находятся. Поэтому мы не окажемся пред врагами беззащитными, мы подготовились к тому, чтобы и самим не претерпеть какого-либо ущерба, и их за козни достойно покарать. И не меньше тебя мы хотим закончить войну без сражения, не силой оружия. 2. Но я подумал, что не нам первым отправлять посольство по поводу перемирия, поскольку не мы первыми и начали войну, - мы защищались от тех, кто ее начал. Но если вы складываете оружие, мы с радостью принимаем ваши предложения и никоим образом не будем перечить при обсуждении перемирия, но согласимся на наилучшие и благороднейшие условия, изгнав из города альбанцев всякую несправедливость и всякое прегрешение, если на самом деле следует называть общими прегрешениями полиса то, в чем был виновен ваш военачальник Клуилий, который и за вас, и за нас получил достойное воздаяние от богов. 3. Так вот, пусть будет отринута всякая возможность обвинения и частного лица, и всей общины в целом, и пусть изгладится память о какой бы то ни было прошлой обиде, как и тебе, о Фуфетий, следует поступить. Но одного этого, то есть раздумий, как бы нам прекратить существующее между нами недоброжелательство, недостаточно. Требуется еще подготовить все для того, чтобы уже никогда более нам не начать войны. Ведь мы собрались не ради того, чтобы отсрочить беды, но во имя того, чтобы избавиться от них. Так вот, о том, какое завершение войны будет прочным и какое именно предложение в нынешних обстоятельствах и нас, и вас и теперь, и в будущем навсегда сделает друзьями, ты, Фуфетий, в своей речи умолчал, я же попробую присовокупить и это. 4. Если альбанцы перестанут завидовать римлянам из-за тех благ, которыми те обладают, обретя их не без серьезных опасностей, и не без упорных трудов (в самом деле, вы, не испытав с нашей стороны никаких обид, ни больших, ни малых, завидуете нам именно потому, что вам мерещится, будто мы счастливее вас), то римляне перестанут подозревать альбанцев в постоянных кознях и остерегаться их, словно врагов; ведь никто не бывает надежным прутом тому, кому завидует. 5. Так как же всему исполниться? Только не в том случае, если мы запишем обо всем нужном в тексте договора, и не в том, если и мы и вы поклянемся святынями, ведь они сами по себе на деле - слабая и немощная защита, но лишь в том случае, если мы объединим наши судьбы. Ведь одно только есть лекарство от скорби человеческой, проистекающей от созерцания чужих благ, - это то, чтобы завистники не считали блага тех, кому они завидуют, чужими. 6. А чтобы это произошло, я уверен, римлянам следует объединить с альбанцами все те блага, которыми они обладают сейчас и которые обретут впоследствии, а альбанцам - с радостью принять то, что им дают, и, главное, стать всем - либо большей и лучшей части жителей Альбы - членами общины римлян. В самом деле, ведь сабинянам и тирренам не было выгоды, бросив собственные города, перебраться к нам на житье. Но вам-то, самым близким нашим родственникам, разве это не будет самое выгодное? 7. Если же вы не сочтете верным делом проживать в одном с нами городе, который уже велик, а будет еще больше, но захотите остаться у отцовских очагов, то поступите следующим образом: выберите единый сенат для принятия решений от имени обоих полисов, а первенство отдайте одному из них, который сильнее и может принести пользу более слабому. Я считаю все это оправданным, и, если это осуществится, тогда, я думаю, мы будем крепкими друзьями, населяя же два города, на равных первенствующие, как теперь, мы никогда не придем к согласию".
X. Выслушав это, Фуфетий потребовал время для совещания и, удалившись с места встречи вместе с присутствующими там альбанцами, начал обсуждать, следует ли им принимать предложенное на выбор. Узнав мнение всех, кто там был, и возвратившись, он сказал: "Нам, о Тулл, не угодно покидать отечество и оставлять без попечения святыни, отчие очаги и место, которым наши предки владели почти пятьсот лет[9], и ни война не заставит нас так поступить, ни иное ниспосланное богами бедствие. Поэтому нам не подходит и учреждение общего сената, и образование единого полиса. 2. Поэтому, если угодно, пусть это условие будет записано в договоре и да будет уничтожен всякий повод к войне". Хотя они в этом пришли к соглашению, но начали спорить, какая из общин должна обрести первенство, и много по этому поводу было произнесено речей с обеих сторон, так как каждый считал справедливым, чтобы именно его собственная община правила другим. Скажем, альбанец приводил такого рода доводы: 3. "Мы, о Тулл, достойны править и целой Италией, потому что вобрали в себя эллинский народ, величайший из всех народов, что населяют эту землю, и народом латинов. А если и остальными народами считаем мы справедливым предводительствовать, то не самоуправно, но согласно общему человеческому закону, который нам всем дала природа, иными словами, чтобы предки правши потомками. Мы уверены, что помимо всех прочих колоний, которые вплоть до нынешнего времени нам не в чем было упрекнуть, нам положено управлять и вашим городом, ибо мы вывели его в качестве колонии не столь давно, чтобы забылось и изгладилось из памяти то, что род ваш пошел от нас за три поколения до нас. А если природа, поправ людские мерила правоты, установит, чтобы молодое повелевало старым, а потомки - предками, тогда и мы согласимся, чтобы метрополия подчинялась колонии, но не ранее того. 4. Итак, предлагая такое, единственно правильное обоснование власти, мы охотно не отказываем вам и в другом. К тому же поймите, что говорится это не в обиду или в порицание, но по очевидности. Каким род альбанцев был во времена основателей города, таким он и остается до сих пор, и никто не сумеет назвать хоть одно человеческое племя - помимо эллинского и латинского, - которому мы передали бы наше государство![10] Вы же строгость общественных уз у самих себя разрушали, приняв к себе и тирренов, и сабинян, и всяких прочих бездомных бродяг, и немало просто варваров, так что ваше коренное население, пришедшее из нашего города, намного уменьшилось по сравнению с пришлым и иноплеменным. 5. Поэтому передали мы власть вам, чужой род будет править коренным, варварский - эллинским и пришлый - урожденным на этой земле. Вам ведь нельзя заявить в оправдание, что, дескать, вы никогда не дозволяли толпе пришельцев обрести власть в общине, а сами как уроженцы этой земли и полисом правите, и в сенате заседаете. Вы же, напротив, и царями избираете чужеземцев, и большая часть сената состоит у вас из пришельцев, ни об одном из которых вы не можете утверждать, будто терпите его по доброй воле. Кто из более сильных добровольно ставит над собой власть более слабого? И было бы немалой глупостью и бедствием для нас по доброй воле принять то, что вы, можно сказать, терпите по безвыходности. 6. Последнее слово мое таково. Ни единая часть политического организма города альбанцев, заселенного вот уже на протяжении восемнадцати поколений[11] и сохраняющего в надлежащем порядке все, что привычно и установлено предками, уже не подвержена потрясениям, ваш же полис еще не упорядочен и не обустроен, будто он только что возник; он состоит из множества народов, и ему требуется еще много времени и разных испытаний, чтобы порядок устоялся и он перестал бурлить и пребывать в смятении, как сейчас. Любой подтвердит, что умиротворенным пристало управлять находящимися в раздорах, проверенным - еще не прошедшими проверку прав, и здоровым - теми, кто охвачен недугом. Если же вы считаете верным противоположное этому мнению, вы совершаете ошибку".
XI. После того как Фуфетий произнес это, Тулл, взяв слово, сказал: "Право доблести от природы и предков у нас и у вас, о Фуфетий и мужи альбанские, - общее: ведь мы превозносим одних и тех же прародителей, так что не должно, кому-то из нас требовать большего почета. Всегда ли метрополии управляют колониями, что, по вашему разумению, является установленной законом непреложностью - так это и не соответствует истине, и несправедливо. 2. И действительно, встречается много среди рода людского племен, у которых метрополии не управляют, но подчиняются колониям. Безусловный и самый наглядный пример того - полис спартиатов, почитающий верным править не только остальными эллинами, но и всем дорийским племенем, откуда сам произошел. Что же говорить о прочих? Ведь и сами вы, основавшие наш город, являетесь колонистами лавинийцев. 3. И если в самом деле существует закон метрополии управлять колонией, может быть, сначала лавинийцам надлежит учреждать законы для нас обоих? Для ответа на ваш первый довод, хотя он и не лишен известной соблазнительности, сказанного довольно. Но когда ты, Фуфетий, принимаешься противопоставлять образ жизни наших общин, заявляя, будто благородное происхождение альбанцев всегда обеспечивает неизменность вашего устройства, а наши устои губит примесь иноплеменного, и что чужеземцы не достойны управлять коренными жителями, а пришлые - уроженцами данной земли, знай, что и этот ваш принцип в высшей степени ошибочен. 4. Ведь мы совершенно не стыдимся, объявляя наш город открытым для желающих, но, наоборот, гордимся этим, ибо не сами изобрели такой путь к счастью, но взяли пример с государства афинян, слава которого среди эллинов является величайшей, а вслед за этим примером не в меньшей, если не в большей степени, - и само государственное устройство. 5. И у нас это обстоятельство, став источником многочисленных благ, не вызвало ни недовольства, ни раскаяния, что случилось бы непременно, соверши мы ошибку. И правит, и царствует, и остальными почестями пользуется у нас не тот, кто стяжал обильные богатства, и не тот, кто готов перечислить целый ряд местных предков, но всякий, кто достоин подобных отличий. Ведь мы считаем, что благородное происхождение проявляется не в чем ином, как в доблести. Весь прочий народ есть тело, придающее мощь и силу тому, что решено лучшими людьми. И наш город возрос из малого и стал грозой соседей из крайнего ничтожества благодаря именно такому человеколюбию. А первенству этому, которое у нас не оспаривает никто из латинов, положило начало у римлян как раз то общественное устройство, которое ты, Фуфетий, охаиваешь. 6. Ведь сила гражданства покоится на мощи оружия, а сама эта мощь исходит от изобилия живых людей. Малым же и малочисленным, а вследствие этого слабым, не должно править другими, да и собою им не следует управлять. 7. В целом же я разумею, что положено хулить общественный строй других, а свой восхвалять тогда, когда можешь доказать, что свой собственный город, крупный и благополучный как раз потому, что претворяет в жизнь все, о чем говоришь, а другие, которые оговариваешь, - бедствуют из-за того, что не избрали такой же стези. В нашем же случае все обстоит наоборот! Именно ваш полис, начав с великой славы и обретя безмерные богатства, утратил свою значительность, а мы, незначительные вначале, в недолгий срок превратили Рим в сильнейший из соседних городов, причем с помощью того общественного устройства, которое ты порицаешь. 8. И наши внутренние волнения, если ты и их, Фуфетий, приписываешь к обвинениям, порождаются не к погибели и унижению общин, но к их спасению и процветанию. Ведь мы соперничаем - молодые со старшими и прибывшие на проживание с теми, кто нас пригласил, - ради того, кто сотворит больше добра для всех. 9. Говоря вкратце, тем, кто намеревается владычествовать над другими, надлежит располагать двумя вещами: силой для ведения войны и рассудительностью для принятия решений, - и мы этими вещами располагаем. И это не пустая похвальба с нашей стороны, о чем свидетельствует опыт, который убедительнее всякого слова. Конечно, невозможно было городу достичь такой величины и мощи спустя лишь три поколения после основания[12], если бы у него не имелось в избытке мужества и рассудительности. А засвидетельствовать силу его могут многие города, что принадлежат к роду латинов и ведут свое начало от вас. Так вот те, кто, презрев ваш город, перешел к нам, убеждены, что лучше находиться под управлением римлян, чем альбанцев, поскольку мы умеем исполнять оба обязательства - хорошо обходиться с друзьями и плохо с врагами, а вы не способны ни на то, ни на другое. 10. Я еще мог бы наговорить, о Фуфетий, немало резкостей относительно тех идей, которые ты выдвинул, но вижу, что слова мои тщетны в равной степени потому, что многое мне надо вам сказать в немногих словах, и потому, что в качестве судьи о справедливости вы - наши противники, а посему я заканчиваю. Но понимая, что лучшим и единственным способом рассудить наш спор является тот, к которому прибегало немало эллинов и варваров при возникновении распрей - одни из-за власти, другие из-за спорной земли - я подведу итог объяснением этого способа. 11. Решить судьбу войны надлежит сражением отдельных отрядов из наших войск, причем самой малой численности: и из какого города окажутся победители, тому и передать управление другими. Ведь столь великое дело не разбирается словами, а решается оружием".
XII. Таковы были высказаны обоими военачальниками доказательства первенства того или иного полиса. В итоге сошлись на предложении римлянина. Ведь все присутствовавшие на встрече альбанцы и римляне, хотевшие положить скорейший конец войне, надумали разрешить спор с помощью оружия. А когда пришли к согласию в главном, задумались о количестве бойцов, причем каждый из военачальников имел на этот счет свое мнение. 2. Так, Тулл желал, чтобы исход войны был решен наименьшим числом людей: иными словами, единоборством славнейшего альбанца с доблестнейшим римлянином, - и готов был сам сражаться за свое отечество и призывал альбанца к такому же подвигу, заявляя, что тем, кто взял на себя командование войском, в высшей степени пристали битвы за власть и господство не только в том случае, когда они побеждают, но и в том, когда терпят поражение от храброго. Он также перечислял полководцев и царей, которые решили подвергнуть собственную жизнь опасности за свои общины, считая недостойным изведывать почестей много, а опасностей - мало. 3. Альбанец же полагал правильным, чтобы города рисковали малым числом мужей, но относительно сражения один на один не соглашался. Он заявлял, что тем, кто предводительствует войском и стремится получить верховенство лично для себя, битва за власть один на один годна и необходима, но для государств, коль скоро они спорят о первенстве, риск единоборства - повезет им больше или меньше - не только ненадежен, но и позорен. 4. И он предложил, чтобы от каждого города боролись между собой на глазах у всех альбанцев и римлян трое избранных мужей. Потому как такое число наиболее подходит для разрешения всякого спора, ибо заключает в себе и начало, и середину, и конец. С этим мнением согласились и римляне, и альбанцы, после чего встреча была закончена, и участники разошлись каждый по своим лагерям.
XIII. Затем, созвав войска на собрания, военачальники разъяснили своим воинам то, что они обсудили лично между собой и на каких условиях порешили закончить войну. И после того как оба воинства с большим воодушевлением утвердили соглашение, центурионами и рядовыми овладело удивительное рвение, поскольку очень многие желали отличиться в сражении и спорили не только на словах, но и на деле, выказывая свое честолюбие, так что военачальники пришли в замешательство в выборе наиболее достойных. 2. Дело в том, что каждый, кто гордился славой предков или выдавался телесной крепостью, либо создал себе славу своими руками или смелостью, либо чем-то еще, иначе говоря, всяк, кто был чем-то отмечен, считал правильным, чтобы именно его включили первым в число этих троих. 3. Этому соперничеству честолюбие, долгое время будоражившему и то и другое войско, положил конец военачальник альбанцев: он проникся тем, что какое-то божественное провидение, с давнего времени предвидя будущую распрю между городами, позаботилось, чтобы появились на свет те, кто первым подвергнет себя опасности за них. Принадлежали они к небезызвестным домам и в воинских делах проявили доблесть, и наружностью были прекрасны, и рождение у них отличалось от большинства и было редкостное, удивительное и необычное. 4. Ведь за Горация, некоего римлянина, и Куриация, родом альбанца, одновременно выдал замуж своих дочерей-двойняшек альбанец Сикиний. Этим двоим их жены, в одно время забеременев, родили первенцев - тройняшек мужского пола. Родители, восприняв их как добрый знак и для общины, и для своих домов, стали растить и воспитывать их. И бог, как я сказал вначале, поспособствовал им и красотой, и телесной крепостью, и доподлинным благородством духа стать не хуже любого благородного по рождению. Этим юношам Фуфетий и решил вручить судьбу первенства общин и, призвав царя римлян на беседу, сказал ему.
XIV. "О Тулл, похоже, какой-то бог, заботясь о наших городах, проявил свою благосклонность и во многих делах вообще, и в отношении к этой битве в частности. Ведь то, что нашлись те, кому предстоит схватка, - и родом не хуже любого, и в воинских делах доблестные, и на вид совершенны, и при этом и те и другие имеют общих прародителей, произошли от одного деда, рождены сестрами и чудеснейшим образом одновременно появились на свет: у вас - Горации, у нас - Куриации, - все это подобно несказанному и незримому поразительному божественному благодеянию. 2. Так что же мы, в самом деле, не подчиняемся этому попечению божества и не выводим на бой за первенство городов тройни братьев? Ведь все возможное, что нам хотелось бы видеть в участниках благороднейшего поединка, присуще этим мужам - они не покинут сражающихся, превозмогая трудности, поскольку они братья, и им сделать это будет легче, чем любому другому римлянину или альбанцу; таким образом и спор остальных юношей, который иным способом прекратить трудно, скорее разрешится. 3. Ведь я догадываюсь, что и у вас, как и у альбанцев, многим любо помериться доблестью, и если мы сумеем убедить их, что некое божественное провидение уже опередило стремления людей, так как само указало на тех, кто на равных примет битву, мы без труда уговорим всех".
XV. После того как Фуфетий высказал это, все одобрили его решение - так как оказалось, что от обеих сторон при сем присутствовали наиболее знатные римляне и альбанцы, - Тулл, немного поразмыслив, ответствует: "Мне кажется, Фуфетий, почти все продумано верно: действительно, достойно удивления, что по некоему предопределению в обоих городах произошло такое нигде еще не случавшееся рождение в одном поколении: однако одно тебе, похоже, невдомек - та глубокая нерешительность, которая охватит юношей, если мы посчитаем их достойными сражаться между собой. 2. Ведь мать наших Горациев - сестра матери альбанских Куриациев, и младенцами их вскормили грудью обе женщины, и юноши ласково принимают и любят друг друга не меньше, чем многие своих собственных родных братьев. Смотри же, как бы не оказалось в чем-то нечестиво раздать им оружие и звать их к взаимному убийству, при том что они - двоюродные и к тому же молочные братья. Ибо если юношей вынудят запятнать себя взаимным кровопролитием, тяжесть святотатства в отношении родственных уз падет на нас, потому что мы принудили их". 3. Фуфетий ему в ответ: "И от меня не тайна, Тулл, родство между юношами, и я готов к тому, чтобы не принуждать их сражаться против двоюродных братьев, если они сами не пожелают участвовать в этой схватке, но как только мне на ум пришел такой выход, я послал за альбанцами Куриациями и сам лично выяснил, желают ли они такой битвы. Когда же я вознамерился объяснить замысел и объявить о нем открыто, они восприняли мои слова с каким-то невероятным и трогательным воодушевлением; и тебе я советую поступить так же - устроить проверку вашей тройне и узнать их мнение. 4. Если и они по доброй воле вручат свою жизнь и окажутся готовыми пойти на смерть ради своего отечества, прими этот дар. Коли же они откажутся, не принуждай их никоим образом. Но я предвижу, что их решение будет тем же, что и наших, если они в самом деле таковы, как молва о них, - подобны немногим из благороднорожденных и отважны в воинских делах: ведь слава об их подвигах дошла и до нас".
XVI. Разумеется, Тулл принял совет и, наметив себе срок в десять дней для совещаний разузнать намерения Горациев, возвращается в свой город. В дальнейшем он держит совет с лучшими людьми - а большинству показалось правильным принять предложение Фуфетия, - тогда царь посылает за тройней близнецов и обращается к ним: 2. "Мужи Горации, альбанец Фуфетий, посетив меня для беседы на последней сходке в лагере, поведал, что в двух городах по божественному промыслу появились на свет по три доблестных мужа, которые отдадут свою жизнь опасности во имя своих отечеств. А мы не сумели бы найти других, кто был бы более благородным и подходящим для этого, чем из альбанцев - Куриации, а из Рима - вы. И по его словам, он сам, постигнув это, сначала выяснил, желают ли ваши двоюродные братья отдать свою жизнь отечеству, а узнав, что они готовы на битву во имя всеобщего блага с огромным рвением, сразу же огласил это во всеуслышание и просил, чтобы и я испытал вас: желаете ли вы подвергнуть себя риску ради родины, вступив в схватку с Куриациями, либо вы уступите эту честь другим. 3. Я же, памятуя о мужестве вашем, чего вам и не скрыть, желал бы более всего, чтобы именно вы согласились принять на себя тяжкое бремя во имя тех почестей, которые получит победитель, но опасаясь, как бы для вас в вашем воодушевлении не стало препоной родство с альбанской тройней, испросил отсрочку для обсуждения сроком на десять дней. А когда я пришел сюда, то, созвав сенат, предложил обсудить это дело сообща. И в соответствии с мнением большинства было решено, что если вы по доброй воле примете на себя этот бой, который блистателен и пристал вам и в котором я сам готов сражаться за всеобщее благо, то возблагодарить вас и принять вашу жертву. А если, стыдясь осквернить себя убийством родственников (к тому же отнюдь не дурные люди признают, что существует такое чувство), вы посчитаете нужным призвать кого-нибудь не из вашего рода, то обязуемся не допускать по отношению к вам никакого принуждения. И так как сенат проголосовал за это, так и не во гнев ему будет, если вы не сразу примете на себя это бремя, и сенат всемерно возблагодарит вас, коль вы решите, что отечество более ценно, чем родство, - так пусть воля ваша будет в добрый час".
XVII. Выслушав царя, юноши отошли в сторону и, посоветовавшись немного друг с другом, вернулись с ответом, который от имени всех изложи.! старший: "Коль ты, о Тулл, предоставил нам возможность принимать решение о бое с двоюродными братьями, то будь мы свободными и хозяевами наших помыслов, мы не медля уже дали бы тебе ответ о наших намерениях. Но ведь у нас жив отец, и без него мы не считаем возможным ни предпринимать, ни говорить ничего, а поэтому мы заклинаем тебя потерпеть немного с нашим ответом, пока мы не переговорим с отцом". 2. Тулл похвалил их за почтительность и приказал поступить именно так, после чего они отправились к отцу. Сообщив ему о предложении Фуфетия и о посулах Тулла, а также о своем собственном окончательном выборе, они взмолились услышать его собственное суждение. 3. Выслушав их, отец ответил: "Вы поступаете благочестиво, сыны мои, тем, что при моей жизни не предпринимаете ничего без моего благоволения; но уже настал черед вам самим поразмыслить о том, сколь великое деяние зависит от вас. Понимая, что жизнь моя уже на закате, разъясните мне ваше личное предпочтение, без отца делая выбор в ваших собственных делах". 4. Старший из сыновей заявляет в ответ: "Мы, отче, предпочли бы вступить в бой во имя главенства нашего отечества и готовы претерпеть все, что угодно божеству. Мы скорее приняли бы смерть, нежели остались жить, став недостойными и тебя, и предков. Родство же с двоюродными братьями не нам предстоит разорвать, но лишь смириться с тем, что оно расторгнуто судьбой. 5. Если Куриации ставят родство ниже чести, то и для Горациев род не кажется ценнее, чем доблесть". А отец, узнав их помышления, пришел в восхищение и, простерши руки к небу, воскликнул, что испытал огромную благодарность богам за то, что они позволили его детям стать благородными и доблестными; затем, целуя и обнимая сыновей и расточая им нежнейшие ласки, он вымолвил: "Так ведайте и мое мнение, о благородные дети, и возвратившись назад, дайте Туллу достойный и славный ответ". 6. Сыновья, ободренные словами отца, удалились и, явившись к царю, дали согласие на битву. Царь же созвал сенат и, воздав многочисленные похвалы юношам, отправляет послов к альбанцу с вестью, что римляне принимают его предложение и предоставят Горациев, которые будут состязаться за верховенство полиса.
XVIII. Так как повествование требует в подробностях описать сражение и страсти, подобные театральным драмам, которые за ним последовали (и описать не равнодушно), я попытаюсь обо всем рассказать как можно точнее, насколько это в моих силах. Итак, когда наступил срок вступления в силу статей соглашения, воинство римлян вышло в полном составе, а вслед за ним выступили вперед молодые люди и, воздав молитвы отчим богам, двинулись вместе с царем, и весь народ, что оставался в городе, превозносил их и осыпал цветами их головы. 2. Но уже выходило и войско альбанцев. Когда они разбили лагеря неподалеку друг от друга и провели рубеж, отделяющий войско римлян от войска альбанцев, то сначала, совершив жертвоприношения, при сжигании жертв поклялись возлюбить ту участь, которая достанется каждому из городов в итоге поединка двоюродных братьев, и хранить соглашения нерушимыми, не замышляя против них никаких козней, - и самим им, и роду, от них идущему. Когда же они исполнили все, что положено совершать в честь богов, то, сложив оружие, с обеих сторон двинулись из лагерей те, кому предстояло наблюдать за боем, а в середине для состязающихся оставили участок в три или четыре стадия. В скором времени прибыли военачальник альбанцев, сопровождающий Куриациев, и царь римлян, ведущий Горациев, которые были блестяще вооружены и вообще облачены наподобие того, как люди одеваются в предчувствии близкой смерти. 3. Сошедшись, они вручили мечи оруженосцам и бросились в объятья друг друга, обмениваясь ласковыми именами, так что все присутствующие заплакали и стали немилосердно винить и себя самих, и вождей за то, что при возможности решить исход сражения с другими участниками, они превратили соперничество городов в резню родственников и в святотатство в отношении родовых уз. Но молодые люди, оборвав ласки, взяли мечи у отошедших недалеко оруженосцев и, выстроившись по старшинству, ринулись друг на друга.
XIX. До поры до времени оба войска сохраняли спокойствие и молчание. Но вскоре начали раздаваться частые возгласы с обеих сторон: то подбадривание тех или иных бойцов, то проклятия и скорбные вопли - словом, непрерывный гам, который возникает у зрителей сражения: у одних по причине происходящего и очевидного всем, у других - по поводу предстоящего, о чем еще только догадываются. Распаленное воображение преувеличивало неизмеримо происходящее. 2. Поединок велся на значительном удалении и виден был весьма смутно. Поэтому каждый оценивал маневры бойцов со своей стороны, исходя, как и положено, из собственного сочувствия. Беспрерывные выпады и отскоки сражающихся, которые мгновенно менялись и внезапно чередовались, не позволяли прояснить течение боя. И так продолжалось очень долго[13]. 3. И Горации, и Куриации оказались равными в крепости тела и в благородстве души. Они были облачены в искуснейшие доспехи, не оставлявшие незащищенной ни одной части тела, ранение в которую было бы смертельно. Так что многие римляне и альбанцы из честолюбия и сострадания к своим, сами того не замечая, заполучили свою долю испытаний, как и те, кто подвергался реальной опасности, и предпочитали стать участником состязания, а не зрителями. 4. И вот, наконец, старший альбанец вступает в схватку с ближайшим противником и, обменявшись чередой ударов, поражает римлянина, сразив его мечом в пах. А тот, и без того израненный, от последнего смертоносного удара падает без сил и умирает. 5. Увидев это, наблюдавшие за сражением зрители тотчас же подняли всеобщий крик: альбанцы - уверенные, будто бы уже побеждают, римляне - переживая, будто бы терпят поражение. Ведь они возомнили, что двое их воинов станут легкой добычей для трех альбанцев. Но в тот момент, когда это случилось, сражавшийся рядом с павшим римлянин, заметив, как альбанец ликует своей удаче, немедленно бросается на него и, нанеся ему множество ран, хотя и сам крайне израненный, поражает врага ударом меча в горло и умерщвляет его. 6. Так судьба в столь краткий миг изменила и силы бойцов, и чувства зрителей - римляне приободрились после недавнего уныния, альбанцы же растеряли кураж. Но тут новый, неудачный для римлян жребий ослабил их надежды, но поднял дух противников. Ибо когда альбанец пал, брат его, что бился рядом с ним, вступил в схватку с его убийцей, и оба они, одновременно, страшными ударами поражают друг друга: альбанец воткнул римлянину меч в спину до самых внутренностей, а римлянин в ответ на удар противника перерубает ему голень.
XX. Получив смертельную рану, римлянин кончается сразу, а раненный в колено альбанец уже не способен прочно стоять на ногах, но, хромая и опираясь на щит, все-таки продолжает бой и вместе с уцелевшим братом устремляется на оставшегося римлянина. Они обступают его, один спереди, другой сзади. 2. Последний Гораций испугался стать легкой добычей окружавших его врагов, так как ему предстояло сражаться с двумя, которые приближались с двух сторон. Но так как он еще оставался невредим, то его осенило, как разъединить противников и биться с каждым по отдельности. И ему показалось, что их легче разъединить, внушив им видимость своего бегства, - и тогда его будут преследовать не оба альбанца, но один, поскольку он увидит, что брат его уже не крепок на ноги. Едва его осенил такой маневр, Гораций побежал изо всех сил и напал на врага, не обманувшись в своих ожиданиях. 3. В самом деле, один из альбанцев, который получил лишь легкие раны, со всех ног бросился за ним, а второй, который не мог передвигаться, значительно отстал. И пока альбанцы подбадривали своих, а римляне поносили своего бойца - первые и пеаны распевали, и венками себя увенчивали, словно битва уже завершилась успешно, а вторые горевали, что судьба более уж не вознесет их, - римлянин, дождавшись удачного момента, внезапно поворачивается и прежде чем альбанец сумел изготовиться к защите, успевает ударом по руке отсечь ее до локтя. 4. Лишь только рука вместе с мечом коснулась земли, он нанес еще один, но смертельный удар и убил альбанца, после чего ринулся на третьего и закалывает почти полумертвого последнего Куриация. Стянув доспехи с трупов двоюродных братьев, Гораций направился в город, страстно стремясь первым известить о своей победе отца.
XXI. И сложилось же так, что и он - ибо он все же человек - не испытал всей полноты счастья, но испил свою чашу по воле ревнивого божества, которое в краткий миг из простого смертного сделало его великим и вознесло к удивительной и внезапной славе, но в тот же самый день стремительно низвергло сестроубийцей в пучину ужасного несчастья. 2. Дело в том, что Гораций, приблизившись к воротам, узрел и толпу народа, высыпавшую из города, и при этом сестру свою, мчавшуюся впереди. Вначале он был раздражен самим зрелищем того, что девушка брачного возраста[14], оставив дом, где ей подобало находиться рядом с матерью, бросилась в толпу, словно последняя простолюдинка. Но перебрав мысленно множество нелепых объяснений ее поступка, (Гораций, наконец, снисходительно нашел ему оправдание в жажде первой обнять избежавшего гибели брата и чисто по-женски вызнать у него подробности о подвигах погибших братьев, а потому она и пренебрегла приличиями. 3. Но сестра рвалась не к братьям, а устремилась в неизвестное, охваченная любовью к одному из двоюродных братьев, которому была сосватана в жены отцом. Она таила недозволенную страсть, но, прознав от кого-то из очевидцев жуткие подробности сражения, перестала сдерживать себя и, выскочив из дома подобно менаде[15], понеслась к воротам, не оглядываясь на кормилицу, которая взывала к ней и бежала следом. 4. Очутившись за городом, она увидала ликующего брата, на голову которого царь возложил венок, и его спутников, несущих доспехи убитых, а среди добычи - узорчатое одеяние[16], которое она сама вместе с матерью выткала и отправила жениху в подарок к будущей свадьбе, ведь облачаться в разукрашенные узорами плащи было принято у латинов для тех, кто шал за невестами. Так вот, узрев этот плащ, обагренный кровью, она разорвала на себе хитон[17] и, колотя себя руками в грудь, принялась оплакивать двоюродного брата и взывать к нему, так что всех окружающих охватила оторопь. 5. Оплакав же участь жениха своего, она поднимает на брата пустые глаза и молвит: "Сквернейший человек, ты веселишься, пролив кровь своих двоюродных братьев, и меня, несчастную родную сестру, лишил замужества, ничтожество! В тебе не теплится жалость к погибшим сородичам, которых ты величал родными братьями. Напротив, словно совершив добрый поступок, лишился ума на радостях и венки на себя возлагаешь за это злодейство. Что же за зверь таится в твоей душе?" 6. Гораций, услышав такое, возразил: "Ведь гражданин любит свое отечество и карает тех, кто желает ему зла, будь то чужой или свой: в их число я включаю и тебя, узнавшую, что мы одновременно испытали и величайшее из благ, и горчайшую из бед - и победу нашего отечества, которую я, твой родной брат, добыл, и гибель братьев. А ты, гнусная, радуешься не общему благу для отечества и не нашего дома горем печалишься. Нет, презрев кровных братьев, ты оплакиваешь смерть жениха - и даже не скрывшись в укромном месте, творя свой позор на глазах у всех, - и меня геройством и венками попрекаешь, братоненавистница, недостойная предков. И раз уж ты не о родных братьях горюешь, а о двоюродных, то хоть телом принадлежишь живущим, а душой находишься с мертвым, то и ступай к тому, о ком слезы льешь, и не пятнай позором ни отца, ни братьев". 7. Выкрикнув это, он переступил грань отвращения к пороку и, обуянный яростью, сразил ее ударом меча в бок, а убив сестру, отправился к отцу. И в самом деле, настолько враждебными к пороку и преисполненными гордыни отличались тогда обычаи и помыслы римлян по сравнению с их поведением и образом жизни в наше время, настолько жестокими и суровыми, недалеко ушедшими от звериных нравов, что отец, узнав об ужасном Злодеянии, никоим образом не вознегодовал, но вступился за сына, считая его поступок - благим и надлежащим. 8. И он не позволил внести труп дочери в дом и поместить ее в отчую усыпальницу, дабы похоронить в погребальном одеянии и со всем прочим, положенным по закону. Лишь те, кто проходил мимо нее, брошенной в месте смертоубийства, приносили камни и хоронили убиенную в земле как тело, лишенное должного погребения. 9. Таковой оказалась суровость этого мужа, и к этому следует добавить еще кое-что. Суть в том, что за блестящие и счастливые деяния отец в тот же день совершил жертвоприношения отчим богам, принеся жертвы по обету, а также пировал с родственниками на роскошном пиру из разряда тех, что даются при крупнейших торжествах, убежденный, что личные напасти менее значительны, нежели общее благо отчизны. 10. Прекрасно известно, что так поступил не один лишь Гораций, но и многие другие знаменитые римские мужи после него. Я ведаю, когда у них погибали дети, благодаря которым община обретала успех в своих делах, они совершали жертвоприношения, носили венки и проводили триумфы.
XXII. После сражения троих братьев римляне, оставшиеся в лагере, устроили пышные похороны погибших в тех местах, где они пали, и, совершив в честь богов жертвоприношения но случаю победы, пребывали в блаженном состоянии духа. А большинство альбанцев, кручинясь тому, что стряслось, и пеняя на вождя за якобы плохое командование войском, проводили этот вечер без пищи и без поддержки. 2. На следующий же день римский царь созвал их на собрание и утешил в том, что не принудит их ни к чему постыдному, тяжкому или противному родственным отношениям, но будет вместе с ними, сообразуясь с их мнением, отстаивать все самое лучшее и наиболее полезное для обоих городов, и правителя их, Фуфетия, оставит в той же самой должности, а затем, не изменив и не порушив ничего из общественных дел, возвратил войско домой. 3. После проведения триумфа согласно постановлению сената, как только Тулл приступил к государственным делам, к нему явились далеко не последние мужи из числа граждан, ведя юношу Горация на суд, так как он не прошел очищения от родственной крови после убийства им сестры. Выступив впереди, они произнесли многословную речь, в которой обращались к законам, запрещающим кого бы то ни было лишать жизни без суда, и приводили случаи того, как все боги обрушивали гнев на те города, где оставляли безнаказанными тех, кто совершил тяжкое преступление[18]. 4. Отец же Горация сам принялся судить и рядить по поводу того, что случилось с юношей. Он винил дочь и уверял, будто содеянное сыном рассматривается как месть, а не убийство, полагая верным, чтобы он сам выступил судьей над своими детьми, (Став как бы отцом обеих напастей. После того как с обеих сторон прозвучало немало доводов, царь пришел в замешательство, какое же решение вынести относительно суда? 5. Ведь он понимал, что раз существуют законы, которые запрещают убийство, равно скверно окажется как снять вину за убийство с того, кто признается, что умертвил сестру до суда, чтобы не запятнать собственный дом проклятьем и кровью того, кто это сделал, так и казнить как человекоубийцу того, кто первым взвалил на себя бремя опасности ради отечества, кто стал творцом его могущества, к тому же снял грех с убийцы отец, которому природа и обычай первейше предоставили право наказать дочь. 6. Находясь в затруднении и сомневаясь, как же поступить в столь необычных обстоятельствах, царь, наконец, рассудил, что лучше всего передать решение народу[19]. И народ римлян, обретя тогда впервые судебную власть и право выносить смертный приговор, присоединился к решению отца и освободил сына от ответственности за убийство. Конечно же, царь, со своей стороны, заявил, что желающим соблюдать все божеские установления недостаточно постановления людей, вынесенного в отношении Горация. Поэтому он послал за жрецами и распорядился умилостивить богов и божеств, а юношу очистить с помощью тех обрядов, которые законами предназначены для невольных убийц. 7. Жрецы же воздвигли два алтаря: один - Гере, уделом которой было надзирать за сестрами[20], другой - какому-то местному богу, именуемому на местном наречии Яном, эпониму Куриациев[21] - умерщвленных двоюродных братьев. Совершив при этих алтарях некие жертвоприношения и исполнив прочие очистительные обряды, они напоследок провели Горация под игом[22]. Ведь у римлян существует обычай, по которому всякий раз, когда они одерживают верх над противником и тот складывает оружие, они вбивают в землю два деревянных столба, третий кладут сверху поперек них, а затем проводят под ними пленных, и тех, кто прошел, отпускают на волю к своим[23]. Такое сооружение у римлян зовется игом. Им-то они совершили очищение Горация, воспользовавшись в качестве последнего из очистительных обрядов, предписанных законом. 8. Место города, где они совершили очищение, все римляне почитают священным. Расположено оно на узкой дороге, ведущей от Карим вниз, если идти к Кипрской улочке. Там еще сохранились сооруженные в то время алтари, и на них лежит столб, вбитый в две противоположные стены. Он возвышается над головами проходящих и зовется на наречии римлян "игом сестры"[24]. 9. И в самом деле, это место - памятник постигшей Горация напасти сохраняется в городе и почитается жертвоприношениями ежегодно. А второе место напоминает о доблести, которую он явил в сражении, - это угловая колонна, начинающая другую колоннаду на Форуме, где хранились доспехи, снятые с троих альбанцев. Так вот, оружие за давностью лет исчезло, а свое название - "Горациево копье"[25] - колонна еще сохраняет. 10. В связи с этим бедствием у римлян принят закон, который действует и в мое время. Закон, воздавая честь и бессмертную славу упомянутым мужам, повелевает, чтобы те, у кого родится тройня, получали пропитание на них вплоть до достижения ими совершеннолетия из общественной казны. Итак, те удивительные и неожиданные превратности судьбы, что обрушились на долю Горациев, благополучно завершились.
XXIII. Тулл, царь римлян, выждав год, в течение которого он приготовил все необходимое для войны, решил вывести войско против города фиденян под предлогом того, что они, будучи призваны к ответу за составленный против римлян и альбанцев заговор, не подчинились, но вновь подняли оружие, закрыли городские ворота и, призвав к себе союзное войско от вейян, открыто отложились от Рима. Отправленным туда послам узнать о причине отпадения, фиденяне отвечали, что они не имеют более ничего общего с Римом со времени кончины его царя, Ромула, которому они принесли клятву дружбы. 2. Получив такой ответ, Тулл и свое воинство вооружил, и отправил людей за подмогой к союзникам. Наиболее сильное и мощное вспомогательное войско, отлично вооруженное и численно превосходящее все союзные отряды, привел из Альба-Лонги Меттий Фуфетий. 3. Тулл не преминул похвалить Меттия за то, что, дескать, добровольно и из самых лучших побуждений тот решил принять участие в войне, и назначил его своим ближайшим помощником и советником. Но муж сей, прослывший у своих сограждан виновником в плохом командовании войском во время войны и третий год удерживавший должность диктатора, на самом деле склонялся к предательству. И когда Тулл отдал ему приказ, Фуфетий, мня, что его власть независима ни от кого и что он подчиняется лишь настолько, насколько сам сочтет уместным, замыслил нечестивое дело. 4. Тайно разослав гонцов к противникам римлян, которые еще не осмелились восстать, Фуфетий убедил их не робеть, так как он сам нападет на римлян; причем он и замышлял, и поступал так скрытно от всех. 5. Тулл же, снарядив собственное и союзное войско, двинулся на противника и, перейдя реку Аниен[26], расположился лагерем недалеко от Фиден. Перед городом он обнаружил крупные силы и самих фиденян, и их союзников, выстроенные в боевых порядках. Поэтому он дал своим день отдыха, а на следующий - послал за альбанцем Фуфетием и за самыми преданными друзьями и вместе с ними принялся обдумывать, каким образом вести боевые действия. После единодушного мнения, не теряя времени как можно скорее начать сражение, Тулл распределил участки и отряды, которые предназначались для каждого, и назначил битву на следующий день, после чего распустил совет. 6. Поскольку альбанец Фуфетий готовил предательство тайком даже от большинства собственных друзей, то, созвав заслуженных центурионов и командиров альбанских отрядов, он объявляет им свой план: "О мужи центурионы и командиры отрядов, я собираюсь сообщить вам о предприятии грандиозном и неожиданном, которое до поры до времени я скрывал. Поэтом) умоляю вас сохранить тайну - если вы отвергнете его, вы покончите со мной, но ежели вам будет угодно согласиться со мною, то окажите мне содействие. Разглагольствовать нам некогда, поэтому перейду к сути дела. 7. С тех пор как мы покорились римлянам и по сей день, я страдал от стыда и унижения, хотя царь и удостоил меня власти диктатора, которой я обладаю вот уже третий год и, если пожелаю, сохраню ее навечно. Но полагая худшим из зол благоденствовать самому, при том что община прозябает, и ощущая в глубине своей души, что вопреки всем людским установлениям, освященным законом, римляне у нас отобрали первенство, я начал раздумывать, как бы нам возвратить его, по возможности не навлекши при этом на себя серьезных бедствий. Перебрав множество различных способов, - я высмотрел один путь, который ведет к быстрому и безопасному результату - если бы на войну против них поднялись соседние города. 8. Очевидно, что ввязываясь в эту войну, римляне будут остро нуждаться в союзниках, и в первую очередь в нас. И вот тут-то я сообразил - в чем нет нужды долго вас наставлять, - что гораздо выгоднее будет предпринять битву за собственную свободу, нежели за римское верховенство. 9. Придя к такой мысли, я втайне подстрекал на войну против римлян подвластных им вейян и фиденян, внушив им взяться за оружие в расчете на мою помощь. И вплоть до нынешнего дня я скрытно от римлян проводи.! такую линию и по своему усмотрению подгадывал удобный для нападения миг. Просчитайте же ожидаемую пользу. 10. Прежде всего, тайно Приняв решение об освобождении, нам следует опасаться любого исхода: как торопливости, недостатка подготовки, а также расчета только на собственные силы, ибо в этом случае мы одни пошли бы на риск во имя общего дела, так и того, что в ходе подготовки и сбора вспомогательных войск уже боеготовые римляне захватили бы их врасплох. Избежав же упомянутых напастей, мы обрели бы пользу и от того, и от другого. А затем мы постараемся сокрушить мощь, что огромна и неодолима, и везение противника не насильственным путем, а тем, который губит все, что кичится собой, и все, что трудно уничтожить силой, а именно путем обмана и хитрости, что не только нами и не первыми придумано. 11. Кроме того, к нашему собственному войску, которое не сравнится по силе и мощи с римлянами и их союзниками, мы присоединим военные силы фиденян и вейян, которые вам очевидны. Мною также устроено все так, чтобы наше стоящее здесь вспомогательное войско всякому придало больше отваги и упрочило оба союза. 12. Ведь вступив в битву не на нашей земле, но сражаясь за себя, фиденяне тем самым защитят и наши владения. А мы обретем то, что нравится людям более всего, но редко кому во все прошедшие века выпадало: получая добро от союзников, мы и сами предстанем их благодетелями. 13. И если дело у нас пойдет так, как задумано, что вполне вероятно, то и фиденяне, и вейяне, избавив нас от тяжкого подчинения, сами возымеют к нам благодарность, словно бы получив все от нас. Вот какой итог долгих раздумий кажется мне достаточно убедительным для того, чтобы придать вам отвагу и рвение к отпадению. 14. Выслушайте же, каким манером намерен я приступить к делу. Тулл передал мне в подчинение отряд, тот, что под горой, и поставил предводительствовать одним из флангов, а когда мы начнем наступление на врага, я, распустив отряд, устремлюсь к горе, а вы сомкнутыми рядами следуйте за мной. Но вот я захватил высоты и оказался в безопасности, - слушайте меня о дальнейших действиях. 15. Если я увижу, что задуманное выходит по-моему: иначе говоря, и противник осмелел, усмотрев нашу поддержку, и римляне падают духом и трусят из-за нашей измены, так что больше помышляют о бегстве, чем о сражении, как в таких случаях и бывает, - вот тогда я нападу на них и завалю равнину трупами, ибо обрушусь сверху вниз по склону с храбрым войском, сомкнутыми рядами устремляясь на людей, охваченных ужасом и рассеянных на местности. 16. Ведь в войнах вызывает трепет (даже беспричинно) один лишь слух о предательстве со стороны союзников или о нападении новых врагов. И нам известны случая, когда несметные отборные войска бывали разбиты наголову не от какого иного страшного бедствия, как от простого слуха. А мы не ограничимся ни пустыми словами, ни ложной тревогой, но затеем предприятие, более ужасное, нежели видимость или попытка действия. 17. Но если я увижу, что все пойдет наперекор нашим расчетам - говорят, случается и так, что все противится человеческим замыслам, потому что жизнь наполнена несправедливостями, - то я и сам начну поступать обратно тому, что задумал. Я поведу вас тогда на врагов вместе с римлянами и подсоблю им одержать победу, а для отвода глаз сошлюсь на то, что занял высоты ради окружения врагов. И слову моему будет вера, ибо я, со своей стороны, представлю в качестве отговорки деяния, которые мы сейчас обсуждаем. Так что мы не примем участия ни в одном из этих опасных дел, но обретем при любом исходе лучшую долю. 18. Таково мое решение, и я свершу с помощью богов то, что станет наивыгоднейшим не только для альбанцев, но и для прочих латинов. А вам надлежит прежде всего хранить молчание, а затем, соблюдая порядок и решительно содействуя выполнению приказа, выказать себя ревностными бойцами и сплачивать вокруг себя ваших стойких подчиненных, сознавая, что борьба за свободу не одинаково ценится нами и теми людьми, которым привычно подчиняться другим - ведь такой государственный порядок завещали нам предки. 19. Ведь мы родились свободными, и предки оставили нам в наследство обычай править соседями, сохраняя на протяжении пятисот лет тот уклад жизни, которого и мы не хотим лишать наших потомков. И да не поселится ни в ком из вас страх, если кто-то побоится разрывать договоренности и нарушать клятвы, данные при их заключении. Но пусть каждый осознает, что он должен вернуться к тем договорам, что нарушили римляне, а они стоили немалого. Их создала природа человеческая, и подтверждает общий для всех эллинов и варваров закон, а именно, чтобы властвовали и устанавливали справедливость: отцы - для потомков и метрополии - для колоний. 20. И эти-то уговоры, никогда не будут отменимы людьми, нарушаем не мы, для которых они продолжают действовать и пребывать в силе, - и никто из богов и божеств не прогневается на нас за будто бы нечестивое, если мы негодуем по поводу того, что служим рабами у собственных потомков, - но те, кто их первыми непозволительно уничтожил, стремясь вознести закон человеческий выше закона божественного; и гнев божеский прольется, разумеется, не на нас, а на них, и возмездие людей поразит их, а не нас. 21. И так, буде все вы сочтете мой план годным, давайте примемся за дело, призвав в заступники богов и божеств, а если кто из вас рассудил иначе, т.е. либо считает более не нужным древнее положение государства, либо откладывает все в ожидании какого-нибудь другого случая, более подходящего, чем нынешний, то пусть он не медлит и выскажет то, что думает: ибо какое решение вам всем представляется наилучшим, его мы и осуществим".
XXIV. После одобрения этого замысла всеми присутствующими и заверения, что все выполнят, Меттий Фуфетий, взяв с каждого клятву, распустил сходку. На следующий день с восходом солнца и фиденяне, и войска их союзников вышли из лагеря и стали выстраиваться будто бы для сражения. Римляне также выступили им навстречу и начали разворачивать боевой порядок. 2. Сам Тулл и римляне занимали левый фланг напротив вейян, поскольку те стояли на правом фланге противника, а на правом фланге римлян, против фиденян, расположились у горного ущелья Меттий с альбанцами. 3. Когда же они начали сближаться, то более чем на расстоянии полета стрелы альбанцы откололись от остального войска и направились отрядами в боевом строю к горе. Тогда фиденяне, поверив, что посулы альбанцев о своем вероломстве оправдываются, уже гораздо смелее ринулись на римлян, правый фланг которых, покинутый союзным войском, был прорван и оказался в очень трудном положении. Левый же фланг, где находился Тулл, сам сражавшийся среди отборных воинов, дрался изо всех сил. 4. В этот миг какой-то всадник, подскакав к тем, кто сражался вместе с царем, выкрикнул: "У нас, Тулл, ослаб правый фланг. Альбанцы, оставив боевой строй, устремляются к высотам, а фиденяне, супротивники альбанцев, обойдя оголенный фланг, теперь преследуют цель окружить нас". Страх попасть в окружение охватил римлян, как только они услышали об этом и разглядели, как альбанцы уходят к горе, так что им уже стало не до сражения, не до сопротивления. 5. И тогда, передают, Тулл, ничуть не потрясенный столь серьезной и неожиданно возникшей угрозой, выказал сметливость, чем не только спас явно обреченное на гибель римское войско, но и сокрушил и уничтожил все злоумышления неприятеля. Едва дослушав вестника, он зычно, чтоб и враги услыхали, воскликнул: 6. "Победа за нами, о римские воины! Смотрите, как альбанцы по нашему приказу захватили для нас соседнюю гору, чтобы выйти в тыл неприятеля и напасть на него. Так ободритесь тем, что опаснейшие наши враги и наступающие с фронта, и обходящие с тыла, очутились в удобном для нас месте. Запертые с флангов рекой и горой, они лишены возможности как наступать, так и повернуть назад, и получат от нас достойное воздаяние, а потому навалитесь на них со всем презрением к ним".
XXV. Возвещал царь об этом, обходя все отряды, и сейчас же фиденянами обуревает страх перед новым предательством - страх, что альбанец их обманет. Они наблюдают, что тот и не перестроился и не повернул против римлян, как обещал. Римлянам же призыв Тулла придал мужества и наполнил сердца отвагой. С громким кличем они все без исключения обрушились на противника. После этого фиденяне обращаются в бегство и в беспорядке бегут по направлению к городу. 2. Римский же царь бросил на них, устрашенных и приведенных в расстройство, конницу и преследовал их, пока не убедился, что ряды их рассеяны и не имеют ни сил, ни помышлений о соединении. Тогда он оставил бегущих и устремился на ту рать противника, что еще сохраняла единство и продолжала сопротивляться. 3. Вспыхивает блистательная битва пехотинцев и еще более ожесточенная - всадников. Ведь размещенные здесь вейяне не дрогнули, хотя и устрашились атаки римской конницы, но длительное время оказывали сопротивление. Однако потом, чувствуя, что их левый фланг ослабевает, все войско фиденян и прочих их союзников бежит без оглядки, убоявшись, как бы их не окружили римляне, которые повернули вспять после преследования, а потом и сами фиденяне оборачиваются, ломая боевой строй, и ищут спасения в реке. 4. Кто оказался крепче, не так изранен и был в состоянии держаться на воде, бросив оружие, переплывали поток, кто не обладал этими качествами, погибал в водоворотах, так как течение Тибра у Фиден стремительное и извилистое. 5. Тулл же, отдав приказ одной части всадников рубить теснимых к реке, сам ведет войско к лагерю вейян и первым же приступом овладевает им. Вот в каких угрожающих обстоятельствах римское государство обрело неожиданное спасение.
XXVI. А Фуфетий, убедившись, что одолевают сторонники Тулла Гостилия, в свою очередь, спустил с вершин свое войско и набросился на спасающихся бегством фиденян, чтобы предстать перед римлянами действующим, как подобает союзнику, и многих из тех, кто был рассеян в бегстве, он истребил. 2. Распознав его уловку и преисполнившись ненависти к измене, Тулл не посчитал нужным разоблачать его перед множеством свидетелей до тех пор, пока альбанец сам не изобличит себя собственными поступками, так как он оправдывался тем, что совершил все по тончайшему расчету, но для вида стал хвалить его отход к высотам и, отправив к нему часть всадников, потребовал выказать верх усердия и приказал разыскать и уничтожить тех, кто не успел укрыться за укреплениями Фиден, а разбежался по всей округе; а было их очень много. 3. Фуфетий, будто исполнив одно из того, на что надеялся втайне от Тулла, радовался и, долгое время объезжая верхом долину, уничтожал каждого, кто попадался ему на пути, а, после захода солнца завершив преследование и приведя конницу в римский лагерь, всю наставшую ночь провел вместе со своими друзьями во всяческих удовольствиях. 4. Тулл, оставаясь в лагере вейян до первой стражи[27] и допросив знатнейших из пленников о том, кто же были вожаки восстания, узнал, что и альбанец Меттий Фуфетий был среди заговорщиков, и решил, что содеянное альбанцем подтверждено сообщением пленных, поэтому вскочил на коня и, взяв с собой самых верных из друзей, ускакал в город. 5. Затем, еще до полуночи вызвав сенаторов из их домов, он поведал им о предательстве альбанца, представив свидетельства пленных, и описал, каким образом он сам перехитрил и альбанцев, и фиденян. И теперь, поскольку война обрела благополучное завершение, сенаторам надлежит определять на будущее - как следует покарать изменников и как сделать общину альбанцев более благоразумной в дальнейшем. 6. Для всех было очевидно, что справедливо и необходимо наказать тех, кто приложил руку к нечестивым поступкам, а вот то, каким способом это можно сделать и быстрее, и безопаснее, вызвало у них сильное затруднение. Ведь им было очевидно, что невозможно незаметно и тайком предать смерти многих знатных альбанских мужей, и они подумали, что, если начнут в открытую хватать и карать обвиняемых, остальные альбанцы не оставят этого без внимания, но возьмутся за оружие. И римляне не желали воевать одновременно и с фиденянами, и с тирренами, и с альбанцами, у которых был с ними заключен союз. А пока они пребывали в затруднении, Тулл, в конце концов, объявил им свое решение, которое все одобрили и о котором я скажу немного позже.
XXVII. Между Фиденами и Римом было сорок стадиев, и Тулл, что есть силы погоняя коня, прибыл в лагерь прежде чем рассвело, вызвал Марка Горация, единственного оставшегося в живых из трех братьев, и, поручив ему отборных всадников и пехотинцев, приказал вести их к городу альбанцев, войти внутрь стен в качестве друга[28] и, после того как подчинит его жителей, разрушить город до основания, не щадя ни единого строения, ни частного, ни общественного, за исключением храмов, из людей же никого не убивать и не обижать, но позволить всем сохранить то, чем они владели. 2. Отправив Горация, Тулл созывает военных трибунов и центурионов и, объявив о том, что решил сенат, составляет из них телохранителей для себя. Немного погодя, приходит альбанец, будто бы обрадованный общей победой, и поздравляет Тулла. А Тулл, все еще храня свое намерение в тайне, хвалит его и заявляет, что он достоин великих наград, и просит его записать имена всех альбанцев, которые совершили выдающиеся подвиги в сражении, и принести этот список ему, чтобы и они получили свою долю наград за победу. 3. И вот Меттий Фуфетий, возрадовавшись, передает Туллу записанные на табличках имена самых верных своих друзей, тех, кого он привлек в сообщники своим нечестивым замыслам. Тогда римский царь созывает их всех на собрание, но без оружия; когда же они сошлись, он приказал, чтобы правитель альбанцев вместе с трибунами и центурионами разместился прямо перед трибуной, а остальные альбанцы приняли бы участие в собрании, расположившись за ними, а позади альбанцев - остальная толпа союзников. И вокруг всех он поставил римлян, в числе которых находились самые родовитые, которые прятали под одеждами мечи. Когда же Тулл понял, что враги расположились так, как ему нужно, поднявшись, он произнес следующее:
XXVIII. "Римские воины и прочие друзья и союзники, мы с помощью богов покарали и фиденян, открыто осмелившихся подняться на войну с нами, и их пособников, так что одно из двух: или они на всю оставшуюся жизнь перестанут беспокоить нас, или подвергнутся наказанию, еще более тяжкому, чем это. 2. Поскольку с самого начала у нас все вышло но нашему желанию, обстоятельства требуют покарать и остальных недругов, прозвавшихся нашими друзьями, которые были призваны на эту войну, действуя вместе с нами на беду наших общих врагов, но нарушили клятву верности нам и заключили с противниками тайные соглашения с целью всех нас погубить. 3. Ведь как таковые, они намного хуже явных недругов и достойны большей кары: в самом деле, тем, против кого строят козни, легче защититься, и у них есть возможность отразить натиск вступивших врукопашную с врагами; но от друзей, творящих дела, свойственные врагам, и защититься захваченным врасплох нелегко, и возможности отразить их нет. Ведь они - это союзники, отправленные нам городом альбанцев с коварным замыслом, хотя никакого зла от нас они не претерпели, но видели множество значительных благодеяний. 4. Ведь мы, будучи их колонистами, ничего от их господства себе не присвоили, но обрели собственную силу и мощь в собственных войнах, и, став стеною против могучих и воинственнейших народов, мы обеспечили альбанцам безопасность от войн со стороны как этрусков, так и сабинян. И следовало бы им более всего радоваться, когда дела в нашем городе идут хорошо, и печалиться ничуть не менее, чем о своем, когда он бедствует. 5. Но они, очевидно, не только нам из-за нашего преуспеяния все время завидовали, но и себе самим из-за нашего благоденствия, и, наконец, не в состоянии сдерживать коварную вражду свою объявили нам войну. 6. Но, узнав, что мы хорошо подготовились к битве, так что они не в состоянии причинить нам никакого зла, альбанцы стали призывать нас к переговорам и к дружбе и требовать, чтобы спор о первенстве разрешился тремя мужами от каждого города. Мы приняли и эти предложения и, победив в сражении, получили их город в свое подчинение. Так что же мы сделали после этого? Ведь нам можно было и заложников из их числа взять, и гарнизон в городе оставить, а самых главных из тех, кто поссорил наши города, - одних убить, других - изгнать, и изменить их государственное устройство на угодное нам, а также наказать их отторжением части земли и имущества и, что было бы легче всего, отобрать у них оружие, вследствие чего мы установили бы нашу власть крепко-накрепко. Ничего из этого мы решили не делать, но, обратившись более к благочестию, чем к упрочению нашей власти, и полагая, что благопристойность по отношению ко всем вообще предпочтительнее того, что полезно только нам самим, мы оставили им в пользование все то, чем они владели, и позволили, чтобы Меттий Фуфетий, которого они сами облекли величайшей властью как якобы лучшего из альбанцев, управлял государством вплоть до сего дня. 7. А теперь послушайте, какой за это они отплатили нам благодарностью, когда мы испытывали сильнейшую нужду в благорасположении друзей и союзников. Вступив в тайный сговор с нашими общими недругами, чтобы в ходе битвы совместно с ними напасть на нас, когда мы стали сближаться с противником, они покинули свое место в строю и бегом устремились к ближайшим холмам, спеша первыми захватить эти укрепления, созданные самой природой. 8. И вот, если бы их попытка удалась так, как замысливалась, ничто бы не помешало уничтожить всех нас, поскольку мы были бы враз окружены и противниками, и друзьями, а итоги бесчисленных битв нашего города, которые мы выдержали за наше первенство, в один день превратились бы в прах. 9. Когда же замысел их провалился, благодаря предупреждению благосклонных богов - ведь я все добрые и достойные деяния возвожу к ним, - после того как моя военная хитрость в немалой мере возбудила во врагах страх, а в вас отвагу - ведь то, что я возгласил тогда в битве: будто бы по моему приказу альбанцы спешат захватить холмы для окружения противника, - это было обманом и моей уловкой. 10. Когда дела пошли так, как нам выгодно, стало ясно, что мы не были бы мужами, какими нам следует быть, если бы не покарали предателей. Ведь помимо неразрывных уз, каковые им надлежало сохранять ввиду нашего с ними родства, они заключили с нами недавно договоры, сопровождаемые клятвами. И вот, не убоявшись богов - а они сделали их свидетелями соглашений, - и пренебрегши самой справедливостью и осуждением людей, не принимая в расчет опасность, если вдруг предательство не удастся им так, как задумано, они избрали ужаснейший способ, чтобы погубить нас, отселенцев и благодетелей, и это - основатели нашего полиса, переметнувшиеся на сторону самых ненавистных и крайне враждебных нам людей".
XXIX. Пока царь так говорил, разразились жалобные вопли альбанцев и всяческие мольбы со стороны как народа, уверявшего, что он не знал ничего о том, что замышлял Меттий, так и начальников, которые ссылались на то, что они узнали о позорных решениях только тогда, когда находились уже в разгаре битвы и не в их силах было ни воспрепятствовать его приказам, ни ослушаться их, а кое-кто уже ссылался на принуждение вопреки их воле в силу родства и свойства с ними. Тогда царь, повелев им замолчать, продолжил: 2. "И для меня, альбанские мужи, не тайна то, что вы приводите в свою защиту, но я считаю, что большинство из вас не ведали о предательстве, и я догадываюсь, что, хотя многие и стали соучастниками событий, как обычно, позорные замыслы долгое время оставались для них тайной, и думаю, что лишь малая часть трибунов и центурионов оказалась среди злоумышленников против нас, а большая часть была обманута и принуждена действовать против собственной воли. 3. Но даже если это вовсе неправда, но всех альбанцев - и вас, здесь присутствующих, и тех, кто остался в городе, - охватило стремление творить нам зло и не вдруг, но уже очень давно было вами решено, то это поставило перед римлянами тяжелую необходимость терпеть несправедливости с вашей стороны из-за родства с вами. 4. А дабы вы не замыслили еще какого-либо беззакония против нас, либо по принуждению правителей государства, либо обманувшись на этот счет, существует одна возможность защиты и предосторожности: всем стать гражданами одного и того же государства и всем считать его отечеством, и, пользуется ли оно счастьем или испытывает несчастья, каждому нести положенную ему судьбой долю. Но пока исходя из различных намерений, что ныне и происходит, мы с вами будем выносить решение о большом и малом, не бывать между нами прочной дружбы. Тем более, если те, кто первым замыслив зло, ожидают, что в случае успеха они получат преимущество, а потерпев неудачу, не подвергнутся по причине родства никакому возмездию, в то время как те, на которых совершено нападение, оказавшись в подчинении, претерпят крайние бедствия, а спасшись, словно враги, не вспомнят зла, что и случается в настоящее время. 5. Так знайте же, что было решено римлянами прошедшей ночью, когда я созвал сенат и предложил сенаторам принять постановление, чтобы город ваш был разрушен и не было дозволено оставить в целости ни одно из строений, ни общественных, ни частных, за исключением храмов; 6. чтобы все обитатели владели теми наделами земли, которыми владеют и сейчас, притом что их не лишат ни рабов, ни скота, ни прочего имущества, и жили бы во все времена в Риме; и чтобы ваша общественная земля была бы разделена между теми альбанцами, кто вовсе не имеет земельных наделов, за исключением владений, принадлежащих храмам, откуда доставляют необходимое для жертвоприношений богам; чтобы я позаботился о строительстве домов, в которых вы, переселившись, будете налаживать свою жизнь, и о том, в каких местах города их расселить, помогая тем из вас, кто более всего нуждается, средствами на обустройство их дел. 7. И чтобы ваш простой люд вошел в состав наших плебеев, распределенный по трибам и куриям, и чтобы в сенат вошли, магистратуры получили и к патрициям были причислены следующие семьи: Юлиев, Сервилиев, Куриациев, Квинтилиев, Клелиев, Геганиев, Метилиев[29]; и чтобы Меттий и те, кто вместе с ним задумал измену, понесли такое наказание, какое мы установим, рассматривая в суде дело каждого из обвиняемых: ведь мы никого не лишим ни судебного разбирательства, ни слова для защиты".
XXX. Когда царь закончил речь, все, сколько было альбанских бедняков, возрадовались тому, что и в Риме поселятся, и надел земли получат, поэтому они громким криком одобрили то, что предлагалось, а более знатные, имевшие лучшую долю, опечалились, оттого что им придется покинуть породивший их город, оставить прародительские очаги и остаток жизни провести на чужбине; но так как они были поставлены перед тяжелейшей необходимостью, им ничего не пришлось говорить. Когда Тулл узнал о желании большинства, он приказал Меттию защищаться, если желает что-то возразить на обвинения. 2. Меттий же, не в состоянии оправдаться перед лицом обвинений и свидетельств, заявил, что альбанский сенат поручил ему это сделать тайно, когда он вывел войско на войну, воззвав к альбанцам, для которых он и стремился вновь обрести могущество, помочь ему и не допустить, чтобы отечество было порушено, а знатнейших граждан захватили бы на расправу. Так как в собрании возникло замешательство и кое-кто кинулся бежать за оружием, окружавшие толпу по поданному знаку подняли мечи. 3. И когда все были устрашены, Тулл вновь встал и произнес: "Для вас, мужи альбанские, не остается возможности ни бунт замыслить, ни ошибку совершить. Ведь если вы осмелитесь тронуться с места, вы будете вот ими убиты, - и показал на тех, кто держал мечи. - Так примите же то, что вам предлагают и становитесь отныне римлянами. Ибо вам необходимо сделать одно из двух: или переселиться в Рим, или не иметь более отечеством никакую землю. 4. С рассветом ушел Марк Гораций, посланный мною разрушить ваш город до основания, а всех людей перевести в Рим. А поэтому, зная то, что вскоре случится, прекратите убийства и выполняйте то, что приказывают. А Меттия Фуфетия, который тайно злоумышлял против нас и теперь еще не отказался от того, чтобы звать беспокойных и мятежных к оружию, я покараю так, как приличествует злобной и коварной душе его". 5. От этих слов его возбужденную часть собрания охватил трепет. Лишь Фуфетий, единственный, еще негодовал, пораженный неизбежностью участи, страстно выступал, взывая к договорам, в нарушении которых сам же и был уличен, и даже в несчастьях не оставил своей дерзости. Но ликторы по приказу царя Туллия схватили его, сорвали с него одежды и начали стегать бичами, покрыв тело многочисленными рубцами. 6. Когда же такого наказания оказалось достаточно, подъехали две парные запряжки, к одной из них длинными постромками крепко привязали его руки, а к другой - ноги; а когда возничие погнали упряжки в разные стороны, несчастный, которого било о землю и тащило каждой повозкой в противоположном направлении, скоро был разорван на части. 7. Такая выпала Меттию Фуфетию позорная смерть, а над друзьями его и сообщниками в предательстве царь устроил суд и уличенных из их числа казнил по закону о дезертирах и предателях.
XXXI. Во время этих событий Марк Гораций, еще раньше отправленный вместе с отборным войском для разрушения Альбы, быстро пройдя весь путь и захватив незапертые ворота и никем не защищаемые стены, без труда овладел городом. Созвав народ на собрание, он поведал ему обо всем, что произошло во время сражения и изложил постановление римского сената. 2. Хотя люди умоляли его и просили времени, для того чтобы отправить посольство в Рим, Марк Гораций незамедлительно начал разрушать дома и стены, и всякие другие строения, частные и общественные, а людей стал с великой заботой переправлять в Рим, причем они гнали с собой скот и несли свои пожитки. 3. Тулл, возвратившись из лагеря, распределил их по римским трибам и куриям, подготовил им жилища в тех местах города, где они предпочитали, достаточную долю общественной земли отмерил тем, кто работал на чужих людей, и прочими человеколюбивыми деяниями привлек к себе простонародье. 4. Город же альбанцев, который заложил Асканий, сын Энея, сына Анхиса, и дочери Приама Креусы, просуществовавший со дня основания четыреста восемьдесят семь лет, в течение которых он прирастал и людьми, и богатством, и разными благами процветания, выведя тридцать городов латинян, все время находясь во главе этого народа, был разрушен своей последней колонией и остался пустынным по сию пору. 5. А царь Тулл, переждав следующую зиму, с приходом весны вновь выводит войско против фиденян. Фиденянам никакой помощи открыто ни от одного из союзных городов не пришло, но стеклись к ним из многих мест какие-то наемники, понадеявшись на которых те и дерзнули выйти из города. Построившись в боевые порядки и в сражении многих убив, а много больше понеся собственных потерь, фиденяне вновь были заперты в городе. 6. Но так как Тулл, обнеся их город частоколом и окопав рвом, привел осажденных в крайне тяжелое положение, они были вынуждены сдаться царю на тех условиях, которые он выдвинул. Став таким способом хозяином города, царь виновных в отпадении казнил, а остальных освободил и позволил им пользоваться по-прежнему доходами со всего своего имущества, а также возвратил им государственное устройство, которое они имели прежде, после чего распустил войско и, вернувшись в Рим, провел в честь богов победное шествие с несением трофеев и жертвоприношение, устроив этот триумф уже вторым по счету.
XXXII. Вслед за этой войной на римлян надвинулась другая, со стороны народа сабинян, а начало и предлог ей были такие. Есть храм, почитаемый сообща и сабинянами, и латинами и посвященный известной среди них богине по имени Ферония[30], которую те, кто перелагает имя ее на греческий язык, называют одни Антофорой, другие - Филостефаной, а третьи - Персефоной. В храм этот из окрестных городов в назначенные дни праздников обычно стекалось много народа: одни приносили богу молитвы и жертвы, другие наживались в дни праздников, собираясь в качестве торговцев, ремесленников и земледельцев, и товары здесь бывали лучше, нежели те, что привозились в другие места Италии. 2. Раз, пришедших на это празднество римских мужей схватили сабиняне, заковали и отобрали у них деньги. Когда же прибыло по поводу этого случая римское посольство, сабиняне не пожелали дать надлежащее удовлетворение, но захваченных людей и деньги удерживали, сами обвиняя римлян в том, что они принимали сабинских беглецов, учредив священное убежище, о чем в предыдущей книге у меня уже рассказано. 3. Итак, вовлеченные вследствие этих обвинений в войну, и те и другие встретились в открытом поле с крупными силами и разразилась между ними битва, они долго сражались с равным успехом, пока ночь не положила конец схватке, оставив судьбу победы неопределенной. А в последующие дни обе стороны, узнав о большом числе погибших и раненых, уже не пытались предпринять вторую битву, но, оставив лагеря, возвратились но домам. 4. И год спустя они вновь вышли друг против друга, с еще более многочисленными по сравнению с предыдущими войсками, и у города Эрет[31], в ста шестидесяти стадиях от Рима, между ними происходит бой, в котором многим с обеих сторон суждено было пасть; а так как и это сражение долгое время продолжалось без явного преимущества с чьей-либо стороны, Тулл, простерши руки к небу, дал богам обет, если в этот самый день он победит сабинян, учредить в честь Сатурна и Опс[32] общественные празднества, которые римляне проводят теперь каждый год после сбора плодов, а также удвоить число так называемых салиев[33]. Это юноши благородных родов, которые в определенные дни с оружием исполняют танцы под флейту и распевают отеческие гимны, как я рассказал в предыдущей книге. 5. После принесения такого обета римляне воспряли духом, они, словно и неутомленные, бросаются на уставших сабинян и уже к позднему вечеру прорывают их боевые порядки, вынуждая передовых бойцов обратиться в бегство. Преследуя их по пути к лагерю, они уничтожили у рвов еще большие сонмы врагов и даже тогда не повернули назад, а продолжили наступившей ночью оттеснять противников от укреплений и овладели их оплотом. 6. После такого предприятия римляне разорили столько сабинской страны, сколько пожелали, но так как никто из сабинян не вышел, чтобы сразиться с ними за свою землю, вернулись домой. После этой битвы царь справил третий триумф, а немного времени спустя, когда сабиняне прислали посольство, Тулл прекратил войну и возвратил от них всех пленных, которых сабинянам удалось захватить во время набегов, перебежчиков и весь скот, и вьючных животных, и все прочее имущество, которое было отобрано врагами у земледельцев, взыскав штраф, который установил римский сенат, оценивший ущерб в серебре.
XXXIII. Хотя сабиняне закончили войну на таких условиях и установили в храмах стелы с высеченными на них статьями договора, но когда у римлян началась война с латинскими городами, выступившими сообща, которая вряд ли могла быть прекращена за короткое время, - а по каким причинам, я скажу немного позже, - сабиняне с радостью восприняли происшедшее и забыли об этих клятвах и договорах, словно их вообще не существовало, и подумав, что для них наступил подходящий момент, чтобы отобрать у римлян денег[34] гораздо больше, чем те, что они им уплатили, сначала малым числом и тайно выступили и стали грабить пограничную область. 2. А затем сабиняне уже открыто собрались в большем количестве, и раз уж первые набеги им удались так, как они задумали, а к ополчению земледельцев никакой подмоги не пришло, то, презрев противника, они вознамерились выступить против самого Рима, для чего начали из каждого города собирать военные силы и договариваться о союзе с латинскими общинами. 3. Однако установить с латинами дружбу и военный союз у них не вышло, так как Тулл, проведав об их замыслах, заключил с латинами перемирие и решил против сабинян вывести мощное войско, вооружив благодаря присоединению альбанского населения римлян в два раза больше прежнего и послав к прочим своим союзникам за вспомогательными войсками, сколько смогут выставить. 4. И вот войско римлян сошлось с сабинским, а когда они сблизились у так называемого Злокозненного леса[35], то, оставив между собой небольшое пространство, разбили лагеря. А на следующий день вступили в бой и сражались на равных; но уже к позднему вечеру сабиняне дрогнули, теснимые римской конницей, и во время бегства произошла страшная резня. Римляне же сняли доспехи с трупов врагов, разграбили все добро, что находилось в лагере, разорили огромные поля и веси сабинян и вернулись домой. Такое завершение получила война римлян с сабинянами в правление Тулла.
XXXIV. Латинские города впервые тогда превратились в противников римлян, не считая правильным после разрушения Альба-Лонги передавать первенство тем, кто уничтожил этот город. Где-то через пятнадцать лет после уничтожения Альбы римский царь, отправив посольства в тридцать колоний Альбы и подвластных ей городов[36], потребовал, чтобы они подчинялись приказаниям римлян, потому что они вместе со всем остальным, чем владели альбанцы, получили и верховенство над народом латинов. При этом он указал на два пути, которыми одни люди приобретают власть над другими - принуждение и добровольность, - и сказал, что римляне обоими путями добились господства над теми городами, которыми владели альбанцы. 2. Когда альбанцы стали их врагами, римляне победили их с оружием в руках, а когда они лишились своего города, предоставили им свой собственный, так что альбанцам, против своей воли или согласно с ней, пришлось уступить римлянам власть над подчиненными им городами. 3. Каждый по отдельности латинские города ничего послам не ответили, но все сообща, созвав собрание племени в Ферентине[37], приняли решение не отдавать власть римлянам и сразу же избрали двух диктаторов[38], чтобы вершить дела мира и войны - Анка Публиция из города Кора[39] и Спурия Вецилия из Лавиния[40]. 4. По таким причинам разразилась война у римлян с соплеменниками и продолжалась она почти пять лет, превратившись в подобие гражданской войны и велась как обычно в старину. Ибо не сходились в решительных битвах целым войском с таким же войском противника, и несчастья и полного истребления людей не происходило, и ни один город из них не испытал, будучи побежденным в войне, ни разрушения, ни порабощения, и никакого другого ужасного бедствия; но, вторгаясь в земли друг друга в пору созревания хлебов и разграбляя поля, они отводили войска домой, обмениваясь пленными. 5. Лишь один город латинского корня, Медуллию, еще в древности, в правление Ромула, ставший колонией римлян, как я рассказал в предыдущей книге[41], но вновь присоединившийся к соплеменникам, царь римлян осадой привел к покорности и вынудил никогда впредь уже не замышлять переворота. Но никаких прочих ужасов, что несут войны обеим сторонам, в то время не произошло. Поэтому перемирие было достигнуто легко и не вызывало никакого гневного чувства, так как и римляне были к этому склонны.
XXXV. Таковы были свершения за время своего правления царя Тулла Гостилия, мужа, в числе немногих достойного восхваления и за мужество в войнах, и за здравомыслие перед лицом опасности, а, сверх того, за то, что, не спеша вступать в войну, окунувшись в нее, он стоял крепко и во всем превосходил противника. Обладая властью в течение тридцати двух лет, он окончил жизнь свою, когда сгорел его дом, и с ним вместе погибли, захваченные огнем, и его жена, дети и вся челядь. 2. Одни сказывают, что дом был зажжен молнией, потому что бог разгневался на небрежение какими-то священнодействиями, - считают, что в правление Тулла перестали совершать некоторые исконные жертвоприношения и что он ввел другие, местные, чуждые римлянам, - но большинство сходится на том, что несчастье произошло вследствие злоумышления людей, относя его на счет Марция, который правил государством после Тулла. 3. Дело в том, что Марций, происходя от дочери Нумы Помпилия, досадовал на то, что, принадлежи к царскому роду, он жил как частное лицо, и, наблюдая за подрастающим в доме Тулла потомством, подозревал, что, случись что-нибудь с Туллом, власть перейдет к его сыновьям. Питая такие мысли, он устроил заговор против царя, имея немало римлян, содействовавших ему в обретении правления. Более того, будучи другом Туллу, причем из наиболее доверенных, выжидал, когда же явится подходящий случай для нападения. 4. А так как Тулл собирался совершить некое жертвоприношение дома, которое по его желанию могли наблюдать только близкие, и так как, по воле судьбы, день этот оказался крайне ненастным - с дождем, с ураганом и глубокой тьмою, так что место перед домом, где должны были находиться стражники, оказалось ими покинутым, Марций, рассудив, что подходящее время наступило, вместе с друзьями, которые скрывали под плащами мечи, вошел в двери, убил царя и сыновей его, и прочих, на кого случайно наткнулся, пустил огонь по дому во многих местах, а содеяв это, распространил слух об ударе грома. 5. Но этот рассказ я не принимаю, не считая его ни правдивым, ни убедительным, а присоединяюсь к первому и полагаю, что Тулл встретил такую смерть по воле божества. Ведь невероятно, чтобы ужасное деяние, которое готовилось многими людьми, сохранилось в тайне, да и у того, кто задумал его, не могло быть уверенности, что после смерти Гостилия римляне назовут его царем города. И если бы даже со стороны людей к нему были верность и уверенность в нем, у богов все же не могло быть неведения, подобного человеческому. 6. Ведь после вынесения решения по трибам надлежало и богам одобрить посредством благоприятных знамений получение им царской власти. А кто из богов или божеств захочет позволить мужу нечестивому и столь страшными убийствами запятнанному приближаться к алтарям, и начинать жертвоприношения, и совершать разные богослужения? И вот, из-за этого я отношу происшествие не к людскому злоумышлению, но к божественной воле, однако пусть каждый судит, как пожелает.
XXXVI. После смерти Тулла Гостилия междуцари, назначенные сенатом, избирают по отеческим обычаям царем полиса Марция, по прозванию Анк; и после подтверждения народом решения сената и получения от богов благоприятных знамений, совершив все по закону, Марций принимает правление во второй год тридцать пятой Олимпиады[42], в которой в беге на стадий победил Сфайр Лакедемонец, и в Афинах в это время годичную должность занимал Дамасий. 2. Этот царь, найдя, что многие из священных обрядов, которые установил Нума Помпилий, дед его с материнской стороны, остаются без попечения, и видя, что большинство римлян стали воинственными и корыстолюбивыми и уже не возделывают землю, как раньше, созвал народ на собрание и потребовал, чтобы они снова начали почитать богов, как почитали в царствование Нумы. Он втолковывал, что при небрежении богами многие пагубные болезни обрушились на город и была погублена немалая часть народа, да и царь Гостилий, не проявивший, как следовало бы, никаких предосторожностей, в течение долгого времени страдал из-за разных телесных болезней, и разумом-то своим уже не будучи крепок, потеряв и телесное и душевное здоровье, и сам горестную смерть встретил, и род его. 3. И он восхвалял уклад государства, установленный Нумой для римлян как наилучший, разумный и предоставляющий благодаря честным повседневным трудам средства к жизни каждому, и призывал восстановить этот порядок, развивая земледелие, скотоводство и прочие занятия, которым не присуща никакая несправедливость, а грабеж, насилие и прибыль, получаемую от войны, - с презрением отвергнуть. 4. Этими и подобными рассуждениями Анк вселил во всех стремление к спокойствию, к жизни без войны и к мудрому трудолюбию. Затем, созвав понтификов и взяв у них записи относительно священнодействий, которые Помпилий свел воедино, повелел переписать их на досках и выставить на Форуме, чтобы все желающие их видели. Но они были уничтожены временем - ведь медных стел еще не было, поэтому законы и записи, касающиеся священнодействий, были вырезаны на дубовых досках. Однако после свержения царей они вновь были внесены в официальную запись понтификом Гаем Папирием[43], который был надзирателем за всеми священнодействиями. Восстановив пришедшие в упадок священнодействия и обратив праздную чернь к частным трудам, Анк превозносил заботливых земледельцев и порицал как ненадежных граждан тех, кто плохо пекся о собственном имуществе.
XXXVII. Установив такой порядок в государстве и очень надеясь провести без войн и бед всю свою жизнь, как и дед его с материнской стороны, он не возымел судьбы, соответствующей его желаниям, но вопреки своим ожиданиям, вынужден был стать воином и ни единого часа не прожить без опасностей и раздоров. 2. Ведь тотчас же, как только он пришел к власти и стал устраивать правление, свободное от забот, латины, с презрением отнесясь к нему и полагая, что он от отсутствия мужества не способен вести войны, стали рассылать в приграничные пределы римлян разбойничьи шайки, от чьих рук погибло немало людей. 3. А когда к латинам пришли послы царя и потребовали дать римлянам удовлетворение в соответствии с договорами[44], латины принялись ссылаться на то, что ничего не ведают о тех, кто обвиняется в разбое, поскольку разбой совершался не по общему решению, а также на то, что римляне обвиняют их без всякой на то причины: потому что не с этими людьми заключали они договоры, а с Туллом, а когда Тулл умер, для них и договоренности о мире перестали действовать. 4. И вот Марций, вследствие подобных причин и ответов, был вынужден вывести войско против них и, подойдя к их городу Политорию[45], взял его на условиях сдачи прежде, чем к осаждаемым пришла какая-либо помощь от остальных латинов. Однако он никоим образом не поступил с людьми жестоко, но, оставив им имущество, всем народом перевел в Рим и распределил по трибам.
XXXVIII. На следующий год, так как латины отправили в опустевший Политорий своих колонистов и начали обрабатывать земли политорян, Марций, приняв начальствование над войском, повел его против них. И когда латины вышли из-за городских стен на битву, он, одержав над ними победу, взял город вторично. Лишь после того как он поджег жилища и сравнял оборонительные стены с землей, чтобы уж теперь недруги лишились места, откуда можно вести военные действия, да и землю не обрабатывали, он повел войско назад. 2. Но год спустя латины выступили против города Медуллия[46], в котором имелись римские колонисты и осадили его и, со всех сторон штурмуя стены, захватили его силой. А Марций в это самое время берет знаменитый город латинов Теллены[47], одержав победу в регулярном сражении и приступом стен принудив жителей подчиниться, а всех захваченных, ничего из того, чем они владели, у них не отобрав, он переводит в Рим и выделяет им в городе место для устройства жилищ. 3. И Медуллию, в течение трех лет пребывавшую под властью латинов, он на четвертый год получает обратно, вынудив ее после многих крупных сражений к покорности. А спустя короткое время он завладевает городом фиканов[48], который тремя годами ранее он уже брал на основании договора о сдаче, и всех обитателей перевел в Рим, но ничего в городе не разрушил, чем составил о себе мнение, что желает действовать скорее милостиво, нежели расчетливо. 4. Ведь латины, отправив туда поселенцев и продолжая обрабатывать собственные земли, начали использовать и землю фиканов, так что Марций вновь был вынужден вторично идти войной против этого города[49] и, став хозяином его с большим трудом, поджечь жилища и стены сравнять с землей.
XXXIX. После этого между латинами и римлянами, выстроенными в боевой порядок с огромными силами, происходят два сражения. В первом они бились долгое время и, посчитав, что силы их равны, развели войска и удалились каждый к своему лагерю. В следующем же бою римляне побеждают латинов и преследуют их до самого лагеря. 2. После этих сражений никаких битв в открытом поле у них не возникало, но происходили бесконечные взаимные набеги на пограничные области и схватки между полевой стражей, конницей и легковооруженными. В этих стычках верх чаще одерживали римляне, у которых было готовое к бою войско, размещенное в удобных для несения охраны засадах. Этим войском предводительствовал тирренец Тарквиний. 3. В это же самое время и фиденяне отложились от римлян, не открыто объявив войну, но малым Числом людей и скрытно набегами подвергая землю их разорению; Марций, ударив на них с легковооруженным войском, прежде чем фиденяне успели подготовиться к войне, разбивает укрепленный лагерь близ города. 4. Поначалу фиденяне попытались оправдываться тем, что знать не знают, за какие провинности надвинулось на них римское войско, но когда царь заявил, что пришел получить от них удовлетворение за разграбление и опустошение его земли, фиденяне стали защищаться, ссылаясь на то, что не все они виноваты, и просили время для определения и поиска виновных. Так они протянули много дней, ничего из обещанного не выполняя, но тайком созывая союзников и занимаясь заготовкой оружия.
XL. Постигнув их замысел, Марций стал рыть подземный ход от своего лагеря под стены города и по завершении работ выстроил войско и повел его на город фиденян, имея для подмоги и военные машины, и лестницы, и прочие приспособления для штурма стен, но не в том месте, где были подкопы, а в другом. 2. Когда же фиденяне всем скопом сбежались в те концы города, что подверглись приступу, и стали мужественно отражать нападение, римляне, размещенные с другой стороны, открыв подземные ходы, оказались наверху, внутри города и, истребив тех, кто ринулся помешать им, отворили ворота осаждающим. 3. После того как многие жители при взятии города погибли, Марций приказал остальным фиденянам сдать оружие и, объявив через глашатаев, чтобы они собрались все в одно место, немногих из них, виновных в отпадении, распорядился наказать плетьми и предать смерти и позволил воинам разграбить все жилища и, оставив в городе значительный гарнизон, повел войско на сабинян. 4. Ведь и они в условиях мира не хранили верность договорам, которые заключили с царем Туллом, но, вторгшись в римские пределы, снова стали опустошать их. Поэтому, когда Марций от лазутчиков и перебежчиков получил известия, что наступил благоприятный момент для нападения, поскольку сабиняне рассеялись по полям и грабили их, он сам с пехотинцами подступил к лагерю неприятеля, который охраняла немногочисленная стража, и сходу захватывает укрепление, а Тарквинию приказывает во главе всадников поспешить на сабинян, рассыпавшихся для грабежа. 5. Сабиняне же, проведав, что на них движется римская конница, побросали добычу и остальное добро, какое они тащили и гнали, и бросились к лагерю. А когда обнаружили, что он захвачен пехотой, не ведая, куда бы им кинуться, устремились в леса и горы. Но преследуемые легковооруженными воинами и всадниками, лишь немногие из них спаслись, большинство же погибло. И после столь великого несчастья сабиняне вновь отправляют в Рим посольство и добиваются мира, которого жаждали. Да и для Рима продолжавшаяся война с латинскими городами настоятельно требовала перемирия и прекращения военных действий с остальными врагами.
XLI. Примерно на четвертый год после этой войны Марций, царь римлян, во главе общинного войска, а также призвав как можно больше союзников, сколько смог получить, выступил в поход против вейян и опустошил значительную часть их округи. А начали-то те, вторгшись годом раньше в землю римлян, много добра награбив им принеся многим людям погибель. 2. И когда со стороны вейян подошли многочисленные отряды и разбили лагерь по другую сторону Тибра, у Фиден, царь, подняв войско, двинулся как можно быстрее. Прежде всего, имея превосходство в коннице, он отрезал их от выходов к их землям, а затем, принудив выйти на ближний бой, победил и захватил их лагерь. После того как война удалась ему в соответствии с замыслом, по возвращении в город он провел победное шествие и в честь богов обычный триумф. 3. Когда же двумя годами позже вейяне вновь нарушили перемирие, которое они заключили с Марцием, и стали требовать назад салины[50], которые они при царе Ромуле оставили по договоренностям, он дал им другое сражение за эти сплины, еще более крупное, чем прежнее, и легко одержал в нем победу. С этого времени он безоговорочно стал владеть соляными разработками. 4. Награды за храбрость и после этого сражения также получил начальник всадников Тарквиний, и Марций, считая его храбрейшим изо всех мужей, и в остальном постоянно его возвеличивал, даже в число патрициев и сенаторов внес. 5. И с народом вольсков[51] вступил Марций в войну, поскольку от них на римские поля выходили шайки разбойников. Двинувшись на них походом с большим отрядом, он захватил огромную добычу и, осадив их город Велитры[52], окружил его рвом и обнес частоколом, и, господствуя над открытой местностью, начал штурм стен. А когда вышли послы с оливковыми ветвями[53], которые пообещали возместить нанесенный ущерб, как царь посчитает справедливым, и согласились передать для наказания тех, кто признан виновным, Марций, заключив перемирие и получив от вольсков по их доброй воле удовлетворение, устанавливает с ними мир и дружбу.
XLII. Но снова какие-то искусные в войне люди из сабинского народа, что еще не испытали на себе силу римлян, a населяли богатый и счастливый город, не имея оснований предъявлять какие-либо претензии к римлянам, но обреченные на зависть к их преуспеянию, которое оказалось большим, нежели они рассчитывали, собравшись как-то в небольшом количестве, начали с грабежей и набегов на римские поля; затем, прельщаемые добычей, они открыто предпринимают против них поход и, разоряя большую часть пограничной области, наносят римлянам значительный ущерб. 2. Все же им не удалось ни добычу увести, ни самим уйти безнаказанными, потому что римский царь, поспешив на помощь своим и разбив близ укрытия сабинян лагерь, вынудил их вступить в сражение. 3. И вот разразилась ожесточенная битва, и обе стороны понесли крупные потери, но победили римляне, благодаря и опыту, и трудолюбию, к чему были привычны издавна, они во многом превосходили сабинян и, преследуя по пятам в беспорядке бежавших к лагерю, учинили большую резню. 4. После захвата их укрепления, полного всяческого добра, и возвращения пленников, которых сабиняне захватили в набегах, римляне ушли домой. Говорят, примерно таковы были военные свершения этого царя, которые остались в памяти в сочинениях римлян. А что до государственного управления, то к рассказу об этом я приступаю.
XLIII. Сначала Анк присоединил к городу немалую часть его, обнеся стеной так называемый Авентин[54]. Это высокий холм почти восемнадцати стадий в окружности, который тогда был покрыт смешанным лесом и зарослями прекраснейшего лавра, благодаря чему одно место на нем зовется у римлян Лавретом[55]. Теперь же он весь застроен, и в числе множества зданий там возведен и храм Дианы[56], а от другого холма из числа тех, что входят в Рим, известного как Паллантии, вокруг которого и раскинулся первоначальный город, он отделен глубоким и узким ущельем. Но в более поздние времена вся долина между холмами была засыпана. 2. Видя, что этот холм предназначен стать как бы пограничной крепостью города для любого подступившего войска, Марций окружил его стеной и рвом и поселил на нем всех людей, переведенных из Теллены и Политория, а также из остальных покоренных городов[57]. И один этот порядок устроения города, введенный царем, представляется отличным и дельным, поскольку благодаря присоединению жителей из других городов Рим Значительно расширился и в гораздо меньшей степени стал уязвимым для нападения крупных отрядов врагов.
XLIV. Следующее предприятие гораздо важнее только что описанного градоустройства, которое сделало Рим много богаче во всем, что касается жизни, и что побудило его обратиться к более благородным занятиям. Дело в том, что река Тибр, спускаясь с Апеннинских гор, протекает у самого Рима и изливается на лишенный гаваней берег[58] Тирренского моря. Река приносит Риму малую и незначительную выгоду из-за того, что в устье у него нет никакого торжища, где бы принимались привозимые по морю и прибывающие вниз по течению товары и где ими могли бы обмениваться торговцы. При этом Тибр доступен для плавания на крупных речных судах вплоть до своих истоков, равно как и вплоть до Рима на тяжелых морских кораблях, поэтому Анк решил основать в месте впадения реки в море стоянку кораблей, используя как гавань само речное устье. 2. Ведь река при впадении в море расширяется, занимая большое пространство, и образует обширные бухты, которые лучше морских гаваней. Но самое удивительное то, что река не отрезана от устья отмелями из наносов песка, от чего страдают многие из крупных рек, и не извивается, блуждая в болотах и топях, прежде чем соединить свой поток с морем, но постоянно судоходна и впадает в море через единое природное устье, отталкивая волны морского прибоя, хотя дующий с запада ветер здесь бывает сильным и суровым. 3. Так вот, весельные корабли, какими бы большими они ни были, водоизмещением до трех тысяч мер груза[59], входят в устье Тибра, идут на веслах или их тянут канатами вплоть до Рима; а суда большего размера встают в море на якорь близ устья, затем их разгружают и вновь загружают с помощью речных лодок[60]. 4. И в излучине между рекой и морем царь основал и окружил стеной город[61], который по месту впадения реки в море назвал Остией[62], или, как мы сказали бы, - "воротами", и тем самым подготовил все к тому, чтобы Рим стал не только прибрежным, но и морским городом, и дал вкусить ему заморских благ.
XLV. Анк Марций обнес стеной и высокий холм, называемый Яникулом[63], расположенный на другом берегу Тибра, и поставил на нем достаточно сильную стражу ради безопасности тех, кто плывет по реке: ведь тиррены, владея всеми землями по ту сторону реки, грабили торговцев. 2. Как передают, он перекрыл Тибр деревянным мостом[64], который был сделан, по обычаю, без меди и железа и крепился только с помощью деревянных брусов. Его римляне сохраняют до сего дня, считая священным. А если какая-нибудь часть моста повреждается, то понтифики[65] чинят его, исполняя во время ремонта определенные старинные жертвоприношения. 3. Совершив такие достопамятные деяния в свое правление, Анк Марций передал Рим потомкам гораздо более могучим, чем сам принял, и, неся бремя царской власти в течение двадцати четырех лет, умирает, оставив двоих сыновей - одного еще в детском возрасте, а второго немного постарше.
XLVI. После смерти Анка Марция сенат, поскольку народ вновь препоручил ему установить такое государственное устройство, какое он предпочтет, решил оставаться при том же самом и назначил междуцарей. А они, созвав народ на комиции, избирают царем Луция Тарквиния. Когда же и знамения, ниспосланные богами, подтвердили решение общины, тот принимает на себя царскую власть приблизительно во второй год сорок первой Олимпиады[66], в которой в беге на стадий победил фиванец Клеондас, а архонтом в Афинах был Гениохид. 2. Кто были родителями Тарквиния, в каком отечестве он был рожден, по каким причинам пришел в Рим и благодаря какому образу жизни достиг он царской власти, я поведаю так, как я обнаружил это в сочинениях местных историков. 3. Некий коринфянин по имени Демарат, из рода Бакхиадов[67], решив заниматься торговлей, отплыл в Италию, ведя собственное торговое судно со своим личным грузом. Распродав товар в тирренских городах, которые были тогда в Италии наиболее процветающими из всех, и получив большую прибыль, он не захотел уже отправляться в другие гавани, но стал непрерывно вести торговлю в том же самом море, доставляя эллинские грузы к тирренам, а тирренские - в Элладу, и в результате он оказался обладателем весьма крупных богатств. 4. А когда в Коринфе вспыхнуло восстание и тиран Кипсел[68] поднялся против Бакхиадов, Демарат почувствовал, что при тирании ему оставаться небезопасно, так как он и вообще много чего приобрел и возглавлял олигархическое семейство. И, собрав все имущество, сколько смог, по морю убыл из Коринфа. 5. Так как постоянно поддерживая связи с тирренами, он приобрел среди них много добрых друзей, особенно в городе Тарквинии, который был тогда большим и богатым, он построил здесь дом и вступил в брак с женщиной знатного рода. Когда же у него родились двое сыновей, он дал им тирренские имена - одному Аррунт, другому Лукумон, а также воспитал их обоих в эллинском и тирренском духе, а когда они возмужали, он взял для них жен из славнейших домов.
XLVII. Спустя немного времени старший сын умирает без законного потомства. А через несколько дней от печали заканчивает свои дни и сам Демарат, оставив наследником всего имущества младшего сына Лукумона. Он же, приняв отцовское солидное состояние, возжелал стать гражданином, участвовать в общественных делах и войти в число первых горожан. 2. Но, подвергаясь повсюду гонениям со стороны местных жителей и не считаясь у них не только в числе первых, но и средних граждан, он мучительно переносил бесчестие. Услышав же, что римский полис охотно принимает всех чужеземцев и делает их горожанами, каждого оценивая по заслугам, Лукумон решил туда переселиться, забрал с собой свои богатства и жену, и даже прочих друзей и родственников, кто того хотел, побуждал к тому же. И желающих поехать вместе с ним оказалось много. 3. А когда они приблизились к Яникулу, откуда приезжающим из Тиррении впервые открывается вид на Рим, орел, слетев внезапно вниз, сорвал войлочную шапку с его головы, вновь взмыл вверх кругами и скрылся из виду в небесных высях; затем вдруг птица снова возложила шапку на голову Лукумону, пристроив ее точно на прежнее место. 4. А так как знамение это многим показалось удивительным и странным, супруга Лукумона по имени Танаквиль, которой от предков достались глубокие знания в искусстве птице гаданий, выделила именно мужа из всех окружающих и приветствовала его, наполнив радужными надеждами на то, что он от судьбы простого человека дойдет до царской власти. Однако она посоветовала ему обдумать, как бы получить первенство из рук римлян по их собственной воле, представ перед ними достойным такой чести.
XLVIII. Обрадованный знамением и уже приближаясь к городским воротам, он вознес богам молитвы, дабы пророчества исполнились и вступление его сопровождалось доброй судьбой, и входит внутрь. После этого, приглашенный на прием к царю Марцию, Лукумон сначала рассказывает о себе, кто он таков, затем, что пришел с желанием поселиться в городе и принес с собой все отцовское имущество, которое, как он сказал, намерен передать в общественную казну царю и государству римлян, так как оно больше, нежели возможно владеть одному частному человеку. 2. И так как царь с радостью его принял и приписал вместе с сопровождавшими его тирренами к одной трибе и к одной курии, Лукумон устраивает себе жилище на отведенном ему в городе достаточном участке и берет надел земли. А после того, как он это сделал и стал одним из горожан, он узнал, что каждому из римлян дается обычное имя, а кроме него - другое, которое у них является родовым и происходящим от отца[69]. Желая и в этом уподобиться римлянам, он взял себе в качестве обычного имя Луций вместо Лукумона, а в качестве родового - Тарквиний, по городу, в котором родился и был воспитан. 3. В короткий срок Тарквиний стал другом царя, поднося подарки, в которых, как он узнал, тот больше всего нуждался, и предоставляя средства, которые ему требовались на военные нужды. И в походах он сражался лучше всех, будь то пешие или конные, а когда возникала необходимость в верном совете, он оказывался в числе самых мудрых советчиков. 4. Все же пребывая в почете у царя, он не утратил благосклонности cо стороны прочих римлян, но многих патрициев расположил к себе, оказывая им услуги, и добился приветливой обходительностью, приятным обращением и раздачей денег того, что простые плебеи были настроены дружески к нему.
XLIX. Вот таким действительно был Тарквиний и по таким причинам, пока Марций был жив, он стал самым видным из всех римлян, а когда тот умер, все рассудили, что он достоин царской власти. Когда же он принял на себя власть, то прежде всего повел войну с городом Апиолы[70], небезвестным среди латинского племени. 2. Дело в том, что апиоланцы и все остальные латины, считая, что после смерти Анка Марция договоренность о мире утратила свою силу, начали разорять римскую землю грабежами и набегами. Желая им за это воздать по заслугам, Тарквиний выступил в поход вместе с крупными военными силами и опустошил большую часть их земли. 3. Хотя апиоланцам от соседних латинов подоспело на подмогу большое войско, он дважды вступает с ними в сражения и, победив в обоих, приступаем к осаде города и бросает на стены войска посменно; жители города, сражаясь малым числом против многих и не получая ни единого часа передышки, с течением времени были истреблены. После захвата города силой большинство апиоланцев погибли сражаясь, а меньшинство, сдав оружие, были проданы вместе с остальной добычей, их дети и жены были обращены римлянами в рабство и уведены, а город после разграбления сожжен. 4. Содеяв это и срыв стены города до основания, царь повел войско домой, а вскоре совершил другой поход против города Крустумерия[71]. Он был колонией латинов, но в правление Ромула покорился римлянам; а когда Тарквиний вступил на трон, вновь начал склоняться на сторону латинов. 5. И этот город не пришлось ему подчинять себе осадой и напряжением сил. Ведь крустумерийцы, осознавая и превосходство в численности выступившего на них войска, и свою слабость, тем более что никакой помощи от остальных латинов к ним не подошло, открыли ворота, и старейшие и наиболее почитаемые граждане вышли и сдали царю город, прося обойтись с ними справедливо и умеренно. 6. Эта просьба совпадала с его желанием, и, войдя внутрь стен города, он ни одного из крустумерийцев не казнил, но лишь совсем немногих виновных в отпадении покарал вечным изгнанием, а всем остальным дозволил и своим государством самим управлять, и римским гражданством пользоваться, как и раньше, а для того, чтобы они еще когда-нибудь не начали возмущаться, оставил у них римлян-поселенцев.
L. И номентанцам[72], замыслившим то же, такая же участь выпала. Ведь и они, посылая шайки разбойников на поля римлян, открыто превратились в их недругов, понадеявшись на союзничество с латинами; но когда Тарквиний выступил на них в поход, а помощь от латинов запаздывала, они, не в силах противостоять столь могучему войску, вышли из города с поднятыми масличными ветками и сдались. 2. А жители так называемой Коллации[73] попытались выступить с боем против римских войск, для чего вышли из своего города; но, терпя поражение во всех схватках и неся многочисленные потери, они вынуждены были бежать обратно под защиту стен и стали рассылать гонцов в латинские города, прося союзнического войска. Но так как помощь от тех шла весьма медленно, а неприятель во многих местах штурмовал стены, коллатинцы с течением времени вынуждены были сдать город. 3. Однако они не встретили такого умеренного обращения с собой, как номентанцы и крустумерийцы, но царь отобрал у них оружие и наказал их денежной пеней, а также оставил в городе достаточно большой гарнизон и поставил править ими с неограниченной властью пожизненно Аррунта Тарквиния, своего племянника от брата, который родился после смерти как своего отца Аррунта, так и деда Демарата и не унаследовал ни из отцовского, ни из дедовского состояния причитающуюся ему долю, и по этой причине был прозван Эгерием. Ведь римляне именуют так нуждающихся и нищих. Но с тех пор как он принял на себя попечение над этим городом, он сам получил прозвище Коллатин и все его потомки. 4. После же сдачи Коллации, царь Тарквиний пошел походом против так называемого Корникула[74], города латинского корня. Подвергнув разорению их сельскую округу при полной безнаказанности, понеже никто ее не защищал, он направился к самому городу и призвал горожан к дружбе; но поскольку те не желали прийти к примирению, надеясь на крепость стен и ожидая, что со всех сторон подойдут союзные силы, он полностью окружил город войсками и начал штурм стен. 5. Корникуланцы долгое время оказывали сопротивление, мужественно отбиваясь, и нанесли нападающим большой урон, но они изнемогли от бесконечного напряжения сил, при том что не все уже были единодушны (ведь одним казалось правильным сдать город, другим - держаться до последнего), и более всего ослабленные этой распрей они были захвачены силой. 6. Храбрейшая часть жителей погибла в сражении при штурме города, а трусливая и потому уцелевшая была продана в рабство вместе с женами и детьми, а город их был победителями разграблен и сожжен. 7. После этого латины пришли в негодование и постановили сообща вывести войско против римлян; собрав огромные силы, они вторглись в их лучшие земли, откуда увели множество пленников, и стали хозяевами огромной добычи. Но царь Тарквиний выступил против них во главе легковооруженного войска в полной боевой готовности, однако опоздал перехватить их самих и обрушился на их земли, где поступил точно так же, как и латины. 8. Подобные потери и приобретения многократно претерпевали попеременно и те и другие в военных набегах на пограничные области, но одна битва в боевых порядках со всеми своими силами произошла близ города Фидены; в этом сражении многие пали с обеих сторон, но победу одержали римляне и вынудили латинов ночью, бросив лагерь, отступить в свои города.
LI. После этой битвы Тарквиний с войском в боевом порядке двинулся на их города, предваряя свои действия предложениями дружбы. И латины, не имея собранного воедино войска и не полагаясь каждый на собственную готовность, внимали его призывам, и некоторые из них предпочитали сдавать города, видя, что тем, кто захвачен силой, достается и обращение в рабство, и разрушение города, а тем, кто сдался на условиях капитуляции - ничего более страшного, как только повиноваться победившим. 2. Поначалу к нему присоединились на справедливых условиях Фикулея[75] - значительный город, затем Камерия[76], а за ними последовали другие маленькие городки и укрепленные поселения. 3. Остальные латины, встревоженные этим и опасаясь, как бы весь народ не подчинился царю, собрались на форуме в Ферентине и приняли постановление о том, чтобы не только свои собственные силы вывести от каждого города, но и от соседних народов призвать наиболее сильных, и они отправили посольства к тирренам и сабинянам, прося помощи в войне. 4. Сабиняне же дали обещание, что как только услышат о вторжении латинов на римскую территорию, возьмутся за оружие и начнут опустошать римские земли поблизости от них. А тиррены согласились отправить союзное войско, в котором у тех будет нужда, хотя и не все поддержали это решение, а лишь пять городов: Клузий[77], Арреций, Волатерры, Рузеллы и наряду с ними - Ветулония.
LII. Ободренные надеждами, латины, снарядив собственное многочисленное войско и присоединив к нему тирренские отряды, вторглись в римскую землю, единовременно города сабинского племени, пообещавшие помочь им в войне, принялись опустошать порубежные края, находящиеся рядом с ними. Поэтому римский царь, сам тем временем подготовив крупное и отличное войско, поспешно выступил на противников. 2. Но он понял, что воевать одновременно и с латинами, и с сабинянами, разделяя войско на две части, небезопасно, решил все его вести на латинов и разбил лагерь поблизости от них. Поначалу и те и другие не осмеливались вступить в битву всеми силами, опасаясь коварства противника, лишь лучники, выходя с обеих сторон за укрепления, вели издали перестрелки, и долгое время успех не склонялся ни на ту, ни на другую сторону. 3. Но спустя некоторое время, вследствие таких стычек и тех и других обуяла жажда победы, и они, поддерживая каждый своих, сначала немногие, а потом вообще все были вынуждены выйти из лагеря. Выстроившиеся для сражения воины не были ни боями истомлены, ни в численности друг другу не уступали, как в пехоте, так и в коннице, преисполнились равным воинственным пылом и верили, что подвергаются крайней опасности, а потому и те и другие сражались отменно и разошлись, когда опустилась ночь, не определив победителя. 4. Однако поведение их после битвы оказалось неодинаковым и выказало тех, кто бился лучше другой стороны: ведь на следующий день латины уже не покидали лагерь, а римский царь, выведя войско на равнину, был готов дать следующую битву и долго держал фалангу в боевом строю. А когда выяснилось, что неприятель не выступил сражаться, он снял доспехи с трупов противника, забрал своих павших и с великой гордостью повел войско к своему лагерю.
LIII. А когда в последующие дни к латинам пришло другое союзное войско от тирренов, произошла вторая битва, намного более значительная, чем первая; в ней царь Тарквиний одержал блистательную победу, причиной которой, как соглашаются все, стал он сам. 2. Ибо когда римская фаланга уже устала и на левом крыле была прорвана, царь, узнав о том, что римляне терпят урон (а ему случилось сражаться на правом крыле), повернул отборные отряды всадников и самых сильных пеших воинов, провел их по тылам собственного войска и, обойдя левое крыло, устремился дальше вперед, за фалангу. Затем, повернув вправо и дав стрекала лошадям, он ударил в бок отрядов тирренов (так как они, сражаясь на правом крыле противника, обратили в бегство стоявших напротив) и, неожиданно представ перед ними, породил сильный ужас и смятение. 3. В это время пехота римлян, оправившись от недавнего испуга, двинулась на противника, после чего произошла кровавая резня тирренов и полное бегство их правого фланга. А Тарквиний, приказав командирам пехотинцев следовать в строю и шагом, сам поскакал к лагерю, что есть силы погоняя лошадей и, опередив тех, кто спасся во время бегства, овладел укреплениями сразу же, с первого удара, так как те, кто там был оставлен, не ведая о несчастье, что постигло их войска, и ввиду внезапного появления римлян не имея возможности рассмотреть приближающихся всадников, позволили им ворваться в лагерь. 4. После захвата лагеря латинов те, кто после бегства возвращался в лагерь как в безопасное убежище, были убиты захватившими его всадниками, а те, кто намеревался спастись из лагеря на равнину, пали жертвой римской фаланги, которая двигалась навстречу. Большинство же латинов, толкая и топча ногами друг друга, самым жалким и трусливым образом погибли у частоколов и во рвах. Таким образом, те, кто остался в живых, лишенные возможности найти хоть какое-либо средство к спасению, были вынуждены сдаться победителям. 5. Тарквиний же, овладев множеством пленников и огромной добычей, пленников продал, а то, что было захвачено в лагере, отдал воинам.
LIV. Одержав такую победу, Тарквиний повел войско на латинские города, чтобы в сражении подчинить тех, кто не покоряется ему; но ему даже не пришлось осаждать их. Дело в том, что все обратились к покорным просьбам и мольбам и, сообща отправив послов к нему, стали заклинать прекратить войну на тех условиях, какие он пожелает, и передали ему города. 2. А царь, став господином городов на основе этих договоренностей, поступил с ними в высшей степени справедливо и умеренно. Ведь он никого из латинов не предал смерти, не принуждал к изгнанию, деньгами не наказал и разрешил им с их земель извлекать доходы, даже позволил использовать государственное устройство, доставшееся от предков. Но он повелел, чтобы латины выдали римлянам перебежчиков и пленников без выкупа и вернули хозяевам слуг, которых они захватили во время набегов, а имущество, отобранное у землепашцев, возместили и восстановили, если что-нибудь еще повредили или погубили при вылазках. 3. Выполнив сказанное, они будут друзьями и союзниками римлян, делая все, что те ни прикажут. Таким образом начавшаяся война римлян с латинами пришла к своему завершению, а царь Тарквиний справил триумф в честь победы в этой войне[78].
LV. На следующий год, набрав войско, Тарквиний повел его против сабинян, которые давно уже прознали о его замысле и приготовлениях против них. Не дожидаясь, пока война придет на их землю, но в свою очередь собрав достаточно сильное войско, они выступили ему навстречу. На границе их владений между ними произошло сражение до самой ночи, ни одна из сторон не взяла верх, но и те и другие понесли серьезные потери. 2. По крайней мере, в ближайшие дни ни военачальник сабинян, ни царь римлян не выводили войска из лагеря, но и тот и другой снялись с лагеря и вернулись по домам, не нанеся землям противника никакого ущерба. Но замысел у обеих сторон был одинаков: с наступлением весны вывести на территорию неприятеля новое, еще большее войско. 3. Сделав необходимые приготовления, первыми выступили сабиняне, усиленные достаточно мощным союзным тирренским войском, и остановились близ Фиден у слияния рек Аниен и Тибр, разбив два лагеря напротив друг друга, но связанные между собой. Между ними протекал единый поток из обеих рек, через который был перекинут деревянный мост, державшийся на лодках и плотах, что делало переходы друг к другу быстрыми, а укрепленный лагерь - единым. 4. Услышав об их вторжении, Тарквиний вывел римское войско и встал несколько выше их лагеря, у реки Аниен, на укрепленном холме. И хотя и те и другие рвались на врага со всем пылом, между ними не произошло никакой регулярной битвы, ни большой, ни малой. Ведь Тарквиний, благодаря своей сметливости военачальника, сокрушены все предприятия сабинян и захватил оба укрепления. А военная хитрость этого мужа была следующей.
LVI. Он собрал на одной из рек, у которой сам встал лагерем, лодки и плоты, наполненные сухой древесиной и хворостом, а также смолой и серой. Затем, дождавшись попутного ветра в час утренней стражи, он приказал поджечь в них древесину и пустить эти лодки и плоты по течению реки. И они за короткий срок достигли расположенной в центре переправы, натолкнулись на мост и зажгли его во многих местах. 2. Увидев внезапно плывущее огромное пламя, сабиняне ринулись на подмогу и стали готовить все, что было пригодно для тушения огня. Тарквиний же выступает с рассветом, ведя уже выстроенное в боевом порядке римское войско и нападает на один из лагерей, а так как большинство воинов оставили охрану, поспешив к пожарищу, и лишь немногие обратились к защите, то царь без труда овладевает им. 3. В то время, пока это происходило, подоспело еще одно римское войско и захватило второй сабинский лагерь, который находился на другом берегу реки; это войско было отправлено Тарквинием с началом ночи и перешло единое русло, образовавшееся из двух рек, переправляясь на лодках и плотах в такой его части, где можно было скрыться от сабинян, и появилось близ второго укрепления как раз в тот момент, когда увидели пожар на мосту - ведь он и послужил для них сигналом к нападению. 4. А из застигнутых одни были изрублены римлянами в схватках, другие бросились в воду, но не в силах преодолеть водовороты потонули; однако какая-то часть их погибла и от огня, спасая мост. А Тарквиний, заняв оба лагеря, позволил воинам разделить между собой захваченное в лагерях добро, а пленников, которых было весьма много из числа как самих сабинян, так и из тирренов, отослал в Рим, где велел держать под сильной охраной.
LVII. Сабиняне, принужденные тогдашними несчастными обстоятельствами, отказались от своего прежнего намерения и, отправив послов, заключили перемирие в войне, оговорив в договоре его срок в шесть лет. Но тиррены, раздраженные не только тем, что римляне частенько побеждали их, но и тем, что Тарквиний не возвратил им пленников, хотя они и отправили посольство, но удерживал в качестве заложников, вынесли постановление, что все тирренские города сообща начинают войну против римлян, а город, не принявший участия в военном походе, исключается из союза. 2. Утвердив это решение, тиррены вывели войско и, переправившись через Тибр, делают привал у Фиден. Овладев этим городом путем предательства, поскольку в нем были распри среди граждан, они захватили многих людей и, угнав огромную добычу из римских земель, они возвратились домой, оставив в Фиденах достаточную стражу. Ведь им представлялось, что город этот станет для них оплотом для ведения войны против римлян. 3. Но царь Тарквиний в наступившем году вооружил поголовно всех римлян, от союзников получил столько людей, сколько было возможно, и вывел их на врагов в начале весны, до того как те собрались из всех своих городов против него, как поступали раньше. Он разделил все воинские силы на две части, и сам во главе римского войска выступил в поход на тирренские города, а своего родственника Эгерия назначил командующим над союзным войском, большую часть которого составили латины, и приказал ему идти на противника, что засел в Фиденах. 4. Союзное войско из-за презрения к врагу разбило лагерь близ Фиден в незащищенном месте и едва целиком не погибло; дело в том, что стража, находившаяся в городе, тайно вызвав другое войско от тирренов себе на помощь и дождавшись подходящего случая, вышла из города, приступом взяла лагерь противника, который плохо охранялся, и зверски поубивала многих из римлян, кто был послан добыть пропитание. 5. Но римское войско под предводительством Тарквиния опустошило и разграбило земли вейян, унеся оттуда большую добычу. Когда же на помощь вейянам из всех тирренских полисов пришла многочисленная рать, он вступил с ней в сражение и одержал бесспорную победу. Вслед за тем, пройдя по землям неприятеля, римляне стали безбоязненно разорять их, захватив множество людей и обретя огромную добычу, поскольку она была из процветающих земель, и уже в конце лета возвратились домой.
LVIII. Потерпев в этом бою серьезное поражение, вейяне более уже не высовывались из города, но сдерживали себя, взирая, как разоряют их земли. А царь Тарквиний предпринял три вылазки и три года подряд лишал. вейян возможности пользоваться плодами их земель, когда же он превратил большую часть страны в пустыню и никакого еще ущерба не мог нанести, повел войско против города цэрийцев, который раньше, когда его населяли пеласги, назывался Агилла, а после того как он очутился под властью тирренов, был переименован в Цэре[79], и был он богат и многолюден, как никакой другой из городов Тиррении. 2. Оттуда сразиться за свою землю выступаю огромное войско, но, уничтожив много врагов, а еще больше своих потеряв, оно бежало обратно в город. Римляне же, овладев их землей, которая в изобилии снабдила их всем возможным, провели здесь много дней и с приходом времени отправляться назад, вернулись домой, ведя с собой столько добычи, сколько смогли. 3. Тарквиний же, поскольку его поход против вейян прошел так, как и был им задуман, выводит войско против неприятеля в Фиденах, собираясь выбить находящуюся там стражу и горя желанием отомстить тем, кто сдал городские укрепления тирренам. Поэтому у римлян с теми, кто вышел из города, произошли и регулярное сражение, и упорная битва при взятии стен. 4. Однако город был захвачен силой, и его гарнизон вместе с прочими тирренскими пленниками был заключен под стражу, а тех из фиденян, кого сочли виновными в отпадении, одних публично подвергли позорному избиению плетьми и казнили отсечением головы, а других наказали вечным изгнанием; имущество же их получили по жребию оставленные здесь колонисты из числа римлян.
LIX. Последнее сражение между римлянами и тирренами состоялось у города Эрета[80] в земле сабинян. Ведь через него тиррены отправились в поход против римлян, так как его правители заверши их в том, что сабиняне будут сражаться вместе с ними. Поскольку заключенное ими с Тарквинием шестилетнее перемирие уже потеряло силу, у многих сабинян взыграло желание исправить прежние неудачи, так как в городе уже подросло достаточно молодежи. 2. Однако же из этого начинания у них не вышло ничего согласно их задумке, поскольку римское войско появилось стремительно, а тирренам ни один из городов не сумел направить союзное, и лишь какие-то немногочисленные добровольцы, соблазнившись большой платой, пришли к ним на помощь. 3. Благодаря этому сражению, которое оказалось крупнейшим из всех бывших ранее в войнах между обеими сторонами, дела римлян возымели настолько достойный удивления успех, так как они одержали славнейшую победу, что сенат и народ приняли постановление о том, чтобы царю Тарквинию провести победный триумф. А гордыня тирренов пала, потому что отправили они войска на битву от каждого города, но назад приняли лишь малое число спасшихся из многих. Поскольку одни пали, сражаясь в боевых рядах, а другие, очутившись при отступлении в непроходимой местности, откуда не было выхода, сдались победителям. 4. Однако, испытав столь великое потрясение, влиятельнейшие мужи, что были в этих городах, повели дело как разумные люди. Ибо когда царь Тарквиний двинулся против них новым походом, они, собравшись на одной площади, вынесли решение начать с ним переговоры о прекращении войны и отправили самых уважаемых людей от каждого города, дав им неограниченные полномочия для заключения договоров о мире.
LX. Царь выслушал тирренов, обильно излагавших обстоятельства, каковые должны были возбудить его снисходительность и умеренность, и напомнивших ему о родстве с их народом, ответствовал, что желает узнать от них только одно: ведут ли они еще споры относительно равных прав и готовы ли заключить договоры о мире лишь на определенных условиях, или же признают, что они побеждены и вручают города ему. И так как они уверяли, что не только города ему передают, но и миром будут довольствоваться на тех условиях, на которых он его заключит, Тарквиний, весьма обрадованный этому, сказал: 2. "Выслушайте теперь, на каких условиях я прекращу войну и какие милости вам окажу. Я не горю желанием ни казнить кого-либо из тирренов, ни отправить в изгнание из отечества, ни наказать тем, чтобы отобрать то, чем он владеет, и города отдаю вам все, не помещая в них гарнизонов и не облагая поборами, и управляться они будут по их собственным законам, и я разрешаю им сохранить древний порядок государственного устройства. 3. И предоставляя вам это, я полагаю, что вы обязаны позволить мне за все то, что я даю, одно - главенство над городами, владыкой которых я буду даже против вашего желания, поскольку я сильнее в оружии, но я предпочитаю получить это главенство с вашего согласия, нежели вопреки ему. Объявите это городам, а я обещаю установить с вами до вашего возвращения перемирие".
LXI. Получив такой ответ, послы удалились, а через несколько дней возвратились, не только со словами, которые мало значат, но и неся с собой знаки власти[81], которыми сами они украшают своих царей, доставив и венец золотой, и кресло из слоновой кости, и скипетр с орлом наверху, и пурпурный, отделанный золотом хитон, и пурпурный же, украшенный разноцветными узорами плащ, какие носили лидийские и персидские цари, только все же не четырехугольный по покрою плащ, как было у тех, а полукруглый. Такой вид одеяний римляне называют тогами, а эллины - тебеннами, не знаю, откуда взяв это слово: ведь название это не представляется мне эллинским. 2. И, как рассказывают некоторые, они принесли ему двенадцать секир, взяв по одному от каждого города. Ведь, кажется, существует тирренский обычай, чтобы перед каждым из царей города шествовал ликтор, который вместе с пучком фасций нес и топорик; если же собирается общее войско от двенадцати городов, то двенадцать секир передаются тому, кто принял на себя единодержавную власть. 3. Однако же не все соглашаются с теми, кто говорит так, но утверждают, что обычай нести перед царем двенадцать секир древнее правления Тарквиния, и что установил его Ромул сразу же, когда принял на себя власть. Но ничто не препятствует тому, что это - изобретение тирренов и что впервые перенял его применение у них Ромул, и Тарквинию были доставлены вместе с остальными знаками царского достоинства двенадцать секир, как и сейчас римляне даруют царям скипетры и диадемы, подтверждая таким образом их полномочия, хотя, конечно, цари обладают этими знаками власти и не получая их от римлян.
LXII. Тарквиний, получив эти почести, не сразу воспользовался ими, как пишет большинство римских историков, но передал сенату и народу право решать, можно ли их ему оставить, и принял их только тогда, когда всем это показалось угодным, и с того времени до самой смерти он носил золотой венец, одевался в расшитые пурпурные одеяния, со скипетром золотым в руках восседал в кресле из слоновой кости, и двенадцать ликторов, держащих секиры с фасциями, стояли перед ним, когда он вершил суд, и шли впереди, когда он шествовал. 2. Этот порядок полностью сохранялся и при тех, кто принял царскую власть после него, и после изгнания царей при ежегодно избираемых консулах, только кроме венка и расшитых одеяний: единственное это у них было отнято, так как представлялось пошлым и ненавистным. Но есть исключение - те, кто одерживает победу в войне, удостаиваются от сената триумфа и тогда не только золото носят, но и в расшитые пурпурные платья облачаются. Так вот война, что была у Тарквиния с тирренами и тянулась девять лет, получила такое завершение.
LXIII. Но оставалось еще только сабинское племя, соперничавшее с римлянами за господство, отличавшееся и воинственными мужами, и обширными и плодородными землями, которые раскинулись неподалеку от Рима. Поэтому Тарквиний возымел желание и их привести под свою власть и объявил им войну, вменяя сабинским городам в вину, что они не желали выдавать тех, кто пообещал тирренам, если те придут на их земли с войском, сделать так, что с ними их отечество поведет себя как друг, а с римлянами - как враг. 2. Сабиняне охотно войну принимают, не считают достойным быть мишенью могущественных людей из их городов, и еще до того, как к ним подошло римское воинство, сами выставляют против него войско. А царь Тарквиний, услышав, что сабиняне перешли реку Аниен и разграбили всю округу близ их стоянки, взял с собой наиболее легковооруженную римскую молодежь, спеша изо всех сил, повел ее на рассеявшихся в поисках добычи по полям сабинян. 3. Многих из них убив и отняв добычу, что они вели, царь разбивает лагерь рядом с сабинским, и, выждав несколько дней, пока к нему из города не присоединилось остальное войско и от союзников не собрались вспомогательные силы, он стал спускаться на равнину, чтобы дать сражение.
LXIV. Узрев римлян, с воодушевлением идущих на битву, сабиняне и сами начали выводить свои отряды, не уступая противнику ни в численности, ни в доблести. Вступив в бой, они сражались, выказывая высшую отвагу, до той поры, пока у них продолжалась битва с противостоящими один на один. Потом, узнав, что с тыла к ним подходит другое вражеское войско в боевом строю, сабиняне, побросав свои значки, обратились в бегство. Ведь позади сабинян появились те, кто были отборными римскими воинами, пешими и конными. Их Тарквиний ночью оставил в засаде в подходящих для того местах. 2. И вот, испугавшись этих воинов, которые неожиданно возникли перед ними, сабиняне больше уже не предпринимали никаких благородных деяний, но, словно уже побежденные хитростью врагов и повергнутые несчастьем, которое обрушилось на них без боя, попытались спастись каждый сам по себе, и в это время произошло большое кровопролитие, потому что римская конница преследовала их и отрезала им пути со всех сторон; так что, конечно, лишь немногим из них удалось укрыться в близлежащих городах, большая же часть, те, что не пали в сражении, оказались в руках римлян. Поскольку и резервы в лагере не отважились отразить наступление противника и даже не попытались вступить в бой, но приведенные в смятение бедой, что свалилась на них вопреки их надеждам, сами сдались без боя и укрепление сдали. 3. Конечно, города сабинян, будучи побеждены военной хитростью и лишенные недругами победы не доблестью, но обманом, стали готовиться к тому, чтобы вновь отправить еще большее войско и более опытного военачальника. Но Тарквиний, прознав об их замыслах, быстро собрал свое войско и, прежде чем те собрались все вместе, раньше них перешел реку Аниен. 4. Узнав про это, сабинский военачальник, подняв только что собранное воинство насколько возможно быстро, разбивает лагерь поблизости от лагеря римлян у высокого крутого холма, но начинать сражение не пытается, до тех пор пока не подойдут остальные силы сабинян; однако, постоянно отправляя кого-нибудь из всадников против римлян, грабивших поля, и устраивая засады в лесах и ущельях, ему удалось удержать римлян от вторжения в свою страну.
LXV. И, поскольку сабинянин прибегнул к такому способу ведения войны, множество схваток вспыхивало между небольшими отрядами легковооруженных воинов и всадников, но решительной битвы не было вообще. А так как время шло, Тарквиний, гневаясь из-за пустой его траты, решил направить войска на вражеские укрепления и постоянно предпринимал атаки. 2. Затем, сообразив, что силой захватить их нелегко по причине их прочности, он вознамерился подавить тех, кто находился внутри укреплений, лишив их съестных припасов. Расставив стражу на всех дорогах, что вели к лагерю, не позволяя им ни за дровами выбраться, ни корм для лошадей запасать, ни всего остального, что необходимо брать с полей, он вверг их в жестокую нужду во всем; таким образом, сабиняне вынуждены были, дождавшись непогожей ночи с ливнем и ветром, позорно бежать из лагеря, бросив там вьючных животных, палатки, раненых и все снаряжение. 3. На следующий день римляне проведали об их уходе и, без боя став хозяевами лагеря, разграбили палатки и возвратились в Рим, ведя с собой скот и пленников. Эта война продолжалась пять лет и велась без перерыва, в ней обе стороны постоянно опустошали территорию противника и постоянно сходились в сражениях, менее и более значимых, причем сабиняне имели удачу в битвах редко, а римляне - в большинстве случаев; и в последнем сражении эта война получила окончательное завершение. 4. Ведь сабиняне выступили на войну не так, как прежде, по очереди, а разом, все, кто был в возрасте, пригодном для военной службы, и римляне все вместе, взяв войска и латинских, и тирренских, и прочих союзников, выдвинулись навстречу неприятелю. 5. И вот сабинский военачальник, разделив войско на две части, разбивает два лагеря, а царь римлян, составив три легиона и расположив три укрепления недалеко друг от друга, сам принимает предводительство над римскими силами, Аррунта же, своего племянника, он назначает военачальником над союзным войском от тирренов; 6. а над латинами и остальными союзниками он поставил начальствовать мужа, необычайно проявившего себя в военных делах и весьма искусного дать нужный совет, но чужеземца, не имеющего отечества. Собственное имя его было Сервий, а родовое - Туллий;[82] и именно ему римляне после смерти Луция Тарквиния, не оставившего мужского потомства, доверили царскую власть в государстве, восхищаясь этим человеком, преисполненным как мудрости в политических делах, так и доблести в ратных трудах. Но о происхождении сего мужа, о воспитании, о превратностях его судьбы, и о божественном знамении, случившемся относительно него, я расскажу, когда дойду до этой части повествования.
LXVI. И вот тогда, когда с обеих сторон было подготовлено все необходимое для боя, они вступили в сражение, причем левое крыло занимали римляне, правое - тиррены, а в центре расположилась фаланга латинов. И хотя битва была упорной и продолжалась целый день, римляне начали решительно побеждать. Убив многих из стана противника, выказавших себя в сражении доблестными воинами, и гораздо больше захватив в плен во время их бегства, римляне овладели обоими укрепленными лагерями и огромным богатством добычи. Без всякой опаски они держали под своей властью всю открытую местность, истерзав ее огнем и мечом, и всеми возможными бедами; когда же лето подошло к концу, снявшись с лагеря, римляне ушли домой. И царь Тарквиний за это сражение справил третий триумф за свое правление. 2. Когда год спустя царь вновь начал готовиться вывести войско против сабинских городов с намерением подчинить их своей власти с помощью осады, уже ни у одного из них не оказалось отважного или пылкого порыва к боям, но все города, придя к общему мнению, решили закончить войну прежде чем ринуться в гущу опасности, чреватой порабощением и разрушением городов. 3. И вот, к царю Тарквинию, уже выступившему со всем войском, явились от каждого города влиятельнейшие сабинские представители и вручили ему стены градов своих, умоляя его сделать условия мира щадящими. Царь же с радостью принял подчинение со стороны этого народа, безо всякой при этом опасности для Рима, и заключил с ними договор о мире и дружбе на тех условиях, на которых раньше взял под свою власть тирренов, и возвратил им пленников безо всякого выкупа.
LXVII. Вот таковы были достопамятные ратные подвиги паря Тарквиния, а вот каковы его мирные деяния, направленные на обустройство гражданства, - ведь я не хочу пренебречь ими и оставить в забвении. Итак, сразу же, как только он принял на себя правление, возжелав настроить толпу плебеев дружественно по отношению к себе, как поступали правившие до него цари, он прельстил ее следующими благодеяниями, а именно: избрав из всех плебеев сто мужей, у которых все засвидетельствовали военную доблесть или мудрость в политических делах, он сделал их патрициями и включил в число сенаторов - и тогда впервые у римлян оказалось триста сенаторов, а до этого их было двести. 2. Затем к священным девам, которые хранят негасимый огонь - а их было четыре, - он добавил еще двух: потому что исполняемые полисом обряды, на которых обязаны были присутствовать жрицы Весты, умножились, и посчитали, что четырех недостаточно. Примеру Тарквиния следовали и остальные цари, и вплоть до нашего времени назначают шесть служительниц Весты. 3. Полагают, что и наказания, которыми понтифики карают жриц, не сохраняющих девственность, он придумал первым либо по собственному размышлению, либо, как кое-кто считает, поверив сновидению: и истолкователи священнодействий уверяют, что после смерти Тарквиния предписания об этих наказаниях были обнаружены в Сивиллиных оракулах[83]: ведь в царствование его некая жрица Пинария, дочь Поплия[84], была изобличена в том, что она приблизилась к святыням, не будучи непорочной. Способ же наказания, каким наказывают развратниц, был тем же, что описан мной в предыдущей книге[85]. 4. Также он украсил Форум, на котором вершили суд, и проводили народные собрания, и решали прочие общественные дела, окружив его лавками и портиками, а стены города, которые ранее были сделаны на скорую руку и непрочной постройки, он первым возвел из камней размером с повозку, сложенных по определенному правилу. 5. Более того, он начал и подземные каналы копать, по которым в Тибр стала отводиться вся стекавшаяся из узких улочек вода, сотворив дела замечательные, превыше всякой хвалы. Я, в свою очередь, причисляю к трем великолепнейшим деяниям, в которых со всей очевидностью проявилось величие этого правителя, отведение воды, мощение дорог и сооружение подземных каналов, принимая в расчет не только пользу от таких предприятий, о чем я скажу в свое время, но и размеры расходов, о чем любой может сделать вывод на основе одного только сообщения, взяв в свидетели [того, о ком нужно сказать] Гая Ацилия[86], который утверждает, что когда-то рвы были оставлены в небрежении и уже стали непроходимыми и цензоры[87] отдали подряд[88] на их расчистку и починку за тысячу талантов[89].
LXVIII. Тарквиний воздвиг и величайший из ипподромов[90], который находится между Авентином и Палатином, первым соорудив вокруг него крытые сидения на помостах (до тех пор ведь смотрели стоя), причем под деревянными навесами. Распределив места между тридцатью куриями, каждой курии отвел одну часть, так чтобы каждый следил за зрелищем, сидя в полагающемся ему секторе[91]. 2. И этому творению со временем суждено было стать одним из поистине прекрасных и удивительных сооружений города. Ведь длина ипподрома составляла три с половиной стадия[92], а ширина - три плетра[93], а вокруг него вдоль длинных сторон и одной из коротких был прорыт канал для подачи воды глубиной и шириной в десять футов[94]. А за каналом были возведены трехъярусные портики. И на нижних ярусах были каменные сидения, немного возвышавшиеся друг над другом, как в театре, а на верхних - деревянные. 3. Длинные стороны сближаются и соединяются между собой короткой стороной, которая имеет форму полукруга, так что в целом все три стороны образуют единый портик-амфитеатр в восемь стадиев, способный вместить сто пятьдесят тысяч человек. А на меньшей противоположной стороне, оставленной открытой, находятся арочные стартовые ворота, которые открываются все одновременным снятием стартовой веревки. 4. И рядом с ипподромом, снаружи, есть другой, одноярусный портик, в котором располагаются лавки и над ними жилища, и около каждой лавки для тех, кто приходит на зрелище, имеются входы и выходы, поэтому нет никакого беспокойства, что столь многие люди входят и выходят.
LXIX. Царь Тарквиний начал возводить и храм Юпитера, Юноны и Миневры, исполняя обет, данный им богам во время последнего сражения с сабинянами. Холм, на котором он собирался воздвигнуть святилище, требовал много труда (ведь он ни легкодоступным не был, ни площадок ровных не имел, но зато был обрывист и заканчивался острой вершиной), поэтому он со всех сторон окружил его высокими подпорами и насыпал большое количество земли между этими подпорами и вершиной, выровняв его и сделав вполне пригодным для размещения там святилищ. 2. Но царь не успел заложить основание храма, ибо прожил после окончания войны только четыре года. Лишь много лет спустя царствовавший третьим после него Тарквиний, который был лишен власти, заложил фундамент храма, и возвел большую часть здания. Но и он не завершил этот труд, и только при ежегодно сменяемых правителях, получивших в третий год консульскую власть, строительство храма было закончено[95]. 3. Но достойно упоминания и происшествие, случившееся перед его строительством, о чем сообщили все те, кто собрал воедино местные истории. Ведь когда Тарквиний решил строить храм, он, созвав птице гадателей, приказал им сперва произвести гадание относительно самого места, чтобы определить, какая местность в городе наиболее подходит для посвящения и в наибольшей мере угодна богам. 4. И после того как они указали на холм, который высится над Форумом и тогда назывался Тарпейским[96], а ныне Капитолийским, он вновь приказал, чтобы жрецы произвели гадание и сказали, в каком месте холма следует заложить фундамент. А это было совсем нелегко: ведь на нем находились многочисленные, ненамного отстоящие один от другого, алтари богов и божеств, которые надлежало перенести куда-нибудь в другое место и всю площадь отдать под тот священный участок богам, который должен здесь появиться. 5. Птице гадателям показалось правильным производить гадание о каждом из воздвигнутых алтарей по отдельности и в случае позволения передвинуть их. И когда все боги и божества разрешили им перенести свои алтари и другое место, боги Термин и Ювентас[97] не согласились уступить свои места, хотя гадатели и просили их усиленно, и даже настаивали. Вот потому-то их алтари и были включены в круг святилища, и теперь один находится в пронаосе Миневры, а другой - в самой священной ограде, рядом со статуей богини. 6. И из всего этого прорицатели заключили, что никакая причина ни границ римского города не сдвинет, ни поры расцвета не переменит; и на протяжении вот уже двадцати четырех поколений вплоть до моего времени и то и другое истинно.
LXX. А самый известный из птице гадателей, кто и алтари передвинул, и священный участок для храма Юпитера определил, и вообще всегда божественную волю народу объявлял посредством прорицания, звался первым именем Невий, а родовым - Аттий[98]. Считали, что из тех, кто блюдет это искусство, он стал наиболее угодным богам и достиг величайшей славы, не единожды доказав невероятную сагу науки птицегадания. Из всего этого я, выбрав, расскажу об одном случае, которому я очень и очень дивился, предварительно сообщив, какой судьбы этот муж был в начале своего пути и какое побуждение от божества получил, стяжав столь великую известность, что всех, кто был одного с ним поколения, показал просто жалкими. 2. Его отец был бедняком, возделывавшим скудный клочок земли, и Невий, будучи ребенком во всех делах ему помогал, насколько ему хватало сил в его возрасте, и свиней выгонял на пастбище. И однажды он задремал, а проснувшись и недосчитавшись нескольких свиней, сначала заплакал в страхе перед побоями отца, а потом, подойдя к воздвигнутому на этом участке небольшому храму героям[99], взмолился помочь ему разыскать свиней и пообещал им, если это произойдет, лучшую виноградную кисть с этого участка. 3. Спустя немного времени он отыскал свиней и решил исполнить обет, данный героям, но очутился в большом затруднении, так как не в силах был найти лучшую кисть винограда. Томимый этим обстоятельством, он попросил, чтобы боги с помощью птиц явили ему то, что он искал. А когда птицы явились ему, по воле божества он разделил виноградник на две части, одну оставив по правую руку, другую - по левую, а затем начал следить за птицами, что находились над каждой частью. Когда же над одной из частей появилось столько птиц, сколько соответствовало его желанию, он снова разделил теперь уже этот участок на две части и новел наблюдение за птицами, появившимися на нем. Используя такой способ деления местности и подойдя к последней указанной птицами лозе, он обнаружил виноградную кисть какого-то невероятного размера, а, когда он понес ее к храмику героев, его заметил отец. 4. Когда отец изумился величине кисти и начал расспрашивать, откуда Аттий ее взял, тот рассказал все с самого начала. И отец, сообразив - как это и обстояло на самом деле, - что в сыне природой заложены способности к искусству гадания, привел его в город и отдал наставникам для обучения чтению и письму[100]; когда же он в достаточной мере постиг общее образование, передает его самому ученому из тирренских предсказателей, чтобы он выучился искусству наблюдения за птицами[101]. 5. Поэтому Невий, владея этим искусством от природы, да еще от тирренов обретя в нем дополнительные навыки, в самом деле, как я сказал, намного превосходил остальных птицегадателей, и для всех общественных гаданий жрецы города призывали его (хотя он и не был из их коллегии) благодаря его удачам в прорицаниях и ничего не делали без его одобрения.
LXXI. И когда однажды Тарквиний вознамерился учредить три новые трибы из числа ранее набранных им самим всадников и дать вновь созданным трибам свое собственное имя и имена своих ближайших сподвижников[102], только Невий, единственный, резко высказался против, чтобы не менять ничего из того, что было установлено Ромулом. 2. А царь в досаде на помеху и в гневе на Невия попытался представить его умение как ничего не значащее, будто бы тот лишь хвастает и не говорит ничего истинного. Придумав это, он вызывает Невия к помосту, когда на Форуме собралась большая толпа. И поговорив до этого со своим окружением, каким способом он разумеет выставить птицегадателя лжепрорицателем, когда тот появился, он принял его с дружескими приветствиями и сказал: "Сейчас удобное время для того, чтобы ты показал нам основательность своего прорицательского умения, Невий. Ибо я задумал взяться за великое предприятие и хочу знать, есть ли возможность для его осуществления. Сейчас удались, а когда проведешь гадание, возвращайся скорее, я же буду ждать тебя, сидя здесь". 3. Птицегадатель сделал то, что ему приказали, и спустя немного времени вернулся с известиями, что знамения он получил благоприятные и объявляя, что дело возможно. Тарквиний же, рассмеявшись при этих словах, вытащил из-за пазухи бритву и точило и говорит ему: "Ты поймай, Невий, на том, что морочишь нас и явно наговариваешь на божество, потому что дерзнул сказать, будто возможны невозможные дела. Ведь я - то загадывал о том, смогу ли разрубить бритвой точило на куски". 4. И хотя столпившиеся в круг помоста в один голос начали смеяться, Невий, ничуть не смущенный насмешками и гамом, ответствовал: "Смело ударь, Тарквиний, по точилу, как и решил: ведь оно будет разбито, или я готов претерпеть все, что угодно". И царь, изумившись смелости предсказания, ударяет бритвой по точилу, и острие железной бритвы, пройдя сквозь весь камень, не только расщепляет точило, но даже частично разрезает державшую его руку. 5. Тотчас же все при виде такого невероятного и удивительного явления от потрясения подняли крик, а Тарквиний, пристыженный испытанием умения Невия и желая загладить непристойность своих упреков, прежде всего отказался от всяких нововведений относительно триб, а, кроме того, решил и к самому Невою выказать почтение, как к тому, кого боги возлюбили сильнее всех людей. Он всяческими изъявлениями благоприятствия привлек его к себе и, чтобы память о нем навеки сохранилась у потомков, повелел соорудить его медную статую и установить ее на Форуме. Она и при мне еще сохранилась -поменьше человеческого роста, с повязкой на голове - и стояла перед Курией близ священной смоковницы". А чуть поодаль от нее, говорят, были спрятаны точило под землей, а бритва - под каким-то алтарем. И место это зовется у римлян Фреар. Вот что сохранила память об этом прорицателе.
LXXII. Царь Тарквиний, уже на склоне лет оставивший ратные труды - ведь было ему восемьдесят лет, - погибает, коварно убиенный сыновьями Анка Марция. Они и раньше пытались отстранить его от власти и неоднократно предпринимали такие усилия в надежде, что, если он будет свергнут, правление перейдет к ним, поскольку-де оно принадлежит им как отцовское наследие и достаточно легко будет дано им согражданами. 2. Но так как они обманулись в своих надеждах, то у них родился против него хитрый замысел, которому божество все же не позволило остаться безнаказанным. И я поведаю о способе осуществления этого замысла, начав с самых первых их попыток. 3. Тот самый великий прорицатель Невий, который, как я сказал, некогда воспрепятствовал тому, чтобы царь увеличил число триб, когда он особенно выдвинулся вследствие своего искусства и стал самым влиятельным из всех римлян, внезапно исчез, то ли по причине зависти какого-нибудь соперника, то ли из-за злого умысла врага, а может, какого иного бедствия; и никто из близких не мог ни об участи его догадаться, ни тела его отыскать. 4. И в то время как народ печалился, тяжело воспринимал случившееся и питал подозрения против многих, сыновья Марция, ощутив настроение толпы, начали возводить поклеп за святотатство на царя Тарквиния. Но поскольку они не могли привести никакого свидетельства в поддержку своей клеветы, то ссылались на два таких соображения: во-первых, царь замыслил много нововведений, что противоречили законам, касающимся государственного устройства, и решил убрать с дороги того, кто не соглашался с этим, как случалось и раньше; а во-вторых, когда произошло ужасное несчастье с Невием, царь не предпринял никаких розысков, но пренебрег происшедшим, чего не сделал бы никто, кто был бы невиновен в злодеянии. 5. Собрав вокруг себя крупные шайки сподвижников из числа как патрициев, так и плебеев, которым они расточали свое имущество, и возводя страшные обвинения на Тарквиния, они убеждали народ не допускать, чтобы запятнавший себя муж простирал руки к священнодействиям и осквернял достоинство сана, и что все это он делает, будучи не римлянином, но пришлым и не имеющим родины. 6. Разглагольствуя обо всем этом на Форуме, мужи дерзкие и не без способностей к ораторству многих из простонародья подстрекали к тому, чтобы они царя, который пришел сюда ради оправдания, попытались изгнать, потому что он, дескать, не чист; но они не были в состоянии побороть истину и не смогли возбудить народ к тому, чтобы сбросить царя и лишить его власти. 7. А когда царь убедительнейше защищался и отверг облыжное обвинение, а зять его Туллий, кому отдана была одна из его дочерей и кто пользовался величайшим уважением у народа, возбудил в римлянах сострадание, сыновей Анка посчитали лжедоносчиками и низкими людьми, поэтому они с величайшим позором удалились с Форума.
LXXIII. Потерпев неудачу при этой попытке и изыскивая с помощью своих друзей возможность примирения от вражды, - тем более что Тарквиний стойко переносил их необдуманные поступки из-за доброго отношения к себе их отца и предполагал серьезную перемену в образе их мыслей в качестве оправдания их опрометчивого поведения, - братья в течение трех лет поддерживали видимость дружбы. А когда они почувствовали, что наступило подходящее время, замыслили для него такую ловушку. 2. Двух юношей, самых дерзких из заговорщиков, одетых в пастушеское платье и вооруженных плотницкими топорами, они средь бела дня отправляют к жилищу царя, подучив их, что нужно говорить и что делать, и наставив, каким образом совершить нападение. Те, приблизившись к царскому дворцу, принялись бранить друг друга, будто бы претерпев какую-то несправедливость; и не удержавшись от рукопашной, громкими криками взывали к помощи царя - а рядом тем временем появилось много заговорщиков, которые были по-деревенски грубы в словах и ругались одновременно с обоими, каждая сторона свидетельствуя в пользу своего. 3. И когда царь призвал их и приказал изложить, из-за чего они ссорятся, они ссылались на то, что спорят из-за коз, но так как они вопили все сразу и оправдывались по-деревенски грубо, ничего по существу не сообщая, то возбудили у всех присутствующих веселый смех. И поскольку на них перестали обращать внимание, что давало, как им казалось, удобный случай для нападения, они стали наносить удары царю по голове своими топорами, после чего побежали к воротам. 4. Но при этом злодеянии поднялся крик и со всех сторон сбежались на помощь люди, так что им не удалось убежать и их захватили преследователи. После этого, изуродованные пытками, они были принуждены назвать руководителей заговора и со временем получили заслуженную ими кару.


[1] Медуллия – город в Лации, располагавшийся, видимо, к северо-востоку от Рима. Существует мнение, что это был сабинский город. См.: Тит Ливии. История Рима от основания города. М., 1989. Т. 1. С. 514. Коммент. 106 к кн. I. Однако Дионисий не сомневается в его латинском происхождении. О «латинизме» Медуллии косвенно свидетельствует и Ливии. См. также: Ливии. I. 33. 4.
[2] Ср. Дионисий. II. 45. 2 и след.; Ливии. I. 13. 1–5. Ливии о Герсилии не упоминает.
[3] Примерно 672 г. до н.э., согласно Дионисию (мы принимаем традиционное начало Олимпийских игр в 776 г. до н.э.). О происхождении Антемн, Теллен, Фиканы, Тибура см.: D. M. I. 16.
[4] Ливий говорит то же самое (ср. Jueuщ. I. 30. 1). Однако Цицерон приписывает присоединение Целия Анку Марцию, царствовавшему сразу после Тулла Гостилия (Цицерон. О государстве. II. 18. 33).
[5] Греческому выражению δίκας αίτήσουσαν соответствует латинское res repetere (Ливии. I. 22. 4). Данные Дионисия примерно соответствуют Ливию (I. 22–41).
[6] Имеются в виду какие-то договоренности, вероятно, заключенные при выселении близнецов из Альбы (Дионисий. I. 85. 2), на основании которых дед выслал Ромулу войско для помощи в войне с сабинянами (Дионисий. II. 37. 2).
[7] «... тогда может вести войну по закону». Война считалась несправедливой и нечестивой, если она не была надлежащим образом объявлена. О войнах справедливых и несправедливых подробно писал Цицерон: Об обязанностях. I. 11. 36; О государстве. II. 17. 31.
[8] О войнах с Вейями и Фиденами т.: Дионисий. П. 53. 2–4; I. 54. 3–55. После победы Ромула над Вейями был заключен мир на 100 лет, см.: Дионисий. II. 55. 6.
[9] Альба-Лонга была основана через тридцать лет после Лавиния (Дионисий I. 66. 1), заложенного еще Энеем (Дионисий. I. 59. 2). О тридцатилетнем сроке, прошедшем между основанием Лавиния и Альбы, сообщает и Ливии (Ливии. I. 3. 4).
[10] 3десь Дионисий фактически модернизирует историю древнейшего Рима, называя членов альбанской общины гражданством, а родоплеменную общину Альбы государством (πολιτεία).
[11] Это и соответствует пятистам годам.
[12] То есть около 82 лет.
[13] Далее описание битвы у Дионисия отличается от варианта Ливия (Ливии. I. 24–25): у последнего один Гораций остается перед лицом трех Куриациев (Ливии. I. 25. 6). Возможно, при изложении сражения Дионисий пользовался альбанской, «куриациевой» версией легенды, а Ливии – «горациевой», родом из Рима. См. подробнее: Фомичева Н. Г. Данные традиции о правлении Тулла Гостидия и Анка Марция // Общество и государство в древности и средние века. М., 1986. С. 35–50.
[14] Брачный возраст для девушек наступал в те времена обычно в 12 лет.
[15] Менада (от греческого μαινάς – бешеная, исступленная) – спутница бога Диониса, который почитался также под именем Вакха, от чего менад называли и вакханками. Они принимали участие в шествиях и отличались невоздержанностью в поведении.
[16] Ливии называет эту одежду paludamentum (Ливий. I. 26. 2), т.е. военный плащ.
[17] Видимо, Дионисий имеет в виду тунику, т.е. нижнее платье.
[18] У Ливия (I. 26. 5) – perduellio.
[19] Комициям, т.е. народному собранию. См.: у Ливия (I. 26. 8–9).
[20] Лат. Iunona Sororia (Фест. О значении слов. С. 420).
[21] Лат. Ianus Curiatius (Фест. О значении слов. С. 420).
[22] Лат. sub iugum misit (Ливии. I. 26. 13). Обычай проведения под игом описывает и Фест (Фест. О значении слов. С. 92).
[23] Так же под игом были проведены и сами римляне, потерпевшие поражение от самнитов в Кавдинском ущелье в 321 г. до н.э. (Ливии. IX. 6. 1–2).
[24] Лат. sororium tigillum (Ливии. I. 26. 14; Фест. О значении слов. С. 380; Павел. С. 381, 399).
[25] Лат. букв.: pila Horatia (Ливии. I. 26. 10).
[26] Лат. Аnіо, приток Тибра.
[27] Первая стража длилась от 6 часов вечера до 9 утра. См.: Гиро П. Частная и общественная жизнь римлян. СПб., 1995. С. 584.
[28] То есть связанного узами гостеприимства, обусловленными, видимо, его родством с Куриациями.
[29] Список, приведенный у Ливия, несколько отличается от этого. Так, в его рассказе к patres были причислены Туллии, Сервилии, Квинкции, Гегании, Куриации, Клелии (Ливии. I. 30. 2). Такое расхождение может указывать также на существование альбанской и римской версий саги о Горациях и Куриациях.
[30] В древней Италии – богиня полей, лесов, целебных трав и подземного царства. Наиболее знаменитое ее святилище было в Этрурии. Здесь, видимо, речь идет о святилище в Таррацине (Южный Ланий).
[31] Эрет – сабинский город к северо-востоку от Рима. Лежал, согласно Страбону, за Тибром, около него соединились позже дороги via Salaria и via Nomentana {Страбон. География. V. III. 1).
[32] У Дионисия Кронос и Рея, которым в латинской мифологии соответствуют Сатурн и Опс, богиня посевов и жатвы, отождествлявшаяся также с Фазной, Фатуей и др. божествами. См. также примеч. 75 и 76 к кн. II.
[33] Коллегия салиев учреждена при Нуме – см. кн. II. 70–71.
[34] Возможно, это – модернизация, но есть точка зрения, высказанная Э – Перуцци, что весовые деньги были известны римлянам уже при Нуме. (Peruzzi Е. Money in Early Rome. Firenze, 1985. P. 7, 116).
[35] У Ливия silva Malitiosa (Jueqm. I. 30. 9) – местность в сабинской области.
[36] О колониях Альба-Лонги см. кн. I.
[37] Достаточно распространенный в Центральном Лации топоним. Ферентиной назывался и городок в области герников. Однако здесь скорее всего речь идет об области Ферентина со святилищем богини того же имени. Расположенное, видимо, недалеко от Альбы на Латинской дороге (Страбон. География. V. II. 9), святилище было местом собрания латинов (см., например: Ливии. I. 50. 1).
[38] Ливии об этой войне Рима не сообщает. Однако здесь тоже возможно использование Дионисием традиции, идущей из Альба-Лонги и подвластных ей латинских городов. У Дионисия читаем στρατηγούς αύτκάτορας, что мы переводим как «диктатор». Этот термин (dictator) Ливии применяет по отношению к альбанскому военному предводителю Меттию Фуфетию (Ливии. I. 23. 4; 24. 9; 27. 1).
[39] Город в области вольсков на юге Лация.
[40] О Лавиний см. кн. I.
[41] См. кн. II. 36. 2.
[42] То есть в 640/639 г. до н.э. Согласно Ливию, Тулл Гостилий правил 32 года (Ливии. I. 31. 8), что соответствует хронологическим выкладкам Дионисия.
[43] Понтифик Гай Папирий жил во времена Тарквиния Гордого и записал так называемые «царские законы» (Дигесты. I. 2. 2. 1)
[44] Здесь Дионисий говорит об обряде предъявления претензии. Ливии очень подробно описывает его (Ливии. I. 32. 3 и след.) и отмечает, что в его время «этим правом владеют фециалы».
[45] Политорий – латинский город, был расположен южнее Рима. В конце 70-х – начале 80-х годов XX в. на этой территории велись археологические раскопки, которые позволяют с известной точностью идентифицировать ряд таких поселений, как Теллены, Фикану, Политорий (Studi etruschi. Firenze, 1977. Vol. 45 (ser. III). P. 432–433; Firenze, 1980. Vol. 48 (ser. III). P. 531).
[46] См. кн. I. 36. 3.
[47] Город в Лации к югу от Рима.
[48] Город в Лации южнее Рима, т.е. Фикана.
[49] Дионисий ничего не говорит о первом взятии Анком Фиканы. Возможно, Дионисий смешивает Фикану с Политорием, который, по Ливию, действительно был захвачен латинами, и римляне были вынуждены брать его вторично (Ливии. I. 33. 3).
[50] Соляные разработки у устья Тибра; видимо, наиболее богатые источники соли находились на правом, этрусском берегу Тибра, из-за чего Рим и вступал в войну с Вейями. В тексте Дионисия стоят слова ταίς άλαίς, семантически связанные со словом ό άλς, άλος («соль»). В латинском яз. им соответствует в именит, падеже – salinae.
[51] Вольски – народ осского происхождения, который обитал в долине реки Лирис на юге Лация. Рим вел с вольсками постоянные войны, пока в IV в. до н.э. не покорил их.
[52] Город находился к востоку от Рима.
[53] Возможно, Дионисий привносит на италийскую почву греческий обычай. Города Греции отправляли к врагу послов с такими ветвями, выражая покорность или прося пощады. См. также кн. I. 20. 1.
[54] Холм лежит к юго-западу от Палатина.
[55] Собственно, так называлась лавровая роща на Авентине.
[56] Был возведен Сервием Туллием (Ливии. I. 45).
[57] В этих размещенных на Авентине поселенцах из латинских (а, возможно, и сабинских) городков можно вслед за Нибуром видеть начало римского плебса – населения, стоящего вне системы римских триб и курий. Возможно, это были не первые переселенцы из Теллен и Политория (см.: Дионисий. III. 37. 4; 38. 2), а принужденные к этому после вторичного завоевания (см.: Ливии. I. 33. 2–3).
[58] Страбон пишет, что это происходит из-за наносов Тибра (Страбон. География. V. III. 5).
[59] Дионисий не уточняет меру, которой он определяет водоизмещение судов.
[60] Точно так же описывает постѴвку грузов и Страбон (Страбон. География. V. III. 5).
[61] Город, расположенный к юго-западу от Рима примерно в десяти римских милях. Считалось, что основан он в ГѴ в. до н.э. Однако недавние раскопки на территории Остии позволяют полагать, что традиция о его рождении в царский период в достаточной степени достоверна.
[62] Лат. os, - oris – уста, устье.
[63] Холм, расположенный на правой стороне Тибра (современный район Трастевере). Возможно, связан с древнейшим культом Януса. Известен римлянам, правда, и до Анка Марция, так как традиция свидетельствует, что именно там был похоронен Нума Помпилий (Плутарх. Нума. XXII).
[64] Pons Sublicius (Ливии. I. 33. 6).
[65] Традиция связывает этимологически латинские слова pons (pont) и pontificus.
[66] Примерно в 612 г. до н.э.
[67] Бакхиады, или Вакхиады – древняя коринфская династия, по преданию, основанная Вакхидом, потомком Геркулеса, около 924 г. до н.э. и свергнутая Кипселом в 658 г. до н.э.
[68] Тирания Кипсела установилась в Коринфе в 657–627 гг. до н.э.
[69] Речь идет о преномене, личном имени римского гражданина (их было немного, около 10), и иомене – родовом имени.
[70] Город Апиолы был расположен примерно в 10 км к юго-востоку от Рима, недалеко от города Теллены.
[71] См.: Ливии. I. 10. 2 и след.
[72] Жители Номента, города в Лации, к северо-востоку от Рима.
[73] Город, расположенный примерно в 10 км к востоку от Рима близ реки Аниен.
[74] Корникул – город в старом Лации, к северу-востоку от Рима, расположенный между Римом и Медуллией. См. также кн. IV. 1. 2.
[75] Речь идет о Старой Фикуле (Ficulea vкtus) – латинском городе, расположенном к северо-востоку от Рима, лежавшем несколько южнее Крустумерия близ Номентанской (она же – Фикуленская) дороги.
[76] Камерия – город в новом Лации, расположенный к северо-востоку от Рима. Возможно, Дионисий смешивает это название с названием южносицилийского города Камарина, конечно же, лучше известного грекам. Был еще город Camerinum в юго-восточной Умбрии, близ Пицена.
[77] Город Клузий (Clusius) – бывший Camars, или Camers, один из членов Этрусского Двенадцатиградья.
[78] У Ливия говорится, что Тарквиний провел триумф после победы над сабинянами (Ливий. I. 38. 3), которая предшествовала войне с латинами (Там же. I. 38. 4).
[79] Город расположен на территории Этрурии к северо-западу от Рима.
[80] См. примеч. 30.
[81] Ливии говорит об этих символах власти применительно к Ромулу (Ливии. I. 8. 2–3). Однако между сообщениями Ливия и Дионисия нет противоречия. Во-первых, Ливии в рассказе о Ромуле просто упоминает о курульном кресле и окаймленной тоге (Ливии. I. 8. 3), не утверждая, что в Риме они появились уже при первом царе, а, во-вторых, и сам Дионисий ссылается на существовавшее мнение об установлении обычая несения фасций дикторами уже Ромулом. Возможно, что при каждом серьезном поражении этруски вручали победителю эти символы власти как подтверждение того, что они подчиняются его воле. И, видимо, в этом сообщении Дионисия отразилась та линия традиции, которая приписывала этрускам восточное происхождение и называла их родиной Малую Азию. Подробнее об этом см.: Модестов В. И. Введение в римскую историю. СПб., 1902. Ч. I; 1904. Ч. II.
[82] Соответственно praenomen и nomen
[83] Сивиллины книги появились а Риме при Тарквиний Гордом; подробнее см. кн. IV. 62. 1,4
[84] Поплин или Публий.
[85] О наказаниях весталок Великим понтификом писал и Плутарх, говоря, что провинившуюся секли розгами, а потерявшую целомудрие зарывали живьем в яму у Коллинских ворот (Плутарх. Нума. X).
[86] Гай Ацилий Глабрион – один из старших анналистов (середина II в. до н.э.), написавший несохранившуюся историю Рима на греческом языке.
[87] Цензоры (лат. censor) – римские магистраты, которые избирались каждые пять лет на срок 18 месяцев. В их обязанности входили перепись населения с оценкой их имущества и проверка списков сенаторов. Ведали также проведением откупов и надзором за состоянием общественных строений.
[88] Речь идет о мерах по урегулированию системы водопользования, предпринятых при цензорах Марке Порции Катоне и Луций Валерии Фланке (цензорство 184–183 гг. до н.э.). Тогда ими был сдан подряд на облицовку водосборных бассейнов, очистку старых каналов и постройку новых на Авентине (Ливии. XXXI. 44.'4).
[89] Один талант весил примерно 36 кг серебра.
[90] Речь идет о Большом цирке, располагавшемся между Палатином и Авентином. По сообщению Ливия, он был построен на добычу, взятую в латинском городе Апиолы (Ливии. I. 35. 7).
[91] Ливии говорит, что были выделены места для сенаторов и всадников (Ливии. I. 35. 8), что, впрочем, не противоречит сообщению Дионисия.
[92] Один стадий равнялся примерно 177,6 м.
[93] Плетр – около 29,6 м.
[94] Один фут составлял около 0,296 м.
[95] Храм был освящен при консулах Публий Валерии Попликоле и Марке Горации Пульвилле примерно в 509 г. до н.э. (Ливии. II. 8. 6–8).
[96] O Тарпейской скале см.: Ливии. I. 11. 6–9.
[97] Культы бога Термина и богини Ювентас были установлены Нумой Помпилием (Ливии. V. 54. 7). Дионисий говорит об учреждении Нумой культа Юпитера Термина и празднестве Терминалий (Дионисий. II. 74. 2–5; Плутарх. Нума. XVI).
[98] Здесь Дионисий ошибается, так как Навий, или Невий, – имя родовое, т.е. номен, а Аттий (Аппий) – личное.
[99] Имеются в виду Лары перекрестков.
[100] То, что в Риме в этот период была известна письменность, свидетельствуют как Плутарх, повествуя о книгах, положенных в гроб Нумы (Плутарх. Пума. XXII), так и Ливии, говоря о считывании фециалами текстов договоров с вощеных табличек (Ливии. I. 24. 7), а также о белых досках с текстами Кумовых законов, которые выставил на Форуме Анк Марций (Ливии. I. 32. 2). Письму в Габияхучились Ромул и Рем (Плутарх. Ромул. VI). Новые эпиграфические данные подтверждают в этом традицию.
[101] Авгурация существовала и до основания Рима. Возможно, Атт Навий принадлежал к числу родовых авгуров, не вошедших в созданную позже общеримскую коллегию.
[102] Об этом см.: Ливии. I. 36. 2.